Фейхтвангер Лион. Ифтах и его дочь

   Яала сначала подумала, что неправильно поняла его. А когда до нeё дошло, что он ей предлагал, возмутилась.
   - Тот, кто поступает так, сам предает свои же желания, - ответила она.
   - Иногда даже Боги меняют намерения, - сделал новую попытку Эмин. Может, Господь eщё одумается...
   - Господь не откажется от своих намерений! - гордо и решительно оборвала его Яала.
   Эмин понял, что она воспринимает предстоящее всем своим существом. Он не сможет помочь ни ей, ни себе, ни Ифтаху. Это было самым большим огорчением в его жизни.
   VII
   Яала взяла с собой в горы трех подруг: Шимрит, Тирцу и Шейлу. Они были однолетками и познакомились с ней во время первого приезда Яалы в Мицпе. Девочки увидели, что в Яале есть что-то особенное и скоро привязались к ней. Первосвященник позвал их в шатёр Господа, объяснил, что предстоит Яале, и поручил им скрасить eё последние дни. Девочки жалели Яалу, восхищались ею. Она стала им eщё дороже и одновременно - eщё больше отдалилась от них.
   Они выехали из Мицпе. Яала скакала на светлой ослице Ифтаха. Они везли с собой только самое необходимое, однако среди вещей было и дорогое платье из тонкого материала цвета шафрана, которое Яала должна была надеть для жертвоприношения.
   В некотором отдалении за ними следовал Эмин со своей семеркой. Его переполняли противоречивые чувства. Он восхищался твердостью воли Яалы и возмущался, что она разделила гордыню отца: никто не годился ей в женихи, только - сам Господь. Порой ему не верилось, что она навсегда оттолкнула его от себя. Когда он со страхом смотрел на нeё издали, его охватывала страсть и ревность к Господу, надменному сопернику. Он готов был бороться за нeё с Богом, но все попытки вызвать Господа на ссору ни к чему не приводили - Бог не являлся.
   Яала, хоть и не знала, куда едет, двигалась по дороге с необъяснимой уверенностью. На второй день она остановилась в высокогорной долине, окаймленной горами, поросшими буком. Люди Эмина разбили для девочек палатку, а потом удалились за гору, чтобы оставить Яалу наедине со своими подругами.
   Стояла весна - короткая, буйная весна Гилеада. Зазеленели горы, далекие степи расцвели яркими цветами. Со всех сторон, расплескиваясь и журча, текла по горным склонам вода. Воздух наполнился запахом трав, из которых готовили бальзам в Гилеаде.
   Три подруги подсели к Яале, чтобы оплакать eё судьбу, они кричали и стонали, потом смолкали, словно для того, чтобы оттенить величие горя, затем снова начинали стенать, оплакивая подругу детства, которой суждено умереть девственницей, не познав мужчины и не продолжив род.
   Они были молоды - Шимрит, Тирца и Шейла, и радовались своей молодости, радовались весне, и, оплакивая Яалу, вдвойне ощущали радость своей молодой жизни. Они, три подруги, увидят eщё много весен, будут лежать рядом с мужьями, родят детей, а, попав в свое время в пещеру, будут иметь продолжение в сыновьях и в сыновьях сыновей.
   Вскоре, однако, жалобы и стоны им надоели. Их манила к себе разноцветная степь. Они рвали цветы, наслаждались их запахом, бегали на спор до дерева или до горы, загадывая - кто быстрее добежит, та первой будет с мужчиной. Потом они вспомнили, зачем приехали сюда, устыдились своего легкомыслия и прервали игры.
   Пока подруги плакали, Яала смотрела на них, слушала их со спокойным, чуть надменным, выражением лица. Что они знали, Шимрит, Тирца и Шейла, о муках, которые ожидали Яалу, о величии судьбы, избранной ею? Девочки ждали женихов, таких, как они, в Гилеаде - тысячи. Их заученные стенания - пустые жесты и слова.
