Страница:
Тема, которую ум Фрейда подверг цензуре, была связана с мыслями, чрезвычайно его интересовавшими, но вызывавшими некое сопротивление. «То, что в то время меня действительно занимала тема смерти и сексуальности, я могу доказать многими способами, полученными при самоанализе, которые здесь не стоит приводить».
Фрейд редко говорил так открыто о своей сексуальности, а в будущем он делал это еще реже, разве что случайно. По поводу «смерти и сексуальности» нам остается лишь строить догадки. Беспокоило ли его то, что его супружеские удовольствия подходят к концу? Или он в мыслях замещал Марту Минной, с которой у него были общие интеллектуальные интересы, и мечтал о половой близости с ней? Или же побережье Адриатики вызывало сексуальные ассоциации с тем юношеским летом в Триесте?
Все возможно в толковании по методу самого Фрейда. Турецкий плащ, который Фрейд носил во сне, увиденном им вскоре после возвращения в Вену из Далматии, как говорят, символизирует презерватив или что-то подобное — все это кажется маловероятным. Впрочем, возможности, которые Фрейд открыл для творческого анализа снов и повседневных разговоров, оказались бесконечными.
Человеческий мозг, по словам Фрейда, — странная среда. И он упорно работал над книгой о сновидениях в стремлении доказать это.
Фрейд редко говорил так открыто о своей сексуальности, а в будущем он делал это еще реже, разве что случайно. По поводу «смерти и сексуальности» нам остается лишь строить догадки. Беспокоило ли его то, что его супружеские удовольствия подходят к концу? Или он в мыслях замещал Марту Минной, с которой у него были общие интеллектуальные интересы, и мечтал о половой близости с ней? Или же побережье Адриатики вызывало сексуальные ассоциации с тем юношеским летом в Триесте?
Все возможно в толковании по методу самого Фрейда. Турецкий плащ, который Фрейд носил во сне, увиденном им вскоре после возвращения в Вену из Далматии, как говорят, символизирует презерватив или что-то подобное — все это кажется маловероятным. Впрочем, возможности, которые Фрейд открыл для творческого анализа снов и повседневных разговоров, оказались бесконечными.
Человеческий мозг, по словам Фрейда, — странная среда. И он упорно работал над книгой о сновидениях в стремлении доказать это.
Глава 15. Книга о снах
Книга «Толкование сновидений» была посвящена исполнению желаний — по сути дела, Фрейд отчасти писал ее для исполнения своего собственного желания добиться признания. Сны, как заявил он, не просто бессмысленные версии того, что произошло вчера, а замаскированные события, произошедшие много лет назад, в раннем детстве. За ними скрываются примитивные желания, вызванные похотью и ненавистью, чем-то вроде первородного греха (Фрейд использовал другие термины), скрытого в бессознательном человека и преследовавшего его.
Почти все сны взрослых, по мнению Фрейда, посвящены сексу, а желания, вызывающие их, — эротические. Понять их сложно, и в этом состоит задача психоанализа. Идеи Фрейда о снах, однако, относились не только к невротикам, нуждающимся в лечении и анализе. Теория сновидений применима и к обычным людям. Книга «Толкование сновидений» была предназначена не только для профессионалов, но и для обычных образованных людей.
Почти вся книга была написана в 1899 году на основе более ранних черновиков. Она составила двести пятьдесят тысяч слов — самый крупный труд Фрейда. Практика Фрейда от этого страдала, и в какой-то момент, обеспокоенный тем, что ему придется жить на заработанные ранее деньги, он начал задумываться о том, не провести ли следующее лето в качестве врача в новой клинике для неврастеников в Кобленце, над «Бельвю». Для него работа там была бы унизительна, но в 1899 году самым важным Фрейд считал свою книгу.
Это было время, когда он стал употреблять спиртное, утверждая, что это нужно ему, пока он пишет. Его обычная точка зрения выражалась приблизительно так, как в этом письме от 1896 года: «Капля алкоголя делает меня совершенно глупым». Но в декабре 1898 года, усталый, измученный необходимым чтением литературы о сновидениях, он пишет Флису, что иногда ему нужно немного вина, «пусть даже это и не напиток из Леты», но он «стыдится того, что приобрел новый порок». В течение следующего года порок, если его можно считать таковым, прогрессировал и достиг пика в июле, когда Фрейд писал о своих сложностях с книгой и добавлял:
Я не могу прожить больше двух часов в день, не прибегнув к помощи друга марсалы [сорт вина]. «Он» внушает мне мысль, что все не так мрачно, как мне кажется, когда я трезв.
Какие «мрачные вещи» привили ему вкус к алкоголю? Написание книги было сложным с интеллектуальной точки зрения хотя бы потому, что теперь он писал очень быстро. С другой стороны, Фрейд писал легко, и его колебания пропадали, как только он подносил перо к бумаге. Его настроение и здоровье, возможно, иногда зависели от работы — может, и сам предмет лишал его уверенности и вызывал потребность в утешении? В молодости он поддерживал себя кокаином (к которому иногда прибегал и в середине 1890-х). Зачем же сейчас ему нужна была помощь?
Почти все, что он написал летом 1899 года, было сделано в сельском доме в Баварии, у самой австрийской границы. Поодаль находилась живописная деревушка под названием Берхтесгаден. Путешествий в Италию больше не было, разве что семья долго пробыла в этом сельском доме, в то время как Фрейд в основном оставался один в комнате на первом этаже с видом на горы, или снаружи, в беседке. Некоторые античные статуэтки переехали туда вместе с ним в качестве пресс-папье: «Мои старые и грязные боги, — писал он лишенному романтизма Флису, — о которых ты столь низкого мнения».
Он писал последние главы и отсылал рукопись для распечатки с деревенской почты, где одновременно получал уже готовое начало и тут же отправлял Флису, комментариев которого ждал с нетерпением. «Каждая попытка написать книгу лучше, чем она получается, делает ее вымученной, — пишет Фрейд. — Так что в книге будет 2467 ошибок, и я их оставлю». (Позже он определил бессознательные причины, заставившие его выбрать именно это число 24 — потому, что ему было двадцать четыре года, когда он встретил генерала, об уходе которого на пенсию он прочитал в 1899 году, как раз перед тем, как писать то письмо Флису, 67 — потому, что в то время Фрейду было сорок три, а сорок три плюс двадцать четыре равняется шестидесяти семи, что означало, что он не прекратит работу до этого возраста и перед ним еще двадцать четыре продуктивных года — все это прекрасный образец нумерологического суеверия).
