Страница:
Фрейд добавил, что не рассчитывает на признание, «по крайней мере, не при жизни», подчеркивая, что ему приходится «обсуждать малоизученные вопросы с людьми, которых я опередил на десять-пятнадцать лет и которые меня не догонят».
Более по вкусу пришлась Фрейду рецензия, появившаяся в том месяце в берлинском еженедельнике «Народ» под авторством непрофессионала, Дж. Дж. Давида. Давид был знаком с Фрейдом, который однажды назвал его «несчастным человеком и сравнительно неплохим поэтом». В этой рецензии автор и не пытался дать «научную» оценку книге. Внимание Давида привлек таинственный подтекст книги, «тайные голоса в груди», то, как история Эдипа, «одно из величайших творений поэзии всех времен», берет начало в «темных тенях ранней сексуальности между родителями и детьми, по мнению Фрейда». Фрейд нашел эту рецензию «доброжелательной и проницательной», хоть и немного многословной". Давид стал первым из многочисленных поэтов, увидевших во Фрейде больше, чем ученые.
Одним из первых приверженцев теории стал и Артур Шницлер. Похоже, он взялся читать книгу для удовольствия, а не с целью написать рецензию, и отметил это в своем дневнике в марте. Благодаря книге, как написал он, его сны стали «точнее» и в них часто стал появляться сам Фрейд.
Врачи тоже отреагировали на книгу, хотя иногда цитировали ее лишь с целью критики. Венский профессор, доктор Райман, рассказал студентам, что «один коллега» пользуется свойством больных выкладывать свою душу и зарабатывает на этом деньги. Но медики-рецензенты, по крайней мере в Германии, если не в Австрии, отнеслись к Фрейду серьезно, используя для описания книги слова, обычно выражающие сдержанную похвалу: «изобретательно», «правдоподобно», «вызывает интерес». Как правило, они не подходили серьезно к упоминанию Фрейда об эдиповом отношении детей к родителям и о начале половой жизни в детстве. Фрейд сам не особенно хорошо владел этой темой. В «Толковании сновидений» есть хорошо известное место, в котором он отмечает, что «мы превозносим счастливую пору детства, потому что ребенку неведомы половые желания». Это заявление противоречит сказанному на сто страниц выше.
Эта книга — кредо человека в переломный момент жизни, определяющее его жизненную позицию. «Мне уже становится неважно, понравится людям книга о снах или нет, — пишет Фрейд Флису в июле 1900 года. — Сам я не нашел ничего, что нужно было бы там исправить. Все верно и, без сомнения, остается верным».
И век спустя книга привлекает любопытных читателей, которые восхищаются ее репутацией, но с трудом могут ощутить дух автора. Идея о сне как о неизменном исполнении желаний уже давно сама стала сном, мечтой, в которую мало кто верит. В 1950-х годах наука смогла выделить два вида сна: один — фактически лишенный сновидений, второй — перемежающийся периодами активности мозга, связанной со снами. Эта схема не соответствует теории, согласно которой сновидения — хранители сна. Мы видим сны не для того, чтобы спокойно продолжать спать, а скорее для того, чтобы они помогли нам переработать информацию.
Даже если это так, потоки воспоминаний, незваные и тревожные, посещающие нас в снах, должны означать большее, чем обычную прочистку мозга, чтобы на следующий день он был в хорошей форме. Аналитик и писатель Чарльз Райкрофт приводит убедительные аргументы в пользу того, что сон — это деятельность воображения, которая подразумевает «существование некоего психического единства, более занятого всей жизнью и судьбой отдельного человека, чем его сознательное 'я' с его поглощенностью повседневными заботами и мелкими происшествиями». Сны, с такой точки зрения, это «кратковременные проблески ткани воображения человека, которая соткана из всех его воспоминаний, надежд, желаний и страхов».
Такое понимание снов близко многим из нас. Однажды мне приснилось, как горит дом, в котором я жил и был счастлив. Я видел, как провалилась его крыша. Сон сообщил мне то, что я знал, но не мог себе в этом признаться: некий период в моей жизни подошел к концу. Возможно, сны Фрейда могли бы стать частью такой теории.
В книге «Толкование сновидений» есть не только подробно изложенная теория и попытки раз и навсегда объяснить природу сна. Фрейд жил и работал в менее свободном обществе, чем наше, но у него хватило смелости, чтобы отнестись серьезно к бессмысленным и неприличным фрагментам снов и с их помощью пролить свет на человеческую природу. Он всегда стремился к недостижимому. Для того чтобы понять это, не обязательно воспринимать Эдипа и все остальное буквально.
Вскоре после публикации книги о сновидениях, ожидая хора одобрений, который так и не раздался, Фрейд пишет Флису:
Я, по сути дела, не ученый, не наблюдатель, не экспериментатор, не мыслитель. По темпераменту я всего лишь конкистадор — авантюрист, если хочешь, чтобы я это перевел, — со всеми любопытством, отвагой и целеустремленностью, характеризующими таких людей.
Те, кто стремится оправдать его, говорят, что Фрейд выражается здесь с иронией. Но это похоже на истинное признание.
Более по вкусу пришлась Фрейду рецензия, появившаяся в том месяце в берлинском еженедельнике «Народ» под авторством непрофессионала, Дж. Дж. Давида. Давид был знаком с Фрейдом, который однажды назвал его «несчастным человеком и сравнительно неплохим поэтом». В этой рецензии автор и не пытался дать «научную» оценку книге. Внимание Давида привлек таинственный подтекст книги, «тайные голоса в груди», то, как история Эдипа, «одно из величайших творений поэзии всех времен», берет начало в «темных тенях ранней сексуальности между родителями и детьми, по мнению Фрейда». Фрейд нашел эту рецензию «доброжелательной и проницательной», хоть и немного многословной". Давид стал первым из многочисленных поэтов, увидевших во Фрейде больше, чем ученые.
Одним из первых приверженцев теории стал и Артур Шницлер. Похоже, он взялся читать книгу для удовольствия, а не с целью написать рецензию, и отметил это в своем дневнике в марте. Благодаря книге, как написал он, его сны стали «точнее» и в них часто стал появляться сам Фрейд.
