Фидлер Аркадий. Белый Ягуар - вождь араваков

   В голове у меня еще шумело, но и эти неприятные ощущения вскоре исчезли, и, казалось, отравление не оставило никаких следов.

   Карапана с преувеличенным почтением вынул из моей руки трубку и сам затянулся из нее раз, второй, третий, глубоко вдыхая и затем выпуская густые клубы дыма. Я наблюдал за ним с пристальным вниманием: ни одно малейшее его движение не ускользало от меня. Но хотя шаман ничего в трубке не заменил и курил ее так же, как и я, мне не удалось заметить у него ни единого признака недомогания. Яд на него либо не действовал, либо - и это казалось наиболее вероятным - его вообще не было в дыме, когда он курил, и я не мог найти этому объяснения.

   Карапана, заметив мое недоумение, удовлетворенно захихикал и с издевкой произнес:

   - Кажется мне, табак наш пришелся тебе не по вкусу!

   Я встал. Ноги у меня еще дрожали. Наклонившись над шаманом и сурово нахмурив брови, я сжал кулак и процедил сквозь зубы:

   - Не советую тебе, Карапана, найти во мне недруга! И глупые свои шуточки со мной ты оставь!

   Слова эти, переведенные Арнаком, Карапана пропустил мимо ушей, словно не поняв их смысла и считая все происшедшее просто удачной шуткой. В глазах его светилось немое торжество, торжество и издевка, когда он елейным голосом, с показным сочувствием и как бы оправдываясь, проговорил:

   - Да, не на пользу тебе наш табак. Белый Ягуар, не на пользу!

   Все это происшествие, несомненно, призвано было служить скрытым предостережением, и я отлично это понимал. Итак, ослаблять бдительность и благодушествовать в этой обстановке с моей стороны было бы непростительным легкомыслием.

   КОНЕСО ТОЧИТ ЗУБЫ

   Яд, данный мне колдуном, не повлек за собой каких-либо особых бед, и спустя полчаса я совершенно пришел в себя. Когда мы остались одни, Арасибо через Арнака объяснил мне уловку шамана. Его бамбуковая трубка разделялась деревянной пластинкой на две изолированные друг от друга части. В одной находился обычный табак, а в другой - табак с ядом, вероятно, с какой-то ядовитой травой. Там, где трубку держат, незаметно можно было надавить бамбук пальцем, закрыть отверстие с отравой и спокойно втягивать дым из другой трубки с обычным табаком. Не знающий этого вдыхал дым сразу из обеих трубок и, одурманенный, терял сознание.

   - А это сильный яд? - спросил я.

   - Еще как! - убежденно проговорил Арасибо. - Если принять его чуть больше, человека уже не спасешь.

   - Откуда ты, брат, все это знаешь? - взглянул я на Арасибо не без тени удивления.

   Охотник, явно польщенный, в улыбке растянул рот до ушей.

   - Я подглядывал за ним, подсматривал потихоньку, учился его колдовству и хитростям...

   - Поэтому они и не любят Арасибо, - вставил Арнак.

   - Карапана и Конесо?

   - Да. Будь их воля, они удушили бы его...

   Хижина, выделенная мне главным вождем для жилья, находилась на берегу реки в полумиле от резиденции Конесо, а в двух десятках шагов от нее стоял шалаш, в котором должен был пока жить Манаури.

   Между Серимой и этим нашим новым поселением протянулась, словно пограничная полоса, небольшая роща, закрывшая нам вид на Сериму. Когда на следующий день утром, после ночи, проведенной на палубе шхуны, я направился в свою хижину, первым, что бросилось мне в глаза, был человеческий череп, венчавший небольшой холмик у стены. Это пугало скалило зубы навстречу входящим. Я содрогнулся при виде жуткого зрелища и поспешил позвать своих друзей. Охваченные ужасом, они сначала остолбенели, потом энергично закивали головами.

   - Здесь умер человек, - объяснил мне Арнак, - а это его могила и череп. Карибы хоронят умерших в хижинах, где они жили.

