Федотова Юлия. Враг невидим

   Манеры Токслея с каждой минутой становились всё более и более покровительственными. Но Веттели это нисколько не смущало, не коробило, наоборот, приятно было вверить свою расшатанную судьбу в чьи-то крепкие и хваткие руки, способные стать надёжной поддержкой на пути к новой, незнакомой, но наверняка счастливой жизни…
 
   Однако жизнь старая, страшная и надоевшая до тошноты, не спешила отпускать своих пленников.
   Оба поняли, что творится неладное, стоило им только переступить порог жилого корпуса.
   Казарма гудела растревоженным ульем. Метались ошалелые курсанты с оружием в заметно дрожащих руках. Отставники выглядели необычно взбудораженными, что-то шумно обсуждали меж собой – многие тоже при оружии (табельное отобрали сразу после приказа о демобилизации, но за годы войны только дурак не догадался обзавестись личным). Откуда-то с верхних этажей доносились дикие вопли и брань.
   Рыжие брови Токслея поползли кверху.
   – У вас здесь всегда так шумно?
   – Сегодня особенно, – сдержано ответил Веттели. Глупость, конечно, но вдруг стало досадно, что его временное обиталище предстало пред гостем в совсем уж неприглядном виде. – Простите, лейтенант, но я должен узнать, что здесь происходит. Кажется, это не к добру.
   Чувство близкой опасности ещё никогда не подводило капитана Веттели, не подвело и на сей раз.
   – Курсант, объясните, что у вас приключилось? – он за рукав поймал пробегавшего мимо парня, заставил остановиться. Тот взглянул с ненавистью, дёрнулся в попытке вырваться, но увидел офицерский мундир и притих. Ответил зло.
   – Один из ваших, – это прозвучало как ругательство, – поймал в душевой комнате нашего курсанта и грязно надругался над ним. Когда его обнаружили за этим занятием, было уже поздно, бедный Уинсли был уже обесчещен, не представляю, как он станет с этим жить! Подонка попытались схватить, но при нём оказался штык-нож. Теперь он взял в заложники другого младшего курсанта и прорывается к оружейной. Вы довольны? Я могу идти? – парень вёл себя нагло, но Веттели решил, что в такой ситуации его можно понять.
   – Там есть кто-нибудь из наших офицеров? – так не хотелось ввязываться в грязную историю на пороге новой жизни.
   – Ваших никого, только наши. Не знаю, где вас всех носит! – бросил курсант, дёрнул плечом и удрал.
   Капитан с лейтенантом переглянулись, вздохнули и двинулись следом. А что им ещё оставалось?
 
   Насильника они узнали издали, ещё по голосу – такой ни с кем не спутаешь, удивительно неприятный был тембр. Вдобавок, он сильно шепелявил и присвистывал по причине отсутствия передних зубов, ещё до войны выбитых в драке.
   – Назад! Все назад, ффши окопные! Не то прифью вафего ффенка! – неслись разудалые вопли со второго этажа.
   – Сдаётся мне, это наш бывший сержант Барлоу, – пожаловался Токслей набегу.
   – А кто же ещё? – подтвердил Веттели печально. – Конечно, Барлоу, притом пьяный. Он каждый день пьёт. Надо было прикончить его ещё в Такхемете, это было бы большой услугой альбионской короне. Ох, не пришлось бы теперь навёрстывать упущенное.
   Как в воду глядел!
   Безобразная сцена разыгрывалась в коридоре второго этажа, примерно посередине между душевой и оружейной второго курса. Когда-то сержант, а теперь отставной рядовой Барлоу – ражий детина тридцати пяти лет, как всегда нетрезвый и небритый, в разодранном мундире, в расстёгнутых, штанах, сползших вместе с грязными кальсонами гораздо ниже того уровня, что могут допустить приличия, стоял, прислонившись спиной к подоконнику, и орал. В правой руке его был трофейный штык-нож, грозно блестело отточенное лезвие. Удушающим захватом левой он сжимал горло мальчишки-курсанта, безвольно обвисшего в его лапах. По шее несчастного заложника ползла красная струйка, сочившаяся из длинного пореза под ухом, у виска расплывалось кровавое пятно – удар рукоятью, понял Ветели, таким недолго и убить. Но курсант был ещё жив, он слабо перебирал ногами и постанывал.