Вторую неделю сентября он провел там же. Последняя глава — теоретический обзор — била наконец закончена. В тех же местах были Брейеры, и «мы не можем не встречаться ежедневно, причем дамы с обеих сторон демонстрируют огромную нежность друг к другу. Еще одна причина жалеть, что я не где-нибудь в другом месте». Уже наступила осень, и в предгорьях лежал снег. Пора было возвращаться в Вену, чтобы прожить еще один год этой странной жизни".
В тот день, когда Фрейд прибыл домой, его ждал еще один почтовый пакет с отпечатанной частью рукописи. Он пишет Флису о «вычурных фразах» с «обилием уклончивых заявлений и опасливых идей», которые говорят о «недостаточном владении материалом». Теперь, когда работа была завершена, не шло и речи о «друге марсале», но Фрейд по-прежнему относился к этой работе с неловкостью.
Фрейд сделал себя центром книги, потому что его собственный опыт должен был доказывать теорию. Он никогда не забывал упомянуть о своей собственной жизни, а в этом случае мог продемонстрировать пользу психоанализа для познания самого себя. Книгу часто отмечают за смелые автобиографические строки. Фрейд действительно выражался более открыто, чем большинство людей. Но и тому, чем он мог поделиться с читателями, был предел.
Проблемой, как он объясняет в книге, было написать о снах «нормальных» людей. Если он использует сны пациентов, то должен ограничиваться невротиками и исследовать только их случаи. Его друзья рассказывали ему свои сны, но без сопровождения анализа это были всего лишь рассказы. Ему оставались лишь его собственные сны, которые предлагали «обширный и подходящий материал, подученный от приблизительно нормального человека». (Фрейд выражался осторожно. Насколько невротичным может быть человек, в то же время оставаясь нормальным?) Решив использовать свои сны, он вынужден был преодолеть свое нежелание открыть «так много интимных подробностей о своей психической жизни». Предел, которым он себя ограничивает, приводится в примечании:
Я должен добавить… что в очень немногих случаях я даю полную интерпретацию своих снов, насколько мне это известно. Я, вероятно, имею основания не слишком полагаться на скромность читателей.
В другом месте книги он пишет о неизбежных «искажениях» в толковании сна. Как мы знаем, в его анализах есть пробелы — взять тот же сон об инъекции Ирме или прогулке по лестнице полуодетым, когда сексуальные импликации игнорируются. Если у кого-то возникало желание осудить такую сдержанность, Фрейд резко отвечал на это: «Я бы посоветовал ему попробовать быть более открытым, чем я». Когда много лет спустя Юнг высказал свое неодобрение этой сдержанности, Фрейд оправдался тем, что сказал: «Я просто не могу демонстрировать большей наготы перед читателем».
Что именно Фрейд оставил за пределами книги, остается загадкой для современных исследователей. Его нежелание дать полный анализ снов создало аномалию внутри самой книги. Возможно, именно это было проблемой, заставлявшей его пить во время написания книги. Дилемма раскрытия личных тайн заметна в переписке с Флисом. В июне 1898 года Фрейд расстраивается по поводу сна (возможно, с участием Марты), который, по утверждению Флиса, нельзя было публиковать. Фрейд с сожалением отказался от этого сна со словами: «Как ты знаешь, красивый сон и отсутствие пристойности не всегда совпадают». В следующем мае, когда работа над книгой была в полном разгаре, он сообщал Флису, что решил не использовать «прикрытий»; и в то же время, как ом пишет, он не мог отказаться ни от какого материала. Он не видел выхода.
К этому времени книга всецело поглотила его. «Ни одна работа не была настолько моей, — пишет он, — моей кучей компоста, моим саженцем». Но несмотря на то, что он утверждал, будто освободился от традиций, Фрейд был вынужден идти на уступки. Флис играл роль цензора. Посылая ему в августе 1899 года просмотренную и отпечатанную рукопись из Берхтесгадена, Фрейд писал: «Я вставил много новых снов, которые, я надеюсь, ты не вычеркнешь». Они были «просто humana и humaniora [о людях и их заботах], ничего действительно интимного, то есть личного и сексуального». Настоящим цензором для Фрейда был он сам.
Необходимость «подчистки» книги, вероятно, заставила его написать статью «Покрывающие воспоминания», представляющую собой скрытую автобиографию. Он написал ее за неделю до Троицы в 1899 году — незадолго до того, как он рассказал Флису о дилемме, связанной с «прикрытиями» в «Толковании Сновидений». Статья появилась в одном медицинском журнале в сентябре, за два месяца до выхода книги. Когда Фрейд стал более известен, он попытался, правда безуспешно, сделать ее недоступной читателю. Сама его несдержанность в написании этой статьи говорит о том, как сильно было желание избавиться от груза известной дилеммы.
«Покрывающие воспоминания» — это та самая история о детях на цветочном лугу, которая в 1947 году была признана отражением событий детства самого Фрейда. Нет письма Флису, в котором Фрейд поверял бы ему этот секрет. Суть статьи в диалоге между Фрейдом и анонимным пациентом, лечащимся от «небольшой фобии», то есть им самим. Нам не сообщается, взяты ли воспоминания о детстве из снов пациента, но вероятно, что это именно так. Личные фантазии, связанные со сном, делали материал слишком опасным для того, чтобы использовать его в книге. В «Толковании сновидений» Фрейд не умалчивает о своих недостатках, но половая сфера оставалась закрытой, поэтому эти вопросы отразились в «Покрывающих воспоминаниях».
