Страница:
— Зато я не веду себя как полный идиот. Иногда мне кажется, что у тебя в голове совсем пусто: крикни — эхо ответит!
— Я же сказала, что мне очень жаль! Вы не поможете делу, если будете осыпать меня оскорблениями… — начала Сэйбл, но запнулась, заметив, что Хантер снимает со своей лошади один из мешков и все имеющееся оружие. — Что вы делаете?
— Хочу запутать следы. А теперь помолчи хоть немного, женщина, — сказал он, приторачивая вещи к седлу лошади Сэйбл, и без того основательно нагруженной, — и не выводи меня из терпения, иначе я перекину тебя через колено и дам такую взбучку, что небо с овчинку покажется!
— Я вернулась потому, что беспокоилась за вас…
— Я не нуждаюсь в няньках, понятно? До сих пор я сам о себе заботился — и не пропал. Спускайся туда и жди. — Хантер махнул рукой на каменистый склон позади скал, потом вдруг схватил Сэйбл за одежду и притянул к себе, ближе к злым щелочкам серых глаз. — И не смей — не смей ни при каких условиях! — делать хотя бы шаг, пока я не разрешу!
— Будет исполнено, милорд, — отчеканила Сэйбл, надула губы и вырвала край накидки у него из рук.
Хантер с трудом подавил желание развернуть ее за плечи и дать тычка. Выехав из-под прикрытия скал, он спешился и шлепнул лошадь по крупу, заставив шарахнуться в сторону. Убедившись, что она удаляется под прямым углом к их пути, он еще раз осмотрелся.
Никаких следов взвода обнаружить не удалось, и неудивительно: они оторвались по меньшей мере миль на пять. Настало время объясниться с Сэйбл. Когда Хантер спускался по склону туда, где она стояла в обиженном ожидании, он был мрачнее грозовой тучи. Не говоря ни слова, он схватил ее за руку и оттащил в сторону от лошади, которая все еще выказывала признаки беспокойства.
— Нам обоим известно, что комендант выслал по нашим следам взвод кавалеристов. По твоим следам, если быть точным, а если я буду путаться под ногами, меня прикончат. Я правильно говорю или нет? — Когда Сэйбл не ответила, он как следует встряхнул ее. — Отвечай, кто ты такая?
— Да, но… вы уже знаете!
— Черта лысого я знаю! Не часто встретишь женщину, за которой гоняется половина армии. Я уже приучил себя к мысли, что их интересует ребенок, но теперь комендант знает, что его с нами нет. — Шаг за шагом наступая, Хантер в конце концов прижал Сэйбл за плечи к одной из скал. — Значит, они охотятся за тобой, но почему? Не похоже, чтобы ты провела в индейском плену хотя бы день! В последний раз спрашиваю: кто ты?
— Я тетка ему! — крикнула она, начиная по-настоящему пугаться.
— Что? — опешил Хантер. — Тетка? Кому?
— Маленькому Ястребу! Я не его мать!
Несколько секунд они смотрели в глаза друг другу. Вся ложь, которую Сэйбл успела нагромоздить, прошла в ее памяти за этот короткий промежуток времени. Хантер вспоминал тоже: свои адовы муки — как выяснилось, нелепые.
Теперь он знал все. Почти.
— Имя! — потребовал он, конвульсивно шевеля пальцами, словно не давая им сжаться в кулаки.
— Сэйбл… — Ее голос сорвался, она нервно облизнула губы и добавила:
— Кавано.
Лицо Хантера стремительно обострилось, в глазах сверкнуло что-то сродни ненависти.
— Отродье Ричарда, .. — прошептал он тоном человека, отказывающего верить своим ушам. — Понимаю… все, кроме одного. Ты украла ребенка? У кого? Зачем?
— Нет! — крикнула Сэйбл истерически (она была уверена, что и впрямь получит хорошую трепку).
— Советую тебе хорошо, очень хорошо обдумать свой ответ, женщина, — произнес Хантер медленно и враждебно, — иначе, клянусь, я свяжу тебя и сам отвезу в форт.
— Это ребенок моей сестры! Я поклялась ей, что доставлю его к отцу. Поверь мне, Хантер, ты должен поверить мне!
— Должен? Это еще почему? Ты только и делала, что лгала мне день за днем.
— У меня не было выбора! Я подслушала разговор о том, что отец отдаст Маленького Ястреба чужим людям! Как я могла быть уверена, что ты не выдашь меня? Это ведь не моя тайна, Хантер!
Он всем сердцем желал поверить в это, но боялся раскрыть рот для дальнейших расспросов: он был так разъярен, что не владел собой и вполне мог совершить что-нибудь опрометчивое — например, ударить Сэйбл.
«Я не его мать!»
Сумасшедший грохот сердца болезненно отдавался в его ушах, мысли роились в полном беспорядке, а вопросы, которые готовы были слететь с языка, даже ему самому казались нелепыми и бессвязными.
«Я не его мать!»
Он вдруг оттолкнул Сэйбл — грубо, с выражением неприязни — и вскочил на единственную оставшуюся лошадь. Посмотрел вниз. Лицо Сэйбл было робко поднято к нему, исхлестанные ветром и ветками щеки поражали бледностью. Видно было, что она борется со слезами. Маленькая рука поднялась и затрепетала на полдороге к его колену, потом бессильно упала.
— Хантер?
В ответ на эту невысказанную мольбу понять и простить он только и мог, что грубо выругаться. Перегнувшись с седла, все с той же намеренной грубостью он подхватил Сэйбл за талию и почти бросил перед собой на лошадь.
— Но ведь это убьет бедное животное!
— Разве тебя волнует хоть чья-то судьба, женщина, когда ты добиваешься того, чего хочешь?
Жестокие слова заставили Сэйбл съежиться и опустить взгляд. Она знала, какое выражение сейчас на лице Хантера: отчуждение и презрение.
Тот между тем натянул поводья, поворачивая лошадь в глубь бесплодной пустыни.
Он все еще не мог осознать правду. «Я не его мать!»
Весна прокралась-таки и на исхлестанные жестокими ветрами равнины. На склонах оврагов, где солнце днем становилось все горячее, раскинулся нежнейший ковер первоцветов, напоминавший оттенком глаза Сэйбл. Однако ни она, ни Хантер не замечали этих перемен, угрюмо шагая на север.
Сэйбл надеялась, что с течением времени ярость Хантера изживет себя, но та, казалось, только возрастала, становилась более ощутимой, как жар разгорающегося костра. Он шел, ссутулив плечи и ударяя каблуками так, словно вымещал на земле свою злобу.
Вот уже неделю они не разговаривали. Неделю, подумать только! Если Хантеру требовалось привлечь ее внимание, он издавал неопределенный возглас, а на попытку заговорить отвечал утробным звуком, отбивавшим всякое желание продолжать. Он даже не выругался ни разу, и это вообще было уму непостижимо. В довершение ко всему он не давал Сэйбл передохнуть, как муштруемому на плацу солдату. Он шел так быстро, что ей приходилось поспешать мелкой рысцой, а верхом они ехали всегда изматывающим галопом.