   Вокруг, на расстоянии пяти шагов – ближе Барлоу не подпускал – толпился народ: курсанты и дежурные офицеры, все на взводе, того гляди начнётся стрельба. В стороне отиралось сколько-то отставников, эти, похоже, были просто зрителями. Предпринять ничего не пытались, но двое-трое уговаривали: «Коул, да брось ты этого сопляка, на кой гоблин он тебе сдался? Не будь дураком, охота связываться? Лучше пойдём, выпьем». Они уже были пьяны, пьяны до такого состояния, когда море кажется по колено, а захват заложника воспринимается как простая шалость, которую можно просто так прекратить, и всё будет как раньше.
   К сожалению, Барлоу соображал гораздо лучше своих приятелей, и не отнимал лезвия от тощенькой шейки своего пленника.
   – Капитан! – кто-то схватил Веттели за плечо. – Вы ведь их капитан? Сделайте что-нибудь, ради всех богов!
   – Не их, – возразил Веттели, оборачиваясь на голос. Это был полковник Кобёрн, многострадальный начальник пехотного училища. У него тряслись губы, по белому лицу шли яркие пятна, старчески-выцветшие глаза смотрели дико. «Интересно, сколько ему лет? – подумал Веттели не к месту. – Под восемьдесят, не меньше. Наверное, у него есть внуки, и даже правнуки. Считают дедушку бывалым воякой, а он им рассказывает разное… Забавно!».
   – Ах, да какая разница, их – не их! – выкрикнул полковник почти панически. – Этот негодяй сейчас зарежет бедного Уинсли! Остановите его! Он же убийца!
   Смеяться Веттели не хотел, это вышло невольно. «Он убийца»! А кто здесь, скажите на милость, не убийца? Сто тридцать восемь убийц, один к одному. Даже сто тридцати девять, считая лейтенанта Токслея…
   Но как ни крути, а Барлоу был худшим из всех.
   Судьба свела их два года назад, уже в песках: сержант Барлоу был переведён в роту капитана Веттели. И сразу стало ясно, что он за птица. На службу он, в своё время, нанялся, выйдя из тюрьмы, был храбр до полного пренебрежения своей жизнью, и чужие ценил не выше. Трусость – единственный грех, в котором его нельзя было упрекнуть, все остальные были налицо, а некоторые даже на лице: посреди переносицы уже тогда намечалась язва. Сержант воровал и врал, сквернословил, пренебрегал личной гигиеной, был уличён в мужеложстве, мародёрствовал, пререкался с офицерами, и, если тех не оказывалось поблизости, в бою всегда добивал раненых. В роте его боялись и смертно ненавидели. С его именем было связано множество гадких и грязных, порой совершенно фантастических историй, но если хотя бы половина из них была правдой, в мирное время его ждала бы неминуемая виселица. К сожалению, у войны свои законы.
   А ещё сержант был заговорён от пуль. Об этом глухо шептались меж собой солдаты, но Веттели поначалу не верил, и напрасно. Уже после того, как удалось организовать перевод Барлоу в дисциплинарную роту за кражу полкового имущества, лейтенант Касперс, хлебнув лишнего, по-дружески рассказал своему командиру «презанятную историю» о том, как они со старшим сержантом Эггерти в одном из боёв почём зря палили «этому ублюдку» в спину, едва не подстрелили двух своих, а Барлоу хоть бы что. «Ну, ладно, я не бог весть какой стрелок, – удивлялся лейтенант. – Но Эггерти с десяти шагов всаживает шесть пуль в почтовый конверт, он-то как мог промахнуться? Нет, не обошлось тут без колдовства, уж поверьте, капитан! Эх штыком надо было, два заклятья на одно рыло не наложишь!»