Первые экземпляры книги о сновидениях появились еще до конца октября, в то время как за месяц до того Фрейд еще редактировал ее. Дата публикации — 4 ноября 1899 года, хотя на титульном листе стоит 1900 год. Издатель, Дойтике, опубликовал шестьсот экземпляров и за первый месяц продал немногим более ста. Второй сын Фрейда, Оливер, которому в то время было восемь лет, тем ноябрем проходил мимо книжного магазина Дойтике. В окне была выставлена книга, и Фрейд сказал «Вот та книга, которую я заканчивал летом». Это отпечаталось в памяти мальчика, как и хотел его отец.
В книге предмет освещается довольно широко, Фрейд постоянно использует контрасты, переходя от врачебных историй к философским размышлениям, от признаний к художественным отступлениям. Теперь никто таких книг не пишет, и очень немногие читают, разве что из любопытства. Это как удивительный музейный экспонат, спрятанный за толстым стеклом, открытый на странице, известной образованному туристу (только таких Фрейд признавал), сон об Ирме или то место, где Фрейд впервые говорит о царе Эдипе и власти судьбы: «Судьба всех нас, наверное, в том, чтобы направить наши первые сексуальные импульсы на мать, а первую ненависть и пожелание смерти — на отца». (Он имел в виду «всех нас, мужчин», потому что, согласно его теории, девочки тянутся к отцам и хотят убить матерей, хотя в 1900-е годы значение имели только мальчики).
Книга начинается с обзора научной литературы, а затем автор переходит к методам толкования снов, где тут же делает упреждающий удар в адрес традиционных идей «философов и психиатров», которые считают сны не заслуживающими внимания помрачениями ума. Обывательское представление о снах, «созданное неким смутным ощущением», предполагает, что каждый сон, напротив, обладает значением, хотя оно может быть скрыто. Фрейд соглашается:
Здесь перед нами снова встает один из не таких уж редких случаев, в которых древнее и живучее представление является более близким к истине, чем мнение, преобладающее в современной науке. Я должен заявить, что сны действительно имеют значение и их можно истолковать с помощью научной процедуры.
Это заявление задает тон всей остальной книге. Решив во что бы то ни стало доказать, что психоанализ как метод достаточно научен и заслуживает уважения, Фрейд придает своей системе толкования снов научность. Но с годами детали его метода, сложные и разнообразные, потеряли большую часть своего значения. Осталось лишь то, что менее поддается точному определению: идея Фрейда о том, что в снах мы связываемся сами с собой, что они основаны на нашей реальной жизни и воспоминаниях. В этом заключается основная мысль «Толкования сновидений».
Фрейд описывает в книге метод «свободных ассоциаций», направленный на стимулирование «критического самонаблюдения», которое происходит легче, если пациент лежит в «расслабленном состоянии» — отсюда и кушетка. Принцип исполнения желания, как показывает Фрейд, это не простые мечты о том, что будет утолена какая-то физическая потребность — как, например, приснившийся стакан воды, после чего человек просыпается и обнаруживает, что хочет пить. Фрейд допускает, что «скрытое значение», объясняющее сон, «в каждом конкретном случае нужно подтверждать заново». Другими словами, общего доказательства его положений не может быть.
У интерпретатора, согласно Фрейду, много задач. «Внешнее» содержание сна — то, чему он как будто посвящен, зачастую события предшествующего дня, — нужно отличать от «латентного», истинного значения, берущего начало в желании, которое видевший сон человек может осознать только с помощью психоанализа. Акт сна заключается в «деятельности сновидения», выполняемой видящим сон. Люди превращают «скрытое» и опасное в «явное» и относительно безвредное, то, что они вспоминают при пробуждении. Такая бессознательная цензура исключает неприемлемые желания, которые обеспокоили бы видевшего сон и пробудили бы его, если бы не были изменены. Сновидения — хранители сна, цель которых — продолжить это состояние. «Мы видим сны, — пишет Фрейд Флису, — чтобы не приходилось просыпаться».
Фрейд видел в себе и во всех остальных непреклонное «другое я», скрытое в глубине, ребенка с неусмиренными желаниями, который стремится, пока мы спим, выйти на свободу. Сладострастные желания к одному из родителей и желание смерти второго тоже таятся там; есть там и яростная ревность к братьям и сестрам. Даже сны о собственной наготе имеют связь с детством, с тем временем, когда ребенку еще неизвестно чувство стыда — другими словами, с раем, который во сне можно посещать каждую ночь. «Рай, — пишет Фрейд, всегда стремившийся расширить область применения своих теорий, — это не более чем групповая фантазия о детстве отдельного человека».
В качестве иллюстраций, облегчающих восприятие материала, служили разные истории. Жена мясника, влюбленная в своего мужа, рассказала Фрейду, что во сне видела, будто она не может пригласить людей на ужин. Какое же желание может исполнять этот сон? Она любила гостей, а также любила свою кухню. В процессе анализа Фрейд обнаружил скрытые мысли, касающиеся одной ее знакомой, худощавой женщины, которая была с мясником в хороших отношениях, что вызывало ревность жены. Она утешала себя тем, что ее муж любит полных женщин, и это все объясняло: желанием жены мясника было не созывать гостей на ужин, потому что от этого ее худощавая подруга могла прибавить в весе.
Еще одна пациентка («самая умная из всех»), узнав, что в снах исполняются желания, увидела во сне отдых в деревне со своей свекровью. Как Фрейду уже было известно, она терпеть не могла свекровь. Но он ничуть не смутился, когда она хитро отметила, что сон отнюдь не исполнял ее желания, совсем наоборот. Фрейд знал, что у его пациентки есть другие причины сомневаться в его правоте. Сон всего лишь подтверждал ее подозрения, таким образом являясь исполнением желания доказать, что он неправ.
В более поздних переизданиях книги Фрейд разработал идею противоречивого желания", чтобы включить в исследование мазохистов, которые чувствовали потребность вызвать в себе мысленные страдания. Каким бы неприятным ни был сон, его можно было считать исполнением желаний, если он удовлетворяет мазохистским склонностям человека. Это похоже на обман. Сообразительный толкователь всегда может приспособить сны к теории, выбирая нужное ему среди свободных ассоциаций. Такая изобретательность в методах, возможно, являющаяся частью стремления Фрейда придать своей работе большее наукообразие, сегодня уже не в моде. Современные аналитики скорее сказали бы, что цель поиска свободных ассоциаций со снами — помочь пациентам сосредоточиться на мыслях о самих себе.