Их сосуществование напоминало первые дни путешествия, только в ухудшенном варианте. Когда лошадь уставала, Хантер просто останавливал ее и спешивался, ожидая молча и с видимым нетерпением, когда Сэйбл сообразит сделать то же самое. При этом он отворачивался, словно та была неприкасаемой и один взгляд на нее мог осквернить его. Он прилагал массу усилий, чтобы не коснуться ее даже одеждой, кроме тех периодов, когда они вынуждены были ехать верхом на одной лошади. В этом случае Хантер только что не скрежетал зубами. Располагаясь на ночлег, он швырял вьюк с одеялами ей в лицо, не приближаясь, но и не оставляя ее одну даже на время, необходимое для отправления естественных потребностей. Он просто поворачивался спиной в нескольких шагах от Сэйбл, и это составляло все уединение, которое отныне ей полагалось. По ночам, несмотря на усталость, она засыпала с трудом, а по утрам просыпалась в страхе, что окажется брошенной посреди пустыни.
Она и сама не понимала, как ухитряется выдерживать столь сумасшедший темп движения. Поспевая за широким шагом Хантера, она порой чувствовала боль в ногах от пяток до самых ягодиц и не отставала только из чистого упрямства. В этот день, как и каждый предыдущий, они выступили на рассвете. Сэйбл давно испытывала сильную жажду, но не решалась спросить, в каком мешке упакована фляга, из страха, что разразится скандал, к которому она до сих пор так и не была готова. Споткнувшись в очередной раз, она едва сумела удержаться на ногах и не распластаться в пыли. Хантер не замедлил шага, даже не оглянулся, как если бы пересекал равнину в полном одиночестве.
«Негодяй!» — думала Сэйбл, пылая негодованием. Что он мнит о себе, это тип? В конце концов; его услуги щедро оплачены, мог бы проявить хоть немного галантности. Скажите, какая цаца! Не понравилось ему, что за ней охотится армия! А что в этом такого? Да и не армия вовсе, а отец и его армейские друзья. Что с того, что Мейтланд получил приказ не стрелять… В нее по крайней мере? Скорее всего его лояльность по отношению к полковнику Кавано — обычная плата за незаслуженное продвижение по службе и высокое назначение.
Сейчас Сэйбл чувствовала к отцу только глубочайшую ненависть. Он, он один был виноват во всем, что с ней случилось! Если бы он не противился браку Лэйн и Черного Волка, если бы признал Маленького Ястреба своим внуком, ей не пришлось бы заключить сделку с… с… с самим дьяволом!
Сэйбл подняла взгляд. Поверх лошадиной шеи виднелась только верхушка шляпы, уже хорошо поношенной и запачканной. Невозможно было поверить, что этот самый человек когда-то просил у нее прощения: за ее плен, за издевательства жителей форта. Теперь он превратился в обвинителя. Она отдала бы все, чтобы вернуть прежнего Хантера, того, кто терпеливо выносил ее длинный язык, кто бросился ей на помощь и спас ее из рук пауни, кто поддразнивал ее и порой держал в объятиях. С ним она впервые ощутила дыхание рая — впервые изведанное плотское наслаждение обещало так много… Она скучала по прежнему Хантеру, понимая, что если и увидит его вновь, то не скоро.
Ее вывел из раздумий громкий звук. Бурчало в животе.
— Я проголодалась, — сказала она нерешительно. — Неужели еще не пора сделать привал и перекусить?
Хантер остановился, но продолжал смотреть прямо перед собой. Его тяжкий вздох выражал неудовольствие задержкой. Ветер — уже не ледяной, но резкий и порывистый, — завывал вокруг, то и дело швыряя в воздух пригоршни пыли и мелкого гравия. Длинные стебли прошлогодней травы мотались взад-вперед под его порывами.
— Мистер Мак-Крак… — Сэйбл проглотила остаток фразы, встретив раздраженный взгляд искоса. Нет, это совершенно невыносимо! — Послушайте, сколько можно дуться? Даже моему ангельскому терпению приходит конец. Мы уже протопали, проскакали и пробежали не менее ста миль. Сто миль! Неужели это не гарантия того, что мы оторвались от преследователей? У меня отваливаются ноги, я умираю от голода и жажды, я вся пропылилась! Ах, чтоб вас!..
Ответом был все тот же утробный звук. Хантер очнулся от своей бессмысленной неподвижности и зашагал вперед и направо. Там, в неглубоком обрывистом овраге, протекал поток, много дальше сужаясь, а потом разветвляясь на несколько рукавов и впадая в одну из рек, протекающих по пустыне. Сэйбл чуть было не застонала от радости: вода, слава Богу!
Она бросилась вслед быстро удаляющемуся Хантеру.
— Интересно знать, настанет ли день, когда вы заговорите, вместо того чтобы пригвождать меня к земле каждым взглядом?
Никакого ответа.
— Мистер Мак-Кракен, вы не можете бесконечно соблюдать обет молчания. Нам придется провести еще не один день в обществе друг друга.
По-прежнему тишина.
— Мистер Мак-Кракен!
— Оставь меня в покое!
— Нет уж, не оставлю! — Сэйбл схватила Хантера за рукав; но он просто отмахнулся от нее, как от назойливого насекомого, и продолжал путь. Она приостановилась, тяжело дыша. — Вы начнете наконец разговаривать, как разумный человек? Или у вас попросту не хватает храбрости объясниться?
Она уперла руки в бока в ожидании того, что он обернется. И он действительно остановился и повернулся. Сэйбл пожалела, что не придержала язык: на лице Хантера было выражение, не предвещавшее ничего хорошего.
Все же она не отвела глаз, не без тревоги разглядывая его раздувающиеся ноздри и губы, сжатые с такой силой, что они совсем побелели. Сжимающиеся и разжимающиеся кулаки говорили о том, что он охотно выместил бы на ней весь свой гнев. Именно так Хантер и был настроен. Он слишком долго сдерживался, слишком долго подавлял желание высказаться. Яростные обвинения рвались наружу, хотелось крикнуть что-нибудь уничтожающее, оскорбительное, хотелось схватить Сэйбл за плечи и трясти, пока она не прикусит свой идиотский лживый язык.
— Значит, ты хочешь объясниться? — проскрипел он.
— Нельзя держать все в себе, мистер Мак-Кракен, это все равно что вариться в собственном соку, — настаивала Сэйбл, довольная уже тем, что он открыл рот. — Нужно делиться тем, что вас снедает, иначе вы состаритесь, не имея ни единого друга.
— Скажите, как она заботится обо мне! — зло усмехнулся Хантер (на его раненой щеке начался нервный тик — свидетельство крайнего напряжения). — Что ты знаешь обо мне, женщина? Как я живу сейчас, так собираюсь и состариться, и не твое дело, почему я стал таким!
