Белому человеку можно здесь беспрепятственно сдирать свирепые налоги, оглашать несправедливые приговоры, проявлять удивительные капризы, насиловать мальгашских девушек, — пожалуйста, это его неоспоримое право. Но белый человек, набивающий птичьи чучела, извлекающий из грязных луж чудовищных насекомых и завлекающий на свет лампы злых ночных бабочек, — такой вазаха хуже преступника. Это мрачная тайна.
Когда Богдан возвращается усталый с охоты в ближайшем лесу и его доброе лицо светится хорошей улыбкой, коричневые люди пугаются. Я громко браню их за трусость и издеваюсь над ними открыто, среди белого дня:
— Смотрите, идет ваш мпакафу!
Но они не хотят слышать страшного слова и при солнечном свете прячутся в темные уголки и шепчутся.
В деревенских лужах живут громадные, величиной с детский кулак, хищные водяные клопы — тингалле. Гроза людей и скота. Говорят, тингалле может убить во время водопоя сильного вола. Но семилетний Бецихахина, наш большой приятель и охотник, не знает страха. Он внук Джинаривело и брат Беначихины. Мальчик голыми руками ловко достает насекомых и приносит нам. Даже мы поражаемся, и нас охватывает страх.
— Околдовали нашего Бецихахину! — шепчут возмущенные люди и смотрят на парнишку с большим удивлением, подозревая, что он получает солидное вознаграждение за свои труды.
Однажды какая-то девушка захотела войти в мою хижину, но, увидав несколько десятков дьявольских банок, пробирок и чашек, страшно испугалась и с криком бросилась наутек. Тогда я решил снять колдовство со своей хижины, и жертвой, разумеется, стал бедный виновник всех бед Богдан. По моей просьбе деревня предоставила ему отдельную хижину, оставшуюся после больного Бетрары, заколдованного некогда другим чародеем — страшным хамелеоном рантутру.
В этот же день я предложил своему другу для душевного спокойствия прекратить на некоторое время сбор экспонатов, а банки с препаратами спрятать поглубже в чемодан.
— Прекратить собирать экспонаты?! — возмущается в Богдане неистовый естествоиспытатель. — Отказаться от сказочного богатства долины? Никогда!
И как бы в подтверждение его возгласа бросается нам в глаза поразительный палочник, медленно выползающий из-под куста: это настоящая длинная веточка, вооруженная грозными шипами, вдруг ожившая; редкий экземпляр, дразнящий, все еще не разгаданный случай мимикрии в природе.
Сказочны богатства долины! Вот уже несколько дней за час до заката солнца Богданом овладевает возбуждение. В это время дня на лугу, в укромном местечке, на пространстве всего в полтора десятка шагов, из земли появляется многотысячная, миллионная армия крошечных зеленых прыгунов. Всего несколько минут роятся они и потом испаряются, как камфара, — прячутся в землю. Эта редкая разновидность насекомых неизвестна науке, до сих пор мы не встречали их нигде на Мадагаскаре, только здесь, на этом крошечном участке. Пространство ограничено, но явление очень уж волнующее. Ежедневно на этом клочке земли взвивается вулкан насекомых.
Моя хижина, как и все другие хижины в деревне, стоит на сваях, и, если как следует согнуться, можно пролезть под домом. Но кто решится на это? Там инкубатор хищных сколопендр. Однажды мы с усилием, достойным ловли самых диких зверей, поймали такую двадцатисантиметровую тварь и привязали ее, как собаку. Сколопендра бросается во все стороны и вдруг натыкается на нашего зеленого попугайчика, мгновенно обвивается вокруг его тельца и кусает ядовитыми челюстями. Нам с трудом удается оторвать бешеное создание и втолкнуть в банку с ядом.
Попугай не погиб. По каким-то таинственным причинам яд сколопендры на попугаев не действует, и наш зеленыш после пятиминутного обморока снова в веселом настроении. Человек на его месте выл бы от боли и страдал несколько недель.
Невозможно не поддаться восторгу и вместе с тем ужасу, когда смотришь в болотистые лужицы, каких полно во влажной долине. Под дремлющей поверхностью теплой воды кишит живой клубок, томится туча обезумевших насекомых, раскрывается вечная драма каких-то смутных, осужденных душ. Это тропические гладыши, гребляки и всякое другое — водяная толпа, удивительное скопище, как бы снедаемое вечной лихорадкой. В маленьком мире крошечных существ явственно отражается волнующее богатство природы!
Порой я долго присматриваюсь к лужам и ищу в воде жизненные проявления, доступные человеческому разуму. И не нахожу! Человек не увидит там ни радости бытия, ни — что хуже — страха смерти.
