Страница:
_Господин Шульц_ (пожимает плечами). Рецидив настроений в стиле мадонны. (Тайному советнику.) Как вам угодно. Эй, вы! Фронтовик. Камрад! Герой! Присаживайтесь к нашему столу.
Раненый оглянулся и, не останавливаясь, идет дальше.
_Анна-Мари_ (догоняет его почти у дверей; настойчиво, тихо). Мы не хотели вас обидеть. Мы очень просим вас.
_Раненый_. Что ж, если это так... (Следует за ней.)
_Господин Шульц_. Ну, первым делом хорошенько смочить горло. Вам, надо полагать, немножко странно здесь, а? После грохота и мерзости фронта вдруг мирные, солидные бюргеры уютно сидят за стаканом вина. Цветник красивых женщин. Песенка. День для труда, вечер для отдыха. Вечерний досуг. Ну-с, а теперь расскажите нам что-нибудь вы.
_Раненый_. Нет. Мои рассказы здесь не к месту. Я не стану ничего рассказывать, пока эта девка там распевает.
Неловкое молчание.
_Господин Шульц_. Ого-го! Вот это называется - рубить сплеча. (Шумно.) Люблю гордых испанцев. Не хотите рассказывать - не надо. В конце концов зачем отбивать хлеб у военных корреспондентов?
Пауза. Слышно лишь пение шансонетки.
_Шансонетка_.
Да, красный крест мой стяг.
Да, я решила так.
Да, красный крест,
Да, красный крест,
Ура, ура, ура!
_Раненый_. Я лучше пойду. Я только мешаю.
_Тайный советник_. Что вы, что вы. Герой - всегда желанный гость.
_Господин Шульц_. Даже если он лишен салонных манер.
_Анна-Мари_. Я вас не хотела обидеть. Верьте мне, прошу вас. (Протягивает ему руку.)
_Раненый_ (берет ее руку). Благодарю. (Уходит.)
_Господин Шульц_ (качает головой). Сумасшедший дом.
_Тайный советник_. Очаровательно. Очаровательно. Подлинная немецкая женственность.
_Шансонетка_ (повторяет припев).
Красный крест сюда,
Да, этим я горда.
За красный крест, за красный крест
Ура!..
_Господин из австрийского посольства_ (аплодирует двумя пальцами). Прэ-э-э-лестно. Прэ-э-э-лестно.
9
Крестьянский двор. Отец Томаса - старый крестьянин,
одет в полугородской костюм; суровое, недоверчивое лицо.
Старик чинит деревянные грабли.
_Анна-Мари_ (входит). Вы - господин Матиас Вендт?
_Отец Томаса_. Да.
_Анна-Мари_. Я знакома с вашим сыном.
_Отец Томаса_. Приходит много людей, которые знают моего сына.
_Анна-Мари_. Здесь, значит, он родился. (Осматривается. Широкий холмистый ландшафт. Вдали - смутные очертания гор.)
_Отец Томаса_ (с мягкой насмешкой). У нас тут и глядеть не на что, фрейлейн.
_Анна-Мари_ (взглядывает на него). Не любопытство привело меня сюда.
_Отец Томаса_. Было бы умнее, если бы он остался здесь. Скот не бывает благодарным или неблагодарным. Пашня не бывает благодарной или неблагодарной. Люди же всегда готовы убить того, кто хочет им добра.
_Анна-Мари_. Он в списках пропавших без вести. Я очень беспокоюсь.
_Отец Томаса_. Беспокоиться нечего.
_Анна-Мари_. Вы что-нибудь знаете о нем?
_Отец Томаса_ (тихо, ровно). Я его вижу.
_Анна-Мари_. Вы его видите?
_Отец Томаса_. Да, иной раз. Томас лежит на дне глубокой ямы. Он бледен и не может шевельнуться. Время от времени сверху скатываются комья земли.
_Анна-Мари_ (наклонившись вперед, напряженно слушает). Вы это видите?
_Отец Томаса_. Он не один. Но никто не может ему помочь. Он шевелит губами. Он говорит...
_Анна-Мари_. Что он говорит?
_Отец Томаса_. Он говорит: "Не забывайте". (Безразлично.) Ну, мне пора. (Берет грабли.) До свиданья, фрейлейн. (Удаляется.)
_Анна-Мари_. На эти деревья он лазил, по этим лугам он бегал, срывал, может быть, цветок, от которого произошел вот этот. О Томас, я могла бы умереть за тебя, когда тебя нет со мной. А когда ты со мной, у меня нет ни одного слова для тебя.
10
Улица. Торопливо идущие люди.
_Раненый_ (стоит на углу). Все куда-то торопятся, все чем-то заняты. Как ни в чем не бывало. На уме - дела, женщины, развлечения. Разве эти люди не знают, что все они у меня в долгу? Ну, не наглость ли это? Они смотрят сквозь меня, точно и я - частица этой улицы. Подойти бы вон к тому толстяку с самодовольной рожей, ткнуть его в пузо: "Эй, дружок. Руку у меня оттяпали, видите? Вы должны мне руку". Воображаю, как бы он вытаращил на меня глаза!
Анна-Мари приближается.
_Раненый_ (уставившись на нее). Заметит ли она меня? Нет. И она, конечно, пройдет мимо.
_Анна-Мари_ (замечает, останавливается, колеблется, быстро подходит). Почему вы стоите здесь? Ждете кого-нибудь?
_Раненый_. Да, жду.
_Анна-Мари_. Жаль. А я хотела попросить вас проводить меня. Я должна вам кое-что сказать.
_Раненый_. Я не жду кого-нибудь определенного.
_Анна-Мари_ (про себя). У него лоб Томаса. Вы проводите меня?
_Раненый_. Вы хотите, чтобы я пошел с вами?
_Анна-Мари_. Да.
_Раненый_ (оглядывая свою потертую военную форму). Вот в таком виде мне можно пойти с вами?
_Анна-Мари_. Да, конечно. Идемте.
_Раненый_ (возбужденно). Подумайте только, какой я дурак. Я стоял здесь и смотрел на людей и думал: люди злы, думал я, люди неблагодарны, бессовестно неблагодарны. Но вы посмотрите на ту девушку. Какие у нее добрые, веселые глаза. А этот седой господин, верно, ни одного нищего не пропустит, чтобы не подать ему. Люди вовсе не злы. Только загнанны, только забот у них ужасно много. Люди друг другу помогают, люди добры. Надо только поближе к ним присмотреться.
_Анна-Мари_ (улыбаясь его горячности). Ну, конечно, конечно. Идемте же.
11
Южная Италия. Пустынный ландшафт. Ширь. Вдали море.
Знойное солнце, вибрирующий воздух. Античный храм.
Видны только высокие ступени и подножие облупившихся колонн,
землисто-серых, огромных: все это - на фоне глубокой синевы неба.
_Томас_ (сидит на ступеньках, один, сгорбившись, затерянный в огромном просторе ландшафта). Если ты обрек меня на деяние, боже, зачем ты связал мне руки, забросил сюда, окружил меня соблазнами? Здесь слышен голос моря, здесь земля звенит, здесь кровь моя пульсирует в ритме стиха. Я не могу заглушить свои песни, они звучат все громче. Глаза мои наполнены страданием тысяч. Но я не пал духом. Я проникся муками каждого солдата. Ибо ты так повелел, боже. Неужели же все это напрасно?