Врачи тоже отреагировали на книгу, хотя иногда цитировали ее лишь с целью критики. Венский профессор, доктор Райман, рассказал студентам, что «один коллега» пользуется свойством больных выкладывать свою душу и зарабатывает на этом деньги. Но медики-рецензенты, по крайней мере в Германии, если не в Австрии, отнеслись к Фрейду серьезно, используя для описания книги слова, обычно выражающие сдержанную похвалу: «изобретательно», «правдоподобно», «вызывает интерес». Как правило, они не подходили серьезно к упоминанию Фрейда об эдиповом отношении детей к родителям и о начале половой жизни в детстве. Фрейд сам не особенно хорошо владел этой темой. В «Толковании сновидений» есть хорошо известное место, в котором он отмечает, что «мы превозносим счастливую пору детства, потому что ребенку неведомы половые желания». Это заявление противоречит сказанному на сто страниц выше.
Эта книга — кредо человека в переломный момент жизни, определяющее его жизненную позицию. «Мне уже становится неважно, понравится людям книга о снах или нет, — пишет Фрейд Флису в июле 1900 года. — Сам я не нашел ничего, что нужно было бы там исправить. Все верно и, без сомнения, остается верным».
И век спустя книга привлекает любопытных читателей, которые восхищаются ее репутацией, но с трудом могут ощутить дух автора. Идея о сне как о неизменном исполнении желаний уже давно сама стала сном, мечтой, в которую мало кто верит. В 1950-х годах наука смогла выделить два вида сна: один — фактически лишенный сновидений, второй — перемежающийся периодами активности мозга, связанной со снами. Эта схема не соответствует теории, согласно которой сновидения — хранители сна. Мы видим сны не для того, чтобы спокойно продолжать спать, а скорее для того, чтобы они помогли нам переработать информацию.
Даже если это так, потоки воспоминаний, незваные и тревожные, посещающие нас в снах, должны означать большее, чем обычную прочистку мозга, чтобы на следующий день он был в хорошей форме. Аналитик и писатель Чарльз Райкрофт приводит убедительные аргументы в пользу того, что сон — это деятельность воображения, которая подразумевает «существование некоего психического единства, более занятого всей жизнью и судьбой отдельного человека, чем его сознательное 'я' с его поглощенностью повседневными заботами и мелкими происшествиями». Сны, с такой точки зрения, это «кратковременные проблески ткани воображения человека, которая соткана из всех его воспоминаний, надежд, желаний и страхов».
Такое понимание снов близко многим из нас. Однажды мне приснилось, как горит дом, в котором я жил и был счастлив. Я видел, как провалилась его крыша. Сон сообщил мне то, что я знал, но не мог себе в этом признаться: некий период в моей жизни подошел к концу. Возможно, сны Фрейда могли бы стать частью такой теории.
В книге «Толкование сновидений» есть не только подробно изложенная теория и попытки раз и навсегда объяснить природу сна. Фрейд жил и работал в менее свободном обществе, чем наше, но у него хватило смелости, чтобы отнестись серьезно к бессмысленным и неприличным фрагментам снов и с их помощью пролить свет на человеческую природу. Он всегда стремился к недостижимому. Для того чтобы понять это, не обязательно воспринимать Эдипа и все остальное буквально.
Вскоре после публикации книги о сновидениях, ожидая хора одобрений, который так и не раздался, Фрейд пишет Флису:
Я, по сути дела, не ученый, не наблюдатель, не экспериментатор, не мыслитель. По темпераменту я всего лишь конкистадор — авантюрист, если хочешь, чтобы я это перевел, — со всеми любопытством, отвагой и целеустремленностью, характеризующими таких людей.
Те, кто стремится оправдать его, говорят, что Фрейд выражается здесь с иронией. Но это похоже на истинное признание.
Глава 16. «Оговорки по Фрейду»
В 1900 году Фрейду крайне не везло. Его мучило чувство неудовлетворенности. Он завидовал Флису, богатому и уверенному, процветавшему в своем прогрессивном городе, а письма, которые он слал в Берлин, были пронизаны жалостью к себе. То, что он знал себя, не помогало ему справиться с «невротическими колебаниями настроения», как он их называл — равно как и с тревогой по поводу денег: «Я чувствую себя опустошенным», «Моя спина заметно согнулась». Каким же он был глупцом, что мечтал о свободе и благополучии, — стонет он, — просто потому, что написал книгу о сновидениях!
Он зарабатывал довольно большие деньги — пятьсот флоринов в неделю. Если это и поднимало его настроение («деньги для меня — веселящий газ», как однажды сказал он Флису), эффект был преходящим. Тяжелая работа с пациентами вызывала в нем чувство усталости и тоску по «солнцу, цветам, синей воде, совсем как в молодости». Как многие врачи, он не питал к пациентам особенно теплых чувств и видел в них своих «мучителей». Свободное время он описывает с горькой иронией. Он — «ищущий удовольствий обыватель», который посвящает себя фантазиям, игре в шахматы и чтению английских романов. Крепкие сигары он себе не позволял, алкоголь (как он решил) ему не помогал, что же касается плотских удовольствий, «я перестал заводить детей».
Если бы у него было больше денег или было бы с кем поехать в Италию этим летом… Если бы он только мог избавиться от утомительной дружбы Брейера! Он хочет купить металлическую шкатулку, которую однажды видел в витрине магазина в центре Вены, но во время прогулок не может найти этот магазин, а посмотреть его адрес в телефонном справочнике постоянно забывает. Наконец он заставляет себя найти это место и обнаруживает, что магазин находится совсем рядом с тем зданием, где живут Брейеры. То есть — он в запретной зоне, и его бессознательное избегало этого места.
Если в письмах Фрейда все верно, он практически ничем в этот год не занимался — лишь вел полураститсльное существование, беспокоился и старел. День рождения в мае 1900 года он отметил со словами: «Да, теперь мне действительно сорок четыре — я старый, немного жалкий на вид еврей». Семья настояла на том, чтобы отпраздновать это событие, но Фрейд был очень занят присыпанием головы пеплом и сообщил Флису, что для него было бы «достойным наказанием», если «ни одна из неизведанных областей психической жизни, в которые я ступил первым, не будет носить моего имени и подчиняться моим законам».
Иногда меланхолия отступает. Когда создается впечатление, что научное сообщество наконец принимает Флиса с его идеями о периодичности, Фрейд мечтательно говорит, что было бы очень приятно увидеть, как критики друга возьмут свои слова обратно.
Такое злобное ликование, такая удовлетворенная жажда мести играет в моем случае важную роль. Пока мне редко выпадало отведать этого блюда. Так что я присоединяюсь к тебе.
