Федюнинский Иван. Поднятые по тревоге

   - За что это вы их распекаете? - спросил я, остановив машину.
   - Да как же, товарищ генерал, не научились до сего времени наматывать портянки, ноги натерли. Вот и возись теперь с ними, - ничуть не смутившись, ответила санитарка.
   - А слушаются вас бойцы?
   - Еще бы! - Санитарка задорно тряхнула головой, и в глазах ее мелькнули веселые искорки. - Я же все время с ними: и в бою, и на марше. Если уж я справляюсь с трудностями, то как же они, здоровые парни, могут отставать? Вот и слушаются.
   - Как ваша фамилия?
   - Санитарка Федорова, товарищ генерал.
   - Это жена командира роты, - пояснил подошедший комбат. - Смелая женщина. Бойцы говорят, что ей впору командовать ротой. На днях она поднимала бойцов в атаку. Да вот пусть сама расскажет.
   - Что там рассказывать, товарищ генерал. - Федорова пожала узенькими плечами. - Залегли мы под огнем. Ротный говорит: "Трудно поднять бойцов". А я возьми и скажи: "Подниму! Небось стыдно им будет лежать носом в землю, если я пойду впереди". Ротный рассердился. "Не дури, - говорит, - убьют без пользы". Только у меня характер самостоятельный. Поднялась и пошла. Бойцы за мной. Я и прошла-то впереди всего несколько метров. Потом меня обогнали. Вот и все. Что же тут такого?
   - Действительно был такой случай, - подтвердил военком дивизии батальонный комиссар Белоусов. - Федорову я знал. Она погибла в ночь на 2 октября в бою под деревней Верхнее Койерово. Опять поднимала бойцов в атаку...
   Меня всегда волновало и до глубины души трогало непостижимое мужество русских женщин, принявших на свои плечи в годы войны огромные тяготы. Женщины заменяли мужчин у станков и плугов, женщины участвовали в строительстве оборонительных укреплений, наконец, женщины вместе с мужьями, отцами, братьями в годы войны взялись за оружие, перенося все лишения боевой обстановки. Одной из таких героинь была скромная санитарка В. Федорова А с другими я встретился спустя какой-нибудь час после того, как уехал с КП 13-й стрелковой дивизии.
   В те дни мы вели большую работу по созданию глубоко эшелонированной обороны на подступах к Ленинграду.
   21, 56, 189-я стрелковые дивизии и 7-я бригада морской пехоты совершенствовали вторую полосу обороны. Войскам помогало население Ленинграда, в основном женщины, и подростки. Работали они много, с большим напряжением.
   А нужно напомнить, что в эту пору в Ленинграде было уже плохо с продовольствием. С 1 октября рабочие и инженерно-технические работники получали по 400 граммов хлеба, а служащие, иждивенцы и дети до 12 лет - по 200 граммов. Попробуйте-ка покидать землю денек-другой, получая столько хлеба и отнюдь не слишком жирный приварок!
   Подъехав к линии новых траншей, я вышел из машины и, желая подбодрить работавших, сказал:
   - Хорошо копаете, девушки, добротно!
   Одна из женщин, уже немолодая, в поношенном пальто и в темном платке, завязанном по-деревенски под подбородком, разогнула усталую спину и, опершись на лопату, ответила без улыбки:
   - Мы-то копаем хорошо, а вот вы воюете плохо - к самому Ленинграду немцев пустили.
   Наступило неловкое молчание. Женщина была права. Что ей ответишь?
   - Муж-то у вас где? - спросил я, чтобы нарушить затянувшуюся паузу.
   - Где-то с вами... бегает! - Женщина вздохнула и снова взялась за лопату.
   Я задал несколько вопросов командиру, руководившему работой, и поспешил к машине. Мною овладело какое-то странное, противоречивое чувство, в котором смешивались гордость трудовым подвигом ленинградок и сознание своей вины перед ними.
   Для наблюдения за ходом разведки боем я выбрал НП на крыше большого семиэтажного дома. Отсюда в бинокль хорошо было видно побережье Финского залива. Вместе со мной на наблюдательном пункте находились работники оперативного отдела штаба армии, телефонисты. Поднялся сюда и член Военного совета армии председатель Ленинградского облисполкома Н. В. Соловьев. Он очень любил свой город, знал чуть ли не каждую улицу. Мы наводили бинокли на побережье залива, Соловьев же смотрел назад, на город, где медленно всплывали в вечереющее небо аэростаты воздушного заграждения.