   Они тогда стояли под Беджурой. Солнце палило так, что больно было касаться песка незащищённой кожей. Над раздутыми, зловонными трупами колыхались тучи мух. Воды не хватало, еды не хватало, зато выпивки почему-то было вволю, люди теряли человеческий облик. В те дни капитана Веттели охватило состояние странного безразличия, ему казалось, что чувства в его душе умерли, все до единого. И страх тоже умер, уже ничто и никогда не сможет его напугать. Но слушал полупьяный шёпот лейтенанта Касперса и чувствовал, как по его покрытой солёной коркой спине ползёт холодок. Потому что доподлинно известно: есть такое колдовство. Но известно и то, какова ему цена. Нормальный человек предпочтёт десять раз умереть, чем решится на подобное…
   – Гарри, я вас умоляю, никому и никогда больше не рассказывайте об этом случае, даже если ещё сильнее напьётесь, – не приказал, попросил он тогда лейтенанта. – Не хватало вам с Эггерти из-за этого трупоеда (да, именно «трупоеда», в буквальном смысле слова!) попасть под трибунал! – а потом вздохнул и добавил с нескрываемым сожалением, – и правда, надо было штыком…
   Вот и настало время ещё раз о том пожалеть.
   – Барлоу, перестаньте валять дурака, – он постарался, чтобы голос его звучал как можно ровнее, и это ему удалось. Тон получился равнодушно-скучающим, вроде бы он, капитан Веттели каждый день только тем и занимается, что освобождает заложников из когтей будущих проклятых мертвецов, и работа эта ему уже изрядно поднадоела. – Вы всё равно не сможете уйти, никто вам не позволит. По вас давно виселица плачет, но если вы отпустите парня, имеете шанс сохранить собственную жизнь. В вашем положении это немало.
   Он ни секунды не надеялся, что Барлоу поддастся на уговоры, но надо же было с чего-то начинать? Да и самому потом легче будет, вроде как честно предупредил…
   Разумеется, Барлоу не поддался и не сдался, наоборот, воодушевился. Мутные, по-бычьи налитые кровью глаза сверкнули дурной яростью.
   – А-а! – взревел он едва ли не радостно, и даже вечная шепелявость куда-то пропала. – Капитан Веттели! Вот мы с тобой и встретились на узкой дорожке! Поди, тоже мне в спину целил, а? Думаешь, я тебя боюсь? Или всю эту тыловую шваль? Плевал я на вас всех, слышишь! Убей! Стреляй – вот он я! Пожалуйста! Но прежде сдохнет ваш щенок! Хоть сделаю себе перед смертью приятное! С дороги, капитан! Я не шучу, ты меня знаешь! – острое лезвие глубже вонзилось в нежную белую кожу. Новая струйка крови поползла за ворот нижней рубахи, пленник дёрнулся и обморочно пискнул.
   Всё. Дело надо было кончать.
   – Да, – сказал Веттели печально. – Я тебя знаю, Коул Барлоу. И я никогда не стреляю в спину.
   Он знал, что обязательно опередит врага. А Барлоу – не знал, он никогда не ходил в разведку со своим капитаном. Он так и не понял, что случилось, и невольные зрители тоже не сразу смогли понять. Они ожидали услышать выстрелы – но выстрелов не было. Будто маленькая блестящая молния мелькнула в воздухе, и в тот же миг Барлоу повалился навзничь, увлекая за собой свою жертву. Штык-нож выпал из его руки, так и не нанесшей последнего, рокового удара. Тело дёрнулось пару раз, вытянулось и замерло неподвижно.