Семья Фрейда начало лета провела в «Бельвю», куда он ежедневно ездил с Берггассе. Это место вызывало в нем приятные воспоминания о сне Ирмы. Он мечтал о мраморной табличке, которая когда-нибудь увековечит это событие. Больше его практически ничего не радовало, если не считать семейных дел, в частности, визита манчестерских Фрейдов — его сводного брата Эммануила с сыном Сэмом. Они олицетворяли собой другую жизнь, которую Зигмунд мог бы вести в сельской Англии, где евреям позволяли жить спокойно, а в городской ратуше не заседал мэр Люгер, раздувавший уголья расизма.
Эммануил «привез с собой настоящий глоток свежего воздуха, потому что он замечательный человек, живой и умственно энергичный, несмотря на свои шестьдесят восемь или шестьдесят девять лет. Он всегда был мне дорог». Сэму было тридцать пять — еще один интересный представитель английской ветви семейства. Гости поехали оттуда в Берлин, «теперь семейную штаб-квартиру», куда перебралась из Нью-Йорка Анна Бернейс с дочерьми. Фрейд увиделся со всеми троими в Вене и нашел их настоящими красавицами, развитыми не по летам, как американки, и очень обаятельными. Так иногда собственная семья производит на тебя хорошее впечатление".
Отчасти недовольство жизнью Фрейда было позой, защитной реакцией, суеверным нежеланием показать, что он счастлив. Флис знал об этом больше, чем остальные, потому что он уже много лет был доверенным лицом Фрейда. Фрейд испытывал в его дружбе чуть ли не физическую потребность. Трудно поверить, что он боялся Флиса, но, возможно, он боялся его потерять. Получив лестное письмо от Флиса, в котором тот, видимо, подчеркнул положительные стороны жизни в «прекрасном одиночестве», Фрейд отвечает (в мае 1900 года), что он бы не возражал, «если бы это не зашло так далеко и не относилось бы и ко мне и к тебе». Он добавляет:
Я знаю, если учитывать статистику человеческого горя, как мало человеку достается хорошего. Но ничто не заменит мне отношений с другом, которые так нужны части меня — возможно, более женственной части.
Фрейд восхищался Флисом как смелым ученым, новым Кеплером, который может изменить видение мира всеми людьми. Или же он хотел этим восхищаться. Возможно, Флис не отвечал ему тем же. Быть может, Фрейд был слишком большим романтиком для трезвого ученого Флиса.
Теория биологических ритмов и периодов, с точки зрения Флиса, была настоящей наукой, и Фрейд всегда признавал это, хотя его больше интересовало, как можно применить теорию к его семье: в какие дни дети могут заболеть, мужчины будут иметь наибольшие творческие способности, а женщины с наименьшей вероятностью могут забеременеть. Он интересовался именно этими «прекрасными нововведениями».
Некоторые идеи Флиса имели очень большое значение для Фрейда, в том числе понятие о сексуальности детей и внутренней бисексуальности человека. Но за восторженным вниманием Фрейда к идеям Флиса всегда стояло эмоциональное увлечение автором этих идей как человеком. Причем на уступки в этих отношениях шел именно Фрейд. Существует письмо от 1899 года, в котором он вспоминает прогулку возле Берхтесгадена, где «ты был, как обычно, слеп к красотам природы и вместо этого с пылом рассказывал о трубах Маннесманов [немецкое инженерное изобретение 1890-х годов]. В то время я почувствовал себя подавленным твоим превосходством».
Их отношения должны были скоро измениться. Возможно, им обоим пришло в голову, что психология одного и биология второго несовместимы, хотя в письмах они этого не упоминали. Летом 1900 года во время недолгого совместного отдыха в горах они поспорили о своих идеях. С этого момента дружба начала остывать.
По словам Флиса, причиной стал его друг. Фрейд никогда не говорил прямо об этой встрече. В письмах до ссоры содержится очень мало информации. В одном он говорит, что они начинают отдаляться круг от друга, и винит в этом расстояние, разделяющее их. В другом Фрейд выказывает раздражение тем, что друг советует ему узнать больше о назальной терапии.
Возможно, это недовольство вышло на поверхность, когда они встретились и Флис начал говорить то, что не нравилось Фрейду. Наверное, тому, что автор «Толкования сновидений» мог выслушивать от автора «Связи между носом и женскими половыми органами», существовал некий предел. Возможно, причины разрыва были более серьезными.
Друзья договорились о встрече за несколько недель. Они собирались провести вместе четыре дня, со вторника, 31 июля, до субботы, 4 августа, в австрийском Тироле под Инсбруком, до того как приедут «женщины» (предположительно, Марта и Минна) и Фрейд отправится с ними в Италию. Фрейд с Флисом отправились к альпийскому озеру Ахензее, расположенном на высоте девятисот метров над уровнем моря. Скорее всего, они сняли номера в одной из гостиниц на берегу озера, «Зеешпитц» или «Схоластика». Оттуда отдыхающие могли отправиться после завтрака к вершине и, пройдя еще около километра, оказаться там к полудню. Это была пустынная скалистая местность с крутыми склонами, с которых можно было сорваться, и глубоким озером у подножия гор, где можно было утонуть. Позже Флис говорил в частных беседах, что Фрейд хотел его там убить.
На людях, что вполне понятно, ничего подобного он не говорил. В своем повествовании о ссоре, опубликованном в 1906 году, Флис просто заявляет, что у Ахензее Фрейд «применил ко мне силу, что сначала показалось мне странным». Флис вспоминал, что к такому взрыву негодования Фрейда привели его слова о том, что на психику действуют «периодические процессы», они влияют на состояние ума пациента, а значит, ни внезапные ухудшения состояния, ни его улучшения нельзя приписать только психоанализу". Неудивительно, что это так вывело из себя Фрейда. Ему сказали, будто все, что он делает как психоаналитик, подчиняется всеобщей схеме биоритмов.
Флис видел в нем только завистливого коллегу во власти «личной вражды». Он упоминает, как однажды услышал от Фрейда такие слова: «Хорошо, что мы друзья. Иначе я бы лопнул от зависти, услышав, что в Берлине кто-то делает подобные открытия!» Флис, «пораженный», рассказал об этом своей жене Иде, которая любила Фрейда не больше, чем он ее.
