Страница:
– Чего это с ним? – всполошился Иван, глядя в белое до синевы лицо снурла. – Припадочный он, что ли?
– Припадочные дергаются обычно, а он просто лежит, – возразил Кьетт тоном знатока. – Я так думаю, может, он устал?
– Да ну! Я сам… в смысле задница моя тоже устала, так не падаю же!
– Так ведь ты и не снурл! Ты некромант. А он – юрист. Надо понимать разницу.
– Я поч-во-вед! Сколько можно повторять?!
– Ах, боже мой, сейчас это не принципиально! Со снурлом делать что-то надо, а не полемику разводить. На лошадь, что ли, его затащить?
…Ох, нелегкая это работа – снурла тащить из болота! Но вытащили как-то, подняли, повесили поперек лошади Кьетта, а освободившуюся снурлову повели под уздцы. А некоторое время спустя всю процедуру пришлось повторять в обратном порядке – место для отдыха нашлось! Первая радость за этот долгий и унылый день.
Маленький кособокий трактир с недавно залатанной кровлей стоял у самой дороги. Или это была корчма. Или постоялый двор – Иван в таких тонкостях не разбирался. Главное – не на улице ночевать, и пожрать дадут! Восхитительный запах печеного мяса витал вокруг заведения, и проголодавшиеся путники ринулись на него, аки пчелы на мед. Даже бесчувственный снурл заводил носом. Но его оставили висеть поперек коня (просто сил не было еще раз тягать такую тушку), а сами устремились внутрь.
Там, внутри, было полутемно, бедновато и не сказать, что чисто. Зато тепло и сухо – а что еще надо путнику после долгой дороги? Градус настроения стремительно пошел вверх.
– Чего желают добрые господа? – сонно осведомился трактирщик, упитанный рыжеволосый дядька в заляпанном маслом фартуке.
– Еды! – выпалил Кьетт и протянул хозяину ту из графских грамот, которая гласила, что «подателей сего» следует кормить-поить и брать на постой бесплатно, за счет казны.
Трактирщик пробежал глазами бумагу, и добродушная физиономия его скисла, как старые сливки.
– Ах, даже и не знаю, что вам предложить, добрые господа, – запричитал он. – Буря какая бушевала – страсть, не успел запасы-то пополнить, поиздержался. Ни мяса, ни сыра, ни вина доброго не осталось в кладовой, и тесто нынче баба не затевала, откуда, говорит, опосля такой бури постояльцам взяться. Оно, может, крупа какая завалялась, да молока маленько, так прикажете кашки сварить?
Ивана передернуло. Последнее, чего ему хотелось в жизни, – это кашки на молоке, с самого раннего детства не терпел!
– Не надо каши! – прорычал он.
– Правильно, не надо каши, – поддержал Кьетт, лишний раз доказывая, что жизненный опыт от возраста напрямую не зависит. – Но если любезный хозяин поищет, не завалялось ли у него что-то, кроме крупы, а еще выделит нам хорошую комнату на ночь, у нас найдется, чем его отблагодарить за хлопоты, не дожидаясь, пока это сделает казна.
Трактирщик заметно оживился, кислая мина сменилась угодливой.
– Ах, ну разве могу я отказать в услуге таким благородным господам! Сделаю все, что в моих силах! Надеюсь, дорогие гости не откажутся от жаркого из кабана, рыбного рулета и запеканки с черничным соусом?
Дорогие гости не отказались.
– Да! И еще! Там, у коновязи, остался наш спутник, он нездоров и не может идти сам. Так нет ли у вас тут крепкого работника, чтобы снял его с лошади и отнес наверх?
При этих словах нолькра Иван ощутил острый укол совести: про несчастного снурла он успел напрочь позабыть.
– Нездоров? – заволновался трактирщик. – Уж не оспой ли он болен или, спаси господи, чумой?!
– Разумеется, нет! – Кьетт с негодованием отверг подобное предположение. – Он и не болен вовсе, просто его слишком утомила долгая дорога верхом. Он, видишь ли, по природе своей – снурл.
– Снурл? – искренне поразился хозяин. – Верхом? Впервые слышу подобное! Ладно бы в кибитке… Снурл – верхом! Вот диковина…
Не переставая удивляться вслух, он дернул за шнурок, кокетливо украшенный бантиком. Где-то в отдалении послышался звон, секунду спустя из-под лестницы вынырнул огромный детина с физиономией дебильноватой и заспанной – в заведении он совмещал должности вышибалы и грузчика.
– Звал, хозяин?
– Увидишь у коновязи снурла, забери и отнеси наверх. Только бережно, не повреди лапищами своими… – велел трактирщик и посетовал: – Работничек! Ему бы ума – хоть десятую часть от роста – цены бы не было парню… Прошу, ваши милости, к столу, к столу, сей момент все подано будет.
Конечно, они вели себя бессовестно. И каждый мысленно ругал себя последними словами. Но когда работник пронес мимо бесчувственное снурлово тело, расслабленно висящее у него на руках, ни один не оторвался от еды, чтобы оказать страдальцу посильную помощь. Только когда большая часть снеди была уничтожена, а оставшуюся уже не хотел принимать организм, они поднялись наверх в отведенную им четырехместную комнату.
Болимса Влека они обнаружили аккуратно уложенным на кровати. Правда, дурень не догадался даже снять с него мокрый, густо забрызганный грязью плащ и ею же облепленные сапоги. Пришлось-таки потрудиться, избавляя горемычного спутника от лишней амуниции. Затем в ход снова был пущен весь арсенал по приведению обморочного в чувство, но даже магия нолькра не помогла на этот раз. Зато сработал метод совершенно нетрадиционный. Наитие нашло на Ивана – взял с подноса кусок рыбного рулета (всю недоеденную снедь заботливо доставила в комнату служанка – вдруг важные господа проголодаются ночью?) и принялся водить у снурла под носом. Тот оживился, заерзал, открыл глаза…
– Вот вам и пожалуйста! – радостно удивился Кьетт. – А то лекари напридумывали перья жженые, нашатыри разные! Пироги-то, оказывается, куда эффективнее! Надо знать на будущее.
Обмороком своим Влек был очень смущен.
– Даже не представляю, как это получилось! – сокрушался он. – Совершенно не представляю! С чего бы?.. Опять я вам столько хлопот доставил…
Ивана его нытье раздражало куда больше, нежели упомянутые «хлопоты», захотелось ответить что-то язвительное. Но Кьетт неожиданно растерял все то презрение, что питал к роду снурлов, и принялся беднягу утешать. Типа какая ерунда, с каждым может случиться, всему виной чужой мир, это он так действует. А под конец еще и комплимент сделал:
– Никогда не видел прежде, чтобы снурлы так хорошо держались в седле.
