Разумеется, об этом я тоже умолчал, так как подобный вопрос выдал бы мое подозрение. Надо было сначала узнать как следует, в чем состоит предложение. Мне была хорошо знакома система винтовок Краг-Юргенсона. Калибр их был одинаковым с русскими трехлинейными винтовками, однако патрон несколько отличался от нашего, поэтому русские патроны не годились для американских винтовок (пришлось бы разделывать у них патронники). Вот почему я тотчас же поинтересовался:
- Вы предлагаете винтовки с патронами? Сколько же патронов вы можете дать на каждую винтовку?
Вопрос застал моих собеседников врасплох. Они замялись и, видимо, не знали, что ответить. Потом один решительно отрезал:
- Мы можем уступить вам одни винтовки, без патронов.
- Четыреста тысяч экземпляров! - подхватил другой.
Цифра эта была рассчитана на то, чтобы произвести эффект.
- А по какой цене?
- О, эта сторона не будет служить препятствием; американцы не имеют намерения наживаться на нуждах России, - ответили они уклончиво.
- Где находится ваше оружие? Когда его можно осмотреть?
На все вопросы следовали туманные и неопределенные ответы. Не было сомнения: передо мной темные дельцы, авантюристы или спекулянты. В то время их было множество. Как жадные мухи, набросились они на больное тело русской армии, чтобы нагреть руки на нашей беде. "Американские представители" наверняка ничего не имели за душой и лишь хотели позондировать почву. Им, видимо, предстояло решить, стоит ли закупать в Америке довольно старые винтовки для последующей перепродажи их России. Это напомнило мне историю мертвых душ господина Чичикова.
И все же категорически отказываться от этого предложения не имело смысла. Кто знает, может быть, два ловких джентльмена в самом деле могли бы раздобыть оружие? Американское правительство не мешало своим фабрикантам и банкирам извлекать выгоды из военных поставок, все равно всё деньги оставались в Америке. Поэтому я ответил, что мы могли бы приобрести винтовки, но нужно знать точно все условия и осмотреть оружие. Я обещал также немедленно сообщить обо всем генералу Гермониусу. Мои собеседники почтительно раскланялись и ушли. Больше я их не видел.
Предложение американских дельцов напомнило мне один эпизод из истории русского оружия. Как раз в те годы, когда правительство США только что приняло на вооружение своей армии образец Краг-Юргенсона, талантливый русский изобретатель капитан Мосин работал над новой трехлинейной винтовкой.
В течение многих лет русский солдат должен был пользоваться винтовками только иностранных систем. В 1867 году это была так называемая игольчатая винтовка, заряжающаяся с казны бумажным патроном, системы английского изобретателя Карле. С ней русский солдат брал турецкие крепости Ардаган, Каре, Эрзерум. В 1868 году появилась винтовка венского оружейного мастера Крика, имевшая откидной затвор и стрелявшая патронами с металлической гильзой. Эти "крынки", как их окрестили тогда, были в руках наших солдат, когда они шли на штурм Плевны и совершали победоносный переход через Балканы. В 1870 году американский изобретатель Бердан продал русскому правительству свой образец более совершенной винтовки уменьшенного калибра. С берданками русские гвардейцы и гренадеры участвовали в окончательном разгроме турецких армий в 1878 году.
И вот в 1891 году впервые в истории появляется русская винтовка, главным конструктором которой был капитан Мосин. "Трехлинеечка", как ее ласково называли наши бойцы, отличалась тогда большими преимуществами перед всеми другими системами. Мосин внес в устройство винтовки много новшеств и усовершенствований. Наиболее важной и оригинальной деталью, разработанной им, была так называемая отсечка-отражатель. Она разрешила труднейшую проблему правильной подачи патронов из магазина в патронник. Мосин осуществил это чрезвычайно остроумным и простым способом. Он приспособил к ствольной коробке небольшую деталь, зуб которой освобождал очередной патрон лишь при повороте затвора и устранял возможность продвижения сразу двух патронов. Такой важной детали нигде еще не было! Изобретение Мосина устраняло задержки в работе подающего механизма винтовки. А другие его усовершенствования делали винтовку более простой в изготовлении.
Американское правительство, разумеется, тотчас оценило это замечательное изобретение. Оно обратилось через своего военного агента в Петербурге к русскому военному министерству с просьбой уступить один экземпляр винтовки Мосина и патроны к ней. Американцы предполагали провести всесторонние испытания и в случае хороших результатов взять эту винтовку на вооружение. Это был в высшей степени знаменательный и исключительный случай в истории русского оружейного дела. Впервые за все время существования России иностранное государство намеревалось принять у себя русский образец.
Американцы получили экземпляр винтовки с надлежащим количеством патронов. Однако в конечном итоге военное министерство США отказалось от этой заманчивой перспективы. Всего за два года до того американская армия получила винтовки Краг-Юргенсона, а новое перевооружение было сопряжено с очень большими затратами. Лишь в 1903 году в армии США была принята новая система. Тогда винтовки Краг-Юргенсона и были сданы на склад как устаревшие.
Цусима
Из Осаки я выехал по железной дороге на самую южную оконечность острова Ниппона, в небольшой город под названием Симоносзки-Модзи{2}. Здесь в местном артиллерийском складе для меня также было подготовлено пятнадцать тысяч винтовок. Приемка оружия понемногу все упрощалась. Японские офицеры ознакомились с моими пожеланиями, я же, в свою очередь, зная их крайнюю осторожность в отношении всяких секретов, старался ни о чем особенном не расспрашивать.
В Модзи меня ожидал маленький сюрприз. В артиллерийском складе меня не заключили в "загон", отгороженный проволокой, а ввели прямо в помещение.
Правда, то был всего-навсего обыкновенный сарай, но и это я воспринял как безусловный успех.
Осмотр винтовок быстро подвигался вперед. На рейде Симоносэки уже стоял зафрахтованный для перевозки оружия во Владивосток пароход Добровольного флота. Его можно было сразу отличить по грязному, облезлому виду от судов других государств. Не знаю, правда ли это, но мне говорили, что по этому "признаку" всегда узнавали коммерческие суда Российской державы.
Приемка винтовок заканчивалась около четырех часов. После этого я был предоставлен самому себе.