   - Ты говоришь, карибы? Разве это хижина не араваков?

   - Нет, это старая хижина, и, вероятно, здесь жила какая-то семья карибов. В такой хижине не смеет жить никто, кроме духа умершего.

   - Почему же тогда Конесо велит мне здесь жить? - удивился я.

   - Возможно, он думает, - сказал Арнак, - что этот обычай касается только нас и не относится к тебе, белолицему...

   - Не верю! - буркнул Манаури.

   Посовещавшись, мы единодушно решили, что в - хижине с могилой я жить не стану. Пребывание в хижине, где жил покойник, мало мне улыбалось, а главное - могло восстановить против меня, как против святотатца, многих индейцев.

   Временно я разместился в шалаше Манаури, а мои соратники вместе со мной и многими добровольцами из числа туземцев не мешкая тут же принялись возводить для меня новое жилище. Среди всеобщей радости и. веселья работа шла споро, и уже к полудню возвышалось строение разве что чуть похуже резиденции самого Конесо. Прочная пальмовая крыша, три бамбуковых стены и четвертая, хотя и частично открытая, но с широким навесом надежно защищали от бурь и ливней. Хижина, а точнее - просторный шалаш, была настолько вместительна, что я предложил поселиться в ней вместе со мной Арнаку и Вагуре, неразлучным моим друзьям.

   Остальные наши товарищи, не теряя времени, тоже сооружали себе хижины, но не вразброс, как это принято у индейцев, а все вместе - одну подле другой. Как видно, род наш намерен был и впредь держаться сообща. Оставалось лишь удивляться, как в расположении хижин, словно в зеркале, отражались личные чувства, симпатии и привязанности: негры построились вокруг хижины Манаури, словно личная гвардия вождя; Арасибо предпочел место подле меня и стал ближайшим моим соседом, по другую сторону, тоже поблизости от моей хижины, расположилась в шалаше Ласана с ребенком.

   Под вечер нас посетил Конесо, пришедший посмотреть, как мы разместились, и, пользуясь случаем, я выложил ему все, что думал по поводу хижины с могилой, дав недвусмысленно понять, что характер у меня вспыльчивый, не терпящий оскорблений, и нанесенные мне обиды я не всегда склонен оставлять безнаказанными.

   - Обиды? - сказал он с деланным удивлением. - В этом нет ничего обидного.

   - А что же тогда? Неудачная шутка или вероломная ловушка?

   - Верно, ловушка, - плутовато согласился Конесо, и его мясистые губы сложились в какое-то подобие улыбки, - но не вероломная. Это была просто проверка твоих сил!

   - Один сует мне в трубке яд, другой посылает жить в хижину-табу, стал укорять я его.

   - Ты удивлен? - Губы вождя все еще улыбались, но раскосые глаза его смотрели холодно и настороженно.

   - Да, удивлен: разве я не гость ваш?

   - Ты наш гость. Но какой? Необычный! Не такой, как другие гости. Ты, говорят, обладаешь таинственной силой, и мы хотим подвергнуть ее испытанию.

   - Для этого вы сунули мне яд?

   - Да! Яд на тебя действует, теперь мы это знаем. И знаем, что дух мертвого сильнее тебя! Ты боишься его! Он вселяет в тебя страх.

   - В этом ты ошибаешься, Конесо!

   - Разве ты не бежал из хижины-табу?

   - Бежал, а как же! Но не из страха перед духом, можешь мне верить!

   - 0-ей! - На одутловатом лице Конесо отразилась недоверчивая глумливость.

   - Я чту ваши обычаи и обряды! - продолжал я многозначительно. - Я не хочу осквернять жилища мертвого! И это все!

   Однако сомнение в его глазах не угасло, и он в упор бесцеремонным взглядом изучающе окидывал меня с ног до головы.

   - Говорят, мушкетные пули отскакивают от тебя...

   - Это выдумки.

   - А стрелы из лука не пробивают твоего тела. Это правда?