Символизм снов, который обычно считают важнейшей частью психоанализа, в издании 1900 года практически не упоминается. Фрейд дополнил этой идеей книгу лишь десять лет спустя, после того как его коллега Вильгельм Штекель разработал эту идею. Найти пенис во сне было не так уж сложно. Соответствующий ярлык тут же получили палки, ножи, зонты, а также более неожиданные предметы: молотки, женские шляпки, скобы в лапках («возможно, потому, что стопку бумаги двигали по ним вверх-вниз»), галстуки, воздушные корабли и змеи. Сигары почему-то в этот список не попали.
Комнаты оказались женщинами, а шкаф — женской утробой. Пейзажи, особенно с лесом или мостом, тоже могли представлять собой гениталии. Спуск или восхождение по лестнице означали половой акт («последовательность ритмичных движений», как объяснял Фрейд, «с увеличивающейся одышкой»). Лысение и выпадение зубов, с другой стороны, были очевидными символами кастрации. Возможно, сначала Фрейд не говорил о символах, поскольку его бессознательное предостерегало о том, что подобный универсальный ключ к разгадке тайн сна напоминает сонник и легко может быть осмеян.
Книга тем не менее во многом автобиографична. Почти все сны самого Фрейда, использованные в ней, относятся к годам, когда он либо планировал написание книги, либо уже писал ее. Если не считать вопросов секса, они не вызывали у него смущения — или же он удачно скрывал свои чувства. Сны были экспериментальным материалом, его жизнь — лабораторией. Он не выражал это такими же словами, но в нем чувствуется несомненное удовлетворение по поводу того, что он, вопреки традиционным представлениям, может читать в душах людей и самого себя.
Ему снилось, что он препарирует свои ноги и таз. Этот сон был посвящен самоанализу. Ему снилось, что умерли его коллеги, но он остается в живых, как он саркастически говорит, единственный негодяй среди толпы благородных современников". Ему снился Рим, потому что он со временем стал означать неисполненные желания. В снах появлялся Джон Фрейд и их враждебно-дружеские отношения. Не забыл он и про дядю Иосифа-фальшивомонетчика и про своих родителей.
Одной летней ночью 1898 года, путешествуя на поезде из Вены в Аусзее, где его уже ждала семья, он видел во сне своего отца. В вагоне не было коридора, и он не мог воспользоваться туалетом. Сон заканчивался тем, что Фрейд отдает стеклянную утку какому-то слепцу на станции. В это время он проснулся и почувствовал желание помочиться. Этим слепым человеком был его отец. Фрейд как будто мстил себе за случай, произошедший, когда ему было семь лет:
Однажды вечером, перед тем как отправиться спать, я проигнорировал правила, установленные скромностью, и подчинился зову природы в спальне родителей, в то время как они там присутствовали. Мой отец упрекнул меня, сказав «Из этого мальчика ничего не выйдет». Должно быть, это нанесло жестокий удар по моему честолюбию, потому что эта сцена тем или иным образом постоянно появляется в моих снах и связывается с перечислением моих достижений и успехов, как будто я хочу сказать: «Вот видишь, из меня все-таки кое-что вышло».
Эта сцена, согласно анализу Фрейда, скрывалась за последним эпизодом сна,
в котором — месть, конечно — роли менялись. Старик теперь мочился передо мной, совсем так, как я когда-то делал в детстве. Более того, я смеялся над ним, мне пришлось дать ему утку, потому что он был слеп, и я упивался тем, как это тесно связано с моими открытиями в области теории истерии, которыми я так горжусь.
Фрейд спросил себя, какую же тайну скрывал этот сон. И ответил: это просто «абсурдная мания величия, которая давно была подавлена в моей реальной жизни». Так что это был сон о хвастовстве. В нем присутствовали и другие мотивы, но Фрейд не мог рассматривать их «в связи с цензурой».
Когда ему приснились три женщины на кухне, анализ привел его в лабиринт ассоциаций, среди которых оказалось и детское воспоминание о том, как мать показывает ему отшелушившуюся кожу с руки как свидетельство смертности человека. Свободные ассоциации Фрейда привели его к пище, безумию, голоду и кокаину, но «здесь я должен воздержаться от продолжения, потому что для этого потребовались бы слишком большие личные жертвы».
В последней главе Фрейд представляет «психологию процессов сна», которая, по сути дела, является его определением механизмов работы мозга. Сон напоминает невротический симптом. И тот и другой возникают под действием бессознательного желания, появившегося в раннем детстве и все время подавлявшегося. Идеи, которые он обсуждал с Флисом за пять лет до того — о разуме человека как о механизме, который использует энергию, путешествующую по мозгу, — все еще оказывают на него влияние, но теперь Фрейд видит в желаниях горючее для этого процесса — фактически, для жизни. «Удовольствие» борется с «неудовольствием». Сила, которая приводит в действие машину разума, — это желание и только желание, вызывающее напряжение, которое мозг стремится снять, чтобы высвободить излишки энергии и вернуться в уравновешенное и спокойное состояние.
Все это было изложено образным, почти художественным языком, хотя и было представлено как научное положение. Фрейд создал теоретическую основу, которую впоследствии изменял, но от которой уже не отказывался. «Первичным процессом», скрывающимся где-то на заднем плане, стало бессознательное. «Вторичный процесс» — это наше сознательное мышление, которое осознает реальность и необходимость в регулировании поведения, в отличие от жадного бессознательного, которое не хочет ограничивать себя ни в чем. Противоречие между желаемым и действительным делает нашу психическую жизнь именно такой, какая она есть. Фрейд и в последние дни жизни все еще пытался объяснить сложности этого взаимоотношения.
Отзывы, полученные на книгу, разочаровали его. Были положительные оценки, но ему, возможно, казалось, как считают многие исследователи, что он вложил в книгу всю свою душу и заслуживает большего признания. Для современников он был всего лишь очередным невропатологом, написавшим книгу.
