Фейхтвангер Лион. Ифтах и его дочь

   Было раннее утро, и множество людей оказалось у ворот. Горожане направлялись к своим полям и выгонам. Однако их очень заинтересовало, что выйдет из спора между Зилпой с сыновьями и Ифтахом.
   Жители города стояли и сидели на корточках вокруг скамеек старейшин и смотрели на сыновей Зилпы, смотрели на Ифтаха и на пустое каменное сидение судьи, слушали складную речь Елека. То, что он говорил, имело смысл и было разумным, и они понимали, на что он намекал: скоро разразится война с сыновьями Аммона, и ни один, связанный с аммонитами человек не будет иметь права воевать в первых рядах израильтян. Но люди из Мицпе видели Ифтаха, сравнивали его с братьями, и он нравился им. Слова Елека падали на землю, не достигая их сердец.
   И вот заговорил Ифтах. Широкоплечий, он стоял под солнцем, выставив вперед крупную голову, и говорил:
   - Судья Гилеад, мой отец, подарил мне дом и имения в Маханаиме и приказал вырезать мое имя на межевых камнях. Я любил своего отца и слушался его. Что бы я ни делал, молился, воевал или брал жену - все это происходило с ведома и по воле моего отца, который был судьей в нашем роду. То, что говорит здесь мой сводный брат Елек, обвиняет отца, но не меня. Брат мой бесстыдник. Только что похоронили нашего отца, и он оскорбляет его из жадности своего корыстолюбивого сердца.
   Это была простодушная речь, которую трудно было счесть возражением обоснованным доводам Елека против права наследования Ифтаха. Но видно было, что слова Ифтаха понравились старейшинам.
   Большая часть этих старейшин была, впрочем, не так стара; тем, кто насчитывал чуть более тридцати лет, полагалось отращивать бороду. Старейшин так и называли - "бородачами". Был среди них очень древний старец по имени Менаше, который дружил с Гилеадом. Он участвовал во многих военных походах и в одном из них в качестве добычи взял аммонитку, с которой сразу же переспал, eщё до окончания войны. Затем eё объявили вне закона и принесли в жертву Господу, ибо этого требовали священники и закон. Другой раз он поступил умнее, заставив себя воздержаться от сближения с добытой им девушкой до конца войны. Только потом взял eё себе в наложницы. У него были от нeё дети, и те имели уже детей и даже внуков. Женщина давно, как и первая, была мертва, умерло и большинство детей. Старый человек частично потерял память. Однако он отлично помнил о том, что священники настойчиво предостерегали его от связи с аммониткой. Тем не менее, он их не послушал, оставил женщину себе и был очень доволен, что сделал это, ибо eё бог Мильком оказался сильным богом - и даже внуки его аммонитки выросли удачливыми. И если дух его друга Гилеада сидел теперь на каменной скамье, он слушал голос сына, рожденного аммониткой, с большим удовольствием, чем голос добросовестного, разумного Елека.
   Итак, старый Менаше дружелюбно промолвил своим дребезжащим голосом:
   - Продолжай, Ифтах, сын друга моего, Гилеада. Скажи нам все, что хочешь сказать. Твой отец был хорошим человеком, и ты тоже кажешься вполне удачным.
   Среди слушателей находился и священник Авиам. Маленький, он стоял на слабых ногах, прислонившись к городской стене и опираясь на палку. Смотрел и слушал. В словах Ифтаха содержалось не много смысла, на его взгляд, но они были сердечны и проникали в душу. Они трогали Менаше, они трогали собравшихся здесь, даже его самого. И все же Авиам не забыл про мешок с отвратительными маленькими скульптурами. Он взглянул на пояс Ифтаха. Не притащил ли он их и сюда? И Авиам не мог принять решение - ни в пользу сыновей Зилпы, ни в пользу Ифтаха. А Господь все eщё молчал.
