Страница:
Вот тут эргр Датар обернулся к Ошке и сказал, сопроводив слова жестом:
– Ошка, отойди.
Тот попятился шагов на десять.
– Если об этой пропаже станет известно моему начальству, у меня будут неприятности, – объяснил монах.
– Продолжайте, – подбодрил Нонор.
– Одна кружка была действительно с деньгами. Во второй лежали записки. Знаете, если вы ходите в храм и хотите исповедовать грех, вы пишете его на бумаге и опускаете в кружку. Я потом прочту и буду молиться за грешника и за его прощение.
– А что бывает с записками потом?
– Их полагается сжигать. Ошка это делает.
– Исповеди вы тоже читаете дважды в месяц?
– Обычно – да.
– Так за чем именно приходили грабители: за деньгами или за чьей-то исповедью?
– Люди иногда путают. В кружку для пожертвований опускают записку, а в ту, что для записок, – деньги. Я надеялся, что приходили за деньгами. Я даже проверял это в меру моих возможностей. Если бы у меня не было уверенности, что виноваты деньги, я бы к вам не обратился. В конце концов, здесь не такой уж богатый и обширный приход, чтоб за чью-то расписку в грехе лишили жизни человека. Я расспросил кое-кого и все-таки решил, что это пьяницы из трактира. Теперь я не знаю, что думать. Может быть, этот убитый – случайный прохожий? Может быть, он видел воров и мог выдать их?.. Как вы думаете, такое предполагать с моей стороны глупо?..
– Почему вы не рассказали мне все это сразу?
– Я же вам объяснил. Если экзарх узнает об этом от посторонних людей, у меня будут неприятности.
– Хотите написать ему записку и положить в кружку для исповеди?
– Возможно, я так и сделаю.
Нонор подумал над рассказанным.
– Ваши медяки высыпали под самый берег в канал, – сказал он. – В Запрудном через полстражи откроют шлюз – можете пойти и собрать их, если они вам нужны. И вот еще что: не вздумайте уезжать из города. А то я решу, что вы бежали.
Монах вздохнул.
– Какой вы, однако же, злой человек, кир Нонор.
– Почему? – поднял бесцветную бровь инспектор.
– Вы плохо думаете о людях.
– Не смешите меня, эргр Датар. Я думаю о людях так, как они того заслуживают. Не нужно было давать мне повод.
– Очень скверно, что все это здесь случилось, – проговорил Датар, качая головой. – Очень скверно, что здесь... – Повернулся и отступил в темноту.
Нонор пригляделся к тени под навесом: Ошка там не маячил. И нигде рядом его тоже не было. Мема он не увидел тоже.
С утра Мем проверил числительницу: ничего плохого на этот день записано не было. Но и ничего хорошего тоже. День как день. Обычный. Жаль. Немного прибереженной про запас удачи Мему бы не помешало. Ибо он замыслил серьезное дело.
Первые полстражи, отведенные на урок правоведения, прошли бездарно. Мем никак не мог выдумать, как нечто родить из пустоты, и уже приготовился раскошеливаться на два медяка, которые тайком сунула ему в руку старенькая няня, когда он последний раз приходил в увольнение домой. Расставаться с ними на подготовительном этапе было плохо, потому что они могли пригодиться потом. Но на перемене способ нашелся.
Двое его соучеников, упершись в подоконник, устроили борьбу на руках: кто чью уложит. Распорядитель состязаний, Лалад с младшего офицерского курса, собирал ставки. Призом для победителя положен был порядочный кусок пирога, а это уже намного больше, чем ничего. Мем никогда не участвовал в подобных развлечениях, слишком сильно отличались от них его собственные интересы. Но на этот раз он плечом раздвинул азартно играющую публику, отстранил побежденного и молча поставил на подоконник свой локоть. У него даже не успели спросить залог на случай неудачи. Через пятнадцать ударов сердца пирог принадлежал ему, и Мем удалился под многочисленные возгласы восторга и предложения посостязаться завтра с Долодом, признанным лицейским силачом, сидевшим на последнем курсе третий год.
С начальным капиталом в виде пирога дела пошли легче. Следующим уроком в расписании стояла верховая езда. Отправившись в манеж, Мем не стал переодевать кафтан и не взял перчатки и шпоры. Кроме того, он потрудился опоздать.
– Ну и зачем ты в таком виде пришел? – просил его берейтор.
– Не знаю, – пожал плечами Мем.
– Ах вот как, – ответили ему. – Зато я знаю. Вон там рукавицы, за ларем вилы, лопата и метла. Где тачка для навоза – сам найдешь. Я научу вас, чернильных пиявок, работать. Семь последних денников по правой стороне – твои.
Мем безропотно проследовал на конюшню, разбудил задремавшего в сене конюха и уговорил его за кусок пирога выполнить работу. С сеновала был прекрасный выход на ограду, а уж с ограды только полный балбес или калека не смог бы спуститься в город. Проще говоря, на всю первую дневную стражу Мем был волен, как солнечный луч в ясную погоду.
Вскоре он оказался на Веселом Бережку возле заведения тетушки Ин, но к Ясе не поднялся. Он стал прогуливаться по улице мимо ее окошка, выясняя, откуда можно было заметить тыкву. Получалось, что почти отовсюду. Тогда Мем осмотрелся внимательнее. Напротив заведения располагался кабачок с полудюжиной подвальных окошечек, глядящих туда, куда Мему было нужно.
Он подумал чуть-чуть и спустился по вытертым ступенькам в питейный зал. Днем посетителей было всего три человека, все они сидели в углу возле стойки. Там же худая нескладная девица протирала глиняные чашки для вина. Мем прошел вдоль стоящих у окошек столов и приспособился за тем, от которого Ясины резные ставенки видны были лучше всего. Девица за стойкой помедлила немного и наконец подошла спросить, что господину будет угодно. Мем положил перед ней на стол жетон собачьего проводника и вежливо поинтересовался:
– Позавчера вечером кто обслуживал посетителей?+
Девица обомлела и даже чуть присела с перепугу.
– Вам с х-хозяином надо... п-поговорить, – еле выдавила из себя она.
– Ну так позови хозяина, – распорядился Мем.
Девица исчезла мигом, словно ее корова языком слизнула.