   С тяжелым клекотом, прорезая воздух, над нами пронесся снаряд дальнобойной немецкой артиллерии. Где-то позади нас, за Кировским заводом, громыхнул взрыв. Гитлеровцы начали очередной обстрел города.
   - Опять чьи-то семьи остались без крова, опять жертвы, - взволнованно сказал Соловьев, сжимая перила решетки так, что побелели пальцы.
   Мы хорошо понимали его волнение. Но ответить ему никто не успел. В небо взлетели красные ракеты - сигнал атаки. Началась разведка боем.
   К резким хлопкам полковой и батальонной артиллерии, выдвинутой на прямую наводку, присоединились пулеметные и автоматные очереди, сухое потрескивание винтовочных выстрелов. Телефонисты стали принимать координаты выявленных целей и засеченных огневых точек противника.
   А снаряды тяжелых фашистских орудий продолжали падать на город, все ближе к зданию, на крыше которого мы находились. Оставаться здесь стало опасно, и я приказал всем спуститься вниз.
   Едва мы дошли до первого этажа, как наш большой дом вздрогнул. Раздался оглушительный грохот близкого разрыва. Потом послышался треск, скрежет металла, зазвенели оконные стекла.
   Мы выскочили на улицу, опасаясь, что дом рухнет. Однако он устоял. Снаряд попал как раз в то место, где находился наш НП. Теперь там, в крыше, зияла огромная дыра, обрушился угол дома, засыпав битым кирпичом и штукатуркой стоявшие у подъезда автомашины. Дом напоминал пирог, надкушенный с одного края.
   Квартиры были пусты, так что жертв не оказалось, если не считать того, что легко ранило связиста, который вернулся на крышу за оставленной там катушкой с телефонным кабелем.
   А еще через день гитлеровцы произвели огневой налет прямо по командному пункту армии на Московском шоссе. Я спускался в подвал, когда над КП разорвался снаряд, и в ту же минуту почувствовал такой сильный толчок в спину, что не удержался на ногах. Прямо на меня упал мой адъютант. Оказалось, что это он толкнул меня, и не напрасно: осколки, свистя, врезались в асфальт возле нас. Один из них пробил шинель и оцарапал адъютанту плечо. У стоявшей во дворе легковой автомашины взрывом сорвало радиатор.
   Так проходили дни. До самой середины октября шли бои в районе Урицка, у Петергофского шоссе, за совхоз "Пролетарский труд". И они явились для нас хорошей школой.
   В армии тогда было много командиров, призванных из запаса, не имевших прочной военной подготовки и опыта руководства боем. Наши командиры отличались отвагой, были преданы Родине, но отсутствие боевого опыта давало о себе знать.
   Особенно много недостатков было в организации разведки. Она велась, как правило, только перед фронтом и преимущественно большими группами. Не использовались слабо защищенные участки и стыки, через которые пять - шесть разведчиков могли бы незаметно проникнуть в тыл врага. Не случайно за время сентябрьских и октябрьских боев нам удалось захватить всего нескольких пленных.
   В наступлении иногда отставали тылы, хотя продвижение вперед было незначительным. В результате в некоторых частях в ходе боев ощущался недостаток боеприпасов.
   В ряде случаев нарушалось взаимодействие между танками и пехотой. Так, атака, предпринятая 9 октября, не имела успеха лишь потому, что боевые машины 124-й танковой бригады двигались слишком быстро и оторвались от пехоты, а пехота, оставшись без поддержки танков, залегла.
   Недостатки, выявившиеся в ходе боев, тщательно изучались, анализировались. Трудно было учиться в бою. За каждую ошибку приходилось платить дорогой ценой. Но эта нелегкая учеба не пропала даром. Она явилась залогом будущих больших побед.
   Прошло немного времени, и наша Советская Армия стала кадровой, наши командиры научились проводить дерзкий и решительный маневр на поле боя, осуществлять четкое взаимодействие не только между частями и подразделениями, но и между объединениями. И тогда в полной мере проявилось превосходство нашего советского военного искусства над шаблонным, лишенным творчества военным искусством немецко-фашистской армии.
   "10 октября мне позвонил командующий фронтом:
   - Вы не забыли, что являетесь моим заместителем? Немедленно приезжайте.
   Причина неожиданного вызова прояснилась только в Смольном. Генерал армии Г.К. Жуков объявил:
   - Вступайте в командование фронтом. Вас знакомить с обстановкой нечего, она вам известна. А меня срочно вызывают в Ставку...
