Страница:
— Постарайтесь не шевелиться, мистер Мак-Кракен, — попросила она голосом, полным жалости. — Я знаю, вам очень больно, но я могу нечаянно попасть в глаз.
Он украдкой бросил взгляд из-под ресниц, проверяя, не разоблачена ли его уловка. Впрочем, ему было совершенно все равно.
Стараясь как можно лучше выполнить работу хирурга, Сэйбл не замечала, что все крепче сжимает ногами его бедра. Ее тело двигалось, терлось о него, и Хантеру казалось, что он чувствует сквозь юбки самое нежное, горячее и вожделенное место на ее теле. Образы, сменявшиеся в его мозгу, были один бесстыднее другого. Обнаженные тела, смуглое и белое; длинные гладкие ноги, обвивающиеся вокруг его бедер; его рука, свободно и смело блуждающая, где ей заблагорассудится…
Если бы можно было прямо сейчас, здесь, опрокинуть ее на землю и воплотить все эти мечтания в жизнь!
Потом, словно чтобы добить его окончательно, его голой груди коснулись твердые вершинки сосков. Хантер осторожно поднял взгляд, стараясь понять, замечает ли Сэйбл, что происходит. Она продолжала шить, от напряжения сильно прикусив нижнюю губу. Судя по всему, у нее устала левая рука, придерживающая края раны, и она уперлась локтем о седло у самой шеи Хантера. Именно поэтому ее груди прижимались теперь к его телу — теплые, мягкие, дышащие учащенно и неровно.
Неожиданно Сэйбл наклонилась перекусить волосяную нить зубами. Их взгляды встретились, и она вздрогнула, ткнувшись ему в щеку коротким подобием поцелуя.
— Вот и все, мистер Мак-Кракен.
— Что, уже? — Он-то надеялся, что это будет длиться и длиться! — Не может быть, чтобы все было сделано!
— Порой я готова придушить вас своими руками, мистер Мак-Кракен, — ответила Сэйбл тоном, в котором ясно слышалось: пора бы вам подумать о своем поведении. — Но это не значит, что я буду мучить вас дольше, чем это необходимо.
Она шевельнулась, собираясь подняться, но ладони Хантера продолжали удерживать ее.
— Ты могла бы не тратить столько времени и сил. На мне все заживает, как на собаке.
— Лучше не испытывать судьбу. И потом, ваши раны — результат моей неосторожности, и я просто обязана была позаботиться о них.
— Я на тебя не в обиде.
— Тогда отпустите меня. — Когда новая попытка освободиться также не увенчалась успехом, Сэйбл перестала притворяться хладнокровной и взмолилась:
— Пожалуйста, не удерживайте меня, мистер Мак-Кракен!
— Ты еще не сказала, что тоже прощаешь меня.
— За что же?
— За то, что не сумел тебя защитить.
Хантер сказал это скорее сурово, чем просительно, но Сэйбл расслышала в его тоне скрытую мольбу, невысказанную потребность в ласковом слове. Все лучшее в ней сразу откликнулось.
— Мы живы, Хантер, остальное не важно, — прошептала она.
Звук собственного имени, впервые произнесенного ее губами, был так странен и трепетен, что хотелось поймать его ртом, отведать на вкус. Ласка, по которой он истосковался за недели, прожитые бок о бок с этой женщиной, светилась в ее глазах и была адресована именно ему. Хантер снова забыл данный себе зарок, забыл намеренно и с готовностью. Прижимаясь к губам цвета спелой вишни, он весь дрожал, дрожь порождала боль, и боль была частью наслаждения.
Сэйбл ответила ему пылко, с ощущением жажды, которая только возрастала. Губы, у него были все еще припухшие — то мягкие, как бархат, и едва прикасающиеся, то сильные и жадные. Рот и язык на вкус отдавали кровью. Она не сознавала, что тихонько стонет, что руки зарываются в волосы, а бедра бесстыдно движутся, чтобы можно было лучше чувствовать растущую выпуклость внизу его живота. Возбуждение перечеркнуло все предписания хорошего тона.
С самой первой секунды Хантер понимал, что зайдет еще дальше, чем уже случалось. Он даже не пытался бороться с собой. Он должен, просто должен был дотронуться до ее грудей, чтобы воплотить хоть одну мечту, созданную разгулявшимся воображением. Протянув руку, он секунду помедлил — и опустил ладонь на часто вздымающийся округлый холм.
Он ожидал возгласа, толчка в грудь, пощечины и готов был принять все это, как заслуженную кару. Но ничего не случилось. Наоборот, Сэйбл прижалась еще теснее, безмолвно предлагая продлить украденную ласку.
Украденную. Все, что бы он ни получил от нее, будет ворованным.
Крошки с чужого стола.
Наслаждение, взятое взаймы.
Глава 16
Глава 17
Он украдкой бросил взгляд из-под ресниц, проверяя, не разоблачена ли его уловка. Впрочем, ему было совершенно все равно.
Стараясь как можно лучше выполнить работу хирурга, Сэйбл не замечала, что все крепче сжимает ногами его бедра. Ее тело двигалось, терлось о него, и Хантеру казалось, что он чувствует сквозь юбки самое нежное, горячее и вожделенное место на ее теле. Образы, сменявшиеся в его мозгу, были один бесстыднее другого. Обнаженные тела, смуглое и белое; длинные гладкие ноги, обвивающиеся вокруг его бедер; его рука, свободно и смело блуждающая, где ей заблагорассудится…
Если бы можно было прямо сейчас, здесь, опрокинуть ее на землю и воплотить все эти мечтания в жизнь!
Потом, словно чтобы добить его окончательно, его голой груди коснулись твердые вершинки сосков. Хантер осторожно поднял взгляд, стараясь понять, замечает ли Сэйбл, что происходит. Она продолжала шить, от напряжения сильно прикусив нижнюю губу. Судя по всему, у нее устала левая рука, придерживающая края раны, и она уперлась локтем о седло у самой шеи Хантера. Именно поэтому ее груди прижимались теперь к его телу — теплые, мягкие, дышащие учащенно и неровно.
Неожиданно Сэйбл наклонилась перекусить волосяную нить зубами. Их взгляды встретились, и она вздрогнула, ткнувшись ему в щеку коротким подобием поцелуя.
— Вот и все, мистер Мак-Кракен.
— Что, уже? — Он-то надеялся, что это будет длиться и длиться! — Не может быть, чтобы все было сделано!