Водяной жучок, маленький, живой шарик, забавно кружится и мчится невесть куда, точно потерявший рассудок путник, никогда не знающий отдыха. Бред беспрерывного движения, а потом одна только, всегда одна и та же непреодолимая трагедия. Только раз останавливается паучок: когда его схватит хищный гребляк и тут же сожрет.
Богдан взмахом маленького сачка ловит тысячи существ, но потом, бросив их в таз с водой, торопливо умерщвляет. Если он этого не сделает, то через час останется только половина насекомых, так быстро они пожирают друг друга. И хотя, погибая, они кажутся бесчувственными к смерти, ужас невольно охватывает людей: беспокойными ночами наши тревожные сны заполняют кошмарные насекомые.
Не все в Амбинанитело верят в злое колдовство Богдана. Несколько храбрых ребят, мальчики и девочки, ровесники нашего друга Бецихахины, не знают страха. Их уговорил учитель Рамасо, и они упорно ловят для нас бабочек, жуков и приносят солидную добычу. На молодую гвардию мы возлагаем большие надежды.
Как-то мальчишки принесли несколько десятков красивых улиток, но когда Богдан просит положить их в банки, ребята вдруг ужасно пугаются. Ни за что на свете не желают они притрагиваться к невинным улиткам, хотя сами только что принесли их. Богдан собственноручно показывает, как это делается, но получается неожиданный результат: дети от испуга разразились истерическим смехом. Перед нами раскрылась новая духовная бездна, таинственная, как лужи.
Однажды Богдан радостно влетает в мою хижину и приносит таз с водой, зачерпнутой в какой-то луже. В ней тысячи живых существ. Он с гордостью говорит, что не только в Укаяли поют рыбы: вот какой-то неизвестный гребляк, меньше рисового зерна, поет в тазу, как птица.
— Здорово поет, подлец! — радуется Богдан.
И в самом деле: когда вода в тазу устоялась, мы услышали чистые, звучные тона и хижину наполнило как бы птичье щебетание. Просто дух захватило: близкое, очень близкое щебетание, сердечное, родное; какие-то звуки из наших северных сосновых лесов.
— Да это же пение нашей свистунки! — говорит Богдан, с трудом скрывая волнение.
Наряду с истерическим смехом и мучительными подозрениями в злом колдовстве, наряду со снами, заполненными насекомыми, вдруг в долине Амбинанитело слышится чистое щебетание, похожее на пение нашей милой свистунки. Звуки случайные и искусственные, но все же в такую минуту, в таком мире они действуют как заклинание. Они затрагивают самые сокровенные струны человеческой души, и долину внезапно заливает радостный солнечный свет, в сиянии которого исчезают все ужасы, тускнеют злые сны; веришь, что пропадет колдовство и ребячий смех станет здоровым.
Когда Богдан возвращается усталый с охоты в ближайшем лесу и его доброе лицо светится хорошей улыбкой, коричневые люди пугаются. Я громко браню их за трусость и издеваюсь над ними открыто, среди белого дня:
— Смотрите, идет ваш мпакафу!
Но они не хотят слышать страшного слова и при солнечном свете прячутся в темные уголки и шепчутся.
В деревенских лужах живут громадные, величиной с детский кулак, хищные водяные клопы — тингалле. Гроза людей и скота. Говорят, тингалле может убить во время водопоя сильного вола. Но семилетний Бецихахина, наш большой приятель и охотник, не знает страха. Он внук Джинаривело и брат Беначихины. Мальчик голыми руками ловко достает насекомых и приносит нам. Даже мы поражаемся, и нас охватывает страх.
— Околдовали нашего Бецихахину! — шепчут возмущенные люди и смотрят на парнишку с большим удивлением, подозревая, что он получает солидное вознаграждение за свои труды.
Однажды какая-то девушка захотела войти в мою хижину, но, увидав несколько десятков дьявольских банок, пробирок и чашек, страшно испугалась и с криком бросилась наутек. Тогда я решил снять колдовство со своей хижины, и жертвой, разумеется, стал бедный виновник всех бед Богдан. По моей просьбе деревня предоставила ему отдельную хижину, оставшуюся после больного Бетрары, заколдованного некогда другим чародеем — страшным хамелеоном рантутру.
В этот же день я предложил своему другу для душевного спокойствия прекратить на некоторое время сбор экспонатов, а банки с препаратами спрятать поглубже в чемодан.
— Прекратить собирать экспонаты?! — возмущается в Богдане неистовый естествоиспытатель. — Отказаться от сказочного богатства долины? Никогда!
И как бы в подтверждение его возгласа бросается нам в глаза поразительный палочник, медленно выползающий из-под куста: это настоящая длинная веточка, вооруженная грозными шипами, вдруг ожившая; редкий экземпляр, дразнящий, все еще не разгаданный случай мимикрии в природе.