   Под Ленинградом началась борьба за коммуникации. Мы пытались прорвать блокаду, а противник стремился полностью завершить ее, овладеть нашей последней дорогой через Ладожское озеро.
   14 октября Ставка Верховного Главнокомандования дала указание во второй половине октября подготовить и провести наступательную операцию на синявинском направлении. Намечалось силами 54-й и 55-й армий, а также Невской оперативной группы окружить и уничтожить шлиссельбургско-синявинскую группировку противника и деблокировать Ленинград с суши.
   Военный совет Ленинградского фронта предполагал начать эту операцию 20 октября. Для участия в ней привлекалось 63 тысячи человек, 475 орудий, 97 танков.
   Противник имел на синявинском направлении около 54 тысяч человек и 450 орудий. Он опирался на сильную оборону с большим количеством инженерных сооружений, построенных в лесисто-болотистой местности.
   Таким образом, перед началом операции мы имели лишь незначительное превосходство в живой силе и артиллерии.
   Путем перегруппировки войск нам удалось создать в намечаемой полосе прорыва 54-й армии двойное, а на участке оперативной группы восточного сектора фронта и Невской оперативной группы тройное превосходство в силах и средствах. Имея в виду, что общая глубина операции незначительна, мы рассчитывали, что сумеем успешно провести ее в оказанные сроки.
   Но за четыре дня до начала наших действий обстановка резко изменилась. 16 октября девять дивизий противника, в том числе две танковые и две моторизованные, перешли в наступление на волховском, тихвинском и маловишерском направлениях. Командование группы армий "Север" рассчитывало ударом на Тихвин и Волхов соединиться с финскими войсками восточнее Ладожского озера и создать кольцо блокады вокруг Ленинграда. Частью сил планировался удар на Бологое, навстречу группе армий "Центр".
   В первый день наступления противнику удалось прорвать нашу оборону в стыке ослабленных предыдущими боями 4-й и 52-й армий. Возникла реальная угроза Тихвину и коммуникациям Ленинградского и Волховского фронтов. В связи с этим по указанию Ставки наше наступление на синявинском направлении было отменено и некоторые части срочно переброшены в район Тихвина.
   В это же время Военному совету Ленинградского фронта пришлось заняться эвакуацией гарнизона полуострова Ханко Моряки стойко защищали советскую военно-морскую базу в Финляндии. В течение четырех месяцев войны враг не смог сломить их сопротивления.
   Барон Маннергейм, потеряв надежду силой овладеть полуостровом, обратился к советским морякам с призывом сдаваться в плен. В своем письме он рассыпал похвалы героизму моряков и старался убедить их в бесполезности дальнейшего сопротивления.
   В ответ герои Ханко подготовили Маннергейму письмо, составленное в духе знаменитого послания запорожцев турецкому султану. Письмо было украшено незамысловатыми, но весьма ехидными рисунками.
   У меня сохранилась фотокопия этого любопытного сочинения, которое было отпечатано в виде листовки в тысячах экземпляров и заброшено на территорию противника.
   Письмо это своеобразное. В нем много озорства, русской удали, но еще больше гнева, ненависти к врагу и несокрушимой веры в свои силы, в нашу победу. Вот почти полный его текст: "ЕГО ВЫСОЧЕСТВУ ПРИХВОСТНЮ ХВОСТА ЕЕ СВЕТЛОСТИ КОБЫЛЫ ИМПЕРАТОРА НИКОЛАЯ, СИЯТЕЛЬНОМУ ПАЛАЧУ ФИНСКОГО НАРОДА, СВЕТЛЕЙШЕЙ ОБЕР-ШЛЮХЕ БЕРЛИНСКОГО ДВОРА, КАВАЛЕРУ БРИЛЛИАНТОВОГО, ЖЕЛЕЗНОГО И СОСНОВОГО КРЕСТА
   БАРОНУ фон МАННЕРГЕЙМУ
   Тебе шлем мы ответное слово!
   Намедни соизволил ты удостоить нас великой чести, пригласив к себе в плен. В своем обращении вместо обычной брани ты даже льстиво назвал нас доблестными и героическими защитниками Ханко.
   Хитро загнул, старче!
   Всю темную холуйскую жизнь ты драил господские зады, не щадя языка своего...
   Но мы народ не из нежных, и этим нас не возьмешь. Зря язык утруждал. Ну, хоть потешил нас, и на этом спасибо тебе, шут гороховый.