Своей семье и по меньшей мере одному другу Флис рассказал другое: когда они гуляли у Ахензее, Фрейд хотел незаметно толкнуть его, чтобы тот упал или утонул, и выдать это за несчастный случай. Этот факт раскопал Питер Суэйлз, услышавший его от дочери Флиса в 1981-1982 годах, когда той было уже больше восьмидесяти. Еще два человека подтверждают, что Флис рассказывал об этом, и неизвестно, было ли это только предположением Флиса, или у Ахензее действительно что-то произошло. Если это всего лишь предположение, сразу ли оно пришло Флису в голову или только по прошествии времени?
Флис, обидчивый и агрессивный, какими иногда бывают слабые люди, возможно, страдал от мании преследования. Несколько лет спустя Фрейд говорил, что у Флиса «развился тяжелый случай паранойи после отказа от дружеских чувств по отношению ко мне» «Флис не единственный из бывших друзей Фрейда, впоследствии получивший такой удобный диагноз паранойи. Когда в дело вступал психоанализ, Фрейд не стеснялся в выражениях. Впрочем, иногда он отзывался о Флисе теплее. „Когда-то я его очень любил“, — писал он в 1911 году.». Но была ли это паранойя или осторожность? В «Толковании сновидений» описывается один сон Фрейда, намекающий на смерть Флиса. Фрейд даже упоминает о нем в одном из писем: «И я радуюсь тому, что пережил тебя; не правда ли, ужасная идея?»
Суэйлз, который считает, что паранойя Флиса была обоснована, находит более убедительные доводы в книге, опубликованной Фрейдом в следующем году, «Психопатология обыденной жизни». В книге содержится много историй, посвященных странностям человеческого поведения. Одна из них, вроде бы малопримечательная, касается нескольких дней летнего отдыха, которые он провел со своим «попутчиком». Суэйлз заключает, что этим «попутчиком» был Флис, все происходило в Ахензее, а эта история — не что иное, как часть скрытой автобиографии, которую Фрейд так любил вставлять в свои книги. В этом рассказе, по мнению Суэйлза, содержатся смутные намеки на их дружбу.
В одном месте Фрейд пишет, как он был в то утро поражен тем, что мой товарищ отверг мое предложение совершить довольно длительную прогулку, а также во время короткой прогулки отказался пойти по тропе, которую счел слишком крутой и опасной.
Суэйлз идет дальше и выдвигает предположение, что Фрейд упоминает «опасную тропинку» с целью запугать Флиса, который должен был прочесть книгу после ее выхода (сначала в психиатрическом журнале) в следующем, 1901 году. «Здесь перед нами, — говорит Суэйлз, — встает без прикрытия совершенно иной Фрейд, отличающийся от того, каким его представили биографы». Это достаточно смелое заявление, и Суэйлз доводит его до крайности, но история на озере Ахензее действительно весьма странная. Со снами и фантазиями Фрейда следует считаться.
За этими предполагаемыми фантазиями относительно друга и коллеги Вильгельма, следуют другие, касающиеся подруги и свояченицы Минны. В этом случае догадки играют еще большую роль. Питер Суэйлз интересовался и этой историей и упорно искал доказательства по фрейдовским «сусекам».
История о том, что у Фрейда с Минной был роман, существует довольно давно. Эрнест Джонс, писавший об их тесной дружбе, предполагал, что такое может прийти людям в голову, и заявил: «С обеих сторон не было никакого сексуального влечения». Возможно, Джонс знал, что слухи утверждают обратное, и настаивал на преданности Фрейда своей жене. Юнг утверждал, что ему точно известно о существовании связи от самой Минны. С формальной точки зрения это был бы инцест. Есть некоторые факты, говорящие о том, что это произошло — или что у Фрейда были фантазии на эту тему — ближе к концу того же лета 1900 года.
Минна потеряла надежду выйти замуж за четырнадцать лет до того, когда ее жених умер от туберкулеза. Она нашла себе работу гувернантки и «компаньонки», некоторое время жила с матерью в Гамбурге и смирилась с положением старой девы, как и многие женщины, но это сделало ее острее на язык. С 1896 года она поселилась с Фрейдами на Берггассе — бездетная тетушка, которая жила в своей комнате с громко играющим граммофоном и оказывала семье неоценимую помощь.
Говорят, Юнг, познакомившийся с ней в 1896 году, утверждал, что она «очень красива», но фотографии этого не подтверждают. Есть данные о том, что еще до женитьбы на Марте Фрейд писал сестре Розе в 1886 году, что Минна «очень некрасива и толста как гиппопотам». Это не отражало его истинных чувств, а если он и действительно так думал в тот момент, то явно находился под влиянием нетерпеливого ожидания брака с ее сестрой.
С самого начала Фрейд почувствовал духовную близость с Минной, которая не была под пятой матери, в отличие, как он считал, от Марты «Минна любит ее, но не жалеет», — говорил он своей невесте. Минна не собиралась стать и идеальной домохозяйкой. Если она выполняла работу по дому, ее скорее можно было увидеть с тряпкой в одной руке и книгой в другой. Идеальная домохозяйка нужна была Фрейду в виде Марты, и, будучи помолвленным со своей «маленькой женщиной», он уже говорил о том, какие хозяйственные качества хочет в ней найти — любовь к мебели, ленточкам, абажурам и кладовым.
У Минны были другие достоинства. В письмах Фрейда к ней не заметно чувства интеллектуального превосходства, сквозившего в письмах к Марте. Когда жених Минны умер, он посоветовал ей не пытаться поддерживать дружеские отношения с его семьей, потому что они наверняка винят в произошедшем ее. «Сожги письма, пока еще зима», — пишет он. Через восемь лет после женитьбы на одной сестре он называет вторую в письме Флису «моей ближайшей наперсницей». Это было еще задолго до того, как она переехала к ним на Берггассе, 19.
Все это лишь наводит на мысль о возможности эротического интереса, но ничего не доказывает, а биографы Фрейда не стремились исследовать этот вопрос. Лучше оставить Фрейда с Минной в покое — их восхищение друг другом, общие интеллектуальные интересы, совместный отдых — и не особенно задумываться о том, с чем могло быть связано такое тесное общение, когда они беседовали за завтраком, жаловались на плохие рессоры, вместе забирались на горные склоны, плавали на пароходах по озерам, в полдень стояли у руин замков, делились сардоническими шутками об англичанах за границей, дремали рядом в шезлонгах или прогуливались по террасе после ужина.