   Она не рассердилась на них, когда они устали от плача и обратились к своим мелким будничным делам. Она сама приняла участие в их играх. И тут произошло нечто странное. Увлекшись играми, Яала забыла город Мицпе, в котором провела последние недели, забыла ужас предстоящего и снова превратилась в прежнюю Яалу, девочку пустыни. Она шумно радовалась победе в беге наперегонки, показывала подругам то, что было от них скрыто - следы диких зверей, птичьи гнезда. Руками она ловила птиц, вытаскивала из ручьев рыб и раков. Она показала подругам ужа, заглатывающего лягушку. Ноги лягушки торчали из раскрытого рта ужа - глотал он очень медленно. Яала смеялась над подругами, которые испытывали отвращение и страх перед этой неприятной картиной.
   Девушки с удивлением заметили перемены в Яале. А она подсмеивалась над горожанками, ставшими здесь, в степи, слепыми и беспомощными.
   Она рассказала подругам об опасностях, которые подстерегали eё в стране Тоб, о том, как мать сцепилась в схватке с громадным волком. Когда она думала о матери, на душе у нeё становилось тепло. Она рассказала, как мучились они целый год из-за львов, повсюду, где они ночевали, приходилось разжигать большие костры. Ночи были наполнены рычанием зверей, напуганные крестьяне и пастухи не знали, как им защитить свой скот; они не осмеливались выходить из своих домов. Яала, не ведавшая страха, удивлялась, отчего так боятся другие.
   Игры становились все более бурными. Мимо тек ручей, который высыхал летом. Но теперь, весело журча, быстро спускался с гор. Она вошла в воду. Подруги закричали, звали eё назад, но она увлекла за собой самую маленькую, Тирцу, и потащила eё в самую глубину, смеясь над робостью девчонки. Она превратилось в дочь своего отца - нетерпеливую, грубую, тащила упиравшуюся Тирцу все дальше и дальше, не отпуская на берег. Несколько минут показались девочке вечностью.
   Однако, когда наступил вечер, Яала уединилась. Вечер был временем подготовки.
   Она точно знала, какой подготовки требовал от нeё Господь: она должна была найти слова. Яала взяла цитру и трубу и вышла наружу в пустоту окружавшей горы степи, она не запрещала другим следовать за ней, смотреть на нeё и слушать.
   И вот она стояла в наступивших сумерках, смотрела невидящим взглядом перед собой, пытаясь забыть шумный день, и старалась осознать величие своей миссии. В ней зазвучали строфы Вавилона, мрачно и ясно воспринятые eё умом, строфы о радости жертвоприношения и смерти. Высочайшее наслаждение смерть. Она никогда по-настоящему не понимала этих стихов, и сейчас тоже не понимала их до конца, но теперь догадывалась об их значении.
   Она вспомнила старый рассказ, распространенный в Израиле. Господь в брачную ночь напал на одного человека, Моше, который привел народ в Заиорданье; ибо, когда Бог желал невесту, невеста принадлежала ему. Однако эта невеста, Ципора, примирила Бога кровью мужа, с тех пор Бога называли кровавым женихом, Хазаном Дамином. Яала была горда и счастлива, что теперь она избрана кровавым женихом, и в eё голове роились буйные, смутные мысли, полные стремления и ожидания, когда она думала о моменте соединения с Богом. Яалу кольцом окружали покрытые буком горы, у eё ног простиралась цветущая степь, над ней - поблекшее небо. Она впитывала в себя красоту гилеадской весны, и внезапно в eё сердце исчезли все желания, кроме одного - жить и дышать. Ощущение того, что она бесплодно исчезнет прежде, чем завянут эти цветы и опадут листья, охватило eё с такой силой, что она бросилась на землю. Так она лежала, вытянувшись посреди красно-желтой степи, чувствуя шелест и свежесть маленьких цветков, хватая их обеими руками, сминая их пальцами.