   Всю жизнь свою проторговав своим телом и совестью, ты... торгуешь молодыми жизнями финского народа, бросив их под вонючий сапог Гитлера. Прекрасную страну озер ты залил озерами крови.
   Так как же ты, грязная сволочь, посмел обращаться к нам, смердить наш чистый воздух?
   Не в предчувствии ли голодной зимы, не в предчувствии ли взрыва народного гнева, не в предчувствии ли окончательного разгрома фашистских полчищ ты жалобно запищал, как загнанная крыса?
   Короток наш разговор.
   Сунешься с моря - ответим морем свинца!
   Сунешься с земли - взлетишь на воздух!
   Сунешься с воздуха - вгоним в землю!
   Красная Армия бьет вас с востока, Англия и Америка - с севера, и не пеняй, смрадный иуда, когда на твое приглашение мы - героические защитники Ханко двинем с юга!
   Мы придем мстить. И месть эта будет беспощадна!
   До встречи, барон!
   Гарнизон Советского Ханко
   Месяц октябрь, число 10, год 1941".
   Ко второй половине октября положение гарнизона Ханко стало опасным Выход немецко-фашистских войск к побережью Финского залива у Стрельны и надвигающаяся зима могли привести к полному нарушению связи с островом. Поэтому командование Ленинградского фронта, считая, что героические защитники Ханко выполнили свою задачу, длительное время сковывая значительные силы финнов, по согласованию со Ставкой приняло решение осуществить эвакуацию гарнизона.
   Это успешно выполнил Краснознаменный Балтийский флот. Одним рейсом боевые корабли и пассажирские теплоходы перевезли весь гарнизон Ханко в Ленинград
   Моряки были сведены в бригаду морской пехоты. Командиром бригады назначили бывшего начальника гарнизона Ханко генерала Н П Симоняка Бригада героически сражалась под Ленинградом Впоследствии Н. П Симоняк командовал 30-м гвардейским стрелковым корпусом.
   Октябрь подходил к концу. Я продолжал временно исполнять должность командующего Ленинградским фронтом. Откровенно сказать, на этом ответственном посту чувствовал себя не совсем ладно.
   Однажды позвонил генералу Василевскому и высказал все, что меня волновало.
   - Вы поймите меня правильно, - говорил я. - Мне всего два месяца назад присвоили генеральское звание, а я занимаю такую высокую должность. В то же время бывший начальник штаба фронта генерал-лейтенант Хозин, который, безусловно, опытнее меня, командует 54-й армией и находится у меня в подчинении. Мне кажется, что это не совсем удобно. Тем более что в свое время он командовал дивизией, в которой я служил командиром батальона.
   Василевский внимательно выслушал меня.
   - Что ж, может быть, вы и правы, - задумчиво произнес он. - Доложу Верховному Главнокомандующему.
   Ночью поступил приказ о моем назначении командующим 54-й армией.
    
   Глава III. Взрывать или нет?
   Зима наступила рано. В середине ноября уже начались морозы. Обильно выпавший снег покрыл израненную войной землю. Нева замерзла. Но на Ладоге лед еще не появился. По свинцовой глади огромного озера ходили белые злые барашки.
   Перед фронтом 54-й армии бои то затихали, то возобновлялись с новой силой. Наши войска хотя и с трудом, но все же успешно сдерживали натиск противника, рвавшегося на север. Опасение вызывала обстановка в полосе соседней с нами 4-й армии.
   Правофланговые ее соединения отходили в район Волхова и Кабоны. Ими командовал начальник штаба 4-й армии генерал Ляпин, человек весьма нерешительный. Своими необоснованными приказами он создавал дополнительные трудности. Достаточно сказать, что по совершенно непонятным соображениям он приказал отвести тылы далеко за Волхов, в результате чего начались перебои в снабжении войск продовольствием.
   Командование 54-й армии приняло ряд мер, чтобы укрепить волховское направление. Для обеспечения левого фланга было выделено несколько частей, но это не смогло изменить положение.
   Я вынужден был направить в штаб фронта запрос о том, что еще можно сделать для оказания помощи 4-й армии в обороне Волхова.
   10 ноября командующий Ленинградским фронтом генерал Хозин, назначенный на эту должность после того, как сдал мне командование 54-й армией, ответил, что для обороны Волхова выделена 3-я гвардейская дивизия и что это решение утверждено Ставкой.
   - У нас больше перебросить нечего и нечем, - сообщал Хозин.