— А я думаю, будет легче, если рассказать кому-то…
Разговор шел не совсем тем курсом, которым она была намерена его направить, но это было все-таки лучше, чем молчание. Даже если лицо Хантера искажалось и дергалось, даже если на нем застыло выражение ненависти, даже если серые глаза почернели и сверкали.
— Если ты хочешь объясниться, я объясню. — Он не сказал, а выплюнул эту фразу, как нечто ядовитое. — Мне неприятно находиться рядом с тобой, неприятно смотреть на тебя и уж тем более разговаривать с тобой. Мне противен твой запах, звук твоего голоса, противно то, что твои глаза постоянно на мокром месте. Ты с самого детства была испорченной, воспринимала мужчин, как идиотов, которых интересно дразнить, и я не удивлен тем, что ты научилась врать на каждом слове. Я готов возненавидеть тебя, а так как в ненависти мне нет равных, то лучше лишний раз не путайся у меня под ногами!
Сэйбл отшатнулась, словно получив пощечину. Хантер отвернулся и продолжал спускаться вниз по крутому склону.
— Да, вы умеете быть грубым и жестоким, — крикнула она вслед, — но вы не такой, мистер Мак-Кракен! Вы лучше, чем стараетесь казаться!
— Не будь так уверена! — не оборачиваясь, крикнул он в ответ.
— Как бы то ни было, мне надоело быть мальчиком для словесной порки! Вы слышите? Мистер Мак-Кракен! — Он слышал прекрасно и потому ускорил и без того энергичный шаг. — Чтоб вас черти взяли!
Потеряв самообладание, Сэйбл бросилась за ним бегом, а догнав, прыгнула на спину, одной рукой сжимая шею, кулаком другой молотя по плечам. Ошеломленный этим внезапным нападением, Хантер потерял равновесие и покатился вниз, увлекая за собой Сэйбл, по-прежнему цепляющуюся за его шею. Они катились и катились в вихре пыли, сухой» травы и гравия, пока не приземлились на каменистом берегу. Сэйбл, оказавшаяся сверху, на коленях отползла на пару шагов и повернулась.
— И он еще говорил, что отличается от других мужчин! Посмотри на себя! Настоящий изверг, тиран! — Она вырвала пук осоки вместе с корнями и мокрой землей и швырнула его, метко попав Хантеру в физиономию. — Отвратительный, бездушный тип с мертвой душонкой!
Она издала торжествующий вопль, когда грязь потекла по его подбородку и шее за ворот рубашки. Хантер смотрел на нее с застывшей гримасой изумления.
— Я даже больше скажу: ты — настоящая свинья!
— Достаточно, Сэйбл! — прикрикнул он, не столько вытирая грязь ладонью, сколько сильнее ее размазывая.
— Эгоистичный, упрямый, злобный! Злобный! Злобный! Злобный!
Воздух наполнился комками грязи, ошметками гниющей травы, песком. Все это летело в Хантера, вынуждая его заслоняться руками.
— Хватит, я сказал!
В ответ о его лицо разбился приличный ком мокрой земли. Оказавшийся внутри камешек болезненно ударил по шраму.
Хантер выпрямился во весь рост, и Сэйбл поняла, что погорячилась. Подобрав подол платья, она спаслась бегством. Она понимала, что не сравнится в скорости с Хантером, и надеялась лишь на то, что он слишком устал для быстрого бега. Местами в каменистое ложе потока вдавалась более мягкая земля, размокшая и покрытая неглубокими лужами. Сапоги Хантера звучно чавкали по ним, и звук этот неумолимо приближался. Несколько раз Сэйбл поскользнулась, но сумела удержаться на ногах.
— Стой!
Она продолжала нестись вперед из последних сил. Поток стал шире, на нем появились пороги, отмеченные хлопьями пены. Неизвестно, как далеко Сэйбл удалось бы убежать, если бы в боку не началась ужасная резь, заставившая ее согнуться в три погибели, жадно хватая ртом воздух. Несколько секунд она ни о чем другом и думать не могла, а когда выпрямилась, Хантер стоял в нескольких ярдах от нее, безмолвный и угрожающий. Все еще тяжело дыша, вытянув руку перед собой и как бы отстраняя его, Сэйбл начала бочком огибать громадный валун.
— П-погоди, Хантер… — взмолилась она, заметив, что и он медленно продвигается вперед. — Не делай ничего опрометчивого, постарайся успокоиться!
Она не знала, воспринимает ли он ее слова. Он точно был в ярости, даже шрам на щеке, обычно красный, побелел и выделялся сильнее, чем обычно.
— Будь же благоразумным! Я… я знаю, каждый из нас несовершенен, — продолжала она, чувствуя себя глупой, как никогда. — Я наговорила всякого только для того, чтобы получить хоть какой-нибудь ответ!
— Сейчас ты его получишь.
— Умоляю, Хантер, умоляю, постарайся понять, что заставило меня лгать тебе! — Голос ее сорвался, и она добавила шепотом:
— Постарайся посмотреть моими глазами…
Молчание.
Сэйбл осторожно взглянула сквозь ресницы. Ледяной взгляд Хантера был устремлен на гребень склона. Ярость его как будто несколько остыла, но пока не было даже самой малой надежды на мирное завершение переговоров.
— Да что же это такое, Хантер?! — вырвалось у нее. — Почему ты все время мучаешь меня? Пропади ты пропадом, будь проклят, провались в ад! Не тебе судить меня! Тогда, ночью, ты делал со мной такое, что дозволено только мужу, если дозволено вообще! Я ведь простила тебя!
Казалось, эти слова пробили брешь в ледяной стене, которую Хантер воздвиг вокруг себя. Он оказался рядом, схватил Сэйбл, грубо прижал к себе. Это не была больше ярость, скорее лихорадочное волнение, но она начала вырываться, не зная, на что он способен сейчас.
— Как ты могла утаить от меня правду? — прорычал Хантер у нее над ухом. — Ты заслуживаешь порки!
— Отпусти меня!
Она продолжала биться до тех пор, пока объятие не стало болезненным. Сэйбл притихла.
— Но больше всего ты заслуживаешь быть связанной и отвезенной в форт, даже если это займет еще неделю моего времени.
— Ты слишком благороден для этого!
— Да ну? Это я-то? Я благороден? Вот уж насмешила!
— Да, благороден!
— Я уже говорил: не будь так уверена. И не советую тебе впредь бросаться на разъяренного мужчину, а то однажды тебе ненароком свернут шею. Ты слишком далеко зашла…
— То есть идти мне больше некуда?
— Вот именно. И мне тоже.
Только теперь Сэйбл рассмотрела выражение его глаз. Они были попросту голодными, очень опасными, прекрасными в своей жестокости.
