Страница:
Вам нужно только разрешить перевести вам деньги. Одноразовая транзакция, которая спасет жизнь молодой девушки! За помощь я предлагаю вам комиссию в размере 15 процентов от общей суммы перевода, которые вы вычтете, как только деньги поступят на ваш счет. Если вы отказываетесь, пожалуйста, сообщите срочно, чтобы мы нашли кого-нибудь другого.
Как обычно, умоляю вас о крайней осторожности, и пусть этот вопрос останется конфиденциальным, что бы вы ни решили. Необходимо помнить о негодяях и злодейских людях, которые под ложными предлогами занимаются мошенничествами.
С надеждой,
поверенный Виктор Окечукву
ТЕМА: Мисс Сандра
ДАТА: 16 сентября, 00:14
Я даже не знаю, смогу ли помочь. Сколько там денег?
ТЕМА: СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО!!!
ДАТА: 16 сентября, 01:19
Сумма, помещенная в резервный фонд на сохранение, составляет $ 35 600 000 – ТРИДЦАТЬ ПЯТЬ МИЛЛИОНОВ ШЕСТЬСОТ ТЫСЯЧ долларов США.
С большой искренностью,
поверенный Виктор Окечукву
Лора только что переехала в квартиру над ТЦ «Северный» и еще закупала все необходимое – то есть все, от электрического чайника до унитазного ершика. Папа пришел помочь. В данном случае помощь означала «денежные вливания с последующим продолжительным ожиданием».
– Побудешь тут минутку? – спросила она его перед «Сирзом». – Мне нужно еще пару мелочей прикупить.
Поскольку «минутка» – понятие растяжимое, Лора с кучей пакетов вышла из «Сирза» добрых полчаса спустя. Отец сидел на скамейке и глядел в пол.
– Окаменелости, – сказал он. – Гляди.
Она хлопнулась на скамейку, сдула волосы со лба.
– Прости, что так долго.
– Вон, гляди – видишь? Между плитками – окаменелости. – Он заозирался. – Только здесь. Больше нет нигде.
Окаменелости? Она не сразу сообразила, о чем это он. Не настоящие окаменелости, само собой. Копии, вмонтированные в пол вокруг скамейки. Декоративные окаменелости.
Отец встал, улыбнулся.
– Я сначала подумал, это нефтяные штучки. Город нефти и все такое. А потом увидел еще. – Он был в восторге – ну, насколько умел в нем бывать. – Пошли покажу.
Он потащил ее к соседним скамейкам.
– Вот, видишь? – Показал завитушки в полу. – Ветер.
И впрямь. Полуабстрактные облака, распускаются, как дыхание на сказочных иллюстрациях.
– И еще, – сказал он и помчался дальше, а она не поспевала, ее тормозили пакеты. Отец – из тех, кто всегда предлагает понести чужие сумки; если сейчас не предложил – значит взаправду околдован. – Гляди! – И он указал на пол, где концентрическими кругами расходился волнистый узор, точно камешек бросили в пруд. – Волны, – пояснил он не без гордости.
– Ну да, – сказала она. – Раньше не замечала.
Глаза у него горели.
– Я сам не сразу понял, но окаменелости – это земля. Потом воздух и вода. Стихии. – Он снова посмурнел. – А огня нет. Я тут все обошел.
– Пап, – сказала она, – тяжело уже с пакетами.
– Ой, прости. Давай я. – Они почти добрались до ресторанного дворика. – Ты что будешь? – спросил он. – Угощаю.
– Да что-то есть не хочется, – сказала она. – Хотя, видимо, надо. Китайскую? Или греческую.
– Нормально. Я, пожалуй, итальянскую, – сказал он.
Он жевал что-то из «Сбарро», она что-то из «Опа!», они болтали про ее новую квартиру и какой оттуда вид на город. Взгляд отца уплыл к стеклянному потолку – и внезапно вспыхнула улыбка.
– Нашел, – сказал он. Он смотрел вниз, вот в чем проблема.
Она подняла голову, тоже увидела. Золотые лучи вокруг светового люка, прямо над двориком. Не огонь – солнце. Кто-то очень постарался вписать четыре стихии в интерьер торгового центра. Намеком на нечто большее.
– Только снега нет, – засмеялась Лора. – А я думала, это пятая стихия. По крайней мере, у нас тут.
Он поразмыслил.
– Снег. Вода плюс воздух, минус солнце, чтобы получился холодный. – И затем, сияя, – они ведь отыскали свои сокровища: – Мы всё нашли.
Она хотела сказать: «Не мы, а ты». Но улыбнулась, ответила:
– Это точно.
В кафе – ряды мониторов. Сгорбленные плечи, сигареты. Дребезжит вентилятор на потолке. За окном – автомобильные гудки, взревывающие моторы, полетевшие глушители.
Юнец в шелковой рубашке нашел Лориного отца на сетевом форуме школьных учителей на пенсии и выслеживал в киберпространстве неделями. У юнца были и другие планы – глина, из которой он лепил сейчас будущие замыслы, предприниматель из Таллахасси, пастор из графства Уиклоу, – однако сосредоточился он на учителе-пенсионере, унылом, судя по всему, субъекте: оставляет комментарии на столярных сайтах и форумах, комментирует комментарии к своим комментариям, публикует фотографии внуков, советует, как выбрать шило и как лучше паять швы.
– Я какой-то трубочист, – говаривал Генри.
– Если я тебя поцелую, мне выпадет удача? – отвечала Хелен.
– Мне – выпадет, – говорил он. – Тебе – не уверен.
«Я какой-то трубочист».
Поначалу Генри посмеивался, но месяцы шли, и веселье поугасло.
– Чищу трубы. Поставляю кучерские кнуты. Делаю великолепные корсеты из китового уса. Доставляю молоко к вашим дверям. Я врач, хожу по домам.
Он был учителем труда (ныне на пенсии), то есть большую часть жизни развивал навыки, на которые больше не было спроса.
– Сейчас вообще труд-то преподают? – спрашивал он жену. – В обычных школах, неспециализированных? – Мастерство, которое он оттачивал и пытался передать другим, ныне считалось «ремеслом», а не первоосновным знанием.
