Страница:
Они с Абулом займутся любовью, когда он вернется, горный ветерок будет шевелить их волосы, а красота открывающегося из окна вида придаст их любви изысканность.
Внезапно безмятежность ее мыслей прервал звон колокольчика. Он со сторожевых башен возвещал о чьем-то прибытии. Айка быстро встала. Ее окна не выходили на ворота, но по звону колокола она поняла, что возвращается калиф. Сердце ее учащенно забилось. Как ей встретить его? Со старшими членами семьи в зале? Или приветствовать его во дворе, когда он въедет? Или, может быть, остаться здесь в надежде на то, что он придет к ней, как делал раньше? Нет, бездействием ничего не добьешься. Ей показалось, что будет лучше, если она пойдет в залу. В этом случае она просто выкажет свое уважение к нему. Айка позвонила в колокольчик, но одна из женщин была уже в дверях — она несла кувшин с горячей душистой водой. Айка умыла лицо и руки, а женщина тем временем расчесала ей волосы. Она закрыла шарфом нижнюю часть лица и поспешила в официальные апартаменты калифа.
Мули Абдул Хассан соскочил с лошади.
Белые мраморные камни отражали солнечный свет и он по привычке отвел глаза к бассейну, находящемуся в центре двора. Вид воды радовал его взгляд. В ней неподвижно лежала гигантская золотая рыбка — она будто бы тоже страдала от жары, и Абул остановился, чтобы вдохнуть воздух, наполненный ароматом роз, в изобилии усыпающих кусты, обрамляющие бассейн. Слуги Абула привыкли к тому, что он снова и снова наслаждается своим домом после более чем дневного отсутствия, сознавая, однако, что сегодня он как-то странно озабочен.
Это заметили и те, кто ожидал его в салоне. Те, кто ждал его с докладом, решили не беспокоить его и обошлись пока ритуальными реверансами. Калиф приветствовал их несколько рассеянно, взгляд его упал на жену, скромно стоящую в стороне. Она наклонила голову, встретившись с ним взглядом.
Как это непохоже на Айку — появиться перед ним публично, — подумал Абул и слегка склонил голову. Во время своего отсутствия он почти не думал о ней, но теперь понял, что досада его со временем не уменьшилась. Она была очень красивой женщиной, но при этом настоящей стервой, и это начинало его беспокоить. У Айки был настоящий талант к плетению интриг, но он не обращал на это внимания до тех пор, пока его кади прозрачно не намекнул ему, что его жена может быть причастна к дискредитированию одного из его советников.
Абул сделал вид, что проигнорировал намеки магистрата, но сам провел осторожное расследование и прощупал Айку столь тонко, что та не поняла, в чем дело. В результате ему удалось прийти к определенному выводу. Его жена поссорилась с женой дискредитированного советника и задумала отомстить ей.
Абул же не подозревал об интриге и принял представленью ему доводы за чистую монету. Этот инцидент заставил Абула по-другому взглянуть на жену, особенно в связи с тем, что она очень ревностно опекала их сына. Увидев ее, он понял, что ничего не изменилось и он по-прежнему питает отвращение к ней, несмотря на ее очевидные попытки пойти с ним на мировую.
Однако он не мог позволить себе выказать свое отношение публично и потому вежливо приветствовал ее.
— Поужинаете со мной и с сыном? — спросила Айка, улыбаясь подведенными глазами. Она не знала, стоит ли ей упоминать Бобдила, но потом решила, что будет проще, если они поведут себя так, как будто бы вовсе ничего не произошло.
Абул нахмурился. От его взгляда не ускользнули тщательно подведенные глаза жены. Он вспомнил о том, как прекрасно ее тело, несмотря на приверженность Айки к сладкому.
В его воображении возникли зеленые, живые глаза, тонкое и гибкое тело, одетое в старенькое оранжевое платье, голые ступни ног, коричневых от солнца. На самом деле они стояли у Абула перед глазами с тех самых пор, как девушка убежала от него днем в оливковую рощу. Он нисколько не хотел есть с женой и сыном. Он хотел узнать, что удалось Юсуфу о ней разведать. Продается ли она?
Ни о чем другом Абул и думать сейчас не мог.
— Нет, — ответил он, — не сегодня. У меня есть неотложные дела, но с репетитором нашего сына я поговорю.
Он еще раз склонил перед ней голову и отвернулся.
Руки Айки охолодели и она почувствовала, что испытывает настоящий страх. Итак, она по-прежнему в опале. Калиф не обязан держать жену, которая больше не пользовалась его милостью. Но Абул не отвергнет ее. Он не может этого сделать из-за такого пустяка. И если он не пошлет ни за кем, она сама проявит инициативу.
Она знает много способов возбудить мужской интерес, а уже если он возбудится, сумеет его удержать. И она вернулась в свои покои, где стала составлять план соблазнения своего мужа.
Абул завершил необходимый ритуал и направился в бани. На банщиков можно было положиться — они не станут беспокоить его праздной болтовней. Он принимал ванну не только с целью помыться — Абулу нужны были время и соответствующая атмосфера для медитирования.
Он долго лежал в горячей воде с благовониями и вспоминал: когда-то, давным-давно, он влюбился в женщину, одну из наложниц своего отца, — тогда он был совсем мальчиком, и когда отец обнаружил его тайну, то, смеясь, предоставил девушку в распоряжение сына.
Его любовное наваждение длилось только три ночи. С тех пор Абул почти никогда не чувствовал ничего, кроме легкой тяги к женщинам.
С Айкой все было несколько по-другому — она была его женой, красивой и искусной в любви.
Между ними были дружеские отношения и он считал, что ему повезло, что она умеет угодить ему разными способами… до тех пор, пока не понял, что мужчине необходимы не только плотские отношения с женщиной. Теперь же, когда он узнал о ее грязных интригах, как женщину, он больше ее не желал.
Он выскочил из горячей воды и нырнул в мраморную ванну с холодной. От холода у него перехватило дух, но он почувствовал, что голова становится ясной, а кожу пощипывает. Неужели это возможно влюбиться после одной случайной встречи, во время которой не было произнесено ни слова? Был ли в этом смысл?!
Банщик растер его и он вытянулся на скамье, все еще жмурясь. Пусть это бессмысленно, но ведь тем не менее это произошло! Он хочет ее, и заплатит сколько угодно, только бы получить!
Абул вошел в парную, где вытянулся на мраморной скамье. Пар ворвался ему в легкие, выгоняя из кожи пот. Он прикрыл глаза, чувствуя, что из его тела выходят все нечистоты. Может быть, ее нельзя купить. Нет, все на свете имеет свою цену… необязательно в деньгах, но все равно имеет. А если он не сможет купить ее, то… то существуют и другие пути.