Она первая потянулась губами. Она вся горела, сознавая теперь, чего жаждет, она все помнила и знала, что это — лишь малая часть того, что она может получить от Хантера. Ощущение его рук на теле было потрясающим, единственно правильным. Впервые дав себе полную свободу, махнув рукой на условности, Сэйбл хотела только одного: чтобы они шли и шли путем полного безрассудства, не останавливаясь.
Хантер тоже думал о том, что не остановится.
Не в этот раз.
Не теперь, когда Черный Волк не стоял больше между ними.
Глава 26
— Я же сказала, что мне очень жаль! Вы не поможете делу, если будете осыпать меня оскорблениями… — начала Сэйбл, но запнулась, заметив, что Хантер снимает со своей лошади один из мешков и все имеющееся оружие. — Что вы делаете?
— Хочу запутать следы. А теперь помолчи хоть немного, женщина, — сказал он, приторачивая вещи к седлу лошади Сэйбл, и без того основательно нагруженной, — и не выводи меня из терпения, иначе я перекину тебя через колено и дам такую взбучку, что небо с овчинку покажется!
— Я вернулась потому, что беспокоилась за вас…
— Я не нуждаюсь в няньках, понятно? До сих пор я сам о себе заботился — и не пропал. Спускайся туда и жди. — Хантер махнул рукой на каменистый склон позади скал, потом вдруг схватил Сэйбл за одежду и притянул к себе, ближе к злым щелочкам серых глаз. — И не смей — не смей ни при каких условиях! — делать хотя бы шаг, пока я не разрешу!
— Будет исполнено, милорд, — отчеканила Сэйбл, надула губы и вырвала край накидки у него из рук.
Хантер с трудом подавил желание развернуть ее за плечи и дать тычка. Выехав из-под прикрытия скал, он спешился и шлепнул лошадь по крупу, заставив шарахнуться в сторону. Убедившись, что она удаляется под прямым углом к их пути, он еще раз осмотрелся.
Никаких следов взвода обнаружить не удалось, и неудивительно: они оторвались по меньшей мере миль на пять. Настало время объясниться с Сэйбл. Когда Хантер спускался по склону туда, где она стояла в обиженном ожидании, он был мрачнее грозовой тучи. Не говоря ни слова, он схватил ее за руку и оттащил в сторону от лошади, которая все еще выказывала признаки беспокойства.
— Нам обоим известно, что комендант выслал по нашим следам взвод кавалеристов. По твоим следам, если быть точным, а если я буду путаться под ногами, меня прикончат. Я правильно говорю или нет? — Когда Сэйбл не ответила, он как следует встряхнул ее. — Отвечай, кто ты такая?
— Да, но… вы уже знаете!
— Черта лысого я знаю! Не часто встретишь женщину, за которой гоняется половина армии. Я уже приучил себя к мысли, что их интересует ребенок, но теперь комендант знает, что его с нами нет. — Шаг за шагом наступая, Хантер в конце концов прижал Сэйбл за плечи к одной из скал. — Значит, они охотятся за тобой, но почему? Не похоже, чтобы ты провела в индейском плену хотя бы день! В последний раз спрашиваю: кто ты?
— Я тетка ему! — крикнула она, начиная по-настоящему пугаться.
— Что? — опешил Хантер. — Тетка? Кому?
— Маленькому Ястребу! Я не его мать!
Несколько секунд они смотрели в глаза друг другу. Вся ложь, которую Сэйбл успела нагромоздить, прошла в ее памяти за этот короткий промежуток времени. Хантер вспоминал тоже: свои адовы муки — как выяснилось, нелепые.
Теперь он знал все. Почти.
— Имя! — потребовал он, конвульсивно шевеля пальцами, словно не давая им сжаться в кулаки.
— Сэйбл… — Ее голос сорвался, она нервно облизнула губы и добавила:
— Кавано.
Лицо Хантера стремительно обострилось, в глазах сверкнуло что-то сродни ненависти.
— Отродье Ричарда, .. — прошептал он тоном человека, отказывающего верить своим ушам. — Понимаю… все, кроме одного. Ты украла ребенка? У кого? Зачем?
— Нет! — крикнула Сэйбл истерически (она была уверена, что и впрямь получит хорошую трепку).
— Советую тебе хорошо, очень хорошо обдумать свой ответ, женщина, — произнес Хантер медленно и враждебно, — иначе, клянусь, я свяжу тебя и сам отвезу в форт.
— Это ребенок моей сестры! Я поклялась ей, что доставлю его к отцу. Поверь мне, Хантер, ты должен поверить мне!
— Должен? Это еще почему? Ты только и делала, что лгала мне день за днем.
— У меня не было выбора! Я подслушала разговор о том, что отец отдаст Маленького Ястреба чужим людям! Как я могла быть уверена, что ты не выдашь меня? Это ведь не моя тайна, Хантер!
Он всем сердцем желал поверить в это, но боялся раскрыть рот для дальнейших расспросов: он был так разъярен, что не владел собой и вполне мог совершить что-нибудь опрометчивое — например, ударить Сэйбл.
«Я не его мать!»
Сумасшедший грохот сердца болезненно отдавался в его ушах, мысли роились в полном беспорядке, а вопросы, которые готовы были слететь с языка, даже ему самому казались нелепыми и бессвязными.
«Я не его мать!»
Он вдруг оттолкнул Сэйбл — грубо, с выражением неприязни — и вскочил на единственную оставшуюся лошадь. Посмотрел вниз. Лицо Сэйбл было робко поднято к нему, исхлестанные ветром и ветками щеки поражали бледностью. Видно было, что она борется со слезами. Маленькая рука поднялась и затрепетала на полдороге к его колену, потом бессильно упала.
— Хантер?
В ответ на эту невысказанную мольбу понять и простить он только и мог, что грубо выругаться. Перегнувшись с седла, все с той же намеренной грубостью он подхватил Сэйбл за талию и почти бросил перед собой на лошадь.
— Но ведь это убьет бедное животное!
— Разве тебя волнует хоть чья-то судьба, женщина, когда ты добиваешься того, чего хочешь?
Жестокие слова заставили Сэйбл съежиться и опустить взгляд. Она знала, какое выражение сейчас на лице Хантера: отчуждение и презрение.
Тот между тем натянул поводья, поворачивая лошадь в глубь бесплодной пустыни.
Он все еще не мог осознать правду. «Я не его мать!»
Весна прокралась-таки и на исхлестанные жестокими ветрами равнины. На склонах оврагов, где солнце днем становилось все горячее, раскинулся нежнейший ковер первоцветов, напоминавший оттенком глаза Сэйбл. Однако ни она, ни Хантер не замечали этих перемен, угрюмо шагая на север.
Сэйбл надеялась, что с течением времени ярость Хантера изживет себя, но та, казалось, только возрастала, становилась более ощутимой, как жар разгорающегося костра. Он шел, ссутулив плечи и ударяя каблуками так, словно вымещал на земле свою злобу.