   Полковник Кобёрн первым приблизился к телу, нагнулся в недоумении…
   Насильник был мёртв. Из его левой глазницы торчала костяная рукоять махаджанападийского метательного ножа.
   – О! – весело усмехнулся кто-то за его спиной. – Теперь я своего капитана узнаю!
   Полковнику стоило больших усилий справиться с дурнотой, комом подкатившей к горлу.
   Веттели тоже приблизился к трупу, и даже слегка толкнул ногой, вроде бы, и для него здесь есть что-то интересное – не хотелось казаться совсем уж бесчувственным.
   На самом деле, чувств не было никаких. Ни радости победы, ни облегчения, что проблема удачно разрешилась, ни сожаления об очередной, пусть и заслуженно, но всё-таки загубленной жизни. Не осталось даже неприятного осадка на душе оттого, что поворот в его собственной судьбе оказался отмечен кровью. Просто эта мерзкая тварь не вписывалась в тот мир, что начал приоткрываться перед ним: с цикламенами на окнах, с тёплыми коричными булочками, с феями, уцелевшими в старых парках. Она была лишней, и он от неё избавился, только и всего. О чём тут сожалеть?
   – Прикажите забрать вашего курсанта и избавьтесь от этой падали, сэр, – сказал он полковнику почти весело. – Жаль, в ваших краях не водятся гули, некому скормить. На вашем месте я бы, пожалуй, обратился в отдел магической безопасности. Покойник наверняка дурной, при жизни у него была очень скверная репутация.
   – Да, – повторил Токслей со смехом, – вот теперь я своего командира узнаю! Предусмотрительность всегда была вашим коньком, сэр.
   – Ох, даже не знаю, – с лёгким сомнением вздохнул Веттели, ему в голову пришла новая, неприятная мысль. – Может быть, по закону это будет расценено как преступление? Всё-таки я его убил. Не вышло бы неприятностей с гражданскими властями…
   – Ну уж нет! – раздался крик души. Это вышел из оцепенения полковник Кобёрн. – Ни один волос с вашей головы не упадёт, это я вам гарантирую, капитан…
   – Норберт Веттели – подсказал Токслей.
   – … капитан Веттели. Бедный Уинсли…Парни, сколько можно стоять столбом? Живо, несите этого шалопая в лазарет!.. Бедный Уинсли – любимый внук генерал-майора Уинсли, командующего Баргейтскским гарнизоном. Уверен, генерал-майор не отдаст это дело штатским, тем паче, что демобилизованы вы частично. Ни о чём не тревожьтесь, господа, мы решим этот вопрос, вас никто даже не побеспокоит! – и, после секундной паузы, – Думаю, вы можете рассчитывать на награду. Я пред вами в долгу, капитан! – он сжал его руку в сухих, горячих ладонях, потом похлопал по плечу, и Веттели решил, что это очень даже мило и трогательно, и полковник Кобёрн, в сущности, приятный человек. А что не воевал, это не так уж и важно. Кто сказал, что все полковники на свете обязательно должны воевать?
   …А настроение ему всё-таки подпортили, совсем чуть-чуть.
   Они с Токслеем уже покидали стены казармы, когда до слуха Веттели долетели брошенные кем-то из отставников язвительные слова: «Нашла коса на камень! Связался упырь с веталом!»
   Капитан вздрогнул.
   «Упырями» по ту сторону реки Эстр, разделившей Старый Свет пополам, называли тварей, похожих на вампиров и имеющих те же повадки. Прозвище своё Барлоу получил, воюя на его берегах, и, уже будучи известным в солдатских кругах под именем «Упырь», за какой-то из своих подвигов загремел в дальние колонии.
   А там, в кошмарных джунглях Махаджанапади, водились свои вампиры – веталы. Неуловимые, хищные, смертельно опасные для всего живого. И там же служил юный лейтенант Веттели, лучший разведчик полка. Прозвище прицепилось к нему в первые же месяцы службы, и не только созвучие слов было тому виной.