— Порой я готова придушить вас своими руками, мистер Мак-Кракен, — ответила Сэйбл тоном, в котором ясно слышалось: пора бы вам подумать о своем поведении. — Но это не значит, что я буду мучить вас дольше, чем это необходимо.
Она шевельнулась, собираясь подняться, но ладони Хантера продолжали удерживать ее.
— Ты могла бы не тратить столько времени и сил. На мне все заживает, как на собаке.
— Лучше не испытывать судьбу. И потом, ваши раны — результат моей неосторожности, и я просто обязана была позаботиться о них.
— Я на тебя не в обиде.
— Тогда отпустите меня. — Когда новая попытка освободиться также не увенчалась успехом, Сэйбл перестала притворяться хладнокровной и взмолилась:
— Пожалуйста, не удерживайте меня, мистер Мак-Кракен!
— Ты еще не сказала, что тоже прощаешь меня.
— За что же?
— За то, что не сумел тебя защитить.
Хантер сказал это скорее сурово, чем просительно, но Сэйбл расслышала в его тоне скрытую мольбу, невысказанную потребность в ласковом слове. Все лучшее в ней сразу откликнулось.
— Мы живы, Хантер, остальное не важно, — прошептала она.
Звук собственного имени, впервые произнесенного ее губами, был так странен и трепетен, что хотелось поймать его ртом, отведать на вкус. Ласка, по которой он истосковался за недели, прожитые бок о бок с этой женщиной, светилась в ее глазах и была адресована именно ему. Хантер снова забыл данный себе зарок, забыл намеренно и с готовностью. Прижимаясь к губам цвета спелой вишни, он весь дрожал, дрожь порождала боль, и боль была частью наслаждения.
Сэйбл ответила ему пылко, с ощущением жажды, которая только возрастала. Губы, у него были все еще припухшие — то мягкие, как бархат, и едва прикасающиеся, то сильные и жадные. Рот и язык на вкус отдавали кровью. Она не сознавала, что тихонько стонет, что руки зарываются в волосы, а бедра бесстыдно движутся, чтобы можно было лучше чувствовать растущую выпуклость внизу его живота. Возбуждение перечеркнуло все предписания хорошего тона.
С самой первой секунды Хантер понимал, что зайдет еще дальше, чем уже случалось. Он даже не пытался бороться с собой. Он должен, просто должен был дотронуться до ее грудей, чтобы воплотить хоть одну мечту, созданную разгулявшимся воображением. Протянув руку, он секунду помедлил — и опустил ладонь на часто вздымающийся округлый холм.
Он ожидал возгласа, толчка в грудь, пощечины и готов был принять все это, как заслуженную кару. Но ничего не случилось. Наоборот, Сэйбл прижалась еще теснее, безмолвно предлагая продлить украденную ласку.
Украденную. Все, что бы он ни получил от нее, будет ворованным.
Крошки с чужого стола.
Наслаждение, взятое взаймы.
Глава 16
Хантер оттеснил мрачную тайну своего прошлого, отбросил честь и предписанные обществом правила, которым следовал вопреки участи добровольного отщепенца. В этот момент он готов был жадно схватить каждую брошенную ему подачку, каждый миг наслаждения, которое Сэйбл так безрассудно дарила ему. Она не могла быть всецело его, даже если бы обстоятельства изменились. Он был неподходящей парой, тем более для такой женщины, как она. Что бы она ни чувствовала к нему, это чувство было обречено. Узнав правду, всю до конца, она тотчас отвернулась бы от него. Значит, оставалось пользоваться драгоценным моментом краденого счастья, и это примешивало к наслаждению ярость и тоску. Прикасаться к Сэйбл было все равно что прикасаться к собственным воспаленным ранам, бередить их, будить застарелую боль. Ничего хорошего не могло выйти из радости, замешенной на горечи. Но и назад дороги не было. Прошлое слишком долго держало его в своих темных глубинах, не позволяя чувствовать, желать и любить. Постепенно в душе Хантера образовалась громадная пустота, требующая заполнения. В его душе было слишком много мрачных тайников, и он тем более тянулся к свету, жадно черпая из чистого желания Сэйбл, как из прозрачного источника.
Она была такой живой в его руках и в то же время такой покорной! Звуки, которые она издавала, напоминали то мурлыканье оглаживаемой кошки, то ее хищный крик, Хантер слышал то страстный бессвязный шепот, то стон, и сам что-то шептал в ответ, не задумываясь, что именно. Движения их становились все более исступленными, пока оба не отпрянули с одновременным возгласом боли.
Сэйбл схватилась за затылок обеими руками.
Хантер, морщась, держался за правый бок.
Воспоминание оставалось не только в памяти, но и во всем теле: вкус рта, густота и жесткость черных волос, запах кожи. А еще было ощущение ладони на груди, словно там остался заметный даже на взгляд отпечаток. Что, если бы и она положила руку… Сэйбл отшатнулась от этой непристойной мысли.
Она робко посмотрела на Хантера. Тот не отводил взгляда от ее бедер, оседлавших его. Ленивая, многозначительная улыбка блуждала по его губам. Вспыхнув до корней волос, Сэйбл соскочила с него, точно ошпаренная. Он протянул было руку, чтобы поймать ее и удержать, но сдался боли и снова схватился за бок.
— Что такое, что случилось? — Сразу забыв про смущение, Сэйбл склонилась к Хантеру так резко, что стукнулась подбородком о его темя. — Ой! Простите, ради Бога!
Она легко тронула его ребра с правой стороны. Он содрогнулся.
— У вас есть хоть одно неповрежденное место, мистер Мак-Кракен? — спросила она, сверкая глазами, полными чем-то вроде негодования.
— Ты выглядишь ничуть не лучше, — усмехнулся тот.
— Благодарю, вы очень любезны, — огрызнулась Сэйбл, вздернув подбородок.
Она поднялась, запустив руки в перепутанные волосы. Пропылившись, они потеряли цвет красного дерева, превратившись в тускло-коричневые, но так и остались густейшей гривой, в которой пальцы Сэйбл запутались и потерялись. Посмеиваясь, Хантер мельком посмотрел на свои пальцы и вдруг заметил, что они в крови. Почему? Неужели это ее кровь? Улыбка на его лице сразу померкла.
— А ну-ка, присядь.
Она пропустила приказ мимо ушей, продолжая осторожно ощупывать затылок.
— Сэйбл!
— Вы же обещали! — прошипела она, покосившись на Ноя, который продолжал крепко спать.