Бледные пухлые щеки Болимса Влека зарделись, он был явно польщен.
– Меня в детстве водили в манеж кататься на пони…
– Полезный навык, – одобрил нолькр великодушно. – Еще немного тренировки, и ты станешь лихим наездником.
Иван глянул подозрительно – издевается, что ли? Но Кьетт был убийственно серьезен.
За слюдяным окном, забранным, как и все окна этого мира, прочной кованой решеткой, по-осеннему быстро темнело. Единственная свеча освещала комнату неверным, дрожащим светом, заботливо скрывающим бедность и грязь их временного пристанища. Было тепло и уютно, как в доме родном. Пахло снедью, сохлой травой и, совсем немного, плесенью. В голове ласково шумело вино, употребленное без излишеств, исключительно «для согрева». Натруженные седлами зады блаженствовали на свежей соломе матрасов. Правда она, солома эта, здорово кололась, но Кьетт уверял, что это только с непривычки, и вообще, скоро обомнется.
– А ты откуда знаешь? Неужели в твоем мире тоже спят на соломе? Знаешь, он представлялся мне несколько более цивилизованным. Академия, потенциалы, сосиски…
– Просто у нас война, забыл? – обиженно напомнил Кьетт и тему счел исчерпанной.
Наверное, они все переутомились за день, потому что сон не шел. Лежали, ворочаясь с боку на бок, таращились в потолок, низкий, дощатый, потемневший от времени и сырости. Вдруг одолела ностальгия, потянуло на разговоры. Каждый хвалил свой мир.
Иван, неожиданно для себя самого, впал в ура-патриотизм, принялся описывать красоты столицы, к коим прежде был довольно равнодушен, а также достижения отечественной (под «отечеством» в данном случае разумелся весь наш мир) науки и техники, от автомобилей и полета первого человека в космос до мобильной связи и скайпа.
Болимс Влек, будучи натурой чувствительной, говорил больше о природе, как то: буковые рощи, вересковые пустоши, гремучие водопады, утренние туманы и капли утренней росы на кончиках листов болотного ириса. Все это у него гармонично сочеталось с повторными слушаниями, апелляциями, материалами дел и прочей юридической премудростью, чрезвычайно увлекательной с его точки зрения. Еще он пытался читать стихи, удивительно напоминающие по звучанию кваканье жаб, но смысл чужой рифмованной речи, в отличие от прозаической, слушатели почему-то воспринимать не могли.
Кьетт Краввер вспоминал чудесные тихие рассветы после ночных магических атак, трофейные полевые кухни, маркитантские обозы, зимние квартиры в прифронтовых городках и удивительные огнеупорные щиты, по которым «хоть десять драконов разом будут жарить – даже края не оплавятся».
При этом каждый из троих решительно не понимал, чего такого замечательного находят собеседники в собственных мирах и почему не хотят понять, что его-то мир гораздо лучше. Ну разве что Кьетт делал некоторое снисхождение: «Вот если бы еще не было войны…»
Постепенно усталость начинала брать свое, разговор становился вялым, собеседники позевывали…
И вдруг что-то большое, черное, крылатое впечаталось с разгону в оконную решетку, сокрушив своим телом тонкую слюду. Длинная, покрытая гладкой черной шерстью рука с пятипалой, почти человеческой кистью протянулась сквозь прутья. Желтые когти яростно рвали воздух.
В мгновение ока снурл оказался под кроватью. Иван вскочил, шарахнулся к дальней стене. Только Кьетт не потерял присутствия духа. Сначала выругался: «Вот зараза, теперь из окна будет дуть!» – потом взял дареный графский меч и одним молниеносным движением отхватил страшную руку по самое плечо. Она конвульсивно задергалась на полу, пальцы комкали дерюжный половик, моментально пропитавшийся кровью. Искалеченная тварь жутко взвыла и умчалась в ночь на огромных серых крылах.
В дверь робко постучали:
– Не у вас ли шум, милостивые господа? – На пороге появилась фигура хозяина в одних подштанниках и смешном ночном колпаке. Волосатые ноги украшали растоптанные пантуфли с помпонами, похоже, бабьи второпях нацепил.
– У нас. Вот! – Нолькр указал пальцем на «трофей». – Нельзя ли это куда-нибудь того… А то неприятно.
– Сей минут будет убрано! – понимающе кивнул трактирщик. Ни удивленным, ни напуганным он не казался. – После бури они часто налетают…
Через минуту явился работник, тоже в подштанниках, с рукавицей и мешком. Руку сгреб, окровавленный половик туда же, окно заботливо законопатил матрасом с четвертой, свободной кровати и, насвистывая себе под нос что-то бесшабашное, удалился.
Только тогда Болимс Влек, кряхтя и охая, покинул свое убежище, а Иван, едва справившись с собственным голосом, прохрипел:
– Это что за хр…
– Фу! – укорил Кьетт. – Как не стыдно, в приличном-то обществе и такие слова! А еще некромант! Руза это была. Всего-навсего.
– Кто? – Слово показалось смутно знакомым. – Какая руза?
– Перепончатокрылая. – Кьетту не хотелось больше говорить про руз, хотелось спать.
Но Иван не отставал.
– А зачем она к нам лезла?
– Тебя пожрать хотела, зачем же еще?.. Болимс, право, ну ты-то что дрожишь? Рузы на снурлов не охотятся, только на людей! Не знаешь разве?
Знал. Но теперь его беспокоило другое.
– Скажите, это правда… – Голос его сорвался, он не договорил.
– Что – правда?
– Что Иван – НЕКРОМАНТ? – выговорил снурл страшным шепотом.
– Ну разумеется, нет! Ничего общего не имею! – раздраженно опроверг объект рузьей охоты. – Ты слушай больше всяких разных нолькров. Они тебе и не таких еще гадостей наговорят! Они тебя самого в чернокнижии каком-нибудь обвинят!
– Тьфу-тьфу, чур меня, чур! – булькнул Влек и торопливо юркнул под одеяло, укрылся с головой, будто в том было его спасение.
Кьетт усмехнулся многозначительно и задул свечу.
Наконец наступила ночь.
Глава 6,
– Припадочные дергаются обычно, а он просто лежит, – возразил Кьетт тоном знатока. – Я так думаю, может, он устал?
– Да ну! Я сам… в смысле задница моя тоже устала, так не падаю же!
– Так ведь ты и не снурл! Ты некромант. А он – юрист. Надо понимать разницу.
– Я поч-во-вед! Сколько можно повторять?!
– Ах, боже мой, сейчас это не принципиально! Со снурлом делать что-то надо, а не полемику разводить. На лошадь, что ли, его затащить?