   Пожалуй, в полку нашлись бы те, кому такое имя показалось бы даже лестным. Поначалу и сам Веттели против него не возражал (не то чтобы нравилось, просто по принципу «брань на вороту не виснет»). Пока однажды в ночной разведке его отряд с этими самыми веталами не столкнулся нос к носу. Тогда и обнаружилось, между прочим, что обычных защитных кругов кладбищенские твари даже не замечают. Людей спасло лишь чудо в лице злобных махаджанападийских комаров, из-за которых все открытые участки тела солдат были покрыты гноящимися расчёсами, и нового полкового врача, заставившего всех поголовно, под страхом гауптвахты, намазаться какой-то кошмарной новоизобретённой мазью из смеси дёгтя, касторового масла, ксероформа и пепла птицы феникс. Мазь воняла так, что лейтенант Веттели пришёл в ужас:
   – Да как же мы в разведку пойдём? Мятежники нас за милю носом учуют!
   – Можно подумать, ваши мятежники когда-нибудь нюхали бальзамический линимент! – отмахнулся эскулап и намазал лейтенанта собственноручно, ещё не догадываясь, что спасает не только от гнойничков, но и от кровожадных тёзок: веталам его снадобье пришлось настолько не по вкусу, что один, успевший лизнуть, даже сдох.
   Вернувшись из той страшной вылазки, лейтенант Норберт Веттели взмолился со слезами на глазах:
   – Парни, ну, пожалуйста, не называйте меня больше Веталом! Слышать не могу! Разве я похож на этих чудовищ? За что вы меня так?
   Свои больше никогда не называли. Но, оказывается, разошлось, и не забылось по сей день. Стало неприятно, будто кто-то прошёл по его могиле.
   К счастью, досадный эпизод очень скоро напрочь вылетел из его головы под влиянием новых, радостных впечатлений.
   Сначала была ночёвка в маленьком отеле под вывеской «Домашний уют». Более искушённый постоялец непременно отметил бы, что хозяева выдают желаемое за действительное, потому что в номерах холодно и пыльно, кровати жёсткие, подушки комковатые и очень дурная кухня. Однако, лорд Анстетт с ними не согласился бы. Он счёл ночлег восхитительным, ведь в номере имелся розовый цикламен в горшке, шерстяной плед в крупную клетку, и горничная принесла в постель грелку. Грелку, подумать только! Он давно забыл, что такие вещи существуют на свете. «Ну, теперь нам для комплекта только ночной вазы не хватает», – заметил Токслей, и от его слов на обоих вдруг напало неудержимое веселье, они долго хохотали, прежде чем заснуть.
   А наутро двухместный кэб повёз их на вокзал, и из его окна город больше не казался враждебным всему живому, наоборот, приобрёл притягательную таинственность. Веттели даже удивился, как мог он прежде не замечать его пусть неяркой, но несомненной красоты, скромно прикрытой вуалью тумана.
   Но когда поезд, прогромыхав по мосту через реку, выкатился на холмистую, всё ещё зелёную равнину, освещённую неярким осенним солнцем, и воздух вокруг сделался столь прозрачным, что видно было миль на тридцать вперёд, Веттели почувствовал такое облегчение, будто с плеч свалился груз, который он носил на себе так долго, что успел привыкнуть к тяжести и позабыть о ней. В песках Такхемета капитан Веттели возненавидел солнце как злейшего врага, кто бы мог подумать, что так скоро будет рад увидеть его вновь?