Вместо ответа Хантер схватил ее за руку и потянул к себе. Рана была неопасна: рассеченная кожа и порядочная шишка могли со временем зажить — но пока это должно было причинять серьезное неудобство. Он дотянулся до жестянки с водой, намочил кусок ткани и коснулся вздутия под волосами. Сэйбл напряглась, но стояла спокойно, не мешая ему заниматься раной.
— Откуда у нас столько тряпок?
— Это была одна из нижних юбок. — Сэйбл покосилась через плечо, сверкнув глазами сквозь завесу падающих на лицо волос.
— Если ты будешь продолжать в том же духе, то скоро будешь щеголять в чем мать родила, — доверительно сообщил Хантер ей на ухо.
— Неужели эти шуточки обязательны? — возмутилась она, сгребая волосы в горсть и открывая пылающие щеки.
— Не обязательны, но желательны, потому что от них ты пылаешь, как факел.
Он умолчал о том, что несколько лет видел на женских щеках только искусственный румянец. Его улыбка заставила Сэйбл невольно бросить взгляд на его рот. Она смутилась еще сильнее.
— Вам не следует так целовать меня, мистер Мак-Кракен, — пробормотала она, остро сознавая, что каждый новый эпизод с поцелуями еще чуточку подтачивает стену, за которой она скрывается, и все сильнее разрушает образ замужней женщины и матери.
— Так скажи мне, как целовать тебя. Клянусь, я буду строго следовать указаниям.
— Вы отлично понимаете, что я имела в виду, — вздохнула она, возводя глаза к небу.
В следующее мгновение она вновь посмотрела на Хантера и, как ей показалось, уловила короткое, как вспышка, выражение боли на его лице. Но было ли оно или ей просто почудилось? Она не могла утверждать с уверенностью.
— Да уж, как не понять, — сказал Хантер устало, потом выдавил из себя улыбку. — Прощения мне нет, высечь — и то будет мало.
— Вот хорошая мысль! — воскликнула Сэйбл, связывая обрывки юбки в один длинный бинт. — Я подумаю над этим предложением. А теперь прекратите шуточки и медленно, очень осторожно поднимите вверх обе руки.
— Будь нежной со мной! — томно простонал Хантер.
Ну что в нем было такого, что волновало ее вопреки всему? Сэйбл страстно пожелала, чтобы он сейчас же, немедленно превратился в толстого, покрытого бородавками коротышку.
— Лучше ответьте, трудно ли вам дышать, — буркнула она, аккуратно обматывая самодельным бинтом его мускулистый торс.
— Как будто нет. А что такое?
(Она касалась щекой его груди каждый раз, как заводила бинт за спину!)
— Если ребра сломаны, легкие тоже могут быть повреждены, — сказала она с важностью, завязывая крохотный бантик у него под мышкой.
— Радужная перспектива.
— Я думаю, до этого не дошло, так что считайте себя счастливчиком, мистер Мак-Кракен. Этот пауни как следует поработал над вами.
— Похоже, тебя это не слишком огорчает, — сверкнул глазами Хантер, но сразу смягчился. — Кстати сказать, я бы предпочел называть тебя по имени. Я слишком долго хотел его узнать, чтобы так просто от него отказаться. Интересно, что следует за «Сэйбл»?
— Ничего! — отрезала она, ткнув ему рубашкой в самое лицо.
— Чертовка! — Отмахнувшись от рубашки, Хантер схватил Сэйбл за руки и поднес к глазам ее израненные запястья. — Этим надо будет заняться, и поскорее.
— Я прекрасно обойдусь без вашей помощи. — Она попробовала вырваться, но не сумела. — Мистер Мак-Кра…
— Хватит. Скоро я начну ненавидеть эти слова, хотя они и часть моего имени. Меня зовут Хантер.
Он мягко приложил обе ее ладони к своей груди, прижав их, когда она сделала очередную попытку вырваться. Сэйбл прикусила губу, глядя снизу вверх с детским упрямством. Положительно, она вела себя странно: то казалась отстраненной и чопорной, как совсем юная и неопытная девушка, то боролась с ним, словно боясь себя самой, то бросалась в его объятия с поразительным пылом. Вот и сейчас она смотрела на него открыто, доверчиво, как бы говорила взглядом: не обижай меня, я этого не заслуживаю. Как ему хотелось стереть отпечаток невинности с ее лица! Эта невинность означала, конечно, что она принадлежит другому, кто бы он ни был, что ему она не может принадлежать.
И Хантер отпустил Сэйбл, но только для того, чтобы, мягко скользнув по ее рукам и плечам, взять ее лицо в ладони. Подчиняясь движению его рук, она подалась ближе, еще ближе. Едва слышный жалобный звук вырвался у нее, но она не сопротивлялась. Она просто опустила ресницы, укрыв от его взгляда отсвет индиго в своих глазах. Этого оказалось достаточно. Если секунду назад Хантер и лелеял в душе темные желания, то сейчас они растаяли или отступили. Так бывало всегда в присутствии Сэйбл: она сглаживала острые углы его натуры, заставляла всплыть на поверхность все лучшее, что было в нем, возвращала его к образу человека цивилизованного.
Прикосновение его губ было теперь полно нежности, не страсти. Даже щекочущее движение языка вдоль нижней губы было ласковым, осторожным, словно Хантер боялся спугнуть драгоценное мгновение. Она дрожала едва заметно и — он это чувствовал — ждала. «Не смотри на меня, не искушай меня!» — взмолился он безмолвно. Темно-каштановые ресницы поднялись. Необычно темные, глаза ее заглянули очень глубоко в его душу, в тайные уголки, где таилась жестокость, упрятанная подальше от нежных созданий вроде нее. Что ж, с силой подумал Хантер, будь что будет! Настанут дни, когда он вновь будет один, и ночи, когда он окажется во власти кошмаров. Тогда, просыпаясь с чувством ненависти к себе, он будет вспоминать мгновения вроде этого и они оттеснят его сны.
Его израненный рот так странен на вкус, думала Сэйбл, как в тумане. Это вкус опасности, дикости и жестокости, вкус недавно пролитой крови и боли, которая еще длится. В самой мягкости его касаний кроется обещание большего, лучшего, волнующего уже одним своим приближением…
Его ласка порождала во всем теле чувство напряжения, снять которое способно было только прикосновение, и напряжение это стягивалось в низ живота, расходясь волнами между ног. С растущим бесстыдством она хотела, чтобы его руки коснулись ее именно там.