Хозяин выглядел так, как и положено выглядеть трактирщику. Маленький, толстый, с красным лицом, в криво повязанной белой косынке и с пахнущими чесноком руками. Полицейский жетон подействовал на него не так сильно, как на девицу, но все-таки хозяин впечатлился.
– Чем могу услужить, господин инспектор? – низко поклонился он.
– Я не инспектор, я всего лишь помощник, – скромно признался Мем. – Я хочу спросить про высокого человека в черном плаще, расшитом вот такими бусами. – Мем выложил на салфетку две оторванные от плаща убитого продолговатые стекляшки. – У человека этого темные волосы, он похож на южанина. Над правой бровью у него небольшой белый шрам, на шее под подбородком – бородавка. Когда вы видели его в последний раз?
– Да-да, – суетливо кивнул хозяин. – Я тоже ждал господина Мероя вчера за этим же столиком, а он не пришел. Я теперь буду отчитываться вам?
– В чем отчитываться? – слегка удивился Мем.
– Ну... вам лучше знать.
– Расскажите все с начала.
– С начала... – засомневался трактирщик. – С начала – уж больно длинный получится рассказ. А что случилось с господином Мероем?
– У господина Мероя неприятности.
– По службе?
– Можно сказать и так. Что вы должны были передать ему вчера?
– Подождите, у меня записано... – забормотал трактирщик и полез в карман, пришитый с изнанки фартука. Он извлек свернутую в трубку бумажку и предложил ее Мему.
Тот отвернул верх и прочел два абзаца. Это были разговоры неблагонадежных посетителей на политические темы. Что государь якобы никакой не государь, а обыкновенный подкидыш, и в Таргене скоро начнется война.
– Все ясно, – кивнул Мем и вернул бумажку хозяину. – Вы ее отдайте потом по назначению. Я из другого ведомства. Видите, – он показал трактирщику на свой жетон, – у меня печать красная. А у господина Мероя печать была синяя, верно?
– Да, синяя. А что? Есть какая-то разница?
– Синюю печать ставят в управлении Тайной Стражи. А я состою в войске Порядка и Справедливости.
– Да? – немного растерялся трактирщик. – Ну... это вам виднее, вы свои порядки лучше знаете. А доносы-то мне отдавать теперь кому?
– К вам пришлют человека. – Мем встал, собираясь уходить.
Трактирщик развел руками.
– Вот еще что, – остановился Мем. – Не было ли третьего дня, когда вы в последний раз видели господина Мероя, при нем красивой желтой тыквы, какие дарят на проводы зимы?
– Нет, – покачал головой трактирщик. – Ничего при нем не было, даже кошелька. Господин Мерой убежал в тот вечер быстро. Завидел кого-то в окно и очень заспешил.
– А кого он видел – вы не заметили?
– Темновато было, и я не очень смотрел... Но плащ вроде монашеский.
Предварительные данные у Нонора имелись такие: следы трех неизвестных, один из которых убит. Обувь обычная городская, оружие настоящее, а не какие-нибудь подручные средства, подобранные тут же, с земли. Удар однократный и идеально точный – прямо в сердце, даже крови почти нет. Учитывая, что не всякий бывалый солдат наверняка знает, где сердце у человека, одно это – материал для размышлений немалый. Орудие убийства – тонкий кинжал или нож с гладким лезвием длиной около ладони. По расположению следов осталось неясным, вместе были эти трое или нет.
Похоже, что сначала они наведались в храм, а потом замешкались за пустырем среди лодочных сараев. Почему пошли туда, а не к пристани, тоже неясно. У сараев они некоторое время топтались на месте, что-то выясняя. После чего двое удалили со своей дороги третьего, забрали у него кошель и документы, если при нем таковые были, опростали содержимое кружек в канал, забрав одни записки с грехами, и отчалили с Чаячьего в неизвестном направлении. Причем, помимо медяков, лежала в береговой глине и тяжелая десятиларовая монета из тусклого золота. Мелочь выбирать из берега Нонор не стал, а десятиларовик подобрал и приобщил к делу. Неуютный храмик на маленьком островке навещали не только рабочие с мануфактур, но и кто-то позначительнее. И у этого значительного человека должна была иметься причина для посещений. Возможно, как-то связанная с записками о грехах и ночным происшествием.
Вернулись разосланные по перевозам помощники и доложили: в ночь убийства лодку на Чаячий нанимал только один человек – темноволосый, в черном плаще, расшитом стеклярусом. Дело было в конце вечерней стражи, в последнюю ее четверть. Причалил он к тем самым шатким мосткам, заменяющим пристань, и велел себя подождать. Перевозчик полночи мерз в лодке, плюнул и вернулся на Рабеж один. Все остальные участники событий если и прибывали на островок, то добирались либо на собственных, либо на краденых лодках.
По опросу свидетелей тоже ничего путного не получалось. Ошка приходил в трактир в начале первой ночной стражи, но там не нашлось лишних углей, чтобы насыпать ему в горшок. Он согласился подождать, пока угли приготовятся, заснул в тепле на видном месте и проспал стражи полторы, а когда вернулся – сразу прибежал обратно, потому что храм уже был ограблен. В трактире третьи сутки догуливала местная свадьба, не все свидетели и по сей день были трезвые, но Ошку они запомнили, потому что украсили его спящего столовой зеленью и сильно от этого смеялись – трактирщик подтвердил. Причем из трактира в храм никто не поднимался, пустырь хорошо просматривался из окна, а вот с другой стороны, от лодочных сараев, легко было пробраться незамеченным.
Случайно ли Ошка ушел так вовремя или намеренно, пока было неизвестно. Что за человек нашелся под перевернутой лодкой – тоже. Приплыл он с Веселого Бережка, но мало ли людей берет лодки на Рабежском перевозе? Они приходят на Рабеж откуда угодно. Хоть с Матолоша, хоть с Приречья. Об обнаружении трупа вывесили уже объявление на тумбе у префектуры, послали запросы в Городскую и Тайную Стражи, но ответа пока дожидались. На завтрашний день решили уже выставить сам труп на площади для опознания.
Инспектор Нонор нарисовал схему преступления на листочке. В схеме этой было больше вопросительных закорючек, нежели установленных фактов. Он посмотрел на то, что у него получилось, встал из-за стола, застегнул воротник плаща и отправился погулять по Веселому Бережку и посмотреть на его обитателей.