Абул перешел в помещение для отдыха и предоставил свое тело в распоряжение тамошнего служащего. Девушка, видимо, была испанкой, хотя она и не ответила ему, когда он спросил на этом языке, как ее зовут, но ему показалось, что она не ответила ему вовсе не потому, что не поняла. Она отпрянула от него, как потревоженный лесной зверек. Абул прикрыл глаза.
— Мой господин… мой господин Абул.
Голос вывел Абула из транса. Перед ним стоял мужчина, которого он послал вслед за девушкой.
— И что же ты обнаружил? — Абул снова обрел легкость ума и тела.
Человек рассказал ему о том, что увидел и какие выводы сделал.
— Один убил из-за нее другого? — медленно произнес Абул, изо всех сил стараясь осознать сказанное. Впрочем, конечно, разные народы имеют разные обычаи, и не его дело подвергать сомнению традиции других. И, возможно, из-за этой женщины мужчина действительно может убить. Эта мысль почему-то не показалась ему такой уж дикой.
Но мужчина, совершающий убийство, не всегда получает свою награду. И что тогда?
Он поднялся с кушетки.
— Сделаем вылазку, Юсуф. Я хочу посмотреть на этот лагерь и на людей, населяющих его, своими глазами. Поедем только вдвоем. Нет никакой необходимости брать с собой военный отряд, я хочу сделать все тихо.
Служитель принес ему одежду, и внезапно Абул почувствовал себя голодным. Баня сделала с ним это и, несмотря на свое желание поскорее уехать, он неторопливо поел, отказавшись от каких-либо развлечений, кроме музыки арфы.
Те, кто прислуживал калифу, не догадывались о том, что в его крови играл огонь нетерпения.
Он чувствовал себя так, будто ему предстояло сражение и, несмотря на уверенность в успехе, внезапно познал сомнение. Свое тело он тоже приготовил должным образом, постаравшись полностью расслабиться, чтобы очистить и успокоить мозг.
Юсуф ждал его во дворике, сидя на быстром арабском скакуне. Конюх держал вторую лошадь под уздцы, она была под стать первой, Абул одобрительно кивнул. Эти лошади были выращены для быстрого и полного достоинства бега, а не для войны, где требовалась грубая сила.
У обоих мужчин с собой были только ножи, и ничего другого. Им предстоял недолгий путь — ночь была ясной, повсюду струился лунный свет, а перед ними извивалась темная дорога.
В своих покоях Айка готовила себя к визиту к мужу.
— Нафисса, ты уверена, что калиф сегодня ни за кем не послал?
— Совершенно уверена, моя госпожа, — она вплела пахучую мимозу в волосы хозяйки. Бледно-желтые цветы являли собой контраст иссиня-черным прядям.
Рука Айки застыла в воздухе над украшенными каменьями сосудами с духами: она никак не могла решить, какие больше будут созвучны ее настроению и цели. Мускус или гардения, пожалуй, несколько тяжеловаты. Если бы Абул сам горел желанием, тогда подобные ароматы подошли бы его страсти, но если она сама должна соблазнить его и наполнить желанием, то потребуется нечто более тонкое и менее очевидное. Что-то такое, что дополнило бы мимозу. Когда она подняла крышку, воздух наполнился ароматом лилий. Она нанесла пахучее масло на виски, за уши, пониже глаз и в пульсирующие точки на шее и кистях. Потом спустила платье и прежде чем затемнить красным соски, тоже смазала их маслом. Нафисса принесла ей ночную сорочку из белого газа и тяжелое парчовое одеяние, чтобы она могла закутаться в него во время путешествия в апартаменты калифа.
— Пойди, выясни, пошел ли мой господин в свои покои? Может быть, он еще ужинает.
Оставшись одна, Айка, как и днем, легла на оттоманку. Ночной ветерок приносил из сада ароматы, которые смешивались с запахами ее тела. Она посмотрела в окно на темную громаду гор, белоснежные пики которых мерцали в лунном свете. Эта ночь была создана для любви, для любви во имя успеха.
Через несколько минут Нафисса вернулась. По ее лицу Айка сразу поняла, что что-то не так.
— Моя госпожа, калиф покинул дворец, — сказала служанка, заметно нервничая. По опыту она знала, что тот, кто приносит султанше дурные вести, может здорово пострадать от ее руки.
— Покинул? — Айка поднялась, проявляя явное нетерпение. — Что ты хочешь этим сказать? А куда он уехал?
— Не знаю, моя госпожа, — Нафисса ломала себе руки. — Они с Юсуфом, моя госпожа, взяли Лошадей и уехали десять минут назад.
— Только вдвоем? — Айка зашагала по комнате, ее удовольствие от красоты этой ночи было испорчено. Абул только что вернулся из долгого и трудного путешествия. Что же заставило его уехать снова?
— Кажется да, моя госпожа.
— Так, значит, он скоро вернется, — Айка все еще хмурилась. Она пойдет в его покои и подождет его там. Но Абул очень ревностно относился к своему уединению. Ему вполне может не понравиться то, что она находится в его покоях в его отсутствие.
Нет, она просто обождет его возвращения.
— Оставь меня, — Айка знаком показала Нафиссе на дверь и снова легла на оттоманку. Пальцы ее заскользили по телу, она позволила магии ночи околдовать себя.
— Ты ведь знаешь, что должна пойти к Тарику.
Лючия встала на колени перед скамьей, на которой неподвижно лежала Сарита, лежала с тех самых пор, как умер Сандро, — если ты не придешь сама, за тобой придут другие мужчины.
Лючия коснулась плеча дочери. Это молчание сильно тревожило ее, оно было так несвойственно Сарите. Лючия ожидала злости, слез, горя, но не сознавала, как далеко продвинулись отношения между Саритой и Сандро — в этом, конечно же, надо было винить только себя. Тарик спросит с нее за это. Если бы он подозревал об их отношениях, то прекратил бы их, и они не принесли бы столько вреда. Не кто иной как Лючия, должна была знать, как обстоят дела между Саритой и Сандро. Если нужно, именно она должна была доложить Тарику об их отношениях. Теперь она боялась за себя, сознавая, что, если не позаботится о том, чтобы ее дочь повиновалась сегодня вечером вождю, ее обвинят вдвойне. Она также понимала, что Сариту невозможно будет уговорить, если она сама не захочет этого сделать.
— Выпей немного вот этого, — она поднесла Сарите чашу с вином, — это успокоит тебя и придаст сил.
Внезапно Сарита отпихнула чашу. Красное вино расплескалось, а оловянная чаша подпрыгнула. Лючия вышла из себя.
