Фидлер Аркадий. Белый Ягуар - вождь араваков

   Вождь Манаури, Арнак и Вагура сидели рядом со мной. Сгорая от любопытства поскорее узнать, что ждет меня завтра, я стал расспрашивать вождя о селениях араваков. С удивлением я узнал, что деревень здесь было немного, всего пять.
   - Только пять селений? И больше нет?
   - Здесь нет.
   - Зато, наверное, это очень большие селения?
   - Есть и большие, есть и маленькие. В моей деревне, одной из самых больших, при мне жили почти три раза по сто человек.
   - Триста воинов?
   - Нет, триста всего. И воинов, и стариков, и детей, и женщин.
   - Сколько же примерно человек во всех пяти деревнях?
   - Почти десять раз по сто.
   - Вместе с женщинами и детьми?
   - Да, вместе с женщинами и детьми.
   Я едва верил собственным ушам.
   - Значит, вас так мало?! Ты не шутишь, Манаури?
   - Нет, Ян, я не шучу.
   - И это все племя араваков? Я думал, вас больше.
   - Ты не ошибался. Араваков намного больше - это великое племя, но живет оно не здесь, а далеко на юге, в краю, который зовется Гвиана, в месяце пути от нас.
   - Месяц пути - это примерно пятьсот миль?
   - Возможно, пятьсот, возможно, больше. Чтобы попасть туда, нужно перейти великую реку Ибириноко и еще много-много дней идти на юг от этой реки. Там находятся селения нашего народа.
   - Реку Ибириноко?
   - Это индейское название реки, которую испанцы зовут Ориноко.
   - Значит, здесь живет только небольшой род племени араваков?
   - Небольшой род, правильно.
   Известие это в первый момент встревожило меня: если здесь так мало людей, то, возможно, не найдется даже охотников доставить меня до английских островов Карибского моря. Но Манаури уверял, что мне не о чем беспокоиться: люди найдутся - это его забота.
   Обстоятельства появления здесь, на севере, вдали от основных селений, небольшой части араваков вождь объяснил мне так. Пять или шесть поколении назад, а значит, примерно лет сто тому назад, между племенами араваков на юге произошел резкий раскол и вспыхнула братоубийственная война. Из-за чего - теперь неизвестно. Племена по берегам реки Эссекибо, более многочисленные, чем другие, одержали верх и жестоко притесняли своих противников. Особенно страдали племена, жившие по берегам реки Померун. И вот однажды они погрузили свой скарб на лодки и в поисках новой родины Отправились вдоль морского побережья на север. Искать пришлось долго: то негостеприимным оказывался берег, то мешала враждебность чужих племен, но в конце концов они нашли все-таки то, что искали, у подножия горы Грифов. Здесь и осели. С двух сторон соседями у них оказались два воинственных племени карибов. Но жили они довольно далеко и после нескольких неудачных стычек оставили пришельцев в покое и больше не тревожили. Лишь в последние годы на араваков свалились новые беды: на деревни стали устраивать набеги испанские пираты и торговцы невольниками.
   - А ты, Манаури, - прервал я рассказ, - был вождем всех араваков здесь, на севере?
   - Нет. Каждая из пяти здешних деревень имела своего вождя, главу рода, а я был одним из них.
   - А главного вождя у вас не было?
   - Был. Его звали Конесо. Но власть у него ограниченна, и он решает только самые общие дела.
   - Кто же пользуется у вас полной властью?
   - Вождь рода или деревни, но и он подчиняется решениям общего совета, в котором участвуют все взрослые мужчины рода.
   - А если совет решит, что мне не надо помогать, поскольку я белый и чужеземец?
   Манаури возмутился:
   - Ты наш брат, Ян, и спаситель, а индейцы имеют разум и сердце, они не покроют себя позором и не допустят неблагодарности!
   - А предположим, что за годы твоей неволи твой преемник вкусил сладость власти и встретит тебя теперь как врага, а меня тем более... Разве это невозможно?
   Вероятно, это было возможным, поскольку Манаури вдруг умолк. В темноте я не видел его лица, но почувствовал, что оно нахмурилось. Какие-то сомнения, видимо, тревожили и его. Минуту спустя он проговорил:
   - Не думай об этом. У нас тебя не ждет обида или неблагодарность. А если - хотя это и невозможно - племя решит отказать тебе в гостеприимстве и помощи, одно не вызывает сомнений, как существование этого моря и этой вершины: мы твои друзья, мы тебя любим и не оставим в беде. Все, кто на этом корабле, будут стоять за тебя не на жизнь, а на смерть! Прими эти слова, как я их тебе говорю: не на жизнь, а на смерть! Даже вопреки воле всего племени!