Летом 1900 года Минне было тридцать пять — в то время такой возраст воспринимался не таким молодым, как сейчас, и все же не был препятствием для энергичной и пылкой женщины, такой, с какими Фрейд часто сталкивался среди своих чрезмерно страстных истеричек. Самому Фрейду было сорок четыре, а слова в письме Флису «я перестал заводить детей», как полагают, закрывают обсуждение. Странно, но это обсуждение цензоры не убирали из первой публикации писем Флису, в то время как почти всю личную информацию, касающуюся секса, они вычеркнули. То, что Фрейд больше «не заводит детей», с самого начала должно было считаться благопристойным. Предположительно, эта фраза с библейским оттенком была эвфемизмом половых сношений, хотя, возможно, Фрейд имел в виду только то, что сказал, то есть то, что детей больше не будет, в отличие от удовольствия.
Что бы он ни имел в виду, логично было предположить, что человек, придававший такое значение сексу в своих работах, мог жить нормальной половой жизнью и после сорока четырех. Фактически, есть предположения, что он занимался любовью с Мартой даже в 1915 году, когда ему было пятьдесят девять (он упоминал об этом в неопубликованном анализе сна). Возможно, в период с 1896 года, после рождения Анны, последнего ребенка, до климакса у Марты, произошедшего уже в новом веке, он пользовался каким-то методом контрацепции. (В письме Флису в 1900 году упоминается запланированная на август поездка с Мартой, когда они должны «учесть дни, во время которых она неспособна получать удовольствие» — скорее всего, он говорит о неудобствах, связанных с менструацией. В июле его жене исполнялось тридцать девять).
Эдуард Хичман сделал необычное наблюдение Он был среди первых венских аналитиков и входил в окружение Фрейда с 1905 года. В марте 1954 года он писал Эрнесту Джонсу, по всей видимости, в ответ на его вопросы о сексуальной жизни Фрейда. Тогда ему было уже больше восьмидесяти, он жил в Америке, где занимался анализом и преподавал с 1940 года. «Я никогда не обращал внимания на его гениталии, — двусмысленно пишет он, — но однажды видел у него в брюках эрекцию после [психоаналитического] путешествия с хорошенькой женщиной». Это в биографию Джонса не вошло, как и его замечание о том, что «один коллега говорил мне, будто пациентки должны были прикрывать ноги, чтобы избежать сексуального возбуждения во время анализа [Фрейда]». Трудно оценить истинность этих воспоминаний пожилого человека. Но самая поразительная из историй Хичмана связана с Минной и описана в одном из писем о половой жизни Фрейда:
Однажды он дал мне открытое письмо, чтобы я отнес его Минне. Там было написано «Когда наступит вечер, мы вместе пойдем сквозь темноту. 15 июня 1923 года».
Этот год был для Фрейда переломным, когда изменилось его здоровье и вся жизнь. Возможно, эта записка Минне (оставил ли он ее незапечатанной, чтобы Хичман прочел ее и сделал соответствующие заметки?) была написана под влиянием указанных событий.
События лета 1900 года, касающиеся Фрейда и Минны, слабо отражены в письменных источниках. Проведя четыре дня с Флисом у Ахензее, Фрейд отправился в Италию с Мартой и, возможно, Минной. Они снова были в горах, совершали походы по ущельям и ледникам, но Марты, как обычно, надолго не хватило, и через неделю она вернулась в Вену к детям — без сомнения, в связи с днями, когда она была «неспособной к удовольствию».
Еще до отъезда Марты Фрейд встретил на отдыхе друзей из Вены. Он отправился с ними в Венецию, где они случайно встретили его сестру Розу с мужем, а после чего все вместе поехали в Южную Австрию к сестре Анне и ее «американским детям», отдыхавшим в то время у озера. Это была последняя неделя августа.
Дальнейшие события описываются в длинном письме, посланном Фрейдом Флису. В нем нет мрачных отголосков событий у Ахензее. Это просто подробный рассказ о путешествии, который он написал сразу же по возвращении в Вену.
И наконец — уже было 26 августа — пришло облегчение. Я хочу сказать, приехала Минна, с которой я поехал по долине Пустер…
Они провели почти две недели наедине в Северной Италии, опять же среди гор и озер. В маленьком городке Рива на озере Гарда они оставались пять дней «в божественном месте с прекрасным столом, наслаждались роскошью без сожалений и тревог». 8 сентября он отвез Минну на горный курорт Мерано, в австрийский Тироль, гае она должна была оставаться несколько недель или даже месяцев в связи с периодической инфекцией или слабостью легких. По словам Джонса, который мог перепутать года, Фрейд затем вернулся в Вену через Милан и (неизвестно почему) Геную. К 10 сентября Фрейд уже был в Вене.
Предположение, что Фрейд с Минной были любовниками во время этих тринадцати дней, исходит от Суэйлза. Тот в очередной раз использует все ту же уловку: берет автобиографичный текст Фрейда, ранее не вызывавший никаких подозрений, и расшифровывает его с помощью своих собственных фантазий, совсем как поступал сам Фрейд со снами. Текст — это все та же «Психопатология обыденной жизни», в которой Суэйлз нашел связь с Ахензее. В главе, названной «Забывание иностранных слов», рассказывается о разговоре с «одним образованным молодым человеком», с которым он познакомился на отдыхе летом 1900 года. Как и в «Покрывающих воспоминаниях», он использует диалог с анонимным лицом для иллюстрации положений психоанализа.
Он зарабатывал довольно большие деньги — пятьсот флоринов в неделю. Если это и поднимало его настроение («деньги для меня — веселящий газ», как однажды сказал он Флису), эффект был преходящим. Тяжелая работа с пациентами вызывала в нем чувство усталости и тоску по «солнцу, цветам, синей воде, совсем как в молодости». Как многие врачи, он не питал к пациентам особенно теплых чувств и видел в них своих «мучителей». Свободное время он описывает с горькой иронией. Он — «ищущий удовольствий обыватель», который посвящает себя фантазиям, игре в шахматы и чтению английских романов. Крепкие сигары он себе не позволял, алкоголь (как он решил) ему не помогал, что же касается плотских удовольствий, «я перестал заводить детей».
Если бы у него было больше денег или было бы с кем поехать в Италию этим летом… Если бы он только мог избавиться от утомительной дружбы Брейера! Он хочет купить металлическую шкатулку, которую однажды видел в витрине магазина в центре Вены, но во время прогулок не может найти этот магазин, а посмотреть его адрес в телефонном справочнике постоянно забывает. Наконец он заставляет себя найти это место и обнаруживает, что магазин находится совсем рядом с тем зданием, где живут Брейеры. То есть — он в запретной зоне, и его бессознательное избегало этого места.
