Федюнинский Иван. Поднятые по тревоге

   К моему приезду соединения находились на марше в районе Козельска, так как командующий Западным фронтом решил ввести армию в бой в стыке между 50-й и 11-й гвардейской армиями. Для этого нашим дивизиям предстояло пешим порядком совершить 160-километровый марш. Время на марш и сосредоточение отводилось очень ограниченное.
   Посоветовавшись с генералами Панковым и Корнеевым, я доложил командующему фронтом, что к назначенному часу все дивизии в указанный район прибыть не смогут. Следовательно, если придерживаться старого плана, то армия будет вводиться в бой по частям. Кроме того, у нас ощущалась нехватка боеприпасов для стрелкового оружия и артиллерии.
   Однако мне было сказано, что задачу нужно решать даже в том случае, если придется ввести в бой первоначально только одну дивизию. По мнению командования фронта, на участке Лешево-Кцынь оборона противника была слабой. После этого мне не оставалось ничего, кроме как поспешить с выездом туда.
   На рубеже Лешево-Кцынь находились пока соединения одного из корпусов 11-й гвардейской армии. С обстановкой меня ознакомил начальник штаба корпуса. Он удивился, что командование фронта считает, будто оборона здесь слабая.
   - Мы две недели топчемся на месте и никак не можем продвинуться вперед, сказал он. - Противник укрепился основательно, хорошо организовал систему огня, часть танков использует в качестве неподвижных огневых точек. Не понимаю, почему вас неправильно информировали.
   - Как у вас с боеприпасами? - спросил я. - Сколько снарядов можете выделить для поддержки ввода в бой наших дивизий?
   - Со снарядами плохо. В батареях меньше одного боекомплекта, а подвозить трудно. Дороги, сами видели, размыты дождями.
   Все это было весьма неутешительно. Вернувшись в штаб фронта, я подробно доложил обо всем и просил дать пять - шесть дней для сосредоточения армии, организации наступления и для полвоза боеприпасов, чтобы действовать наверняка. Однако командующий фронтом не отменил своего ранее принятого решения.
   В ночь на 18 июля только 135-я и 369-я стрелковые дивизии находились примерно в тридцати километрах от фронта, остальные еще дальше. А уже 20 июля эти две дивизии были введены в бой.
   Отсутствие тщательной подготовки сразу же сказалось. Пехота была утомлена длительным маршем по размытым дождями дорогам Для рекогносцировки и уточнения вопросов взаимодействия командиры имели слишком мало времени. Сведения о противнике были скудными и неточными. Артиллерия и тылы отстали.
   Бой принял затяжной характер.
   В первый день 135-я и 369-я дивизии форсировали реку Рессета, но, встретив упорное сопротивление, остановились. Только на следующий лень удалось овладеть деревней Моилово и перерезать дорогу Моилово-Кцынь.
   За неделю боев войска армии продвинулись всего на 12-15 километров.
   28 июля ко мне на наблюдательный пункт приехали командующий Западным фронтом и член Военного совета. Ознакомившись с обстановкой, они остались недовольны результатами наступления.
   - Почему так неудачно действуют совершенно свежие дивизии? - спросил командующий.
   Я ответил, что еще перед началом наступления докладывал о нецелесообразности столь поспешного ввода войск в бой без предварительной подготовки.
   - Вот и напишите объяснение в Ставку, - потребовал командующий.
   Я написал обо всем правдиво, ничего не скрывая. Копию своего доклада послал в штаб Западного фронта.
   Через день, 30 июля, решением Ставки 11-я армия была передана в подчинение командующего войсками Брянского фронта.
   Генерал-полковник М. М. Попов при первой же встрече спросил:
   - Иван Иванович, скажите, в чем причина неудачи прорыва на кцыньском направлении? Ставка поручила мне разобрался в этом.
   - Я уже докладывал Ставке по требованию командующего Западным фронтом. Могу только повторить, что не следовало вводить армию по частям, - ответил я и высказал соображение, что сейчас, на мой взгляд, нужно использовать 11-ю армию на правом фланге фронта для нанесения удара на Карачев, а в последующем на Брянск.
   - Сколько времени вам требуется на подготовку к дальнейшему наступлению? спросил Попов.
   - Не меньше восьми суток.