Она знала, что это называется плотским вожделением, а иногда даже похотью, что это запретно. Но как же это было прекрасно — желать! Она опустилась на колени, повинуясь властному движению, и прижалась губами ко рту Хантера, наивно имитируя единственный поцелуй, который был ей знаком, — его поцелуй. Она вся горела, наслаждаясь ощущением прохладной голой кожи его груди, она гладила ее в бессознательной благодарности за освежающее прикосновение, в своей невинности не придавая значения тому, что то и дело прикасается к соскам. Ей было довольно того, что ее ласка не вызывает у него протеста.
Что она делала с ним! Впервые в жизни Хантер не жаждал утолить страсть. Наоборот, он хотел, чтобы это продолжалось, чтобы его возбуждение достигало вершин, которые до сих пор не были ему знакомы.
Порыв ветра пронесся по поляне. Лошадь негромко заржала под деревьями. Ни один из них не слышал и не видел ничего вокруг.
Сладостное безумие охватило Сэйбл. Что-то вело ее незримой рукой, и разум не был нужен на этой дороге. Его ладони были на ее теле, казалось, сразу везде: на груди, на бедрах, между колен. Рот не принадлежал больше ей, он был его, и она не мешала ему странствовать где придется. Язык касался зубов, трогал внутреннюю поверхность губ, вызывая странную щекотку, почему-то отдающуюся между ног. Она почувствовала, что подол юбки ползет вверх по ноге. Холодный воздух коснулся колена, потом бедра… Она содрогнулась от сладкого сознания собственного безрассудства.
«Когда все кончится, она возненавидит тебя».
Хантер опомнился. Он почти потерял голову и теперь вернулся к действительности стремительно и болезненно. Кто говорил с ним? Совесть? Рассудок?
— Ты целуешь своего мужа так же, как и меня? — спросил он громко, не давая себе времени передумать. Лучше бы ему умереть, чем так обижать ее!
— Кого? — переспросила Сэйбл, отстраняясь, но не торопясь открыть глаза.
— Я говорю о твоем муже, отце Маленького Ястреба. Помнишь его? Мне вдруг стало интересно, как ты ведешь себя с ним.
Сэйбл показалось, что в прекрасную страну, где она пребывала, протянулась грубая рука и выдернула ее одним бесцеремонным рывком. Она открыла глаза, по-совиному мигая, ненадолго полностью потерявшая ощущение реальности. Потом пришло понимание.
— Негодяй! — крикнула она, отбросив руки Хантера и судорожно одергивая юбку.
«Ну же, сделай ей еще больнее! Нанеси ей такую обиду, чтобы она никогда больше не уступала тебе!»
— Если я негодяй, то ты маленькая сучка, которая явно не впервые наставляет мужу рога, — парировал Хантер.
Рука Сэйбл сама собой поднялась для пощечины, но она сделала медленный глубокий вдох и заставила себя опустить ее. Как же можно после всей этой нежности и страсти вдруг так унизить ее? Он ведет себя так, словно перед ним шлюха из борделя!
— Мне ничего не оставалось… — начала она, едва в силах шевелить губами.
— …как подчиниться? Я это уже слышал. — Хантер придвинулся к самому ее лицу, не обращая внимания на боль в боку. Он отдал бы все, чтобы поцелуями стереть слезы с ее глаз, но вместо этого добавил насмешливо:
— Можешь продолжать в том же духе и валить всю вину на меня, но мы оба понимаем, что к чему. Когда ты снова окажешься в постели с мужем и обхватишь его ногами, ты вспомнишь меня и насладишься вдвойне.
Он видел, что каждое слово обжигает Сэйбл, как удар бича, и с ужасом думал о том, что сам, своими руками убивает надежду на счастье. Единственное, что давало ему силы говорить, было горькое чувство правильности своего поступка.
— Да вы просто низкий, подлый развратник! И что еще хуже, вы лицемер! — крикнула Сэйбл, в ярости не заботясь о том, что может разбудить Ноя. — Вы мне противны! У вас не больше моральных устоев, чем у бродячего кота! Впредь прошу помнить, что я-то не бродячая кошка, мистер Мак-Кракен.
И она пошла прочь.
Хантер не удерживал ее.
«Держись от меня подальше, Сэйбл. Ради собственного блага держи свою ненависть наготове, как оружие».
Она сумела приоткрыть дверь, которую он захлопнул много лет назад. За этой дверью таилась худшая сторона его личности — узница, жаждущая вырваться на свободу. Сэйбл стояла сейчас, вставив в щель свою маленькую ногу и тем самым не давая двери закрыться. Она не понимала, от чего находится так близко. Неужели ей не было страшно рядом с мужчиной, который не постыдился посягнуть на чужую жену?
Он сделал все, чтобы преподать ей урок, чтобы создать между ними безопасную дистанцию. Может быть, это даст ему возможность продержаться. Ведь не может же это длиться вечно!
Сэйбл оглянулась. У нее были ненавидящие глаза, но даже и теперь он не мог оторвать от нее взгляда. Он думал о том, что это рвется наружу темная часть его души, не в силах вынести очищающего смятения, которое породила в его сердце встреча с Сэйбл.
Но ему не суждено очиститься, думал Хантер. Его прошлое слишком унизительно, чтобы такая женщина могла принять его и простить.
Если бы даже она была свободна.
Он с самого начала знал, что недостаточно хорош для нее.
Хантер окутал себя одиночеством, словно привычным, хорошо поношенным плащом.
Этот плащ был ему как раз впору.
Он позволил одиночеству укрыть его и спрятать, отделить от мира. Так он чувствовал себя в безопасности. Отчаяние парило где-то поблизости, не приближаясь, но и не отдаляясь, бормоча невнятные угрозы, дыша холодом. Надежда, ненадолго мелькнувшая вдали, исчезла бесследно.
Боже всесильный, как он рвался душой следом за надеждой… но тщетно.
Хантер повернулся на бок и уткнулся лбом в кожу седла. Он думал о Сэйбл. Он желал окунуться в ее невинность, погрузиться в нее — и очиститься.
Она была такой живой в его руках и в то же время такой покорной! Звуки, которые она издавала, напоминали то мурлыканье оглаживаемой кошки, то ее хищный крик, Хантер слышал то страстный бессвязный шепот, то стон, и сам что-то шептал в ответ, не задумываясь, что именно. Движения их становились все более исступленными, пока оба не отпрянули с одновременным возгласом боли.
Сэйбл схватилась за затылок обеими руками.
Хантер, морщась, держался за правый бок.
Воспоминание оставалось не только в памяти, но и во всем теле: вкус рта, густота и жесткость черных волос, запах кожи. А еще было ощущение ладони на груди, словно там остался заметный даже на взгляд отпечаток. Что, если бы и она положила руку… Сэйбл отшатнулась от этой непристойной мысли.
