Фэйзер Джейн. Коршун и горлица (Орел и голубка)

   Кадига повернулась, чтобы уйти. В конце концов, она попыталась предотвратить это. Едва ли это ее вина, если калиф не пожелает ее выслушать, но тут перед ней встали глаза Сариты, полные ужаса и страха, и она остановилась.
   — Я подожду калифа здесь, — сказала она. Солдаты бурно запротестовали, заявив, что служанке не пристало находиться в подобном месте, так как таким, как она, калиф не дарует аудиенции.
   — Я служанка госпожи Сариты, — сказала она, как могла, твердо, — господин Абул выслушает меня.
   Потом, не дожидаясь, что они выпихнут ее из приемной силой, она села на полу возле колонны и стала ждать.
   Стражники обменялись взглядами и пожали плечами. Когда дело касалось пленницы из башни, оно часто принимало необычный оборот.
   Так что, когда Абул, мрачный после несчастливой ночи и принужденных дружеских прощаний с Каледом, вернулся в свои апартаменты, чтобы приготовиться к дневным заботам, взгляд его упал на темную фигуру Кадиги.
   Завидев его, она вскочила и устремилась ему навстречу:
   — Мой господин Абул, я очень прошу вас…
   — Женщина сказала, что у нее к вам личное дело, — прервал ее один из стражников. — Она была очень настойчива и сказала, что оно касается женщины из башни, и мы подумали, что будет лучше, если мы позволим ей остаться. Но если вы хотите, чтобы мы удалили ее, мой господин…
   Абул жестом велел ему замолчать. Он посмотрел на Кадигу, стоящую тут же, в глазах ее была тревога.
   — Пойдем, — сказал он тихо и прошел в палату.
   Стражник прикрыл за ней дверь, и она постаралась вернуть себе мужество, несколько подтаявшее за долгие минуты ожидания.
   — Какое у тебя дело ко мне, Кадига?
   В его мягком тоне и спокойном взгляде было нечто, придавшее ей сил.
   — Я боюсь говорить, мой господин калиф, но все же не могу молчать.
   — Тебе нечего бояться, — сказал он, ставя бокал на стол. — То, что будет сказано в стенах этой комнаты, останется исключительно между нами. Так что о госпоже Сарите ты должна мне сказать?
   — Я думаю… думаю… мой господин, думаю, что она проглотила нечто такое, что не пойдет ей на пользу.
   Колени Кадиги дрожали, ладони вспотели, Ну вот она и сказала, сделала признание, целиком отдавшись на милость Мули Абула Хассана.
   — Ты знаешь, когда Сарита проглотила это вещество? — спросил, наконец, Абул.
   — Думаю, регулярно, в течение многих недель, мой господин.
   — Ты знаешь, кто давал его ей?
   Кадига увлажнила губы.
   — Я сама, мой господин.
   Абул понял ее правильно.
   — Как ты делала это?
   Ноги Кадиги подогнулись, она сгорбилась и наклонила голову, как бы пытаясь преодолеть свой ужас. Если она скажет, султанша сможет обвинить ее в чем угодно.
   — Не бойся, — сказал Абул, скажи. — Он протянул к ней руки и поставил ее на ноги. — Нет никакой нужды тебе сидеть на полу. Сядь сюда, — и он подтолкнул ее к дивану — Сядь.
   Кадига повиновалась ему.
   — Давай будем говорить прямо, — сказал Абул. — Ты ведь начала говорить о яде?
   Кадига медленно кивнула.
   — И ты… давала его?
   Она снова кивнула.
   — В чем, Кадига?
   Кадига видела перед собой палача с занесенным над ее головой ножом, чувствовала его железную хватку, слышала крики возбужденной толпы. Она не в силах была говорить.
   — Если ты не скажешь это, Кадига, то зачем вообще сказала мне что-то?
   Абул старался сохранить терпение, хотя и не понимал, почему женщина не хочет рассказать все до конца.