На Рабежском перевозе Мем насчитал семь лодок. По каменной лесенке он спустился к пристани и стал прохаживаться вдоль воды, копаясь в карманах и оглядываясь по сторонам.
– Да надоели уже, – жаловался один перевозчик другому. – Только ко мне человек подошел на Монетный ехать – они шасть ко мне и давай выспрашивать. Рассказывай, дескать, то и это, как ты полночи на Чаячьем мерз. А так вот и мерз. Из-за того мерзавца деньги потерял, из-за этих с префектуры – клиента. Не по темени, так по макушке. Что за невезение?..
– Скоро мост достроят – у нас совсем работы не будет, – пообещал ему товарищ.
Мем приостановился.
– Почем стоит на Монетный и обратно, уважаемый? – спросил он у жалобщика.
– Медяк туда, медяк обратно.
Мем стоял в задумчивости.
– Ну, давайте за медяк в оба конца, коли я вас недолго буду ждать, – предложил сосед.
– Что ты мне работу перебиваешь! – возмутился первый. – Если на Монетном немного дел, так и я за медяк свезу. Только без обмана!
– Мне только зайти и вернуться, я ключ забыл, – сказал Мем. – Согласен я. – И спрыгнул в лодку.
Перевозчик, сопя, развернул суденышко носом в сторону Монетного и погреб против течения.
– Что же, обманывают вас часто? – поинтересовался Мем, когда лодка вышла на середину канала.
– А то, – сказал перевозчик. – Вот давеча вечером тоже. Я его туда, а он обратно обещал и не пришел. Что ли упер чего, да попался – говорят, потом по Чаячьему ночь полиция шастала. Замерз, как собака, даром трудился... А теперь ко мне меднолобые пристают: вынь им да положь, когда отвез, когда вернулся...
– Надо же, – удивился Мем. – Что на Чаячьем воровать? Топляк на дрова?
– Вот и я удивляюсь. Вроде, приличный был господин.
– Может, он на берегу украл, а на Чаячьем скрывался?
– Может, и то.
– А откуда подошел? Или за пазухой чего нес?
Перевозчик оглянулся через плечо.
– Оттуда. С монастыря. Брел по берегу. Издали рукой машет: сюда, мол. Ну, я его и подобрал. Что ж, мне работа не нужна, что ли? А преступник или нет, не мое дело. Пусть в префектуре разбираются. Им там делать нечего, кроме как вопросы задавать. А я им на все их вопросы честно ответил.
– Так монах, раз с монастыря.
– Что ж я, монаха от рабежского гуляки не отличу?
Плащ спереди в бусах...
– Может, он сам гнался за кем?
– На воде туман был, фонарь лодочный в трех шагах не видать.
– Ну, весла-то в уключинах скрипят, не видно, так хоть слышно, – подсказал Мем.
– Эх, пинком его через коромысло! – вдруг озарило перевозчика. – Я же зря его ждал! Он, чтоб мне не платить, сам взял лодку с берега. Или подсел к кому! Точно! Я еще думал, кто там вдоль берега веслами плюхает! Он и был! А я-то, дурень, еще полстражи на его совесть надеялся...
– Стойте! – велел Мем, порывшись в рукаве. – Вот же он, мой ключ. Не надо мне на Монетный! Я думал, я его забыл. Поворачивайте обратно.
– Тьфу ты, – огорчился перевозчик. – Третий день мне не везет. Полушка с вас. За обман.
На пристани Мем забрал полмедяка сдачи и отправился к монастырю, который серой гранитной громадиной устроился на остром носу берега. С севера возле него тек Рыбный канал, с востока – Рабежский. Мем пошел в ту сторону, куда ему показали. На самом деле он представления не имел, что ищет. Просто у него появилось такое чувство, будто он, словно собака-ищейка, встал на след. Зацепился. Мем был уверен, что идет куда следует.
Вдоль топкой кромки, по самому низу крутого берегового откоса, Мема вела раскисшая тропинка. Тростник и прошлогодняя осока в воде были поломаны лодками. Массивные серые стены наглухо отделяли монастырь Скорбящих от веселых кварталов. В этом месте Столицы без всякого перехода жили бок о бок святость и разврат. Границей между ними служила только сточная канава, возле бревнышка через которую Мем и приостановился.
Ага, сказал он себе. Сначала господин Мерой издали рукой машет, и его видно. А потом такой туман, что фонарь лодочный в трех шагах не разглядеть. Что это значит? Это значит, что в банях сливают воду по Рабежскому колоколу – между вечерней стражей и первой ночной. Вот от этой-то воды в полночь всякий раз получается туман втрое гуще обычного. Теперь известно не только место преступления, но и время. Мему стало забавно. Он кое-что вызнал и был очень доволен собой.
Он окинул взглядом глухую высокую стену и стал подниматься с берега к монастырским воротам, где было вывешено расписание служб.
Мем не считал себя человеком особенно религиозным. Он соблюдал, конечно, общепринятые правила, но молиться за весь мир было не его дело. Для такого, он считал, существуют люди более способные и более достойные – монахи. Их труд и их сан Мем уважал, но свою жизнь собирался посвятить совсем другим занятиям. Поэтому про монастырь Скорбящих он знал только то, что именно с него начинался когда-то город Тарген, ставший впоследствии столицей великого государства, и еще то, что регулярно раз в месяц в соборном храме здесь проводят всеобщее покаяние за грехи предков – действо, вне сомнения, полезное, но очень уж длинное и скучное. Сам Мем предпочитал поговорить с Единым приватно, с глазу на глаз, и молитвы прочитать по книжечке, а не толкаться среди прихожан, тщетно пытаясь в общем гуле расслышать хоть половину из произнесенного чтецом или священником.
Поэтому сейчас на пороге обители ему пришлось преодолеть некоторую неуверенность. Вроде бы и являться с немолитвенными целями в монастырь было неудобно, но, с другой стороны, следы давешнего преступления с похищением тыквы и убийством агента Тайной Стражи вели именно в эту сторону. К тому же маленький храмик эргра Датара являлся приписным именно к монастырю Скорбящих.