Она робко посмотрела на Хантера. Тот не отводил взгляда от ее бедер, оседлавших его. Ленивая, многозначительная улыбка блуждала по его губам. Вспыхнув до корней волос, Сэйбл соскочила с него, точно ошпаренная. Он протянул было руку, чтобы поймать ее и удержать, но сдался боли и снова схватился за бок.
— Что такое, что случилось? — Сразу забыв про смущение, Сэйбл склонилась к Хантеру так резко, что стукнулась подбородком о его темя. — Ой! Простите, ради Бога!
Она легко тронула его ребра с правой стороны. Он содрогнулся.
— У вас есть хоть одно неповрежденное место, мистер Мак-Кракен? — спросила она, сверкая глазами, полными чем-то вроде негодования.
— Ты выглядишь ничуть не лучше, — усмехнулся тот.
— Благодарю, вы очень любезны, — огрызнулась Сэйбл, вздернув подбородок.
Она поднялась, запустив руки в перепутанные волосы. Пропылившись, они потеряли цвет красного дерева, превратившись в тускло-коричневые, но так и остались густейшей гривой, в которой пальцы Сэйбл запутались и потерялись. Посмеиваясь, Хантер мельком посмотрел на свои пальцы и вдруг заметил, что они в крови. Почему? Неужели это ее кровь? Улыбка на его лице сразу померкла.
— А ну-ка, присядь.
Она пропустила приказ мимо ушей, продолжая осторожно ощупывать затылок.
— Сэйбл!
— Вы же обещали! — прошипела она, покосившись на Ноя, который продолжал крепко спать.
Вместо ответа Хантер схватил ее за руку и потянул к себе. Рана была неопасна: рассеченная кожа и порядочная шишка могли со временем зажить — но пока это должно было причинять серьезное неудобство. Он дотянулся до жестянки с водой, намочил кусок ткани и коснулся вздутия под волосами. Сэйбл напряглась, но стояла спокойно, не мешая ему заниматься раной.
— Откуда у нас столько тряпок?
— Это была одна из нижних юбок. — Сэйбл покосилась через плечо, сверкнув глазами сквозь завесу падающих на лицо волос.
— Если ты будешь продолжать в том же духе, то скоро будешь щеголять в чем мать родила, — доверительно сообщил Хантер ей на ухо.
— Неужели эти шуточки обязательны? — возмутилась она, сгребая волосы в горсть и открывая пылающие щеки.
— Не обязательны, но желательны, потому что от них ты пылаешь, как факел.
Он умолчал о том, что несколько лет видел на женских щеках только искусственный румянец. Его улыбка заставила Сэйбл невольно бросить взгляд на его рот. Она смутилась еще сильнее.
— Вам не следует так целовать меня, мистер Мак-Кракен, — пробормотала она, остро сознавая, что каждый новый эпизод с поцелуями еще чуточку подтачивает стену, за которой она скрывается, и все сильнее разрушает образ замужней женщины и матери.
— Так скажи мне, как целовать тебя. Клянусь, я буду строго следовать указаниям.
— Вы отлично понимаете, что я имела в виду, — вздохнула она, возводя глаза к небу.
В следующее мгновение она вновь посмотрела на Хантера и, как ей показалось, уловила короткое, как вспышка, выражение боли на его лице. Но было ли оно или ей просто почудилось? Она не могла утверждать с уверенностью.
— Да уж, как не понять, — сказал Хантер устало, потом выдавил из себя улыбку. — Прощения мне нет, высечь — и то будет мало.
— Вот хорошая мысль! — воскликнула Сэйбл, связывая обрывки юбки в один длинный бинт. — Я подумаю над этим предложением. А теперь прекратите шуточки и медленно, очень осторожно поднимите вверх обе руки.
— Будь нежной со мной! — томно простонал Хантер.
Ну что в нем было такого, что волновало ее вопреки всему? Сэйбл страстно пожелала, чтобы он сейчас же, немедленно превратился в толстого, покрытого бородавками коротышку.
— Лучше ответьте, трудно ли вам дышать, — буркнула она, аккуратно обматывая самодельным бинтом его мускулистый торс.
— Как будто нет. А что такое?
(Она касалась щекой его груди каждый раз, как заводила бинт за спину!)
— Если ребра сломаны, легкие тоже могут быть повреждены, — сказала она с важностью, завязывая крохотный бантик у него под мышкой.
— Радужная перспектива.
— Я думаю, до этого не дошло, так что считайте себя счастливчиком, мистер Мак-Кракен. Этот пауни как следует поработал над вами.
— Похоже, тебя это не слишком огорчает, — сверкнул глазами Хантер, но сразу смягчился. — Кстати сказать, я бы предпочел называть тебя по имени. Я слишком долго хотел его узнать, чтобы так просто от него отказаться. Интересно, что следует за «Сэйбл»?
— Ничего! — отрезала она, ткнув ему рубашкой в самое лицо.
— Чертовка! — Отмахнувшись от рубашки, Хантер схватил Сэйбл за руки и поднес к глазам ее израненные запястья. — Этим надо будет заняться, и поскорее.
— Я прекрасно обойдусь без вашей помощи. — Она попробовала вырваться, но не сумела. — Мистер Мак-Кра…
— Хватит. Скоро я начну ненавидеть эти слова, хотя они и часть моего имени. Меня зовут Хантер.
Он мягко приложил обе ее ладони к своей груди, прижав их, когда она сделала очередную попытку вырваться. Сэйбл прикусила губу, глядя снизу вверх с детским упрямством. Положительно, она вела себя странно: то казалась отстраненной и чопорной, как совсем юная и неопытная девушка, то боролась с ним, словно боясь себя самой, то бросалась в его объятия с поразительным пылом. Вот и сейчас она смотрела на него открыто, доверчиво, как бы говорила взглядом: не обижай меня, я этого не заслуживаю. Как ему хотелось стереть отпечаток невинности с ее лица! Эта невинность означала, конечно, что она принадлежит другому, кто бы он ни был, что ему она не может принадлежать.
И Хантер отпустил Сэйбл, но только для того, чтобы, мягко скользнув по ее рукам и плечам, взять ее лицо в ладони. Подчиняясь движению его рук, она подалась ближе, еще ближе. Едва слышный жалобный звук вырвался у нее, но она не сопротивлялась. Она просто опустила ресницы, укрыв от его взгляда отсвет индиго в своих глазах. Этого оказалось достаточно. Если секунду назад Хантер и лелеял в душе темные желания, то сейчас они растаяли или отступили. Так бывало всегда в присутствии Сэйбл: она сглаживала острые углы его натуры, заставляла всплыть на поверхность все лучшее, что было в нем, возвращала его к образу человека цивилизованного.