– Кончай ныть, – говорила Хелен. Генри все принимал слишком близко к сердцу. – Труд – умирающее искусство? Ты на домоводство посмотри. Было время, когда образованная домохозяйка собой гордилась. А теперь что? Хлеб, торты, шитье – это же просто хобби.
– Вот, значит, до чего мы докатились? Хобби?
– Моя бабушка сама сучила пряжу и плела кружева. Я даже не знаю, как подступиться. И что-то я не замечала, милый, чтоб ты строил водяные колеса и ветряки.
Но в этом-то все и дело. Генри Кёртис умел с завязанными глазами разобрать карбюратор, собрать, смазать и мигом отрегулировать на режим холостого хода. Но карбюраторов больше не выпускали; они никому не нужны. У его жены прекрасный почерк, но и почерк больше никому не нужен. Паяльники и благотворительные распродажи продуктовых наборов. Карбюраторы и корочки пирогов.
– Мы таем, – говорил он.
– Глупости, – отвечала она.
– Мы исчезаем. День за днем растворяемся и сами не замечаем. Утром бреюсь и удивляюсь, что мое отражение еще не прозрачное.
За ним водилась привычка угрюмствовать – Лора пошла в него. Но на пенсии меланхолия обострилась. И как-то вечером, когда Исчезающий Человек рылся на кухне в поисках предметов, которые двадцать лет не сдвигались с места, не успел он закричать: «Хелен, а где…» – его жена отложила журнал и окликнула его сама.
– Генри, – сказала она. – Давай сбежим. В теплые края.
Появился план, и это взбодрило Генри. Он вышел в Сеть, ввел пару поисковых запросов и чуть не утонул в обилии возможностей. Решил обратиться к друзьям в «Фейсбуке». Те, в свою очередь, посоветовали «опросить сообщество», и он написал сообщение на форуме учителей-пенсионеров.
Блеклоглазый увалень через два терминала от него обратился к собранию:
– Как пишется «наследство»? Спеллчекер не знает.
– Ты так написал, что даже спеллчекер не узнаёт? Стыдобища!
По комнате прокатился хохоток, кто-то крикнул:
– Да он тут знак доллара две недели искал!
И опять смех. Уинстон вздохнул. Глотнул чаю. Лимонный, с имбирем. Радио в кафе напевало:
НАЙТЕЛ – государственная компания, и кафе, к нему подключенные, обязаны вешать по стенам объявления «Вайо[8], уходи!». Или еще точнее: «Запрещается сбор электронных адресов!», «Массовые рассылки запрещены». Но это простая формальность, Уинстон ни разу не видал, чтоб владельцы бродили по рядам и заглядывали спамерам через плечо, надеясь защитить от мошенничества какую-нибудь бабульку ойибо на другом конце света. Сунул владельцу пару найр – и броди по Интернету, сколько душе угодно.
Сегодня Уинстон сидел перед монитором в интернет-кафе «Киберохота». Интернет здесь подороже, зато к нему прилагается море минералки и чая (не за так, разумеется; в Лагосе ничего не бывает за так), окна на улицу, а на потолке вентиляторы, и все это создает хотя бы иллюзию ветерка. Уинстон достаточно попотел в шлакобетонных киберпечках, только бы пару кобо сэкономить, и умел ценить приток воздуха, пусть и удушливого, которым задувало снаружи от машин.
Свой независимый бизнес Уинстон начал с простой покупки программы для сбора электронных адресов. Прогонял случайные фамилии через поисковик, нажимал «Выделить все», скопированный текст сваливал в эту программулину, а та потом выцепляла адреса. Вырезать, вставить адреса в поле «скрытая копия» письма в любой веб-почте, добавить стандартный «форматный» текст – «Уважаемый сэр/Уважаемая мадам, я сын изгнанника, нигерийского дипломата…» – добавить еще один адрес, куда отвечать, – и готово дело. Наука, а не искусство. Уинстон это понимал. Чем больше писем разошлешь, тем больше шансов получить ответ. Работает грубая математика.
Трудолюбивый парнишка за один день рассылал сотни, а то и тысячи писем. Шлешь, пока твой почтовый адрес неотвратимо не закроют с пояснением: «ВНИМАНИЕ! Превышен лимит исходящих сообщений». Потом несколько дней ждешь, когда просочится ручеек ответов на тот адрес, который ты указал в письме. (Нельзя, чтоб они просто жали «Ответить», – первый-то адрес грохнется.) Те, кто отвечал, пусть хотя бы «вы ошиблись адресом», получали личное сообщение. Но все равно – тяжкая это рыбалка; клевать клевало, а улов редок.
Уинстон быстро сообразил, что массовые рассылки обеспечивают количество, но проигрывают в качестве. Очень обескураживает – десятками тысяч рассылаешь мольбы, а в ответ тишина или письма почтовых роботов. Как будто весь мир на тебя плевать хотел. То ли люди научились лучше соображать, то ли спам-фильтры – лучше работать. Поскольку глупость человеческая безбрежна, Уинстон подозревал, что проблема скорее в фильтрах, чем в скачкообразном росте критического мышления. Спам-фильтры – они как траулеры: волочат сети по морскому дну, топят лодки, путают лесы одиноким рыбакам, которые всего-то-навсего хотят худо-бедно прокормиться.
В дикого зверя не кидаешься песком. Кошку не ловишь, грохоча в барабан. Уинстон это понимал – и однако же вот они, красавцы: сидят горбятся, все в дыму, спамеры разбрасывают по киберпространству свои «форматы». Это у них называлось «ковровая бомбардировка». Поистине непродуктивная трата времени, считал Уинстон.
Он-то не такой. Сбор адресов и массовые бомбардировки он оставил и теперь с самого начала изучал свои жертвы, тщательно наводил прицел. И не прибегал к этой грубой, нарочитой безграмотности, к смехотворным ошибкам, которые телеграфировали: «Перед вами невежа с миллионами долларов, приходи и забирай». Подобные, как они назывались, «форматы» рассчитаны на глупую жадность, на людей, которые хихикали, замышляя, как бы эдак ограбить якобы легковерного нигерийца. Уинстон выискивал умную жадность или хотя бы вдумчивую. Предпочитал более… изящный подход. Да, удачное слово. Массовые рассылки «форматов» вслепую – это не для него. Он наносил удар хирургически, а не палил из пулемета во всех без разбору.