   Он высказал все это с такой глубокой искренностью, что невозможно было усомниться в добрых чувствах ко мне со стороны этих людей.
   И впрямь нас связывали крепчайшие узы, какие только могут связывать человека с человеком: братство, рожденное в совместной смертельной борьбе за жизнь.
   Арнак и Вагура, переводившие мне слова вождя, от себя добавили, что никогда не оставят меня ни в какой беде, а зная юных своих друзей как свои пять пальцев, я мог им верить. Они пошли бы за мной хоть на край света. Бок о бок с такими друзьями можно было противостоять любым опасностям на неведомом материке, который все продолжал неустанно нашептывать нам что-то таинственное и тревожное.
   Вскоре из-за моря вышла луна и осветила окрестности вокруг корабля. Очертания горы Грифов на фоне неба стали отчетливее и резче. Яснее проступили пятна зарослей на горном склоне, который при лунном свете вдруг как-то удивительно к нам приблизился.
   Эта картина вызвала среди индейцев необычайное оживление, дав им реально почувствовать близость родных селений. Ночь обещала быть светлой. Пользуясь этим, Манаури, Арнак, Вагура и еще несколько человек решили, не ожидая рассвета, отправиться на лодках на берег, посетить одну из ближайших деревень и сообщить о нашем прибытии, а к утру вернуться на корабль.
   - Я с вами! - решил я.
   Индейцы хотели было отправляться немедля, но Манаури отложил отплытие на чае в ожидании полного восхода луны.
   - Оружие будем брать? - спросил меня Арнак.
   - Мушкеты, пожалуй, не стоит, - ответил я, - а вот ножи и пистолеты возьмем.
   - Хорошо, я заряжу три пистолета: тебе, себе и Вагуре...
   БЕЗЛЮДНОЕ СЕЛЕНИЕ
   По спокойному морю переправа па берег не представляла трудностей. Нас было одиннадцать, и мы свободно разместились в двух лодках. Высадившись на берег, гуськом, след в след, двинулись вперед. Дорога шла все время вдоль подножия горы Грифов, сначала по самому берегу, а потом свернула вправо, в заросли. Продравшись сквозь колючий кустарник, мы вышли к бухте. Собственно, это была не бухта, а скорее лагуна длиной в полмили и с довольно широким выходом в море.
   Манаури, указав рукой на противоположный берег, спокойно произнес:
   - Там деревня.
   Далеко впереди у самой воды темнело что-то похожее на хижины, но рассмотреть яснее с такого расстояния было трудно даже при свете луны.
   Через несколько минут быстрой ходьбы мы преодолели половину пути до деревни и уже стали различать отдельные хижины, разбросанные по берегу небольшой речушки. Но до сих пор нигде ни малейшего признака жизни. Тишина показалась мне до такой степени неестественной, что я дал знак остановиться.
   - Людей здесь нет! - заявил я. - Тут что-то неладно. Надо соблюдать осторожность. Подкрадываться тихо!
   Теперь я сожалел, что мы взяли с собой мало огнестрельного оружия и совсем не прихватили луков, но было поздно - делу уже не поможешь. Прежде всего надлежало выяснить тайну безмолвной деревни.
   Ко мне подошел Вагура и сдавленным от волнения шепотом спросил:
   - Ты думаешь, здесь случилось какое-то несчастье?
   - Не знаю. Во всяком случае, что-то здесь не в порядке, это ясно. Жителей нет.
   - Может быть, всех увели испанцы?
   - Узнаем, когда доберемся до хижин.
   Еще на шхуне меня предупредили, что здесь множество ядовитых змей, заставив надеть добытые у испанцев башмаки, от ходьбы в которых я давно отвык и теперь испытывал от них немало неудобств. Змеи змеями, но сейчас следовало подкрадываться, соблюдая полнейшую тишину, и я не без удовольствия поспешил сбросить проклятую обувь и наконец вздохнул с облегчением. Сколь приятно холодила земля босые ноги! Вагура спрятал башмаки в дупло дерева, росшего на берегу озера.