Прикосновение его губ было теперь полно нежности, не страсти. Даже щекочущее движение языка вдоль нижней губы было ласковым, осторожным, словно Хантер боялся спугнуть драгоценное мгновение. Она дрожала едва заметно и — он это чувствовал — ждала. «Не смотри на меня, не искушай меня!» — взмолился он безмолвно. Темно-каштановые ресницы поднялись. Необычно темные, глаза ее заглянули очень глубоко в его душу, в тайные уголки, где таилась жестокость, упрятанная подальше от нежных созданий вроде нее. Что ж, с силой подумал Хантер, будь что будет! Настанут дни, когда он вновь будет один, и ночи, когда он окажется во власти кошмаров. Тогда, просыпаясь с чувством ненависти к себе, он будет вспоминать мгновения вроде этого и они оттеснят его сны.
Его израненный рот так странен на вкус, думала Сэйбл, как в тумане. Это вкус опасности, дикости и жестокости, вкус недавно пролитой крови и боли, которая еще длится. В самой мягкости его касаний кроется обещание большего, лучшего, волнующего уже одним своим приближением…
Его ласка порождала во всем теле чувство напряжения, снять которое способно было только прикосновение, и напряжение это стягивалось в низ живота, расходясь волнами между ног. С растущим бесстыдством она хотела, чтобы его руки коснулись ее именно там.
Она знала, что это называется плотским вожделением, а иногда даже похотью, что это запретно. Но как же это было прекрасно — желать! Она опустилась на колени, повинуясь властному движению, и прижалась губами ко рту Хантера, наивно имитируя единственный поцелуй, который был ей знаком, — его поцелуй. Она вся горела, наслаждаясь ощущением прохладной голой кожи его груди, она гладила ее в бессознательной благодарности за освежающее прикосновение, в своей невинности не придавая значения тому, что то и дело прикасается к соскам. Ей было довольно того, что ее ласка не вызывает у него протеста.
Что она делала с ним! Впервые в жизни Хантер не жаждал утолить страсть. Наоборот, он хотел, чтобы это продолжалось, чтобы его возбуждение достигало вершин, которые до сих пор не были ему знакомы.
Порыв ветра пронесся по поляне. Лошадь негромко заржала под деревьями. Ни один из них не слышал и не видел ничего вокруг.
Сладостное безумие охватило Сэйбл. Что-то вело ее незримой рукой, и разум не был нужен на этой дороге. Его ладони были на ее теле, казалось, сразу везде: на груди, на бедрах, между колен. Рот не принадлежал больше ей, он был его, и она не мешала ему странствовать где придется. Язык касался зубов, трогал внутреннюю поверхность губ, вызывая странную щекотку, почему-то отдающуюся между ног. Она почувствовала, что подол юбки ползет вверх по ноге. Холодный воздух коснулся колена, потом бедра… Она содрогнулась от сладкого сознания собственного безрассудства.
«Когда все кончится, она возненавидит тебя».
Хантер опомнился. Он почти потерял голову и теперь вернулся к действительности стремительно и болезненно. Кто говорил с ним? Совесть? Рассудок?
— Ты целуешь своего мужа так же, как и меня? — спросил он громко, не давая себе времени передумать. Лучше бы ему умереть, чем так обижать ее!
— Кого? — переспросила Сэйбл, отстраняясь, но не торопясь открыть глаза.
— Я говорю о твоем муже, отце Маленького Ястреба. Помнишь его? Мне вдруг стало интересно, как ты ведешь себя с ним.
Сэйбл показалось, что в прекрасную страну, где она пребывала, протянулась грубая рука и выдернула ее одним бесцеремонным рывком. Она открыла глаза, по-совиному мигая, ненадолго полностью потерявшая ощущение реальности. Потом пришло понимание.
— Негодяй! — крикнула она, отбросив руки Хантера и судорожно одергивая юбку.
«Ну же, сделай ей еще больнее! Нанеси ей такую обиду, чтобы она никогда больше не уступала тебе!»
— Если я негодяй, то ты маленькая сучка, которая явно не впервые наставляет мужу рога, — парировал Хантер.
Рука Сэйбл сама собой поднялась для пощечины, но она сделала медленный глубокий вдох и заставила себя опустить ее. Как же можно после всей этой нежности и страсти вдруг так унизить ее? Он ведет себя так, словно перед ним шлюха из борделя!
— Мне ничего не оставалось… — начала она, едва в силах шевелить губами.
— …как подчиниться? Я это уже слышал. — Хантер придвинулся к самому ее лицу, не обращая внимания на боль в боку. Он отдал бы все, чтобы поцелуями стереть слезы с ее глаз, но вместо этого добавил насмешливо:
— Можешь продолжать в том же духе и валить всю вину на меня, но мы оба понимаем, что к чему. Когда ты снова окажешься в постели с мужем и обхватишь его ногами, ты вспомнишь меня и насладишься вдвойне.
Он видел, что каждое слово обжигает Сэйбл, как удар бича, и с ужасом думал о том, что сам, своими руками убивает надежду на счастье. Единственное, что давало ему силы говорить, было горькое чувство правильности своего поступка.
— Да вы просто низкий, подлый развратник! И что еще хуже, вы лицемер! — крикнула Сэйбл, в ярости не заботясь о том, что может разбудить Ноя. — Вы мне противны! У вас не больше моральных устоев, чем у бродячего кота! Впредь прошу помнить, что я-то не бродячая кошка, мистер Мак-Кракен.
И она пошла прочь.
Хантер не удерживал ее.
«Держись от меня подальше, Сэйбл. Ради собственного блага держи свою ненависть наготове, как оружие».
Она сумела приоткрыть дверь, которую он захлопнул много лет назад. За этой дверью таилась худшая сторона его личности — узница, жаждущая вырваться на свободу. Сэйбл стояла сейчас, вставив в щель свою маленькую ногу и тем самым не давая двери закрыться. Она не понимала, от чего находится так близко. Неужели ей не было страшно рядом с мужчиной, который не постыдился посягнуть на чужую жену?
Он сделал все, чтобы преподать ей урок, чтобы создать между ними безопасную дистанцию. Может быть, это даст ему возможность продержаться. Ведь не может же это длиться вечно!