Если в письмах Фрейда все верно, он практически ничем в этот год не занимался — лишь вел полураститсльное существование, беспокоился и старел. День рождения в мае 1900 года он отметил со словами: «Да, теперь мне действительно сорок четыре — я старый, немного жалкий на вид еврей». Семья настояла на том, чтобы отпраздновать это событие, но Фрейд был очень занят присыпанием головы пеплом и сообщил Флису, что для него было бы «достойным наказанием», если «ни одна из неизведанных областей психической жизни, в которые я ступил первым, не будет носить моего имени и подчиняться моим законам».
Иногда меланхолия отступает. Когда создается впечатление, что научное сообщество наконец принимает Флиса с его идеями о периодичности, Фрейд мечтательно говорит, что было бы очень приятно увидеть, как критики друга возьмут свои слова обратно.
Такое злобное ликование, такая удовлетворенная жажда мести играет в моем случае важную роль. Пока мне редко выпадало отведать этого блюда. Так что я присоединяюсь к тебе.
Семья Фрейда начало лета провела в «Бельвю», куда он ежедневно ездил с Берггассе. Это место вызывало в нем приятные воспоминания о сне Ирмы. Он мечтал о мраморной табличке, которая когда-нибудь увековечит это событие. Больше его практически ничего не радовало, если не считать семейных дел, в частности, визита манчестерских Фрейдов — его сводного брата Эммануила с сыном Сэмом. Они олицетворяли собой другую жизнь, которую Зигмунд мог бы вести в сельской Англии, где евреям позволяли жить спокойно, а в городской ратуше не заседал мэр Люгер, раздувавший уголья расизма.
Эммануил «привез с собой настоящий глоток свежего воздуха, потому что он замечательный человек, живой и умственно энергичный, несмотря на свои шестьдесят восемь или шестьдесят девять лет. Он всегда был мне дорог». Сэму было тридцать пять — еще один интересный представитель английской ветви семейства. Гости поехали оттуда в Берлин, «теперь семейную штаб-квартиру», куда перебралась из Нью-Йорка Анна Бернейс с дочерьми. Фрейд увиделся со всеми троими в Вене и нашел их настоящими красавицами, развитыми не по летам, как американки, и очень обаятельными. Так иногда собственная семья производит на тебя хорошее впечатление".
Отчасти недовольство жизнью Фрейда было позой, защитной реакцией, суеверным нежеланием показать, что он счастлив. Флис знал об этом больше, чем остальные, потому что он уже много лет был доверенным лицом Фрейда. Фрейд испытывал в его дружбе чуть ли не физическую потребность. Трудно поверить, что он боялся Флиса, но, возможно, он боялся его потерять. Получив лестное письмо от Флиса, в котором тот, видимо, подчеркнул положительные стороны жизни в «прекрасном одиночестве», Фрейд отвечает (в мае 1900 года), что он бы не возражал, «если бы это не зашло так далеко и не относилось бы и ко мне и к тебе». Он добавляет:
Я знаю, если учитывать статистику человеческого горя, как мало человеку достается хорошего. Но ничто не заменит мне отношений с другом, которые так нужны части меня — возможно, более женственной части.
Фрейд восхищался Флисом как смелым ученым, новым Кеплером, который может изменить видение мира всеми людьми. Или же он хотел этим восхищаться. Возможно, Флис не отвечал ему тем же. Быть может, Фрейд был слишком большим романтиком для трезвого ученого Флиса.
Теория биологических ритмов и периодов, с точки зрения Флиса, была настоящей наукой, и Фрейд всегда признавал это, хотя его больше интересовало, как можно применить теорию к его семье: в какие дни дети могут заболеть, мужчины будут иметь наибольшие творческие способности, а женщины с наименьшей вероятностью могут забеременеть. Он интересовался именно этими «прекрасными нововведениями».
Некоторые идеи Флиса имели очень большое значение для Фрейда, в том числе понятие о сексуальности детей и внутренней бисексуальности человека. Но за восторженным вниманием Фрейда к идеям Флиса всегда стояло эмоциональное увлечение автором этих идей как человеком. Причем на уступки в этих отношениях шел именно Фрейд. Существует письмо от 1899 года, в котором он вспоминает прогулку возле Берхтесгадена, где «ты был, как обычно, слеп к красотам природы и вместо этого с пылом рассказывал о трубах Маннесманов [немецкое инженерное изобретение 1890-х годов]. В то время я почувствовал себя подавленным твоим превосходством».
Их отношения должны были скоро измениться. Возможно, им обоим пришло в голову, что психология одного и биология второго несовместимы, хотя в письмах они этого не упоминали. Летом 1900 года во время недолгого совместного отдыха в горах они поспорили о своих идеях. С этого момента дружба начала остывать.
По словам Флиса, причиной стал его друг. Фрейд никогда не говорил прямо об этой встрече. В письмах до ссоры содержится очень мало информации. В одном он говорит, что они начинают отдаляться круг от друга, и винит в этом расстояние, разделяющее их. В другом Фрейд выказывает раздражение тем, что друг советует ему узнать больше о назальной терапии.
Возможно, это недовольство вышло на поверхность, когда они встретились и Флис начал говорить то, что не нравилось Фрейду. Наверное, тому, что автор «Толкования сновидений» мог выслушивать от автора «Связи между носом и женскими половыми органами», существовал некий предел. Возможно, причины разрыва были более серьезными.
Друзья договорились о встрече за несколько недель. Они собирались провести вместе четыре дня, со вторника, 31 июля, до субботы, 4 августа, в австрийском Тироле под Инсбруком, до того как приедут «женщины» (предположительно, Марта и Минна) и Фрейд отправится с ними в Италию. Фрейд с Флисом отправились к альпийскому озеру Ахензее, расположенном на высоте девятисот метров над уровнем моря. Скорее всего, они сняли номера в одной из гостиниц на берегу озера, «Зеешпитц» или «Схоластика». Оттуда отдыхающие могли отправиться после завтрака к вершине и, пройдя еще около километра, оказаться там к полудню. Это была пустынная скалистая местность с крутыми склонами, с которых можно было сорваться, и глубоким озером у подножия гор, где можно было утонуть. Позже Флис говорил в частных беседах, что Фрейд хотел его там убить.