Я не могу больше вынести этой звенящей тишины. Она растворяет крик, живущий во мне, крик миллионов, которым я нужен. То, что я с такой мукой вырвал из моего сердца - певучая красота, равнодушная, безжалостная, - она опять со мной.
Унеси меня из этой страны, боже. Открой мне путь к деянию, к которому ты приговорил меня. Защити меня от меня самого, боже.
_Незнакомый пожилой господин_ (появляется на нижней ступени храма. Одет во все белое. Носит темные очки). Вы из немецких военнопленных?
_Томас_. Да.
_Незнакомец_. Почему вас в числе других не послали на водопроводные работы?
_Томас_. Я болен.
_Незнакомец_. И вас никуда не переводят из этой малярийной местности?
_Томас_. Я надеюсь, что вскоре буду обменен. Вы - член следственной комиссии?
_Незнакомец_. Нет. Я произвожу здесь раскопки.
_Томас_. Во время войны?
_Незнакомец_. Прошлое остается все тем же прошлым, несмотря на войну.
_Томас_. Чудовищное настоящее обрушилось на все живое, а вы роетесь в прахе прошлого?
_Незнакомец_. В этих местах стояли большие города, велись сражения, государства возникали и рушились, бурлило тщеславие, стонали рабы, сверкало искусство, наживалась алчность, жажда деятельности толкала людей за моря. А для чего? Для того, чтобы я стоял здесь, растирал между пальцами щепотку пыли и размышлял.
Я не хочу быть одним из миллиардов, которые для будущего человека явятся щепоткой пыли и пищей для минутного размышления; я предпочитаю быть тем, для кого эти миллиарды жили.
_Томас_. Что это? Бред? Вы, сударь, усвоили себе философию, которая парализует всякое хорошее побуждение. Борьба против войны - это не бессмыслица! Она не может быть бессмыслицей!
_Незнакомец_ (прислонившись к колонне; тихо). Действие загрязняет душу. Лишь созерцание - благо.
_Томас_. Я не мог бы жить, если бы это было так. Все во мне кричит: иди и действуй!
_Незнакомец_. Видите ли, молодой человек, и я когда-то "действовал".
Я входил в правительство одной из наших колоний. Что это значит, здесь, в этой части света, имеют лишь слабое представление. Тамошние правители обладают большей властью, чем любой король в Европе. Я стоял перед вопросом - посылать или не посылать войска для покорения одного ненадежного горного племени. Я послал войска, я начал войну. Тысячи людей погибли. Но я победил. Край был усмирен. В нем стали насаждать цивилизацию: построили железные дороги, школы, больницы, комфортабельные гостиницы. Был организован транспорт, торговля, лучшие памятники искусства отправлены в европейские музеи... (Он умолкает - неподвижная, белая фигура на фоне одной из колоссальных коричневатых колонн. Тишина. Зной.)
_Томас_. А дальше?
_Незнакомец_. Удовлетворения, однако, я не чувствовал. Я подал в отставку и вернулся в Европу.
Я сидел в своем парке, прекраснейшем парке, унаследованном мною от многих поколений. Я сидел и размышлял. Все мои предки были энергичными людьми. Среди них были воины, мореплаватели, крупные государственные деятели. Школьники заучивают их имена, вписанные (с мягкой иронией) "в анналы истории", как принято говорить. Не удивительно, стало быть, что я предпринял упомянутую экспедицию. (Снова умолкает.)
Томас, сгорбившись, сидит неподвижно.
_Незнакомец_. Спустя три года я сделал удивительное открытие.
Горцы, о которых я рассказывал, посылали в Европу послов. Без моего ведома. К очень высокопоставленному лицу. С трепетной просьбой - отменить мою карательную экспедицию. Высокопоставленный господин был растроган и собирался предпринять известные шаги, ибо в ту пору он читал филантропические книги. К тому же судьбой горцев заинтересовалась и некая чувствительная дама, близко стоящая к означенному господину. Но господин был еще и спортсменом, а в эти дни яхта его потерпела поражение на гонках. Это поглотило его внимание, и он упустил из виду дело горцев или даже совсем забыл о нем.
_Томас_. Что же было дальше?
_Незнакомец_. Ничего не было.
Будь сила ветра в тот день на одну десятую балла больше или меньше, сманеврируй команда яхты чуть ловчее, - и я бы не двинул моей карательной экспедиции, не погибли бы тысячи людей, не были бы построены железные дороги, ребят этого народа не посылали бы насильно в школы, музеям пришлось бы обойтись без драгоценных произведений искусства. И, возможно, остался бы на моем посту в колониях, "действовал" бы уже не столь энергично и был бы, следовательно, лишен удовольствия познакомиться с вами. (Прикасается к шляпе.)
_Томас_. Кто вы?
_Незнакомец_. Некто, изменивший лицо мира в результате простой случайности. (Кланяется и уходит.)
12
У Анны-Мари. Убранство комнаты нарядное, несколько кричащее,
в крайне современном вкусе.
_Анна-Мари_ (входит с раненым). Идемте. Не бойтесь. Я вас не съем.
_Раненый_ (нерешительно следует за ней). Вы подобрали меня на улице. Вы меня не знаете, вы добры ко мне. Какую цель вы преследуете?
_Анна-Мари_. Я чувствую, что с вами поступили несправедливо. Это все.
Экономка появляется на ее звонок.
_Анна-Мари_. Луиза, подайте нам что-нибудь вкусное. Холодное мясо, сыр, торт - все, что есть в доме. Чай я приготовлю сама.
_Раненый_ (с внезапной подозрительностью). Богатые произносят пышные речи, похлопывают нас по плечу, угощают на вокзалах жидким кофе и дешевыми сигаретами. Издеваются они над нами, что ли? (Настойчиво.) Ведь вы не такая, правда?
_Анна-Мари_. А если бы я была такой?
Раненый с ужасом смотрит на нее, собирается встать.
_Анна-Мари_. (Смеется над его наивным испугом.) Успокойтесь. Просто вы мне нравитесь.
_Раненый_. Извините. Но богачи обычно соловьем разливаются: ты, мол, и герой, и кровь свою проливал, и всякое такое. А когда протягиваешь руку за помощью, никого дома нет. Все это так бессмысленно. Ты - калека, женщины даже не хотят смотреть на тебя, сам себе становишься в тягость. За что? Кто теперь верит в отечество? Вы верите в отечество?
_Анна-Мари_. Может быть, в этом все-таки есть какой-то смысл. Я помню одно стихотворение. Называется "Мы ждем".
_Раненый_. А, знаю. Это Томаса Вендта. Да. Хорошее стихотворение. Но иной раз, когда вспомнишь, что ты калека, - никакое стихотворение не помогает.
_Анна-Мари_. Ну вот. Чайник закипел. Посмотрим, что нам принесла Луиза. Гм. Неплохо. (Ест. Протягивает ему.) Закусывайте.
_Раненый_. Здесь так уютно, так хорошо. Красивые вещи вокруг. (Показывая на маленькую статуэтку.) Как этот дикарь язык высунул!
_Анна-Мари_. Это редкая вещь. Привезена с Явы.
_Раненый_. Странно. Чего только не бывает на свете. Вот сидишь - и около тебя красивая девушка, и она кормит тебя всякими вкусными вещами. Странно.
_Анна-Мари_. Сколько вам лет?
_Раненый_. Девятнадцать минуло. Какие у вас белые, руки. Я хотел бы дотронуться до них.