   Тем временем Ифтах говорил:
   - Благодарю тебя, о старец, друг моего отца, но мне почти нечего больше сказать. Этот жадный сын Зилпы утверждает здесь, будто бы моя мать и жена старались изгнать бога Господа из моего дома. Это - злостная ложь. Судья Гилеад в свое время отрезал волосы моей матери Леване, как велит закон, и моя мать с новыми волосами обновилась и была принята в союз Господа. Она была израильтянкой, когда забеременела мною. Я тоже поступил по закону: остриг Ктуре волосы и сделал eё другой, прежде чем она стала моей любимой женой.
   Мужчины из Мицпе слушали внимательно, скорее - благосклонно. Но на этот раз ответила Зилпа. И говорила она твердо:
   - Не прячь за многословием правды, ненастоящий сын Гилеада. Ты сам, как и твои женщины, насквозь заражен дыханием Милькома, поганого бога. Разве ты не осмелился принести с собой на своем теле в дом покойника божков этих женщин? Своими собственными глазами видела я, как они блестели при лунном свете. Мы все видели, и первосвященник Авиам - тоже. Может быть, они и сейчас за твоим поясом, поклонник идолов?
   Это обвинение показалось людям из Мицпе убедительным. Они смотрели теперь на Ифтаха и на его пояс другими глазами, полными страха, сомнения, возмущения. Однако этот удивительный человек ответил на взгляд Зилпы, быть может, немного смущенно, но без малейшего сознания вины. Он даже улыбнулся и сказал:
   - Драгоценности принадлежали моей матери и были ей очень дороги. И мой отец знал и видел, что она играла с ними, и терпел это...
   Однако ему не удалось привлечь слушателей на свою сторону. Гилеад был мертв. Не клеветал ли Ифтах на него ради собственной защиты?
   Зилпа громко и презрительно рассмеялась над его неуклюжей ложью. А Гадиель высказал то, что думали все:
   - И он eщё оскорбляет покойного отца! Елек деловито, холодным тоном спросил:
   - Зачем же, мой сводный брат Ифтах, ты засунул мешок с богами за пояс и принес их в Мицпе?..
   Это убедило слушателей. В толпе засмеялись. Сначала - лишь некоторые, затем - все. Громкий иронический смех прокатился над площадью.
   Ифтах смутился, может, нарочито, и объяснил, когда смех утих:
   - Я не хотел никому говорить, потому что это касается только отца и меня. Но если ты, любопытный Елек, спрашиваешь с таким недоверием, я скажу. Я принес фигурки своему отцу в пещеру, чтобы он посмеялся над ними, как делал это в счастливые времена своей жизни в Маханаиме. У меня не было лучшего дара.
   Объяснение прозвучало странно, но правдоподобно. Оно тронуло слушателей - и мужчин и женщин. А Менаше даже похвалил Ифтаха своим хриплым голосом:
   - Да, это доставит моему молодому другу Гилеаду радость в пещере... Ты - удачный сын.
   Священник Авиам не верил Ифтаху. Разумеется, камни дала ему с собой аммонитка Ктура.. А когда они принесли ему не благословение, а несчастье, он придумал отговорку. Но это была умная, рассчитанная ложь, которую многие тут же доверчиво проглотили. Это легко было прочесть по лицам слушателей. Кроме того, он преподнес эту ложь очень ловко. Пожалуй, сам верил в то, что говорил. Молодой человек был находчив, в этом надо было отдать ему должное. Так уж получалось: Господь вдохнул в этого, родившегося в поганой постели, лучшее дыхание, чем в законных сыновей Гилеада. Но почему же он дал ему такую мать и побудил затащить неверную к себе в постель? Священник стоял в мучительной нерешительности. А ведь он знал, что все ждут его слова.
   Тем временем Елек, возмущенный легковерием старейшин и всего народа, насел на Ифтаха:
   - Мы все, - заметил он сердито, и его глаза теперь уже не казались заспанными, - признаем твои добрые намерения, благочестивый сын Гилеада. Но одного я не понимаю: почему ты не оставил отцу твоих колдовских кукол сразу, когда был в пещере? Второй раз тебе будет тяжело отодвигать громадные камни. Да и можешь ли ты вообще сделать это?