   Дальше мы двигались, прячась под сенью кустарника, и наконец добрались до первой хижины. Стены ее были сплетены из тростника, крыша покрыта листьями кокосовых пальм.
   Одного взгляда было достаточно, чтобы определить, что хижина давно покинута и полуразвалилась: тростниковые стены местами прогнили, сквозь дыру в крыше заглядывала луна.
   - Проверь, что там внутри! - поручил Манаури Арнаку.
   Укрывшись в чаще кустарника, мы ждали возвращения юноши.
   - Ты не помнишь, кто жил в этой хижине? - спросил я у вождя.
   - Помню. Мабукули, мой друг.
   - Когда испанцы напали на вас, он не попал в плен?
   - Нет. Во время нападения его здесь не было, как и многих других.
   - Значит, после нападения он мог возвратиться и продолжать здесь жить?
   - Мог.
   Арнак вернулся и сообщил, что ничего подозрительного в хижине не обнаружил; некоторые мелкие предметы обихода, например сосуды из тыкв для воды, валялись еще на земле, а сама хижина производила впечатление оставленной хозяевами добровольно.
   - Никаких следов борьбы или насилия ты не заметил? - допытывался вождь.
   - Нет.
   Вокруг нас царила мертвая тишина; все указывало на то, что деревня пуста. Пораженных этим индейцев охватило глубокое уныние, передавшееся, естественно, и мне. Зловещая тайна окутывала вымершее индейское селение. Когда всей группой мы приблизились к покинутой хижине, я посоветовал спутникам без крайней нужды в нее не входить: изгнать жителей из их обиталищ могла какая-нибудь заразная болезнь.
   Продвигаясь дальше, мы миновали пепелище другой хижины. Но тут один из индейцев припомнил, что она сгорела еще во время нападения испанцев, захвативших его в рабство. Следовательно, пожар уничтожил ее давно, тогда как жители оставили селение значительно позже - год или два тому назад, о чем свидетельствовали многие приметы, обнаруженные нами возле других хижин.
   Эта невыразимо тягостная картина покинутых и заброшенных жилищ сопровождала нас на всем пути к противоположному концу деревни. Хижины и шалаши стояли не друг подле друга, а были разбросаны на довольно значительном расстоянии. Наконец путь нам преградила широкая, но мелководная река, впадавшая в лагуну. На берегу ее мы присели на землю под сенью развесистого дерева и стали совещаться.
   - Одно ясно, - проговорил я полушепотом, - ни нападения, ни кровопролития здесь не было.
   Все с этим согласились.
   - Нигде никаких следов борьбы, хотя бы сломанное копье или стрела ничего, - добавил Манаури.
   - Куда же они могли уйти? - задумчиво проговорил Арнак.
   - Думаю, куда-то в глубь материка, подальше от побережья, - высказал я предположение. - У моря им, видимо, постоянно угрожали белые пираты.
   Мысль эта пришлась всем по душе, и за нее ухватились; она оставляла надежду, что на деревню не свалилась какая-то ужасная катастрофа или повальный мор.
   - Наверно, они ушли от моря не очень далеко, - предположил Манаури, и завтра мы легко их найдем.
   - А где находятся остальные четыре деревни? - спросил я.
   - На этой же реке, но выше по течению.
   - Далеко отсюда?
   - Недалеко. Ближайшая деревня - два раза по десять выстрелов из лука.
   - Двадцать выстрелов из лука, - подсчитал я, - это значит примерно полчаса ходьбы. Совсем близко!
   - Близко.
   Вождь, заметив мое оживление, тотчас же понял его причину.
   - Я знаю, о чем ты думаешь! - проговорил он. - Надо посмотреть, что делается там.
   - Конечно! Возможно, ваши именно в тех деревнях!
   Мы взглянули на небо. До полуночи было еще далеко. На рассвете мы должны вернуться на шхуну, но до того следовало по возможности выяснить положение дел в остальных аравакских селениях. Манаури не мешкая выделил четырех индейцев, хорошо знавших местность, и направил их вверх по реке, велев не жалеть ног. Мы остались ожидать их возвращения здесь, у реки.