   Из любопытства он открыл окно, и, высунувшись наружу так далеко, как мог, оглянулся назад, на покидаемый ими Баргейт. Но не увидел ничего, кроме гигантского белёсого кокона, расползшегося по равнине по ту сторону реки. Странно: получалось, что беспросветный баргейтский туман – это какое-то сугубо местное явление, не продолжающееся за пределы городской черты. Интересно, было ли оно обусловлено физическими факторам, типа низменного расположения города и слишком большого выброса в воздух промышленных паров, или тут имело место магическое проклятие? А что, не исключено. За годы войны Соединённое Королевство нажило себе немало врагов не только в колониях, но и в Старом Свете…
   А окно почти сразу пришлось закрыть, потому что из-под сиденья вылезло некое невзрачное существо принадлежащее, видимо, к особой, железнодорожной разновидности брауни, и осведомилось, в своём ли сэры уме. Умные люди, каковых ему изредка, но всё же доводилось встречать, не стали бы выстуживать вагон, ведь на дворе не лето, пояснило оно. С маленьким народцем шутки плохи, это всем известно. Поэтому Веттели не стал спорить, окно покорно закрыл и извинился, пообещав к следующей поездке непременно поумнеть. Существо удалилось к себе под лавку, благосклонно кивнув, а Веттели неожиданно обнаружил в собственной ладони совершенно постороннюю вещь – ещё секунду назад её там не было. При ближайшем рассмотрении это оказалась старинная бронзовая монета диметром в полтора дюйма, затёртая настолько, что на ней нельзя было разобрать ни одного значка, даже номинала и герба. Зато у края была пробита дырочка для шнурка.
   – Ого! Да вам везёт! – присвистнул Токслей при виде находки. – Подарки маленького народца обычно оказываются сильными охранными амулетами, и мало кому удаётся их заполучить. Храните, и не вздумайте потерять.
   Терять подарок вагонного существа Веттели и сам не собирался, пропустил шнурок, повесил монету на шею и порадовался как кстати она пришлась, будто заполнила собой неприятную пустоту. Пять лет на этом месте висел смертный медальон, но при демобилизации его пришлось сдать. Казалось бы, невелика потеря, но всё-таки подспудно чего-то не хватало. Сила привычки, вот как это называется.
   …Дорога до Эльчестера заняла пять часов, они даже успели немного поспать, верные фронтовой привычке, никогда не пренебрегать такой возможностью, если уж она представилась.
   В Эльчестере Веттели уже доводилось бывать в юности: довольно милый, но ничем не примечательный городок, выросший в начале века вокруг ткацкой фабрики Хардмана, на месте старого имения герафов Эльчестеров, тоже проданного когда-то за долги. «Интересно, теперь и в Анстетт-холле откроют фабрику? Жаль. Это погубит сад», – отстранёно, без эмоций подумал Веттели, с садом у него не было вязано никаких личных воспоминаний, за исключением крупной мраморной лягушки, примостившейся на камне посреди затянутого ряской пруда. Вот лягушку в самом деле было жаль.
   …– Прошу, капитан! Вот она, краса и гордость Гринторпа! Пятьдесят миль в час, система магической защиты от гремлинов и глашанов! – Токслей сделал широкий приглашающий жест, и Веттели, наконец, обратил внимание на открытый серый венефикар, примостившийся у станции под полосатым тентовым навесом. Сердце радостно застучало в предвкушении чего-то необычного. Веттели всегда был равнодушен к разного рода модным новинкам, но прокатиться на венефикаре ему хотелось давно.
   В послевоенном Баргейте этих машин развелось полным-полно: если встать на любом из перекрёстков старого города, то за четверть часа мимо непременно проедет хотя бы одна. Они ворчали, будто маленькие чудовища, и мигали бледными жёлтыми фонарями, похожими на глаза. Они выходили из тумана и уходили в туман. Ползли медленно-медленно, не используя и четвёртой части своих «лошадиных сил». Обычные кэбы и то были быстрее, видимо, кучера лучше умели ими управлять. При этом в газетах утверждали, что при ясной погоде да на хорошей дороге магическая повозка способна легко обойти разогнавшийся паровоз, а из-за того, что размер её невелик, скорость ощущается ещё сильнее, возникает едва ли не чувство полёта. Именно это чувство Веттели и мечтал испытать.