В конце концов, посомневавшись насчет цели своего визита, Мем рассудил так: ежели слуги Единого каким-то образом причастны к нехорошему делу, Единый такого греха не потерпит, и преступление само скажется; если же непричастны – грех незаслуженно подозревать их. Мем тут же в монастыре и исповедует, написав записку и опустив ее в кружку.
С такими благочестивыми мыслями Мем вошел в ворота обители.
Что он ищет внутри монастыря, Мем пока не решил. Ему, конечно, было понятно, что наудачу дела не расследуют. Но и с какого края надо браться за дело, представление он имел слабое. Он что-то вспоминал из того, чему его учили. Будто бы нужно выбрать круг подозреваемых и постепенно сужать его, пока в центре не останется всего один человек. Нечто в этом духе. С подозреваемыми у Мема пока было негусто. Какой-то монах. Может быть, эргр Датар. Может, другой. Рассказывать узнанное Нонору тоже было опасно, да Нонор скорее всего не стал бы Мема и слушать. «Зайду внутрь ограды, а там будет видно», – решил самодеятельный сыщик, переступая порог калитки у монастырских ворот.
Мем проследовал по аллейке до ступеней храма, внимательно осматриваясь вокруг. Монахов заметно не было, зато окна трапезной теплились почти незаметным слабым светом; среди пасмурного дня Мем с трудом это разглядел. Стало быть, все сейчас там. Храм открыт, но служба начнется с колоколом на вечернюю стражу. А закончится незадолго до начала первой ночной. В самый раз успеть взять лодку и подплыть к Чаячьему со стороны бань. Есть ли у монастыря лодки? Должны быть. Раньше Мем никогда не обращал специального внимания, но на берегу Рыбного канала, с той стороны монастыря, стояли какие-то деревянные хибары и была маленькая пристань, которой почти никто не пользовался.
Стараясь ступать бесшумно и выглядеть благоговейно, Мем поднялся по широким ступеням в храм и вдоль стены направился к тому месту, где прикреплена была кружка для сбора грехов. Тут-то его внимание и привлек разговор на повышенных тонах, происходивший где-то в пределах храмовой ризницы. Из трапезной части храма слов было не разобрать. Зато великолепно чувствовался неприличный для такого покойного места, как монастырский храм, накал страстей. Что-то было неладно в святой обители. Мем тут же вспомнил все свои подозрения, переступил посеребренную цепочку, долженствующую препятствовать любопытным, подкрался поближе и притаился за колонной.
– Нет, вы скажите прямо, я должен солгать? Я должен сделать то, что считаю ненужным и вредным? То, что не соответствует монашескому образу и званию? Я жду приказа. Если вы меня обяжете, и вы прекрасно знаете об этом, я выполню ваше послушание! – с резкими, почти крикливыми интонациями требовал смутно знакомый Мему голос.
– Когда вы выбирали свой путь в жизни, эргр Датар, вы не были слепы, вы знали, куда вы шли и на что вы шли, – отвечал другой голос несколько спокойнее.
– Я знал, на что шел: повиноваться, но не грешить!
– Ну так успокойтесь, никто вас с кнутом в руке грешить не понуждает! Что у вас всех за прямолинейное мышление? Нельзя же быть в жизни прямым, как линейка!..
– А как понимать тогда ваши рекомендации? Все эти обтекаемые фразы? Рассуждения о разумности, о пользе?.. Криволинейно?.. Нет, по моей доброй воле вы меня не втравите. Я ценю ваши заботы о братстве, но используйте для своих целей тех дураков, которые не понимают, что и почему они делают! А я не желаю заниматься вашей политикой! Я не хочу изворачиваться и лгать. И не надо впутывать мое имя в ваши игры! Не говорите мне больше о разуме и пользе! Для вашей пользы я, может быть, должен выставиться на продажу, как девка из веселого дома? С этой целью вы меня постригали? Но я-то не для того уходил с Веселого Берега, чтоб возвращаться обратно, переменив всего лишь имя и одежду! Вы ведь даже не представляете, как этим всем я наелся в своей прежней жизни!..
– Не кричите так, эргр Датар, на ваш голос сейчас люди сбегаться начнут!
– А я устал делать из этого тайну! Кому хочется знать об этом – пусть знают! Да, я родился и вырос в веселом доме! И я больше вас понимаю в том, что и как в этом мире продается и за какую цену покупается! Избавьте меня от ответственности за то, что вы решили меня продать, как это делали там со мной раньше! Избавьте, потому что там я никому и никогда не отдавал за деньги и за милости мою душу! Вы хотите торговать моим телом? Торгуйте! Этот грех на вашей совести будет, не на моей!
– Эргр Датар!
Быстрый топот. Мем едва успел отскочить за балдахин, развернутый над чьим-то мраморным гробом, как мимо него, прикрыв рукавами лицо, пронесся эргр Датар и кинулся вон из храма. Собеседник эргра, которого из укрытия Мему было не рассмотреть, потоптался на пороге ризницы, потом закрыл за беглецом решетчатую дверку и плотно задернул бархатный занавес.
Мем подождал еще немного, выбрался из-за гроба и осторожно, избегая открытых мест, последовал к выходу.
– Ошка, отойди.
Тот попятился шагов на десять.
– Если об этой пропаже станет известно моему начальству, у меня будут неприятности, – объяснил монах.
– Продолжайте, – подбодрил Нонор.
– Одна кружка была действительно с деньгами. Во второй лежали записки. Знаете, если вы ходите в храм и хотите исповедовать грех, вы пишете его на бумаге и опускаете в кружку. Я потом прочту и буду молиться за грешника и за его прощение.
– А что бывает с записками потом?
– Их полагается сжигать. Ошка это делает.
– Исповеди вы тоже читаете дважды в месяц?
– Обычно – да.
– Так за чем именно приходили грабители: за деньгами или за чьей-то исповедью?
– Люди иногда путают. В кружку для пожертвований опускают записку, а в ту, что для записок, – деньги. Я надеялся, что приходили за деньгами. Я даже проверял это в меру моих возможностей. Если бы у меня не было уверенности, что виноваты деньги, я бы к вам не обратился. В конце концов, здесь не такой уж богатый и обширный приход, чтоб за чью-то расписку в грехе лишили жизни человека. Я расспросил кое-кого и все-таки решил, что это пьяницы из трактира. Теперь я не знаю, что думать. Может быть, этот убитый – случайный прохожий? Может быть, он видел воров и мог выдать их?.. Как вы думаете, такое предполагать с моей стороны глупо?..