_Анна-Мари_. Почему вы этого не делаете?
_Раненый_. Вы хотели мне что-то сказать.
_Анна-Мари_. Да. Хотела. (Гладит его по волосам.) Но вы дрожите весь.
_Раненый_. Я дрожу?
Анна-Мари встает. Ходит взад и вперед.
_Раненый_. (Следит за ней взглядом.) Я никогда не знал настоящей девушки. Только таких - с улицы. В этом городе живет одна девушка, она когда-то любила меня. Но такой, каким я стал, я все не могу решиться пойти к ней. Вот уже шесть дней... (Умолкает, не спуская глаз с Анны-Мари.)
_Анна-Мари_. Почему вы замолчали? Как вас зовут?
_Раненый_. Пауль.
_Анна-Мари_ (стоит перед зеркалом, старается поймать в зеркале его взгляд, медленно.) Когда ты меня наконец поцелуешь, Пауль?
Раненый целует ее шею, плечи, грудь.
_Господин Шульц_ (входит с тайным советником). Простите. Мы помешали.
_Тайный советник_. Тысячу извинений. Следуя настойчивому приглашению господина Шульца...
_Раненый_. Кто этот господин? Что угодно этому господину? Какие права у этого господина? Неужели вы тоже из... из таких?
_Анна-Мари_ (Шульцу). Как вы смели без предупреждения?
_Господин Шульц_. Прошу без кинодрам, мой ангел. Перед господином советником нам ведь стесняться нечего. Ну, словом, прежде всего сядем. (Сидится.) Ситуация, по-моему, достаточно ясна. Я позвонил, не застал тебя: пора пить чай, мы сами себя пригласили. Твой гость нисколько нам не помешает. Правильно? Можно ли что-нибудь возразить против такого великодушного толкования вещей? (Раненому.) Кстати, ваше лицо мне знакомо. Ага! Наш гордый испанец из "Скачущего кенгуру". Феноменальная память на лица, верно? А теперь давайте чай пить. Так-то.
_Раненый_. Я ничего не понимаю. Это страшнее, чем на фронте. Я ничего не понимаю.
_Господин Шульц_. Незачем все понимать, почтеннейший. Знание - смерть или что-то в этом роде, как говорит наш великий национальный поэт. Сначала чай, затем философия, говорю я, Густав-Лебрехт Шульц, крупный промышленник из Мюльгейма-на-Руре. Великолепна эта яванская статуэтка. Не правда ли, дорогой советник? Привез ее как-то из небольшого кругосветного путешествия.
_Анна-Мари_. Хватит. Не желаю больше. Ты тогда толкнул меня в грязь. Теперь я на верной дороге. То, что я сегодня сделала и хотела сделать, это хорошо. Назад возвращаться не хочу. Уходи.
_Господин Шульц_. Гром среди ясного неба. Сорокадвухсантиметровый снаряд. Господин советник, подтвердите: я вел себя абсолютно по-джентльменски. Светский человек извиняет капризы. Смотрит сквозь пальцы на игру нервов. Но теперь точка. Я не желаю превращать мою тускуланскую виллу в бедлам. Точка.
_Анна-Мари_ (горячо). Это не каприз. Это не игра нервов. Я тебя знаю. Ты готов всякое доброе побуждение обратить в гнусность, совесть назвать игрой нервов. До чего же ты мне противен! Я привела к себе этого юношу потому, что мне жаль его, потому что я хотела сделать ему добро, потому что каждая минута радости, которую я ему дам, - это что-то хорошее, а каждая минута пребывания с тобой... срам. Потому что я хочу вырваться отсюда. Потому что я хочу назад - к Томасу Вендту.
_Господин Шульц_ (посвистывая сквозь зубы). "О чем поешь, соловушка". Не любовная историйка, значит, а общественный подвиг, этика, гуманность, Томас Вендт. (Короткая пауза, затем отрывисто, энергично.) Спасибо. Этим меня не соблазнишь. Теперь такие вещи опасны. Бунт - подавлять в корне.
Стало быть, фрейлейн, вам угодно, чтобы я именно так расценивал ситуацию? (С часами в руках.) Даю две минуты на размышление. Затем делаю выводы. Понятно?
_Анна-Мари_. Не нуждаюсь в ваших двух минутах. Что сказано, то сказано.
_Господин Шульц_. Как вам угодно. Контракт с домовладельцем заключен на мое имя. Квартиру вы освободите.
_Тайный советник_. Помилуйте, дорогой господин Шульц...
_Господин Шульц_. В течение трех часов. Платье, тряпье можете забирать, мебель, драгоценности остаются здесь.
_Тайный советник_. Милостивая государыня, я безутешен. Если я...
_Анна-Мари_. Мне ни к чему эти три часа. Я ухожу немедленно.
_Раненый_ (тяжело ступая, идет к двери). Я...
_Анна-Мари_. Мы пойдем вместе, Пауль. (Уходит с раненым.)
_Господин Шульц_. Пауль. Гм. Этика мчится на всех парах.
_Тайный советник_. Чрезвычайно неприятно. Как могли вы такое восхитительное создание просто взять да вышвырнуть?
_Господин Шульц_. Можете подобрать это создание. Но не советую. У меня большой опыт с этими высоконравственными женщинами. Утомительная штука.
_Тайный советник_. Я уже почти ничему не удивляюсь. Но эта девочка как она стояла здесь. Возмущенная добродетель. В высшей степени волнующая картина, крайне привлекательно. (Молчание.)
_Господин Шульц_. Давайте-ка сядем. Ведь мы пришли сюда чай пить. Так и сделаем. (Звонит.) Луиза, поджарьте свежие гренки.
Экономка уходит.
_Господин Шульц_. Впрочем, минутку. (У телефона.) Подстанция? 4-16-57. Алло! Фрейлейн Лиана, собственной персоной? Говорит ягненочек. Да, ягненочек. Слушай, моя киска, спляши танец диких и восхвали господа бога нашего и твоего ягненочка. Что случилось? Не рехнулся ли я? Немножко. Дело в том, что я только что снял для тебя восхитительную квартирку. Аугсбургерштрассе. Спальня бидермайер. Гостиная Людовик Шестнадцатый, кухарка, пылесос, горячая вода, аппетитная экономка, телефон у кровати, прелестная ванная. Можно немедленно въехать, да. Золотой мальчик, правда? Вашу благодарность, мадам, я сам себе возьму. До свиданья. (Кладет трубку. Задумчиво.) Ну, что ж. Белокурые волосы больше подошли бы к обоям, чем темные. Будь мирное время, я взял бы себе английскую герл. Всем теперь приходится страдать. C'est la guerre. Вам ром или сливки, господин советник?
13
Южная Италия. Пустынный ландшафт. Ширь.
Вдали - развалины храма. В воздухе веет лихорадкой.
Площадка перед бараками немецких военнопленных.
Вечереет. Кругом пленные - слабые, отупевшие, измученные.
_Учитель гимназии_. Видите там парусное судно? Оно, наверное, плывет в Грецию.
_Лавочник_. Вечно это море, вечно это солнце - глаза даже начинают болеть.
_Кельнер_. Как убить время? В скат, что ли, пойти срезаться? Или хвосты ящерицам рубить?
_Лавочник_. Малярия в воздухе. Нас двадцать три человека. Было пятьдесят семь, когда нас сюда пригнали. А настоящее лето и с ним настоящая малярия только начинаются.