   Ее захватило чувство потерянности и безграничного страха. Она много раз видела связанных животных, лежавших на камнях Господа с занесенным над ними ножом, и вместе с ними, своими друзьями, испытывала ужас. Теперь она сама будет лежать на жертвенном алтаре, все eё существо противилось этому. Она видела порог, через который ей нужно будет переступить, чтобы достаться Господу - порог твердый, железный, страшный. Яала боялась, но ей придется перейти через этот порог. Чувствуя, как пульсирует в жилах кровь, она умирала от страха и слабости, но заставила себя отвлечься от ужасной картины, сконцентрировала всю свою страсть на том, что ждет eё по ту сторону порога, взывала к неземным силам, заклинала их. В конце концов, видение порога исчезло, страх оставил ее, слабость стала приятной. Она больше не ощущала тяжести своего тела, оно превратилось в нечто светлое и легкое. Она будет огненной жертвой, войдет в огонь, в котором живет Господь. И там, где будет огонь, будет жить и Яала. Там, где ведет свои войны Господь, будет находиться Яала - частица его дыхания, его облака.
   Род Гилеад и весь Израиль узнают о том, что она стала ценой, которую потребовал Бог за победу у Нахал-Гада. Она продолжит свою жизнь в песнях певцов, в рассказах у источников; о ней сложит песню великий певец Яшар. Все снова и снова будут повторять eё имя, и это возвысит ее. Чем искреннее произносят имя умершего, тем чаще он оказывается среди живых. Яала закрыла глаза, чтобы увидеть Бога, к которому стремилась, в Нем она узнавала черты отца, его массивное лицо... Она чувствовала, как в её душу входит Бог. Eё дар становился сильнее, теперь она найдет слова и тон, чтобы рассказать о своей судьбе.
   Медленно, строго, но в то же время легко, она поднялась. Зашагала по поляне танцующим шагом. Извлекла звуки из цитры, из трубы. Запела о своей смерти. Она пела о жизни в огне и облаке. Изображала в танце мерцание и игру огня, парение облака. Она умела делать это; ибо то, что находилось по ту сторону порога, не понимал никто из людей, это мог понять лишь тот, кого требовал к себе Господь - это понимала лишь она одна.
   Когда Яала пела и танцевала, казалось, что она скинула будничное платье и облачилась в тонкую материю шафранового цвета, в платье, в котором ей предстояло переступить страшный порог.
   На краю леса eё слушали Шимрит, Тирца и Шейла. Кое-что из того, о чем она пела, было непонятно им, но многие слова и звуки повторялись и оседали в их душах. Они стояли и слушали, испуганные, околдованные, догадываясь, что Яала осенена страшным даром ясновидения.
   На следующий день Яала снова вместе с подругами ела, пила, играла, пугая их своей веселой дикостью; и Шимрит, Тирца и Шейла едва верили, что это - та самая Яала, которая накануне вечером в песнях и танцах готовилась к жертве.
   VIII
   Известие о клятве Ифтаха вызвало в Гилеаде удивление и страх. Бывало нередко, что гилеадчане убивали для своего Бога пленных врагов, но уже давно не жертвовали Ему представителей своего рода. Они вспоминали князя из клана Нобаха, который был судьей в то время, когда объединенными силами напали на израильтян Аммон, Моав и Мидиан. Этот Нобах отдал Господу своего старшего сына. У Нобаха было много сыновей и дочерей, Ифтах же имел единственного ребенка и обрывал цепь своего рода.
   Зилпа, услышав весть, заволновалась. Eё старший сын, смелый Гадиель, погиб за род Гилеада. Полная горечи, она должна была наблюдать, как купается в славе бастард Ифтах, зная, что слава эта досталась ему ценой гибели eё сына, но Господь услышал eё мольбы и дарует ей упоение местью. Эта гордячка, наложница Ифтаха, аммонитка, будет смотреть, как прервется навсегда eё потомство, как будут убивать на камнях ненавистного ей Бога eё единственное дитя. Красивая женщина, что ворвалась в eё дом, чтобы принести ей унижение, будет свидетельницей, как eё красивая дочь превратится в пепел... Зилпу не удовлетворяло поражение врага, она испытывала страстное желание увидеть все собственными глазами, насладиться болью врага. Все в этой истории, что касалось девочки Яалы, представлялось ей не только страшным, но и возвышенным. Она, эта Яала, избрана Богом, чтобы своей смертью eщё крепче привязать к Нему род Гилеада. Получается, что не Ифтах, а Яала добилась победы у Нахал-Гада. Зилпа даже позавидовала Яале и испытала сочувствие к врагу, поверженному столь ужасным способом. Она хотела видеть Ктуру, поговорить с ней.