Вот уже неделю они не разговаривали. Неделю, подумать только! Если Хантеру требовалось привлечь ее внимание, он издавал неопределенный возглас, а на попытку заговорить отвечал утробным звуком, отбивавшим всякое желание продолжать. Он даже не выругался ни разу, и это вообще было уму непостижимо. В довершение ко всему он не давал Сэйбл передохнуть, как муштруемому на плацу солдату. Он шел так быстро, что ей приходилось поспешать мелкой рысцой, а верхом они ехали всегда изматывающим галопом.
Их сосуществование напоминало первые дни путешествия, только в ухудшенном варианте. Когда лошадь уставала, Хантер просто останавливал ее и спешивался, ожидая молча и с видимым нетерпением, когда Сэйбл сообразит сделать то же самое. При этом он отворачивался, словно та была неприкасаемой и один взгляд на нее мог осквернить его. Он прилагал массу усилий, чтобы не коснуться ее даже одеждой, кроме тех периодов, когда они вынуждены были ехать верхом на одной лошади. В этом случае Хантер только что не скрежетал зубами. Располагаясь на ночлег, он швырял вьюк с одеялами ей в лицо, не приближаясь, но и не оставляя ее одну даже на время, необходимое для отправления естественных потребностей. Он просто поворачивался спиной в нескольких шагах от Сэйбл, и это составляло все уединение, которое отныне ей полагалось. По ночам, несмотря на усталость, она засыпала с трудом, а по утрам просыпалась в страхе, что окажется брошенной посреди пустыни.
Она и сама не понимала, как ухитряется выдерживать столь сумасшедший темп движения. Поспевая за широким шагом Хантера, она порой чувствовала боль в ногах от пяток до самых ягодиц и не отставала только из чистого упрямства. В этот день, как и каждый предыдущий, они выступили на рассвете. Сэйбл давно испытывала сильную жажду, но не решалась спросить, в каком мешке упакована фляга, из страха, что разразится скандал, к которому она до сих пор так и не была готова. Споткнувшись в очередной раз, она едва сумела удержаться на ногах и не распластаться в пыли. Хантер не замедлил шага, даже не оглянулся, как если бы пересекал равнину в полном одиночестве.
«Негодяй!» — думала Сэйбл, пылая негодованием. Что он мнит о себе, это тип? В конце концов; его услуги щедро оплачены, мог бы проявить хоть немного галантности. Скажите, какая цаца! Не понравилось ему, что за ней охотится армия! А что в этом такого? Да и не армия вовсе, а отец и его армейские друзья. Что с того, что Мейтланд получил приказ не стрелять… В нее по крайней мере? Скорее всего его лояльность по отношению к полковнику Кавано — обычная плата за незаслуженное продвижение по службе и высокое назначение.
Сейчас Сэйбл чувствовала к отцу только глубочайшую ненависть. Он, он один был виноват во всем, что с ней случилось! Если бы он не противился браку Лэйн и Черного Волка, если бы признал Маленького Ястреба своим внуком, ей не пришлось бы заключить сделку с… с… с самим дьяволом!
Сэйбл подняла взгляд. Поверх лошадиной шеи виднелась только верхушка шляпы, уже хорошо поношенной и запачканной. Невозможно было поверить, что этот самый человек когда-то просил у нее прощения: за ее плен, за издевательства жителей форта. Теперь он превратился в обвинителя. Она отдала бы все, чтобы вернуть прежнего Хантера, того, кто терпеливо выносил ее длинный язык, кто бросился ей на помощь и спас ее из рук пауни, кто поддразнивал ее и порой держал в объятиях. С ним она впервые ощутила дыхание рая — впервые изведанное плотское наслаждение обещало так много… Она скучала по прежнему Хантеру, понимая, что если и увидит его вновь, то не скоро.
Ее вывел из раздумий громкий звук. Бурчало в животе.
— Я проголодалась, — сказала она нерешительно. — Неужели еще не пора сделать привал и перекусить?
Хантер остановился, но продолжал смотреть прямо перед собой. Его тяжкий вздох выражал неудовольствие задержкой. Ветер — уже не ледяной, но резкий и порывистый, — завывал вокруг, то и дело швыряя в воздух пригоршни пыли и мелкого гравия. Длинные стебли прошлогодней травы мотались взад-вперед под его порывами.
— Мистер Мак-Крак… — Сэйбл проглотила остаток фразы, встретив раздраженный взгляд искоса. Нет, это совершенно невыносимо! — Послушайте, сколько можно дуться? Даже моему ангельскому терпению приходит конец. Мы уже протопали, проскакали и пробежали не менее ста миль. Сто миль! Неужели это не гарантия того, что мы оторвались от преследователей? У меня отваливаются ноги, я умираю от голода и жажды, я вся пропылилась! Ах, чтоб вас!..
Ответом был все тот же утробный звук. Хантер очнулся от своей бессмысленной неподвижности и зашагал вперед и направо. Там, в неглубоком обрывистом овраге, протекал поток, много дальше сужаясь, а потом разветвляясь на несколько рукавов и впадая в одну из рек, протекающих по пустыне. Сэйбл чуть было не застонала от радости: вода, слава Богу!
Она бросилась вслед быстро удаляющемуся Хантеру.
— Интересно знать, настанет ли день, когда вы заговорите, вместо того чтобы пригвождать меня к земле каждым взглядом?
Никакого ответа.
— Мистер Мак-Кракен, вы не можете бесконечно соблюдать обет молчания. Нам придется провести еще не один день в обществе друг друга.
По-прежнему тишина.
— Мистер Мак-Кракен!
— Оставь меня в покое!
— Нет уж, не оставлю! — Сэйбл схватила Хантера за рукав; но он просто отмахнулся от нее, как от назойливого насекомого, и продолжал путь. Она приостановилась, тяжело дыша. — Вы начнете наконец разговаривать, как разумный человек? Или у вас попросту не хватает храбрости объясниться?
Она уперла руки в бока в ожидании того, что он обернется. И он действительно остановился и повернулся. Сэйбл пожалела, что не придержала язык: на лице Хантера было выражение, не предвещавшее ничего хорошего.
Все же она не отвела глаз, не без тревоги разглядывая его раздувающиеся ноздри и губы, сжатые с такой силой, что они совсем побелели. Сжимающиеся и разжимающиеся кулаки говорили о том, что он охотно выместил бы на ней весь свой гнев. Именно так Хантер и был настроен. Он слишком долго сдерживался, слишком долго подавлял желание высказаться. Яростные обвинения рвались наружу, хотелось крикнуть что-нибудь уничтожающее, оскорбительное, хотелось схватить Сэйбл за плечи и трясти, пока она не прикусит свой идиотский лживый язык.
— Значит, ты хочешь объясниться? — проскрипел он.