Месяц спустя после публикации он все еще ждал отзывов на книгу. Он был рад сообщению Флиса о том, что в Берлине его читают не меньше десяти людей, уверенный, что и в Вене тоже найдутся читатели. «Время последователей еще не пришло, — добавляет Фрейд. — Слишком много нового и невероятного и слишком мало строгих доказательств». Это значит, он уже рассчитывал на появление учеников. Вскоре после этого он прочитал рецензию в журнале «Настоящее время». Статья была, на его вкус, слишком невыразительной, но ему понравились слова «его новаторская работа».
Зима в том декабре была суровой. По вечерам Фрейд сидел внизу в кабинете, «клетушке», где от холода с трудом мог писать. В честь Нового года (и нового века) он послал Вильгельму малопонятное стихотворение, посвященное рождению второго сына Флиса. В этом стихотворении счастливый отец превозносится за использование своих теорий биоритмов для контроля рождаемости и сдерживания «силы женского пола». Быть может, Фрейд сидел в то время в своей «клетушке» с бутылкой рождественской марсалы и размышлял об остатках своей половой жизни и о том, как все могло быть иначе, если бы не эти беременности, ставшие настоящим бедствием.
8 января 1900 года Фрейд снова пишет в Берлин:
Новый век, самое интересное в котором для нас, может быть, то, что именно в нем мы умрем, не принес мне ничего, кроме глупой рецензии в «Цайт» [популярной ежедневной газете Вены] Буркхарда, бывшего директора городского театра. Рецензия отнюдь не лестная, на редкость лишенная понимания и — что самое худшее — будет продолжена в следующем номере.
Почти все сны взрослых, по мнению Фрейда, посвящены сексу, а желания, вызывающие их, — эротические. Понять их сложно, и в этом состоит задача психоанализа. Идеи Фрейда о снах, однако, относились не только к невротикам, нуждающимся в лечении и анализе. Теория сновидений применима и к обычным людям. Книга «Толкование сновидений» была предназначена не только для профессионалов, но и для обычных образованных людей.
Почти вся книга была написана в 1899 году на основе более ранних черновиков. Она составила двести пятьдесят тысяч слов — самый крупный труд Фрейда. Практика Фрейда от этого страдала, и в какой-то момент, обеспокоенный тем, что ему придется жить на заработанные ранее деньги, он начал задумываться о том, не провести ли следующее лето в качестве врача в новой клинике для неврастеников в Кобленце, над «Бельвю». Для него работа там была бы унизительна, но в 1899 году самым важным Фрейд считал свою книгу.
Это было время, когда он стал употреблять спиртное, утверждая, что это нужно ему, пока он пишет. Его обычная точка зрения выражалась приблизительно так, как в этом письме от 1896 года: «Капля алкоголя делает меня совершенно глупым». Но в декабре 1898 года, усталый, измученный необходимым чтением литературы о сновидениях, он пишет Флису, что иногда ему нужно немного вина, «пусть даже это и не напиток из Леты», но он «стыдится того, что приобрел новый порок». В течение следующего года порок, если его можно считать таковым, прогрессировал и достиг пика в июле, когда Фрейд писал о своих сложностях с книгой и добавлял:
Я не могу прожить больше двух часов в день, не прибегнув к помощи друга марсалы [сорт вина]. «Он» внушает мне мысль, что все не так мрачно, как мне кажется, когда я трезв.
Какие «мрачные вещи» привили ему вкус к алкоголю? Написание книги было сложным с интеллектуальной точки зрения хотя бы потому, что теперь он писал очень быстро. С другой стороны, Фрейд писал легко, и его колебания пропадали, как только он подносил перо к бумаге. Его настроение и здоровье, возможно, иногда зависели от работы — может, и сам предмет лишал его уверенности и вызывал потребность в утешении? В молодости он поддерживал себя кокаином (к которому иногда прибегал и в середине 1890-х). Зачем же сейчас ему нужна была помощь?
Почти все, что он написал летом 1899 года, было сделано в сельском доме в Баварии, у самой австрийской границы. Поодаль находилась живописная деревушка под названием Берхтесгаден. Путешествий в Италию больше не было, разве что семья долго пробыла в этом сельском доме, в то время как Фрейд в основном оставался один в комнате на первом этаже с видом на горы, или снаружи, в беседке. Некоторые античные статуэтки переехали туда вместе с ним в качестве пресс-папье: «Мои старые и грязные боги, — писал он лишенному романтизма Флису, — о которых ты столь низкого мнения».
Он писал последние главы и отсылал рукопись для распечатки с деревенской почты, где одновременно получал уже готовое начало и тут же отправлял Флису, комментариев которого ждал с нетерпением. «Каждая попытка написать книгу лучше, чем она получается, делает ее вымученной, — пишет Фрейд. — Так что в книге будет 2467 ошибок, и я их оставлю». (Позже он определил бессознательные причины, заставившие его выбрать именно это число 24 — потому, что ему было двадцать четыре года, когда он встретил генерала, об уходе которого на пенсию он прочитал в 1899 году, как раз перед тем, как писать то письмо Флису, 67 — потому, что в то время Фрейду было сорок три, а сорок три плюс двадцать четыре равняется шестидесяти семи, что означало, что он не прекратит работу до этого возраста и перед ним еще двадцать четыре продуктивных года — все это прекрасный образец нумерологического суеверия).
Вторую неделю сентября он провел там же. Последняя глава — теоретический обзор — била наконец закончена. В тех же местах были Брейеры, и «мы не можем не встречаться ежедневно, причем дамы с обеих сторон демонстрируют огромную нежность друг к другу. Еще одна причина жалеть, что я не где-нибудь в другом месте». Уже наступила осень, и в предгорьях лежал снег. Пора было возвращаться в Вену, чтобы прожить еще один год этой странной жизни".
В тот день, когда Фрейд прибыл домой, его ждал еще один почтовый пакет с отпечатанной частью рукописи. Он пишет Флису о «вычурных фразах» с «обилием уклончивых заявлений и опасливых идей», которые говорят о «недостаточном владении материалом». Теперь, когда работа была завершена, не шло и речи о «друге марсале», но Фрейд по-прежнему относился к этой работе с неловкостью.