   — Потому что думаю, что она умрет, если врач не поможет ей, — судорожно сглотнула Кадига. — Отрава проникла уже глубоко и я не знаю никакого способа остановить ее действие. Но, возможно, Мухаммед Алахма знает его?
   — Но как он сможет найти противоядие, если ты не скажешь, кто подсыпал яд и какова его природа?
   Голос его не выдал той паники, которая охватила его, когда он узнал, что жизнь Сариты висит на волоске. Жизнь без Сариты… без этого трепетного и такого живого существа… она была бы непереносима.
   — Скажи мне, — он был уже не в силах скрывать своего отчаяния и Кадига ответила ему.
   — Думаю, он содержался в снадобье, которое она принимала против зачатия.
   — И ты смешивала это снадобье?
   Кадига кивнула.
   — Из… из зелья, которое готовит… — Кадига не могла подавить свой страх. — Она обвинит меня в лжесвидетельствовании, мой господин, и мне отрежут язык.
   — Тише, замолчи, — сказал он, кладя руку ей на плечо, — никто и ни в чем тебя не обвинит. Я уже сказал тебе, что все, что ты скажешь мне, останется между нами.
   Кадига продолжала всхлипывать, поэтому он вышел на коллонаду в надежде на то, что утренняя прохлада успокоит его, если вообще, что-либо могло его сейчас успокоить.
   — Ты ведь говоришь о госпоже Айке, не правда ли?
   Он взглянул на нее через плечо.
   Кадига кивнула, хотя и не перестала всхлипывать.
   — И ты думаешь, что Сарита уже несколько недель принимает этот яд?
   Она еще раз кивнула.
   — Действие его медленно, мой господин. Но по-моему, оно уже стало…
   — Я знаю, что уже произошло, — неожиданно жестко прервал он ее, но жесткость эта была направлена целиком на него самого, так как он винил себя в том, что не сумел распознать саритиного нездоровья.
   — А что, ты не знаешь, яды всегда так действуют?
   — Некоторые, да, мой господин, но у меня нет такого опыта, как у Мухаммеда Алахмы.
   — Да, если кто и сумеет ей помочь, то только он.
   Ну иди в башню и ухаживай за Саритой. Об остальном я сам позабочусь. — Тебе нечего бояться, — продолжал он. — Защита калифа пока еще кое-что значит здесь, наградить же он может так, как никто.
   Кадига посмотрела на него глазами, затуманенными слезами, в которых, однако, страха уже не было.
   — Да, мой господин Абул, — сказала она и поспешила в саритину башню.
   Оставшись в одиночестве, Абул почувствовал, как отчаяние вползает ему в душу. Так, значит, Сарита сейчас находится в цепких объятиях насланной на нее болезни. Он слишком хорошо знал, что это такое, чтобы не бояться худшего. Она потеряна для него. Но тут к нему пришла решительность. Он не позволит этому случиться. Сарита должна победить. Он придаст ей сил, сделает все, чтобы она не поддалась действию отравы. Она молода, здорова, а Мухаммед Алахма — прекрасный лекарь и алхимик. Он сделает так, что Сарита поправится.
   Абул прошел обратно в комнату и распахнул дверь и приемную.
   — Немедленно пошлите за Мухаммедом Алахмой. Пусть он ждет меня здесь.
   Удивленные стражники проводили взглядами калифа, который поспешно вышел из приемной.
   Проходя мимо части дворца, в которой обитали его жены, Абул непроизвольно сжал рукоятку кинжала, лежавшего во внутреннем кармане его платья, потому что перед его мысленным взором встало лицо Айки. Он тут же заставил себя вынуть из кармана руку и выкинуть ее образ из головы и не знал пока, что будет с ней делать, но понимал, что для того, чтобы придать Сарите сил и тем самым помочь ей справиться со смертельным недугом, ему необходимо иметь ясный и незатуманенный думами о мести разум.
   Наконец, он вошел в башню. Кадига стояла у входа на галерею, и он поманил ее.