На людях, что вполне понятно, ничего подобного он не говорил. В своем повествовании о ссоре, опубликованном в 1906 году, Флис просто заявляет, что у Ахензее Фрейд «применил ко мне силу, что сначала показалось мне странным». Флис вспоминал, что к такому взрыву негодования Фрейда привели его слова о том, что на психику действуют «периодические процессы», они влияют на состояние ума пациента, а значит, ни внезапные ухудшения состояния, ни его улучшения нельзя приписать только психоанализу". Неудивительно, что это так вывело из себя Фрейда. Ему сказали, будто все, что он делает как психоаналитик, подчиняется всеобщей схеме биоритмов.
Флис видел в нем только завистливого коллегу во власти «личной вражды». Он упоминает, как однажды услышал от Фрейда такие слова: «Хорошо, что мы друзья. Иначе я бы лопнул от зависти, услышав, что в Берлине кто-то делает подобные открытия!» Флис, «пораженный», рассказал об этом своей жене Иде, которая любила Фрейда не больше, чем он ее.
Своей семье и по меньшей мере одному другу Флис рассказал другое: когда они гуляли у Ахензее, Фрейд хотел незаметно толкнуть его, чтобы тот упал или утонул, и выдать это за несчастный случай. Этот факт раскопал Питер Суэйлз, услышавший его от дочери Флиса в 1981-1982 годах, когда той было уже больше восьмидесяти. Еще два человека подтверждают, что Флис рассказывал об этом, и неизвестно, было ли это только предположением Флиса, или у Ахензее действительно что-то произошло. Если это всего лишь предположение, сразу ли оно пришло Флису в голову или только по прошествии времени?
Флис, обидчивый и агрессивный, какими иногда бывают слабые люди, возможно, страдал от мании преследования. Несколько лет спустя Фрейд говорил, что у Флиса «развился тяжелый случай паранойи после отказа от дружеских чувств по отношению ко мне» «Флис не единственный из бывших друзей Фрейда, впоследствии получивший такой удобный диагноз паранойи. Когда в дело вступал психоанализ, Фрейд не стеснялся в выражениях. Впрочем, иногда он отзывался о Флисе теплее. „Когда-то я его очень любил“, — писал он в 1911 году.». Но была ли это паранойя или осторожность? В «Толковании сновидений» описывается один сон Фрейда, намекающий на смерть Флиса. Фрейд даже упоминает о нем в одном из писем: «И я радуюсь тому, что пережил тебя; не правда ли, ужасная идея?»
Суэйлз, который считает, что паранойя Флиса была обоснована, находит более убедительные доводы в книге, опубликованной Фрейдом в следующем году, «Психопатология обыденной жизни». В книге содержится много историй, посвященных странностям человеческого поведения. Одна из них, вроде бы малопримечательная, касается нескольких дней летнего отдыха, которые он провел со своим «попутчиком». Суэйлз заключает, что этим «попутчиком» был Флис, все происходило в Ахензее, а эта история — не что иное, как часть скрытой автобиографии, которую Фрейд так любил вставлять в свои книги. В этом рассказе, по мнению Суэйлза, содержатся смутные намеки на их дружбу.
В одном месте Фрейд пишет, как он был в то утро поражен тем, что мой товарищ отверг мое предложение совершить довольно длительную прогулку, а также во время короткой прогулки отказался пойти по тропе, которую счел слишком крутой и опасной.
Суэйлз идет дальше и выдвигает предположение, что Фрейд упоминает «опасную тропинку» с целью запугать Флиса, который должен был прочесть книгу после ее выхода (сначала в психиатрическом журнале) в следующем, 1901 году. «Здесь перед нами, — говорит Суэйлз, — встает без прикрытия совершенно иной Фрейд, отличающийся от того, каким его представили биографы». Это достаточно смелое заявление, и Суэйлз доводит его до крайности, но история на озере Ахензее действительно весьма странная. Со снами и фантазиями Фрейда следует считаться.
За этими предполагаемыми фантазиями относительно друга и коллеги Вильгельма, следуют другие, касающиеся подруги и свояченицы Минны. В этом случае догадки играют еще большую роль. Питер Суэйлз интересовался и этой историей и упорно искал доказательства по фрейдовским «сусекам».
История о том, что у Фрейда с Минной был роман, существует довольно давно. Эрнест Джонс, писавший об их тесной дружбе, предполагал, что такое может прийти людям в голову, и заявил: «С обеих сторон не было никакого сексуального влечения». Возможно, Джонс знал, что слухи утверждают обратное, и настаивал на преданности Фрейда своей жене. Юнг утверждал, что ему точно известно о существовании связи от самой Минны. С формальной точки зрения это был бы инцест. Есть некоторые факты, говорящие о том, что это произошло — или что у Фрейда были фантазии на эту тему — ближе к концу того же лета 1900 года.
Минна потеряла надежду выйти замуж за четырнадцать лет до того, когда ее жених умер от туберкулеза. Она нашла себе работу гувернантки и «компаньонки», некоторое время жила с матерью в Гамбурге и смирилась с положением старой девы, как и многие женщины, но это сделало ее острее на язык. С 1896 года она поселилась с Фрейдами на Берггассе — бездетная тетушка, которая жила в своей комнате с громко играющим граммофоном и оказывала семье неоценимую помощь.
Говорят, Юнг, познакомившийся с ней в 1896 году, утверждал, что она «очень красива», но фотографии этого не подтверждают. Есть данные о том, что еще до женитьбы на Марте Фрейд писал сестре Розе в 1886 году, что Минна «очень некрасива и толста как гиппопотам». Это не отражало его истинных чувств, а если он и действительно так думал в тот момент, то явно находился под влиянием нетерпеливого ожидания брака с ее сестрой.
С самого начала Фрейд почувствовал духовную близость с Минной, которая не была под пятой матери, в отличие, как он считал, от Марты «Минна любит ее, но не жалеет», — говорил он своей невесте. Минна не собиралась стать и идеальной домохозяйкой. Если она выполняла работу по дому, ее скорее можно было увидеть с тряпкой в одной руке и книгой в другой. Идеальная домохозяйка нужна была Фрейду в виде Марты, и, будучи помолвленным со своей «маленькой женщиной», он уже говорил о том, какие хозяйственные качества хочет в ней найти — любовь к мебели, ленточкам, абажурам и кладовым.