— Ты неблагодарная, глупая обманщица! У тебя нет другого выбора, как только пойти вечером к Тарику. Ну, если ты выбираешь страдания, — воля твоя. Я скажу ему, что ты не желаешь, и что я ничего не могу с тобой поделать.
Сарита, побледнев, села.
— Да, если я останусь в племени, у меня нет выбора, — спокойно сказала она. — Помоги мне уйти отсюда, мама.
Лючия уставилась на нее непонимающим взглядом. Существовать вне клана невозможно.
— Это сумасшествие, Сарита. Куда ты пойдешь?
Как будешь жить?
— Я попробую, — упрямо ответила Сарита. — Все что угодно, но не Тарик.
— Один мужчина, определенно лучше, чем сотни, — с горечью сказала мать. — Ты ведь знаешь, что только такая жизнь тебе уготована.
— Лучше пусть у меня будут сотни мужчин, чем один, у которого руки запачканы в крови Сандро, — сказала Сарита. — Помоги мне, прошу тебя.
— Ты отойдешь, забудешь о Сандро, — неуверенно сказала Лючия, — первая любовь, дитя мое. Все забывают о ней.
Сарита покачала головой.
— Даже если и так, не об этом речь. Ты хочешь, чтобы я спала с мужчиной, убившим человека, которого я любила. Я скорее убью себя.
Лючия услышала твердую убежденность в голосе дочери.
— Но ведь ты должна была предвидеть это, — сказала она, — ты же знала, что случится, и все-таки ослушалась Тарика. Даже если бы он не хотел тебя, узнав правду, воспринял бы неповиновение Сандро как вызов. — Сарита кивнула:
— Да, я знаю.
Господи, как можно объяснить слепую любовь, одержимые которой, подвергали себя такому риску? Как объяснить то, что они и жили-то только этими украденными моментами — моментами разделенной страсти?
— Помоги мне уйти отсюда, — повторила она.
Ее зеленые, как море, глаза наполнились мольбой.
— Пойди к нему и скажи, что я приду, но только тогда, когда погаснут костры. Скажи ему, что я вне себя от горя, и что я не могу показаться на улице, когда лагерь еще не спит.
— А когда он поймет, что я обманула его…
Фраза повисла в воздухе.
— Ты должна сказать ему, что я просила тебя оставить меня одну. Что я просила тебя прийти и приготовить меня через два часа. Будь с другими женщинами, дай им понять, что злишься на меня, но нисколько не сомневаешься в моем повиновении. Да и в самом деле, как может быть иначе?
Когда ты придешь сюда через два часа, то обнаружишь, что я сбежала. Все поверят, что ты ничего не знала.
Сарита понимала, что несмотря на этот план, она подвергает мать большому риску. Она знала также, что именно ее обвинит Тарик во всем случившемся.
Лючия была в замешательстве. Законы племени сидели в ней так крепко, что она не могла понять, как можно предпочесть короткое и дикое будущее судьбе, уготованной кланом. Но в Сарите всегда было нечто странное, нечто такое, что наводило на мысль, что она держится несколько отстраненно от племени. Теперь же она была взрослой женщиной. Лючия была убеждена, что если откажется помочь дочери, то Сарита все равно попытается покинуть лагерь до того, как Тарик пошлет за ней. Но без ее помощи не сможет выиграть время и исчезнуть до того, как на нее начнется охота. Если сейчас Лючия не поможет ей, то потом будет мучиться оттого, что предала дочь.
— Я помогу тебе, — сказала она наконец, — помогу, потому что не хочу, чтобы ты потом мучилась оттого, что твой план сорвался, а вовсе не потому, что думаю, что ты права.
Сарита встала и обняла мать.
— Я всегда любила тебя, — сказала Сарита.
Лючия улыбнулась и потрепала ее по плечу.
— Теперь я останусь совсем одна — и без мужа, и без ребенка. Я не узнаю внуков. Не могу понять, почему, но знаю, что ты не можешь остаться здесь.
Поэтому иди — я благословляю тебя. Возьми все деньги, что у нас есть, — она оторвалась от дочери и ушла.
Сарита постояла с минуту, осознавая степень самоотречения матери. Живя в племени, она будет стариться совсем одна, без родни, без близких, которые бы лелеяли и поддерживали ее. Конечно, о ней позаботятся, но она все равно будет чувствовать себя изгоем — женщиной без семьи.
И если Тарик захочет испортить ей жизнь, то вполне сможет это сделать.
Если он решит прийти сразу после ее побега, у нее не будет времени для того, чтобы скрыться.
Эта мысль не давала ей покоя. Чем скорее она уйдет, тем больше времени у нее будет. Она пойдет в Гранаду. Город достаточно большой для того, чтобы поглотить женщину, пока не утихнет погоня.
Сарита лихорадочно-быстро завернула в платок те небольшие пожитки, которые у нее были. Их скромные сбережения хранились под лавкой. Кража была неслыханным в племени делом, но все предпринимали предосторожности от чужих. Сарита вынула содержимое кошелька. Там было два золотых экю. Она не возьмет их. Это было маленькое наследство, которое оставил Эстабан матери.
Но там было еще двенадцать серебряных пенни, венецианский дукат и два флорина. Она взяла только пенни, потому что у нее возникло чувство, что иметь слишком много денег будет еще хуже, чем слишком мало. С грабителями ей сталкиваться не хотелось бы. Лучше всего для нее будет, если она смешается с толпой в самых бедных кварталах города и будет выглядеть, как их обитательница.
Если она привлечет к себе внимание, то очень скоро окажется на рынке рабов.
Люди были повсюду, поэтому она не может рисковать, выходя из фургона с переднего входа.
Полуденная драма и сознание того, что она должна продолжиться, породили атмосферу какого-то тайного волнения. Все бодрствовали, обычное спокойствие вечера было нарушено. Поэтому Сарита подошла к задней части фургона и осторожно отодвинула одну из досок. Когда-то, будучи ребенком, она таким образом избегала соглядатаев, желая на рассвете уйти с мальчишками на охоту. С тех пор она ни разу не делала этого. Доска легко поддалась; она бросила свой узел на землю и он с глухим стуком упал. Сарита прислушалась, поблизости, казалось, никого не было. Луна была яркой, а между фургоном и оливковой рощей был короткий пустой участок.
У Сариты засосало под ложечкой, когда она подошла к дырке. Она сделает это. Выбираясь из фургона, она порвала платье и расцарапала себе бедро, но через секунду уже была в роще. Лунный свет сработал и против и за нее, по крайней мере, она видела, что берег пуст. Не дыша, она прислонилась к дереву, ей едва верилось в то, что ее побег удался. Но кругом была тишина: слышался только шелест цикад и пение дрозда. Отдышавшись, Сарита прошла через рощу, огибая лагерь. Из лагеря доносились звуки музыки, смех и запахи съестного.