   - Я возьму с собой двух пастухов нашего отца, - ответил Ифтах, Ханайю и Намера, которые пасут поблизости скот. Они сначала боялись, но я их уговорил. Они сильны, да и я не слаб. Позовите же их, чтобы они подтвердили...
   Зилпа с ожесточением произнесла:
   - Этим дурным пастухам нужно оставаться около своих овец. Они не должны помогать бастарду нарушать мир пещеры. Я накажу их.
   Однако люди из Мицпе поверили Ифтаху. Он старался оказать честь Гилеаду, принести ему особые, с любовью выбранные дары. Он был хорошим сыном хорошего судьи.
   Тем не менее, Елек напал на Ифтаха снова:
   - Ты не ответил на мой первый вопрос, сводный брат Ифтах. Почему ты не положил амулеты в пещеру, когда был там вместе с нами? Эта мысль, признайся, пришла тебе на ум позже.
   Поскольку Ифтах взял с собой маленьких разноцветных божков только потому, что его тронуло, что его жена Ктура верила в их волшебство, щекотливый вопрос Елека поначалу смутил его. Но прежняя уверенность быстро вернулась к нему. Свое решение он вынес, когда находился вдали от коварных братьев. Тогда в ночной тиши он понял, как должны обрадовать отца воспоминания о его любимой жене, и раз Ктура все равно лишится своих богов, он отнесет их в пещеру. Воспоминание о величии и искренности своей жертвы придало его голосу нотки возмущения, когда он отвечал Елеку на его полный подозрений вопрос:
   - Не желаю, чтобы между мной и моим отцом, когда я принесу свои дары, встали ваши грязные мысли, ваши сомнения. Мне было бы неприятно, если бы ваши дерзкие глаза смотрели на это. Я - любимый сын Гилеада. И хотел говорить с ним наедине, без посторонних.
   Его слова звучали так убедительно, что сомнения слушателей окончательно рассеялись. Они с видимой благосклонностью смотрели на смелого молодого человека, который не боится вести разговор с отцом в жуткой темной пещере.
   - Он лжет, этот человек! - выкрикнула Зилпа. - Лишь на треть он принадлежит народу Господа. На две трети - к аммонитам. И если эти куклы действительно должны были лежать в пещере, то я не уверена, что они единственные идолы в доме Маханаима. Скажи же, Ифтах, если можешь, поклянись именем Господа, держит ли твоя аммонитка в доме другие преступные безделушки?..
   Ифтах медлил. Затем совсем тихо произнес:
   - Не оскорбляй мою жену!
   Но дальше он уже не мог сдержаться. Его охватила такая злоба, что все в страхе отпрянули назад. Как в этой вспышке гнева он был похож на покойного Гилеада!..
   - Я eщё должен оправдываться перед вами, вы - жалкое отродье?! вырвалось у него. - Вы должны оправдываться передо мной! Отец любил меня, и вы это знаете. И у него были для этого все основания. Я - сын его молодой жены. Она была красива, и он любил ее. Я - младший сын. Разве мало найдется таких, кто скажет, что младший должен быть главным наследником, потому что он - самый любимый? Разве не предпочел наш праотец Израиль сына самой своей молодой жены Рахили, нашего прародителя Иосифа, своим старшим сыновьям? Вы оправдывайтесь передо мной, сыновья Зилпы, потому что хотите сохранить за собой дом в Мицпе.
   Сначала эта чудовищная дерзость всех ошеломила. Потом люди подумали, что Ифтах в принципе прав. Его слова о родоначальнике Иосифе имели свой смысл. Люди из Гилеада принадлежали роду Иосифа, а Иосиф действительно был любимым сыном старого Израиля. Прародитель подарил ему дорогой плащ и напутствовал самыми лучшими благословениями. Эти благословения дали возможность им, людям Гилеада, потомкам Иосифа, первыми оказаться в заповеданной стране.