   Фронт все приближался к Волхову. Противник вклинился на стыке 54-й и 4-и армий. Приказания и распоряжения Ляпина отличались противоречивостью, а согласовать свои действия с ним мне никак не удавалось, и это еще более усложняло обстановку.
   После долгого размышления я послал в Ставку телеграмму, в которой охарактеризовал положение под Волховом, доложил о мерах, которые должны быть срочно приняты, и просил подчинить мне отходящие войска правого фланга 4-й армии.
   "Если это будет сделано еще сегодня, - писал я, - то спасти положение можно. Если это будет завтра, то будет поздно: Волхов падет".
   В ожидании ответа занялся текущими делами.
   В это время ко мне на командный пункт, который находился в лесу, в землянках, таких маленьких, что в каждой из них лишь с трудом могло поместиться одновременно четыре - пять человек, приехали командующий Ладожской военной флотилией капитан 1 ранга - В. С. Чироков и уполномоченный Государственного комитета обороны по снабжению Ленинграда Д. В. Павлов.
   Чироков и Павлов не скрывали своей озабоченности положением дел под Волховом. Они и приехали именно для того, чтобы лучше выяснить обстановку.
   - Как, Иван Иванович, - взволнованно спросил Павлов, - рассчитываете удержать Волхов? Или, может быть, уже следует начинать эвакуацию складов? Только уж говорите, пожалуйста, откровенно.
   Я рассказал Чирокову и Павлову о телеграмме, которую послал в Ставку. Они еще сидели в моей землянке, когда меня вызвала к аппарату Москва. Открытым текстом был передан приказ Ставки. Из приказа явствовало, что моя просьба удовлетворена и что отныне ответственность за защиту Волхова возлагается на нашу армию.
   А поздно вечером 11 ноября поступила уточняющая телеграмма, в которой говорилось: "Ставка Верховного Главнокомандования приказала группу войск 4-й армии, действующую на волховском направлении по восточному и западному берегам реки Волхов, в составе 285, 310, 311, 292-й стрелковых дивизий, 6-й морской бригады, 3-й гвардейской стрелковой дивизии, двух батальонов 281-й стрелковой дивизии, 883-го корпусного артполка и 16-й танковой бригады с 6 часов 12.11.41 года переподчинить тов. Федюнинскому и включить в состав войск 54-й армии".
   Сразу же по получении приказа я вместе с Чироковым и Павловым выехал в деревню Плеханове, где находился штаб оперативной группы Ляпина.
   Деревня была большая и выглядела довольно-таки мирно. Из труб домов поднимался дым" У колодца толпились женщины с коромыслами. Рыжая лохматая собака выскочила откуда-то из-за сарая и долго гналась за нашей машиной, захлебываясь лаем.
   Штаб группы мы нашли по телефонным проводам, тянувшимся, к одному из домов. Здесь же стоял автомобиль, небрежно замаскированный ветками. В штабе, как и во всей деревне, царила обстановка невозмутимого благодушия.
   - Где генерал Ляпин? - опросил я у дежурного по штабу.
   - Генерал отдыхает, приказал не будить, - ответил дежурный.
   - Разбудить все же придется, - настаивал я, с трудом сдерживая негодование. - Где он находится?
   - Да тут, недалеко... в соседнем доме, - замялся было дежурный.
   Ляпин отдыхал со всеми удобствами, как в мирное время. Приходилось только удивляться истинно олимпийскому спокойствию этого человека.
   Когда генерала разбудили и он, торопливо одевшись, вышел к нам, я сообщил ему, что по приказу Ставки войска Волховской оперативной группы переходят в мое подчинение.
   - А вам предлагается сегодня же ночью отбыть в штаб фронта, - жестко сказал я.
   Нужно было действовать, не теряя ни минуты. Разобравшись в обстановке, я решил танковую бригаду, которой командовал полковник Зазимко, поставить позади боевых порядков отходивших войск, а зенитную артиллерию, прикрывавшую Волхов, использовать для стрельбы прямой наводкой по танкам противника.
   Капитана 1 ранга Чирокова, который не был мне подчинен, попросил снять пулеметы с большей части боевых кораблей Ладожской флотилии и вместе с расчетами на автомашинах перебросить в район Волхова.
   - Но, товарищ командующий, меня же строго накажут за разоружение катеров, - заметил Чироков.
   - Ответственность за последствия беру на себя, - сказал я. - Поймите, Виктор Сергеевич, если противник ворвется в Волхов, вам придется топить корабли. И тогда уж будет все равно, с пулеметами они пойдут на дно или без пулеметов.