– Почему вы не рассказали мне все это сразу?
– Я же вам объяснил. Если экзарх узнает об этом от посторонних людей, у меня будут неприятности.
– Хотите написать ему записку и положить в кружку для исповеди?
– Возможно, я так и сделаю.
Нонор подумал над рассказанным.
– Ваши медяки высыпали под самый берег в канал, – сказал он. – В Запрудном через полстражи откроют шлюз – можете пойти и собрать их, если они вам нужны. И вот еще что: не вздумайте уезжать из города. А то я решу, что вы бежали.
Монах вздохнул.
– Какой вы, однако же, злой человек, кир Нонор.
– Почему? – поднял бесцветную бровь инспектор.
– Вы плохо думаете о людях.
– Не смешите меня, эргр Датар. Я думаю о людях так, как они того заслуживают. Не нужно было давать мне повод.
– Очень скверно, что все это здесь случилось, – проговорил Датар, качая головой. – Очень скверно, что здесь... – Повернулся и отступил в темноту.
Нонор пригляделся к тени под навесом: Ошка там не маячил. И нигде рядом его тоже не было. Мема он не увидел тоже.
* * *
На следующий день перед Мемом стояла нелегкая задача. Нужно было из ничего сделать что-то. Часть этого что-то у Мема уже имелась: напоследок ночью сыскная собака порезала на пустыре лапу черепком, и проводник, вытаскивая из рукава платок для перевязки, обронил именной служебный жетон. А Мем подобрал. Отдать жетон хозяину сразу он не поторопился. Вернуть его можно будет и завтра. И послезавтра. Все равно ни допросов, ни самостоятельных расследований собачник не ведет, а в префектуру его пропустят и так.С утра Мем проверил числительницу: ничего плохого на этот день записано не было. Но и ничего хорошего тоже. День как день. Обычный. Жаль. Немного прибереженной про запас удачи Мему бы не помешало. Ибо он замыслил серьезное дело.
Первые полстражи, отведенные на урок правоведения, прошли бездарно. Мем никак не мог выдумать, как нечто родить из пустоты, и уже приготовился раскошеливаться на два медяка, которые тайком сунула ему в руку старенькая няня, когда он последний раз приходил в увольнение домой. Расставаться с ними на подготовительном этапе было плохо, потому что они могли пригодиться потом. Но на перемене способ нашелся.
Двое его соучеников, упершись в подоконник, устроили борьбу на руках: кто чью уложит. Распорядитель состязаний, Лалад с младшего офицерского курса, собирал ставки. Призом для победителя положен был порядочный кусок пирога, а это уже намного больше, чем ничего. Мем никогда не участвовал в подобных развлечениях, слишком сильно отличались от них его собственные интересы. Но на этот раз он плечом раздвинул азартно играющую публику, отстранил побежденного и молча поставил на подоконник свой локоть. У него даже не успели спросить залог на случай неудачи. Через пятнадцать ударов сердца пирог принадлежал ему, и Мем удалился под многочисленные возгласы восторга и предложения посостязаться завтра с Долодом, признанным лицейским силачом, сидевшим на последнем курсе третий год.
С начальным капиталом в виде пирога дела пошли легче. Следующим уроком в расписании стояла верховая езда. Отправившись в манеж, Мем не стал переодевать кафтан и не взял перчатки и шпоры. Кроме того, он потрудился опоздать.
– Ну и зачем ты в таком виде пришел? – просил его берейтор.
– Не знаю, – пожал плечами Мем.
– Ах вот как, – ответили ему. – Зато я знаю. Вон там рукавицы, за ларем вилы, лопата и метла. Где тачка для навоза – сам найдешь. Я научу вас, чернильных пиявок, работать. Семь последних денников по правой стороне – твои.
Мем безропотно проследовал на конюшню, разбудил задремавшего в сене конюха и уговорил его за кусок пирога выполнить работу. С сеновала был прекрасный выход на ограду, а уж с ограды только полный балбес или калека не смог бы спуститься в город. Проще говоря, на всю первую дневную стражу Мем был волен, как солнечный луч в ясную погоду.
Вскоре он оказался на Веселом Бережку возле заведения тетушки Ин, но к Ясе не поднялся. Он стал прогуливаться по улице мимо ее окошка, выясняя, откуда можно было заметить тыкву. Получалось, что почти отовсюду. Тогда Мем осмотрелся внимательнее. Напротив заведения располагался кабачок с полудюжиной подвальных окошечек, глядящих туда, куда Мему было нужно.
Он подумал чуть-чуть и спустился по вытертым ступенькам в питейный зал. Днем посетителей было всего три человека, все они сидели в углу возле стойки. Там же худая нескладная девица протирала глиняные чашки для вина. Мем прошел вдоль стоящих у окошек столов и приспособился за тем, от которого Ясины резные ставенки видны были лучше всего. Девица за стойкой помедлила немного и наконец подошла спросить, что господину будет угодно. Мем положил перед ней на стол жетон собачьего проводника и вежливо поинтересовался:
– Позавчера вечером кто обслуживал посетителей?+
Девица обомлела и даже чуть присела с перепугу.
– Вам с х-хозяином надо... п-поговорить, – еле выдавила из себя она.
– Ну так позови хозяина, – распорядился Мем.
Девица исчезла мигом, словно ее корова языком слизнула.
Хозяин выглядел так, как и положено выглядеть трактирщику. Маленький, толстый, с красным лицом, в криво повязанной белой косынке и с пахнущими чесноком руками. Полицейский жетон подействовал на него не так сильно, как на девицу, но все-таки хозяин впечатлился.
– Чем могу услужить, господин инспектор? – низко поклонился он.
– Я не инспектор, я всего лишь помощник, – скромно признался Мем. – Я хочу спросить про высокого человека в черном плаще, расшитом вот такими бусами. – Мем выложил на салфетку две оторванные от плаща убитого продолговатые стекляшки. – У человека этого темные волосы, он похож на южанина. Над правой бровью у него небольшой белый шрам, на шее под подбородком – бородавка. Когда вы видели его в последний раз?