   Так думали жители Мицпе. Им понравилась речь Ифтаха. Когда его гнев утих, над площадью у ворот на мгновение повисла мертвая тишина. Потом закричал осел, откуда-то издалека послышались крики играющих детей. Высоко в небе кружил ястреб...
   Общее молчание нарушил древний Менаше. Качая головой, он прокашлялся и сказал:
   - Самый младший сын - любимец отца. Это удачный сын...
   Затем он окончательно овладел собой и продолжил:
   - Тяжелый случай... Сыновья Зилпы правы, но прав и наш Ифтах. И он нравится мне.
   Он бросил взгляд на опустевшую каменную скамью.
   - Жаль, что нет здесь судьи Гилеада. Он принял бы правильное решение.
   Зилпа посмотрела на кудахтающего старца с явным презрением. Как жалки эти бородачи из Мицпе! Как жалки все мужчины здесь, на площади, в том числе и eё сыновья!.. Гилеад, по крайней мере, был сильным человеком. Но и он бесславно отправился бы в пещеру, если бы она не помогала ему добрым советом. Всегда находились израильские женщины, умевшие в трудную годину проявить свой характер. Израиль не приобрел бы этой страны, если бы мужчин не вдохновляли Мирьям и Дебора. И поймут ли, в конце концов, эти бородачи, что слушать надо ее, Зилпу, а не этого дерзкого хлыща и бастарда?
   Тем временем одному из бородачей пришла в голову внезапная мысль. Он пошептался с древним Менаше и тот обратился к Авиаму:
   - Что скажешь нам, первосвященник Авиам? Какие у тебя известия от Господа?..
   Зилпа почувствовала во рту неприятный привкус. Eё оскорбило, что глупые старейшины, не обращая на нeё внимания, спрашивают совета у священника.
   Авиам отделился от городской стены и, опираясь на посох, вышел в центр собрания. Маленький, он стоял под лучами солнца и ощущал полнейшую растерянность. Они требовали от него известий от Господа. И по праву. Ибо именно он был назначен посланцем Господа. Но Господь молчал.
   Авиам подумал со злостью: "Ты направишь мою речь, Господь! Я заставлю тебя". И, сделав вид, что исполнен решимости, глубоким голосом сказал:
   - Подождите с вашим решением, бородачи! Я получу знак от Господа...
   VI
   На следующий день, лишь только забрезжил рассвет, Авиам, чтобы испросить знак Господа, взялся за урим и тумим - таблички света и совершенства. Помощники принесли родниковую воду, чтобы омыть ею Авиама с головы до ног. Затем надели на него белое одеяние священника. Накинули эфод, четырехугольный до бедер плащ из тяжелого голубого материала. По углам к нему были прикреплены урим и тумим, воспринимающие дыхание Господа.
   Одетый как подобает, священник развязал специальные шнурки на темных тяжелых занавесях, поднял их и вступил в Святая Святых - в шатер, в котором Господь сопровождал израильтян в их скитаниях.
   Внутри шатра не было ничего, кроме ларя и камня Господа. Ларь стоял с правой стороны. Это был простой сундук, в котором хранились свидетельства союза Господа, доски со словами обязательств и обетов, нанесенных самим Богом. Камень Господа в Святая Святых - высокий и темный - стоял у задней стены шатра. Он служил невидимому Господу троном, когда Он находился в Гилеаде.
   Внутри было темновато от тяжелых, с кисловатым запахом, штор. И прохладно. Отдавало затхлостью.
   Священник смутился. Его охватили сомнения. Допрос Господа требовал высокого уровня самодисциплины того, кто спрашивал. Предстояло полностью переложить на Бога решение и ответственность за него. Он, Авиам, мысленно все чаще обращался к проблеме Ифтаха. Что будет с ним? Он видел и испробовал разные пути. Искоренил ли он в уме и сердце дерзкие расчеты? Отстранился ли от волевых порывов, избавился ли от нескромного любопытства? Достаточно ли он свят? Чисты ли его помыслы, подобны ли они свежей глине, из которой Господь вылепит свое решение?..