   Наконец я написал приказ, который в самой категорической форме запрещал дальнейший отход.
   Помня опыт организации обороны под Ленинградом, я дал указание, чтобы работники политотдела армии отправились в войска, помогли людям лучше уяснить обстановку, понять свои задачи.
   За ночь удалось осуществить некоторую перегруппировку, привести соединения в порядок, подбросить продовольствие и боеприпасы. Отход прекратился. Полки и батальоны окопались на занятых рубежах.
   Капитан 1 ранга Чироков мое пожелание выполнил точно и своевременно. К рассвету моряки с пулеметами влились в боевые порядки стрелковых частей. Зенитная артиллерия заняла огневые позиции для стрельбы прямой наводкой.
   Дело как будто начинало налаживаться. Однако Ставка продолжала испытывать вполне законную тревогу за судьбу Волхова и не исключала возможности захвата его противником.
   Несколько дней назад штаб фронта представил ей план уничтожения в случае крайней необходимости военных объектов и Волховской ГЭС. И вот рано утром 12 ноября я получил такую телеграмму: "Командующему Ленинградским фронтом.
   Копия: Командующему 54-й армией.
   Ставка Верховного Главнокомандования утвердила Ваши указания по вопросам разрушения в Волховстрое алюминьзавода, Волховской ГЭС, железнодорожного моста и затопления патерны плотины с возложением ответственности за это, а также за определение времени взрыва на командование 54-й армии".
   К этому времени основное оборудование Волховской ГЭС было демонтировано и вывезено, а станция и плотина заминированы, так же как и некоторые объекты в городе.
   Я вызвал инженера армии генерал-майора Чекина, ознакомил его с телеграммой и приказал неотлучно находиться на Волховской ГЭС с группой подрывников.
   - Взрывать будете только по моему личному приказу, - подчеркнул я. - Ждите этого приказа, даже если враг будет находиться у самой станции. Ни в коем случае не торопитесь.
   Я, конечно, понимал всю ответственность, которую брал на себя. Ведь упустить время взрыва означало отдать ГЭС противнику. Но и взрывать электростанцию прежде, чем исчезнет хотя бы малейшая надежда отстоять ее, было бы преступлением.
   Дело заключалось не только в том, что эта крупная электростанция являлась очень важным военным объектом и представляла огромную материальную ценность даже и теперь, когда на ней действовали лишь две малые вспомогательные турбины. Волховская электростанция имени В. И. Ленина была гордостью советских людей. В трудное время первых лет Советской власти Владимир Ильич проявлял большую заботу о строительстве Волховской ГЭС и уже в 1918 году дал указание приступить к составлению сметы строительства.
   Едва отгремела гражданская война, как на Волховстрое закипела работа. В 1923 году в статье "Лучше меньше, да лучше" Ленин писал: "...Мы получим возможность ценой величайшей экономии хозяйства в нашем государстве добиться того, чтобы всякое малейшее сбережение сохранить для развития нашей крупной машинной индустрии, для развития электрификации, гидроторфа, для достройки Волховстроя и прочее".
   19 декабря 1926 года состоялся пуск первых агрегатов станции. Это было настоящим праздником советского народа, своим трудом сделавшего первым крупный шаг по пути электрификации страны.
   Я помнил газетные сообщения того времени о небывалом энтузиазме строителей Волховской ГЭС, об их трудовых подвигах, о том, что на стройке электростанции закалялось, получало дальнейшее развитие новое, коммунистическое отношение к труду, как к делу чести, делу славы, делу доблести и геройства.
   И вот теперь враг тянул свою кровавую лапу к этому детищу советского народа, к этому памятнику гению Ленина. Нет, трудно, очень трудно было бы отдать приказ уничтожить Волховскую ГЭС! Но не могло быть и мысли о том, чтобы оставить ее врагу. Выход напрашивался один: не пустить фашистов к Волхову.
   Противник перешел в наступление часов в 10 - 11 дня. Тотчас же на его боевые порядки обрушила огонь наша артиллерия. Успешно действовала против наступающей фашистской пехоты и авиация. И все-таки на отдельных участках гитлеровцам удалось потеснить наши подразделения. Бой приближался к Волхову. Враг был уже в нескольких километрах от ГЭС.
   Наиболее остро складывалась обстановка в 310-й стрелковой дивизии, которой командовал мой старый товарищ и сослуживец по Дальнему Востоку полковник Замировский, Здесь, в направлении разъезда Зеленец, противник имел наибольший успех.