   - Глупости! - не на шутку вскипел я. - Я такой же смертный, как и всякий другой...

   Конесо не спускал с меня подозрительного взгляда и, как видно, не очень-то мне верил. Голова его как-то недоверчиво склонилась и странно подергивалась.

   - Не станешь же ты отрицать, что у тебя есть нечто, чего нет в других?

   - Не стану! - живо откликнулся я.

   - А, вот видишь!

   Он произнес это с торжеством, но я тут же охладил его пыл:

   - Да, правда, у меня есть нечто, и это нечто - мой большой опыт! Я повидал мир, видел много врагов! Одних побеждал я, другие побеждали меня и у этих последних я больше всего научился. Научился, слышишь? В этом и кроется вся моя тайна...

   Тут мы заметили Ласану, возвращавшуюся от реки к своему шалашу с большой тыквой для воды на голове. При виде стройной индианки глаза Конесо округлились от похоти, и он буквально пожирал ее взглядом.

   - Ты здесь? - спросил он удивленно.

   - Здесь! - коротко ответила она и пошла дальше, не обращая на нас внимания.

   - Стой! Ласана! - окликнул он. - Я что-то тебе скажу! Твое место не здесь!

   - А где? - обратила она к нему гневное лицо и замедлила шаг.

   - Твое место в моем доме! - объявил он. - Ступай туда сейчас же! Не медли!

   Ласана окинула его не слишком приветливым взглядом, но и страха своего скрыть полностью не смогла.

   - Что это пришло тебе в голову? - фыркнула она.

   - Не спорь, женщина! Покорись и ступай!

   - Не пойду! - отказалась она твердо. - Я принадлежу к роду Белого Ягуара, и здесь мое место, да, здесь!

   - Нет, пойдешь! - крикнул Конесо резко. - Марш! Живо!

   Сопротивление Ласаны разъярило его. Как видно, эта женщина пришлась ему по вкусу, и он вовсю точил на нее зубы.

   - Погоди, Конесо! - вмешался я миролюбиво и придержал его за руку. Давай поговорим спокойно, по-человечески! У араваков женщины имеют свои права и не являются рабынями мужчин, так мне говорили!

   - Ну и что? Что из этого? - вскинулся вождь.

   - Значит, она вправе поступить как ей нравится!

   - Не совсем! Она еще молода, мужа потеряла, у нее ребенок, значит, она нуждается в защите. Племя возьмет ее под защиту...

   - У нее уже есть защитник! - возразил я.

   - Кто?

   - Я.

   Конесо вызывающе прищурил глаза.

   - Ты хочешь сказать - она твоя жена? А я знаю, что это не так!

   - Да, не так, но я взял ее под свою защиту, а это почти то же самое.

   - Разве она хотела твоей защиты?

   - Хотела! - Ласана проговорила это громко и так тряхнула при этом головой, что ее черные волосы рассыпались по плечам. - И дальше хочу!

   Мы были не одни. Помимо Арнака, эту сцену наблюдало с десяток индейцев из нашей группы и несколько других местных араваков. Последних особенно возмутили наглые притязания Конесо. Вождь заметил это, сбавил тон и предпочел отступить.

   - Ладно, но мы еще встретимся! - пробурчал он себе под нос и хотел уйти.

   - Постой, Конесо! - остановил я его. - Этот вопрос ясен. Ласана останется со мной, но сказанное тобой неясно и непонятно!

   - О чем ты говоришь?

   - Ты строить нам разные козни, а ты ведь привял наши подарки, и шпагу, и другие... Разве этого мало?

   - А может, и мало! - засмеялся он вызывающе.

   - Одного не понимаю, - продолжал я. - Где-то там, на юге, грозные акавои готовятся, судя по всему, идти против вас сюда, на Ориноко, войной, а вы, вместо того чтобы собрать все свои силы и дух, подрываете их, как безумные слепцы, сеете в племени скандалы и раздоры, навлекаете на себя бурю, а на всех нас - несчастья...