   Генерал Попов, челочек опытный, с большим оперативно-тактическим кругозором, ответил не сразу. Он прошелся по комнате, склонился над картой.
   Я терпеливо ждал ответа. Наконец командующий выпрямился, опершись ладонями обеих рук на карту, и сказал:
   - Хорошо. С вашими доводами согласен. Но восемь суток - это слишком мало. Даю вам двенадцать.
   Мы постарались использовать это время с наибольшей пользой. Была осуществлена некоторая перегруппировка войск в связи с включением в состав армии соединений 46-го и управления 25-го стрелковых корпусов. Командиры корпусов и дивизий производили рекогносцировку, уточняли вопросы взаимодействия. Непрерывно велась разведка. Подтянулись тылы, наладился подвоз боеприпасов.
   Главный удар было решено наносить левофланговым 46-м корпусом в направлении на Карачев. Одновременно планировался вспомогательный удар в центре при активной обороне на правом фланге.
   Основное внимание командование армии уделяло подготовке дивизий 46-го корпуса. В его полосе была создана система наблюдательных пунктов, на которых постоянно дежурили офицеры штабов. Это позволило точно определить передний край обороны противника, засечь много важных целей.
   Саперы разведали и улучшили дороги для артиллерии и танков. Для стрельбы прямой наводкой было выделено по 10 - 11 орудий на километр фронта.
   К исходу 11 августа подготовка к наступлению была завершена.
   Выполнение задачи армией облегчалось тем, что 5 августа был освобожден Орел, а 7 августа началось наступление войск Западного фронта в районе Спас-Деменска, ставящее под угрозу основные силы группировки противника, которые действовали под Брянском. В тылу врага, в знаменитых Брянских лесах, партизаны наносили удары по отходившим колоннам врага.
   От каждой дивизии первого эшелона 46-го и 25-го стрелковых корпусов было выделено по одному батальону для ведения разведки боем. Она началась в два часа ночи 12 августа и прошла удачно. Наши подразделения заняли несколько населенных пунктов и на следующий день ворвались в районный центр Одрино, где находилось 8 пехотных рот и до двадцати танков противника.
   Командир 46-го стрелкового корпуса постарался развить наметившийся успех. Быстро продвигаясь вперед, утром 15 августа 369-я и 238-я стрелковые дивизии во взаимодействии с частями 11-й гвардейской армии штурмом овладели городом Карачев. Приказом Верховного Главнокомандующего им было присвоено наименование "Карачевские".
   Наступление продолжалось до 25 августа. Соединения армии продвинулись на 50 километров, освободили территорию в 1860 квадратных километров. Противник потерял около 18 тысяч солдат и офицеров. Было захвачено 47 орудий, 18 танков, 120 пулеметов, свыше миллиона снарядов и мин.
   Таким образом, переход к широким наступательным действиям путем введения в бой первоначально отдельных батальонов, чтобы сохранить основные силы для нанесения ударов в решающих направлениях, в данном случае целиком оправдал себя.
   Политотдел армии развернул большую работу среди населения освобожденных районов. В Карачев сразу же после освобождения города были направлены агитмашина с киноустановкой и группа политработников. В колхозах проводились митинги, беседы, доклады, демонстрировались кинофильмы, выступали самодеятельные концертные бригады дивизионных клубов и армейского Дома офицеров.
   Из армейских тылов мы выделили более сотни лошадей для помощи колхозам в осенней пахоте. В деревни нашим транспортом и частично с наших армейских складов завозилась соль...
   В боях за Карачев отличилось много солдат, сержантов и офицеров. Читая и подписывая наградные документы, я с удовлетворением отмечал, что мужество и отвага у них сочетались с высоким боевым мастерством, разумной инициативой, сметкой и военной хитростью.
   Командир взвода 791-гр полка 135-й стрелковой дивизии старший сержант Васильченко огнем своего подразделения отвлек на себя внимание противника, помог батальону скрытно сосредоточиться для атаки и без больших потерь овладеть крупным населенным пунктом.
   В уличных боях за Карачев 1-я рота 830-го полка 238-й стрелковой дивизии попала под огонь вражеских автоматчиков, засевших на крыше одного из домов. В роте было много молодых, необстрелянных солдат, которые на первых порах растерялись. Тогда коммунист рядовой Мартиросов с риском для жизни пополз к дому и, подобравшись поближе, бросил на крышу противотанковую гранату. Раздался взрыв, и крыша обвалилась. Путь роте был расчищен.