   Авиам ждал, исполненный страха. Придет ли Бог? Будет ли Он говорить с ним?
   Внезапно тело его охватила дрожь. Он знал, он чувствовал: Бог пришел с Синая. Незримый, спустился вниз
   сюда, на свое место в Мицпе. Священник закрыл глаза. И вот его бедное тело затряслось eщё сильнее и покрылось потом. Внутренним взором он увидел устрашающий лик Господа - строгий и одновременно добрый, с гигантскими огненными глазами, с рогом власти, возвышавшимся на лбу.
   Он пал ниц перед Божественным ликом. Лежал, прижавшись лбом к земле, чтобы взгляд Всесильного не убил его. Лежал и вопрошал:
   - Не сделаешь ли Ты милость, не поговоришь ли со своим слугой?..
   Тонкими руками обхватил Авиам урим и тумим, чтобы ему передалась их святость. И ждал... Потом почувствовал, как внутрь вливается могущество. И услышал ответ:
   - Я здесь...
   Он должен был задать три вопроса. Так учил его предшественник, а того научил первосвященник, который служил до него... Вопросы следовало поставить с умом, ибо Бог отвечал лишь "да" или "нет". Он должен был ставить вопросы очень конкретно, чтобы получить ясный ответ.
   - Должен ли я поддержать братьев в лишении Ифтаха наследства? спросил Авиам.
   И услышал в ответ: "Нет".
   - Должен ли я отказать законным сыновьям Гилеада, сыновьям Зилпы, в праве наследовать Маханаим? - задал священник свой второй вопрос.
   Краткое мгновение напряженного ожидания показалось ему вечностью. И вот, наконец, он снова услышал: "Нет"...
   Жалкий и вялый, лежал Авиам, выслушивая Божественное решение, и с особой болезненностью ощущал слабость своего тела. eщё крепче он стиснул урим и тумим
   их сила, помогая ему, проникала в его голову и грудь. Бог проникал в его кровь.
   Авиам задал последний вопрос - на этот раз не голосом, который уже не слушался его, а сердцем:
   - Должен ли я пытать Ифтаха, собирается ли он очистить свой дом от мерзостей Аммона?
   Теперь его дрожащие пальцы едва удерживали дощечки. Тощее тело священника судорожно сжалось. В шатре слышалось лишь его хриплое дыхание... И, наконец, пришел ответ Бога: "Да".
   Руки Авиама отпустили дощечки. Его тело размякло, он почувствовал смертельную усталость и полную свободу от каких бы то ни было мыслей.
   Он долго лежал на полу. Затем с трудом выпрямился, снова скорчился на земле головой вперед. И начал раскачиваться с закрытыми глазами - обдумывал ответ Господу. Бог был бесконечно мудр, недосягаемо возвышен, но - доступен разуму простого человека.
   Границы Израиля к востоку от Иордана были неопределенны. Пашни переходили в пастбища, луга, степи и, наконец, в Тогу - в пустыню. Со стороны пустыни постоянно вторгались в Землю Израиля враги - люди Аммона и Моаыа. Если Гилеад не хотел раствориться в народах пустыни, он должен был отгородиться от них. Однако мужчины Гилеада не могли устоять перед женщинами врагов. Они смешивались с ними, открывая сердца их богам. Сердце Ифтаха тоже не было свободно от богов Аммона. Поэтому, когда его братья требовали уравнять его со слугами, это было не так уж несправедливо. С другой стороны, Господь открыто благословил Ифтаха. Он дал ему силу, дал дар нравиться людям, а потому отвергать его - неправильно. Бог указал верный путь: Ифтаха следует испытать.
   И именно на него, Авиама, Господь возложил эту задачу. В его руках находилась теперь судьба Ифтаха, а вместе с ним и - судьба сыновей Зилпы. Теперь Авиам сам должен все взвесить и избрать того, кого следует назначить судьей в Гилеаде.