Много бродил я по городу и особенно по его окрестностям. Симоносэки небольшой прибрежный городок с одной улицей, идущей вдоль моря. Те же японские незатейливые игрушечные, карточные домики; в городе ни одного европейца, никаких абсолютно развлечений, нет даже кинематографа. Одно удовольствие - прогулки в горы. Такими прогулками я и заполнял свой досуг.
От пролива Симоносэки начинается Внутреннее Японское море, расположенное между островами Ниппоном с одной стороны и Киу-Сиу и Сикоку с другой. Море это - один из красивейших уголков нашей планеты. Любоваться и восхищаться им ездили туристы изо всех стран.
Несколько минут ходьбы по узким переулкам - и сразу можно было выйти на тропинки, ведущие в горы. Я забирался понемногу вверх и часами просиживал, любуясь открывающейся передо мной далью.
Внизу, у подножия, серело Симоносэки с массой пароходов, судов и шхун, стоящих в гавани. Как булавочная головка, виднелся катер, который совершал рейсы через пролив к угольной станции Модзи, расположенной на другом берегу. Береговая полоса была сильно изрезана массой заливов, мысов и прибрежных островков. Лазоревое море, красивые скалы и кручи, покрытые японскими соснами, гигантскими криптомериями, туями и кипарисами, создавали неповторимую картину.
Понемногу опускалось солнце, и с каждой секундой менялись краски изменчивого моря; ложились тени на окрестные предметы, зажигались огни в унылом Симоносэки и на стоящих в гавани судах...
Передо мной простирался Цусимский пролив между Японскими островами и Кореей, памятный по знаменитому бою в 1905 году между японским флотом и Тихоокеанской русской эскадрой.
Здесь, на дне пролива, лежали остовы погибших кораблей. Здесь русские люди погибали героями в роковом для России бою...
Где море, сжатое скалами,
Рекой торжественной течет,
Под знойно-южными волнами
Изнеможен, почил наш флот...
(Брюсов, "Цусима")
Проводя на берегу Цусимского пролива в полном одиночестве длинные вечера, я еще острее, чем когда-либо, вспоминал мрачные картины русско-японской войны.
После Полтавской битвы, взятия Берлина, легендарных суворовских побед, разгрома Наполеона, одиннадцатимесячной обороны Севастополя здесь были, несмотря на выигрыш отдельных боев, непрестанные поражения. И в поле, и под верками крепости, и в морских операциях, кончая Цусимой.
Причина их, видимо, крылась не только в технической слабости царской армии и флота. Главное заключалось в другом - в том состоянии общего упадка, который был весьма характерен для империи Романовых в те годы. Россия не выдвинула в русско-японскую войну ни одного талантливого генерала, который мог бы повести войска к победе. Офицерский состав недостаточно подготовлен. Солдатская масса не понимала, зачем ее бросили на далекую окраину бороться за чуждые интересы. Русские солдаты и рядовые офицеры дрались, как всегда, мужественно. Но неумелое ведение войны предопределило ход событий...
Сгущалась тьма. Моя тропинка в горах стала еле видна. Пора уже собираться в обратный путь. С тяжелыми думами брел я домой, чтобы наутро вновь приняться за приемку винтовок для скорейшей отправки их в русскую армию.
Странное происшествие
Вскоре от генерала Гермониуса пришла телеграмма, которой он вызывал меня обратно в Токио для разрешения некоторых важных вопросов. Я решил проехать из Симоносэки до Кобе на пароходе по Внутреннему Японскому морю, а затем уже поездом - до Токио.
При посадке на пароход со мной произошло одно довольно странное происшествие.
Я не знал ни слова по-японски. Поэтому в Симоносэки со мной приехал переводчик Ватанабэ. Он должен был направиться в Токио раньше меня. Мы условились с ним таким образом: как только окончится приемка оружия, я обращусь в пароходную кассу, там уже предупреждены, и мне выдадут билет до Кобе. Затем к двенадцати часам дня я должен выйти на пристань и оттуда добраться до парохода на специальном катере.
Получив билет, я направился к пристани. Рядом шел все время какой-то японец. Для верности я обратился к нему и несколько раз повторил слово "Кобе". Он показал на причаливший к пристани катер. На пароходе никто не спросил у меня билета. Взойдя по трапу на верхний дек, я поразился весьма незначительному числу пассажиров. К моему большому удовольствию, я увидел какого-то европейца в шлеме, с которым и немедленно познакомился. Оказалось, что он англичанин, но владеет французским. Мы разговорились. Я между прочим спросил, сколько времени займет наше путешествие до Кобе.
- Как до Кобе? - вскричал он. - Пароход идет в Америку, в Сан-Франциско!
Пароход между тем уже двигался по рейду. Меня ожидала перспектива во время войны, во время срочной приемки винтовок для армии быть заброшенным в Америку, до которой было восемнадцать дней пути через Тихий океан. Конечно, это было бы с моей стороны непростительным, чудовищным преступлением. Я, как безумный, бросился к капитану и стал просить его замедлить ход и позвать свистками какую-нибудь лодку. Никаких вещей со мной не было, кроме небольшого дорожного чемодана, который я держал в руках.
К счастью, капитан внял моим просьбам и велел замедлить ход. К пароходу подошел сампан, я спрыгнул в него и через полчаса вновь очутился на пристани.
Варьируя лишь словами "Кобе" и "Сан-Франциско", мне удалось объяснить в кассе случившееся. На следующий день кассир проводил меня до пристани и позаботился о том, чтобы меня доставили на пароход, идущий в Кобе.
В то время я объяснял этот инцидент лишь недоразумением: при незнании языка такие случаи вполне возможны. Но после войны появилась обширная литература о шпионаже в разных государствах. Знакомство с ней заставило меня иначе посмотреть на это происшествие. Услать приемщика винтовок и патронов куда-нибудь подальше и тем хоть несколько задержать помощь русской армии было кое для кого далеко не лишним.
Красивы берега Внутреннего Японского моря. Погода была тихая, вода спокойная, светло-зеленого цвета. Масса японских шхун, джонок, сампанов с белоснежными парусами, как стадо лебедей, казалось, неподвижно замерла среди изумрудного моря.