   Показательным являлось то, что в числе представленных к награждению было немало солдат нерусской национальности. Вообще среди личного состава армии насчитывалось много узбеков, казахов, киргизов, туркмен и таджиков. Некоторые из них вначале плохо понимали по-русски и это затрудняло управление ими в бою, а также воспитательную работу. Но командиры и политработники не спасовали перед трудностью.
   В подразделениях подобрали агитаторов из числа солдат и сержантов, владеющих языками народов Средней Азии и Казахстана. Политотдел армии направил в соединения значительное количество листовок и различных брошюр на узбекском и казахском языках.
   Широко обсуждалось в частях патриотическое письмо узбекского народа к воинам-фронтовикам. У меня сохранилось оно и поныне. Вот небольшой отрывок из этого волнующего документа: "Весь узбекский народ устремил полные надежды взоры на вас... истребляющих гитлеровцев на всех фронтах, на вас, в чьих руках судьба нашей Родины. Наши мысли и сердца нераздельно с вами...
   В дом твоего старшего брата - русского, в дом твоих братьев - белоруса и украинца - ворвался фашистский басмач. Он несет коричневую чуму, виселицу и кнут, голод и смерть. Но дом русского - также и твой дом. Ибо Советский Союз дружная семья... А в дружной семье раздора не бывает...
   Коричневая чума - фашизм должен быть уничтожен во что бы то ни стало. Так велит Родина, такова воля всего советского народа!"
   Живым откликом на это письмо и как бы отражением всей нашей кропотливой работы с узбеками и казахами являлись сотни наградных листов. К правительственной награде был представлен коммунист автоматчик 135-й дивизии Аймаметов, который вместе с рядовым Олнутовым устроил засаду и захватил в плен четырех гитлеровцев. Отличился парторг роты сержант Умаров. Он первым ворвался во вражескую траншею, был ранен, но не ушел с поля боя. Мужественно дрался в рукопашной схватке рядовой 96-й дивизии Чистобаев.
   Радостно было сознавать, что в огне боев крепнет выкованная партией дружба советских народов. Чувство сплоченности советских людей перед лицом смертельной опасности, нависшей над нашей Родиной, хорошо выразил рядовой 1030-го полка 260-й стрелковой дивизии казах Курбан Джуманиязов, который, обращаясь в партийную организацию, писал в своем заявлении: "Идя в бой вместе с моими братьями русскими, украинцами, узбеками, таджиками, я клянусь, не щадя своей жизни, уничтожать вражеские танки. Моя бронебойка к бою готова. Прошу парторганизацию принять меня в партию, звание коммуниста оправдаю в боях. Приказ командования, приказ Родины выполню с честью, мужеством, геройством. Пока будет биться мое сердце, вражеские танки на моем направлении не пройдут".
   Овладев Карачевом, войска армии выполнили только первую часть боевой задачи. Теперь предстояло освободить от врага город Брянск, областной центр и крупный железнодорожный узел.
   Чтобы разгромить противника на ближних подступах к Брянску, соединениям необходимо было привести себя в порядок, скрытно перегруппировать силы и средства.
   Мне вспомнилось, как во время подготовки к решающему наступлению в районе реки Халхин-Гол была удачно осуществлена оперативная маскировка. Тогда по радио открытым текстом передавались заявки на получение зимней одежды, в газете "Героическая красноармейская" печатались статьи о действиях в обороне, об устройстве зимних блиндажей и землянок. Словом, делалось все для того, чтобы создать у противника впечатление, будто мы собираемся обороняться и готовимся к зиме.
   Используя опыт Халхин-Гола, решил и здесь прибегнуть к дезинформации противника. С этой целью широко использовалась МГУ - мощная громкоговорящая установка. В ночь на 29 августа она в течение четырех часов имитировала строительство дороги для танков восточнее Палома. Густой болотистый лес наполнился различными звуками: слышались удары топоров, жужжание пил, урчание тракторов, грохот сбрасываемых на землю бревен.
   Противник забеспокоился. Над лесом взлетели осветительные ракеты. Появился фашистский самолет-разведчик. Гитлеровцы открыли по району "строительства" артиллерийский огонь.