   Он испугался. Мыслимо ли, чтобы вопросы к Богу породили в нем такие честолюбивые планы!.. Авиам прислушался к себе. Нет, он руководствовался не самолюбием и нескромностью желаний. Свои вопросы он извлекал из глубины неясностей. Он не обманывал ни себя, ни Бога.
   Авиам открыл глаза. Неуверенно покосился на большой темноватый камень. Дрожь, охватившая его во время беседы с Богом, прошла. Господа уже не было здесь. Авиам облегченно вздохнул. И послал за Ифтахом, чтобы тот явился в шатер Господа.
   VII
   Ифтах пришел. Он был среднего роста. Но рядом с хилым священником казался большим, широким, заполняющим собой всю комнату. Он заговорил, и его резкий голос прозвучал почти шутливо:
   - Ну, господин первосвященник, разговаривал ли ты со своим Господом?
   Авиам не спешил с ответом. Он внимательно посмотрел на молодого человека. От своего отца Гилеада тот унаследовал веселую беззаботную силу и отсутствие всякого интереса к вере. Однако отец в шатре Господа никогда все же не дерзил.
   Впрочем, священник не огорчился. Он снова подумал о том, что говорил ему Господь. Если бы Ифтах доказал свою веру, Авиам должен был бы поставить перед ним жёсткие требования; неплохо, если бы он также понял, что Господь - не такой уж удобный Бог. С другой стороны, Господь вряд ли стремился доказать несостоятельность Ифтаха. И получалось, что священник должен был обращаться с ним, проявляя осторожность и терпение.
   - Я был очень близок с твоим отцом, - начал он. - Ты был его любимцем, да и я знаю тебе цену. Раскрой глаза, Ифтах, и увидишь, что перед тобой друг. Твои притязания неясны, но если ты принадлежишь союзу Господа, я заступлюсь за тебя во имя Бога, и твое право навеки будет высечено на межевых камнях Маханаима.
   - Ты говоришь о принадлежности к союзу Господа, - с недоверием в голосе произнес Ифтах. - Разве я не рожден в этом союзе? Разве я - не сын Гилеада?..
   Авиам осторожно, обстоятельно ответил:
   - Я хорошо знал Левану eщё до твоего рождения. Сохрани меня Господь от того, чтобы хоть чем-то опорочить женщину, которая была любимой женой твоего отца, и твоей матерью. Но не имею права молчать как служитель Господа. Насколько далеко зашла eё связь с Господом, неясно. И эта неясность осталась и после eё кончины. Ты говорил вчера, что отец остриг ей волосы, и она, обновившись, вошла в наш союз. Я не возразил, потому что ты защищался от несправедливых обвинений. Но здесь, где кроме нас и Господа никого нет, я должен сказать: это большой вопрос, можно ли было принимать твою мать в наш союз. Твой отец познал eё и насладился ею eщё до того, как окончилась война. А значит, eё следовало изгнать и умертвить во славу Господа. Однако Бог не участвовал в том сражении. Ковчег был далеко, и победу в этой битве можно было назвать победой Гилеада, а не Господа. Так обстояло дело. И если бы речь шла не о твоем благословенном отце, Бог отдал бы более строгий приказ. Кроме того, Бог никогда не допускал твою мать в законную общину. В душе она не освободилась от чуждых нам богов и даже хотела дать тебе имя одного из них. Мне нелегко было уговорить Гилеада дать тебе имя, которое ты сейчас носишь, которое дарует счастье. Имя Ифтах означает - тот, перед кем Бог открывает ворота. Признаюсь тебе, я подозреваю, что Левана пожертвовала Милькому твои волосы, когда ты родился...
   Ифтах пришел в ярость. В его карих глазах заполыхали маленькие зеленые огоньки. Он вскочил.
   - Ты же сам говорил, что не хочешь оскорблять мою мать и стараешься подбирать слова, чтобы ни одно из них не бросало на нeё даже тени... Но смысл того, что ты сказал, оскорбителен.