   — Ей хуже? — прошептал Абул так, что Сарита не могла его услышать.
   Кадига кивнула.
   — Но она должна знать, что будет здорова снова. Это ясно?
   — Да, мой господин, но у Зулемы такое нежное сердце, что я не знаю…
   — Если Зулема не может держать себя в руках, то она должна уйти, — сказал Абул быстрым шепотом. — Объясни ей все, как считаешь нужным.
   С этого момента никто не должен приближаться к Сарите, кроме меня, Мухаммеда Алахмы, тебя и Зулемы, если ты считаешь, что ей можно доверять.
   — О, конечно, можно, мой господин. Если она найдет в себе силы, чтобы спокойно ухаживать за Саритой, это будет прекрасно. Лучшей сиделки и представить себе нельзя.
   — Отлично, — он кивнул и пошел к лестнице.
   — Абул? — спросила Сарита слабым голосом, и попыталась сесть и улыбнуться. — Я все еще в постели, ужасно стыдно, правда?
   — Ничуть, — ответил он, — тебе следует несколько дней оставаться в постели, милая.
   — Но мы ведь должны ехать в Мотрил, — сказала Сарита, изо всех сил борясь с желанием откинуться на подушки.
   — Мы и поедем в свое время, — он присел на краешек дивана, — Кадига, принеси халат и тапочки.
   Сарита прислонилась к нему, будучи слишком смущенной и изможденной для того, чтобы удивиться тому, что они так странно ее одевают.
   — Что случилось? — спросила она, наконец, когда Абул понес ее по лестнице. — Куда ты меня несешь?
   — В мои апартаменты, где ты будешь у меня на глазах, — сказал ей Абул. — А когда ты поправишься, у нас с тобой будет очень важный и, возможно, неприятный разговор. Ты кое-что скрывала от меня и мне это очень не нравится.
   Слова Абула почему-то подействовали на Сариту успокаивающе. Если бы она должна была умереть, он не стал бы так разговаривать с ней.
   — Ты думаешь, я выздоровлю, Абул?
   Он посмотрел на нее сверху вниз. В глазах ее была боль и ужас, но в них была еще и вера, вера в него, в его суждения. Она была его единственным оружием против яда.
   — Что за глупости, Сарита? Почему ты не должна выздороветь? Ты просто устала и подцепила какую-то инфекцию. Мухаммед Алахма вылечит тебя, и ты отдохнешь. Если бы ты раньше сказала о своем нездоровье, все не зашло бы так далеко.
   — Но я не привыкла плохо себя чувствовать, — попыталась она объясниться, — я думала, что все пройдет. Не сердись на меня.
   Он улыбнулся ей, а сердце наполнилось любовью и ужасом.
   — Я действительно немного сержусь, но ты заслужишь прощение, если будешь следовать в точности врачебным предписаниям и тогда поправишься.
   И он дотронулся губами до ее лба, холодного как лед.
   — Я могу идти сама, — сказала она, опусти меня, и увидишь, что я вовсе не так уж больна.
   — Нет.
   У Сариты не было ни сил, ни желания спорить.
   С приходом Абула ее покинуло ужасающее чувство одиночества и страх смерти.
   Когда калиф пришел в свои апартаменты, Мухаммед Алахма уже ждал его в приемной.
   — Мой господин калиф, — поклонился почтенный врач, почти касаясь пола бородой, — чем я могу вам служить?
   — Пойдем, и я объясню тебе, — Абул внес Сариту в свою спальню и положил ее на диван, тихо велев Кадиге остаться с ней пока он поговорит с врачом.
   — После у врача будут к тебе вопросы, — добавил он.
   — Но почему? — начала было Сарита, но смолкла, потому что сердце ее снова зачастило. Абул смотрел на нее, видя, что она изо всех сил старается перенести вновь охватившую ее боль.