   Имитация получилась настолько удачной, что не только гитлеровцы, но и офицеры 260-й стрелковой дивизии, которая занимала оборону западнее Палома, подумали, будто в лесу строится новая дорога. А командир одного из стрелковых полков прислал солдата с запиской, в которой сообщал, что строить настил нет необходимости, так как поблизости имеются объезды.
   На следующую ночь МГУ имитировала подход танков. Комбинацией нескольких пленок с записью различных шумов удалось в точности воспроизвести гул моторов. В дополнение к звуковой имитации вдоль железной дороги были выставлены фанерные макеты боевых машин.
   На этот раз противник огня не вел и не пытался освещать местность ракетами. Зато, как донесла разведка, с соседнего участка к Палому было переброшено несколько пехотных частей.
   А мы тем временем скрытно сосредоточивали силы на правом фланге армии.
   Наши соседи - 3-я и 11-я гвардейская армии - продолжали теснить отходящего противника, стремясь окружить его группировку в районе Брянска. 11-я гвардейская армия вышла к восточному берегу реки Десны в 50 километрах западнее левого фланга нашей армии. Вражеские войска оказались как бы в мешке.
   Тут-то мы и перешли в наступление. Это было на рассвете 10 сентября. Перед соединениями 53-го стрелкового корпуса, действовавшего на правом фланге армии, была поставлена задача форсировать реку Болву и перерезать железную дорогу и шоссе Дятьково-Брянск.
   Надо отметить, что противник придавал исключительное значение удержанию Брянска и подступы к городу прикрыл большим количеством различных оборонительных сооружений и опорных пунктов.
   Серьезное препятствие представляли блокгаузы, построенные на перекрестках дорог. Это были прямоугольные площадки, огороженные двойным деревянным забором из бревен. Между заборами засыпалась земля. В углах блокгаузов имелись трехамбразурные дзоты. Блокгаузы ограждались колючей проволокой, подступы к ним минировались.
   Но ничто не смогло сдержать наступающих. В ночь на 17 сентября соединения 25-го корпуса форсировали реку Болву и к утру штурмом овладели городом Бежица.
   А 323-я и 197-я дивизии корпуса, взаимодействуя с 217-й дивизией 11-й гвардейской армии, освободили Брянск.
   Форсирование реки Десны и одновременный удар на Брянск с севера и востока были осуществлены столь стремительно, что командование фронта усомнилось в достоверности нашей информации об освобождении города. Военный совет фронта несколько раз запрашивал подтверждения о том, что Брянск действительно освобожден.
   Я направил в город офицера связи. Он вылетел туда на самолете и вскоре передал по радио, что находится в Брянске на наблюдательном пункте командира 197-й дивизии полковника Абашева.
   Утром следующего дня с членами Военного совета армии генералами Прудниковым и Панковым мы тоже приехали в Брянск. Жители города встречали наших солдат, сержантов и офицеров с цветами. Встреча была радостной и волнующей. Помню, к моей машине подошла пожилая женщина с девочкой лет шести. Девочка протянула букет полевых цветов, а женщина, горько вздохнув, сказала:
   - Мы-то дождались светлого праздника. А вот ее отец и мать не дождались. Опоздал, командир... Это внучка моя, - пояснила она. - Отец у нее в партизанах погиб, а мать расстреляна немецким комендантом. Какой-то подлец донес, что она жена партизана.
   Потерпев поражение в боях за Брянск и Бежицу, сбиваемый фланговыми ударами наших войск с промежуточных рубежей, противник начал беспорядочно отступать. Преследование велось быстрыми темпами. В отдельные дни наступающие войска проходили по 30-40 километров.
   В моей боевой практике это был первый случай такого быстрого продвижения. Требовалось осуществлять четкое управление войсками, поддерживать устойчивую связь со штабами корпусов и дивизий.
   Штабам корпусов я лично указывал, куда перемещаться при продвижении войск. При этом командиры корпусов докладывали о времени смены командных пунктов. Так как мне часто приходилось выезжать в войска, я всегда имел при себе радиостанцию, В штабе армии имелась другая радиостанция, настроенная на одну волну с моей. С помощью ее начальник штаба мог своевременно узнавать обо всех распоряжениях, которые я отдавал командирам корпусов.
   Не обходилось и без ошибок.
   20 сентября я выехал в штаб корпуса, которым командовал генерал Гарцев. Когда уже был в пути, он доложил мне по радио о переходе на новый наблюдательный пункт.