Себя Уинстон полагал исследователем человеческих душ – предан своему делу, вечно редактирует свои заходы, оттачивает поисковые инструменты. Он пользовался деловыми каталогами. Годовыми отчетами. Буклетами. Новостями. Даже этим старьем несусветным, онлайновыми «Желтыми страницами». Выбираешь мишень, тонко подстраиваешь «формат», делаешь ход. Поиск в «Фейсбуке», пара запросов вдогонку – и вот тебе довольно точный портрет: возраст, политические взгляды, религиозные предпочтения, нишевые интересы. С этим можно проскользнуть через границы доверия, спекулировать на ложной «общности». «Я, как и вы, пресвитерианец…» «Поскольку я тоже поклонник сэра Артура Конан Дойла…» «Как преданный читатель вашего блога о свадебных приколах…» «Уважаемый сэр! Должен признаться, ваша статья о певчих птицах Южной Каролины совершенно меня заворожила. Я и сам давно мечтаю увидеть золотоголового синего танагра на воле…»
Подготовки уйма, но едва заловил жертву, она уже не вырвется. А когда жертва на крючке – играй с ней, веди, преодолей начальное сопротивление, временами давай слабину, потом выбирай. Уинстон родился и вырос в городе, но понимал, что одну рыбу ловят в гигантские сети, другую – на наживку, а есть такая, которой требуется острога, мгновенный стремительный удар. Он, конечно, рыбачил не на лесу и крючок – на слово, орудовал не мечом, но мечтой. Эта игра – больше сказительство, чем кровавая охота. Временами Уинстон видел себя торговцем грезами, кинорежиссером, сценаристом, а его мугу становился персонажем пьесы, поставленной ради него одного.
Или ради нее.
Мугу женского пола были редки, но попадались. Выманили же у гонконгской вдовы миллионы? Роскошная афера, а в заголовки попала, лишь когда эти дубоголовые из Комиссии по экономическим и финансовым преступлениям все-таки выследили зачинщиков и – хватило же совести! – не приняли взятку, а отправили под суд. Даже деньги старухе вернули. Идиоты! Уинстон печалился – какое расточительство, столько работы псу под хвост, и все из-за доброхотов из КЭФП, не понимающих его бизнеса.
Охотник. Рыбак. Предприниматель. Нолливудский режиссер. У Уинстона много ролей, но он не преступник. Преступникам недостает искусности. Преступники лупят тебя по затылку и тырят бумажники, роются в сумочках. Преступники убивают – фармазоны соблазняют. Уинстон не забирал у мугу деньги; мугу всё отдавали сами, взор их туманился жадностью, их ослепляли доллары. А если они отдают сами, это не воровство.
Подчас Уинстона гнали с веб-чатов или сетевых форумов – на доске объявлений он видел постинг «Я здесь ооооооо» или «Фармазон, не входи!» и понимал, что на сайте уже кто-то окопался. Фиг знает – может, и коллега, сидящий через два терминала; так или иначе, правила требовали отступить, хотя порой у фармазонов случались онлайновые стычки за особо жирный куш. Это называлось «войны за мугу». Их Уинстон тоже сторонился. Это непродуктивно, это отвлекает от задачи: засечь, заловить, забить безмозглого мугу, выдоить досуха.
Иногда он находил в Сети резюме, с адресами и телефонами. Крайне полезно, когда наставала пора обрубать концы, угрожать жизни мугу, его семье и так далее. Подобные разговоры обычно заканчивались мольбами и лопотаньем: «Ах, вы меня убили! Ах, вы меня обманули!» Временами этот лепет перемежался угрозами судебного преследования – скорее раздражает, чем дает повод волноваться, – и вот тут домашний адрес – просто подарок с небес. Присобачиваешь «Гуглкарту» с фотографией дома мугу к записочке «Мы знаем, где ты живешь» – и, как правило, конец ахинее. Как бы то ни было, опасность судебного преследования минимальна – как от мухи отмахнуться. Все эти сердитые/печальные/возмущенные/недоуменные письма, забивающие почтовый ящик, – мелкая докука, не более того.
Реальная опасность – здесь, в Лагосе: внезапные налеты сотрудников КЭФП, желающих «обелить» репутацию Нигерии. Мешают работать трудягам 419-м, на потребу публике устраивают рейды и массовые задержания. Как-то раз и Уинстона замели – потому он теперь и кочевал по интернет-кафе, никогда не оставался на ночь и всегда подмечал, через какую дверь смываться, если что.
Начинал спамером, пользовался ночными скидками и засиживался в кафе допоздна, еще долго после того, как запирали дверь и переворачивали табличку словом «ЗАКРЫТО» наружу. Впрочем, толпу неотесанных собратьев всегда недолюбливал. Тихие смешки, отчаяние, прикинувшееся товариществом, сигаретная дымка, от которой ело глаза («Я что, один во всем Лагосе не курю?»), вечные тупые шуточки, утомительная одержимость женскими формами. Уинстон не спал до утра не для того, чтоб выслушивать поразительные истории о сексуальных победах, подлинных либо воображаемых; у него бизнес, а невнятные дискуссии о том, как бы поудачнее развести девчонку с острова Виктория на четыре-девятнадцать, чтобы в койку с тобой легла, – изнурительная потеря энергии. У Уинстона планы помасштабнее.
Он вам не просто вайо, ловчила, кидала, фокусник ярмарочный. Он настоящий фармазон, живет своим умом, выкручивает шансу руки. Так он утешал себя, когда казалось, что из рук все уплывает.
Временами он подумывал, что неплохо бы потусить со спамерами, обменяться советами, знаниями поделиться. В конце концов, он ведь у одного спамера и первые «форматы» купил – пространную жалобу вдовы генерала Абачи[9], комически несуразную и бестолковую по композиции; впрочем, какое-никакое, а начало. После двух сотен попыток «формат» окупился: маленькая выплата от эдинбургского студента, будущего инженера, всего несколько тысяч фунтов, но хватило, чтоб удержаться на плаву.
Кажется, сто лет прошло. Уинстон помахал владельцу – еще чаю. Спамеры пили минералку и пиво, но Уинстон из другого теста. Лимонный чай, с имбирем.
Он подавил вздох, снова полистал – он составлял профили.