   - Кто сеет?! - воскликнул Конесо, будто услышав веселую шутку. - Мы сеем?! Мы навлекаем несчастья? Мы порождаем раздоры?

   - А кто же?

   - Это вы! Пока вас здесь не было, никто не нарушал у нас мира. Кто лишил племя покоя? Вы своим приходом! Это вы во всем виноваты!

   Так, перевернув все с ног на голову и всячески нас понося, Конесо удалился, еще более обострив обстановку. Кое-какие горячие головы из числа моих друзей стали было предлагать даже покинуть Сериму и основать свое селение на берегу Итамаки на несколько миль выше негостеприимной деревни, но большинство, и в том числе Манаури, этому воспротивились, веря, что недоброжелательность старейшин постепенно рассеется и все само собой образуется.

   ДИКОВИНЫ ДЖУНГЛЕЙ

   Все последующие дни мы проводили в праздности. Еды у нас было в изобилии, поскольку жители Серимы, за два года неплохо обосновавшиеся, щедро делились с нами своими запасами и даже разрешили собирать на их полях созревший урожай. Основу нашей пищи составляли клубни растения, называемого индейцами маниокой, из которых сначала надо было выжимать несъедобный сок, а затем уж варить и есть. Прекрасно разнообразили наш стол всевозможные фрукты, как выращиваемые вблизи жилища, так и дикорастущие, но прежде всего, конечно, рыба, кишмя кишевшая в реке и чуть ли не в каждой луже. Кроме того, не было у нас недостатка, естественно, п в разного рода лесной дичи, начиная от диких кабанов и кончая гусеницами, гнездившимися в трухлявых пнях.

   Спустя несколько дней люди нашей группы втянулись в ритм жизни индейской деревни. Праздность была им несвойственна. Одни отыскивали в джунглях участки, пригодные для корчевки и распашки под поля, другие отправлялись на реку ловить рыбу, используя при этом либо удочки, либо верши, либо стрелы и луки, а то даже перегораживая течение и применяя яды. Третьи шли в лес за фруктами или на охоту. К этим последним присоединялся и я, безмерно довольный, что оказался наконец в своей стихии.

   Шхуну мы подвели к самому поселку и поставили на якорь, у берега прямо против моей хижины. Важно было иметь ее всегда под рукой и на виду, поскольку в трюмах судна мы хранили все наши запасы и трофеи, добытые у испанцев.

   Опасность, грозившая нам со стороны акавоев, не давала мне возможности почивать на лаврах, и я часто проводил занятия по стрельбе из ружей. Подопечные мои занимались охотно, радуя мое сердце успехами, и, когда обрели необходимую сноровку, я разрешил им брать ружья на охоту. В лесу индейцы лучше управлялись с луками и стрелами, чем с огнестрельным оружием, но, несмотря на это, охотно брали и ружья, с гордостью перекидывая их через плечо. Они считали, что это придает им больше воинственности и солидности.

   В минуты, свободные от вылазок в лес и на реку, мы не пренебрегали занятиями и с другими видами оружия, такими, как лук, копья, палицы и дотоле неведомая мне <воздуходувка> - бамбуковая трубка восьми-девяти футов в длину, из которой с силой выдувались небольшие отравленные стрелы, летевшие на значительное расстояние. Всех нас охватил азарт соревнования, и некоторые стрелки добились поразительного мастерства.

   Конесо и пособник его Пирокай с самого начала пытались расколоть нашу группу, сманивая людей всяческими посулами, но добились они немногого.

   Все их старания, кроме двух случаев с душами неустойчивыми, окончились неудачей. Наши люди хотели жить вместе, чувствовали себя поистине одним племенем, единой семьей. Их изобретательность и предприимчивость оказывали магическое влияние и на многих жителей Серимы. Не приходилось удивляться, что близкие родственники членов племени Белого Ягуара перебрались к нам и поселились в. наших шалашах. Но и другие индейцы, не состоявшие в родстве, также тянулись к нам. Они искали нашей дружбы, порой совета, а то и просто задушевной беседы и вообще охотно поселились бы поблизости от наших костров. Но Манаури решительно этому противился, стремясь не разжигать зависти старейшин, и без того глядевших на нас косо.