…Ох, нелегкая это работа – снурла тащить из болота! Но вытащили как-то, подняли, повесили поперек лошади Кьетта, а освободившуюся снурлову повели под уздцы. А некоторое время спустя всю процедуру пришлось повторять в обратном порядке – место для отдыха нашлось! Первая радость за этот долгий и унылый день.
Маленький кособокий трактир с недавно залатанной кровлей стоял у самой дороги. Или это была корчма. Или постоялый двор – Иван в таких тонкостях не разбирался. Главное – не на улице ночевать, и пожрать дадут! Восхитительный запах печеного мяса витал вокруг заведения, и проголодавшиеся путники ринулись на него, аки пчелы на мед. Даже бесчувственный снурл заводил носом. Но его оставили висеть поперек коня (просто сил не было еще раз тягать такую тушку), а сами устремились внутрь.
Там, внутри, было полутемно, бедновато и не сказать, что чисто. Зато тепло и сухо – а что еще надо путнику после долгой дороги? Градус настроения стремительно пошел вверх.
– Чего желают добрые господа? – сонно осведомился трактирщик, упитанный рыжеволосый дядька в заляпанном маслом фартуке.
– Еды! – выпалил Кьетт и протянул хозяину ту из графских грамот, которая гласила, что «подателей сего» следует кормить-поить и брать на постой бесплатно, за счет казны.
Трактирщик пробежал глазами бумагу, и добродушная физиономия его скисла, как старые сливки.
– Ах, даже и не знаю, что вам предложить, добрые господа, – запричитал он. – Буря какая бушевала – страсть, не успел запасы-то пополнить, поиздержался. Ни мяса, ни сыра, ни вина доброго не осталось в кладовой, и тесто нынче баба не затевала, откуда, говорит, опосля такой бури постояльцам взяться. Оно, может, крупа какая завалялась, да молока маленько, так прикажете кашки сварить?
Ивана передернуло. Последнее, чего ему хотелось в жизни, – это кашки на молоке, с самого раннего детства не терпел!
– Не надо каши! – прорычал он.
– Правильно, не надо каши, – поддержал Кьетт, лишний раз доказывая, что жизненный опыт от возраста напрямую не зависит. – Но если любезный хозяин поищет, не завалялось ли у него что-то, кроме крупы, а еще выделит нам хорошую комнату на ночь, у нас найдется, чем его отблагодарить за хлопоты, не дожидаясь, пока это сделает казна.
Трактирщик заметно оживился, кислая мина сменилась угодливой.
– Ах, ну разве могу я отказать в услуге таким благородным господам! Сделаю все, что в моих силах! Надеюсь, дорогие гости не откажутся от жаркого из кабана, рыбного рулета и запеканки с черничным соусом?
Дорогие гости не отказались.
– Да! И еще! Там, у коновязи, остался наш спутник, он нездоров и не может идти сам. Так нет ли у вас тут крепкого работника, чтобы снял его с лошади и отнес наверх?
При этих словах нолькра Иван ощутил острый укол совести: про несчастного снурла он успел напрочь позабыть.
– Нездоров? – заволновался трактирщик. – Уж не оспой ли он болен или, спаси господи, чумой?!
– Разумеется, нет! – Кьетт с негодованием отверг подобное предположение. – Он и не болен вовсе, просто его слишком утомила долгая дорога верхом. Он, видишь ли, по природе своей – снурл.
– Снурл? – искренне поразился хозяин. – Верхом? Впервые слышу подобное! Ладно бы в кибитке… Снурл – верхом! Вот диковина…
Не переставая удивляться вслух, он дернул за шнурок, кокетливо украшенный бантиком. Где-то в отдалении послышался звон, секунду спустя из-под лестницы вынырнул огромный детина с физиономией дебильноватой и заспанной – в заведении он совмещал должности вышибалы и грузчика.
– Звал, хозяин?
– Увидишь у коновязи снурла, забери и отнеси наверх. Только бережно, не повреди лапищами своими… – велел трактирщик и посетовал: – Работничек! Ему бы ума – хоть десятую часть от роста – цены бы не было парню… Прошу, ваши милости, к столу, к столу, сей момент все подано будет.
Конечно, они вели себя бессовестно. И каждый мысленно ругал себя последними словами. Но когда работник пронес мимо бесчувственное снурлово тело, расслабленно висящее у него на руках, ни один не оторвался от еды, чтобы оказать страдальцу посильную помощь. Только когда большая часть снеди была уничтожена, а оставшуюся уже не хотел принимать организм, они поднялись наверх в отведенную им четырехместную комнату.
Болимса Влека они обнаружили аккуратно уложенным на кровати. Правда, дурень не догадался даже снять с него мокрый, густо забрызганный грязью плащ и ею же облепленные сапоги. Пришлось-таки потрудиться, избавляя горемычного спутника от лишней амуниции. Затем в ход снова был пущен весь арсенал по приведению обморочного в чувство, но даже магия нолькра не помогла на этот раз. Зато сработал метод совершенно нетрадиционный. Наитие нашло на Ивана – взял с подноса кусок рыбного рулета (всю недоеденную снедь заботливо доставила в комнату служанка – вдруг важные господа проголодаются ночью?) и принялся водить у снурла под носом. Тот оживился, заерзал, открыл глаза…
– Вот вам и пожалуйста! – радостно удивился Кьетт. – А то лекари напридумывали перья жженые, нашатыри разные! Пироги-то, оказывается, куда эффективнее! Надо знать на будущее.
Обмороком своим Влек был очень смущен.
– Даже не представляю, как это получилось! – сокрушался он. – Совершенно не представляю! С чего бы?.. Опять я вам столько хлопот доставил…
Ивана его нытье раздражало куда больше, нежели упомянутые «хлопоты», захотелось ответить что-то язвительное. Но Кьетт неожиданно растерял все то презрение, что питал к роду снурлов, и принялся беднягу утешать. Типа какая ерунда, с каждым может случиться, всему виной чужой мир, это он так действует. А под конец еще и комплимент сделал:
– Никогда не видел прежде, чтобы снурлы так хорошо держались в седле.
Бледные пухлые щеки Болимса Влека зарделись, он был явно польщен.
– Меня в детстве водили в манеж кататься на пони…
– Полезный навык, – одобрил нолькр великодушно. – Еще немного тренировки, и ты станешь лихим наездником.
Иван глянул подозрительно – издевается, что ли? Но Кьетт был убийственно серьезен.
За слюдяным окном, забранным, как и все окна этого мира, прочной кованой решеткой, по-осеннему быстро темнело. Единственная свеча освещала комнату неверным, дрожащим светом, заботливо скрывающим бедность и грязь их временного пристанища. Было тепло и уютно, как в доме родном. Пахло снедью, сохлой травой и, совсем немного, плесенью. В голове ласково шумело вино, употребленное без излишеств, исключительно «для согрева». Натруженные седлами зады блаженствовали на свежей соломе матрасов. Правда она, солома эта, здорово кололась, но Кьетт уверял, что это только с непривычки, и вообще, скоро обомнется.