_Шестнадцатилетний_. Самое скверное, что бабы нет. Ночью, когда никак не заснешь и москиты так тоненько, как стеклышко, звенят над ухом и горит все тело, - это просто отвратительно. Зачем я пошел добровольцем? В конторе была ужасная тоска. Снимать копии с писем, выписывать счета - изо дня в день, изо дня в день. Но такой одуряющей скучищи, как здесь, даже в конторе не было.
_Учитель гимназии_. Тебя, Вендт, по твоему состоянию с наступлением лета наверное отошлют назад.
_Томас_. Я тоже думаю, что меня скоро освободят.
_Кельнер_. Они это сделают - уже ради одного того, чтобы досадить нашему милому отечеству. Его величество и генерал Людендорф с удовольствием предоставили бы тебе дополнительно летний отдых в Италии. Везет же человеку. (Вздыхает.) Завтра опять ползать на коленях вдоль канала. Это будет стоить нам немало поту. Я с удовольствием заболел бы легким расстройством желудка, только бы не гнуть колени над водопроводом.
_Лавочник_. Лавка наша разваливается, жена работает до изнеможения и все-таки не может справиться со всем.
Дети растут без отца, дичают. Дети! Девочка принесла великолепные отметки. Мальчику ученье трудней дается. Особенно с тех пор, как у них начали проходить греческий.
Молчание, издалека слышна пастушечья свирель.
_Учитель гимназии_. По-эллински. Что ни говори, Вендт, а есть какое-то утешение в том, что сидишь здесь, на земле Гомера.
_Кельнер_. Что и говорить, знатная пустыня. Но одной местностью сыт не будешь. Если бы не голод, не тиф, не блохи, не грязь, не скверная вода, не жара и не малярия - здесь еще можно было бы кое-как жить.
_Учитель гимназии_. Завтра, когда ты пойдешь к развалинам храма, Вендт, захвати-ка моего Гомера. Ты лучше, чем кто другой, почувствуешь в этих стихах море, и солнце, и масличные деревья. Мне не нужно лучшего утешения в смертный час, сказал однажды Гумбольдт, чем слышать стихи Гомера, даже из списка кораблей.
_Томас_. Его, однако, не трудно было утешить.
_Учитель гимназии_. Тот же Гумбольдт говорит: "Империи рушатся, конституции истлевают, а прекрасный стих живет вечно".
_Томас_. Этот человек был министром. Гете тоже был министром. Но никто никогда не слышал, чтобы духовная культура народа в его герцогстве была выше, чем в других. Народ остался таким же темным, каким был раньше, и по-прежнему говорил на своем саксонском диалекте.
_Кельнер_. Эй, ты, профессор, у этих самых греков тоже было так много блох? Что, если Ахиллес, Лукреция, Акрополь все время почесывались, как мы? Смешно, а?
_Учитель гимназии_. Ты не можешь не чувствовать, Вендт, дыхание этой земли. Нигде красота так глубоко не проникала в человека, как здесь. Сиракузяне отпустили на волю пленных афинян, потому что те пели в каменоломнях хоры Эврипида.
_Кельнер_. Начни я петь, нынешние итальянцы вряд ли отпустили бы меня на все четыре стороны. А? Вряд ли.
_Томас_. Не могу я утешаться тем, что где-то в прошлом было величие духа, была красота. Сегодня - вот моя задача. Мой день - сегодня. Сегодня я и должен действовать.
_Шестнадцатилетний_. Опять пришли эти две девушки. Хоть бы сегодня разговорить их!
Две молоденькие девушки - местные жительницы входят;
босые, на головах глиняные кувшины.
_Учитель гимназии_. Buona sera, signorine [добрый вечер, синьорины].
_Первая девушка_ (робко). Buona sera [добрый вечер].
Вторая девушка смущенно хихикает.
Учитель гимназии говорит с ними по-итальянски.
_Шестнадцатилетний_ (глядя жадными глазами). С каждым днем их бедра словно становятся пышнее. Сколько лет им может быть?
_Лавочник_. Самое большее - четырнадцать.
_Кельнер_. Что они говорят?
_Учитель гимназии_. Они спрашивают, верно ли, что у нас зимой волки бегают по улицам.
_Кельнер_. Само собой. В прошлую зиму я сидел у Ашингера в пивной, вдруг вбегает волк и дочиста съедает мои сардельки, точно их и не было. Я, конечно, потребовал, чтобы мне сейчас же вернули мои пфенниги, которые я уплатил за них.
_Учитель гимназии_. Им жаль, что у них только два апельсина. A chi, signorina? [Кому их отдать, синьорина?]
_Первая девушка_ (указывая на шестнадцатилетнего). A chistu. E cosi giovane [вот этому, он так юн].
_Вторая девушка_ (указывая на Томаса). E a chiddu. E cosi triste. A rivederci, signori [И этому: он так печален. До свиданья, синьоры].
Уходят.
_Шестнадцатилетний_ (жалобно). Опять ушли. Девочки! Девочки! Как они покачиваются. У высокой сквозь порванное платье видны волосы под мышкой.
_Кельнер_. Почему мне не досталось апельсина? Почему именно этим двум?
_Учитель гимназии_. Они сказали: "Ему, он так юн. И ему, он так печален".
_Лавочник_. Печален. А мне что сказать? У меня больше причин быть печальным. Жена у него, что ли? Дети? Лавка, которая хиреет? (С растущим волнением.) Я этого больше не выдержу. Вечно это дурацкое солнце. Воздуха, свежего воздуха! Набрать полный рот свежего воздуха. Здесь задыхаешься. Здесь слепнешь и дуреешь. Мозг закипает от этого зараженного воздуха. Убейте меня. Если в вас сохранилась крошечка сострадания, убейте меня.
Общая подавленность.
_Учитель гимназии_. Ну, ну. Нехорошо так. Нельзя распускаться.
_Кельнер_. Немножко поворчать, как тетушка Шмидт при виде разбитой кофейной чашки, это еще можно - это облегчает душу. Но к чему сразу лезть на стену? Так не годится.
_Лавочник_. А ваши голоса! А ваши дурацкие лица? Всегда одни и те же обалделые рожи! И все те же разговоры, все тот же вздор. (Кричит.) Не могу я больше. Сейчас вот вцеплюсь вам в рожи, буду дубасить по вашим постылым физиономиям, пока вы не издохнете!
_Кельнер_. Не горячись так, эй, ты. Еще неизвестно, у кого из нас физиономия глупее.
_Лавочник_. Молчи, говорю. Молчи! Или я... (Бросается на него.)
_Остальные_ (разнимают их). Успокойся, черт! Да перестань ты орать! Ведь тебе никто ничего не сделал.
_Шестнадцатилетний_. Тише. Начальник идет.
_Начальник карабинеров_ (входит, статный, толстое добродушное лицо, лихие нафабренные усы). Signer Wendt, la vostra petizione e approvata [господин Вендт, ваше прошение удовлетворено]. (Добродушно смеется, говорит ломаным языком.) Вы свободны. Gratulazioni. Buona sera, signori [Поздравляю вас. Добрый вечер, синьоры].
_Учитель гимназии_. Поздравляю. Поздравляю от всего сердца.
_Шестнадцатилетний_. Тебе везет.
_Кельнер_. Почтительнейше поздравляю, господин Вендт.
_Томас_. Почему ты вдруг называешь меня - господин Вендт.