Сэйбл оглянулась. У нее были ненавидящие глаза, но даже и теперь он не мог оторвать от нее взгляда. Он думал о том, что это рвется наружу темная часть его души, не в силах вынести очищающего смятения, которое породила в его сердце встреча с Сэйбл.
Но ему не суждено очиститься, думал Хантер. Его прошлое слишком унизительно, чтобы такая женщина могла принять его и простить.
Если бы даже она была свободна.
Он с самого начала знал, что недостаточно хорош для нее.
Хантер окутал себя одиночеством, словно привычным, хорошо поношенным плащом.
Этот плащ был ему как раз впору.
Он позволил одиночеству укрыть его и спрятать, отделить от мира. Так он чувствовал себя в безопасности. Отчаяние парило где-то поблизости, не приближаясь, но и не отдаляясь, бормоча невнятные угрозы, дыша холодом. Надежда, ненадолго мелькнувшая вдали, исчезла бесследно.
Боже всесильный, как он рвался душой следом за надеждой… но тщетно.
Хантер повернулся на бок и уткнулся лбом в кожу седла. Он думал о Сэйбл. Он желал окунуться в ее невинность, погрузиться в нее — и очиститься.
Глава 17
«Не забывай о том, что ты — леди, образованная и хорошо воспитанная».
С каждым разом это испытанное средство работало все слабее. Сэйбл хотелось кричать во весь голос, топать ногами, биться в истерике — делать все то, о чем и помыслить не может благовоспитанная молодая особа.
Уму непостижимо, как быстро она превращается в женщину с низкими побуждениями и чувствами! Это все его вина, его одного!
Она обернулась, бросила на Хантера ненавидящий взгляд и до боли сжала кулаки. Ничего, в следующий раз, когда он протянет свои жадные руки, она его пристрелит, как бешеную собаку! Чтоб ему гореть в аду! Чтоб ему мучиться до скончания времен!
Кое-как промыв в ручье распухшие запястья, Сэйбл побрела назад к лагерю. Не заботясь о том, что ее могут услышать — в сущности, даже не замечая этого, она рыдала взахлеб. Она не знала, как болезненно отдавались в ушах Хантера звуки ее рыданий, каким раскаянием было переполнено его сердце.
Мало интересуясь тем, что делает, Сэйбл прислонилась к дереву, вытащила из волос веточки и колючки, которые смогла нащупать, и пальцами попыталась расчесать перепутавшиеся пряди. Это ей не слишком удалось, а боль, которую причинила грубая процедура, только добавила свежей закваски в обиду на весь мир. Осев на землю, Сэйбл плакала и плакала, сколько хватило слез.
Однако постепенно ситуация представилась ей в совершенно ином свете. Каждое слово Хантера было правдой. Он чувствовал к замужней женщине влечение, с которым не мог справиться. И без того он был сам себе противен, да еще она поощряла его недостойное поведение. Его злая насмешка была не столько над ней, сколько над самим собой. Но как же больно он уязвил ее! Почему? Почему было так обидно слышать от него оскорбления? Разве не достаточно она наслушалась их со дня бегства из дому? Но обида, нанесенная Хантером, была в сотни, в тысячи раз больнее.
Может быть, как-нибудь испортить свой внешний вид, чтобы стать ему противной? Сэйбл обвела взглядом рваную одежду, всю в пятнах грязи и крови, пыльные пряди волос, распухшие руки в синяках. Что же может быть хуже этого? Ей пришло в голову, что Хантер как раз и имел дело с грязными, вонючими особами, отдающимися всем мужчинам без разбора. Возможно, именно теперь она была наиболее привлекательным для него образчиком женщины.
Конечно, она могла вымыться и переодеться, могла принять неприступный вид. Но язва в душе уже существовала, разложение шло полным ходом. Этому человеку достаточно было коснуться ее — и она не могла думать ни о чем другом, кроме его поцелуев, не желала ничего, кроме его объятий. В его руках с ней происходило нечто странное, идущее вразрез с заложенными с детства правилами и понятиями. Его едва прикрытая дикость и даже жестокость, его горячая неукрощенная натура волновали ее безмерно, превращали в женщину из плоти и крови. Этот новый образ с одинаковой легкостью перечеркивал образы любящей сестры, индейской скво и избалованной дочери полковника.
Ей хотелось броситься к Хантеру и крикнуть: «Я не мать Маленькому Ястребу! Я вообще не замужем! Я свободна, понимаешь!» — но это было бы не только глупо, но и опасно. «Не доверяй никому», — сказал Сальваторе Ваккарелло, и она поклялась ему в этом. Феба была не в счет, Феба сама прошла через ад. Хантер был темной лошадкой, и о доверии не могло быть и речи.
Подобный ход мысли неминуемо должен был привести Сэйбл к воспоминаниям о ребенке. Никогда еще чувство одиночества не было таким мощным, и скоро слезы опять покатились по щекам, оставляя новые грязные дорожки рядом с уже подсохшими. Как давно она не держала малыша на руках, не прижимала его к груди в порыве нежности! Его присутствие приносило ощущение нужности, полезности и пригодности, даже если все это отдавалось сердечной болью.
— Будь ты проклят, отец! — вырвалось у Сэйбл сквозь стиснутые зубы. — Если бы не твое бездушие, мне бы не пришлось пройти через все это!
Но какой смысл в том, чтобы оглядываться назад?
Там, в Вашингтоне, навсегда осталась жизнь, которую прежняя Сэйбл считала прекрасной, но которая была бессмысленной и бесполезной. Даже думать о прошлом здесь, в диких лесах Небраски, было смешно и противно. Прежняя Сэйбл отдалялась все больше и больше и вскоре должна была стать неясным, размытым образом. Этот образ был ненужным, обременительным скарбом, брошенным на краю тропы, ведущей к новой жизни, к волнующим приключениям, к неизвестному, но полному событий будущему.
Отерев щеки, Сэйбл повернулась в сторону костра. Лейтенант все еще спал. Она пылко пожелала, чтобы он поскорее собрался с силами и отправился в свой полк. Но еще больше — чтобы он уехал один.
Потому что форт Макферсон был последним местом на земле, где она хотела бы оказаться.
— Я вполне способен ехать верхом.
— Вы сейчас слабее новорожденного щенка.
Ной выпрямился (насколько это удалось ему, чтобы не потревожить едва зажившие раны), водрузил головной убор и натянул перчатки.
— Я только выгляжу слабым, сэр, но, поверьте, я достаточно вынослив.