Город-миллионник, построен на болоте, на кочках, на островках, окутанных влажностью. Хуже места для метрополии не придумаешь, и однако вот вам Лагос. Город вопреки здравому смыслу. В мечтах Уинстон видел плавные города, где работа гладко шла по плану, не как в Лагосе – сплошной даш[10] и слоеный пирог уловок. Спамеры нетерпеливы – вот в чем их беда. И беда города – Лагос вечно торопится, вечно путается у себя под ногами. Поменьше бы суеты, побольше стратегического планирования. Столько сил каждый день тратишь на мельчайшие бытовые мелочи – постричься, счет оплатить. Каждую сделку хватаешь за горло и душишь, пока не обмякнет, каждую точку зрения обсуждаешь в бесконечных подробностях – голова кругом. Это высасывает энергию, рассеивает доходы. Эту бы энергию да в нужное русло. «Умей мы ходить в ногу, завоевали бы мир».
Но конечно, могущество Лагоса как раз в том, что в ногу он не ходит. Уинстон это понимал: вечный исток этого города – в его слабости.
«Мы падаем на землю каплями дождя. Отчего мне суждено было упасть здесь?»
Уинстон мечтал перевести 419, это величайшее нигерийское изобретение, на следующий уровень – в Европу, в Великобританию, в Нью-Йорк или Лондон. Не приступами и припадками, с бандами-синдикатами и экспатами-костоломами, нанятыми в Америке и Европе трясти прилипчивых мугу, – нет, лучше, масштабнее, хитроумнее. Корпорация, с менеджерами и исполнительными директорами, в рамках закона, а не за его пределами. 419, нарисованная на большом холсте.
Даже лучшие фармазоны Лагоса лишь скребли по поверхности, а в глубине-то какие богатства! И все же… вот вам Уинстон, затерялся в Лагосе, окопался в Фестак-тауне, капает нелепыми посланиями нелепым мугу, погружен – как обычно – в грезы о великом.
И они навеки останутся грезами. Вот в чем трагедия. Рейд на острове Виктория связал его по рукам и ногам. Замели, дали условно, сейчас на пробации. Паспорт временно недействителен, и Уинстон пропустил университетский выпускной сестры в Англии – пришлось изворачиваться перед родителями. А правда в том, что на нем Каинова печать, его больше не выпустят из Нигерии. Ни визы, ни надежды на побег. Условный срок в конце концов истечет, но сделанного не исправить. У Уинстона судимость, теперь за границу – разве что обычным нелегальным беженцем, а это на корню подрывает его планы построить из 419 международную корпорацию.
Может, найдется спонсор – не родственник, человек, который выступит поручителем. Может, Уинстону встретится красотка-ойибо, он очарует ее, и она за него выйдет? Уинстон не сдержал смешка.
В общем, так он и сидит в Фестак-тауне, печатает свои сказочки:
Рождество, наверное, или День благодарения. Камин, тепло, отец, глядя мимо, произнес:
– Знаешь, чего я боюсь?
Дома на каникулах. Второй год в отъезде? Или третий. Подробности расплываются, но ощущение отчетливо. Мускатный орех в эгг-ноге. В камине хлопки сучков. А елки нет. Значит, Благодарение? За окном снег. Ранний снег в том году?
Мама на школьном собрании, Уоррен ушел, Лора и отец остались вдвоем, сказать толком нечего, приятно просто посиживать и прихлебывать.
После одной такой паузы он и спросил:
– Знаешь, чего я боюсь?
Она не знала.
– Вот как отец? Я боюсь, мы умрем и нам покажут все моменты, когда мы сердились на детей, все минуты, когда им нужна была наша любовь, а мы ее не дали, все мгновения, когда мы отвлекались или куксились, всю нашу злость, все раздражение.
– Пап, – сказала она, – ты никогда не злился. Ты, по-моему, даже голоса ни разу не повышал.
– Ну почему? Бывало, – сказал он. – Ты просто забыла. Когда я отмахивался от тебя или от Уоррена, а должен был спросить, как у вас прошел день. Не слушал твои истории. Я боюсь, когда время настанет, мне придется смотреть все это заново. Иначе нас в рай не пустят. – Он поглядел на нее. – Прости меня, Лора.
– Тебе не за что извиняться.
– Есть за что.
– Извиняться? За что?
– Просто – прости. За то, что я должен был, мог бы сделать, а не сделал.
Надо было ей тогда сказать: «Ты был хорошим отцом. Ты всегда старался». Могла бы сказать, а не сказала. Глядела, как эта минута уплывает в тишину, как тишина уплывает дымом.
Как обычно, умоляю вас о крайней осторожности, и пусть этот вопрос останется конфиденциальным, что бы вы ни решили. Необходимо помнить о негодяях и злодейских людях, которые под ложными предлогами занимаются мошенничествами.
С надеждой,
поверенный Виктор Окечукву
ТЕМА: Мисс Сандра
ДАТА: 16 сентября, 00:14
Я даже не знаю, смогу ли помочь. Сколько там денег?
ТЕМА: СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО!!!
ДАТА: 16 сентября, 01:19
Сумма, помещенная в резервный фонд на сохранение, составляет $ 35 600 000 – ТРИДЦАТЬ ПЯТЬ МИЛЛИОНОВ ШЕСТЬСОТ ТЫСЯЧ долларов США.
С большой искренностью,
поверенный Виктор Окечукву
21
Снаружи – чинук режет небо надвое, ясная синева широкой дугой отпихивает темные тучи. Внутри – Лорин отец сидит на скамейке в торговом центре, смотрит в пол, задумчиво хмурится.Лора только что переехала в квартиру над ТЦ «Северный» и еще закупала все необходимое – то есть все, от электрического чайника до унитазного ершика. Папа пришел помочь. В данном случае помощь означала «денежные вливания с последующим продолжительным ожиданием».
– Побудешь тут минутку? – спросила она его перед «Сирзом». – Мне нужно еще пару мелочей прикупить.
Поскольку «минутка» – понятие растяжимое, Лора с кучей пакетов вышла из «Сирза» добрых полчаса спустя. Отец сидел на скамейке и глядел в пол.
– Окаменелости, – сказал он. – Гляди.
Она хлопнулась на скамейку, сдула волосы со лба.
– Прости, что так долго.
– Вон, гляди – видишь? Между плитками – окаменелости. – Он заозирался. – Только здесь. Больше нет нигде.