– А ты откуда знаешь? Неужели в твоем мире тоже спят на соломе? Знаешь, он представлялся мне несколько более цивилизованным. Академия, потенциалы, сосиски…
– Просто у нас война, забыл? – обиженно напомнил Кьетт и тему счел исчерпанной.
Наверное, они все переутомились за день, потому что сон не шел. Лежали, ворочаясь с боку на бок, таращились в потолок, низкий, дощатый, потемневший от времени и сырости. Вдруг одолела ностальгия, потянуло на разговоры. Каждый хвалил свой мир.
Иван, неожиданно для себя самого, впал в ура-патриотизм, принялся описывать красоты столицы, к коим прежде был довольно равнодушен, а также достижения отечественной (под «отечеством» в данном случае разумелся весь наш мир) науки и техники, от автомобилей и полета первого человека в космос до мобильной связи и скайпа.
Болимс Влек, будучи натурой чувствительной, говорил больше о природе, как то: буковые рощи, вересковые пустоши, гремучие водопады, утренние туманы и капли утренней росы на кончиках листов болотного ириса. Все это у него гармонично сочеталось с повторными слушаниями, апелляциями, материалами дел и прочей юридической премудростью, чрезвычайно увлекательной с его точки зрения. Еще он пытался читать стихи, удивительно напоминающие по звучанию кваканье жаб, но смысл чужой рифмованной речи, в отличие от прозаической, слушатели почему-то воспринимать не могли.
Кьетт Краввер вспоминал чудесные тихие рассветы после ночных магических атак, трофейные полевые кухни, маркитантские обозы, зимние квартиры в прифронтовых городках и удивительные огнеупорные щиты, по которым «хоть десять драконов разом будут жарить – даже края не оплавятся».
При этом каждый из троих решительно не понимал, чего такого замечательного находят собеседники в собственных мирах и почему не хотят понять, что его-то мир гораздо лучше. Ну разве что Кьетт делал некоторое снисхождение: «Вот если бы еще не было войны…»
Постепенно усталость начинала брать свое, разговор становился вялым, собеседники позевывали…
И вдруг что-то большое, черное, крылатое впечаталось с разгону в оконную решетку, сокрушив своим телом тонкую слюду. Длинная, покрытая гладкой черной шерстью рука с пятипалой, почти человеческой кистью протянулась сквозь прутья. Желтые когти яростно рвали воздух.
В мгновение ока снурл оказался под кроватью. Иван вскочил, шарахнулся к дальней стене. Только Кьетт не потерял присутствия духа. Сначала выругался: «Вот зараза, теперь из окна будет дуть!» – потом взял дареный графский меч и одним молниеносным движением отхватил страшную руку по самое плечо. Она конвульсивно задергалась на полу, пальцы комкали дерюжный половик, моментально пропитавшийся кровью. Искалеченная тварь жутко взвыла и умчалась в ночь на огромных серых крылах.
В дверь робко постучали:
– Не у вас ли шум, милостивые господа? – На пороге появилась фигура хозяина в одних подштанниках и смешном ночном колпаке. Волосатые ноги украшали растоптанные пантуфли с помпонами, похоже, бабьи второпях нацепил.
– У нас. Вот! – Нолькр указал пальцем на «трофей». – Нельзя ли это куда-нибудь того… А то неприятно.
– Сей минут будет убрано! – понимающе кивнул трактирщик. Ни удивленным, ни напуганным он не казался. – После бури они часто налетают…
Через минуту явился работник, тоже в подштанниках, с рукавицей и мешком. Руку сгреб, окровавленный половик туда же, окно заботливо законопатил матрасом с четвертой, свободной кровати и, насвистывая себе под нос что-то бесшабашное, удалился.
Только тогда Болимс Влек, кряхтя и охая, покинул свое убежище, а Иван, едва справившись с собственным голосом, прохрипел:
– Это что за хр…
– Фу! – укорил Кьетт. – Как не стыдно, в приличном-то обществе и такие слова! А еще некромант! Руза это была. Всего-навсего.
– Кто? – Слово показалось смутно знакомым. – Какая руза?
– Перепончатокрылая. – Кьетту не хотелось больше говорить про руз, хотелось спать.
Но Иван не отставал.
– А зачем она к нам лезла?
– Тебя пожрать хотела, зачем же еще?.. Болимс, право, ну ты-то что дрожишь? Рузы на снурлов не охотятся, только на людей! Не знаешь разве?
Знал. Но теперь его беспокоило другое.
– Скажите, это правда… – Голос его сорвался, он не договорил.
– Что – правда?
– Что Иван – НЕКРОМАНТ? – выговорил снурл страшным шепотом.
– Ну разумеется, нет! Ничего общего не имею! – раздраженно опроверг объект рузьей охоты. – Ты слушай больше всяких разных нолькров. Они тебе и не таких еще гадостей наговорят! Они тебя самого в чернокнижии каком-нибудь обвинят!
– Тьфу-тьфу, чур меня, чур! – булькнул Влек и торопливо юркнул под одеяло, укрылся с головой, будто в том было его спасение.
Кьетт усмехнулся многозначительно и задул свечу.
Наконец наступила ночь.
Глава 6,
которая учит: не та тварь страшна, которую мы съедим, а та, которая нас съест
А утром, в дороге уже, тема нашла неожиданное продолжение. Болимс Влек, бледный, невеселый и очень смущенный, поравнялся с Кьеттом и спросил:
– Феенауэрхальт, скажи… только не сердись… а ей было очень больно?
– Кому? – не понял тот. – Миле? Когда ее вешали? – Ну вот не шла у него почему-то из головы лоскотуха, привыкнуть, что ли, успел? Пусто казалось без нее в этом мире, нет-нет да и оборачивался невольно, будто надеялся вновь увидеть, как трусит она следом, глупая и грязная… Нет, как женщина она его не интересовала совершенно. Скорее, как занятная зверушка. Весело с ней было.
– Нет, это я про рузу. Больно ей было, наверное, когда ты руку отрубил?
– Конечно, больно! Это же рука! – согласился Кьетт машинально, продолжая думать о своем.
Снурл горестно вздохнул. Помолчал. Еще раз вздохнул.
– А как же она теперь будет, без руки?
– Подумаешь! Новая отрастет. Это же руза! – отмахнулся нолькр, его судьба ночного чудовища не волновала нисколько, он вообще не понимал, к чему о нем столько разговоров вести.
Но тут в их диалог вклинился возмущенный Иван.
– Что значит – новая отрастет?!