Берега то надвигались на нас, и мы проходили узким проливом, то море расширялось настолько, что берега становились еле заметными. Здесь была все та же характерная для Японии сильно изрезанная береговая полоса с глубоко вдающимися в сушу заливами, бухтами, с длинными мысами и кружевной сетью красивых островов. На берегу - песчаные отмели с искривленными от ветра соснами; далее по склонам холмов - рисовые плантации, разделенные на множество участков; изредка виднеются японские деревушки; выше начинаются скалистые утесы, и, наконец, все венчают высокие массивы гор. Пароход продолжал свой путь. Когда легкое облако закрывало солнце, как по мановению волшебного жезла картина изменялась - краски меркли, позолота исчезала, светлая лазурь моря превращалась в синеющую рябь.
Вот мы входим в целый лабиринт островов, скользим и лавируем между ними - здесь их сотни, начиная от больших и кончая одинокими скалами. Джонки и сампаны бороздят воду по всем направлениям. Попадаются джонки с резными украшениями по дереву, а иногда и самые простые - выдолбленные из ствола, еле-еле поднимающие одного человека. С криком плывут некоторые гребцы в своих утлых ладьях наперерез нашему пароходу. Кажется, вот сейчас перекинет и затопит их челны волна от парохода, но гребцы смело бросаются навстречу, и лишь громкий смех слышится в ответ на удары волн...
Из Кобе я продолжал свой путь в Токио по железной дороге. Поезд пересекал центральную часть Японии. С интересом рассматривал я небольшие равнины, занятые плантациями риса, чередовавшиеся с холмами. Меня очень интересовал вопрос о положении японского крестьянства. Во время разговоров по этому поводу на званых обедах, завтраках, банкетах в Токио я вынес убеждение, что Япония переживает период упадка сельского хозяйства: крестьяне бегут из деревень и переходят на фабрики и заводы, то есть пролетаризируются. Япония вынуждена уже ввозить такие продукты питания, как рис и пшеницу.
Японские поля поражали миниатюрностью. Вся долина была изрезана паутиной мелких канав, разделявших ее на маленькие участки, обведенные высокими земляными валиками и обсаженные кустарником. На склонах холмов устраивались искусственные горизонтальные площадки, которые также обводились валиками. Все это делалось для того, чтобы, затопив участок водой, можно было задерживать влагу, без которой не может произрастать рис. Крестьяне пользовались водой из многочисленных водоемов, канав, рвов или отводили ее из озер и прудов. Для передачи воды по деревянным желобам и бамбуковым стволам были установлены большие колеса с лопастями. Крестьянин приводил их во вращение тяжестью собственного тела, переступая с лопасти на лопасть. Затопленное поле необходимо было вспахать, разрыхлить с помощью маленькой лопаты, стоя по колено в воде. Разрыхленную почву удобряли пеплом вулканических извержений, химическими удобрениями и всякими отбросами.
Нигде не было видно ни сельскохозяйственных машин, ни даже животных. Вся обработка производилась исключительно руками.
Отсутствие скота и всякой живности накладывало какой-то унылый отпечаток на деревни.
Мне удалось достать книгу, в которой были приведены интересные данные о японском земледелии:
"Земля, удобная для обработки, составляет в Японии лишь 18 процентов всей территории страны.
Из пяти с половиной миллионов семейств, занятых сельским хозяйством, 70 процентов обрабатывают участки меньше одного гектара, а 30 процентов меньше половины гектара. Только треть всех семейств является собственниками земли. Остальные вынуждены работать на чужой земле, отдавая за это огромную долю урожая".
Эти цифры помогли мне уяснить, почему японский крестьянин бежит от земли, как бегут из плена.
У микадо
На другой день утром я был уже в Токио у генерала Гермониуса. Он обрадовал меня, сообщив, что дела на фронте идут хорошо. Русские войска продвигались в Карпатах. В Польше сибирские стрелки отбили наступление противника на Варшаву. В Восточной Пруссии войска закрепились у Мазурских озер. Неплохо и положение союзников - французов и англичан. Наша миссия и члены посольства были в те дни полны самых радужных надежд.
Отношение к нам японского правительства стало несколько меняться в лучшую сторону. Нам объявили, что на днях состоится аудиенция у микадо.
Наконец этот день настал. За нами прислали придворные кареты, и мы направились в императорский городок, помещавшийся в центре Токио. Вскоре мы очутились перед циклопическими стенами. Эти древние стены составлены из таких огромных камней, что приходится только удивляться, как можно было возвести их без помощи подъемных машин. Сотни тысяч людей в течение десятков лет трудились в невероятном напряжении над этой гигантской постройкой. Перед стенами проходят глубокие рвы. Теперь они уже потеряли значительную долю своего грозного вида. В них растут красивые цветы лотоса, а на валах мирно дремлют исполинские сосны. Валы служат приятным местом прогулок для городских жителей. Отсюда открывается чудесный вид на часть Токио и на величественный вулкан Фудзияма, коническую верхушку которого покрывает белая шапка снега.
Мы проехали в большие ворота и очутились среди множества различных построек, составляющих императорский городок. Сам дворец микадо отличался крайне скромным стилем фасада и небольшими размерами. Внутри все было также чрезвычайно своеобразно: пол устлан циновками, нигде нет даже признаков мебели, но всюду идеальная чистота.
Нас встретил русский посол, и мы вместе с ним вошли в тронный зал узкое, очень длинное помещение без всяких признаков убранства.
Посол заранее ознакомил нас с предстоящим церемониалом. По его знаку мы отвесили низкий поклон группе лиц, занимавших места вокруг трона, на котором восседал микадо. Пройдя еще несколько шагов, остановились и опять низко поклонились. И, наконец, проделали это в третий раз, когда подошли совсем близко к трону.
Как неподвижные изваяния, стояли кругом лица императорской свиты генерал-адъютанты в мундирах цвета хаки и в головных уборах с белыми пышными султанами, важные сановники, камергеры, церемониймейстер, гофмаршал - все в европейских мундирах, расшитых золотом.
По условиям восточного церемониала свита в присутствии микадо должна была замереть, как в живой картине. И в самом деле ничто не нарушало каменной неподвижности этих людей.