Все, такое знакомое, оставалось позади. На мгновение ее охватила паника. Через секунду она позволила себе увидеть Сандро таким, каким он был, стоя за скалами и таким, каким стал — недвижимым — в смерти.
Сарита бросилась на дорогу. Внизу лежал город, она повернулась к нему. Ей захотелось побежать, но она понимала, что, пока ее не преследуют, силы ей тратить не стоит.
Абул Хассан сперва не мог поверить такому совпадению. Они с Юсуфом были неподалеку от входа в оливковую рощу, когда на дорогу, освещенную луной, скользнула легкая фигурка в том самом ярко-оранжевом платье.
Юсуф молча указал на нее и Абул кивнул.
Затем он пустил, лошадь галопом, следуя порыву.
Сарита услышала стук копыт сзади. Первой ее мыслью было то, что это Тарик каким-то образом обнаружил ее побег… не поверил ее матери… не захотел ждать еще два часа. Она побежала. Побежала, не оглядываясь. Потом она внезапно остановилась. Будь что будет, она все равно не сможет обогнать его. Сарита повернулась, окаменев, как кролик перед удавом.
Лошадь не принадлежала Тарику. Пока животное не остановилось рядом с ней, она думала только об этом. Ее схватили под руки. Узелок упал, вещи рассыпались на дороге, серебряные монеты заблестели в лунном свете. В следующее мгновение она уже сидела перед похитителем, крик застрял у нее в горле.
Абул крепко держал ее — одной рукой за плечи, а другой — за талию. Ощущение ее тела сводило его с ума. Он посмотрел ей в лицо. Глаза были полны гнева. Они были такими же, как днем, цвета влажного изумруда, и в них не было страха.
Рот ее был приоткрыт и, повинуясь инстинкту, он положил на него ладонь, предупреждая ее крик.
Ее зубы впились в его руку. Он почувствовал острую боль, но не отнял руку.
— Если ты пообещаешь не кричать, я отниму руку, — тихо сказал он по-испански.
Мысли путались в голове у Сариты. Если она закричит, в лагере ее услышат. Хочет ли она, чтобы ее спасли и тем самым подвергли тому, чего она хотела избежать? Что бы это ни было, это было не тем, что она покинула. Она помнила его, этого человека с блестящими черными глазами, улыбку на его губах и руку, которая сейчас закрывала ее рот.
Что ему от нее нужно? Она чувствовала соленость его кожи. Так и не придя ни к какому выводу, Сарита разжала зубы.
Абул с облегчением помахал рукой. Он ослабил хватку, и Сарита мгновенно воспользовалась преимуществом и попыталась соскользнуть с лошади, все еще стоящей на дороге.
Абул стянул с себя плащ и обернул ее в него, так что, в конце концов, она оказалась запеленутой в него, как дитя.
— Спокойней, милая, — мягко сказал он, слегка ударив ее по щеке, — ты сделаешь себе больно, а я не хочу, чтобы это случилось. — Он все еще улыбался ей, позабавленный ее борьбой, но в улыбке его не было насмешливости. — Я приехал, чтобы купить тебя, — сказал он, — но только дурак платит за голубку, что летит ему прямо в руки.
Он тихонько засмеялся и развернул лошадь.
Сарита не двигалась. В складках его плаща она почувствовала себя против ожидания удобно, а то, что она не могла сопротивляться, странно успокоило ее. Она ничего не может сделать, но цель ее достигнута. Она совсем не была испугана. Может быть, она и сердится из-за того, что ее похитили, но в данный момент все это как нельзя лучше соответствует ее планам. Никто не будет искать ее там, куда ее отвезут.
Юсуф подобрал ее вещи и поехал вслед за калифом и его гостьей.
Сарита въехала во дворец Альгамбра. Глаза ее расширились, когда они проехали мимо вытянутой руки Ворот правосудия, пять пальцев которой олицетворяли пять заповедей Корана. Она так ничего и не сказала. А что ей было говорить?
Глава 3
Внезапно безмятежность ее мыслей прервал звон колокольчика. Он со сторожевых башен возвещал о чьем-то прибытии. Айка быстро встала. Ее окна не выходили на ворота, но по звону колокола она поняла, что возвращается калиф. Сердце ее учащенно забилось. Как ей встретить его? Со старшими членами семьи в зале? Или приветствовать его во дворе, когда он въедет? Или, может быть, остаться здесь в надежде на то, что он придет к ней, как делал раньше? Нет, бездействием ничего не добьешься. Ей показалось, что будет лучше, если она пойдет в залу. В этом случае она просто выкажет свое уважение к нему. Айка позвонила в колокольчик, но одна из женщин была уже в дверях — она несла кувшин с горячей душистой водой. Айка умыла лицо и руки, а женщина тем временем расчесала ей волосы. Она закрыла шарфом нижнюю часть лица и поспешила в официальные апартаменты калифа.
Мули Абдул Хассан соскочил с лошади.
Белые мраморные камни отражали солнечный свет и он по привычке отвел глаза к бассейну, находящемуся в центре двора. Вид воды радовал его взгляд. В ней неподвижно лежала гигантская золотая рыбка — она будто бы тоже страдала от жары, и Абул остановился, чтобы вдохнуть воздух, наполненный ароматом роз, в изобилии усыпающих кусты, обрамляющие бассейн. Слуги Абула привыкли к тому, что он снова и снова наслаждается своим домом после более чем дневного отсутствия, сознавая, однако, что сегодня он как-то странно озабочен.
Это заметили и те, кто ожидал его в салоне. Те, кто ждал его с докладом, решили не беспокоить его и обошлись пока ритуальными реверансами. Калиф приветствовал их несколько рассеянно, взгляд его упал на жену, скромно стоящую в стороне. Она наклонила голову, встретившись с ним взглядом.
Как это непохоже на Айку — появиться перед ним публично, — подумал Абул и слегка склонил голову. Во время своего отсутствия он почти не думал о ней, но теперь понял, что досада его со временем не уменьшилась. Она была очень красивой женщиной, но при этом настоящей стервой, и это начинало его беспокоить. У Айки был настоящий талант к плетению интриг, но он не обращал на это внимания до тех пор, пока его кади прозрачно не намекнул ему, что его жена может быть причастна к дискредитированию одного из его советников.