   С тех пор, как дочь отказалась от нее, Ктура без устали бродила по окрестностям Мицпе, избегала людей и вела беседу сама с собой. Однажды ночью она направилась на рыночную площадь Мицпе, подошла к каменному креслу судьи и начала спорить с тем, кто, как ей казалось, сидит в нем, не воспринимая ничего вокруг.
   Как-то раз она вошла в шатер Господа. Предстала перед Авиамом с диким окаменевшим лицом и сказала:
   - Отдай мне моего ребенка! Убей меня! Убей кого хочешь из моего рода, только защити ребенка!
   Авиам попытался ускользнуть от нее, близость сумасшедшей делало его нечистым, однако она не отпускала его, бросилась перед ним на колени, целовала подол его платья.
   - Не я требую твою дочь, eё требует к себе Господь! - попытался он отделаться от Ктуры.
   Но Ктура долго eщё лежала на полу, повторяя: "Защити ее, защити!"
   Зилпа после долгих поисков нашла Ктуру в оливковых зарослях к востоку от Мицпе, окликнула ее. Ктура остановилась, повернула к Зилпе голову, готовая немедленно убежать, и окинула Зилпу подозрительным взглядом. Перед ней стоял eё враг. Эта она, Зилпа, вместе со священником в недобром городе Мицпе вселила в Ифтаха злого колдуна. Он перешел к злому Господу. Это они убедили его убить Яалу. И вот теперь эта Зилпа стоит перед ней - огромная, победоносная. Она хочет посмеяться над ней, Ктурой.
   Ктура уставилась на Зилпу, повернув к ней свое худощавое лицо, и очень тихо сказала:
   - Ты - убийца! Вы все - убийцы!..
   Зилпа без злобы, внимательно смотрела на нее. Она думала, что стоит на краю пропасти, когда Ктура торжествовала над ней. Только теперь, увидев Ктуру в таком состоянии, она поняла, что такое быть уничтоженной. Но она не возгордилась; напротив, почувствовав печаль и смирение, сказала, как женщина женщине, как старшая младшей:
   - Бог возложил на Ифтаха великую жертву за свой род и свою страну. Мне очень жаль, что это коснулось тебя.
   Пусть Бог даст тебе силы и смирение перенести такое, дочь моя, сестра моя!
   Ктура поняла: враг сочувствует, утешает. Значит, она уничтожена настолько, что даже противник не смеется над ней. Испуганно, почти с ужасом она посмотрела в сильное, серьезное, опечаленное лицо Зилпы. Смотрела долго, пристально. Затем оторвала взгляд и продолжала свой путь, горе не помешало ей остаться легкой на ногу. Она побежала по земле мимо серебристых олив. Прочь, прочь из этой смертоносной страны Гилеад! Она бежала целый день, большую часть ночи и ушла далеко от Мицпе, потом вернулась назад. Она не может убежать, пока не произойдет самое страшное. Так и блуждала она в окрестностях Мицпе.
   IX
   Ифтах отпустил всех способных носить оружие из Гилеада и оставил в лагере только своих людей с севера. Он почти физически ощущал рассеянный вокруг него ужас. Его должен чувствовать и враг. Никакие крепостные стены не могли стать против него надежной защитой.
   Дни, что Яала пребывала в горах, он использовал для добросовестного выполнения обязанностей судьи и командира. Делал все с заученной уверенностью, но холодно, бесстрастно. Он был одинок, чужд окружающим, чужд себе самому.