Наш посол пошептался о чем-то с гофмаршалом, и затем мы поодиночке, соблюдая старшинство в чине, стали подходить к императору. Теперь только я мог его хорошенько разглядеть. Посол предупредил нас, чтобы мы не смотрели слишком пристально. Но что поделать, мы были людьми военными, привыкли при представлениях "есть глазами начальство" и потому плохо соблюдали восточный этикет.
Император был в обыкновенной форме цвета хаки, с надетой через плечо красной лентой высшего российского ордена. В руках он держал военную фуражку. Низкий рост микадо и весь его вид мало гармонировали с пышным ритуалом и торжественной обстановкой, сопровождавшей аудиенцию. Его, несомненно, стесняли все эти церемонии. Я вспомнил услышанные разговоры. Одни говорили, что микадо не вполне нормален, другие уверяли, что он просто душевнобольной. И действительно, признаки вырождения были заметны даже в его внешности: одна сторона лица резко отличалась от другой.
Микадо не мог разговаривать непосредственно с простыми смертными. Поэтому, желая задать нам какой-нибудь вопрос, он шептал его своему гофмаршалу, тот шепотом передавал послу, а уже посол обращался к нам. Такой же сложный путь, только в обратном порядке, проходили и наши ответы. Микадо интересовался, где мы служили, как доехали до Японии, нравится ли нам его страна и т. п. Ответы, разумеется, были такого же общего характера, как и вопросы.
Все это время свита императора пребывала в величественной неподвижности.
Но вот император слегка кивнул. Мы ответили глубоким поклоном. Затем, не поворачиваясь спиной, стали задом пятиться к выходу, сталкиваясь друг с другом, наступая на ноги, отвешивая установленные церемониалом поклоны с середины зала и при выходе. Вероятно, мы были очень смешны в тот момент.
Вскоре нам пришлось быть свидетелями пышных торжеств, устроенных японским правительством в честь взятия Циндао. Это был один из крупнейших портов в Северном Китае, находившийся с 1898 года в руках Германии. Воспользовавшись благоприятной обстановкой, создавшейся во время мировой войны, японцы осадили порт и быстро сломили сопротивление слабого германского гарнизона. Чисто военный успех был небольшой, но японское правительство придавало ему особое политическое значение.
Улицы украсили флагами. В некоторых местах были воздвигнуты большие триумфальные арки. Трамваи сплошь увешаны пестрыми плакатами с символами побед японской армии и флота. По вечерам устраивались многолюдные процессии с фонариками, которые так любят японцы.
В честь дипломатических миссий союзных держав и представителей их колоний было устроено торжественное заседание в Хиба-парке, в центре Токио. Русский посол как старейшина дипломатического корпуса держал пространную речь, в которой указывал, что в настоящее время благодаря огромной победе, одержанной японской армией у Циндао, Восточная Азия освобождена от "германского деспотизма". После речей следовал неизменный обед.
Празднества завершились колоссальным шествием населения Токио в честь своей армии. В тот день с самого раннего утра толпы народа стали собираться в в Хиба-парке. Следует заметить, что почти каждый японец даже среднего класса состоит членом какого-нибудь общества или кружка. Каждое такое общество имело соответствующий флаг, около которого выстраивались его члены. По отчетам газет, в процессии участвовало до двухсот тысяч человек.
Наступил вечер. Каждый японец зажег свой фонарик. Под звуки многочисленных оркестров, под громкие крики "банзай" нескончаемый поток людей хлынул из Хиба-парка сначала к императорскому городку, а потом расплескался по главным улицам столицы. Патриотический угар владел толпой. Какие-то люди исступленно призывали к ожесточенной борьбе с врагами, к утверждению могущества империи микадо...
Возвращение
В начале декабря пришла телеграмма из Петрограда. Начальник Главного артиллерийского управления предписывал мне немедленно вернуться в Россию, чтобы отправиться в новую командировку. В тот же день вечером я покинул Токио, направляясь в Цуругу.
Перед отъездом я получил особый подарок как знак внимания со стороны офицеров токийского арсенала. Мне приподнесли японский клинок изумительной по узору дамасской стали. Японцы издавна славились такими изделиями. По-видимому, еще и теперь у них сохранились мастера, изготовлявшие это прекрасное оружие.
Поезд пришел в Цуругу рано утром, отплытия парохода надо было ожидать еще несколько часов. Я решил воспользоваться этим временем, чтобы осмотреть окрестности порта. Мое внимание привлек ряд палаток. Из них выходили японские солдаты в рейтузах цвета хаки. Они шли к близлежащим водоемам и фонтанам, чтобы умыться после сна. Выезжая из Токио, я знал, что после взятия Циндао большая часть войск уже возвращалась к месту постоянного квартирования. Это, вероятно, и был один из полков, высадившихся в Цуруге.
Подходить близко к солдатам нельзя: меня могли заподозрить в шпионаже. Поэтому я остановился на некотором отдалении от палаток.
О присутствии наблюдателя-европейца, по-видимому, сообщили кому следует. Ко мне приближались два японских офицера. Один из них вдруг заулыбался и отдал честь. Я узнал его. Это был офицер, хорошо владевший русским языком и служивший нам переводчиком на приеме у военного министра.
- Как вы сюда попали? - доброжелательно спросил он.
- Уезжаю в Россию, жду парохода.
Завязалась беседа. Мой знакомый рассказал, что он назначен руководить перевозкой возвращающихся из Циндао войск. Между прочим, я спросил его, скоро ли мы увидим японскую армию на каком-нибудь европейском фронте бок о бок со своими союзниками - французами, англичанами или русскими.
- У нас по горло всяких дел и у себя, на Дальнем Востоке, - ответил японец.
Беседуя, казалось бы, самым приятельским и непринужденным образом, офицер потихоньку отводил меня подальше от солдатских палаток. Видимо, он считал, что я могу подсмотреть или выведать что-нибудь.
Я понял эту маленькую хитрость, быстро распрощался и пошел на пристань.
Там уже стоял пароход "Хазан-Мару", на котором мы прибыли в Японию.
Кончились все приготовления, и мы тронулись в путь, держа курс на северо-запад.