— Возможно, возможно, — рассеянно кивнул Хантер, думая: парень во что бы то ни стало хочет показать себя молодцом. — И все же я поеду с вами. Мы все поедем.
Не то, что эта идея улыбалась Хантеру. Во-первых, он и сам не жаждал снова оказаться в лоне цивилизации. Во-вторых, он не знал, как отреагирует Сэйбл на предложение повернуть в форт. Вчерашняя ссора была еще слишком свежа в памяти обоих.
— Сэр, я ценю вашу заботу, но прошу вас не утруждать себя.
— Не забывайте, лейтенант, что вы один остались в живых. В таких случаях всегда лучше, если ваш рассказ подтвердят.
С каждым разом это испытанное средство работало все слабее. Сэйбл хотелось кричать во весь голос, топать ногами, биться в истерике — делать все то, о чем и помыслить не может благовоспитанная молодая особа.
Уму непостижимо, как быстро она превращается в женщину с низкими побуждениями и чувствами! Это все его вина, его одного!
Она обернулась, бросила на Хантера ненавидящий взгляд и до боли сжала кулаки. Ничего, в следующий раз, когда он протянет свои жадные руки, она его пристрелит, как бешеную собаку! Чтоб ему гореть в аду! Чтоб ему мучиться до скончания времен!
Кое-как промыв в ручье распухшие запястья, Сэйбл побрела назад к лагерю. Не заботясь о том, что ее могут услышать — в сущности, даже не замечая этого, она рыдала взахлеб. Она не знала, как болезненно отдавались в ушах Хантера звуки ее рыданий, каким раскаянием было переполнено его сердце.
Мало интересуясь тем, что делает, Сэйбл прислонилась к дереву, вытащила из волос веточки и колючки, которые смогла нащупать, и пальцами попыталась расчесать перепутавшиеся пряди. Это ей не слишком удалось, а боль, которую причинила грубая процедура, только добавила свежей закваски в обиду на весь мир. Осев на землю, Сэйбл плакала и плакала, сколько хватило слез.
Однако постепенно ситуация представилась ей в совершенно ином свете. Каждое слово Хантера было правдой. Он чувствовал к замужней женщине влечение, с которым не мог справиться. И без того он был сам себе противен, да еще она поощряла его недостойное поведение. Его злая насмешка была не столько над ней, сколько над самим собой. Но как же больно он уязвил ее! Почему? Почему было так обидно слышать от него оскорбления? Разве не достаточно она наслушалась их со дня бегства из дому? Но обида, нанесенная Хантером, была в сотни, в тысячи раз больнее.
Может быть, как-нибудь испортить свой внешний вид, чтобы стать ему противной? Сэйбл обвела взглядом рваную одежду, всю в пятнах грязи и крови, пыльные пряди волос, распухшие руки в синяках. Что же может быть хуже этого? Ей пришло в голову, что Хантер как раз и имел дело с грязными, вонючими особами, отдающимися всем мужчинам без разбора. Возможно, именно теперь она была наиболее привлекательным для него образчиком женщины.
Конечно, она могла вымыться и переодеться, могла принять неприступный вид. Но язва в душе уже существовала, разложение шло полным ходом. Этому человеку достаточно было коснуться ее — и она не могла думать ни о чем другом, кроме его поцелуев, не желала ничего, кроме его объятий. В его руках с ней происходило нечто странное, идущее вразрез с заложенными с детства правилами и понятиями. Его едва прикрытая дикость и даже жестокость, его горячая неукрощенная натура волновали ее безмерно, превращали в женщину из плоти и крови. Этот новый образ с одинаковой легкостью перечеркивал образы любящей сестры, индейской скво и избалованной дочери полковника.
Ей хотелось броситься к Хантеру и крикнуть: «Я не мать Маленькому Ястребу! Я вообще не замужем! Я свободна, понимаешь!» — но это было бы не только глупо, но и опасно. «Не доверяй никому», — сказал Сальваторе Ваккарелло, и она поклялась ему в этом. Феба была не в счет, Феба сама прошла через ад. Хантер был темной лошадкой, и о доверии не могло быть и речи.
Подобный ход мысли неминуемо должен был привести Сэйбл к воспоминаниям о ребенке. Никогда еще чувство одиночества не было таким мощным, и скоро слезы опять покатились по щекам, оставляя новые грязные дорожки рядом с уже подсохшими. Как давно она не держала малыша на руках, не прижимала его к груди в порыве нежности! Его присутствие приносило ощущение нужности, полезности и пригодности, даже если все это отдавалось сердечной болью.
— Будь ты проклят, отец! — вырвалось у Сэйбл сквозь стиснутые зубы. — Если бы не твое бездушие, мне бы не пришлось пройти через все это!
Но какой смысл в том, чтобы оглядываться назад?
Там, в Вашингтоне, навсегда осталась жизнь, которую прежняя Сэйбл считала прекрасной, но которая была бессмысленной и бесполезной. Даже думать о прошлом здесь, в диких лесах Небраски, было смешно и противно. Прежняя Сэйбл отдалялась все больше и больше и вскоре должна была стать неясным, размытым образом. Этот образ был ненужным, обременительным скарбом, брошенным на краю тропы, ведущей к новой жизни, к волнующим приключениям, к неизвестному, но полному событий будущему.
Отерев щеки, Сэйбл повернулась в сторону костра. Лейтенант все еще спал. Она пылко пожелала, чтобы он поскорее собрался с силами и отправился в свой полк. Но еще больше — чтобы он уехал один.
Потому что форт Макферсон был последним местом на земле, где она хотела бы оказаться.
— Я вполне способен ехать верхом.
— Вы сейчас слабее новорожденного щенка.
Ной выпрямился (насколько это удалось ему, чтобы не потревожить едва зажившие раны), водрузил головной убор и натянул перчатки.
— Я только выгляжу слабым, сэр, но, поверьте, я достаточно вынослив.
— Возможно, возможно, — рассеянно кивнул Хантер, думая: парень во что бы то ни стало хочет показать себя молодцом. — И все же я поеду с вами. Мы все поедем.
Не то, что эта идея улыбалась Хантеру. Во-первых, он и сам не жаждал снова оказаться в лоне цивилизации. Во-вторых, он не знал, как отреагирует Сэйбл на предложение повернуть в форт. Вчерашняя ссора была еще слишком свежа в памяти обоих.
— Сэр, я ценю вашу заботу, но прошу вас не утруждать себя.
— Не забывайте, лейтенант, что вы один остались в живых. В таких случаях всегда лучше, если ваш рассказ подтвердят.