   Увы, каких-нибудь за два-три месяца за рычагом чужого венефикара не могли превратить Токслея в лихого водителя, поэтому вышел не полёт, а просто приятная, неутомительная поездка, действительно не имеющая ничего общего с пыткой бронеплойструмом. Удовольствию от неё весьма способствовали чудесная погода и на редкость живописная местность. Стоял очень тёплый для середины октября день. Солнце проглядывало сквозь легкую дымку, рассеивалось в кронах деревьев, наполняя воздух мягким, янтарного оттенка сиянием. Даже не верилось, что это нежное осеннее светило способно быть беспощадным убийцей, каким его знали там, в песках… Дорога шла через жёлтые и красные рощи, петляла меж холмов, всё ещё по-летнему зелёных, украшенных кольцами белых и серых валунов – хранителей памяти о народах, обитавших под ними до прихода в эти края человека. Впрочем, с употреблением прошедшего времени в последней фразе согласились бы не все. Магическое сообщество так и не сделало официального заявления о том, покинуты холмы Соединённого Королевства их исконными обитателями – фейри, или те затаились внутри, исказив пространство и открыв выход на свет божий в какой-то из соседних миров. Простые же деревенские жители единодушно утверждали, что холмы продолжают оставаться населёнными, свидетельствовали о многочисленных встречах с их жителями, иной раз даже жаловались властям на подмену младенцев. Только власти почему-то не верили, должно быть, так им было проще. Ведь если проблема признана существующей, её надо как-то решать…
   Разговор о таинственных обитателях холмов вышел увлекательным и длился почти всю дорогу, до тех пор, пока Веттели не упомянул в этом контексте имя своей няни, которая была великим знатоком всевозможных историй из жизни маленького народца, и в своё время щедро делилась сведениями с воспитанником.
   …– Подождите, как высказали? – воскликнул Токслей, притормаживая. – Миссис Феппс из Гринторпа? Да уж не та ли Пегги Феппс, у которой наши повара берут зелень и овощи для школьной кухни?
   – Да,…ой! – от волнения перехватило голос. – Да, мою няню звали… зовут Пегги. А её покойного мужа звали…
   – …Бенжамен, и в день тезоименитства королевы его поднял на рога бык! – победно закончил лейтенант.
   На это Веттели смог только кивнуть, сил говорить не осталось. Спасибо, Токслей умел трещать за двоих:
   – Удивительное совпадение! Вижу в нём перст судьбы: не зря я везу вас в Гринторп. Вы ведь намерены повидаться с миссис Феппс?
   – Да, конечно! Как можно скорее!
   – Вот и замечательно, она живёт по дороге. Оставлю вас у неё, сам тем временем переговорю с директором, а потом вернусь за вами. Согласны?
   Веттели ещё раз кивнул, и оставшиеся семь миль до Гринторпа всё перебирал в уме варианты, как лучше представиться, чтобы няня сразу поняла, кто он такой и зачем явился к ней в дом названный. Токслей продолжал оживлённо рассказывать о чём-то своём, но Веттели его уже почти не слушал, лишь машинально поддакивал и односложно, не совсем впопад отвечал. Наверное, ещё никогда в жизни он так не волновался!
   А все его заготовленные речи пропали даром.
   Миновав каменный арочный мостик через широкий ручей, венефикар выкатился на очаровательную, украшенную поздними цветами деревенскую улицу и остановился перед небольшим домиком красного кирпича под тростниковой крышей, пятым или шестым от края. К дому вела тропинка, выложенная крупным плитняком, обрамлённая низенькой живой изгородью из самшита. У крыльца, рядом с синей садовой лейкой, сидел солидный рыжий кот и мыл под хвостом. А на окнах белели, розовели, алели цикламены. Всё как и должно быть. Если бы Токслей не указал на дом миссис Феппс, Веттели нашёл бы его сам.