   Охотиться в лес мы ходили по двое или по трое; я, как правило, с Арнаком или Вагурой, а порой и с Ласаной, особенно после того, как в хижину к ней переселилась ее мать. Лишь теперь я по-настоящему стал ощущать неописуемую, просто ошеломляющую прелесть окружающего нас леса. В северных лесах моей родины множество всяких деревьев, но в какое сравнение это могло идти с буйной пышностью, со сказочным богатством здешней растительности? В вирджинских лесах немало непроходимых чащ, но разве сравнить их со здешними чащобами, с буйным неистовством зелени, с невообразимым хаосом неукротимых ветвей, листьев, лиан, колючек, среди которых трудно ступить шаг, где все сковывает человека, гнетет его тело и даже мысль его и душу? На первый взгляд безумный, ошеломляющий хаос, но стоит опытному охотнику всмотреться пристальней, и в кажущемся беспорядке он начинает примечать мудрость природы, разумные закономерности ее бытия, начинает постигать дикую ее красу, и более того - находить в ней пленительную терпкую прелесть. И в то же время никогда не ведомо, чем для человека станет непроглядная чаща: добрым другом или коварным врагом.

   Кроме ягуара, на охотника могли выскочить тут и другие хищные кошки, из которых одну, сплошь желтую, как лев, называют пумой. Могли попасть на мушку в густых лесах и олени-мазамы, и дикие свиньи-пекари, а по берегам рек водосвинки и тапиры - могучие животные с прочным, как щит, кожным покровом и удлиненным, словно у диковинного слона, носом, и, конечно, бесчисленные стада всевозможных обезьян. Мог здесь охотник встретить и броненосца - животное, сплошь покрытое панцирными щитками, и другое диво муравьеда, пожирателя муравьев, с нелепо длинной мордой и такими мощными передними когтями, что они могли бы легко надвое разодрать человека; мог встретить здесь охотник и еще большую диковину - ленивца, четвероногое, до беспредельности кроткое существо, постоянно висящее на ветвях головой вниз, и что самое удивительное - почти без движения.

   А всевозможные водяные и лесные черепахи, а ящерицы, из которых игуана - по виду и повадкам сущий дракон - уступает им разве лишь по размерам, а бесчисленное племя ядовитых змей и громадных удавов, а вероломные крокодилы-кайманы, подстерегающие добычу в тихих заводях, и в этих же водах, кроме множества съедобных рыб, - настоящие чудовища: плоские сипари с ядовитым шипом на хвосте, небольшие рыбы пирайи, отличающиеся поистине дикой прожорливостью, а яринга, рассказы индейцев о которой казались мне сказочным домыслом: эти крохотные чудовища, совсем небольшие по размерам, коснувшись купающегося человека, будто бы поражали его ударом молнии, вызывая полный паралич! А неисчислимый красочный мир тысяч птиц на земле и в воздухе, мир щебечущий, мир прелестный и радостный, над которым высоко в небе царственно парит мрачный властелин гигантский орел с хохлатой головой - полумифическая гарпия, безжалостный пожиратель обезьян и всякой прочей живности, которому под силу, пожалуй, поднять в воздух даже пятнадцатилетнего подростка.