– То и значит! – Кьетт уже начинал раздражаться. – Начнет расти новая рука на месте старой, сначала маленькая, потом все больше и больше. И вырастет наконец длинная и красивая. «Регенерация» называется. Как хвост у ящерицы.
– Тогда зачем ты ее отрубал? – вскричал человек свирепо.
Нолькр вскинул на него округлившиеся глаза. Раздражение у него пропало, одно удивление осталось.
– А ты хотел, чтобы она ею до утра у нас в комнате махала? Дуло же из окна!
– Я хотел, чтобы ты эту тварь убил! Чтобы она больше на меня не охотилась! Не конечности рубить, а проткнуть ее надо было, прямо в сердце, или какие там у ваших руз жизненно важные органы!
– Вот видишь, какой он у нас жестокий! – обращаясь к Влеку, заметил Кьетт. – А говорит, будто не некромант. А самому только бы убивать направо и налево.
Снурл скуксился окончательно.
– При чем тут жестокость? – заспорил Иван. – Речь идет о самосохранении! Эта тварь охотится на людей! И я не желаю, чтобы она оставалась в живых! Все рузы должны передохнуть!
Кьетт хихикнул, отвернувшись, – разговор начинал его развлекать. Такая уж натура у нолькров, что хлебом не корми, дай поехидничать.
– Мало ли кто чего желает. Ты у Болимса Влека спроси, к примеру, – он наверняка мечтает, чтобы передохли все нолькры. Правда, Влек? Только честно?
– Да… Нет… Не все… – совсем стушевался тот, принялся на нервной почве колотить хвостом по крупу своей кобылки, та чуть не понесла, спасибо, Кьетт успел поймать под уздцы.
– Вот видишь! Ты чуть не довел его до беды своими жестокими разговорами! – бессовестно обвинил он Ивана. – Впредь думай, что спрашиваешь и у кого! Снурлы – ранимые существа, не то что вы, некроманты.
Вот и поговори с ним! Спорить с нолькром – себе дороже, пришел к печальному выводу Иван.
Постепенно походная жизнь входила в свою колею. Все большее и большее расстояние преодолевали путники за день. Болимс Влек перестал падать без чувств, и в этом была заслуга Кьетта Краввера.
– Ты не тяни до последнего, – внушал он горе-спутнику. – Почувствовал усталость – сразу говори нам, сделаем привал, отдохнешь.
Снурл отвел глаза, шмыгнул коротким носиком.
– Мужчине не пристало жаловаться на усталость, – прошептал он. – Мужчина должен стоически сносить все жизненные тяготы и невзгоды.
«Это не ты их сносишь, это мы тебя на руках носим! Родился дохляком, так не создавай другим лишних проблем!» – хотел ответить Иван, но не успел.
– При чем тут жалобы? – очень мягко возразил нолькр. – Мужчина должен уметь объективно оценивать свои возможности, и если он испытывает временные затруднения оттого, что еще не успел адаптироваться к чужому миру, чего зазорного в том, чтобы лишний раз передохнуть?
«Ах ты бог ты мой, какие мы деликатные! – рассмеялся про себя Иван. – Временные затруднения, как же!» Но вслух ничего говорить не стал, решив, что это будет действительно жестоко. Зачем окончательно добивать того, кто слаб от природы, да еще страдать вынужден по твоей вине? Главное, результат был достигнут: обмороки прекратились, и привалы приходилось устраивать все реже: снурл мало-помалу «адаптировался».
Очень тяжелыми были первые ночевки под открытым небом. Обычно спутники успевали за один дневной переход добраться до очередного постоялого двора или деревни. Но на пятый день пути, а может, на шестой – уже сбиваться начали – на месте ожидаемого трактира обнаружилось свежее пепелище.
Главное, всего часа два-три назад они проезжали через большое село. Но тогда на небе еще светило солнце, и снурл чувствовал себя бодро, и дядька какой-то встречный заверил, что впереди есть ночлег. Вот и не захотелось даром тратить время, решили продолжить путь.
Теперь красный закатный шар утонул в черных тучах, длинные тени протянулись от деревьев, и с неба полетели мелкие белые мушки – первые в эту осень.
– Никакого смысла двигаться дальше, – сказал Кьетт Краввер таким тоном, чтобы спутники поняли: это не обсуждается. – Пока совсем не стемнело, надо готовить ночлег! – Если честно, он боялся, что его не послушают. По большому счету кто он такой, чтобы распоряжаться? Младший из троих.
Но спутники спорить не стали, только Влек спросил робко:
– А нельзя ли ехать всю ночь? – Он был уверен, что на улице все равно не сможет заснуть.
– Нельзя, – был ответ. – Во-первых, на такой дороге лошади переломают ноги в темноте. Но это полбеды. Главная беда – те, кто в этой темноте охотится, а их немало кругом.
– Откуда ты знаешь? – удивился Иван. С момента нападения рузы новых опасных встреч не случалось, и он пришел к выводу, приятному, но ложному, что ночная нечисть в этих краях – большая редкость.
– Знаю, и все, – сообщил нолькр спокойно, как нечто само собой разумеющееся. – Они голодные и злые. Защита нам нужна. Ставь.
– Я?!
– Кто же еще? Мы с Болимсом – магические существа, забыл?
– А, типа вам бояться нечего?
Кьетт хмыкнул недовольно:
– Есть нам чего бояться. Просто к пассивной, защитной магии мы неспособны от природы. Она не на нас рассчитана, а как раз против нас, это ваши, человечьи фокусы. Круг рисуй, как с Милой тогда, помнишь?
Иван очертил круг. Вокруг себя, где стоял.
– Не такой! – обиделся Кьетт. – Большой надо, чтобы все поместились – и мы, и лошади. Ты же не хочешь, чтобы задрали их? Сейчас мы все в кучку встанем…
– Нет! – неожиданно пискнул снурл, с тревогой озираясь и будто прислушиваясь к чему-то. – Не надо! Не здесь! Это плохое место!
Дорога шла через редкий, чахлый лесок. Голые деревья тянули к небу пучки тонких веток. Ветер свободно гулял меж ними, так что искать укрытия в чаще не было никакого резона.
– Место как место, – отмахнулся Иван, он уже подобрал на обочине удобный дрын и собрался чертить. – Лучше все равно не будет. Разве что шалаш поставить? Или не успеем до темноты? Тогда костерок…
– Нет, ты не понимаешь, – заволновался, засуетился Болимс. – Это место совсем плохое, тут кругом гнездится зло, я чувствую! Нельзя здесь задерживаться, поскачем прочь!
– Ерунда, какое там зло… – начал было Иван, но Кьетт перебил:
– Ты уверен? Ты в самом деле чувствуешь или тебе просто страшно? Болимс, разберись и ответь честно, это очень важно!