   — Ты не можешь помочь ей? — спросил он Кадигу. Женщина закусила губу и покачала головой, но все же наклонилась и слегка приподняла Сариту, просунув руки ей под спину.
   — Что у нее внутри? — резко спросил врач.
   Он подошел к дивану без приглашения и теперь смотрел на то, как Сарита борется с болезнью.
   — Неизвестно, — Абул жестом велел ему отойти. — Я скажу тебе то, что знаю.
   Мухаммед Алахма выслушал его со всей серьезностью. Потом Кадига рассказала ему о симптомах, о медленном течении болезни, о быстром и неожиданном ухудшении.
   — У вас есть сосуд, в котором была отрава?
   Кадига сходила за ним в башню и отдала в руки врачу. Тот перелил содержимое сосуда в блюдо, понюхал его, поднес к свету и снова покачал головой.
   — Я ничего не могу об этом сказать, но знаю, господин калиф, подобные яды, и на этой стадии надежда на выздоровление очень мала.
   Сердце Абула сжалось — сжалось, как лимон, из которого выдавливают сок, и в вены ему устремился горький сок потери.
   — Вы должны что-то сделать, — сказал он. — Я не верю, что нет никакого средства. Должно быть что-то, что вы можете ввести ей, с тем чтобы обезвредить яд.
   Мухаммед Алахма подумал, что еще минуту, и он схватит старика за горло и вытряхнет из него ответ.
   — Иногда, — сказал, наконец, врач, — бывают вещи, которые могут в таких случаях помочь, но я не знаю, что ей дать, если мне неизвестна природа яда. Назовите мне яд, мой господин калиф, и, может быть, я смогу что-нибудь сделать.
   Абул стоял, не двигаясь с места. Он чувствовал, как испугалась Кадига. Только один человек мог сказать, какой именно яд дали Сарите. Это означало, что он должен действовать немедленно и без оглядки на последствия, но иного выбора у него не было.
   — Я назову вам его, — сказал он.
   Он послал за визирем, который выслушал его указания с полнейшим самообладанием: в сераль должны были войти вооруженные люди с тем, чтобы привести Айку в зал суда.
   Абул вернулся в свои апартаменты, туда, где врач осматривал Сариту, которая лежала, задыхаясь и в холодном поту.
   — Я приготовлю рвотное, — сказал Мухаммед Алахма калифу. — Оно будет способствовать выведению яда из желудка, но это все, что я могу сделать для больной, пока не узнаю названия яда.
   — Я быстро назову его, — решительно заявил Абул. — Кадига, позови Зулему, чтобы она помогла тебе.
   Зулема пришла уже через несколько минут, и Абул оставил женщин и лекаря, а сам пошел в маленькую мечеть, «чтобы приготовить себя к тому, что он должен был сделать.
   О прибытии в гарем солдат сообщила встревоженная служанка, увидевшая их из нижней залы. Женщины перестали болтать, забросили свои занятия и в спешке бросились укрывать лица, переглядываясь друг с другом в страхе от этого неожиданного визита. Единственными мужчинами, когда-либо посещавшими гарем, были только визирь и калиф. Встав по стенкам, женщины с ужасом смотрели своими подведенными глазами на то, как в зал врываются солдаты в остроконечных шлемах, с кривыми ножами на поясах.
   — Где госпожа Айка? — разорвал тишину голос старшего офицера.
   Сначала ему никто не ответил, но потом одна из них сказала:
   — Госпожа Айка еще не спускалась сегодня из своих апартаментов.
   Офицер обратился к служанке, которая смотрела на все это широко открытыми глазами.
   — Проводи нас в апартаменты госпожи.
   Женщина поспешила указать им на дверь, ведущую в палаты Айки.
   — Доложи о нас! — несмотря на приказ, офицеру не очень-то хотелось беспокоить госпожу. Но женщина еще не успела постучать, как дверь открылась, и на пороге ее появилась Нафисса.
   — У нас дело к госпоже Айке, — коротко сказал офицер, — отойди.