Абул сделал вид, что проигнорировал намеки магистрата, но сам провел осторожное расследование и прощупал Айку столь тонко, что та не поняла, в чем дело. В результате ему удалось прийти к определенному выводу. Его жена поссорилась с женой дискредитированного советника и задумала отомстить ей.
Абул же не подозревал об интриге и принял представленью ему доводы за чистую монету. Этот инцидент заставил Абула по-другому взглянуть на жену, особенно в связи с тем, что она очень ревностно опекала их сына. Увидев ее, он понял, что ничего не изменилось и он по-прежнему питает отвращение к ней, несмотря на ее очевидные попытки пойти с ним на мировую.
Однако он не мог позволить себе выказать свое отношение публично и потому вежливо приветствовал ее.
— Поужинаете со мной и с сыном? — спросила Айка, улыбаясь подведенными глазами. Она не знала, стоит ли ей упоминать Бобдила, но потом решила, что будет проще, если они поведут себя так, как будто бы вовсе ничего не произошло.
Абул нахмурился. От его взгляда не ускользнули тщательно подведенные глаза жены. Он вспомнил о том, как прекрасно ее тело, несмотря на приверженность Айки к сладкому.
В его воображении возникли зеленые, живые глаза, тонкое и гибкое тело, одетое в старенькое оранжевое платье, голые ступни ног, коричневых от солнца. На самом деле они стояли у Абула перед глазами с тех самых пор, как девушка убежала от него днем в оливковую рощу. Он нисколько не хотел есть с женой и сыном. Он хотел узнать, что удалось Юсуфу о ней разведать. Продается ли она?
Ни о чем другом Абул и думать сейчас не мог.
— Нет, — ответил он, — не сегодня. У меня есть неотложные дела, но с репетитором нашего сына я поговорю.
Он еще раз склонил перед ней голову и отвернулся.
Руки Айки охолодели и она почувствовала, что испытывает настоящий страх. Итак, она по-прежнему в опале. Калиф не обязан держать жену, которая больше не пользовалась его милостью. Но Абул не отвергнет ее. Он не может этого сделать из-за такого пустяка. И если он не пошлет ни за кем, она сама проявит инициативу.
Она знает много способов возбудить мужской интерес, а уже если он возбудится, сумеет его удержать. И она вернулась в свои покои, где стала составлять план соблазнения своего мужа.
Абул завершил необходимый ритуал и направился в бани. На банщиков можно было положиться — они не станут беспокоить его праздной болтовней. Он принимал ванну не только с целью помыться — Абулу нужны были время и соответствующая атмосфера для медитирования.
Он долго лежал в горячей воде с благовониями и вспоминал: когда-то, давным-давно, он влюбился в женщину, одну из наложниц своего отца, — тогда он был совсем мальчиком, и когда отец обнаружил его тайну, то, смеясь, предоставил девушку в распоряжение сына.
Его любовное наваждение длилось только три ночи. С тех пор Абул почти никогда не чувствовал ничего, кроме легкой тяги к женщинам.
С Айкой все было несколько по-другому — она была его женой, красивой и искусной в любви.
Между ними были дружеские отношения и он считал, что ему повезло, что она умеет угодить ему разными способами… до тех пор, пока не понял, что мужчине необходимы не только плотские отношения с женщиной. Теперь же, когда он узнал о ее грязных интригах, как женщину, он больше ее не желал.
Он выскочил из горячей воды и нырнул в мраморную ванну с холодной. От холода у него перехватило дух, но он почувствовал, что голова становится ясной, а кожу пощипывает. Неужели это возможно влюбиться после одной случайной встречи, во время которой не было произнесено ни слова? Был ли в этом смысл?!
Банщик растер его и он вытянулся на скамье, все еще жмурясь. Пусть это бессмысленно, но ведь тем не менее это произошло! Он хочет ее, и заплатит сколько угодно, только бы получить!
Абул вошел в парную, где вытянулся на мраморной скамье. Пар ворвался ему в легкие, выгоняя из кожи пот. Он прикрыл глаза, чувствуя, что из его тела выходят все нечистоты. Может быть, ее нельзя купить. Нет, все на свете имеет свою цену… необязательно в деньгах, но все равно имеет. А если он не сможет купить ее, то… то существуют и другие пути.
Абул перешел в помещение для отдыха и предоставил свое тело в распоряжение тамошнего служащего. Девушка, видимо, была испанкой, хотя она и не ответила ему, когда он спросил на этом языке, как ее зовут, но ему показалось, что она не ответила ему вовсе не потому, что не поняла. Она отпрянула от него, как потревоженный лесной зверек. Абул прикрыл глаза.
— Мой господин… мой господин Абул.
Голос вывел Абула из транса. Перед ним стоял мужчина, которого он послал вслед за девушкой.
— И что же ты обнаружил? — Абул снова обрел легкость ума и тела.
Человек рассказал ему о том, что увидел и какие выводы сделал.
— Один убил из-за нее другого? — медленно произнес Абул, изо всех сил стараясь осознать сказанное. Впрочем, конечно, разные народы имеют разные обычаи, и не его дело подвергать сомнению традиции других. И, возможно, из-за этой женщины мужчина действительно может убить. Эта мысль почему-то не показалась ему такой уж дикой.
Но мужчина, совершающий убийство, не всегда получает свою награду. И что тогда?
Он поднялся с кушетки.
— Сделаем вылазку, Юсуф. Я хочу посмотреть на этот лагерь и на людей, населяющих его, своими глазами. Поедем только вдвоем. Нет никакой необходимости брать с собой военный отряд, я хочу сделать все тихо.
Служитель принес ему одежду, и внезапно Абул почувствовал себя голодным. Баня сделала с ним это и, несмотря на свое желание поскорее уехать, он неторопливо поел, отказавшись от каких-либо развлечений, кроме музыки арфы.
Те, кто прислуживал калифу, не догадывались о том, что в его крови играл огонь нетерпения.
Он чувствовал себя так, будто ему предстояло сражение и, несмотря на уверенность в успехе, внезапно познал сомнение. Свое тело он тоже приготовил должным образом, постаравшись полностью расслабиться, чтобы очистить и успокоить мозг.
Юсуф ждал его во дворике, сидя на быстром арабском скакуне. Конюх держал вторую лошадь под уздцы, она была под стать первой, Абул одобрительно кивнул. Эти лошади были выращены для быстрого и полного достоинства бега, а не для войны, где требовалась грубая сила.
У обоих мужчин с собой были только ножи, и ничего другого. Им предстоял недолгий путь — ночь была ясной, повсюду струился лунный свет, а перед ними извивалась темная дорога.
В своих покоях Айка готовила себя к визиту к мужу.
— Нафисса, ты уверена, что калиф сегодня ни за кем не послал?