– Чувствую! – чуть задыхаясь от волнения, бормотал тот. – Я… я никогда не практиковал магию, я не думал, что способен… Но зло, здесь кругом зло, оно хочет меня, и Ивана, и лошадей тоже… Хочет наши жизни…
– А меня? – Даже в тусклом свете сумерек было заметно, как Кьетт вдруг побледнел.
– Нет, тебя не хочет… – Тут лицо снурла сделалось совсем растерянным и жалким. – Ты только не обижайся… но оно… оно…
– Что?!
– Оно как бы тебе сродни! – выпалил несчастный, собравшись с духом.
– Так, двигаем отсюда! – почти выкрикнул Кьетт. – Живо!
Снурла даже подсаживать на седло не пришлось, сам взгромоздился, да так прытко, что едва не свалился с другой стороны. И скакали они, не разбирая дороги, убегали от невидимого врага, и лошадей не приходилось погонять, сами несли. А потом сами перешли на шаг.
– Ну теперь чувствуй, – велел нолькр снурлу. – Есть зло?
Зла не было. Только рузы, упыри, цегры и оборотни. И еще фальгрим может во-он из тех могильников вылезти. Ничего страшного, ночевать можно. Только защиту надо ставить спешно, потому что стемнело совсем, и хворосту уже точно не набрать.
Так и просидели до рассвета посередь дороги, прижавшись друг к другу и дрожа от холода. Пытались дремать, получалось плохо. Рядом топтались, всхрапывали лошади – глаза их были предусмотрительно закрыты шорами. С чужого неба падали редкие снежинки. Рузы носились во мгле на перепончатых крыльях, врезались в невидимую стену защиты и, грязно бранясь на каркающем своем наречии, падали вниз. Потом пришла пара упырей, и рузы устроили обед: разодрали мертвецов в клочья, из-за кусков передрались и погибшего в драке соплеменника съели тоже. Оборотни выли где-то за лесом. Цегр приходил, себе на горе, – огромный, безмозглый, на горбатом загривке дыбом шерсть, в желтых глазах плещется слепая ярость, с клыков капает слюна. Ломился тупо в стену, и рузы все разлетелись с его появлением.
– Выпусти меня на минуточку, – попросил Кьетт Ивана невинным голосом. – Шелку сделай, чтобы я пролез бочком, а цегр – нет.
Иван щелку сделал. Зачем – спрашивать не стал, знал, что сейчас произойдет. Сам глаза закрыл и снурлу велел не смотреть. То, что осталось от цегра, дожрали рузы. А фальгрим так и не пожаловал. Спокойно ночь прошла, уверял измученных и окоченевших спутников нолькр. На войне гораздо хуже бывает.
Потом было еще несколько таких ночей. Ничего, привыкли. А от какого зла они так спешно удирали в ту, самую первую, кого именно чувствовал снурл, а нолькр не чувствовал, но боялся, Иван так и не узнал. Допытывался у Кьетта, но тот был неумолим:
– Не скажу пока, в другой раз. Мы с тобой еще мало знакомы, я стесняюсь.
– Это что, твои соплеменники были? – наседал Иван, сделав из вышесказанного некоторые догадки.
– Нет. Не совсем. Отстань. Попозже.
Так и не признался. И снурл ничего не знал. Или тоже говорить не хотел? Как же это нелегко – водить знакомство с магическими существами!
Через девять дней пути они должны были выехать к семозийско-гевзойской границе – так обещал граф. «Там вас стража остановит, спросит пошлину за выезд-въезд. Так вы только гевзойцам платите, а нашим не давайте, скажете, по казенной надобности едете», – ну не делал королевский дядюшка большой разницы между своим карманом и государственным, что тут поделаешь.
Не выехали. И местность стала совсем необжитой, не у кого и спросить, далеко ли осталось.
– Заблудились! – запаниковал снурл к вечеру, днем он еще надеялся на лучшее.
– Как мы могли заблудиться, если дорога одна-единственная и мы с нее не сворачивали? – резче, чем следовало бы, огрызнулся Иван. С каждым днем чужой мир раздражал его все сильнее. Наскучило однообразие осеннего ландшафта, лишенного всякой живописности. Надоело качаться в седле день за днем, надоело бояться руз и прочей местной дряни. Тошнило уже от трактирной грязи и бедности деревень, в которых случалось ночевать. Будучи, с легкой руки графа Сонавриза, «важными господами», они останавливались только в самых лучших, по местным меркам, домах, принадлежащих старостам или зажиточным арендаторам. Но даже в них было убого и промозгло, хозяева явно экономили на дровах. Одежда провоняла костром и лошадьми, ее мучительно хотелось сменить или хотя бы постирать, но, когда он заикнулся об этом, Кьетт только и вымолвил с тоской в голосе: «Не высохнет за ночь»… Скучный, серый, неустроенный мир – угораздило же в такой угодить! Общага уже домом родным казалась, все-таки в ней и туалет теплый, и душ есть на первом этаже…
– …А может, как-то не заметили и свернули?
– ОДНА ДОРОГА, говорят тебе! Некуда было сворачивать. Скорее, обсчитались днями. У меня, к примеру, все в голове уже перепуталось: что вчера было, что позавчера – не помню.
– Да я вроде считал…
– Вот именно – вроде!
– Не кричи на него, он тебе ничего плохого не сделал, – вступился за снурла Кьетт, и Ивану стало стыдно: нашел, в самом деле, на ком досаду срывать! – Не заблудились мы и дни не перепутали. Просто двигались не так быстро, как привык граф, вот и выбились немного из графика. Ничего страшного.
– Правда? – облегченно вздохнул Влек.
– Ну конечно! Даже не сомневайся!
«Немного» – это оказалось три дня. Лишних три дня в чужом мире! Втайне Иван был готов рвать и метать, но воли нервам больше не давал. Потому что сам виноват, из-за его собственной придури вляпались.
…Всего час отделял их от границы, когда из придорожного леска вынырнули трое, встали поперек дороги с арбалетами на плече. Худые, узколицые, длинноволосые, с клыками, когтями и большими глазами, мрачно сверкающими в осенней мгле. В общем, не требовалось становиться этнографом, чтобы издали признать в них соплеменников Кьетта Краввера.
– Феенауэрхальт, скажи… только не сердись… а ей было очень больно?
– Кому? – не понял тот. – Миле? Когда ее вешали? – Ну вот не шла у него почему-то из головы лоскотуха, привыкнуть, что ли, успел? Пусто казалось без нее в этом мире, нет-нет да и оборачивался невольно, будто надеялся вновь увидеть, как трусит она следом, глупая и грязная… Нет, как женщина она его не интересовала совершенно. Скорее, как занятная зверушка. Весело с ней было.
– Нет, это я про рузу. Больно ей было, наверное, когда ты руку отрубил?