— Нельзя держать все в себе, мистер Мак-Кракен, это все равно что вариться в собственном соку, — настаивала Сэйбл, довольная уже тем, что он открыл рот. — Нужно делиться тем, что вас снедает, иначе вы состаритесь, не имея ни единого друга.
— Скажите, как она заботится обо мне! — зло усмехнулся Хантер (на его раненой щеке начался нервный тик — свидетельство крайнего напряжения). — Что ты знаешь обо мне, женщина? Как я живу сейчас, так собираюсь и состариться, и не твое дело, почему я стал таким!
— А я думаю, будет легче, если рассказать кому-то…
Разговор шел не совсем тем курсом, которым она была намерена его направить, но это было все-таки лучше, чем молчание. Даже если лицо Хантера искажалось и дергалось, даже если на нем застыло выражение ненависти, даже если серые глаза почернели и сверкали.
— Если ты хочешь объясниться, я объясню. — Он не сказал, а выплюнул эту фразу, как нечто ядовитое. — Мне неприятно находиться рядом с тобой, неприятно смотреть на тебя и уж тем более разговаривать с тобой. Мне противен твой запах, звук твоего голоса, противно то, что твои глаза постоянно на мокром месте. Ты с самого детства была испорченной, воспринимала мужчин, как идиотов, которых интересно дразнить, и я не удивлен тем, что ты научилась врать на каждом слове. Я готов возненавидеть тебя, а так как в ненависти мне нет равных, то лучше лишний раз не путайся у меня под ногами!
Сэйбл отшатнулась, словно получив пощечину. Хантер отвернулся и продолжал спускаться вниз по крутому склону.
— Да, вы умеете быть грубым и жестоким, — крикнула она вслед, — но вы не такой, мистер Мак-Кракен! Вы лучше, чем стараетесь казаться!
— Не будь так уверена! — не оборачиваясь, крикнул он в ответ.
— Как бы то ни было, мне надоело быть мальчиком для словесной порки! Вы слышите? Мистер Мак-Кракен! — Он слышал прекрасно и потому ускорил и без того энергичный шаг. — Чтоб вас черти взяли!
Потеряв самообладание, Сэйбл бросилась за ним бегом, а догнав, прыгнула на спину, одной рукой сжимая шею, кулаком другой молотя по плечам. Ошеломленный этим внезапным нападением, Хантер потерял равновесие и покатился вниз, увлекая за собой Сэйбл, по-прежнему цепляющуюся за его шею. Они катились и катились в вихре пыли, сухой» травы и гравия, пока не приземлились на каменистом берегу. Сэйбл, оказавшаяся сверху, на коленях отползла на пару шагов и повернулась.
— И он еще говорил, что отличается от других мужчин! Посмотри на себя! Настоящий изверг, тиран! — Она вырвала пук осоки вместе с корнями и мокрой землей и швырнула его, метко попав Хантеру в физиономию. — Отвратительный, бездушный тип с мертвой душонкой!
Она издала торжествующий вопль, когда грязь потекла по его подбородку и шее за ворот рубашки. Хантер смотрел на нее с застывшей гримасой изумления.
— Я даже больше скажу: ты — настоящая свинья!
— Достаточно, Сэйбл! — прикрикнул он, не столько вытирая грязь ладонью, сколько сильнее ее размазывая.
— Эгоистичный, упрямый, злобный! Злобный! Злобный! Злобный!
Воздух наполнился комками грязи, ошметками гниющей травы, песком. Все это летело в Хантера, вынуждая его заслоняться руками.
— Хватит, я сказал!
В ответ о его лицо разбился приличный ком мокрой земли. Оказавшийся внутри камешек болезненно ударил по шраму.
Хантер выпрямился во весь рост, и Сэйбл поняла, что погорячилась. Подобрав подол платья, она спаслась бегством. Она понимала, что не сравнится в скорости с Хантером, и надеялась лишь на то, что он слишком устал для быстрого бега. Местами в каменистое ложе потока вдавалась более мягкая земля, размокшая и покрытая неглубокими лужами. Сапоги Хантера звучно чавкали по ним, и звук этот неумолимо приближался. Несколько раз Сэйбл поскользнулась, но сумела удержаться на ногах.
— Стой!
Она продолжала нестись вперед из последних сил. Поток стал шире, на нем появились пороги, отмеченные хлопьями пены. Неизвестно, как далеко Сэйбл удалось бы убежать, если бы в боку не началась ужасная резь, заставившая ее согнуться в три погибели, жадно хватая ртом воздух. Несколько секунд она ни о чем другом и думать не могла, а когда выпрямилась, Хантер стоял в нескольких ярдах от нее, безмолвный и угрожающий. Все еще тяжело дыша, вытянув руку перед собой и как бы отстраняя его, Сэйбл начала бочком огибать громадный валун.
— П-погоди, Хантер… — взмолилась она, заметив, что и он медленно продвигается вперед. — Не делай ничего опрометчивого, постарайся успокоиться!
Она не знала, воспринимает ли он ее слова. Он точно был в ярости, даже шрам на щеке, обычно красный, побелел и выделялся сильнее, чем обычно.
— Будь же благоразумным! Я… я знаю, каждый из нас несовершенен, — продолжала она, чувствуя себя глупой, как никогда. — Я наговорила всякого только для того, чтобы получить хоть какой-нибудь ответ!
— Сейчас ты его получишь.
— Умоляю, Хантер, умоляю, постарайся понять, что заставило меня лгать тебе! — Голос ее сорвался, и она добавила шепотом:
— Постарайся посмотреть моими глазами…
Молчание.
Сэйбл осторожно взглянула сквозь ресницы. Ледяной взгляд Хантера был устремлен на гребень склона. Ярость его как будто несколько остыла, но пока не было даже самой малой надежды на мирное завершение переговоров.
— Да что же это такое, Хантер?! — вырвалось у нее. — Почему ты все время мучаешь меня? Пропади ты пропадом, будь проклят, провались в ад! Не тебе судить меня! Тогда, ночью, ты делал со мной такое, что дозволено только мужу, если дозволено вообще! Я ведь простила тебя!
Казалось, эти слова пробили брешь в ледяной стене, которую Хантер воздвиг вокруг себя. Он оказался рядом, схватил Сэйбл, грубо прижал к себе. Это не была больше ярость, скорее лихорадочное волнение, но она начала вырываться, не зная, на что он способен сейчас.
— Как ты могла утаить от меня правду? — прорычал Хантер у нее над ухом. — Ты заслуживаешь порки!
— Отпусти меня!
Она продолжала биться до тех пор, пока объятие не стало болезненным. Сэйбл притихла.
— Но больше всего ты заслуживаешь быть связанной и отвезенной в форт, даже если это займет еще неделю моего времени.
— Ты слишком благороден для этого!
— Да ну? Это я-то? Я благороден? Вот уж насмешила!
— Да, благороден!