Окаменелости? Она не сразу сообразила, о чем это он. Не настоящие окаменелости, само собой. Копии, вмонтированные в пол вокруг скамейки. Декоративные окаменелости.
Отец встал, улыбнулся.
– Я сначала подумал, это нефтяные штучки. Город нефти и все такое. А потом увидел еще. – Он был в восторге – ну, насколько умел в нем бывать. – Пошли покажу.
Он потащил ее к соседним скамейкам.
– Вот, видишь? – Показал завитушки в полу. – Ветер.
И впрямь. Полуабстрактные облака, распускаются, как дыхание на сказочных иллюстрациях.
– И еще, – сказал он и помчался дальше, а она не поспевала, ее тормозили пакеты. Отец – из тех, кто всегда предлагает понести чужие сумки; если сейчас не предложил – значит взаправду околдован. – Гляди! – И он указал на пол, где концентрическими кругами расходился волнистый узор, точно камешек бросили в пруд. – Волны, – пояснил он не без гордости.
– Ну да, – сказала она. – Раньше не замечала.
Глаза у него горели.
– Я сам не сразу понял, но окаменелости – это земля. Потом воздух и вода. Стихии. – Он снова посмурнел. – А огня нет. Я тут все обошел.
– Пап, – сказала она, – тяжело уже с пакетами.
– Ой, прости. Давай я. – Они почти добрались до ресторанного дворика. – Ты что будешь? – спросил он. – Угощаю.
– Да что-то есть не хочется, – сказала она. – Хотя, видимо, надо. Китайскую? Или греческую.
– Нормально. Я, пожалуй, итальянскую, – сказал он.
Он жевал что-то из «Сбарро», она что-то из «Опа!», они болтали про ее новую квартиру и какой оттуда вид на город. Взгляд отца уплыл к стеклянному потолку – и внезапно вспыхнула улыбка.
– Нашел, – сказал он. Он смотрел вниз, вот в чем проблема.
Она подняла голову, тоже увидела. Золотые лучи вокруг светового люка, прямо над двориком. Не огонь – солнце. Кто-то очень постарался вписать четыре стихии в интерьер торгового центра. Намеком на нечто большее.
– Только снега нет, – засмеялась Лора. – А я думала, это пятая стихия. По крайней мере, у нас тут.
Он поразмыслил.
– Снег. Вода плюс воздух, минус солнце, чтобы получился холодный. – И затем, сияя, – они ведь отыскали свои сокровища: – Мы всё нашли.
Она хотела сказать: «Не мы, а ты». Но улыбнулась, ответила:
– Это точно.
22
Юнец в шелковой рубашке прихлебывает пряный чай и просматривает почту в интернет-кафе. Мы в Фестак-тауне, в Лагосе, на материке. Деревня в городе. Лабиринт улиц, и все переплетены, проезды выводят в переулки, переулки – в тупики. В Фестак-тауне вечно блуждаешь кругами.В кафе – ряды мониторов. Сгорбленные плечи, сигареты. Дребезжит вентилятор на потолке. За окном – автомобильные гудки, взревывающие моторы, полетевшие глушители.
Юнец в шелковой рубашке нашел Лориного отца на сетевом форуме школьных учителей на пенсии и выслеживал в киберпространстве неделями. У юнца были и другие планы – глина, из которой он лепил сейчас будущие замыслы, предприниматель из Таллахасси, пастор из графства Уиклоу, – однако сосредоточился он на учителе-пенсионере, унылом, судя по всему, субъекте: оставляет комментарии на столярных сайтах и форумах, комментирует комментарии к своим комментариям, публикует фотографии внуков, советует, как выбрать шило и как лучше паять швы.
– Я какой-то трубочист, – говаривал Генри.
– Если я тебя поцелую, мне выпадет удача? – отвечала Хелен.
– Мне – выпадет, – говорил он. – Тебе – не уверен.
«Я какой-то трубочист».
Поначалу Генри посмеивался, но месяцы шли, и веселье поугасло.
– Чищу трубы. Поставляю кучерские кнуты. Делаю великолепные корсеты из китового уса. Доставляю молоко к вашим дверям. Я врач, хожу по домам.
Он был учителем труда (ныне на пенсии), то есть большую часть жизни развивал навыки, на которые больше не было спроса.
– Сейчас вообще труд-то преподают? – спрашивал он жену. – В обычных школах, неспециализированных? – Мастерство, которое он оттачивал и пытался передать другим, ныне считалось «ремеслом», а не первоосновным знанием.
– Кончай ныть, – говорила Хелен. Генри все принимал слишком близко к сердцу. – Труд – умирающее искусство? Ты на домоводство посмотри. Было время, когда образованная домохозяйка собой гордилась. А теперь что? Хлеб, торты, шитье – это же просто хобби.
– Вот, значит, до чего мы докатились? Хобби?
– Моя бабушка сама сучила пряжу и плела кружева. Я даже не знаю, как подступиться. И что-то я не замечала, милый, чтоб ты строил водяные колеса и ветряки.
Но в этом-то все и дело. Генри Кёртис умел с завязанными глазами разобрать карбюратор, собрать, смазать и мигом отрегулировать на режим холостого хода. Но карбюраторов больше не выпускали; они никому не нужны. У его жены прекрасный почерк, но и почерк больше никому не нужен. Паяльники и благотворительные распродажи продуктовых наборов. Карбюраторы и корочки пирогов.
– Мы таем, – говорил он.
– Глупости, – отвечала она.
– Мы исчезаем. День за днем растворяемся и сами не замечаем. Утром бреюсь и удивляюсь, что мое отражение еще не прозрачное.
За ним водилась привычка угрюмствовать – Лора пошла в него. Но на пенсии меланхолия обострилась. И как-то вечером, когда Исчезающий Человек рылся на кухне в поисках предметов, которые двадцать лет не сдвигались с места, не успел он закричать: «Хелен, а где…» – его жена отложила журнал и окликнула его сама.
– Генри, – сказала она. – Давай сбежим. В теплые края.
Появился план, и это взбодрило Генри. Он вышел в Сеть, ввел пару поисковых запросов и чуть не утонул в обилии возможностей. Решил обратиться к друзьям в «Фейсбуке». Те, в свою очередь, посоветовали «опросить сообщество», и он написал сообщение на форуме учителей-пенсионеров.