   Однажды он увидел Зилпу, увидел, как укрепил eё триумф над ним. Она была деятельной и снова взяла на себя управление делами рода. Его это уже не волновало, он перестал ненавидеть своего врага.
   Он узнал о странном поведении Ктуры, о том, что она посетила Авиама. Ни один мускул не дрогнул в его лице от этого известия. Сердце его сохраняло прежний ритм. Он не делал попыток найти ее, утешить, поговорить с ней. Прежний Ифтах умер, мертвы были его победы, поражения, желания и стремления.
   Он со страхом ждал Яалу. Перед его внутренним взором то и дело возникали картины того страшного действа, что ему придется совершить. Видя, как обнажает меч над своим ребенком, он ужасался и трепетал. Однако порой, думая об этом, его охватывало вожделение, и это ощущение пугало его.
   С севера приехали Пар и Кассия. Узнав об ужасном положении Ифтаха, Пар испытал раскаяние и стыд за то, что обругал друга, отвернулся от него. Любой другой на месте Ифтаха открыл бы ему страшную клятву. Ведь, так или иначе, день, когда Господь взял в свои руки судьбу Ифтаха, все равно наступил бы. И не хулы, а уважения достоин был Ифтах. Почему смолчал этот странный человек? В сердце Пара болью отозвалось каждое слово, брошенное им несчастному другу. Он взял с собой Кассию, и они поспешили к Ифтаху побыть рядом с ним.
   Прежний Ифтах обрадовался бы раскаянию и возвращению Пара, но Ифтах теперешний хранил холодность. Что понимали они в его боли! Они способны лишь на мелкие дела и мелкие чувства. И он равнодушно принял изъявления любви сестры и друга.
   Авиам сообщил, что ему следует прийти в шатер Господа. С тех пор как Ифтах рассказал ему о своей клятве, Авиама мучили сомнения, какого рода жертву должен принести Ифтах Богу. Была ли это искупительная жертва за его кровавое злодеяние, убийство сыновей Эфраима? Быть может, Бог, вкладывая в уста Ифтаха страшные слова клятвы, заранее наказал его за это преступление... А может, эта клятва во имя того, чтобы Ифтах eщё тесней связал себя с Богом?.. Это были совсем не праздные мысли, ибо, если речь шла о клятве соединения, Ифтах мог принести жертву сам. Если же это искупительная жертва, привести eё в исполнение должен священник.
   Авиам представлял себе, как девочка, обнаженная и связанная, будет лежать перед ним здесь, на камне в шатре, в святая святых, и он будет держать в руках нож. Он чувствовал сильное искушение принять последнее решение. Бывали случаи, когда Бог отказывался от жертвы после того, как тот, кто давал клятву, демонстрировал абсолютную покорность Его воле. От праотца Авраама Господь потребовал, чтобы тот убил своего единственного сына Исаака. Праотец поднялся на гору, связал сына и положил его на жертвенник; однако это оказалось достаточным испытанием, и Господь пощадил мальчика. Может быть, Господь пошлет священнику такой же знак. Может быть, ему, Авиаму, удастся объявить любимому и ненавистному Ифтаху: "Теперь твоя дочь снова принадлежит тебе. Господь смилостивился над тобой, как он это делал много раз, и удовлетворился твоим смирением".
   Но что произойдет, если действительно будет так? Эфраим и весь остальной Израиль будут смеяться над ними: "Гилеад чувствует свою вину, но не хочет платить долги". И Эфраим нападет на Гилеад, чтобы свершить кровавую месть.
   Правда, в глубине души священник не думал, что Господь откажется от жертвы. Воин Ифтах - не ровня праотцам. Он не был благочестив, ему не доставало смирения. Он, скрепя сердце, уступил Богу то, что должен был ему отдать. За что же Богу щадить его? С другой стороны, Господь, несмотря ни на что, не раз поворачивал к нему свой лик. Может, он и на сей раз благословит его и оставит ему дочь.