Фрейд сделал себя центром книги, потому что его собственный опыт должен был доказывать теорию. Он никогда не забывал упомянуть о своей собственной жизни, а в этом случае мог продемонстрировать пользу психоанализа для познания самого себя. Книгу часто отмечают за смелые автобиографические строки. Фрейд действительно выражался более открыто, чем большинство людей. Но и тому, чем он мог поделиться с читателями, был предел.
Проблемой, как он объясняет в книге, было написать о снах «нормальных» людей. Если он использует сны пациентов, то должен ограничиваться невротиками и исследовать только их случаи. Его друзья рассказывали ему свои сны, но без сопровождения анализа это были всего лишь рассказы. Ему оставались лишь его собственные сны, которые предлагали «обширный и подходящий материал, подученный от приблизительно нормального человека». (Фрейд выражался осторожно. Насколько невротичным может быть человек, в то же время оставаясь нормальным?) Решив использовать свои сны, он вынужден был преодолеть свое нежелание открыть «так много интимных подробностей о своей психической жизни». Предел, которым он себя ограничивает, приводится в примечании:
Я должен добавить… что в очень немногих случаях я даю полную интерпретацию своих снов, насколько мне это известно. Я, вероятно, имею основания не слишком полагаться на скромность читателей.
В другом месте книги он пишет о неизбежных «искажениях» в толковании сна. Как мы знаем, в его анализах есть пробелы — взять тот же сон об инъекции Ирме или прогулке по лестнице полуодетым, когда сексуальные импликации игнорируются. Если у кого-то возникало желание осудить такую сдержанность, Фрейд резко отвечал на это: «Я бы посоветовал ему попробовать быть более открытым, чем я». Когда много лет спустя Юнг высказал свое неодобрение этой сдержанности, Фрейд оправдался тем, что сказал: «Я просто не могу демонстрировать большей наготы перед читателем».
Что именно Фрейд оставил за пределами книги, остается загадкой для современных исследователей. Его нежелание дать полный анализ снов создало аномалию внутри самой книги. Возможно, именно это было проблемой, заставлявшей его пить во время написания книги. Дилемма раскрытия личных тайн заметна в переписке с Флисом. В июне 1898 года Фрейд расстраивается по поводу сна (возможно, с участием Марты), который, по утверждению Флиса, нельзя было публиковать. Фрейд с сожалением отказался от этого сна со словами: «Как ты знаешь, красивый сон и отсутствие пристойности не всегда совпадают». В следующем мае, когда работа над книгой была в полном разгаре, он сообщал Флису, что решил не использовать «прикрытий»; и в то же время, как ом пишет, он не мог отказаться ни от какого материала. Он не видел выхода.
К этому времени книга всецело поглотила его. «Ни одна работа не была настолько моей, — пишет он, — моей кучей компоста, моим саженцем». Но несмотря на то, что он утверждал, будто освободился от традиций, Фрейд был вынужден идти на уступки. Флис играл роль цензора. Посылая ему в августе 1899 года просмотренную и отпечатанную рукопись из Берхтесгадена, Фрейд писал: «Я вставил много новых снов, которые, я надеюсь, ты не вычеркнешь». Они были «просто humana и humaniora [о людях и их заботах], ничего действительно интимного, то есть личного и сексуального». Настоящим цензором для Фрейда был он сам.
Необходимость «подчистки» книги, вероятно, заставила его написать статью «Покрывающие воспоминания», представляющую собой скрытую автобиографию. Он написал ее за неделю до Троицы в 1899 году — незадолго до того, как он рассказал Флису о дилемме, связанной с «прикрытиями» в «Толковании Сновидений». Статья появилась в одном медицинском журнале в сентябре, за два месяца до выхода книги. Когда Фрейд стал более известен, он попытался, правда безуспешно, сделать ее недоступной читателю. Сама его несдержанность в написании этой статьи говорит о том, как сильно было желание избавиться от груза известной дилеммы.
«Покрывающие воспоминания» — это та самая история о детях на цветочном лугу, которая в 1947 году была признана отражением событий детства самого Фрейда. Нет письма Флису, в котором Фрейд поверял бы ему этот секрет. Суть статьи в диалоге между Фрейдом и анонимным пациентом, лечащимся от «небольшой фобии», то есть им самим. Нам не сообщается, взяты ли воспоминания о детстве из снов пациента, но вероятно, что это именно так. Личные фантазии, связанные со сном, делали материал слишком опасным для того, чтобы использовать его в книге. В «Толковании сновидений» Фрейд не умалчивает о своих недостатках, но половая сфера оставалась закрытой, поэтому эти вопросы отразились в «Покрывающих воспоминаниях».
Первые экземпляры книги о сновидениях появились еще до конца октября, в то время как за месяц до того Фрейд еще редактировал ее. Дата публикации — 4 ноября 1899 года, хотя на титульном листе стоит 1900 год. Издатель, Дойтике, опубликовал шестьсот экземпляров и за первый месяц продал немногим более ста. Второй сын Фрейда, Оливер, которому в то время было восемь лет, тем ноябрем проходил мимо книжного магазина Дойтике. В окне была выставлена книга, и Фрейд сказал «Вот та книга, которую я заканчивал летом». Это отпечаталось в памяти мальчика, как и хотел его отец.
В книге предмет освещается довольно широко, Фрейд постоянно использует контрасты, переходя от врачебных историй к философским размышлениям, от признаний к художественным отступлениям. Теперь никто таких книг не пишет, и очень немногие читают, разве что из любопытства. Это как удивительный музейный экспонат, спрятанный за толстым стеклом, открытый на странице, известной образованному туристу (только таких Фрейд признавал), сон об Ирме или то место, где Фрейд впервые говорит о царе Эдипе и власти судьбы: «Судьба всех нас, наверное, в том, чтобы направить наши первые сексуальные импульсы на мать, а первую ненависть и пожелание смерти — на отца». (Он имел в виду «всех нас, мужчин», потому что, согласно его теории, девочки тянутся к отцам и хотят убить матерей, хотя в 1900-е годы значение имели только мальчики).