– Конечно, больно! Это же рука! – согласился Кьетт машинально, продолжая думать о своем.
Снурл горестно вздохнул. Помолчал. Еще раз вздохнул.
– А как же она теперь будет, без руки?
– Подумаешь! Новая отрастет. Это же руза! – отмахнулся нолькр, его судьба ночного чудовища не волновала нисколько, он вообще не понимал, к чему о нем столько разговоров вести.
Но тут в их диалог вклинился возмущенный Иван.
– Что значит – новая отрастет?!
– То и значит! – Кьетт уже начинал раздражаться. – Начнет расти новая рука на месте старой, сначала маленькая, потом все больше и больше. И вырастет наконец длинная и красивая. «Регенерация» называется. Как хвост у ящерицы.
– Тогда зачем ты ее отрубал? – вскричал человек свирепо.
Нолькр вскинул на него округлившиеся глаза. Раздражение у него пропало, одно удивление осталось.
– А ты хотел, чтобы она ею до утра у нас в комнате махала? Дуло же из окна!
– Я хотел, чтобы ты эту тварь убил! Чтобы она больше на меня не охотилась! Не конечности рубить, а проткнуть ее надо было, прямо в сердце, или какие там у ваших руз жизненно важные органы!
– Вот видишь, какой он у нас жестокий! – обращаясь к Влеку, заметил Кьетт. – А говорит, будто не некромант. А самому только бы убивать направо и налево.
Снурл скуксился окончательно.
– При чем тут жестокость? – заспорил Иван. – Речь идет о самосохранении! Эта тварь охотится на людей! И я не желаю, чтобы она оставалась в живых! Все рузы должны передохнуть!
Кьетт хихикнул, отвернувшись, – разговор начинал его развлекать. Такая уж натура у нолькров, что хлебом не корми, дай поехидничать.
– Мало ли кто чего желает. Ты у Болимса Влека спроси, к примеру, – он наверняка мечтает, чтобы передохли все нолькры. Правда, Влек? Только честно?
– Да… Нет… Не все… – совсем стушевался тот, принялся на нервной почве колотить хвостом по крупу своей кобылки, та чуть не понесла, спасибо, Кьетт успел поймать под уздцы.
– Вот видишь! Ты чуть не довел его до беды своими жестокими разговорами! – бессовестно обвинил он Ивана. – Впредь думай, что спрашиваешь и у кого! Снурлы – ранимые существа, не то что вы, некроманты.
Вот и поговори с ним! Спорить с нолькром – себе дороже, пришел к печальному выводу Иван.
Постепенно походная жизнь входила в свою колею. Все большее и большее расстояние преодолевали путники за день. Болимс Влек перестал падать без чувств, и в этом была заслуга Кьетта Краввера.
– Ты не тяни до последнего, – внушал он горе-спутнику. – Почувствовал усталость – сразу говори нам, сделаем привал, отдохнешь.
Снурл отвел глаза, шмыгнул коротким носиком.
– Мужчине не пристало жаловаться на усталость, – прошептал он. – Мужчина должен стоически сносить все жизненные тяготы и невзгоды.
«Это не ты их сносишь, это мы тебя на руках носим! Родился дохляком, так не создавай другим лишних проблем!» – хотел ответить Иван, но не успел.
– При чем тут жалобы? – очень мягко возразил нолькр. – Мужчина должен уметь объективно оценивать свои возможности, и если он испытывает временные затруднения оттого, что еще не успел адаптироваться к чужому миру, чего зазорного в том, чтобы лишний раз передохнуть?
«Ах ты бог ты мой, какие мы деликатные! – рассмеялся про себя Иван. – Временные затруднения, как же!» Но вслух ничего говорить не стал, решив, что это будет действительно жестоко. Зачем окончательно добивать того, кто слаб от природы, да еще страдать вынужден по твоей вине? Главное, результат был достигнут: обмороки прекратились, и привалы приходилось устраивать все реже: снурл мало-помалу «адаптировался».
Очень тяжелыми были первые ночевки под открытым небом. Обычно спутники успевали за один дневной переход добраться до очередного постоялого двора или деревни. Но на пятый день пути, а может, на шестой – уже сбиваться начали – на месте ожидаемого трактира обнаружилось свежее пепелище.
Главное, всего часа два-три назад они проезжали через большое село. Но тогда на небе еще светило солнце, и снурл чувствовал себя бодро, и дядька какой-то встречный заверил, что впереди есть ночлег. Вот и не захотелось даром тратить время, решили продолжить путь.
Теперь красный закатный шар утонул в черных тучах, длинные тени протянулись от деревьев, и с неба полетели мелкие белые мушки – первые в эту осень.
– Никакого смысла двигаться дальше, – сказал Кьетт Краввер таким тоном, чтобы спутники поняли: это не обсуждается. – Пока совсем не стемнело, надо готовить ночлег! – Если честно, он боялся, что его не послушают. По большому счету кто он такой, чтобы распоряжаться? Младший из троих.
Но спутники спорить не стали, только Влек спросил робко:
– А нельзя ли ехать всю ночь? – Он был уверен, что на улице все равно не сможет заснуть.
– Нельзя, – был ответ. – Во-первых, на такой дороге лошади переломают ноги в темноте. Но это полбеды. Главная беда – те, кто в этой темноте охотится, а их немало кругом.
– Откуда ты знаешь? – удивился Иван. С момента нападения рузы новых опасных встреч не случалось, и он пришел к выводу, приятному, но ложному, что ночная нечисть в этих краях – большая редкость.
– Знаю, и все, – сообщил нолькр спокойно, как нечто само собой разумеющееся. – Они голодные и злые. Защита нам нужна. Ставь.
– Я?!
– Кто же еще? Мы с Болимсом – магические существа, забыл?
– А, типа вам бояться нечего?
Кьетт хмыкнул недовольно:
– Есть нам чего бояться. Просто к пассивной, защитной магии мы неспособны от природы. Она не на нас рассчитана, а как раз против нас, это ваши, человечьи фокусы. Круг рисуй, как с Милой тогда, помнишь?
Иван очертил круг. Вокруг себя, где стоял.
– Не такой! – обиделся Кьетт. – Большой надо, чтобы все поместились – и мы, и лошади. Ты же не хочешь, чтобы задрали их? Сейчас мы все в кучку встанем…
– Нет! – неожиданно пискнул снурл, с тревогой озираясь и будто прислушиваясь к чему-то. – Не надо! Не здесь! Это плохое место!
Дорога шла через редкий, чахлый лесок. Голые деревья тянули к небу пучки тонких веток. Ветер свободно гулял меж ними, так что искать укрытия в чаще не было никакого резона.