– Да-да, – суетливо кивнул хозяин. – Я тоже ждал господина Мероя вчера за этим же столиком, а он не пришел. Я теперь буду отчитываться вам?
– В чем отчитываться? – слегка удивился Мем.
– Ну... вам лучше знать.
– Расскажите все с начала.
– С начала... – засомневался трактирщик. – С начала – уж больно длинный получится рассказ. А что случилось с господином Мероем?
– У господина Мероя неприятности.
– По службе?
– Можно сказать и так. Что вы должны были передать ему вчера?
– Подождите, у меня записано... – забормотал трактирщик и полез в карман, пришитый с изнанки фартука. Он извлек свернутую в трубку бумажку и предложил ее Мему.
Тот отвернул верх и прочел два абзаца. Это были разговоры неблагонадежных посетителей на политические темы. Что государь якобы никакой не государь, а обыкновенный подкидыш, и в Таргене скоро начнется война.
– Все ясно, – кивнул Мем и вернул бумажку хозяину. – Вы ее отдайте потом по назначению. Я из другого ведомства. Видите, – он показал трактирщику на свой жетон, – у меня печать красная. А у господина Мероя печать была синяя, верно?
– Да, синяя. А что? Есть какая-то разница?
– Синюю печать ставят в управлении Тайной Стражи. А я состою в войске Порядка и Справедливости.
– Да? – немного растерялся трактирщик. – Ну... это вам виднее, вы свои порядки лучше знаете. А доносы-то мне отдавать теперь кому?
– К вам пришлют человека. – Мем встал, собираясь уходить.
Трактирщик развел руками.
– Вот еще что, – остановился Мем. – Не было ли третьего дня, когда вы в последний раз видели господина Мероя, при нем красивой желтой тыквы, какие дарят на проводы зимы?
– Нет, – покачал головой трактирщик. – Ничего при нем не было, даже кошелька. Господин Мерой убежал в тот вечер быстро. Завидел кого-то в окно и очень заспешил.
– А кого он видел – вы не заметили?
– Темновато было, и я не очень смотрел... Но плащ вроде монашеский.
* * *
Вопреки своему обещанию забрать Ошку и посадить его в префектуре в подвал инспектор Нонор не стал этого делать. И подробный разговор с эргром Датаром отложил на некоторое время. Для того чтобы допрос чем-то помог следствию, нужно было задать правильные вопросы. А правильные вопросы сначала необходимо подготовить и продумать и потом уж задавать. Инспектор Нонор не был сторонником крайних мер. Наоборот. Он предпочитал напугать людей, а потом проследить, как они засуетятся. В горячке и испуге вдруг себя да выдадут?Предварительные данные у Нонора имелись такие: следы трех неизвестных, один из которых убит. Обувь обычная городская, оружие настоящее, а не какие-нибудь подручные средства, подобранные тут же, с земли. Удар однократный и идеально точный – прямо в сердце, даже крови почти нет. Учитывая, что не всякий бывалый солдат наверняка знает, где сердце у человека, одно это – материал для размышлений немалый. Орудие убийства – тонкий кинжал или нож с гладким лезвием длиной около ладони. По расположению следов осталось неясным, вместе были эти трое или нет.
Похоже, что сначала они наведались в храм, а потом замешкались за пустырем среди лодочных сараев. Почему пошли туда, а не к пристани, тоже неясно. У сараев они некоторое время топтались на месте, что-то выясняя. После чего двое удалили со своей дороги третьего, забрали у него кошель и документы, если при нем таковые были, опростали содержимое кружек в канал, забрав одни записки с грехами, и отчалили с Чаячьего в неизвестном направлении. Причем, помимо медяков, лежала в береговой глине и тяжелая десятиларовая монета из тусклого золота. Мелочь выбирать из берега Нонор не стал, а десятиларовик подобрал и приобщил к делу. Неуютный храмик на маленьком островке навещали не только рабочие с мануфактур, но и кто-то позначительнее. И у этого значительного человека должна была иметься причина для посещений. Возможно, как-то связанная с записками о грехах и ночным происшествием.
Вернулись разосланные по перевозам помощники и доложили: в ночь убийства лодку на Чаячий нанимал только один человек – темноволосый, в черном плаще, расшитом стеклярусом. Дело было в конце вечерней стражи, в последнюю ее четверть. Причалил он к тем самым шатким мосткам, заменяющим пристань, и велел себя подождать. Перевозчик полночи мерз в лодке, плюнул и вернулся на Рабеж один. Все остальные участники событий если и прибывали на островок, то добирались либо на собственных, либо на краденых лодках.
По опросу свидетелей тоже ничего путного не получалось. Ошка приходил в трактир в начале первой ночной стражи, но там не нашлось лишних углей, чтобы насыпать ему в горшок. Он согласился подождать, пока угли приготовятся, заснул в тепле на видном месте и проспал стражи полторы, а когда вернулся – сразу прибежал обратно, потому что храм уже был ограблен. В трактире третьи сутки догуливала местная свадьба, не все свидетели и по сей день были трезвые, но Ошку они запомнили, потому что украсили его спящего столовой зеленью и сильно от этого смеялись – трактирщик подтвердил. Причем из трактира в храм никто не поднимался, пустырь хорошо просматривался из окна, а вот с другой стороны, от лодочных сараев, легко было пробраться незамеченным.
Случайно ли Ошка ушел так вовремя или намеренно, пока было неизвестно. Что за человек нашелся под перевернутой лодкой – тоже. Приплыл он с Веселого Бережка, но мало ли людей берет лодки на Рабежском перевозе? Они приходят на Рабеж откуда угодно. Хоть с Матолоша, хоть с Приречья. Об обнаружении трупа вывесили уже объявление на тумбе у префектуры, послали запросы в Городскую и Тайную Стражи, но ответа пока дожидались. На завтрашний день решили уже выставить сам труп на площади для опознания.
Инспектор Нонор нарисовал схему преступления на листочке. В схеме этой было больше вопросительных закорючек, нежели установленных фактов. Он посмотрел на то, что у него получилось, встал из-за стола, застегнул воротник плаща и отправился погулять по Веселому Бережку и посмотреть на его обитателей.