   На берегу почва была сырой, болотистой, поросшей густой растительностью. Воздух насыщен был нестерпимым, просто одуряющим зловонием прелых листьев и гниющих корней. Полоса прибрежной растительности была сравнительно неширокой, всего каких-нибудь тридцать или сорок шагов в глубину, но из ее чащи доносились невероятные душераздирающие звуки! Там что-то щелкало, верещало, квакало, стонало и вопило, но более всего вселяло ужас, заставляя стыть в жилах кровь, свирепое шипение. Казалось, разверзлись врата ада и страшные чудища, вырвавшись на свободу, предавались теперь дикому разгулу на этом крошечном клочке джунглей.
   Ночи в далеких вирджинских лесах тоже имели свои голоса; не было недостатка в разных звуках ночной порой и в зарослях колючего кустарника на острове, недавно нами покинутом, но все это не шло ни в какое сравнение с дикой оргией звуков, раздававшихся здесь, у этой реки.
   Индейцы, привыкшие к таким концертам, не обращали на них ни малейшего внимания.
   - Это ужасное шипение издают, наверно, цикады, - проговорил я.
   - Да. Цикады и разные насекомые, - ответил Манаури.
   Какая-то тварь грозно замяукала.
   - Дикий кот? - невольно вздрогнул я.
   - Нет, древесная жаба.
   Потом раздался стук, словно кузнец ковал молотом косу.
   - А это кто? Птица?
   - Тоже жаба, но водяная.
   Вдруг - глухое хрюканье и потом всплеск. Манаури с минуту задумчиво прислушивался.
   - Не знаю, что это, - признался он. - Похоже, большая водяная крыса...
   - А крупные хищники здесь бывают?
   - Наверное, бывают.
   Вождь спокойно огляделся, окинул невозмутимым взором заросли и заверил:
   - Но сейчас их здесь нет...
   Зато примечательной особенностью этого места, истинным его проклятьем были целые тучи комаров, тысячи, миллионы комаров. Они облепляли человека и впивались в него как одержимые. Индейцы, как видно, более к этому привычные, мужественно переносили это бедствие, лишь лениво отмахиваясь. Я же близок был к умопомрачению и в конце концов, отойдя шагов на сто от прибрежных зарослей, взобрался на песчаный пригорок и здесь лишь смог наконец вздохнуть свободно: в воздухе ни одного комара. Довольный, я расположился поудобнее в стал ждать.
   Вскоре вернулись наши разведчики. Принесенные ими вести были неутешительны и подействовали на нас удручающе: все четыре селения араваков оказались покинутыми так же, как и деревня на берегу лагуны.
   - Нигде ни одной живой души, а хижины и шалаши почти все развалились, - сообщили прибывшие,
   Не мешкая более, мы отправились в обратный путь к шхуне, оставив на берегу Вагуру и с ним двух индейцев ждать, когда на рассвете мы введем корабль в лагуну. Мы оставили им три пистолета и поручили держать глаза и уши открытыми, дабы утром нас не подстерегла на берегу какая-нибудь неожиданность.
   ХРОМОЙ ИНДЕЕЦ АРАСИБО
   Едва рассвело, мы подняли якорь. Горловина залива, или - как бы это сказать - протока с моря в лагуну, была достаточно широкая, но мелководная, и Манаури с его индейцами пришлось смотреть во все глаза, чтобы отыскать среди подводных скал и мелей достаточно надежный фарватер. К счастью, шхуна имела небольшую осадку и прошла без помех, а когда первые лучи солнца позолотили склоны горы, мы уже входили в спокойные воды залива.
   - Ни одной бригантине сюда не проскользнуть, - заметил Арнак.
   - Ты прав. Со стороны моря в бухте нам ничто не грозит, - согласился я.
   Вдали, на юго-западе, чернели хижины безлюдной деревни. Мы внимательно всматривались в берега лагуны в надежде отыскать хоть какие-то признаки жизни... и отыскали. Четыре человека у самой кромки воды подавали нам руками знаки.
   - Вот наши! Вагура! Я узнал его! - воскликнул Манаури.
   - Но их, кажется, четверо, если я не ошибаюсь! - удивился я.
   - Четверо. Один прибавился.
   В подзорную трубу я отчетливо рассмотрел трех наших товарищей и с ними кого-то четвертого, совершенно незнакомого. Это был индеец. Судя по всему, наши держали себя. с ним по-дружески. Я протянул трубу Манаури.
   - 0-ей! - воскликнул он возбужденно, едва взглянув в окуляр.
   - Ты его знаешь?
   - Знаю. Это человек из нашего рода. Арасибо.
   - Значит, все-таки какой-то след от ваших остался?