Книга начинается с обзора научной литературы, а затем автор переходит к методам толкования снов, где тут же делает упреждающий удар в адрес традиционных идей «философов и психиатров», которые считают сны не заслуживающими внимания помрачениями ума. Обывательское представление о снах, «созданное неким смутным ощущением», предполагает, что каждый сон, напротив, обладает значением, хотя оно может быть скрыто. Фрейд соглашается:
Здесь перед нами снова встает один из не таких уж редких случаев, в которых древнее и живучее представление является более близким к истине, чем мнение, преобладающее в современной науке. Я должен заявить, что сны действительно имеют значение и их можно истолковать с помощью научной процедуры.
Это заявление задает тон всей остальной книге. Решив во что бы то ни стало доказать, что психоанализ как метод достаточно научен и заслуживает уважения, Фрейд придает своей системе толкования снов научность. Но с годами детали его метода, сложные и разнообразные, потеряли большую часть своего значения. Осталось лишь то, что менее поддается точному определению: идея Фрейда о том, что в снах мы связываемся сами с собой, что они основаны на нашей реальной жизни и воспоминаниях. В этом заключается основная мысль «Толкования сновидений».
Фрейд описывает в книге метод «свободных ассоциаций», направленный на стимулирование «критического самонаблюдения», которое происходит легче, если пациент лежит в «расслабленном состоянии» — отсюда и кушетка. Принцип исполнения желания, как показывает Фрейд, это не простые мечты о том, что будет утолена какая-то физическая потребность — как, например, приснившийся стакан воды, после чего человек просыпается и обнаруживает, что хочет пить. Фрейд допускает, что «скрытое значение», объясняющее сон, «в каждом конкретном случае нужно подтверждать заново». Другими словами, общего доказательства его положений не может быть.
У интерпретатора, согласно Фрейду, много задач. «Внешнее» содержание сна — то, чему он как будто посвящен, зачастую события предшествующего дня, — нужно отличать от «латентного», истинного значения, берущего начало в желании, которое видевший сон человек может осознать только с помощью психоанализа. Акт сна заключается в «деятельности сновидения», выполняемой видящим сон. Люди превращают «скрытое» и опасное в «явное» и относительно безвредное, то, что они вспоминают при пробуждении. Такая бессознательная цензура исключает неприемлемые желания, которые обеспокоили бы видевшего сон и пробудили бы его, если бы не были изменены. Сновидения — хранители сна, цель которых — продолжить это состояние. «Мы видим сны, — пишет Фрейд Флису, — чтобы не приходилось просыпаться».
Фрейд видел в себе и во всех остальных непреклонное «другое я», скрытое в глубине, ребенка с неусмиренными желаниями, который стремится, пока мы спим, выйти на свободу. Сладострастные желания к одному из родителей и желание смерти второго тоже таятся там; есть там и яростная ревность к братьям и сестрам. Даже сны о собственной наготе имеют связь с детством, с тем временем, когда ребенку еще неизвестно чувство стыда — другими словами, с раем, который во сне можно посещать каждую ночь. «Рай, — пишет Фрейд, всегда стремившийся расширить область применения своих теорий, — это не более чем групповая фантазия о детстве отдельного человека».
В качестве иллюстраций, облегчающих восприятие материала, служили разные истории. Жена мясника, влюбленная в своего мужа, рассказала Фрейду, что во сне видела, будто она не может пригласить людей на ужин. Какое же желание может исполнять этот сон? Она любила гостей, а также любила свою кухню. В процессе анализа Фрейд обнаружил скрытые мысли, касающиеся одной ее знакомой, худощавой женщины, которая была с мясником в хороших отношениях, что вызывало ревность жены. Она утешала себя тем, что ее муж любит полных женщин, и это все объясняло: желанием жены мясника было не созывать гостей на ужин, потому что от этого ее худощавая подруга могла прибавить в весе.
Еще одна пациентка («самая умная из всех»), узнав, что в снах исполняются желания, увидела во сне отдых в деревне со своей свекровью. Как Фрейду уже было известно, она терпеть не могла свекровь. Но он ничуть не смутился, когда она хитро отметила, что сон отнюдь не исполнял ее желания, совсем наоборот. Фрейд знал, что у его пациентки есть другие причины сомневаться в его правоте. Сон всего лишь подтверждал ее подозрения, таким образом являясь исполнением желания доказать, что он неправ.
В более поздних переизданиях книги Фрейд разработал идею противоречивого желания", чтобы включить в исследование мазохистов, которые чувствовали потребность вызвать в себе мысленные страдания. Каким бы неприятным ни был сон, его можно было считать исполнением желаний, если он удовлетворяет мазохистским склонностям человека. Это похоже на обман. Сообразительный толкователь всегда может приспособить сны к теории, выбирая нужное ему среди свободных ассоциаций. Такая изобретательность в методах, возможно, являющаяся частью стремления Фрейда придать своей работе большее наукообразие, сегодня уже не в моде. Современные аналитики скорее сказали бы, что цель поиска свободных ассоциаций со снами — помочь пациентам сосредоточиться на мыслях о самих себе.
Символизм снов, который обычно считают важнейшей частью психоанализа, в издании 1900 года практически не упоминается. Фрейд дополнил этой идеей книгу лишь десять лет спустя, после того как его коллега Вильгельм Штекель разработал эту идею. Найти пенис во сне было не так уж сложно. Соответствующий ярлык тут же получили палки, ножи, зонты, а также более неожиданные предметы: молотки, женские шляпки, скобы в лапках («возможно, потому, что стопку бумаги двигали по ним вверх-вниз»), галстуки, воздушные корабли и змеи. Сигары почему-то в этот список не попали.
Комнаты оказались женщинами, а шкаф — женской утробой. Пейзажи, особенно с лесом или мостом, тоже могли представлять собой гениталии. Спуск или восхождение по лестнице означали половой акт («последовательность ритмичных движений», как объяснял Фрейд, «с увеличивающейся одышкой»). Лысение и выпадение зубов, с другой стороны, были очевидными символами кастрации. Возможно, сначала Фрейд не говорил о символах, поскольку его бессознательное предостерегало о том, что подобный универсальный ключ к разгадке тайн сна напоминает сонник и легко может быть осмеян.