   Араваки, уже два года жившие на берегах Итамаки, не утаивали от меня того, что знали о тайнах джунглей, и я немало наслушался рассказов о разных диковинах. Порой в этих повествованиях трудно было отличить правду от вымысла, ибо с одинаковым выражением подлинного страха меня предостерегали как от встречи с ягуаром, так и с Канаимой - духом мести, одинаково подробно описывали как облик и повадки хищной ящерицы-игуаны, так и внешний вид лесных гебу - мохнатых существ с выпученными глазами, существ, оказывавшихся просто злыми духами умерших. Сообщая мне о случаях нападения на людей большой змеи комути (анаконды), действительно обитавшей в прибрежных зарослях, столь же детально мне описывали и водяных чудищ маикисикири, которые показывались якобы только женщинам и никогда мужчинам и вообще были злейшими врагами женского пола, и только позднее я узнавал, что маикисикири - это не что иное, как лишь водяные духи. Таким вот причудливым образом сплетался в единый клубок мир реальный и мир вымышленный, и, отправляясь в бескрайний лес, ты никогда заведомо не знал, где подстерегает тебя опасность реальная, а где лишь мнимая, и это чувство неопределенности вселяло сладостный трепет, непостижимый и волнующий, как и все в этих джунглях.

   ЯДОВИТЫЕ ЗМЕИ

   Вокруг нашей хижины было на удивление много отвратительных змей, и притом змей ядовитых, особенно возле тропинки, ведущей от нас к джунглям. На ней мы ежедневно убивали по нескольку гадин, но их не убывало, и утром следующего дня появлялись все новые и новые.

   - Чем мы им так понравились? - воскликнул я с шутливым негодованием. - Или они падают с неба?

   Друзья мои озабоченно переглядывались, словно испытывая вину или стыд за такую явную немилость природы. Они горячо меня уверяли, что в здешних местах порой так бывает: в целой округе не найдешь ни одной змеи, а в каком-то месте их тьма-тьмущая. Манаури припомнил, как однажды, несколько лет назад, наткнулся на место, где грелось на солнце сразу десятка два змей, и притом сорораима, самых ядовитых из ядовитых. Он тогда убежал, но долго еще при воспоминании об этой встрече у него мурашки бегали по коже.

   Мне не оставалось ничего иного, как примириться с высокими испанскими сапогами и носить их для вящей безопасности - змеи не могли прокусить толстую кожу. А мать Ласаны, женщина необычайно заботливая, помогла по-своему: из прежнего своего жилья она привела ручного туюи - громадного аиста с черной головой и таким же клювом, ярого искоренителя всяческих пресмыкающихся гадов. И впрямь с этих пор ядовитых тварей у тропинки как будто поубавилось.

   У меня вошло в обычай посещать по утрам шхуну я проверять трюмы, где у нас хранились бочонки с порохом. По бревнам, которые я перебрасывал с берега на борт, вместе со мной вбегала и пятнистая собачонка, веселый страж нашего жилища.

   Однажды собачонка, вскочив, как обычно, в трюм, как-то жалобно вдруг заскулила и стремглав в испуге выскочила обратно. Преследуя ее, за ней выползла небольшая темная змея в желто-коричневую крапинку. Ядовитая сразу определил я по сердцевидной форме головы и едва успел отпрянуть в сторону. К счастью, в руке у меня был железный прут. Я ударил змею по голове раз, потом второй, и она испустила дух. Однако в трюме затаилась еще одна змея, тоже ядовитая, а у руля обнаружилась и третья. Эта, свернувшись в клубок, вытянула голову и готовилась к прыжку. Крохотные глазки ее светились яростью. Мне без труда удалось обезвредить всех трех тварей - по палубе они не могли быстро ползать и были опасны, лишь когда человек неосмотрительно оказывался совсем рядом с ними.

   Появление змей на судне не поддавалось никакому объяснению. Шхуна со всех сторон была окружена водой и не соприкасалась с берегом, за исключением тех минут, когда на нее перекидывались бревна. Откуда же взялись здесь три страшные твари? Не подбросил ли их кто-то знающий, где я обычно бываю, чтобы от меня избавиться?

   Все это было весьма странно. А змеи действительно оказались ядовитыми - пес, как видно, укушенный змеей, смог лишь добраться до берега и здесь внезапно упал как подкошенный. Минуту или две он еще жил, потом по телу его пробежали конвульсии, из пасти выступила кровавая пена, из глаз и ушей сочилась кровь. Теперь, когда он лежал бездыханный, я мог убедиться В молниеносном действии яда и понял - если бы меня не опередил этот невольный спаситель, сейчас здесь лежал бы мой труп; хотя я не отличался особой впечатлительностью, по спине у меня побежали мурашки.