   - Остался.
   Мы подплыли к месту, где нас ждали четыре индейца. Бухта здесь была глубокой, и нам удалось бросить якорь в каких-нибудь десяти саженях от берега
   Радость от неожиданной этой встречи была огромной но по своему обыкновению индейцы не выражали ее ни словом, ни жестом, и лишь глаза их горели от волнения.
   Арасибо, коренастый, невысокий индеец средних лет, заметно хромал на одну ногу. В глазах его таилась не то хитрость, не то скрытность, но, не желая без повода думать о нем дурно, я решил, что такое невыгодное впечатление от его внешности создается, вероятно, из-за его Уродства и какого-то злого выражения глаз, слишком близко друг к другу посаженных и к тому же сильно косивших.
   Рассказ Арасибо частично подтвердил наши ночные предположения. Араваки действительно без борьбы оставили свои селения, но все же и не вполне по доброй воле. Они пошли на этот шаг из-за боязни нападений со стороны испанцев. Ловцы рабов нападали на индейские селения не только со стороны моря. Милях в двадцати на запад от залива в горных и степных районах несколько лет назад возникло испанское скотоводческое ранчо названное Ла-Соледад. Основатели его, явившиеся туда со стадами скота из-под города Куманы, опираясь на закон меча и кулака, объявили, что все окрестные земли принадлежат им, а вместе с землями и все живущие здесь индейцы. Непокорных, которые посмеют не подчиниться новой власти, они грозили беспощадно уничтожить. Это были не пустые угрозы. Аравакам предстояло первыми оказаться под ярмом конкистадоров. У индейцев, слишком малочисленных и плохо вооруженных чтобы принять открытый бой, оставался один путь к спасению - бегство. И вот два года назад они ушли из этих мест. Ушли на юг, в давние селения араваков в Гвиане. Большинство отправилось посуху через степи к реке Ориноко и дальше к родным берегам Померуна. Другие погрузили свой скарб в лодки и поплыли вдоль морского побережья, и хотя кружным путем, но тоже добрались по морю к устью реки Померун.
   - А как же случилось, что ты остался здесь совсем один? - спросил я Арасибо.
   Лицо индейца исказила гримаса, придавшая ему еще более отталкивающее выражение. Мне стало жаль этого человека, имевшего столь безобразную внешность, хотя, кажется, он был далеко не таким плохим, как казался на первый взгляд.
   - Перед самым уходом племени я охотился у реки, - стал рассказывать он печальным голосом. - На берегу большой-большой кайман схватил меня за ногу. Я долго с ним боролся и сумел все-таки вырваться. Я потерял много крови и долго лежал без сознания. Сколько лежал? Никто не знает. Меня нашли в последний вечер перед уходом. Лодки уже ушли в море. Со сломанной ногой я не мог идти. Старый шаман Карапана ненавидел меня, потому что...
   Он в нерешительности умолк, как бы сомневаясь, смеет ли продолжать.
   - Говори! - потребовал Манаури.
   Арасибо махнул рукой, всем видом своим выражая, что об этом не стоит говорить.
   - Нет, говори! Почему тебя ненавидел Карапана, ну? - настаивал вождь. - Ты же знаешь, мы тоже его не любим!
   - Он ненавидел меня потому, что я знаю многие его хитрости и уловки. Он боялся за свою власть и подговорил против меня Конесо. Конесо не позволил меня нести и оставил одного, надеясь, что я умру. Все ушли, а меня бросили... Родственники оставили мне немного еды. Но я не умер и даже могу ходить!
   - Значит, Конесо все еще главный вождь? - В голосе Манаури прозвучал гнев. - И Карапана с ним?
   - Да, главный. И Карапана с ним.
   Итак, положение наше прояснилось. Прояснилось?! Никогда, вероятно, в этом слове не звучало столько злой иронии, как сейчас, при наших обстоятельствах. Прояснилось, что мы оказались одни, что мы не можем рассчитывать на чью-нибудь помощь, а все араваки ушли неведомо куда, и теперь ищи ветра в поле. Обстановка вокруг неясная, а соседство алчных испанцев более чем опасно. Оставаться в этом месте дольше означало навлекать на свою голову новые беды. Арасибо в самых мрачных красках описывал жестокость испанцев из Ла-Соледада: силы у них несметные, всех они хотят подавить железной пятой, разбойничают повсюду, а на службе у них много куманагото...