— Совершенно уверена, моя госпожа, — она вплела пахучую мимозу в волосы хозяйки. Бледно-желтые цветы являли собой контраст иссиня-черным прядям.
Рука Айки застыла в воздухе над украшенными каменьями сосудами с духами: она никак не могла решить, какие больше будут созвучны ее настроению и цели. Мускус или гардения, пожалуй, несколько тяжеловаты. Если бы Абул сам горел желанием, тогда подобные ароматы подошли бы его страсти, но если она сама должна соблазнить его и наполнить желанием, то потребуется нечто более тонкое и менее очевидное. Что-то такое, что дополнило бы мимозу. Когда она подняла крышку, воздух наполнился ароматом лилий. Она нанесла пахучее масло на виски, за уши, пониже глаз и в пульсирующие точки на шее и кистях. Потом спустила платье и прежде чем затемнить красным соски, тоже смазала их маслом. Нафисса принесла ей ночную сорочку из белого газа и тяжелое парчовое одеяние, чтобы она могла закутаться в него во время путешествия в апартаменты калифа.
— Пойди, выясни, пошел ли мой господин в свои покои? Может быть, он еще ужинает.
Оставшись одна, Айка, как и днем, легла на оттоманку. Ночной ветерок приносил из сада ароматы, которые смешивались с запахами ее тела. Она посмотрела в окно на темную громаду гор, белоснежные пики которых мерцали в лунном свете. Эта ночь была создана для любви, для любви во имя успеха.
Через несколько минут Нафисса вернулась. По ее лицу Айка сразу поняла, что что-то не так.
— Моя госпожа, калиф покинул дворец, — сказала служанка, заметно нервничая. По опыту она знала, что тот, кто приносит султанше дурные вести, может здорово пострадать от ее руки.
— Покинул? — Айка поднялась, проявляя явное нетерпение. — Что ты хочешь этим сказать? А куда он уехал?
— Не знаю, моя госпожа, — Нафисса ломала себе руки. — Они с Юсуфом, моя госпожа, взяли Лошадей и уехали десять минут назад.
— Только вдвоем? — Айка зашагала по комнате, ее удовольствие от красоты этой ночи было испорчено. Абул только что вернулся из долгого и трудного путешествия. Что же заставило его уехать снова?
— Кажется да, моя госпожа.
— Так, значит, он скоро вернется, — Айка все еще хмурилась. Она пойдет в его покои и подождет его там. Но Абул очень ревностно относился к своему уединению. Ему вполне может не понравиться то, что она находится в его покоях в его отсутствие.
Нет, она просто обождет его возвращения.
— Оставь меня, — Айка знаком показала Нафиссе на дверь и снова легла на оттоманку. Пальцы ее заскользили по телу, она позволила магии ночи околдовать себя.
— Ты ведь знаешь, что должна пойти к Тарику.
Лючия встала на колени перед скамьей, на которой неподвижно лежала Сарита, лежала с тех самых пор, как умер Сандро, — если ты не придешь сама, за тобой придут другие мужчины.
Лючия коснулась плеча дочери. Это молчание сильно тревожило ее, оно было так несвойственно Сарите. Лючия ожидала злости, слез, горя, но не сознавала, как далеко продвинулись отношения между Саритой и Сандро — в этом, конечно же, надо было винить только себя. Тарик спросит с нее за это. Если бы он подозревал об их отношениях, то прекратил бы их, и они не принесли бы столько вреда. Не кто иной как Лючия, должна была знать, как обстоят дела между Саритой и Сандро. Если нужно, именно она должна была доложить Тарику об их отношениях. Теперь она боялась за себя, сознавая, что, если не позаботится о том, чтобы ее дочь повиновалась сегодня вечером вождю, ее обвинят вдвойне. Она также понимала, что Сариту невозможно будет уговорить, если она сама не захочет этого сделать.
— Выпей немного вот этого, — она поднесла Сарите чашу с вином, — это успокоит тебя и придаст сил.
Внезапно Сарита отпихнула чашу. Красное вино расплескалось, а оловянная чаша подпрыгнула. Лючия вышла из себя.
— Ты неблагодарная, глупая обманщица! У тебя нет другого выбора, как только пойти вечером к Тарику. Ну, если ты выбираешь страдания, — воля твоя. Я скажу ему, что ты не желаешь, и что я ничего не могу с тобой поделать.
Сарита, побледнев, села.
— Да, если я останусь в племени, у меня нет выбора, — спокойно сказала она. — Помоги мне уйти отсюда, мама.
Лючия уставилась на нее непонимающим взглядом. Существовать вне клана невозможно.
— Это сумасшествие, Сарита. Куда ты пойдешь?
Как будешь жить?
— Я попробую, — упрямо ответила Сарита. — Все что угодно, но не Тарик.
— Один мужчина, определенно лучше, чем сотни, — с горечью сказала мать. — Ты ведь знаешь, что только такая жизнь тебе уготована.
— Лучше пусть у меня будут сотни мужчин, чем один, у которого руки запачканы в крови Сандро, — сказала Сарита. — Помоги мне, прошу тебя.
— Ты отойдешь, забудешь о Сандро, — неуверенно сказала Лючия, — первая любовь, дитя мое. Все забывают о ней.
Сарита покачала головой.
— Даже если и так, не об этом речь. Ты хочешь, чтобы я спала с мужчиной, убившим человека, которого я любила. Я скорее убью себя.
Лючия услышала твердую убежденность в голосе дочери.
— Но ведь ты должна была предвидеть это, — сказала она, — ты же знала, что случится, и все-таки ослушалась Тарика. Даже если бы он не хотел тебя, узнав правду, воспринял бы неповиновение Сандро как вызов. — Сарита кивнула:
— Да, я знаю.
Господи, как можно объяснить слепую любовь, одержимые которой, подвергали себя такому риску? Как объяснить то, что они и жили-то только этими украденными моментами — моментами разделенной страсти?
— Помоги мне уйти отсюда, — повторила она.
Ее зеленые, как море, глаза наполнились мольбой.
— Пойди к нему и скажи, что я приду, но только тогда, когда погаснут костры. Скажи ему, что я вне себя от горя, и что я не могу показаться на улице, когда лагерь еще не спит.
— А когда он поймет, что я обманула его…
Фраза повисла в воздухе.
— Ты должна сказать ему, что я просила тебя оставить меня одну. Что я просила тебя прийти и приготовить меня через два часа. Будь с другими женщинами, дай им понять, что злишься на меня, но нисколько не сомневаешься в моем повиновении. Да и в самом деле, как может быть иначе?
Когда ты придешь сюда через два часа, то обнаружишь, что я сбежала. Все поверят, что ты ничего не знала.