А погода между тем все ухудшалась. Море кипело и клокотало. На фоне свинцового неба мрачно выделялась каменистая темно-коричневая гряда гор, над которой совсем низко проносились обрывки белесоватых облаков. Какая разница была с той картиной, которую мы наблюдали четыре месяца назад, подъезжая к берегам Японии! Бешеный напор водяных валов сотрясал наше судно, ветер завывал в его снастях, обрывки туч с ужасающей быстротой неслись мимо нас.
- Вы предлагаете винтовки с патронами? Сколько же патронов вы можете дать на каждую винтовку?
Вопрос застал моих собеседников врасплох. Они замялись и, видимо, не знали, что ответить. Потом один решительно отрезал:
- Мы можем уступить вам одни винтовки, без патронов.
- Четыреста тысяч экземпляров! - подхватил другой.
Цифра эта была рассчитана на то, чтобы произвести эффект.
- А по какой цене?
- О, эта сторона не будет служить препятствием; американцы не имеют намерения наживаться на нуждах России, - ответили они уклончиво.
- Где находится ваше оружие? Когда его можно осмотреть?
На все вопросы следовали туманные и неопределенные ответы. Не было сомнения: передо мной темные дельцы, авантюристы или спекулянты. В то время их было множество. Как жадные мухи, набросились они на больное тело русской армии, чтобы нагреть руки на нашей беде. "Американские представители" наверняка ничего не имели за душой и лишь хотели позондировать почву. Им, видимо, предстояло решить, стоит ли закупать в Америке довольно старые винтовки для последующей перепродажи их России. Это напомнило мне историю мертвых душ господина Чичикова.
И все же категорически отказываться от этого предложения не имело смысла. Кто знает, может быть, два ловких джентльмена в самом деле могли бы раздобыть оружие? Американское правительство не мешало своим фабрикантам и банкирам извлекать выгоды из военных поставок, все равно всё деньги оставались в Америке. Поэтому я ответил, что мы могли бы приобрести винтовки, но нужно знать точно все условия и осмотреть оружие. Я обещал также немедленно сообщить обо всем генералу Гермониусу. Мои собеседники почтительно раскланялись и ушли. Больше я их не видел.
Предложение американских дельцов напомнило мне один эпизод из истории русского оружия. Как раз в те годы, когда правительство США только что приняло на вооружение своей армии образец Краг-Юргенсона, талантливый русский изобретатель капитан Мосин работал над новой трехлинейной винтовкой.
В течение многих лет русский солдат должен был пользоваться винтовками только иностранных систем. В 1867 году это была так называемая игольчатая винтовка, заряжающаяся с казны бумажным патроном, системы английского изобретателя Карле. С ней русский солдат брал турецкие крепости Ардаган, Каре, Эрзерум. В 1868 году появилась винтовка венского оружейного мастера Крика, имевшая откидной затвор и стрелявшая патронами с металлической гильзой. Эти "крынки", как их окрестили тогда, были в руках наших солдат, когда они шли на штурм Плевны и совершали победоносный переход через Балканы. В 1870 году американский изобретатель Бердан продал русскому правительству свой образец более совершенной винтовки уменьшенного калибра. С берданками русские гвардейцы и гренадеры участвовали в окончательном разгроме турецких армий в 1878 году.
И вот в 1891 году впервые в истории появляется русская винтовка, главным конструктором которой был капитан Мосин. "Трехлинеечка", как ее ласково называли наши бойцы, отличалась тогда большими преимуществами перед всеми другими системами. Мосин внес в устройство винтовки много новшеств и усовершенствований. Наиболее важной и оригинальной деталью, разработанной им, была так называемая отсечка-отражатель. Она разрешила труднейшую проблему правильной подачи патронов из магазина в патронник. Мосин осуществил это чрезвычайно остроумным и простым способом. Он приспособил к ствольной коробке небольшую деталь, зуб которой освобождал очередной патрон лишь при повороте затвора и устранял возможность продвижения сразу двух патронов. Такой важной детали нигде еще не было! Изобретение Мосина устраняло задержки в работе подающего механизма винтовки. А другие его усовершенствования делали винтовку более простой в изготовлении.
Американское правительство, разумеется, тотчас оценило это замечательное изобретение. Оно обратилось через своего военного агента в Петербурге к русскому военному министерству с просьбой уступить один экземпляр винтовки Мосина и патроны к ней. Американцы предполагали провести всесторонние испытания и в случае хороших результатов взять эту винтовку на вооружение. Это был в высшей степени знаменательный и исключительный случай в истории русского оружейного дела. Впервые за все время существования России иностранное государство намеревалось принять у себя русский образец.
Американцы получили экземпляр винтовки с надлежащим количеством патронов. Однако в конечном итоге военное министерство США отказалось от этой заманчивой перспективы. Всего за два года до того американская армия получила винтовки Краг-Юргенсона, а новое перевооружение было сопряжено с очень большими затратами. Лишь в 1903 году в армии США была принята новая система. Тогда винтовки Краг-Юргенсона и были сданы на склад как устаревшие.
Цусима
Из Осаки я выехал по железной дороге на самую южную оконечность острова Ниппона, в небольшой город под названием Симоносзки-Модзи{2}. Здесь в местном артиллерийском складе для меня также было подготовлено пятнадцать тысяч винтовок. Приемка оружия понемногу все упрощалась. Японские офицеры ознакомились с моими пожеланиями, я же, в свою очередь, зная их крайнюю осторожность в отношении всяких секретов, старался ни о чем особенном не расспрашивать.
В Модзи меня ожидал маленький сюрприз. В артиллерийском складе меня не заключили в "загон", отгороженный проволокой, а ввели прямо в помещение.
Правда, то был всего-навсего обыкновенный сарай, но и это я воспринял как безусловный успех.
Осмотр винтовок быстро подвигался вперед. На рейде Симоносэки уже стоял зафрахтованный для перевозки оружия во Владивосток пароход Добровольного флота. Его можно было сразу отличить по грязному, облезлому виду от судов других государств. Не знаю, правда ли это, но мне говорили, что по этому "признаку" всегда узнавали коммерческие суда Российской державы.
Приемка винтовок заканчивалась около четырех часов. После этого я был предоставлен самому себе.
Много бродил я по городу и особенно по его окрестностям. Симоносэки небольшой прибрежный городок с одной улицей, идущей вдоль моря. Те же японские незатейливые игрушечные, карточные домики; в городе ни одного европейца, никаких абсолютно развлечений, нет даже кинематографа. Одно удовольствие - прогулки в горы. Такими прогулками я и заполнял свой досуг.