— Я уже говорил: не будь так уверена. И не советую тебе впредь бросаться на разъяренного мужчину, а то однажды тебе ненароком свернут шею. Ты слишком далеко зашла…
— То есть идти мне больше некуда?
— Вот именно. И мне тоже.
Только теперь Сэйбл рассмотрела выражение его глаз. Они были попросту голодными, очень опасными, прекрасными в своей жестокости.
Она первая потянулась губами. Она вся горела, сознавая теперь, чего жаждет, она все помнила и знала, что это — лишь малая часть того, что она может получить от Хантера. Ощущение его рук на теле было потрясающим, единственно правильным. Впервые дав себе полную свободу, махнув рукой на условности, Сэйбл хотела только одного: чтобы они шли и шли путем полного безрассудства, не останавливаясь.
Хантер тоже думал о том, что не остановится.
Не в этот раз.
Не теперь, когда Черный Волк не стоял больше между ними.
Глава 26
Странное дело: Хантер вновь ощутил в себе бешеную ярость жестоко обманутого человека — только теперь ему было на что ее направить. Поцелуи его был болезненным, требовательным.
— Будь ты проклята, Сэйбл! Будь проклят твой лживый рот! — прошипел он, отстранившись на одно мгновение, только чтобы снова впиться в этот лживый рот губами.
Он испытывал даже не желание, а сумасшедшую потребность взять ее неистово, разодрав одежду, вырвав пуговицы рубахи «с мясом». Он почти мог видеть, как пожирает ее, поглощает, словно хищник добычу, доставшуюся ему особенно трудно.
— Я неделями изводил себя! Неделями! Как последний дурак, стыдился того, что хочу чужую жену!
— Это ужасно — чувствовать себя обманутым, — прошептала Сэйбл. — Я понимаю, каково тебе сейчас…
— Ты ни черта не понимаешь!
Подумать только, он ждал, надеялся, что она нарушит клятву верности, данную другому, — и боялся этого, как своего падения! Он мечтал о том, что однажды она скажет: иди ко мне, будь со мной, возьми меня! Он так и не дождался этого. Но теперь… Теперь все будет иначе! Он возьмет ее. Они будут заниматься любовью, здесь и сейчас. Безумно, дико — так, как он чувствует себя. Отчаянно — как он желает ее. На этот раз у нее не будет пути к отступлению, и он наконец войдет в нее, заполнит ее, он будет любить ее до тех пор, пока не выплеснет все вожделение, которое успело накопиться за долгое, очень долгое время, проведенное рядом с ней. Хантер взял в ладони мягкую плоть ее ягодиц, совсем как в ту ночь, когда он пытался позже искать утешения в чужих объятиях, но на этот раз Сэйбл была необычно податливой, она без сопротивления позволила ему приподнять себя и прижать. Ноги ее слегка раздвинулись, скорее бессознательно, чем намеренно, чтобы ему было удобнее оказаться между ними.
Проклятие, в нем скопилось столько гнева, что каждое движение, каждая ласка были пропитаны им насквозь!
Какой-то глубокий, примитивный инстинкт подсказал Сэйбл, что отвечать нужно особенной покорностью, особенной мягкостью. Хантер имел полное право чувствовать гнев, но и она была права, храня свою тайну. Если бы хоть одна живая душа (за исключением Фебы, конечно) знала, что она — не мать Маленькому Ястребу, ей бы ни за что не удалось продвинуться так далеко к северу. Возможно даже, именно Хантера и надо было держать в самом полном неведении. Возможно, он и сам понимал это, потому так и злился.
— Ты даже представить себе не можешь, что ты сделала со мной! Вот! Чувствуешь? Чувствуешь? — Схватив руку Сэйбл, Хантер прижал ее к себе — туда, где под брюками ощущался длинный твердый стержень.
Сэйбл затрепетала, веки ее разом отяжелели и опустились, зубы больно прикусили нижнюю губку. Однако она и не подумала вырываться. Ощущение было… было… бесстыдно сладостным, как и все, связанное с Хантером. «Та часть» была горячей, каменно-твердой, она пульсировала, жила какой-то отдельной жизнью! Это было нечто предельно мужское, особенное, неизведанное. Изведать — вот то, чего она хотела сейчас, изведать в полном смысле — увидеть, потрогать. Она сгорала от любопытства, была одновременно возбуждена и испугана.
Что с того, что это желание непристойно? Разве она не свободна сейчас от всех норм и правил? Разве они оба не свободны? Вокруг только дикие, пустынные равнины, только вой ветра над небольшим ущельем, где несется бурлящий поток. Звук его стремительного движения отдается в ушах… Или это бьется разгоряченная кровь? Вокруг никого, никто не сможет помешать ей сделать то, чего она хочет!
Ладонь Сэйбл потерлась о твердый стержень, пальцы сжались, стремясь охватить его.
— О Господи… — выдохнул Хантер. В этом полувздохе-полустоне было столько счастья, что она почувствовала себя волшебницей, раздающей дары.
Она заметила, что двигает ладонью вверх-вниз, с силой, в бессознательной имитации чего-то. Зато Хантер прекрасно знал, чего именно. Это была имитация движений его члена внутри нее — там, где так горячо, влажно и сладко! И ее движений навстречу ему… О Господи!
Еще мгновение — и он набросится на нее. И, может быть, причинит ей боль!
Сэйбл слышала звук своего имени, повторяемого снова и снова, как языческое заклинание. Потом вернулись губы, огненно-горячие, неласковые губы. Однако жестокость поцелуев не отталкивала ее, наоборот, она волновала. Это было выражением силы его желания.
Она позволила снять с себя накидку из бычьей кожи, которая недавно помешала ей убежать на безопасное расстояние. Сейчас, на берегу рокочущего потока, она станет их брачным ложем, и Сэйбл поняла это.
— Ты больше не сердишься? — спросила она с оттенком кокетства, ни на секунду не убирая ладони с горячей выпуклости между ног Хантера. — У меня нет больше тайн от тебя, поверь.
Хантер мягко принудил ее опуститься на колени на то, что должно было стать их первой постелью.
— Как ты ошибаешься! — усмехнулся он, проводя кончиком языка вниз по горлу Сэйбл. — Для меня ты полна тайн. Вот одна из них. — Он захватил пальцами сосок, заставив ее застонать сквозь стиснутые зубы. — А вот и вторая. — Ладонь скользнула вниз по животу, слегка разводя ей ноги. — Я хочу узнать все твои тайны, хочу дотронуться до тебя везде — руками, губами! И чтобы все было так же, как в ту ночь, когда мой палец был внутри тебя и я чувствовал, как сильно ты меня хочешь!