Сарита понимала, что несмотря на этот план, она подвергает мать большому риску. Она знала также, что именно ее обвинит Тарик во всем случившемся.
Лючия была в замешательстве. Законы племени сидели в ней так крепко, что она не могла понять, как можно предпочесть короткое и дикое будущее судьбе, уготованной кланом. Но в Сарите всегда было нечто странное, нечто такое, что наводило на мысль, что она держится несколько отстраненно от племени. Теперь же она была взрослой женщиной. Лючия была убеждена, что если откажется помочь дочери, то Сарита все равно попытается покинуть лагерь до того, как Тарик пошлет за ней. Но без ее помощи не сможет выиграть время и исчезнуть до того, как на нее начнется охота. Если сейчас Лючия не поможет ей, то потом будет мучиться оттого, что предала дочь.
— Я помогу тебе, — сказала она наконец, — помогу, потому что не хочу, чтобы ты потом мучилась оттого, что твой план сорвался, а вовсе не потому, что думаю, что ты права.
Сарита встала и обняла мать.
— Я всегда любила тебя, — сказала Сарита.
Лючия улыбнулась и потрепала ее по плечу.
— Теперь я останусь совсем одна — и без мужа, и без ребенка. Я не узнаю внуков. Не могу понять, почему, но знаю, что ты не можешь остаться здесь.
Поэтому иди — я благословляю тебя. Возьми все деньги, что у нас есть, — она оторвалась от дочери и ушла.
Сарита постояла с минуту, осознавая степень самоотречения матери. Живя в племени, она будет стариться совсем одна, без родни, без близких, которые бы лелеяли и поддерживали ее. Конечно, о ней позаботятся, но она все равно будет чувствовать себя изгоем — женщиной без семьи.
И если Тарик захочет испортить ей жизнь, то вполне сможет это сделать.
Если он решит прийти сразу после ее побега, у нее не будет времени для того, чтобы скрыться.
Эта мысль не давала ей покоя. Чем скорее она уйдет, тем больше времени у нее будет. Она пойдет в Гранаду. Город достаточно большой для того, чтобы поглотить женщину, пока не утихнет погоня.
Сарита лихорадочно-быстро завернула в платок те небольшие пожитки, которые у нее были. Их скромные сбережения хранились под лавкой. Кража была неслыханным в племени делом, но все предпринимали предосторожности от чужих. Сарита вынула содержимое кошелька. Там было два золотых экю. Она не возьмет их. Это было маленькое наследство, которое оставил Эстабан матери.
Но там было еще двенадцать серебряных пенни, венецианский дукат и два флорина. Она взяла только пенни, потому что у нее возникло чувство, что иметь слишком много денег будет еще хуже, чем слишком мало. С грабителями ей сталкиваться не хотелось бы. Лучше всего для нее будет, если она смешается с толпой в самых бедных кварталах города и будет выглядеть, как их обитательница.
Если она привлечет к себе внимание, то очень скоро окажется на рынке рабов.
Люди были повсюду, поэтому она не может рисковать, выходя из фургона с переднего входа.
Полуденная драма и сознание того, что она должна продолжиться, породили атмосферу какого-то тайного волнения. Все бодрствовали, обычное спокойствие вечера было нарушено. Поэтому Сарита подошла к задней части фургона и осторожно отодвинула одну из досок. Когда-то, будучи ребенком, она таким образом избегала соглядатаев, желая на рассвете уйти с мальчишками на охоту. С тех пор она ни разу не делала этого. Доска легко поддалась; она бросила свой узел на землю и он с глухим стуком упал. Сарита прислушалась, поблизости, казалось, никого не было. Луна была яркой, а между фургоном и оливковой рощей был короткий пустой участок.
У Сариты засосало под ложечкой, когда она подошла к дырке. Она сделает это. Выбираясь из фургона, она порвала платье и расцарапала себе бедро, но через секунду уже была в роще. Лунный свет сработал и против и за нее, по крайней мере, она видела, что берег пуст. Не дыша, она прислонилась к дереву, ей едва верилось в то, что ее побег удался. Но кругом была тишина: слышался только шелест цикад и пение дрозда. Отдышавшись, Сарита прошла через рощу, огибая лагерь. Из лагеря доносились звуки музыки, смех и запахи съестного.
Все, такое знакомое, оставалось позади. На мгновение ее охватила паника. Через секунду она позволила себе увидеть Сандро таким, каким он был, стоя за скалами и таким, каким стал — недвижимым — в смерти.
Сарита бросилась на дорогу. Внизу лежал город, она повернулась к нему. Ей захотелось побежать, но она понимала, что, пока ее не преследуют, силы ей тратить не стоит.
Абул Хассан сперва не мог поверить такому совпадению. Они с Юсуфом были неподалеку от входа в оливковую рощу, когда на дорогу, освещенную луной, скользнула легкая фигурка в том самом ярко-оранжевом платье.
Юсуф молча указал на нее и Абул кивнул.
Затем он пустил, лошадь галопом, следуя порыву.
Сарита услышала стук копыт сзади. Первой ее мыслью было то, что это Тарик каким-то образом обнаружил ее побег… не поверил ее матери… не захотел ждать еще два часа. Она побежала. Побежала, не оглядываясь. Потом она внезапно остановилась. Будь что будет, она все равно не сможет обогнать его. Сарита повернулась, окаменев, как кролик перед удавом.
Лошадь не принадлежала Тарику. Пока животное не остановилось рядом с ней, она думала только об этом. Ее схватили под руки. Узелок упал, вещи рассыпались на дороге, серебряные монеты заблестели в лунном свете. В следующее мгновение она уже сидела перед похитителем, крик застрял у нее в горле.
Абул крепко держал ее — одной рукой за плечи, а другой — за талию. Ощущение ее тела сводило его с ума. Он посмотрел ей в лицо. Глаза были полны гнева. Они были такими же, как днем, цвета влажного изумруда, и в них не было страха.
Рот ее был приоткрыт и, повинуясь инстинкту, он положил на него ладонь, предупреждая ее крик.
Ее зубы впились в его руку. Он почувствовал острую боль, но не отнял руку.
— Если ты пообещаешь не кричать, я отниму руку, — тихо сказал он по-испански.
Мысли путались в голове у Сариты. Если она закричит, в лагере ее услышат. Хочет ли она, чтобы ее спасли и тем самым подвергли тому, чего она хотела избежать? Что бы это ни было, это было не тем, что она покинула. Она помнила его, этого человека с блестящими черными глазами, улыбку на его губах и руку, которая сейчас закрывала ее рот.