   - Ну что ж, поедем на этот новый НП, - сказал я водителю.
   Проехали лесом несколько километров. Впереди слышался все нарастающей шум боя. Уже отчетливо доносилась ружейно-пулеметная стрельба. Я взглянул на карту. Сомнений быть не могло, мы ехали правильно, километрах в трех должна находиться деревня, куда Гарцев собирался перенести свой НП. Но почему же стреляют совсем близко?
   Лес начал редеть. Вскоре дорога пошла по открытому полю. На пологом склоне холма показались домики большой деревни.
   На окраине деревни я заметил солдат. Но, может быть, это гитлеровцы?
   - Рожков, взгляни-ка повнимательнее. У тебя глаза зорче, - сказал я адъютанту.
   - Судя по форме, наши! - уверенно ответил адъютант.
   Мы поехали в деревню. Возле каменного двухэтажного дома, вероятно школы, стояли несколько офицеров. Один из них, знакомый мне инструктор политотдела дивизии, доложил, что деревня еще не полностью очищена от противника.
   - Где командир корпуса?
   - Не знаю, я его не видел. Наверное, еще не прибыл.
   - Не может быть, - убежденно возразил я. - Раз Гарцев доложил, что переходит сюда, значит, он обязательно перешел.
   И верно, генерал Гарцев находился в деревне. Он сидел в подвале одного из домов и был крайне раздосадован тем, что ему пришлось занять такой необычный НП.
   - Что произошло? Отошли, что ли? - спросил я.
   - Нет, товарищ командующий, просто очередное вранье, - сердито ответил генерал, - Сколько раз предупреждал - давайте точную информацию, не преувеличивайте успехов. Так нет же, докладывают: "Деревню заняли, продвигаемся дальше!"
   - Кто здесь старший начальник, кроме вас, разумеется?
   - Командир батальона старший лейтенант Климов.
   - Вызовите его сюда
   Прибыл совсем молодой офицер в испачканной грязью плащ-накидке, доложил немного смущенно:
   - Товарищ командующий Я в деревню ворвался с ходу, ну и сообщил, что занял. Все равно, думаю, к вечеру так или иначе очистим ее.
   Я взглянул на комбата. Он стоял потупившись, обветренные щеки его порозовели.
   - Вы понимаете, что своим неточным докладом поставили в неудобное положение командира корпуса?
   - Понимаю.
   - Вас предупреждали, что нужно быть правдивым в докладах?
   - Так точно, предупреждали. Но я считал, что не задержусь на этом рубеже.
   - Когда же возьмете деревню?
   Климов поднял голову:
   - Через два часа, товарищ командующий!
   - Думать нужно, товарищ комбат. Опять не точно докладываете. Как же так, с утра вы топчетесь на месте, а теперь заявляете, что через два часа выполните задачу? Идите в свой батальон и ждите указаний командира полка.
   Наказывать Климова за оплошность я не стал, а генералу Гарцеву посоветовал:
   - Распорядитесь, чтобы командир дивизии ввел в бой на этом участке полк второго эшелона. Одним батальоном тут ничего не сделаешь, только людей зря потеряем...
   К вечеру деревня была очищена от противника. А иногда получалось по-другому. В районе города Почепа, направляясь в один из корпусов, я встретил на дороге несколько женщин
   - Куда идете, гражданочки?
   - В Витовку, Товарищ командир.
   - Так там же немцы?
   - Нет, вчера их прогнали.
   Я потом шутя говорил начальнику штаба генералу Корнееву:
   - Придется вам, Николай Васильевич, высылать офицеров оперативного отдела на дороги, чтобы опрашивать местное население о положении наших войск. Иной раз женщины бывают лучше осведомлены об обстановке, чем наш штаб.
   Корнеев немного обиделся, но учел замечание. Информация об обстановке с каждым днем становилась все более точной. В дивизиях приспособились к быстрому продвижению вперед. Штабы в сложных условиях стали работать четче.
   Соединения армии держали направление на Гомель. 22 сентября был занят город Почеп, 26 - города Сураж и Клинцы.
   Успешно действовали и соседние 3-я и 63-я армии. Порой доходило до того, что соединения оспаривали друг у друга честь освобождения того или иного города.