МЫ С ЖЕНОЙ ПОДУМЫВАЕМ НАДОЛГО УЕХАТЬ В ОТПУСК.Юнец в шелковой рубашке обтер шею сложенным носовым платком. Лагос о себе забыть не дает, вот в чем беда. Чай и дребезжащий вентилятор слегка освежают, и все равно не спастись от вязкой уличной жары.
МОЖЕТ, В КРУИЗ. ЕСТЬ ИДЕИ?
«На Аляске замечательно». «Норвежские фьорды.
И думать нечего!!! Могу ссылку прислать».
Я ДУМАЛ, ГДЕ ПОТЕПЛЕЕ.
«Может, в Африку?»
НИКОГДА НЕ БЫВАЛ. А НЕПЛОХО БЫ. ТОЛЬКО ПИРАТОВ БОЮСЬ, ХАХА.
«Детям понравится в Африке».
ВНУКАМ РАЗВЕ ЧТО.
«У тебя внуки? Счастливый! Большие уже, на сафари их можно взять?»
ВСЕГО ЧЕТЫРЕ С ПОЛОВИНОЙ. БЛИЗНЕЦЫ. ХЕЛЕН (ЖЕНА МОЯ) ХОЧЕТ ОТВЕЗТИ ИХ В «ДИСНЕЙУОРЛД», ЧТОБ ПОРАДОВАЛИСЬ, ПОКА НЕ ВЫРОСЛИ. НО, КАЖЕТСЯ, ЭТО Я СЛИШКОМ ВЗРОСЛЫЙ ХАХА.
Блеклоглазый увалень через два терминала от него обратился к собранию:
– Как пишется «наследство»? Спеллчекер не знает.
– Ты так написал, что даже спеллчекер не узнаёт? Стыдобища!
По комнате прокатился хохоток, кто-то крикнул:
– Да он тут знак доллара две недели искал!
И опять смех. Уинстон вздохнул. Глотнул чаю. Лимонный, с имбирем. Радио в кафе напевало:
Гром и грохот машин снаружи. Пахнет суйя[7] и теплым пивом. Интернет-кафе в Фестак-тауне – что разносчиков и ларьков суйя. Юнцу из дому ехать долго, каждый день часами катался на маршрутке-данфо, а когда пробки скручивали улицы безнадежно тугим узлом – цеплялся за мототаксиста окада. Долгая поездка, изо дня в день. Необходимая тем не менее, потому что на улицах Фестак-тауна за каждой дверью лавочка со спутниковым Интернетом, а если там все занято, есть менее надежный НАЙТЕЛ.
Ойибо[6], тебя спрошу,
Кто нонче мугу?
И кто х-хаспадин?
НАЙТЕЛ – государственная компания, и кафе, к нему подключенные, обязаны вешать по стенам объявления «Вайо[8], уходи!». Или еще точнее: «Запрещается сбор электронных адресов!», «Массовые рассылки запрещены». Но это простая формальность, Уинстон ни разу не видал, чтоб владельцы бродили по рядам и заглядывали спамерам через плечо, надеясь защитить от мошенничества какую-нибудь бабульку ойибо на другом конце света. Сунул владельцу пару найр – и броди по Интернету, сколько душе угодно.
Сегодня Уинстон сидел перед монитором в интернет-кафе «Киберохота». Интернет здесь подороже, зато к нему прилагается море минералки и чая (не за так, разумеется; в Лагосе ничего не бывает за так), окна на улицу, а на потолке вентиляторы, и все это создает хотя бы иллюзию ветерка. Уинстон достаточно попотел в шлакобетонных киберпечках, только бы пару кобо сэкономить, и умел ценить приток воздуха, пусть и удушливого, которым задувало снаружи от машин.
Свой независимый бизнес Уинстон начал с простой покупки программы для сбора электронных адресов. Прогонял случайные фамилии через поисковик, нажимал «Выделить все», скопированный текст сваливал в эту программулину, а та потом выцепляла адреса. Вырезать, вставить адреса в поле «скрытая копия» письма в любой веб-почте, добавить стандартный «форматный» текст – «Уважаемый сэр/Уважаемая мадам, я сын изгнанника, нигерийского дипломата…» – добавить еще один адрес, куда отвечать, – и готово дело. Наука, а не искусство. Уинстон это понимал. Чем больше писем разошлешь, тем больше шансов получить ответ. Работает грубая математика.
Трудолюбивый парнишка за один день рассылал сотни, а то и тысячи писем. Шлешь, пока твой почтовый адрес неотвратимо не закроют с пояснением: «ВНИМАНИЕ! Превышен лимит исходящих сообщений». Потом несколько дней ждешь, когда просочится ручеек ответов на тот адрес, который ты указал в письме. (Нельзя, чтоб они просто жали «Ответить», – первый-то адрес грохнется.) Те, кто отвечал, пусть хотя бы «вы ошиблись адресом», получали личное сообщение. Но все равно – тяжкая это рыбалка; клевать клевало, а улов редок.
Уинстон быстро сообразил, что массовые рассылки обеспечивают количество, но проигрывают в качестве. Очень обескураживает – десятками тысяч рассылаешь мольбы, а в ответ тишина или письма почтовых роботов. Как будто весь мир на тебя плевать хотел. То ли люди научились лучше соображать, то ли спам-фильтры – лучше работать. Поскольку глупость человеческая безбрежна, Уинстон подозревал, что проблема скорее в фильтрах, чем в скачкообразном росте критического мышления. Спам-фильтры – они как траулеры: волочат сети по морскому дну, топят лодки, путают лесы одиноким рыбакам, которые всего-то-навсего хотят худо-бедно прокормиться.
В дикого зверя не кидаешься песком. Кошку не ловишь, грохоча в барабан. Уинстон это понимал – и однако же вот они, красавцы: сидят горбятся, все в дыму, спамеры разбрасывают по киберпространству свои «форматы». Это у них называлось «ковровая бомбардировка». Поистине непродуктивная трата времени, считал Уинстон.