От пролива Симоносэки начинается Внутреннее Японское море, расположенное между островами Ниппоном с одной стороны и Киу-Сиу и Сикоку с другой. Море это - один из красивейших уголков нашей планеты. Любоваться и восхищаться им ездили туристы изо всех стран.
Несколько минут ходьбы по узким переулкам - и сразу можно было выйти на тропинки, ведущие в горы. Я забирался понемногу вверх и часами просиживал, любуясь открывающейся передо мной далью.
Внизу, у подножия, серело Симоносэки с массой пароходов, судов и шхун, стоящих в гавани. Как булавочная головка, виднелся катер, который совершал рейсы через пролив к угольной станции Модзи, расположенной на другом берегу. Береговая полоса была сильно изрезана массой заливов, мысов и прибрежных островков. Лазоревое море, красивые скалы и кручи, покрытые японскими соснами, гигантскими криптомериями, туями и кипарисами, создавали неповторимую картину.
Понемногу опускалось солнце, и с каждой секундой менялись краски изменчивого моря; ложились тени на окрестные предметы, зажигались огни в унылом Симоносэки и на стоящих в гавани судах...
Передо мной простирался Цусимский пролив между Японскими островами и Кореей, памятный по знаменитому бою в 1905 году между японским флотом и Тихоокеанской русской эскадрой.
Здесь, на дне пролива, лежали остовы погибших кораблей. Здесь русские люди погибали героями в роковом для России бою...
Где море, сжатое скалами,
Рекой торжественной течет,
Под знойно-южными волнами
Изнеможен, почил наш флот...
(Брюсов, "Цусима")
Проводя на берегу Цусимского пролива в полном одиночестве длинные вечера, я еще острее, чем когда-либо, вспоминал мрачные картины русско-японской войны.
После Полтавской битвы, взятия Берлина, легендарных суворовских побед, разгрома Наполеона, одиннадцатимесячной обороны Севастополя здесь были, несмотря на выигрыш отдельных боев, непрестанные поражения. И в поле, и под верками крепости, и в морских операциях, кончая Цусимой.
Причина их, видимо, крылась не только в технической слабости царской армии и флота. Главное заключалось в другом - в том состоянии общего упадка, который был весьма характерен для империи Романовых в те годы. Россия не выдвинула в русско-японскую войну ни одного талантливого генерала, который мог бы повести войска к победе. Офицерский состав недостаточно подготовлен. Солдатская масса не понимала, зачем ее бросили на далекую окраину бороться за чуждые интересы. Русские солдаты и рядовые офицеры дрались, как всегда, мужественно. Но неумелое ведение войны предопределило ход событий...
Сгущалась тьма. Моя тропинка в горах стала еле видна. Пора уже собираться в обратный путь. С тяжелыми думами брел я домой, чтобы наутро вновь приняться за приемку винтовок для скорейшей отправки их в русскую армию.
Странное происшествие
Вскоре от генерала Гермониуса пришла телеграмма, которой он вызывал меня обратно в Токио для разрешения некоторых важных вопросов. Я решил проехать из Симоносэки до Кобе на пароходе по Внутреннему Японскому морю, а затем уже поездом - до Токио.
При посадке на пароход со мной произошло одно довольно странное происшествие.
Я не знал ни слова по-японски. Поэтому в Симоносэки со мной приехал переводчик Ватанабэ. Он должен был направиться в Токио раньше меня. Мы условились с ним таким образом: как только окончится приемка оружия, я обращусь в пароходную кассу, там уже предупреждены, и мне выдадут билет до Кобе. Затем к двенадцати часам дня я должен выйти на пристань и оттуда добраться до парохода на специальном катере.
Получив билет, я направился к пристани. Рядом шел все время какой-то японец. Для верности я обратился к нему и несколько раз повторил слово "Кобе". Он показал на причаливший к пристани катер. На пароходе никто не спросил у меня билета. Взойдя по трапу на верхний дек, я поразился весьма незначительному числу пассажиров. К моему большому удовольствию, я увидел какого-то европейца в шлеме, с которым и немедленно познакомился. Оказалось, что он англичанин, но владеет французским. Мы разговорились. Я между прочим спросил, сколько времени займет наше путешествие до Кобе.
- Как до Кобе? - вскричал он. - Пароход идет в Америку, в Сан-Франциско!
Пароход между тем уже двигался по рейду. Меня ожидала перспектива во время войны, во время срочной приемки винтовок для армии быть заброшенным в Америку, до которой было восемнадцать дней пути через Тихий океан. Конечно, это было бы с моей стороны непростительным, чудовищным преступлением. Я, как безумный, бросился к капитану и стал просить его замедлить ход и позвать свистками какую-нибудь лодку. Никаких вещей со мной не было, кроме небольшого дорожного чемодана, который я держал в руках.
К счастью, капитан внял моим просьбам и велел замедлить ход. К пароходу подошел сампан, я спрыгнул в него и через полчаса вновь очутился на пристани.
Варьируя лишь словами "Кобе" и "Сан-Франциско", мне удалось объяснить в кассе случившееся. На следующий день кассир проводил меня до пристани и позаботился о том, чтобы меня доставили на пароход, идущий в Кобе.
В то время я объяснял этот инцидент лишь недоразумением: при незнании языка такие случаи вполне возможны. Но после войны появилась обширная литература о шпионаже в разных государствах. Знакомство с ней заставило меня иначе посмотреть на это происшествие. Услать приемщика винтовок и патронов куда-нибудь подальше и тем хоть несколько задержать помощь русской армии было кое для кого далеко не лишним.
Красивы берега Внутреннего Японского моря. Погода была тихая, вода спокойная, светло-зеленого цвета. Масса японских шхун, джонок, сампанов с белоснежными парусами, как стадо лебедей, казалось, неподвижно замерла среди изумрудного моря.