   Продвижению помогали активными действиями партизаны Брянщины. В течение всего времени фашистской оккупации, несмотря на жестокие репрессии, советские люди не прекращали борьбы с захватчиками. Теперь они возвращались из лесов в освобожденные деревни и города.
   Многих недосчитывались в своих рядах народные мстители, многие из партизан лишились семей.
   Особенно жалко было детей, оставшихся без родителей. А таких сирот в ту пору на Брянщине мы встречали повсемесгно.
   В наших частях появились воспитанники, приемыши. Чаще всего сирот забирали с собой солдаты тыловых и специальных подразделений. Как ни огрубели на войне солдатские сердца, в них сохранилась любовь к детям.
   Однажды, обгоняя на своей "эмке" совершающий марш саперный батальон, я увидел в одной из повозок мальчишку, который с аппетитом жевал сухарь и с интересом посматривал по сторонам. На нем была кепка со сломанным козырьком, старенький пиджачок явно с чужого плеча и лапти.
   Солдаты рассказали мне, что несколько часов назад попался им навстречу старик с мальчишкой. Старик остановил солдат:
   - Ребята, возьмите с собой сиротку. Мне уж помирать пора, а без меня пропадет он, никого-то у него нет - ни родных, ни близких.
   Саперы пожалели мальчика, посалили на повозку, накормили. Так он и остался в подразделении.
   Командир батальона усыновил сироту. Месяц спустя я снова увидел этого мальчика. Теперь он был одет в хорошо пригнанную военною форму и имел весьма довольный и независимый вид.
   Запомнился мне еще один мальчуган, худенький, синеглазый, в вылинявшей залатанной рубашонке и таких же штанах. Мальчику было лет шесть-семь.
   Я встретился с ним в деревне, куда только что переехал штаб. армии. Толпа жителей окружила офицеров и солдат, им жали руки, обнимали, расспрашивали о том, как идут дела на фронте. Тут я и заметил шустрого паренька, смотревшего на меня с нескрываемым любопытством.
   - Как тебя зовут? - спросил я.
   - Иван Степанович, - важно ответил мальчуган.
   - Значит, мы с тобой тезки: меня зовут Иван Иванович. Как живешь-то?
   - Ничего.
   - Мать есть?
   - Фашисты убили.
   - А отец?
   - В партизаны ушел и не вернулся.
   - С кем же ты остался?
   - С теткой Мариной. Это соседка наша. Она добрая, только у ней кушать нечего.
   - Ну вот что, Иван Степанович, приходи-ка ты ко мне обедать.
   - Куда? - оживился мальчуган.
   - Вон в тот домик. - Я показал на избу, где разворачивалась наша столовая.
   - Хорошо, приду, - согласился Иван Степанович.
   И мальчик аккуратно в течение недели, пока штаб армии находился в деревне, поджидал меня у столовой в часы обеда.
   В этой же деревне я был свидетелем радостной встречи. Разговорился как-то с хозяйкой дома, спросил ее:
   - Муж, наверное, воюет?
   - В первый день войны ушел из дому, товарищ генерал.
   - Письма получали?
   - До оккупации получала, - вздохнула хозяйка. Она подошла к шкафчику и достала несколько пожелтевших помятых треугольничков. - Посмотрите, может, знаете такую часть.
   Начальник оперативного отдела Лотоцкий тоже взглянул на письма:
   - Товарищ командующий, номер полевой почты знакомый. Кажется, это в нашей армии.
   - Постарайтесь проверить, - попросил я.
   Выяснилось, что муж хозяйки, сержант Смирнов, служит у нас в артиллерийском полку. Ему была предоставлена возможность пять дней побыть с семьей.
   С 20 октября Центральный фронт был переименован в Белорусский. А 23 октября по приказу Ставки 11-я армия поступила в подчинение командующего войсками Белорусского фронта генерала армии К. К. Рокоссовского.
   К началу ноября армия заняла 35-километровую полосу северо-восточнее Гомеля и готовилась во взаимодействии с 63-й армией, которой командовал генерал Колпакчн, нанести удар в общем направлении на Жлобин. Нам предстояло форсировать реку Сож, прорвать вражескую оборону и выти к Днепру.
   Задача, поставленная перед нами, была частью Гомельско-Речицкой операции. Мы находились севернее направления главного удара, наносимого войсками трех армий.