   - Кто это такие? - поинтересовался я.
   - Куманагото - это соседнее племя индейцев на западе, - пояснил Манаури. - Кровожадные людоеды.
   - Людоеды? Возможно ли?
   - Я тебе говорю! - заверил вождь. - Прежде у нас немало было с ними хлопот. Это настоящие карибы.
   - А карибы плохие?
   - Плохие и дикие. У карибов много разных племен, на все они любители пограбить, а трудиться и обрабатывать землю не любят.
   - А разве вы не карибы? - спросил я недоверчиво.
   Манаури, Арасибо и все присутствующие индейцы ужасно оскорбились от одной лишь мысли, что их могли принять за карибов.
   - Нет! - выкрикнул Манаури. - Мы араваки, мы совсем другое племя. Мы обрабатываем землю, а не только бродим по лесам...
   - Ага, так я и думал, - попытался я тут же исправить свою оплошность.
   Тем временем женщины приготовили нам обильный завтрак, первую на Большой земле трапезу. Арасибо, заядлый, как видно, охотник на крокодилов, обогатил его мясом каймана. Признаюсь, оно показалось мне отменно вкусным, напоминая телятину, и разве что чуть припахивало тиной.
   Сразу после завтрака все, в том числе и женщины, собрались под сенью одной из хижин на общий совет.
   По основному вопросу все были единодушны - эти края надо покинуть как можно скорее и отправляться вслед за земляками на юг. Но тут же выявились и разногласия - каким путем: по морю или по суше. Я высказался за первый: мне жаль было оставлять превосходный, с отменными мореходными качествами корабль, который позже мог еще сослужить мне добрую службу и помочь добраться с берегов реки Померун на английские острова. В конце концов после долгих споров и препирательств мое мнение одержало верх.
   Ночь мы провели на берегу, выставив часовых. После нескольких часов крепкого сна задолго до восхода солнца мы проснулись бодрыми и отдохнувшими. На темном небосклоне еще сверкали звезды, предвещая рассвет, когда мы подняли якорь и, буксируя шхуну тремя лодками, стали осторожно выбираться из бухты. Восход солнца застал нас уже в море. Свежий северо-восточный ветер надул паруса нашей шхуны, и мы взяли курс вдоль побережья строго на восток, рассчитывая плыть так в течение нескольких дней.
   Когда подняты были все паруса, когда ветер посвежел и корабль наш стал рассекать волны, я собрал всех на палубе и произнес речь.
   - Я благодарен вам за доверие и горжусь вашей дружбой, - примерно так я начал. - Мы одержали славную победу над испанцами. Но надо, чтобы победы и дальше сопутствовали нам. Этот материк, как вы убедились, жесток и безжалостен к людям слабым, и, если мы не хотим погибнуть, мы должны быть сильными, очень сильными и уметь за себя постоять!
   - 0-ей! Это правда! - воскликнул вождь Манаури.
   - В нашем распоряжении много огнестрельного оружия, - продолжал я, достаточно пороха и немалый запас пуль! Но какой прок от всего этого, если совсем немногие из нас умеют обращаться с оружием и стрелять? Кроме меня, у нас только два неплохих стрелка - Арнак и Вагура, а ружей почти сорок и столько же пистолетов. Какой из этого вывод?
   - Все должны научиться стрелять! - ответил Арнак.
   - Правильно, это я и хотел сказать! Каждый должен стать хорошим стрелком и как можно быстрее, уже теперь, во время плавания. Для учебы будем использовать каждый спокойный день.
   Необходимость в такой учебе не вызывала ни малейших сомнений, и Манаури встретил мое предложение с энтузиазмом. Однако нашлись и не пожелавшие обучаться. Мне вновь пришлось столкнуться с поразительной чертой индейцев, знакомой мне еще по тем временам, когда я жил в Северной Америке, в вирджинских лесах: с полным отсутствием у этих первобытных людей дара предвидения возможных событий и вопиющей беззаботностью по отношению к будущему. Это меня удручало.
   Незадолго до полудня произошло событие, сильно меня взволновавшее. Арнак, перебиравший в каюте оружие, примчался ко мне возбужденный, держа в руках довольно большой лист пергамента.
   - Ян, посмотри!
   Я взял у него лист и едва не вскрикнул от радости. Это была карта! Карта Карибского моря и северного побережья Южной Америки.