   — Кто это, Нафисса? — раздался голос Айки, удивленной тем, что слышит у двери мужской голос.
   — Солдаты, моя госпожа, — губы Нафиссы затряслись от страха.
   Айка, почувствовала озноб.
   Что же было не так? Кто ее выдал? Или послание к отцу перехватили? Глаза ее устремились на Нафиссу. Только служанка выдала.
   — Что вы от меня хотите? — она постаралась выглядеть разгневанной.
   — Господин Абул, госпожа, велел нам привести вас в Мексуар, — бесстрастно сообщил ей офицер.
   Он подал знак двум солдатам, и они двинулись к султанше и схватили ее за руки, несмотря на то, что она кричала, пытаясь освободиться. Но таков был приказ командира, и протесты со стороны женщины не могли изменить его и, следовательно, их намерения. Офицер повернулся и вышел из палаты, а за ним вышли офицеры, тащившие упирающуюся султаншу. Крики ее сотрясали стены сераля, и в сердце остальных женщин вселялся страх из-за того, что судьба так неожиданно повернулась спиной к их предводительнице. Если уж даже она, пользующаяся всей полнотой власти, может пасть так низко, значит, и никто из них не может чувствовать себя в безопасности.
   Оказавшись в залитом солнцем Львином дворике, Айка неожиданно перестала сопротивляться.
   Упорство только увеличивало глубину ее падения, поэтому она пошла рядом со стражником с глазами, горящими гневом, а в голове у нее роились самые различные предположения о том, что явилось причиной ее позора.
   Если бы он подозревал измену, то не стал бы так обращаться с ней. Она знала, что он предпочитал действовать осторожно и встречал вражеский удар кинжалом, спрятанным столь умно, что враг о нем не догадывался. Чтобы обращаться с женой таким образом, он должен иметь неопровержимые доказательства ее вины, но какие доказательства могли у него быть? Она не могла придумать ничего другого, кроме как то, что он обнаружил ее переписку с отцом. Но она писала только о бедах, разразившихся внутри Альгамбры, и о своих страхах за калифа, увлеченного новой наложницей. Она тщательно избегала сказать в послании нечто такое, что ей могли бы в случае его обнаружения поставить в вину. В самом деле, она вполне может защититься, сказав; что беспокоилась о муже…
   Абул вышел из мечети как раз перед тем, как Айку привели в Мексуар. Он сел на огромный резной трон, спокойный и твердый, поглощенный только тем, что ему было необходимо узнать.
   Увидев его в пустынном зале, Айка почувствовала, что мужество ее поколеблено. Губы Абула, казалось, были вытесаны из камня, глаза почему-то. уменьшились до черных светящихся точек, а руки спокойно лежали на подлокотниках трона. Стражники подвели ее к его подножию и по сигналу Абула разжали руки, отступив назад, так что она осталась стоять одна.
   — Скажи мне название яда, который ты дала Сарите, — требование это было высказано в манере, абсолютно несвойственной Абулу — голосом холодным и бесстрастным.
   Первой реакцией Айки было облегчение.
   Так вот в чем дело, но нет же никаких доказательств тому, что он сказал. Никто, даже Нафисса, не знала об этом. Так что, если она будет все отрицать, никто не сможет доказать ее вину. А Сарита, должно быть, умирает…
   — Я не понимаю тебя, мой господин Абул, — сказала она с достоинством. — Не понимаю, что такое я сделала, что позволяет тебе так плохо обращаться со мной.
   — Да? Не понимаешь? — тихо спросил он, — правда, Айка? Тогда позволь, я тебе объясню. Ты отравляла Сариту в течение многих недель, делая это с помощью зелья против зачатия, — сказав это, он умолк.
   Как он догадался? Но догадка — это еще не доказательство. Она заставила себя посмотреть ему в глаза.
   — Если меня обвиняют в этом, я хочу посмотреть на своего обвинителя и услышать доказательство моей виновности, которые он приведет.