_Кельнер_. Теперь все кончилось. И вы опять господин Вендт, а я кельнер Густав Пеннемаш из Лихтерфельде.
Раненый оглянулся и, не останавливаясь, идет дальше.
_Анна-Мари_ (догоняет его почти у дверей; настойчиво, тихо). Мы не хотели вас обидеть. Мы очень просим вас.
_Раненый_. Что ж, если это так... (Следует за ней.)
_Господин Шульц_. Ну, первым делом хорошенько смочить горло. Вам, надо полагать, немножко странно здесь, а? После грохота и мерзости фронта вдруг мирные, солидные бюргеры уютно сидят за стаканом вина. Цветник красивых женщин. Песенка. День для труда, вечер для отдыха. Вечерний досуг. Ну-с, а теперь расскажите нам что-нибудь вы.
_Раненый_. Нет. Мои рассказы здесь не к месту. Я не стану ничего рассказывать, пока эта девка там распевает.
Неловкое молчание.
_Господин Шульц_. Ого-го! Вот это называется - рубить сплеча. (Шумно.) Люблю гордых испанцев. Не хотите рассказывать - не надо. В конце концов зачем отбивать хлеб у военных корреспондентов?
Пауза. Слышно лишь пение шансонетки.
_Шансонетка_.
Да, красный крест мой стяг.
Да, я решила так.
Да, красный крест,
Да, красный крест,
Ура, ура, ура!
_Раненый_. Я лучше пойду. Я только мешаю.
_Тайный советник_. Что вы, что вы. Герой - всегда желанный гость.
_Господин Шульц_. Даже если он лишен салонных манер.
_Анна-Мари_. Я вас не хотела обидеть. Верьте мне, прошу вас. (Протягивает ему руку.)
_Раненый_ (берет ее руку). Благодарю. (Уходит.)
_Господин Шульц_ (качает головой). Сумасшедший дом.
_Тайный советник_. Очаровательно. Очаровательно. Подлинная немецкая женственность.
_Шансонетка_ (повторяет припев).
Красный крест сюда,
Да, этим я горда.
За красный крест, за красный крест
Ура!..
_Господин из австрийского посольства_ (аплодирует двумя пальцами). Прэ-э-э-лестно. Прэ-э-э-лестно.
9
Крестьянский двор. Отец Томаса - старый крестьянин,
одет в полугородской костюм; суровое, недоверчивое лицо.
Старик чинит деревянные грабли.
_Анна-Мари_ (входит). Вы - господин Матиас Вендт?
_Отец Томаса_. Да.
_Анна-Мари_. Я знакома с вашим сыном.
_Отец Томаса_. Приходит много людей, которые знают моего сына.
_Анна-Мари_. Здесь, значит, он родился. (Осматривается. Широкий холмистый ландшафт. Вдали - смутные очертания гор.)
_Отец Томаса_ (с мягкой насмешкой). У нас тут и глядеть не на что, фрейлейн.
_Анна-Мари_ (взглядывает на него). Не любопытство привело меня сюда.
_Отец Томаса_. Было бы умнее, если бы он остался здесь. Скот не бывает благодарным или неблагодарным. Пашня не бывает благодарной или неблагодарной. Люди же всегда готовы убить того, кто хочет им добра.
_Анна-Мари_. Он в списках пропавших без вести. Я очень беспокоюсь.
_Отец Томаса_. Беспокоиться нечего.
_Анна-Мари_. Вы что-нибудь знаете о нем?
_Отец Томаса_ (тихо, ровно). Я его вижу.
_Анна-Мари_. Вы его видите?
_Отец Томаса_. Да, иной раз. Томас лежит на дне глубокой ямы. Он бледен и не может шевельнуться. Время от времени сверху скатываются комья земли.
_Анна-Мари_ (наклонившись вперед, напряженно слушает). Вы это видите?
_Отец Томаса_. Он не один. Но никто не может ему помочь. Он шевелит губами. Он говорит...
_Анна-Мари_. Что он говорит?
_Отец Томаса_. Он говорит: "Не забывайте". (Безразлично.) Ну, мне пора. (Берет грабли.) До свиданья, фрейлейн. (Удаляется.)
_Анна-Мари_. На эти деревья он лазил, по этим лугам он бегал, срывал, может быть, цветок, от которого произошел вот этот. О Томас, я могла бы умереть за тебя, когда тебя нет со мной. А когда ты со мной, у меня нет ни одного слова для тебя.
10
Улица. Торопливо идущие люди.
_Раненый_ (стоит на углу). Все куда-то торопятся, все чем-то заняты. Как ни в чем не бывало. На уме - дела, женщины, развлечения. Разве эти люди не знают, что все они у меня в долгу? Ну, не наглость ли это? Они смотрят сквозь меня, точно и я - частица этой улицы. Подойти бы вон к тому толстяку с самодовольной рожей, ткнуть его в пузо: "Эй, дружок. Руку у меня оттяпали, видите? Вы должны мне руку". Воображаю, как бы он вытаращил на меня глаза!
Анна-Мари приближается.
_Раненый_ (уставившись на нее). Заметит ли она меня? Нет. И она, конечно, пройдет мимо.
_Анна-Мари_ (замечает, останавливается, колеблется, быстро подходит). Почему вы стоите здесь? Ждете кого-нибудь?
_Раненый_. Да, жду.
_Анна-Мари_. Жаль. А я хотела попросить вас проводить меня. Я должна вам кое-что сказать.
_Раненый_. Я не жду кого-нибудь определенного.
_Анна-Мари_ (про себя). У него лоб Томаса. Вы проводите меня?
_Раненый_. Вы хотите, чтобы я пошел с вами?
_Анна-Мари_. Да.
_Раненый_ (оглядывая свою потертую военную форму). Вот в таком виде мне можно пойти с вами?
_Анна-Мари_. Да, конечно. Идемте.
_Раненый_ (возбужденно). Подумайте только, какой я дурак. Я стоял здесь и смотрел на людей и думал: люди злы, думал я, люди неблагодарны, бессовестно неблагодарны. Но вы посмотрите на ту девушку. Какие у нее добрые, веселые глаза. А этот седой господин, верно, ни одного нищего не пропустит, чтобы не подать ему. Люди вовсе не злы. Только загнанны, только забот у них ужасно много. Люди друг другу помогают, люди добры. Надо только поближе к ним присмотреться.
_Анна-Мари_ (улыбаясь его горячности). Ну, конечно, конечно. Идемте же.
11
Южная Италия. Пустынный ландшафт. Ширь. Вдали море.
Знойное солнце, вибрирующий воздух. Античный храм.
Видны только высокие ступени и подножие облупившихся колонн,
землисто-серых, огромных: все это - на фоне глубокой синевы неба.
_Томас_ (сидит на ступеньках, один, сгорбившись, затерянный в огромном просторе ландшафта). Если ты обрек меня на деяние, боже, зачем ты связал мне руки, забросил сюда, окружил меня соблазнами? Здесь слышен голос моря, здесь земля звенит, здесь кровь моя пульсирует в ритме стиха. Я не могу заглушить свои песни, они звучат все громче. Глаза мои наполнены страданием тысяч. Но я не пал духом. Я проникся муками каждого солдата. Ибо ты так повелел, боже. Неужели же все это напрасно?
Я не могу больше вынести этой звенящей тишины. Она растворяет крик, живущий во мне, крик миллионов, которым я нужен. То, что я с такой мукой вырвал из моего сердца - певучая красота, равнодушная, безжалостная, - она опять со мной.