Жалобный звук, похожий на всхлипывание, сорвался с губ Сэйбл. О, как она хотела всего того, что обещал Хантер! Она хотела быть голой, открытой для его взгляда и прикосновений, хотела дать ему доступ в каждый уголок своего тела. Платье упало в сухую траву, от которой поднимался слабый и волнующий запах прошлогодних цветов. Рубаха соскользнула с плеч, оставшись лишь на вскинутых для объятия руках. Прохладный от речной влаги воздух коснулся грудей, как ласковая ладонь. Следом за ним их коснулся Хантер. Это было восхитительно — чувствовать себя прекрасной, обожаемой, желанной! Даже взгляд его был достаточно выразительным, чтобы соски налились, а от его прикосновения они превратились в два твердых горячих орешка, словно предназначенных для того, чтобы трогать их языком и губами, втягивать в рот, сосать.
— Будь ты проклята, Сэйбл! Будь проклят твой лживый рот! — прошипел он, отстранившись на одно мгновение, только чтобы снова впиться в этот лживый рот губами.
Он испытывал даже не желание, а сумасшедшую потребность взять ее неистово, разодрав одежду, вырвав пуговицы рубахи «с мясом». Он почти мог видеть, как пожирает ее, поглощает, словно хищник добычу, доставшуюся ему особенно трудно.
— Я неделями изводил себя! Неделями! Как последний дурак, стыдился того, что хочу чужую жену!
— Это ужасно — чувствовать себя обманутым, — прошептала Сэйбл. — Я понимаю, каково тебе сейчас…
— Ты ни черта не понимаешь!
Подумать только, он ждал, надеялся, что она нарушит клятву верности, данную другому, — и боялся этого, как своего падения! Он мечтал о том, что однажды она скажет: иди ко мне, будь со мной, возьми меня! Он так и не дождался этого. Но теперь… Теперь все будет иначе! Он возьмет ее. Они будут заниматься любовью, здесь и сейчас. Безумно, дико — так, как он чувствует себя. Отчаянно — как он желает ее. На этот раз у нее не будет пути к отступлению, и он наконец войдет в нее, заполнит ее, он будет любить ее до тех пор, пока не выплеснет все вожделение, которое успело накопиться за долгое, очень долгое время, проведенное рядом с ней. Хантер взял в ладони мягкую плоть ее ягодиц, совсем как в ту ночь, когда он пытался позже искать утешения в чужих объятиях, но на этот раз Сэйбл была необычно податливой, она без сопротивления позволила ему приподнять себя и прижать. Ноги ее слегка раздвинулись, скорее бессознательно, чем намеренно, чтобы ему было удобнее оказаться между ними.
Проклятие, в нем скопилось столько гнева, что каждое движение, каждая ласка были пропитаны им насквозь!
Какой-то глубокий, примитивный инстинкт подсказал Сэйбл, что отвечать нужно особенной покорностью, особенной мягкостью. Хантер имел полное право чувствовать гнев, но и она была права, храня свою тайну. Если бы хоть одна живая душа (за исключением Фебы, конечно) знала, что она — не мать Маленькому Ястребу, ей бы ни за что не удалось продвинуться так далеко к северу. Возможно даже, именно Хантера и надо было держать в самом полном неведении. Возможно, он и сам понимал это, потому так и злился.
— Ты даже представить себе не можешь, что ты сделала со мной! Вот! Чувствуешь? Чувствуешь? — Схватив руку Сэйбл, Хантер прижал ее к себе — туда, где под брюками ощущался длинный твердый стержень.
Сэйбл затрепетала, веки ее разом отяжелели и опустились, зубы больно прикусили нижнюю губку. Однако она и не подумала вырываться. Ощущение было… было… бесстыдно сладостным, как и все, связанное с Хантером. «Та часть» была горячей, каменно-твердой, она пульсировала, жила какой-то отдельной жизнью! Это было нечто предельно мужское, особенное, неизведанное. Изведать — вот то, чего она хотела сейчас, изведать в полном смысле — увидеть, потрогать. Она сгорала от любопытства, была одновременно возбуждена и испугана.
Что с того, что это желание непристойно? Разве она не свободна сейчас от всех норм и правил? Разве они оба не свободны? Вокруг только дикие, пустынные равнины, только вой ветра над небольшим ущельем, где несется бурлящий поток. Звук его стремительного движения отдается в ушах… Или это бьется разгоряченная кровь? Вокруг никого, никто не сможет помешать ей сделать то, чего она хочет!
Ладонь Сэйбл потерлась о твердый стержень, пальцы сжались, стремясь охватить его.
— О Господи… — выдохнул Хантер. В этом полувздохе-полустоне было столько счастья, что она почувствовала себя волшебницей, раздающей дары.
Она заметила, что двигает ладонью вверх-вниз, с силой, в бессознательной имитации чего-то. Зато Хантер прекрасно знал, чего именно. Это была имитация движений его члена внутри нее — там, где так горячо, влажно и сладко! И ее движений навстречу ему… О Господи!
Еще мгновение — и он набросится на нее. И, может быть, причинит ей боль!
Сэйбл слышала звук своего имени, повторяемого снова и снова, как языческое заклинание. Потом вернулись губы, огненно-горячие, неласковые губы. Однако жестокость поцелуев не отталкивала ее, наоборот, она волновала. Это было выражением силы его желания.
Она позволила снять с себя накидку из бычьей кожи, которая недавно помешала ей убежать на безопасное расстояние. Сейчас, на берегу рокочущего потока, она станет их брачным ложем, и Сэйбл поняла это.
— Ты больше не сердишься? — спросила она с оттенком кокетства, ни на секунду не убирая ладони с горячей выпуклости между ног Хантера. — У меня нет больше тайн от тебя, поверь.
Хантер мягко принудил ее опуститься на колени на то, что должно было стать их первой постелью.
— Как ты ошибаешься! — усмехнулся он, проводя кончиком языка вниз по горлу Сэйбл. — Для меня ты полна тайн. Вот одна из них. — Он захватил пальцами сосок, заставив ее застонать сквозь стиснутые зубы. — А вот и вторая. — Ладонь скользнула вниз по животу, слегка разводя ей ноги. — Я хочу узнать все твои тайны, хочу дотронуться до тебя везде — руками, губами! И чтобы все было так же, как в ту ночь, когда мой палец был внутри тебя и я чувствовал, как сильно ты меня хочешь!
Жалобный звук, похожий на всхлипывание, сорвался с губ Сэйбл. О, как она хотела всего того, что обещал Хантер! Она хотела быть голой, открытой для его взгляда и прикосновений, хотела дать ему доступ в каждый уголок своего тела. Платье упало в сухую траву, от которой поднимался слабый и волнующий запах прошлогодних цветов. Рубаха соскользнула с плеч, оставшись лишь на вскинутых для объятия руках. Прохладный от речной влаги воздух коснулся грудей, как ласковая ладонь. Следом за ним их коснулся Хантер. Это было восхитительно — чувствовать себя прекрасной, обожаемой, желанной! Даже взгляд его был достаточно выразительным, чтобы соски налились, а от его прикосновения они превратились в два твердых горячих орешка, словно предназначенных для того, чтобы трогать их языком и губами, втягивать в рот, сосать.