   Она все еще была уверена в том, что они ничего не смогут доказать. Только она сама может уличить себя.
   Абул медленно вытянул правую руку, указав на нее пальцем.
   — Ты стоишь перед своим обвинителем. Я и только я обвиняю тебя в этом.
   Айка облизала губы. Что это значит? Абул знает, что не может обвинять без достаточных на то оснований. А он может только строить догадки. Она покачала головой.
   — Я отрицаю это обвинение, мои господин Абул, и прошу вас привести доказательства.
   Абул поднялся с трона.
   — Назови мне яд, Айка.
   Внезапно Айка поняла, что перед ней — не тот человек, которого она знала, не тот, кого она ублажала, не тот, с которым она провела много приятных ночей и от кого родила ребенка. И не тот, кого, как она думала, было достаточно легко провести, используя для этого хитрость и обман. Перед ней было само воплощение Бога мщения, могущественного и безжалостного. И оно все повторяло и повторяло свое требование холодным и уверенным голосом. И все же, когда она снова повторила, что отводит от себя это обвинение, Абул посмотрел на нее так, как будто считал ее не мыслящим существом, а лишь сгустком плоти, и она задрожала от ужаса.
   — Заточите ее в крепость, — сказал Абул, — выведайте у нее название и скажите мне. Для меня важно только то, как быстро вы сможете освежить ее память. — С этими словами он вышел из зала.
   Осознав, наконец, что ее ждет, Айка издала громкий крик.
   Солдаты выволокли ее из Мексуара и потащили к крепости. Она уже не кричала, будучи парализованной ужасом. Но в недрах крепости, в комнате, залитой светом факелов, когда ей показали, какие средства собираются применить для того, чтобы освежить ее память, она снова начала кричать так, как кричат обезумевшие животные. Когда же ее привязали к каменному столу, она выкрикнула название яда и в отчаянии повторяла его снова и снова. Для того, чтобы увериться в ее правдивости, они применили палочные удары, но, убедившись, что она повторяет его как заклинание, прекратили пытки. Ее так и оставили привязанной к каменному столу, а офицер побежал к калифу, чтобы сообщить ему название яда. Прошло не более получаса с тех пор, как Абул отдал им приказ и покинул Мексуар.
   Вернувшись в свою палату, Абул обнаружил, что не может там находиться. Видеть муки Сариты было выше его сил. Врач и служанки вводили ей рвотное, и она умоляла Абула заставить их прекратить это делать, а он не мог сделать ничего. Она смотрела на него так, будто умоляла его не продлевать ее агонию. Он вышел в приемную, где начал ходить из угла в угол, с нетерпением ожидая вестей. Он не верил в то, что Айка наделена большой силой духа. Если надо, он применил бы и орудия инквизиции, все, что угодно, только бы добиться ее признания! Все, что угодно, только бы защитить Сариту, — он готов принести любые жертвы, любые!
   Осознание этого не поразило его. Любовь их была неизбежной, естественной, как дыхание, а зародилась она в тот самый момент, когда он увидел ее на дороге. Теперь же она была неотъемлемой его частью, и если бы он мог отдать за нее свою жизнь, то сделал бы это без малейших колебаний.
   Наконец, по мраморному полу колоннады загромыхали чьи-то сапоги, и в приемную вошел офицер.
   — Семя Т…. мой господин, — сказал он без всякого вступления.
   — Вы уверены, что она не соврала?
   Офицер покачал головой. В таких вещах у него был некоторый опыт.
   — Я думаю, что это правда.
   Абул кивнул и повернулся, чтобы уйти в спальню.
   — Мой господин…
   Абул в нетерпении остановился:
   — Да?
   — Госпожа Айка, мой господин. Что с ней делать?
   — Отведи ее в башню, кади, — сказал Абул, — и принца Бобдила с ней. — Какие бы планы относительно сына он не вынашивал когда-либо, теперь им пришел конец. Ребенок такой женщины не может быть его наследником, так что и мать, и сын могут отправиться в изгнание вместе. Это будет со всех точек зрения лучшим выходом. И когда у него будет время подумать, он решит какого рода изгнание им уготовить.