   - Не увлекайся страстями своего сердца, - попытался успокоить его Авиам. - Послушай, Ифтах! Хочу называть тебя своим другом и чувствую, что имя тебе я выбрал в час озарения. Тебе предстоит совершить великие дела. Но при условии, если ты станешь истинным членом союза. Ты должен крепче приковать себя к нему, чтобы делить с Господом свою кровь.
   На живом лице Ифтаха отразилось подозрение и неудовлетворенность.
   - Ты выражаешь свои мысли слишком многословно. Это плохо. Скажи яснее, чего ты от меня хочешь.
   Авиам, скорчившись на своей циновке, посмотрел на молодого человека пристальным взглядом. Сознавая свою физическую слабость, он завидовал Ифтаху, восхищался его силой. И наслаждался собственными глубокими познаниями, радовался, что ему предстоит направить этого юношу на трудный путь постижения и величия.
   - Ты умен и, если захочешь, отлично поймешь, что я имею в виду, произнес он. - Будет новая война Господа, и Господу нужны хорошие люди. Ты был бы настоящим вождем Его войска. Но прежде чем род Гилеада и его священник смогут доверить тебе такую миссию, они должны убедиться, что даже малейшая частичка твоей души не будет принадлежать чужим богам.
   - Скажи, в конце концов, что от меня требуется...
   настаивал Ифтах.
   - Загляни себе в душу! - строго сказал Авиам. - Ты говорил вчера, что фальшивые камни Милькома - жертвенный дар твоему отцу, что ты принес их сюда только для этого. Действительно ли таково было твое намерение с самого начала, когда ты покидал свой дом? Быть может, жена твоя Ктура дала тебе их, чтобы тебя защитил бог Мильком?.. Верил ли ты в их магию - пусть даже в самом укромном уголке души?..
   Авиам с трудом поднялся на ноги, приблизился к Ифтаху и, опираясь на палку, встал перед ним - щуплый,
   но грозный.
   - Подтверди здесь, в шатре Господа, что взял изваяния божков для отца!.. Можешь ли ты вообразить, что Господь захочет принять в число предводителей воинства человека, засовывающего за пояс колдовские вещицы?
   Ифтах смутился. Слишком уж глубоко заглянул в его душу священник.
   - Сознаюсь, жена моя Ктура любит этих куколок. Не представляю, чтобы Господь воспринял женские игрушки как зло, - вымолвил он.
   Теперь рассердился Авиам. Его глаза под густыми сросшимися бровями уставились на собеседника. Он указал на него своим посохом.
   - Игрушки!!! - горячился священник. - Да у твоей Ктуры связь с богом, изображенным в камне!..
   Воспользовавшись тем, что Ифтах не ответил на его вспышку, Авиам тоном повелителя спросил:
   - Хранятся ли в твоем доме другие куклы - изваяния чужих богов?.. Не лги в шатре Господа! Почитают ли в твоем доме чужих богов, Ифтах, сын Гилеада? Неужто ты считаешь, что Господь в войне против бога Милькома благословит человека, в чьем доме живет Мильком?..
   - Но войны нет... Война не нужна. Кому нужны распри между нами и сыновьями Аммона?.. - упрямился Ифтах.
   Теперь он выглядел просто-напросто глупо.
   Авиам с горьким удовлетворением наблюдал, как выкручивается Ифтах. И, решив проявить eщё большую жесткость, сказал:
   - Прекрати твердить, во что сам не веришь! Невозможен одновременный союз и с Господом, и с Милькомом. И ты это знаешь. Господь честолюбив. Он растопчет иноземных богов.
   И добавил тихо, но значительно:
   - ...А заодно и тех, кто им поклоняется.
   Ифтах догадывался, чего хочет от него священник. Теперь он убедился в этом окончательно. Он хотел оставить ему наследство. Но взамен Ифтах должен был выбросить дары своей матери крысам и летучим мышам и выгнать из дома любимую жену. Его охватил гнев. Появилось желание ударить бессовестного священника.