Он-то не такой. Сбор адресов и массовые бомбардировки он оставил и теперь с самого начала изучал свои жертвы, тщательно наводил прицел. И не прибегал к этой грубой, нарочитой безграмотности, к смехотворным ошибкам, которые телеграфировали: «Перед вами невежа с миллионами долларов, приходи и забирай». Подобные, как они назывались, «форматы» рассчитаны на глупую жадность, на людей, которые хихикали, замышляя, как бы эдак ограбить якобы легковерного нигерийца. Уинстон выискивал умную жадность или хотя бы вдумчивую. Предпочитал более… изящный подход. Да, удачное слово. Массовые рассылки «форматов» вслепую – это не для него. Он наносил удар хирургически, а не палил из пулемета во всех без разбору.
Себя Уинстон полагал исследователем человеческих душ – предан своему делу, вечно редактирует свои заходы, оттачивает поисковые инструменты. Он пользовался деловыми каталогами. Годовыми отчетами. Буклетами. Новостями. Даже этим старьем несусветным, онлайновыми «Желтыми страницами». Выбираешь мишень, тонко подстраиваешь «формат», делаешь ход. Поиск в «Фейсбуке», пара запросов вдогонку – и вот тебе довольно точный портрет: возраст, политические взгляды, религиозные предпочтения, нишевые интересы. С этим можно проскользнуть через границы доверия, спекулировать на ложной «общности». «Я, как и вы, пресвитерианец…» «Поскольку я тоже поклонник сэра Артура Конан Дойла…» «Как преданный читатель вашего блога о свадебных приколах…» «Уважаемый сэр! Должен признаться, ваша статья о певчих птицах Южной Каролины совершенно меня заворожила. Я и сам давно мечтаю увидеть золотоголового синего танагра на воле…»
Подготовки уйма, но едва заловил жертву, она уже не вырвется. А когда жертва на крючке – играй с ней, веди, преодолей начальное сопротивление, временами давай слабину, потом выбирай. Уинстон родился и вырос в городе, но понимал, что одну рыбу ловят в гигантские сети, другую – на наживку, а есть такая, которой требуется острога, мгновенный стремительный удар. Он, конечно, рыбачил не на лесу и крючок – на слово, орудовал не мечом, но мечтой. Эта игра – больше сказительство, чем кровавая охота. Временами Уинстон видел себя торговцем грезами, кинорежиссером, сценаристом, а его мугу становился персонажем пьесы, поставленной ради него одного.
Или ради нее.
Мугу женского пола были редки, но попадались. Выманили же у гонконгской вдовы миллионы? Роскошная афера, а в заголовки попала, лишь когда эти дубоголовые из Комиссии по экономическим и финансовым преступлениям все-таки выследили зачинщиков и – хватило же совести! – не приняли взятку, а отправили под суд. Даже деньги старухе вернули. Идиоты! Уинстон печалился – какое расточительство, столько работы псу под хвост, и все из-за доброхотов из КЭФП, не понимающих его бизнеса.
Охотник. Рыбак. Предприниматель. Нолливудский режиссер. У Уинстона много ролей, но он не преступник. Преступникам недостает искусности. Преступники лупят тебя по затылку и тырят бумажники, роются в сумочках. Преступники убивают – фармазоны соблазняют. Уинстон не забирал у мугу деньги; мугу всё отдавали сами, взор их туманился жадностью, их ослепляли доллары. А если они отдают сами, это не воровство.
Подчас Уинстона гнали с веб-чатов или сетевых форумов – на доске объявлений он видел постинг «Я здесь ооооооо» или «Фармазон, не входи!» и понимал, что на сайте уже кто-то окопался. Фиг знает – может, и коллега, сидящий через два терминала; так или иначе, правила требовали отступить, хотя порой у фармазонов случались онлайновые стычки за особо жирный куш. Это называлось «войны за мугу». Их Уинстон тоже сторонился. Это непродуктивно, это отвлекает от задачи: засечь, заловить, забить безмозглого мугу, выдоить досуха.
Иногда он находил в Сети резюме, с адресами и телефонами. Крайне полезно, когда наставала пора обрубать концы, угрожать жизни мугу, его семье и так далее. Подобные разговоры обычно заканчивались мольбами и лопотаньем: «Ах, вы меня убили! Ах, вы меня обманули!» Временами этот лепет перемежался угрозами судебного преследования – скорее раздражает, чем дает повод волноваться, – и вот тут домашний адрес – просто подарок с небес. Присобачиваешь «Гуглкарту» с фотографией дома мугу к записочке «Мы знаем, где ты живешь» – и, как правило, конец ахинее. Как бы то ни было, опасность судебного преследования минимальна – как от мухи отмахнуться. Все эти сердитые/печальные/возмущенные/недоуменные письма, забивающие почтовый ящик, – мелкая докука, не более того.
Реальная опасность – здесь, в Лагосе: внезапные налеты сотрудников КЭФП, желающих «обелить» репутацию Нигерии. Мешают работать трудягам 419-м, на потребу публике устраивают рейды и массовые задержания. Как-то раз и Уинстона замели – потому он теперь и кочевал по интернет-кафе, никогда не оставался на ночь и всегда подмечал, через какую дверь смываться, если что.
Начинал спамером, пользовался ночными скидками и засиживался в кафе допоздна, еще долго после того, как запирали дверь и переворачивали табличку словом «ЗАКРЫТО» наружу. Впрочем, толпу неотесанных собратьев всегда недолюбливал. Тихие смешки, отчаяние, прикинувшееся товариществом, сигаретная дымка, от которой ело глаза («Я что, один во всем Лагосе не курю?»), вечные тупые шуточки, утомительная одержимость женскими формами. Уинстон не спал до утра не для того, чтоб выслушивать поразительные истории о сексуальных победах, подлинных либо воображаемых; у него бизнес, а невнятные дискуссии о том, как бы поудачнее развести девчонку с острова Виктория на четыре-девятнадцать, чтобы в койку с тобой легла, – изнурительная потеря энергии. У Уинстона планы помасштабнее.
Он вам не просто вайо, ловчила, кидала, фокусник ярмарочный. Он настоящий фармазон, живет своим умом, выкручивает шансу руки. Так он утешал себя, когда казалось, что из рук все уплывает.
Временами он подумывал, что неплохо бы потусить со спамерами, обменяться советами, знаниями поделиться. В конце концов, он ведь у одного спамера и первые «форматы» купил – пространную жалобу вдовы генерала Абачи[9], комически несуразную и бестолковую по композиции; впрочем, какое-никакое, а начало. После двух сотен попыток «формат» окупился: маленькая выплата от эдинбургского студента, будущего инженера, всего несколько тысяч фунтов, но хватило, чтоб удержаться на плаву.