* * *
С полицейским жетоном в кармане ходить по городу было совсем не то что просто так или на подхвате у Нонора. Правда, внутренний голос напоминал иногда Мему, что обманывать людей нехорошо. Но Мем возражал себе, что он жетон взял не для баловства, а для пользы.На Рабежском перевозе Мем насчитал семь лодок. По каменной лесенке он спустился к пристани и стал прохаживаться вдоль воды, копаясь в карманах и оглядываясь по сторонам.
– Да надоели уже, – жаловался один перевозчик другому. – Только ко мне человек подошел на Монетный ехать – они шасть ко мне и давай выспрашивать. Рассказывай, дескать, то и это, как ты полночи на Чаячьем мерз. А так вот и мерз. Из-за того мерзавца деньги потерял, из-за этих с префектуры – клиента. Не по темени, так по макушке. Что за невезение?..
– Скоро мост достроят – у нас совсем работы не будет, – пообещал ему товарищ.
Мем приостановился.
– Почем стоит на Монетный и обратно, уважаемый? – спросил он у жалобщика.
– Медяк туда, медяк обратно.
Мем стоял в задумчивости.
– Ну, давайте за медяк в оба конца, коли я вас недолго буду ждать, – предложил сосед.
– Что ты мне работу перебиваешь! – возмутился первый. – Если на Монетном немного дел, так и я за медяк свезу. Только без обмана!
– Мне только зайти и вернуться, я ключ забыл, – сказал Мем. – Согласен я. – И спрыгнул в лодку.
Перевозчик, сопя, развернул суденышко носом в сторону Монетного и погреб против течения.
– Что же, обманывают вас часто? – поинтересовался Мем, когда лодка вышла на середину канала.
– А то, – сказал перевозчик. – Вот давеча вечером тоже. Я его туда, а он обратно обещал и не пришел. Что ли упер чего, да попался – говорят, потом по Чаячьему ночь полиция шастала. Замерз, как собака, даром трудился... А теперь ко мне меднолобые пристают: вынь им да положь, когда отвез, когда вернулся...
– Надо же, – удивился Мем. – Что на Чаячьем воровать? Топляк на дрова?
– Вот и я удивляюсь. Вроде, приличный был господин.
– Может, он на берегу украл, а на Чаячьем скрывался?
– Может, и то.
– А откуда подошел? Или за пазухой чего нес?
Перевозчик оглянулся через плечо.
– Оттуда. С монастыря. Брел по берегу. Издали рукой машет: сюда, мол. Ну, я его и подобрал. Что ж, мне работа не нужна, что ли? А преступник или нет, не мое дело. Пусть в префектуре разбираются. Им там делать нечего, кроме как вопросы задавать. А я им на все их вопросы честно ответил.
– Так монах, раз с монастыря.
– Что ж я, монаха от рабежского гуляки не отличу?
Плащ спереди в бусах...
– Может, он сам гнался за кем?
– На воде туман был, фонарь лодочный в трех шагах не видать.
– Ну, весла-то в уключинах скрипят, не видно, так хоть слышно, – подсказал Мем.
– Эх, пинком его через коромысло! – вдруг озарило перевозчика. – Я же зря его ждал! Он, чтоб мне не платить, сам взял лодку с берега. Или подсел к кому! Точно! Я еще думал, кто там вдоль берега веслами плюхает! Он и был! А я-то, дурень, еще полстражи на его совесть надеялся...
– Стойте! – велел Мем, порывшись в рукаве. – Вот же он, мой ключ. Не надо мне на Монетный! Я думал, я его забыл. Поворачивайте обратно.
– Тьфу ты, – огорчился перевозчик. – Третий день мне не везет. Полушка с вас. За обман.
На пристани Мем забрал полмедяка сдачи и отправился к монастырю, который серой гранитной громадиной устроился на остром носу берега. С севера возле него тек Рыбный канал, с востока – Рабежский. Мем пошел в ту сторону, куда ему показали. На самом деле он представления не имел, что ищет. Просто у него появилось такое чувство, будто он, словно собака-ищейка, встал на след. Зацепился. Мем был уверен, что идет куда следует.
Вдоль топкой кромки, по самому низу крутого берегового откоса, Мема вела раскисшая тропинка. Тростник и прошлогодняя осока в воде были поломаны лодками. Массивные серые стены наглухо отделяли монастырь Скорбящих от веселых кварталов. В этом месте Столицы без всякого перехода жили бок о бок святость и разврат. Границей между ними служила только сточная канава, возле бревнышка через которую Мем и приостановился.
Ага, сказал он себе. Сначала господин Мерой издали рукой машет, и его видно. А потом такой туман, что фонарь лодочный в трех шагах не разглядеть. Что это значит? Это значит, что в банях сливают воду по Рабежскому колоколу – между вечерней стражей и первой ночной. Вот от этой-то воды в полночь всякий раз получается туман втрое гуще обычного. Теперь известно не только место преступления, но и время. Мему стало забавно. Он кое-что вызнал и был очень доволен собой.
Он окинул взглядом глухую высокую стену и стал подниматься с берега к монастырским воротам, где было вывешено расписание служб.
Мем не считал себя человеком особенно религиозным. Он соблюдал, конечно, общепринятые правила, но молиться за весь мир было не его дело. Для такого, он считал, существуют люди более способные и более достойные – монахи. Их труд и их сан Мем уважал, но свою жизнь собирался посвятить совсем другим занятиям. Поэтому про монастырь Скорбящих он знал только то, что именно с него начинался когда-то город Тарген, ставший впоследствии столицей великого государства, и еще то, что регулярно раз в месяц в соборном храме здесь проводят всеобщее покаяние за грехи предков – действо, вне сомнения, полезное, но очень уж длинное и скучное. Сам Мем предпочитал поговорить с Единым приватно, с глазу на глаз, и молитвы прочитать по книжечке, а не толкаться среди прихожан, тщетно пытаясь в общем гуле расслышать хоть половину из произнесенного чтецом или священником.
Поэтому сейчас на пороге обители ему пришлось преодолеть некоторую неуверенность. Вроде бы и являться с немолитвенными целями в монастырь было неудобно, но, с другой стороны, следы давешнего преступления с похищением тыквы и убийством агента Тайной Стражи вели именно в эту сторону. К тому же маленький храмик эргра Датара являлся приписным именно к монастырю Скорбящих.