Что ему от нее нужно? Она чувствовала соленость его кожи. Так и не придя ни к какому выводу, Сарита разжала зубы.
Абул с облегчением помахал рукой. Он ослабил хватку, и Сарита мгновенно воспользовалась преимуществом и попыталась соскользнуть с лошади, все еще стоящей на дороге.
Абул стянул с себя плащ и обернул ее в него, так что, в конце концов, она оказалась запеленутой в него, как дитя.
— Спокойней, милая, — мягко сказал он, слегка ударив ее по щеке, — ты сделаешь себе больно, а я не хочу, чтобы это случилось. — Он все еще улыбался ей, позабавленный ее борьбой, но в улыбке его не было насмешливости. — Я приехал, чтобы купить тебя, — сказал он, — но только дурак платит за голубку, что летит ему прямо в руки.
Он тихонько засмеялся и развернул лошадь.
Сарита не двигалась. В складках его плаща она почувствовала себя против ожидания удобно, а то, что она не могла сопротивляться, странно успокоило ее. Она ничего не может сделать, но цель ее достигнута. Она совсем не была испугана. Может быть, она и сердится из-за того, что ее похитили, но в данный момент все это как нельзя лучше соответствует ее планам. Никто не будет искать ее там, куда ее отвезут.
Юсуф подобрал ее вещи и поехал вслед за калифом и его гостьей.
Сарита въехала во дворец Альгамбра. Глаза ее расширились, когда они проехали мимо вытянутой руки Ворот правосудия, пять пальцев которой олицетворяли пять заповедей Корана. Она так ничего и не сказала. А что ей было говорить?
Глава 3
— Моя госпожа, Юсуф и господин Абул вернулись.
Айка вышла из транса, в котором находилась с тех пор как уехал Абул. Она повернулась к Нафиссе, стоящей в дверях.
— Отлично. Помоги мне уложить волосы, — она поднялась с оттоманки.
— Господин Абул уже пошел в свои покои?
— Не думаю, моя госпожа.
Айка задержалась на нижней ступеньке.
— Что ты хочешь сказать этим «не думаю»?
Нафисса вздохнула.
— Я слышала, что он пошел в одну из боковых башен, моя госпожа. Юсуф сразу же направился к визирю, чтобы о чем-то поговорить. Я не знаю о чем, но это уже длится четверть часа.
Нахмурившись, Айка присела на низкий пуфик, стоящий около хрустального зеркала.
— Вставь свежую мимозу в мои волосы. Зачем моему господину понадобилось идти в башню?
Нафисса вынула из волос султанши поникшие цветы.
— Говорят, он вернулся не один, кто-то лежал впереди него на лошади.
Айка промолчала. Она представления не имела о том, где служанка брала информацию, но она всегда была в курсе того, что происходило во дворце, и это делало ее незаменимой.
— Этот человек, — наконец сказала Айка, — мужчина или женщина? — Быстрые пальцы Нафиссы вплетали в волосы султанши цветок…
— Ну так? — требовательно спросила она, так как девушка молчала.
— Не знаю наверное, моя госпожа, но те, кто видел, сказали, что человек был завернут в плащ султана и что он с легкостью внес его в башню.
— Так это женщина или ребенок? — Айка прикусила губу. Может быть, это член какой-нибудь почтенной семьи, взятый им для выкупа: возможно, в качестве заложника, или отданный ему в качестве подарка, или в уплату за что-нибудь? Подобные вещи не были чем-то необычным в мире, где насилие и угроза были первостепенными орудиями дипломатии и переговоров. Мули Абул Хассан был вообще-то милосердным человеком, и, одержав победу, проявлял великодушие, но действовал все же по обычаям своего времени и не стал бы упускать возможность захватить в рабство из мести или в качестве дани высокорожденное дитя или женщину.
Айка резко переменила свое решение соблазнить мужа сегодня. Если Абул озабочен политикой, он не возжелает ее, а она будет выглядеть дурой, и только еще больше оттолкнет его от себя.
А если это женщина, которую он захватил, то он, очевидно, будет заниматься ею. Она капризно вырвала из прически мимозу, и бросила ее на пол, где цветок сразу же потерял свежесть, поблекнув на полу, богато выложенном мозаикой.
Айка вышла из транса, в котором находилась с тех пор как уехал Абул. Она повернулась к Нафиссе, стоящей в дверях.
— Отлично. Помоги мне уложить волосы, — она поднялась с оттоманки.
— Господин Абул уже пошел в свои покои?
— Не думаю, моя госпожа.
Айка задержалась на нижней ступеньке.
— Что ты хочешь сказать этим «не думаю»?
Нафисса вздохнула.
— Я слышала, что он пошел в одну из боковых башен, моя госпожа. Юсуф сразу же направился к визирю, чтобы о чем-то поговорить. Я не знаю о чем, но это уже длится четверть часа.
Нахмурившись, Айка присела на низкий пуфик, стоящий около хрустального зеркала.
— Вставь свежую мимозу в мои волосы. Зачем моему господину понадобилось идти в башню?
Нафисса вынула из волос султанши поникшие цветы.
— Говорят, он вернулся не один, кто-то лежал впереди него на лошади.
Айка промолчала. Она представления не имела о том, где служанка брала информацию, но она всегда была в курсе того, что происходило во дворце, и это делало ее незаменимой.
— Этот человек, — наконец сказала Айка, — мужчина или женщина? — Быстрые пальцы Нафиссы вплетали в волосы султанши цветок…
— Ну так? — требовательно спросила она, так как девушка молчала.
— Не знаю наверное, моя госпожа, но те, кто видел, сказали, что человек был завернут в плащ султана и что он с легкостью внес его в башню.
— Так это женщина или ребенок? — Айка прикусила губу. Может быть, это член какой-нибудь почтенной семьи, взятый им для выкупа: возможно, в качестве заложника, или отданный ему в качестве подарка, или в уплату за что-нибудь? Подобные вещи не были чем-то необычным в мире, где насилие и угроза были первостепенными орудиями дипломатии и переговоров. Мули Абул Хассан был вообще-то милосердным человеком, и, одержав победу, проявлял великодушие, но действовал все же по обычаям своего времени и не стал бы упускать возможность захватить в рабство из мести или в качестве дани высокорожденное дитя или женщину.
Айка резко переменила свое решение соблазнить мужа сегодня. Если Абул озабочен политикой, он не возжелает ее, а она будет выглядеть дурой, и только еще больше оттолкнет его от себя.
А если это женщина, которую он захватил, то он, очевидно, будет заниматься ею. Она капризно вырвала из прически мимозу, и бросила ее на пол, где цветок сразу же потерял свежесть, поблекнув на полу, богато выложенном мозаикой.