Унеси меня из этой страны, боже. Открой мне путь к деянию, к которому ты приговорил меня. Защити меня от меня самого, боже.
_Незнакомый пожилой господин_ (появляется на нижней ступени храма. Одет во все белое. Носит темные очки). Вы из немецких военнопленных?
_Томас_. Да.
_Незнакомец_. Почему вас в числе других не послали на водопроводные работы?
_Томас_. Я болен.
_Незнакомец_. И вас никуда не переводят из этой малярийной местности?
_Томас_. Я надеюсь, что вскоре буду обменен. Вы - член следственной комиссии?
_Незнакомец_. Нет. Я произвожу здесь раскопки.
_Томас_. Во время войны?
_Незнакомец_. Прошлое остается все тем же прошлым, несмотря на войну.
_Томас_. Чудовищное настоящее обрушилось на все живое, а вы роетесь в прахе прошлого?
_Незнакомец_. В этих местах стояли большие города, велись сражения, государства возникали и рушились, бурлило тщеславие, стонали рабы, сверкало искусство, наживалась алчность, жажда деятельности толкала людей за моря. А для чего? Для того, чтобы я стоял здесь, растирал между пальцами щепотку пыли и размышлял.
Я не хочу быть одним из миллиардов, которые для будущего человека явятся щепоткой пыли и пищей для минутного размышления; я предпочитаю быть тем, для кого эти миллиарды жили.
_Томас_. Что это? Бред? Вы, сударь, усвоили себе философию, которая парализует всякое хорошее побуждение. Борьба против войны - это не бессмыслица! Она не может быть бессмыслицей!
_Незнакомец_ (прислонившись к колонне; тихо). Действие загрязняет душу. Лишь созерцание - благо.
_Томас_. Я не мог бы жить, если бы это было так. Все во мне кричит: иди и действуй!
_Незнакомец_. Видите ли, молодой человек, и я когда-то "действовал".
Я входил в правительство одной из наших колоний. Что это значит, здесь, в этой части света, имеют лишь слабое представление. Тамошние правители обладают большей властью, чем любой король в Европе. Я стоял перед вопросом - посылать или не посылать войска для покорения одного ненадежного горного племени. Я послал войска, я начал войну. Тысячи людей погибли. Но я победил. Край был усмирен. В нем стали насаждать цивилизацию: построили железные дороги, школы, больницы, комфортабельные гостиницы. Был организован транспорт, торговля, лучшие памятники искусства отправлены в европейские музеи... (Он умолкает - неподвижная, белая фигура на фоне одной из колоссальных коричневатых колонн. Тишина. Зной.)
_Томас_. А дальше?
_Незнакомец_. Удовлетворения, однако, я не чувствовал. Я подал в отставку и вернулся в Европу.
Я сидел в своем парке, прекраснейшем парке, унаследованном мною от многих поколений. Я сидел и размышлял. Все мои предки были энергичными людьми. Среди них были воины, мореплаватели, крупные государственные деятели. Школьники заучивают их имена, вписанные (с мягкой иронией) "в анналы истории", как принято говорить. Не удивительно, стало быть, что я предпринял упомянутую экспедицию. (Снова умолкает.)
Томас, сгорбившись, сидит неподвижно.
_Незнакомец_. Спустя три года я сделал удивительное открытие.
Горцы, о которых я рассказывал, посылали в Европу послов. Без моего ведома. К очень высокопоставленному лицу. С трепетной просьбой - отменить мою карательную экспедицию. Высокопоставленный господин был растроган и собирался предпринять известные шаги, ибо в ту пору он читал филантропические книги. К тому же судьбой горцев заинтересовалась и некая чувствительная дама, близко стоящая к означенному господину. Но господин был еще и спортсменом, а в эти дни яхта его потерпела поражение на гонках. Это поглотило его внимание, и он упустил из виду дело горцев или даже совсем забыл о нем.
_Томас_. Что же было дальше?
_Незнакомец_. Ничего не было.
Будь сила ветра в тот день на одну десятую балла больше или меньше, сманеврируй команда яхты чуть ловчее, - и я бы не двинул моей карательной экспедиции, не погибли бы тысячи людей, не были бы построены железные дороги, ребят этого народа не посылали бы насильно в школы, музеям пришлось бы обойтись без драгоценных произведений искусства. И, возможно, остался бы на моем посту в колониях, "действовал" бы уже не столь энергично и был бы, следовательно, лишен удовольствия познакомиться с вами. (Прикасается к шляпе.)
_Томас_. Кто вы?
_Незнакомец_. Некто, изменивший лицо мира в результате простой случайности. (Кланяется и уходит.)
12
У Анны-Мари. Убранство комнаты нарядное, несколько кричащее,
в крайне современном вкусе.
_Анна-Мари_ (входит с раненым). Идемте. Не бойтесь. Я вас не съем.
_Раненый_ (нерешительно следует за ней). Вы подобрали меня на улице. Вы меня не знаете, вы добры ко мне. Какую цель вы преследуете?
_Анна-Мари_. Я чувствую, что с вами поступили несправедливо. Это все.
Экономка появляется на ее звонок.
_Анна-Мари_. Луиза, подайте нам что-нибудь вкусное. Холодное мясо, сыр, торт - все, что есть в доме. Чай я приготовлю сама.
_Раненый_ (с внезапной подозрительностью). Богатые произносят пышные речи, похлопывают нас по плечу, угощают на вокзалах жидким кофе и дешевыми сигаретами. Издеваются они над нами, что ли? (Настойчиво.) Ведь вы не такая, правда?
_Анна-Мари_. А если бы я была такой?
Раненый с ужасом смотрит на нее, собирается встать.
_Анна-Мари_. (Смеется над его наивным испугом.) Успокойтесь. Просто вы мне нравитесь.
_Раненый_. Извините. Но богачи обычно соловьем разливаются: ты, мол, и герой, и кровь свою проливал, и всякое такое. А когда протягиваешь руку за помощью, никого дома нет. Все это так бессмысленно. Ты - калека, женщины даже не хотят смотреть на тебя, сам себе становишься в тягость. За что? Кто теперь верит в отечество? Вы верите в отечество?
_Анна-Мари_. Может быть, в этом все-таки есть какой-то смысл. Я помню одно стихотворение. Называется "Мы ждем".
_Раненый_. А, знаю. Это Томаса Вендта. Да. Хорошее стихотворение. Но иной раз, когда вспомнишь, что ты калека, - никакое стихотворение не помогает.
_Анна-Мари_. Ну вот. Чайник закипел. Посмотрим, что нам принесла Луиза. Гм. Неплохо. (Ест. Протягивает ему.) Закусывайте.
_Раненый_. Здесь так уютно, так хорошо. Красивые вещи вокруг. (Показывая на маленькую статуэтку.) Как этот дикарь язык высунул!
_Анна-Мари_. Это редкая вещь. Привезена с Явы.
_Раненый_. Странно. Чего только не бывает на свете. Вот сидишь - и около тебя красивая девушка, и она кормит тебя всякими вкусными вещами. Странно.
_Анна-Мари_. Сколько вам лет?
_Раненый_. Девятнадцать минуло. Какие у вас белые, руки. Я хотел бы дотронуться до них.
_Анна-Мари_. Почему вы этого не делаете?
_Раненый_. Вы хотели мне что-то сказать.