   Он вошел в спальню и тотчас же подошел к дивану. В лице Сариты не было ни кровинки, губы посинели, великолепная масса непослушных рыжих кудрей увяла, а их пламя — погасло. На какой-то миг он подумал, что потерял ее, но тут ее пальцы затрепетали.
   — Семя танджиний, — сказал он врачу, — что вы можете сделать, чтобы обезвредить его?
   Мухаммед Алахма подергал бороду и еще более посерьезнел:
   — Не знаю… Это самая сильная, самая убийственная отрава… — Что-то бормоча, он вышел из комнаты, оставив Абула и двух женщин в состоянии полной неопределенности и страха за Сариту, находящуюся в коме. Но, по крайней мере, теперь ей, может быть, не больно… Абул старался найти успокоение хотя бы в этом.
   Мухаммед Алахма вернулся примерно через час. Он молча положил Сарите на язык ярко-желтую пастилку.
   — Не знаю, поможет ли это, — пробормотал он в бороду, — но больше я ничего не могу придумать.
   Это ей надо давать каждые три часа.
   — А как мы узнаем, что оно помогло? — спросил Абул.
   — Если она не умрет через несколько часов, — просто ответил лекарь. — Теперь нам остается только ждать.

Глава 17

   Прислуживающая Айке женщина поставила поднос с едой на столик, стоявший в нижней зале башни кади и спросила:
   — Желаете ли вы что-нибудь еще, госпожа?
   Женщина даже не посчитала нужным опустить в присутствии султанши глаза, и в голосе ее не было смирения, слышать которое Айка так привыкла. У нее руки чесались — так хотелось ударить дерзкую по губам, но солдаты, которые всегда сопровождали посетителей тюрьмы, стояли у двери, и Айке не хотелось делать их свидетелями столь недостойной сцены.
   Ее глаза метнулись к подносу. Сумела ли Нафисса спрятать туда еще одно послание? С тех пор, как ее госпожу заточили в тюрьму, служанка проявляла удивительную находчивость, которая по всей видимости, не грозила иссякнуть до тех пор, пока могла оплачиваться.
   — Оставь меня, — бросила Айка, и перед тем как склониться над подносом подождала, пока женщина и эскорт уйдут. Оставшись, наконец, в одиночестве, она принялась шарить в складках аккуратно сложенной салфетки — именно туда запрятала Нафисса свое последнее послание, но, к великому сожалению, не нашла там ничего.
   Под ее рукой извивался Бобдил, разглядывающий еду на подносе. Увидев, что там нет засахаренного миндаля, он начал громко жаловаться.
   — Не хнычь, Бобдил, — Айка хлопнула его по губам и он отчаянно завопил. Она вздохнула, не представляя себе, что находиться с сыном будет столь неприятно.
   Он потянулся к блюду с перепелиными яйцами, аппетитно разложенными на зеленом фиговом листе, блестевшим капельками воды. Под его пальцами лист смялся и под ним показалось что-то белое. Айка оттолкнула сына и вытащила из-под листа тугой сверток шелка.
   Предоставив Бобдилу возможность уплетать деликатесы с подноса, она развернула шелк.
   Нафисса поистине превзошла саму себя. Она выведала у часовых, где находится вход в одну из сквозных пещер, пронизывающих гору, на которой стояла Альгамбра. Пещера имела выход около Гранады, там, где протекала река Дарро. Так что, писала Нафисса, если султанша желает попытать удачу, можно будет ухитриться устроить побег с помощью этого часового, который, несомненно, купится на рубин, что лежит в ее шкатулке с драгоценностями.
   Айка подумала, что ее шкатулка с драгоценностями уже заметно опустела от рук Нафиссы. Но теперешнее ее положение не допускало торга.