– Место как место, – отмахнулся Иван, он уже подобрал на обочине удобный дрын и собрался чертить. – Лучше все равно не будет. Разве что шалаш поставить? Или не успеем до темноты? Тогда костерок…
– Нет, ты не понимаешь, – заволновался, засуетился Болимс. – Это место совсем плохое, тут кругом гнездится зло, я чувствую! Нельзя здесь задерживаться, поскачем прочь!
– Ерунда, какое там зло… – начал было Иван, но Кьетт перебил:
– Ты уверен? Ты в самом деле чувствуешь или тебе просто страшно? Болимс, разберись и ответь честно, это очень важно!
– Чувствую! – чуть задыхаясь от волнения, бормотал тот. – Я… я никогда не практиковал магию, я не думал, что способен… Но зло, здесь кругом зло, оно хочет меня, и Ивана, и лошадей тоже… Хочет наши жизни…
– А меня? – Даже в тусклом свете сумерек было заметно, как Кьетт вдруг побледнел.
– Нет, тебя не хочет… – Тут лицо снурла сделалось совсем растерянным и жалким. – Ты только не обижайся… но оно… оно…
– Что?!
– Оно как бы тебе сродни! – выпалил несчастный, собравшись с духом.
– Так, двигаем отсюда! – почти выкрикнул Кьетт. – Живо!
Снурла даже подсаживать на седло не пришлось, сам взгромоздился, да так прытко, что едва не свалился с другой стороны. И скакали они, не разбирая дороги, убегали от невидимого врага, и лошадей не приходилось погонять, сами несли. А потом сами перешли на шаг.
– Ну теперь чувствуй, – велел нолькр снурлу. – Есть зло?
Зла не было. Только рузы, упыри, цегры и оборотни. И еще фальгрим может во-он из тех могильников вылезти. Ничего страшного, ночевать можно. Только защиту надо ставить спешно, потому что стемнело совсем, и хворосту уже точно не набрать.
Так и просидели до рассвета посередь дороги, прижавшись друг к другу и дрожа от холода. Пытались дремать, получалось плохо. Рядом топтались, всхрапывали лошади – глаза их были предусмотрительно закрыты шорами. С чужого неба падали редкие снежинки. Рузы носились во мгле на перепончатых крыльях, врезались в невидимую стену защиты и, грязно бранясь на каркающем своем наречии, падали вниз. Потом пришла пара упырей, и рузы устроили обед: разодрали мертвецов в клочья, из-за кусков передрались и погибшего в драке соплеменника съели тоже. Оборотни выли где-то за лесом. Цегр приходил, себе на горе, – огромный, безмозглый, на горбатом загривке дыбом шерсть, в желтых глазах плещется слепая ярость, с клыков капает слюна. Ломился тупо в стену, и рузы все разлетелись с его появлением.
– Выпусти меня на минуточку, – попросил Кьетт Ивана невинным голосом. – Шелку сделай, чтобы я пролез бочком, а цегр – нет.
Иван щелку сделал. Зачем – спрашивать не стал, знал, что сейчас произойдет. Сам глаза закрыл и снурлу велел не смотреть. То, что осталось от цегра, дожрали рузы. А фальгрим так и не пожаловал. Спокойно ночь прошла, уверял измученных и окоченевших спутников нолькр. На войне гораздо хуже бывает.
Потом было еще несколько таких ночей. Ничего, привыкли. А от какого зла они так спешно удирали в ту, самую первую, кого именно чувствовал снурл, а нолькр не чувствовал, но боялся, Иван так и не узнал. Допытывался у Кьетта, но тот был неумолим:
– Не скажу пока, в другой раз. Мы с тобой еще мало знакомы, я стесняюсь.
– Это что, твои соплеменники были? – наседал Иван, сделав из вышесказанного некоторые догадки.
– Нет. Не совсем. Отстань. Попозже.
Так и не признался. И снурл ничего не знал. Или тоже говорить не хотел? Как же это нелегко – водить знакомство с магическими существами!
Через девять дней пути они должны были выехать к семозийско-гевзойской границе – так обещал граф. «Там вас стража остановит, спросит пошлину за выезд-въезд. Так вы только гевзойцам платите, а нашим не давайте, скажете, по казенной надобности едете», – ну не делал королевский дядюшка большой разницы между своим карманом и государственным, что тут поделаешь.
Не выехали. И местность стала совсем необжитой, не у кого и спросить, далеко ли осталось.
– Заблудились! – запаниковал снурл к вечеру, днем он еще надеялся на лучшее.
– Как мы могли заблудиться, если дорога одна-единственная и мы с нее не сворачивали? – резче, чем следовало бы, огрызнулся Иван. С каждым днем чужой мир раздражал его все сильнее. Наскучило однообразие осеннего ландшафта, лишенного всякой живописности. Надоело качаться в седле день за днем, надоело бояться руз и прочей местной дряни. Тошнило уже от трактирной грязи и бедности деревень, в которых случалось ночевать. Будучи, с легкой руки графа Сонавриза, «важными господами», они останавливались только в самых лучших, по местным меркам, домах, принадлежащих старостам или зажиточным арендаторам. Но даже в них было убого и промозгло, хозяева явно экономили на дровах. Одежда провоняла костром и лошадьми, ее мучительно хотелось сменить или хотя бы постирать, но, когда он заикнулся об этом, Кьетт только и вымолвил с тоской в голосе: «Не высохнет за ночь»… Скучный, серый, неустроенный мир – угораздило же в такой угодить! Общага уже домом родным казалась, все-таки в ней и туалет теплый, и душ есть на первом этаже…
– …А может, как-то не заметили и свернули?
– ОДНА ДОРОГА, говорят тебе! Некуда было сворачивать. Скорее, обсчитались днями. У меня, к примеру, все в голове уже перепуталось: что вчера было, что позавчера – не помню.
– Да я вроде считал…
– Вот именно – вроде!
– Не кричи на него, он тебе ничего плохого не сделал, – вступился за снурла Кьетт, и Ивану стало стыдно: нашел, в самом деле, на ком досаду срывать! – Не заблудились мы и дни не перепутали. Просто двигались не так быстро, как привык граф, вот и выбились немного из графика. Ничего страшного.
– Правда? – облегченно вздохнул Влек.
– Ну конечно! Даже не сомневайся!
«Немного» – это оказалось три дня. Лишних три дня в чужом мире! Втайне Иван был готов рвать и метать, но воли нервам больше не давал. Потому что сам виноват, из-за его собственной придури вляпались.
…Всего час отделял их от границы, когда из придорожного леска вынырнули трое, встали поперек дороги с арбалетами на плече. Худые, узколицые, длинноволосые, с клыками, когтями и большими глазами, мрачно сверкающими в осенней мгле. В общем, не требовалось становиться этнографом, чтобы издали признать в них соплеменников Кьетта Краввера.