Берега то надвигались на нас, и мы проходили узким проливом, то море расширялось настолько, что берега становились еле заметными. Здесь была все та же характерная для Японии сильно изрезанная береговая полоса с глубоко вдающимися в сушу заливами, бухтами, с длинными мысами и кружевной сетью красивых островов. На берегу - песчаные отмели с искривленными от ветра соснами; далее по склонам холмов - рисовые плантации, разделенные на множество участков; изредка виднеются японские деревушки; выше начинаются скалистые утесы, и, наконец, все венчают высокие массивы гор. Пароход продолжал свой путь. Когда легкое облако закрывало солнце, как по мановению волшебного жезла картина изменялась - краски меркли, позолота исчезала, светлая лазурь моря превращалась в синеющую рябь.
Вот мы входим в целый лабиринт островов, скользим и лавируем между ними - здесь их сотни, начиная от больших и кончая одинокими скалами. Джонки и сампаны бороздят воду по всем направлениям. Попадаются джонки с резными украшениями по дереву, а иногда и самые простые - выдолбленные из ствола, еле-еле поднимающие одного человека. С криком плывут некоторые гребцы в своих утлых ладьях наперерез нашему пароходу. Кажется, вот сейчас перекинет и затопит их челны волна от парохода, но гребцы смело бросаются навстречу, и лишь громкий смех слышится в ответ на удары волн...
Из Кобе я продолжал свой путь в Токио по железной дороге. Поезд пересекал центральную часть Японии. С интересом рассматривал я небольшие равнины, занятые плантациями риса, чередовавшиеся с холмами. Меня очень интересовал вопрос о положении японского крестьянства. Во время разговоров по этому поводу на званых обедах, завтраках, банкетах в Токио я вынес убеждение, что Япония переживает период упадка сельского хозяйства: крестьяне бегут из деревень и переходят на фабрики и заводы, то есть пролетаризируются. Япония вынуждена уже ввозить такие продукты питания, как рис и пшеницу.
Японские поля поражали миниатюрностью. Вся долина была изрезана паутиной мелких канав, разделявших ее на маленькие участки, обведенные высокими земляными валиками и обсаженные кустарником. На склонах холмов устраивались искусственные горизонтальные площадки, которые также обводились валиками. Все это делалось для того, чтобы, затопив участок водой, можно было задерживать влагу, без которой не может произрастать рис. Крестьяне пользовались водой из многочисленных водоемов, канав, рвов или отводили ее из озер и прудов. Для передачи воды по деревянным желобам и бамбуковым стволам были установлены большие колеса с лопастями. Крестьянин приводил их во вращение тяжестью собственного тела, переступая с лопасти на лопасть. Затопленное поле необходимо было вспахать, разрыхлить с помощью маленькой лопаты, стоя по колено в воде. Разрыхленную почву удобряли пеплом вулканических извержений, химическими удобрениями и всякими отбросами.
Нигде не было видно ни сельскохозяйственных машин, ни даже животных. Вся обработка производилась исключительно руками.
Отсутствие скота и всякой живности накладывало какой-то унылый отпечаток на деревни.
Мне удалось достать книгу, в которой были приведены интересные данные о японском земледелии:
"Земля, удобная для обработки, составляет в Японии лишь 18 процентов всей территории страны.
Из пяти с половиной миллионов семейств, занятых сельским хозяйством, 70 процентов обрабатывают участки меньше одного гектара, а 30 процентов меньше половины гектара. Только треть всех семейств является собственниками земли. Остальные вынуждены работать на чужой земле, отдавая за это огромную долю урожая".
Эти цифры помогли мне уяснить, почему японский крестьянин бежит от земли, как бегут из плена.
У микадо
На другой день утром я был уже в Токио у генерала Гермониуса. Он обрадовал меня, сообщив, что дела на фронте идут хорошо. Русские войска продвигались в Карпатах. В Польше сибирские стрелки отбили наступление противника на Варшаву. В Восточной Пруссии войска закрепились у Мазурских озер. Неплохо и положение союзников - французов и англичан. Наша миссия и члены посольства были в те дни полны самых радужных надежд.
Отношение к нам японского правительства стало несколько меняться в лучшую сторону. Нам объявили, что на днях состоится аудиенция у микадо.
Наконец этот день настал. За нами прислали придворные кареты, и мы направились в императорский городок, помещавшийся в центре Токио. Вскоре мы очутились перед циклопическими стенами. Эти древние стены составлены из таких огромных камней, что приходится только удивляться, как можно было возвести их без помощи подъемных машин. Сотни тысяч людей в течение десятков лет трудились в невероятном напряжении над этой гигантской постройкой. Перед стенами проходят глубокие рвы. Теперь они уже потеряли значительную долю своего грозного вида. В них растут красивые цветы лотоса, а на валах мирно дремлют исполинские сосны. Валы служат приятным местом прогулок для городских жителей. Отсюда открывается чудесный вид на часть Токио и на величественный вулкан Фудзияма, коническую верхушку которого покрывает белая шапка снега.
Мы проехали в большие ворота и очутились среди множества различных построек, составляющих императорский городок. Сам дворец микадо отличался крайне скромным стилем фасада и небольшими размерами. Внутри все было также чрезвычайно своеобразно: пол устлан циновками, нигде нет даже признаков мебели, но всюду идеальная чистота.
Нас встретил русский посол, и мы вместе с ним вошли в тронный зал узкое, очень длинное помещение без всяких признаков убранства.
Посол заранее ознакомил нас с предстоящим церемониалом. По его знаку мы отвесили низкий поклон группе лиц, занимавших места вокруг трона, на котором восседал микадо. Пройдя еще несколько шагов, остановились и опять низко поклонились. И, наконец, проделали это в третий раз, когда подошли совсем близко к трону.
Как неподвижные изваяния, стояли кругом лица императорской свиты генерал-адъютанты в мундирах цвета хаки и в головных уборах с белыми пышными султанами, важные сановники, камергеры, церемониймейстер, гофмаршал - все в европейских мундирах, расшитых золотом.
По условиям восточного церемониала свита в присутствии микадо должна была замереть, как в живой картине. И в самом деле ничто не нарушало каменной неподвижности этих людей.
Наш посол пошептался о чем-то с гофмаршалом, и затем мы поодиночке, соблюдая старшинство в чине, стали подходить к императору. Теперь только я мог его хорошенько разглядеть. Посол предупредил нас, чтобы мы не смотрели слишком пристально. Но что поделать, мы были людьми военными, привыкли при представлениях "есть глазами начальство" и потому плохо соблюдали восточный этикет.