   Раздираемый подобными сомнениями, священник решил в последний раз в своей жизни обратиться к Господу с помощью урим и тумим, дощечек света и совершенства. Он освятил себя, вошел во внутреннюю часть шатра и сразу почувствовал близость Бога. Он задал Ему три вопроса, которые ему разрешалось задать. Должен ли он считать жертву объединительной или искупительной? Должен ли он объявлять Ифтаху веление Бога или высказать собственное мнение? Может ли он сказать Ифтаху, что Бог удовлетворен его готовностью принести жертву? Авиам задавал свои вопросы яростно и смиренно. Но делал это напрасно. Бог молчал, весь груз ответственности Он возложил на священника.
   И вот пришел Ифтах. Он стоял перед ним в шатре Господа. Авиаму следовало начать решающий разговор, но он не знал, что говорить.
   - Послушай, сын мой, - сказал он. - В том, что ты сообщил мне, много неясного. Произнеси же eщё раз точные слова твоей клятвы, чтобы я решил, действительна ли она для Господа. Ты можешь вызвать гнев Господень, если преподнесешь Ему то, чего он не хочет.
   Когда Ифтах получил приглашение Авиама, в нем возникли новые бессмысленные надежды на то, что Авиам нашел достойный способ освободить его от клятвы. Но теперь, когда Авиам вновь предложил ему найти в двусмысленном обете разумное зерно, он ощутил гнев и стыд.
   - Когда я отдаю приказ, мои люди подчиняются мне. Они делают, что я хочу даже тогда, когда я лишь намекаю им на задание. Я - солдат, солдат Господа. Если Господь только намекнет, я выполняю. Он выслал мне навстречу Яалу. И я выполняю Его волю.
   Высокомерие Ифтаха рассердило священника. Однако он взял себя в руки и сказал:
   - Я - хранитель жертвенного камня и ковчега Бога. Ты лучше выполнишь Его волю, если последуешь моим советам...
   - Послушай, Авиам, - прервал его Ифтах, - я не хочу ни помощи твоей, ни дружбы. Ты внушил мне мысль о едином Израиле и о Боге, который выше всех других богов. Ты все говорил правильно, и твои слова врезались в мою душу. Но твои слова не нравятся мне, они мне противны. Возможно, лишь из упрямства, чтобы противостоять тебе, я пошел на убийство эфраимитов. Ты тоже в этом виноват. Не навязывай мне свою помощь! Ты - не друг мне, первосвященник Авиам!.. И, разумеется, я - не друг тебе!
   Священник ужаснулся той ненависти, которая прозвучала в голосе Ифтаха. Но слишком глубоко засела в его душе картина убийства ребенка. Слишком сильны были его сомнения: убить девочку или защитить. И он проявил терпение.
   - Со времен судьи Нобаха ни один человек из Гилеада не приносил в жертву свое дитя, сказал он. - Ты же берешь на себя такое дело, не слушая совета, не зная обычаев.
   Ифтах заколебался. Заманчиво было осуществить ужасное чужой рукой. С другой стороны, он видел перед собой ненавистное лицо священника. Мысль о том, что его любимая дочь попадет в его руки, приводила его в бешенство. Его охватила страшная ревность.
   - Мне не нужны посредники, - твердо произнес он. - Мне не нужны ни твой ковчег, ни твой камень, ни твоя рука с ножом. Это моя жертва. Почему тебя это так заботит?
   Авиам в очередной раз овладел собой.
   - Не говори так, сын мой, попросил он. - Речь идет не только о тебе. Кровь жертвы соединит с Богом весь Гилеад. Род навлек на себя необходимость кровавой жертвы благодаря твоему кощунству. Священная связь рода с Богом ослабла из-за тебя. Не упрямься! Предоставь роду возможность принести жертву руками священника!..
   - Я делаю это не ради рода! - упорствовал Ифтах. - Меня не интересует, воссоединится ли с Богом род Гилеада. Пойми же, наконец: это дело только мое и Господа. И никто не должен в него вмешиваться. А особенно - ты.