Книга тем не менее во многом автобиографична. Почти все сны самого Фрейда, использованные в ней, относятся к годам, когда он либо планировал написание книги, либо уже писал ее. Если не считать вопросов секса, они не вызывали у него смущения — или же он удачно скрывал свои чувства. Сны были экспериментальным материалом, его жизнь — лабораторией. Он не выражал это такими же словами, но в нем чувствуется несомненное удовлетворение по поводу того, что он, вопреки традиционным представлениям, может читать в душах людей и самого себя.
Ему снилось, что он препарирует свои ноги и таз. Этот сон был посвящен самоанализу. Ему снилось, что умерли его коллеги, но он остается в живых, как он саркастически говорит, единственный негодяй среди толпы благородных современников". Ему снился Рим, потому что он со временем стал означать неисполненные желания. В снах появлялся Джон Фрейд и их враждебно-дружеские отношения. Не забыл он и про дядю Иосифа-фальшивомонетчика и про своих родителей.
Одной летней ночью 1898 года, путешествуя на поезде из Вены в Аусзее, где его уже ждала семья, он видел во сне своего отца. В вагоне не было коридора, и он не мог воспользоваться туалетом. Сон заканчивался тем, что Фрейд отдает стеклянную утку какому-то слепцу на станции. В это время он проснулся и почувствовал желание помочиться. Этим слепым человеком был его отец. Фрейд как будто мстил себе за случай, произошедший, когда ему было семь лет:
Однажды вечером, перед тем как отправиться спать, я проигнорировал правила, установленные скромностью, и подчинился зову природы в спальне родителей, в то время как они там присутствовали. Мой отец упрекнул меня, сказав «Из этого мальчика ничего не выйдет». Должно быть, это нанесло жестокий удар по моему честолюбию, потому что эта сцена тем или иным образом постоянно появляется в моих снах и связывается с перечислением моих достижений и успехов, как будто я хочу сказать: «Вот видишь, из меня все-таки кое-что вышло».
Эта сцена, согласно анализу Фрейда, скрывалась за последним эпизодом сна,
в котором — месть, конечно — роли менялись. Старик теперь мочился передо мной, совсем так, как я когда-то делал в детстве. Более того, я смеялся над ним, мне пришлось дать ему утку, потому что он был слеп, и я упивался тем, как это тесно связано с моими открытиями в области теории истерии, которыми я так горжусь.
Фрейд спросил себя, какую же тайну скрывал этот сон. И ответил: это просто «абсурдная мания величия, которая давно была подавлена в моей реальной жизни». Так что это был сон о хвастовстве. В нем присутствовали и другие мотивы, но Фрейд не мог рассматривать их «в связи с цензурой».
Когда ему приснились три женщины на кухне, анализ привел его в лабиринт ассоциаций, среди которых оказалось и детское воспоминание о том, как мать показывает ему отшелушившуюся кожу с руки как свидетельство смертности человека. Свободные ассоциации Фрейда привели его к пище, безумию, голоду и кокаину, но «здесь я должен воздержаться от продолжения, потому что для этого потребовались бы слишком большие личные жертвы».
В последней главе Фрейд представляет «психологию процессов сна», которая, по сути дела, является его определением механизмов работы мозга. Сон напоминает невротический симптом. И тот и другой возникают под действием бессознательного желания, появившегося в раннем детстве и все время подавлявшегося. Идеи, которые он обсуждал с Флисом за пять лет до того — о разуме человека как о механизме, который использует энергию, путешествующую по мозгу, — все еще оказывают на него влияние, но теперь Фрейд видит в желаниях горючее для этого процесса — фактически, для жизни. «Удовольствие» борется с «неудовольствием». Сила, которая приводит в действие машину разума, — это желание и только желание, вызывающее напряжение, которое мозг стремится снять, чтобы высвободить излишки энергии и вернуться в уравновешенное и спокойное состояние.
Все это было изложено образным, почти художественным языком, хотя и было представлено как научное положение. Фрейд создал теоретическую основу, которую впоследствии изменял, но от которой уже не отказывался. «Первичным процессом», скрывающимся где-то на заднем плане, стало бессознательное. «Вторичный процесс» — это наше сознательное мышление, которое осознает реальность и необходимость в регулировании поведения, в отличие от жадного бессознательного, которое не хочет ограничивать себя ни в чем. Противоречие между желаемым и действительным делает нашу психическую жизнь именно такой, какая она есть. Фрейд и в последние дни жизни все еще пытался объяснить сложности этого взаимоотношения.
Отзывы, полученные на книгу, разочаровали его. Были положительные оценки, но ему, возможно, казалось, как считают многие исследователи, что он вложил в книгу всю свою душу и заслуживает большего признания. Для современников он был всего лишь очередным невропатологом, написавшим книгу.
Месяц спустя после публикации он все еще ждал отзывов на книгу. Он был рад сообщению Флиса о том, что в Берлине его читают не меньше десяти людей, уверенный, что и в Вене тоже найдутся читатели. «Время последователей еще не пришло, — добавляет Фрейд. — Слишком много нового и невероятного и слишком мало строгих доказательств». Это значит, он уже рассчитывал на появление учеников. Вскоре после этого он прочитал рецензию в журнале «Настоящее время». Статья была, на его вкус, слишком невыразительной, но ему понравились слова «его новаторская работа».
Зима в том декабре была суровой. По вечерам Фрейд сидел внизу в кабинете, «клетушке», где от холода с трудом мог писать. В честь Нового года (и нового века) он послал Вильгельму малопонятное стихотворение, посвященное рождению второго сына Флиса. В этом стихотворении счастливый отец превозносится за использование своих теорий биоритмов для контроля рождаемости и сдерживания «силы женского пола». Быть может, Фрейд сидел в то время в своей «клетушке» с бутылкой рождественской марсалы и размышлял об остатках своей половой жизни и о том, как все могло быть иначе, если бы не эти беременности, ставшие настоящим бедствием.
8 января 1900 года Фрейд снова пишет в Берлин:
Новый век, самое интересное в котором для нас, может быть, то, что именно в нем мы умрем, не принес мне ничего, кроме глупой рецензии в «Цайт» [популярной ежедневной газете Вены] Буркхарда, бывшего директора городского театра. Рецензия отнюдь не лестная, на редкость лишенная понимания и — что самое худшее — будет продолжена в следующем номере.