   Я не стал делиться с друзьями возникшими у меня подозрениями, но они и сами тут же пришли к заключению, что это дело вражеских рук. Чьих нетрудно было догадаться. Теперь и обилие змей у тропы казалось им подозрительным и совершенно противоестественным.

   - Да, это он, это его штучки! - заявил Арнак, нахмурившись и воинственно оглядываясь вокруг, словно ища скрытого в кустах врага.

   - Ну, сейчас-то его здесь нет! - усмехнулся я. - Змей он, вероятно, подбрасывает нам только по ночам...

   - Ты говоришь, он подбрасывает? - с явным сомнением в голосе спросил Манаури.

   - А кто же еще, если не Карапана? - удивился я.

   - Он, ясно, он! Нет сомнений! Но сам ли он это делает?

   - Если не сам, значит, его помощники...

   - И это сомнительно, Ян!

   - Тогда я ничего не понимаю! Откуда же тут берутся змеи?

   Лицо Манаури выражало беспокойство и тревогу.

   - Он шаман, - напомнил вождь как бы в объяснение.

   - Значит, ты думаешь, что он приманил сюда змей заклинаниями? спросил я.

   - Он на многое способен! Это великий и опасный шаман, - ответил Манаури уклончиво.

   Становилось очевидным, что вождь связывал появление змей со злыми чарами, а все остальные, за исключением Арнака, похоже, разделяли это убеждение. Колдовство для индейцев - большая сила, противостоять которой бесполезно, и я стал серьезно опасаться, как бы мои друзья-араваки перед лицом высшей силы не отступились от меня или, в лучшем случае, не пали духом. Но оказалось, они и не думали ни отступаться от меня, ни падать духом по причине, которую тут же и высказали: Карапана опасен, но я паранакеди, англичанин, к тому же Белый Ягуар, и поэтому у меня есть свои заклинания, и я обладаю не меньшей силой расколдовывать заклинания шамана.

   - Значит, вы считаете, что я с ним справлюсь? - спросил я.

   - Справишься, справишься! - отвечали они.

   - Его злую волю я предпочитаю победить более сильным оружием, чем колдовство!

   - Нет оружия более сильного! - воскликнуло сразу несколько индейцев. - Какое ты знаешь оружие?

   - Ну хотя бы решительность.

   На их лицах отразилось разочарование.

   - Да, конечно...

   - А вы мне поможете?

   - Поможем. Ты наш Белый Ягуар! Ты наш друг! - заверили они. Поможем.

   - Хорошо, я дам вам ружья, и по ночам мы будем караулить. Посмотрим, устоит ли злодей против нашего свинца!

   Однако в этом они не хотели участвовать. Стрельба ночью была им не по душе, к этому они не привыкли и вообще не хотели гневить тайные силы. Ночью они предпочитали спать, а не охотиться за чем-то страшным и непонятным.

   На рассвете следующего дня в сопровождении Арнака я отправился на охоту. В том месте, где тропа уходила в лес, мы встали как вкопанные. Поперек тропинки, словно преграждая нам путь, лежало несколько небольших, грубо исполненных, словно вылепленных детской рукой глиняных фигурок. Едва увидев их, Арнак замер на месте и резким движением остановил нас, не пуская дальше. С несвойственным для него изумлением уставился он на эти фигурки. Величиной не больше пальца, фигурки изображали разных зверей: маленькую ящерицу, лягушку, змееныша, какого-то четвероногого зверька, птицу и даже скорпиона. Все фигурки были уложены головами в нашу сторону, а приглядевшись внимательнее, я заметил, что на каждой из них была обезображена какая-нибудь часть тела: сплющена голова, оторвана лапа, выедена спина, выколоты глаза.