_Анна-Мари_. Да. Хотела. (Гладит его по волосам.) Но вы дрожите весь.
_Раненый_. Я дрожу?
Анна-Мари встает. Ходит взад и вперед.
_Раненый_. (Следит за ней взглядом.) Я никогда не знал настоящей девушки. Только таких - с улицы. В этом городе живет одна девушка, она когда-то любила меня. Но такой, каким я стал, я все не могу решиться пойти к ней. Вот уже шесть дней... (Умолкает, не спуская глаз с Анны-Мари.)
_Анна-Мари_. Почему вы замолчали? Как вас зовут?
_Раненый_. Пауль.
_Анна-Мари_ (стоит перед зеркалом, старается поймать в зеркале его взгляд, медленно.) Когда ты меня наконец поцелуешь, Пауль?
Раненый целует ее шею, плечи, грудь.
_Господин Шульц_ (входит с тайным советником). Простите. Мы помешали.
_Тайный советник_. Тысячу извинений. Следуя настойчивому приглашению господина Шульца...
_Раненый_. Кто этот господин? Что угодно этому господину? Какие права у этого господина? Неужели вы тоже из... из таких?
_Анна-Мари_ (Шульцу). Как вы смели без предупреждения?
_Господин Шульц_. Прошу без кинодрам, мой ангел. Перед господином советником нам ведь стесняться нечего. Ну, словом, прежде всего сядем. (Сидится.) Ситуация, по-моему, достаточно ясна. Я позвонил, не застал тебя: пора пить чай, мы сами себя пригласили. Твой гость нисколько нам не помешает. Правильно? Можно ли что-нибудь возразить против такого великодушного толкования вещей? (Раненому.) Кстати, ваше лицо мне знакомо. Ага! Наш гордый испанец из "Скачущего кенгуру". Феноменальная память на лица, верно? А теперь давайте чай пить. Так-то.
_Раненый_. Я ничего не понимаю. Это страшнее, чем на фронте. Я ничего не понимаю.
_Господин Шульц_. Незачем все понимать, почтеннейший. Знание - смерть или что-то в этом роде, как говорит наш великий национальный поэт. Сначала чай, затем философия, говорю я, Густав-Лебрехт Шульц, крупный промышленник из Мюльгейма-на-Руре. Великолепна эта яванская статуэтка. Не правда ли, дорогой советник? Привез ее как-то из небольшого кругосветного путешествия.
_Анна-Мари_. Хватит. Не желаю больше. Ты тогда толкнул меня в грязь. Теперь я на верной дороге. То, что я сегодня сделала и хотела сделать, это хорошо. Назад возвращаться не хочу. Уходи.
_Господин Шульц_. Гром среди ясного неба. Сорокадвухсантиметровый снаряд. Господин советник, подтвердите: я вел себя абсолютно по-джентльменски. Светский человек извиняет капризы. Смотрит сквозь пальцы на игру нервов. Но теперь точка. Я не желаю превращать мою тускуланскую виллу в бедлам. Точка.
_Анна-Мари_ (горячо). Это не каприз. Это не игра нервов. Я тебя знаю. Ты готов всякое доброе побуждение обратить в гнусность, совесть назвать игрой нервов. До чего же ты мне противен! Я привела к себе этого юношу потому, что мне жаль его, потому что я хотела сделать ему добро, потому что каждая минута радости, которую я ему дам, - это что-то хорошее, а каждая минута пребывания с тобой... срам. Потому что я хочу вырваться отсюда. Потому что я хочу назад - к Томасу Вендту.
_Господин Шульц_ (посвистывая сквозь зубы). "О чем поешь, соловушка". Не любовная историйка, значит, а общественный подвиг, этика, гуманность, Томас Вендт. (Короткая пауза, затем отрывисто, энергично.) Спасибо. Этим меня не соблазнишь. Теперь такие вещи опасны. Бунт - подавлять в корне.
Стало быть, фрейлейн, вам угодно, чтобы я именно так расценивал ситуацию? (С часами в руках.) Даю две минуты на размышление. Затем делаю выводы. Понятно?
_Анна-Мари_. Не нуждаюсь в ваших двух минутах. Что сказано, то сказано.
_Господин Шульц_. Как вам угодно. Контракт с домовладельцем заключен на мое имя. Квартиру вы освободите.
_Тайный советник_. Помилуйте, дорогой господин Шульц...
_Господин Шульц_. В течение трех часов. Платье, тряпье можете забирать, мебель, драгоценности остаются здесь.
_Тайный советник_. Милостивая государыня, я безутешен. Если я...
_Анна-Мари_. Мне ни к чему эти три часа. Я ухожу немедленно.
_Раненый_ (тяжело ступая, идет к двери). Я...
_Анна-Мари_. Мы пойдем вместе, Пауль. (Уходит с раненым.)
_Господин Шульц_. Пауль. Гм. Этика мчится на всех парах.
_Тайный советник_. Чрезвычайно неприятно. Как могли вы такое восхитительное создание просто взять да вышвырнуть?
_Господин Шульц_. Можете подобрать это создание. Но не советую. У меня большой опыт с этими высоконравственными женщинами. Утомительная штука.
_Тайный советник_. Я уже почти ничему не удивляюсь. Но эта девочка как она стояла здесь. Возмущенная добродетель. В высшей степени волнующая картина, крайне привлекательно. (Молчание.)
_Господин Шульц_. Давайте-ка сядем. Ведь мы пришли сюда чай пить. Так и сделаем. (Звонит.) Луиза, поджарьте свежие гренки.
Экономка уходит.
_Господин Шульц_. Впрочем, минутку. (У телефона.) Подстанция? 4-16-57. Алло! Фрейлейн Лиана, собственной персоной? Говорит ягненочек. Да, ягненочек. Слушай, моя киска, спляши танец диких и восхвали господа бога нашего и твоего ягненочка. Что случилось? Не рехнулся ли я? Немножко. Дело в том, что я только что снял для тебя восхитительную квартирку. Аугсбургерштрассе. Спальня бидермайер. Гостиная Людовик Шестнадцатый, кухарка, пылесос, горячая вода, аппетитная экономка, телефон у кровати, прелестная ванная. Можно немедленно въехать, да. Золотой мальчик, правда? Вашу благодарность, мадам, я сам себе возьму. До свиданья. (Кладет трубку. Задумчиво.) Ну, что ж. Белокурые волосы больше подошли бы к обоям, чем темные. Будь мирное время, я взял бы себе английскую герл. Всем теперь приходится страдать. C'est la guerre. Вам ром или сливки, господин советник?
13
Южная Италия. Пустынный ландшафт. Ширь.
Вдали - развалины храма. В воздухе веет лихорадкой.
Площадка перед бараками немецких военнопленных.
Вечереет. Кругом пленные - слабые, отупевшие, измученные.
_Учитель гимназии_. Видите там парусное судно? Оно, наверное, плывет в Грецию.
_Лавочник_. Вечно это море, вечно это солнце - глаза даже начинают болеть.
_Кельнер_. Как убить время? В скат, что ли, пойти срезаться? Или хвосты ящерицам рубить?
_Лавочник_. Малярия в воздухе. Нас двадцать три человека. Было пятьдесят семь, когда нас сюда пригнали. А настоящее лето и с ним настоящая малярия только начинаются.