В конце концов, посомневавшись насчет цели своего визита, Мем рассудил так: ежели слуги Единого каким-то образом причастны к нехорошему делу, Единый такого греха не потерпит, и преступление само скажется; если же непричастны – грех незаслуженно подозревать их. Мем тут же в монастыре и исповедует, написав записку и опустив ее в кружку.
С такими благочестивыми мыслями Мем вошел в ворота обители.
* * *
Надо сказать, что Яся не очень-то ценила серьезные намерения Мема. Да и мало кто смог бы их оценить. Признайся Мем родному отцу, что собирается жениться на немой девке из веселого дома, господин Фемем, пожалуй, вспомнил бы прежние годы и взял в руки розги или ремень. В то, что Мем способен на подобную блажь, не верили ни соученики, ни приятели, ни сама невеста. А Мем верил. Вернее, он в самом деле был очень упрям. Разыскать эту дурацкую тыкву или хотя бы ее похитителей стало для него делом чести. Он дал слово – он должен его сдержать. Иного повода, по которому он мог бы подвизаться на подобные поиски, Мем себе и не представлял. Его прямые побуждения не имели никакого отношения к помощи инспектору Нонору. Ему нужно было только чтобы Яся уверилась: Мем не бросает слов на ветер. Как он сказал, так в точности и исполнит. Даже если задача оказалась раз в сто труднее, чем он предполагал заранее.Что он ищет внутри монастыря, Мем пока не решил. Ему, конечно, было понятно, что наудачу дела не расследуют. Но и с какого края надо браться за дело, представление он имел слабое. Он что-то вспоминал из того, чему его учили. Будто бы нужно выбрать круг подозреваемых и постепенно сужать его, пока в центре не останется всего один человек. Нечто в этом духе. С подозреваемыми у Мема пока было негусто. Какой-то монах. Может быть, эргр Датар. Может, другой. Рассказывать узнанное Нонору тоже было опасно, да Нонор скорее всего не стал бы Мема и слушать. «Зайду внутрь ограды, а там будет видно», – решил самодеятельный сыщик, переступая порог калитки у монастырских ворот.
Мем проследовал по аллейке до ступеней храма, внимательно осматриваясь вокруг. Монахов заметно не было, зато окна трапезной теплились почти незаметным слабым светом; среди пасмурного дня Мем с трудом это разглядел. Стало быть, все сейчас там. Храм открыт, но служба начнется с колоколом на вечернюю стражу. А закончится незадолго до начала первой ночной. В самый раз успеть взять лодку и подплыть к Чаячьему со стороны бань. Есть ли у монастыря лодки? Должны быть. Раньше Мем никогда не обращал специального внимания, но на берегу Рыбного канала, с той стороны монастыря, стояли какие-то деревянные хибары и была маленькая пристань, которой почти никто не пользовался.
Стараясь ступать бесшумно и выглядеть благоговейно, Мем поднялся по широким ступеням в храм и вдоль стены направился к тому месту, где прикреплена была кружка для сбора грехов. Тут-то его внимание и привлек разговор на повышенных тонах, происходивший где-то в пределах храмовой ризницы. Из трапезной части храма слов было не разобрать. Зато великолепно чувствовался неприличный для такого покойного места, как монастырский храм, накал страстей. Что-то было неладно в святой обители. Мем тут же вспомнил все свои подозрения, переступил посеребренную цепочку, долженствующую препятствовать любопытным, подкрался поближе и притаился за колонной.
– Нет, вы скажите прямо, я должен солгать? Я должен сделать то, что считаю ненужным и вредным? То, что не соответствует монашескому образу и званию? Я жду приказа. Если вы меня обяжете, и вы прекрасно знаете об этом, я выполню ваше послушание! – с резкими, почти крикливыми интонациями требовал смутно знакомый Мему голос.
– Когда вы выбирали свой путь в жизни, эргр Датар, вы не были слепы, вы знали, куда вы шли и на что вы шли, – отвечал другой голос несколько спокойнее.
– Я знал, на что шел: повиноваться, но не грешить!
– Ну так успокойтесь, никто вас с кнутом в руке грешить не понуждает! Что у вас всех за прямолинейное мышление? Нельзя же быть в жизни прямым, как линейка!..
– А как понимать тогда ваши рекомендации? Все эти обтекаемые фразы? Рассуждения о разумности, о пользе?.. Криволинейно?.. Нет, по моей доброй воле вы меня не втравите. Я ценю ваши заботы о братстве, но используйте для своих целей тех дураков, которые не понимают, что и почему они делают! А я не желаю заниматься вашей политикой! Я не хочу изворачиваться и лгать. И не надо впутывать мое имя в ваши игры! Не говорите мне больше о разуме и пользе! Для вашей пользы я, может быть, должен выставиться на продажу, как девка из веселого дома? С этой целью вы меня постригали? Но я-то не для того уходил с Веселого Берега, чтоб возвращаться обратно, переменив всего лишь имя и одежду! Вы ведь даже не представляете, как этим всем я наелся в своей прежней жизни!..
– Не кричите так, эргр Датар, на ваш голос сейчас люди сбегаться начнут!
– А я устал делать из этого тайну! Кому хочется знать об этом – пусть знают! Да, я родился и вырос в веселом доме! И я больше вас понимаю в том, что и как в этом мире продается и за какую цену покупается! Избавьте меня от ответственности за то, что вы решили меня продать, как это делали там со мной раньше! Избавьте, потому что там я никому и никогда не отдавал за деньги и за милости мою душу! Вы хотите торговать моим телом? Торгуйте! Этот грех на вашей совести будет, не на моей!
– Эргр Датар!
Быстрый топот. Мем едва успел отскочить за балдахин, развернутый над чьим-то мраморным гробом, как мимо него, прикрыв рукавами лицо, пронесся эргр Датар и кинулся вон из храма. Собеседник эргра, которого из укрытия Мему было не рассмотреть, потоптался на пороге ризницы, потом закрыл за беглецом решетчатую дверку и плотно задернул бархатный занавес.
Мем подождал еще немного, выбрался из-за гроба и осторожно, избегая открытых мест, последовал к выходу.