Кажется, сто лет прошло. Уинстон помахал владельцу – еще чаю. Спамеры пили минералку и пиво, но Уинстон из другого теста. Лимонный чай, с имбирем.
Он подавил вздох, снова полистал – он составлял профили.
Город-миллионник, построен на болоте, на кочках, на островках, окутанных влажностью. Хуже места для метрополии не придумаешь, и однако вот вам Лагос. Город вопреки здравому смыслу. В мечтах Уинстон видел плавные города, где работа гладко шла по плану, не как в Лагосе – сплошной даш[10] и слоеный пирог уловок. Спамеры нетерпеливы – вот в чем их беда. И беда города – Лагос вечно торопится, вечно путается у себя под ногами. Поменьше бы суеты, побольше стратегического планирования. Столько сил каждый день тратишь на мельчайшие бытовые мелочи – постричься, счет оплатить. Каждую сделку хватаешь за горло и душишь, пока не обмякнет, каждую точку зрения обсуждаешь в бесконечных подробностях – голова кругом. Это высасывает энергию, рассеивает доходы. Эту бы энергию да в нужное русло. «Умей мы ходить в ногу, завоевали бы мир».
Но конечно, могущество Лагоса как раз в том, что в ногу он не ходит. Уинстон это понимал: вечный исток этого города – в его слабости.
«Мы падаем на землю каплями дождя. Отчего мне суждено было упасть здесь?»
Уинстон мечтал перевести 419, это величайшее нигерийское изобретение, на следующий уровень – в Европу, в Великобританию, в Нью-Йорк или Лондон. Не приступами и припадками, с бандами-синдикатами и экспатами-костоломами, нанятыми в Америке и Европе трясти прилипчивых мугу, – нет, лучше, масштабнее, хитроумнее. Корпорация, с менеджерами и исполнительными директорами, в рамках закона, а не за его пределами. 419, нарисованная на большом холсте.
Даже лучшие фармазоны Лагоса лишь скребли по поверхности, а в глубине-то какие богатства! И все же… вот вам Уинстон, затерялся в Лагосе, окопался в Фестак-тауне, капает нелепыми посланиями нелепым мугу, погружен – как обычно – в грезы о великом.
И они навеки останутся грезами. Вот в чем трагедия. Рейд на острове Виктория связал его по рукам и ногам. Замели, дали условно, сейчас на пробации. Паспорт временно недействителен, и Уинстон пропустил университетский выпускной сестры в Англии – пришлось изворачиваться перед родителями. А правда в том, что на нем Каинова печать, его больше не выпустят из Нигерии. Ни визы, ни надежды на побег. Условный срок в конце концов истечет, но сделанного не исправить. У Уинстона судимость, теперь за границу – разве что обычным нелегальным беженцем, а это на корню подрывает его планы построить из 419 международную корпорацию.
Может, найдется спонсор – не родственник, человек, который выступит поручителем. Может, Уинстону встретится красотка-ойибо, он очарует ее, и она за него выйдет? Уинстон не сдержал смешка.
В общем, так он и сидит в Фестак-тауне, печатает свои сказочки:
Сэр, я без задней мысли прошу извинить меня за вторжение в вашу жизнь. Я искал Генри Кёртиса, выпускника Атабаскского университета по благородной специальности учительства, ныне на пенсии, Уважаемого члена Общества Столяров-Любителей Хаунсфилд-Хайтс, подписчика районной газеты «Маяк Брайар-Хилл», супруга Хелен, дедушки близнецов…
23
Лора вспомнила еще кое-что – отец сказал ей много лет назад.Рождество, наверное, или День благодарения. Камин, тепло, отец, глядя мимо, произнес:
– Знаешь, чего я боюсь?
Дома на каникулах. Второй год в отъезде? Или третий. Подробности расплываются, но ощущение отчетливо. Мускатный орех в эгг-ноге. В камине хлопки сучков. А елки нет. Значит, Благодарение? За окном снег. Ранний снег в том году?
Мама на школьном собрании, Уоррен ушел, Лора и отец остались вдвоем, сказать толком нечего, приятно просто посиживать и прихлебывать.
После одной такой паузы он и спросил:
– Знаешь, чего я боюсь?
Она не знала.
– Вот как отец? Я боюсь, мы умрем и нам покажут все моменты, когда мы сердились на детей, все минуты, когда им нужна была наша любовь, а мы ее не дали, все мгновения, когда мы отвлекались или куксились, всю нашу злость, все раздражение.
– Пап, – сказала она, – ты никогда не злился. Ты, по-моему, даже голоса ни разу не повышал.
– Ну почему? Бывало, – сказал он. – Ты просто забыла. Когда я отмахивался от тебя или от Уоррена, а должен был спросить, как у вас прошел день. Не слушал твои истории. Я боюсь, когда время настанет, мне придется смотреть все это заново. Иначе нас в рай не пустят. – Он поглядел на нее. – Прости меня, Лора.
– Тебе не за что извиняться.
– Есть за что.
– Извиняться? За что?
– Просто – прости. За то, что я должен был, мог бы сделать, а не сделал.
Надо было ей тогда сказать: «Ты был хорошим отцом. Ты всегда старался». Могла бы сказать, а не сказала. Глядела, как эта минута уплывает в тишину, как тишина уплывает дымом.
24
Дражайший Генри.Юнец в шелковой рубашке ухмыляется, цепляя к письму фотографию нолливудской старлетки с миндальными глазами и в драном платье (роль наследницы обнищавшего рода, мелодрама из жизни Лагоса). Знаменитая нигерийская кинозвезда сетует на судьбу далекому ойибо – ну еще бы тут не ухмыляться.
Как, вероятно, вы известены, защитник моей юности Виктор Окечукву поступил в больницу. Боюсь, его болезнь повернулась к плохому. Жизнь в нем угасает, но он все время повторяет ваше имя и беспокоится лишь о том, велика ли ваша готовность. Когда господин Окечукву упокоится – что неизбежно, у меня не останется никого. Я прошу только вашей помощи. Умоляю вас на колене со слезами на глазах.
Тьма и опасность подступают со всех сторон.
До минуты, когда я буду спасена,
остаюсь искренне ваша
мисс Сандра.