   И, не попрощавшись, он оставил священника.
   За день до того, как Яала должна была вернуться с гор, Ифтах отправился в дорогу, чтобы сопровождать eё большую часть пути. Он взял с собой Кассию, Пара и одного верного слугу. Ктура тоже следовала за ним, но на некотором расстоянии, как пугливое животное.
   Ифтах лелеял тайную, бессмысленную надежду, что Яала не приедет, исчезнув. Эмин понял его, и также горячо, как он сам, желал забрать eё у жадного Бога. Может, ему удалось украсть eё и спасти. Но когда он увидел на дороге живую Яалу, это так испугало и потрясло его, будто посреди белого дня наступила ночь.
   Яала медленно спустилась по ступенькам с ослицы. Подруги держались сзади, словно свита княгини. Вдалеке на горизонте виднелась семерка Эмина.
   Ифтах и сопровождающие его люди спешились и с мрачными лицами, не без смущения, поздоровались с Яалой. Яала непринужденно отвечала на приветствия. Всем показалось, что она окружена ореолом новой, строгой, высшей любови, и не смели к ней приближаться. Они стояли молча, Ифтах и его люди, Яала и eё подруги... Маленькие, отчетливые точки на бескрайнем горном ландшафте...
   Наконец, Яала заговорила:
   - Я здесь, мой отец и господин. Я готова...
   Ифтах охотно остался бы с ней наедине. Надо было открыть ей многое из того, что долгие годы он не мог или не хотел рассказывать, о многом eё расспросить. Он, конечно же, плохой оратор, но она даже из его нескладной речи обычно понимала все, что следовало. Однако здесь стояли посторонние, и она была далека от него. Он видел, как и все, что Бог уже взял eё к себе. Яала была возвышенна, приветлива со всеми, но чужда им; однако Ифтах почему-то был уверен: останься он с ней наедине, ему удалось бы сломать лед между ними.
   - Где это должно произойти, дочь моя? - спросил он. - Надо ли нам возвращаться в Мицпе? Может, ты хочешь поехать на север в Маханаим? Может, в нашу страну Тоб?..
   Он надеялся, что она выберет страну Тоб, то есть - самый длинный путь, и он побудет с ней eщё некоторое время.
   Яала увидела Ктуру, подкравшуюся поближе, она старалась выловить из слов Ифтаха последнюю надежду, и почувствовала сострадание к матери. Но то было сострадание чужого человека.
   - В нескольких тысячах шагов отсюда есть большая гора, - произнесла она. - А на горе растет зеленое дерево, любимое Богом. Там есть и камень, из которого ты можешь сделать алтарь. Если ты не против, пусть все произойдет там...
   Сам факт, что Яала отказалась от промедления и выбрала столь близкий путь, Ифтах воспринял как новое, неожиданное несчастье. Однако он скрыл свое волнение и ответил:
   - Будет так, как ты хочешь, дочь моя. Укажи нам гору, и мы разобьем там лагерь.
   Яала показала им место. Внизу уже все засыхало, а здесь, в горной долине, степь была eщё совсем зеленой. Стоял пригожий день. Вдалеке тянулись пастухи-кочевники со своими овцами, слышались их монотонные крики. Сопровождавшие Яалу и Ифтаха люди расположились в цветущей степи в странном смущении. Они наблюдали за насекомыми в траве и цветах, вели неспешные разговоры. Девочки пели песни, услышанные ими от Яалы. Все старались быть такими, как всегда. Они охотно говорили бы о том, что тяжестью легло на их души, но страшные слова застревали в горле.
   - Я приготовила сладкий, крепкий напиток, - сказала Кассия Ифтаху. Дай его выпить Яале. Она уснет и не увидит, что будет с ней.
   Ифтах был благодарен, что в эту тяжкую минуту, чтобы облегчить его участь, рядом с ним оказалась его добрая, мудрая сестра. Но он не верил, что Яала выпьет этот напиток, да и сам сомневался, хочет ли он этого сам.