У Минны были другие достоинства. В письмах Фрейда к ней не заметно чувства интеллектуального превосходства, сквозившего в письмах к Марте. Когда жених Минны умер, он посоветовал ей не пытаться поддерживать дружеские отношения с его семьей, потому что они наверняка винят в произошедшем ее. «Сожги письма, пока еще зима», — пишет он. Через восемь лет после женитьбы на одной сестре он называет вторую в письме Флису «моей ближайшей наперсницей». Это было еще задолго до того, как она переехала к ним на Берггассе, 19.
Все это лишь наводит на мысль о возможности эротического интереса, но ничего не доказывает, а биографы Фрейда не стремились исследовать этот вопрос. Лучше оставить Фрейда с Минной в покое — их восхищение друг другом, общие интеллектуальные интересы, совместный отдых — и не особенно задумываться о том, с чем могло быть связано такое тесное общение, когда они беседовали за завтраком, жаловались на плохие рессоры, вместе забирались на горные склоны, плавали на пароходах по озерам, в полдень стояли у руин замков, делились сардоническими шутками об англичанах за границей, дремали рядом в шезлонгах или прогуливались по террасе после ужина.
Летом 1900 года Минне было тридцать пять — в то время такой возраст воспринимался не таким молодым, как сейчас, и все же не был препятствием для энергичной и пылкой женщины, такой, с какими Фрейд часто сталкивался среди своих чрезмерно страстных истеричек. Самому Фрейду было сорок четыре, а слова в письме Флису «я перестал заводить детей», как полагают, закрывают обсуждение. Странно, но это обсуждение цензоры не убирали из первой публикации писем Флису, в то время как почти всю личную информацию, касающуюся секса, они вычеркнули. То, что Фрейд больше «не заводит детей», с самого начала должно было считаться благопристойным. Предположительно, эта фраза с библейским оттенком была эвфемизмом половых сношений, хотя, возможно, Фрейд имел в виду только то, что сказал, то есть то, что детей больше не будет, в отличие от удовольствия.
Что бы он ни имел в виду, логично было предположить, что человек, придававший такое значение сексу в своих работах, мог жить нормальной половой жизнью и после сорока четырех. Фактически, есть предположения, что он занимался любовью с Мартой даже в 1915 году, когда ему было пятьдесят девять (он упоминал об этом в неопубликованном анализе сна). Возможно, в период с 1896 года, после рождения Анны, последнего ребенка, до климакса у Марты, произошедшего уже в новом веке, он пользовался каким-то методом контрацепции. (В письме Флису в 1900 году упоминается запланированная на август поездка с Мартой, когда они должны «учесть дни, во время которых она неспособна получать удовольствие» — скорее всего, он говорит о неудобствах, связанных с менструацией. В июле его жене исполнялось тридцать девять).
Эдуард Хичман сделал необычное наблюдение Он был среди первых венских аналитиков и входил в окружение Фрейда с 1905 года. В марте 1954 года он писал Эрнесту Джонсу, по всей видимости, в ответ на его вопросы о сексуальной жизни Фрейда. Тогда ему было уже больше восьмидесяти, он жил в Америке, где занимался анализом и преподавал с 1940 года. «Я никогда не обращал внимания на его гениталии, — двусмысленно пишет он, — но однажды видел у него в брюках эрекцию после [психоаналитического] путешествия с хорошенькой женщиной». Это в биографию Джонса не вошло, как и его замечание о том, что «один коллега говорил мне, будто пациентки должны были прикрывать ноги, чтобы избежать сексуального возбуждения во время анализа [Фрейда]». Трудно оценить истинность этих воспоминаний пожилого человека. Но самая поразительная из историй Хичмана связана с Минной и описана в одном из писем о половой жизни Фрейда:
Однажды он дал мне открытое письмо, чтобы я отнес его Минне. Там было написано «Когда наступит вечер, мы вместе пойдем сквозь темноту. 15 июня 1923 года».
Этот год был для Фрейда переломным, когда изменилось его здоровье и вся жизнь. Возможно, эта записка Минне (оставил ли он ее незапечатанной, чтобы Хичман прочел ее и сделал соответствующие заметки?) была написана под влиянием указанных событий.
События лета 1900 года, касающиеся Фрейда и Минны, слабо отражены в письменных источниках. Проведя четыре дня с Флисом у Ахензее, Фрейд отправился в Италию с Мартой и, возможно, Минной. Они снова были в горах, совершали походы по ущельям и ледникам, но Марты, как обычно, надолго не хватило, и через неделю она вернулась в Вену к детям — без сомнения, в связи с днями, когда она была «неспособной к удовольствию».
Еще до отъезда Марты Фрейд встретил на отдыхе друзей из Вены. Он отправился с ними в Венецию, где они случайно встретили его сестру Розу с мужем, а после чего все вместе поехали в Южную Австрию к сестре Анне и ее «американским детям», отдыхавшим в то время у озера. Это была последняя неделя августа.
Дальнейшие события описываются в длинном письме, посланном Фрейдом Флису. В нем нет мрачных отголосков событий у Ахензее. Это просто подробный рассказ о путешествии, который он написал сразу же по возвращении в Вену.
И наконец — уже было 26 августа — пришло облегчение. Я хочу сказать, приехала Минна, с которой я поехал по долине Пустер…
Они провели почти две недели наедине в Северной Италии, опять же среди гор и озер. В маленьком городке Рива на озере Гарда они оставались пять дней «в божественном месте с прекрасным столом, наслаждались роскошью без сожалений и тревог». 8 сентября он отвез Минну на горный курорт Мерано, в австрийский Тироль, гае она должна была оставаться несколько недель или даже месяцев в связи с периодической инфекцией или слабостью легких. По словам Джонса, который мог перепутать года, Фрейд затем вернулся в Вену через Милан и (неизвестно почему) Геную. К 10 сентября Фрейд уже был в Вене.
Предположение, что Фрейд с Минной были любовниками во время этих тринадцати дней, исходит от Суэйлза. Тот в очередной раз использует все ту же уловку: берет автобиографичный текст Фрейда, ранее не вызывавший никаких подозрений, и расшифровывает его с помощью своих собственных фантазий, совсем как поступал сам Фрейд со снами. Текст — это все та же «Психопатология обыденной жизни», в которой Суэйлз нашел связь с Ахензее. В главе, названной «Забывание иностранных слов», рассказывается о разговоре с «одним образованным молодым человеком», с которым он познакомился на отдыхе летом 1900 года. Как и в «Покрывающих воспоминаниях», он использует диалог с анонимным лицом для иллюстрации положений психоанализа.