Император был в обыкновенной форме цвета хаки, с надетой через плечо красной лентой высшего российского ордена. В руках он держал военную фуражку. Низкий рост микадо и весь его вид мало гармонировали с пышным ритуалом и торжественной обстановкой, сопровождавшей аудиенцию. Его, несомненно, стесняли все эти церемонии. Я вспомнил услышанные разговоры. Одни говорили, что микадо не вполне нормален, другие уверяли, что он просто душевнобольной. И действительно, признаки вырождения были заметны даже в его внешности: одна сторона лица резко отличалась от другой.
Микадо не мог разговаривать непосредственно с простыми смертными. Поэтому, желая задать нам какой-нибудь вопрос, он шептал его своему гофмаршалу, тот шепотом передавал послу, а уже посол обращался к нам. Такой же сложный путь, только в обратном порядке, проходили и наши ответы. Микадо интересовался, где мы служили, как доехали до Японии, нравится ли нам его страна и т. п. Ответы, разумеется, были такого же общего характера, как и вопросы.
Все это время свита императора пребывала в величественной неподвижности.
Но вот император слегка кивнул. Мы ответили глубоким поклоном. Затем, не поворачиваясь спиной, стали задом пятиться к выходу, сталкиваясь друг с другом, наступая на ноги, отвешивая установленные церемониалом поклоны с середины зала и при выходе. Вероятно, мы были очень смешны в тот момент.
Вскоре нам пришлось быть свидетелями пышных торжеств, устроенных японским правительством в честь взятия Циндао. Это был один из крупнейших портов в Северном Китае, находившийся с 1898 года в руках Германии. Воспользовавшись благоприятной обстановкой, создавшейся во время мировой войны, японцы осадили порт и быстро сломили сопротивление слабого германского гарнизона. Чисто военный успех был небольшой, но японское правительство придавало ему особое политическое значение.
Улицы украсили флагами. В некоторых местах были воздвигнуты большие триумфальные арки. Трамваи сплошь увешаны пестрыми плакатами с символами побед японской армии и флота. По вечерам устраивались многолюдные процессии с фонариками, которые так любят японцы.
В честь дипломатических миссий союзных держав и представителей их колоний было устроено торжественное заседание в Хиба-парке, в центре Токио. Русский посол как старейшина дипломатического корпуса держал пространную речь, в которой указывал, что в настоящее время благодаря огромной победе, одержанной японской армией у Циндао, Восточная Азия освобождена от "германского деспотизма". После речей следовал неизменный обед.
Празднества завершились колоссальным шествием населения Токио в честь своей армии. В тот день с самого раннего утра толпы народа стали собираться в в Хиба-парке. Следует заметить, что почти каждый японец даже среднего класса состоит членом какого-нибудь общества или кружка. Каждое такое общество имело соответствующий флаг, около которого выстраивались его члены. По отчетам газет, в процессии участвовало до двухсот тысяч человек.
Наступил вечер. Каждый японец зажег свой фонарик. Под звуки многочисленных оркестров, под громкие крики "банзай" нескончаемый поток людей хлынул из Хиба-парка сначала к императорскому городку, а потом расплескался по главным улицам столицы. Патриотический угар владел толпой. Какие-то люди исступленно призывали к ожесточенной борьбе с врагами, к утверждению могущества империи микадо...
Возвращение
В начале декабря пришла телеграмма из Петрограда. Начальник Главного артиллерийского управления предписывал мне немедленно вернуться в Россию, чтобы отправиться в новую командировку. В тот же день вечером я покинул Токио, направляясь в Цуругу.
Перед отъездом я получил особый подарок как знак внимания со стороны офицеров токийского арсенала. Мне приподнесли японский клинок изумительной по узору дамасской стали. Японцы издавна славились такими изделиями. По-видимому, еще и теперь у них сохранились мастера, изготовлявшие это прекрасное оружие.
Поезд пришел в Цуругу рано утром, отплытия парохода надо было ожидать еще несколько часов. Я решил воспользоваться этим временем, чтобы осмотреть окрестности порта. Мое внимание привлек ряд палаток. Из них выходили японские солдаты в рейтузах цвета хаки. Они шли к близлежащим водоемам и фонтанам, чтобы умыться после сна. Выезжая из Токио, я знал, что после взятия Циндао большая часть войск уже возвращалась к месту постоянного квартирования. Это, вероятно, и был один из полков, высадившихся в Цуруге.
Подходить близко к солдатам нельзя: меня могли заподозрить в шпионаже. Поэтому я остановился на некотором отдалении от палаток.
О присутствии наблюдателя-европейца, по-видимому, сообщили кому следует. Ко мне приближались два японских офицера. Один из них вдруг заулыбался и отдал честь. Я узнал его. Это был офицер, хорошо владевший русским языком и служивший нам переводчиком на приеме у военного министра.
- Как вы сюда попали? - доброжелательно спросил он.
- Уезжаю в Россию, жду парохода.
Завязалась беседа. Мой знакомый рассказал, что он назначен руководить перевозкой возвращающихся из Циндао войск. Между прочим, я спросил его, скоро ли мы увидим японскую армию на каком-нибудь европейском фронте бок о бок со своими союзниками - французами, англичанами или русскими.
- У нас по горло всяких дел и у себя, на Дальнем Востоке, - ответил японец.
Беседуя, казалось бы, самым приятельским и непринужденным образом, офицер потихоньку отводил меня подальше от солдатских палаток. Видимо, он считал, что я могу подсмотреть или выведать что-нибудь.
Я понял эту маленькую хитрость, быстро распрощался и пошел на пристань.
Там уже стоял пароход "Хазан-Мару", на котором мы прибыли в Японию.
Кончились все приготовления, и мы тронулись в путь, держа курс на северо-запад.
А погода между тем все ухудшалась. Море кипело и клокотало. На фоне свинцового неба мрачно выделялась каменистая темно-коричневая гряда гор, над которой совсем низко проносились обрывки белесоватых облаков. Какая разница была с той картиной, которую мы наблюдали четыре месяца назад, подъезжая к берегам Японии! Бешеный напор водяных валов сотрясал наше судно, ветер завывал в его снастях, обрывки туч с ужасающей быстротой неслись мимо нас.