_Шестнадцатилетний_. Самое скверное, что бабы нет. Ночью, когда никак не заснешь и москиты так тоненько, как стеклышко, звенят над ухом и горит все тело, - это просто отвратительно. Зачем я пошел добровольцем? В конторе была ужасная тоска. Снимать копии с писем, выписывать счета - изо дня в день, изо дня в день. Но такой одуряющей скучищи, как здесь, даже в конторе не было.
_Учитель гимназии_. Тебя, Вендт, по твоему состоянию с наступлением лета наверное отошлют назад.
_Томас_. Я тоже думаю, что меня скоро освободят.
_Кельнер_. Они это сделают - уже ради одного того, чтобы досадить нашему милому отечеству. Его величество и генерал Людендорф с удовольствием предоставили бы тебе дополнительно летний отдых в Италии. Везет же человеку. (Вздыхает.) Завтра опять ползать на коленях вдоль канала. Это будет стоить нам немало поту. Я с удовольствием заболел бы легким расстройством желудка, только бы не гнуть колени над водопроводом.
_Лавочник_. Лавка наша разваливается, жена работает до изнеможения и все-таки не может справиться со всем.
Дети растут без отца, дичают. Дети! Девочка принесла великолепные отметки. Мальчику ученье трудней дается. Особенно с тех пор, как у них начали проходить греческий.
Молчание, издалека слышна пастушечья свирель.
_Учитель гимназии_. По-эллински. Что ни говори, Вендт, а есть какое-то утешение в том, что сидишь здесь, на земле Гомера.
_Кельнер_. Что и говорить, знатная пустыня. Но одной местностью сыт не будешь. Если бы не голод, не тиф, не блохи, не грязь, не скверная вода, не жара и не малярия - здесь еще можно было бы кое-как жить.
_Учитель гимназии_. Завтра, когда ты пойдешь к развалинам храма, Вендт, захвати-ка моего Гомера. Ты лучше, чем кто другой, почувствуешь в этих стихах море, и солнце, и масличные деревья. Мне не нужно лучшего утешения в смертный час, сказал однажды Гумбольдт, чем слышать стихи Гомера, даже из списка кораблей.
_Томас_. Его, однако, не трудно было утешить.
_Учитель гимназии_. Тот же Гумбольдт говорит: "Империи рушатся, конституции истлевают, а прекрасный стих живет вечно".
_Томас_. Этот человек был министром. Гете тоже был министром. Но никто никогда не слышал, чтобы духовная культура народа в его герцогстве была выше, чем в других. Народ остался таким же темным, каким был раньше, и по-прежнему говорил на своем саксонском диалекте.
_Кельнер_. Эй, ты, профессор, у этих самых греков тоже было так много блох? Что, если Ахиллес, Лукреция, Акрополь все время почесывались, как мы? Смешно, а?
_Учитель гимназии_. Ты не можешь не чувствовать, Вендт, дыхание этой земли. Нигде красота так глубоко не проникала в человека, как здесь. Сиракузяне отпустили на волю пленных афинян, потому что те пели в каменоломнях хоры Эврипида.
_Кельнер_. Начни я петь, нынешние итальянцы вряд ли отпустили бы меня на все четыре стороны. А? Вряд ли.
_Томас_. Не могу я утешаться тем, что где-то в прошлом было величие духа, была красота. Сегодня - вот моя задача. Мой день - сегодня. Сегодня я и должен действовать.
_Шестнадцатилетний_. Опять пришли эти две девушки. Хоть бы сегодня разговорить их!
Две молоденькие девушки - местные жительницы входят;
босые, на головах глиняные кувшины.
_Учитель гимназии_. Buona sera, signorine [добрый вечер, синьорины].
_Первая девушка_ (робко). Buona sera [добрый вечер].
Вторая девушка смущенно хихикает.
Учитель гимназии говорит с ними по-итальянски.
_Шестнадцатилетний_ (глядя жадными глазами). С каждым днем их бедра словно становятся пышнее. Сколько лет им может быть?
_Лавочник_. Самое большее - четырнадцать.
_Кельнер_. Что они говорят?
_Учитель гимназии_. Они спрашивают, верно ли, что у нас зимой волки бегают по улицам.
_Кельнер_. Само собой. В прошлую зиму я сидел у Ашингера в пивной, вдруг вбегает волк и дочиста съедает мои сардельки, точно их и не было. Я, конечно, потребовал, чтобы мне сейчас же вернули мои пфенниги, которые я уплатил за них.
_Учитель гимназии_. Им жаль, что у них только два апельсина. A chi, signorina? [Кому их отдать, синьорина?]
_Первая девушка_ (указывая на шестнадцатилетнего). A chistu. E cosi giovane [вот этому, он так юн].
_Вторая девушка_ (указывая на Томаса). E a chiddu. E cosi triste. A rivederci, signori [И этому: он так печален. До свиданья, синьоры].
Уходят.
_Шестнадцатилетний_ (жалобно). Опять ушли. Девочки! Девочки! Как они покачиваются. У высокой сквозь порванное платье видны волосы под мышкой.
_Кельнер_. Почему мне не досталось апельсина? Почему именно этим двум?
_Учитель гимназии_. Они сказали: "Ему, он так юн. И ему, он так печален".
_Лавочник_. Печален. А мне что сказать? У меня больше причин быть печальным. Жена у него, что ли? Дети? Лавка, которая хиреет? (С растущим волнением.) Я этого больше не выдержу. Вечно это дурацкое солнце. Воздуха, свежего воздуха! Набрать полный рот свежего воздуха. Здесь задыхаешься. Здесь слепнешь и дуреешь. Мозг закипает от этого зараженного воздуха. Убейте меня. Если в вас сохранилась крошечка сострадания, убейте меня.
Общая подавленность.
_Учитель гимназии_. Ну, ну. Нехорошо так. Нельзя распускаться.
_Кельнер_. Немножко поворчать, как тетушка Шмидт при виде разбитой кофейной чашки, это еще можно - это облегчает душу. Но к чему сразу лезть на стену? Так не годится.
_Лавочник_. А ваши голоса! А ваши дурацкие лица? Всегда одни и те же обалделые рожи! И все те же разговоры, все тот же вздор. (Кричит.) Не могу я больше. Сейчас вот вцеплюсь вам в рожи, буду дубасить по вашим постылым физиономиям, пока вы не издохнете!
_Кельнер_. Не горячись так, эй, ты. Еще неизвестно, у кого из нас физиономия глупее.
_Лавочник_. Молчи, говорю. Молчи! Или я... (Бросается на него.)
_Остальные_ (разнимают их). Успокойся, черт! Да перестань ты орать! Ведь тебе никто ничего не сделал.
_Шестнадцатилетний_. Тише. Начальник идет.
_Начальник карабинеров_ (входит, статный, толстое добродушное лицо, лихие нафабренные усы). Signer Wendt, la vostra petizione e approvata [господин Вендт, ваше прошение удовлетворено]. (Добродушно смеется, говорит ломаным языком.) Вы свободны. Gratulazioni. Buona sera, signori [Поздравляю вас. Добрый вечер, синьоры].
_Учитель гимназии_. Поздравляю. Поздравляю от всего сердца.
_Шестнадцатилетний_. Тебе везет.
_Кельнер_. Почтительнейше поздравляю, господин Вендт.
_Томас_. Почему ты вдруг называешь меня - господин Вендт.
_Кельнер_. Теперь все кончилось. И вы опять господин Вендт, а я кельнер Густав Пеннемаш из Лихтерфельде.