Сказочны богатства долины! Вот уже несколько дней за час до заката солнца Богданом овладевает возбуждение. В это время дня на лугу, в укромном местечке, на пространстве всего в полтора десятка шагов, из земли появляется многотысячная, миллионная армия крошечных зеленых прыгунов. Всего несколько минут роятся они и потом испаряются, как камфара, — прячутся в землю. Эта редкая разновидность насекомых неизвестна науке, до сих пор мы не встречали их нигде на Мадагаскаре, только здесь, на этом крошечном участке. Пространство ограничено, но явление очень уж волнующее. Ежедневно на этом клочке земли взвивается вулкан насекомых.
Моя хижина, как и все другие хижины в деревне, стоит на сваях, и, если как следует согнуться, можно пролезть под домом. Но кто решится на это? Там инкубатор хищных сколопендр. Однажды мы с усилием, достойным ловли самых диких зверей, поймали такую двадцатисантиметровую тварь и привязали ее, как собаку. Сколопендра бросается во все стороны и вдруг натыкается на нашего зеленого попугайчика, мгновенно обвивается вокруг его тельца и кусает ядовитыми челюстями. Нам с трудом удается оторвать бешеное создание и втолкнуть в банку с ядом.
Попугай не погиб. По каким-то таинственным причинам яд сколопендры на попугаев не действует, и наш зеленыш после пятиминутного обморока снова в веселом настроении. Человек на его месте выл бы от боли и страдал несколько недель.
Невозможно не поддаться восторгу и вместе с тем ужасу, когда смотришь в болотистые лужицы, каких полно во влажной долине. Под дремлющей поверхностью теплой воды кишит живой клубок, томится туча обезумевших насекомых, раскрывается вечная драма каких-то смутных, осужденных душ. Это тропические гладыши, гребляки и всякое другое — водяная толпа, удивительное скопище, как бы снедаемое вечной лихорадкой. В маленьком мире крошечных существ явственно отражается волнующее богатство природы!
Порой я долго присматриваюсь к лужам и ищу в воде жизненные проявления, доступные человеческому разуму. И не нахожу! Человек не увидит там ни радости бытия, ни — что хуже — страха смерти.
Водяной жучок, маленький, живой шарик, забавно кружится и мчится невесть куда, точно потерявший рассудок путник, никогда не знающий отдыха. Бред беспрерывного движения, а потом одна только, всегда одна и та же непреодолимая трагедия. Только раз останавливается паучок: когда его схватит хищный гребляк и тут же сожрет.
Богдан взмахом маленького сачка ловит тысячи существ, но потом, бросив их в таз с водой, торопливо умерщвляет. Если он этого не сделает, то через час останется только половина насекомых, так быстро они пожирают друг друга. И хотя, погибая, они кажутся бесчувственными к смерти, ужас невольно охватывает людей: беспокойными ночами наши тревожные сны заполняют кошмарные насекомые.
Не все в Амбинанитело верят в злое колдовство Богдана. Несколько храбрых ребят, мальчики и девочки, ровесники нашего друга Бецихахины, не знают страха. Их уговорил учитель Рамасо, и они упорно ловят для нас бабочек, жуков и приносят солидную добычу. На молодую гвардию мы возлагаем большие надежды.
Как-то мальчишки принесли несколько десятков красивых улиток, но когда Богдан просит положить их в банки, ребята вдруг ужасно пугаются. Ни за что на свете не желают они притрагиваться к невинным улиткам, хотя сами только что принесли их. Богдан собственноручно показывает, как это делается, но получается неожиданный результат: дети от испуга разразились истерическим смехом. Перед нами раскрылась новая духовная бездна, таинственная, как лужи.
Однажды Богдан радостно влетает в мою хижину и приносит таз с водой, зачерпнутой в какой-то луже. В ней тысячи живых существ. Он с гордостью говорит, что не только в Укаяли поют рыбы: вот какой-то неизвестный гребляк, меньше рисового зерна, поет в тазу, как птица.
— Здорово поет, подлец! — радуется Богдан.
И в самом деле: когда вода в тазу устоялась, мы услышали чистые, звучные тона и хижину наполнило как бы птичье щебетание. Просто дух захватило: близкое, очень близкое щебетание, сердечное, родное; какие-то звуки из наших северных сосновых лесов.
— Да это же пение нашей свистунки! — говорит Богдан, с трудом скрывая волнение.
Наряду с истерическим смехом и мучительными подозрениями в злом колдовстве, наряду со снами, заполненными насекомыми, вдруг в долине Амбинанитело слышится чистое щебетание, похожее на пение нашей милой свистунки. Звуки случайные и искусственные, но все же в такую минуту, в таком мире они действуют как заклинание. Они затрагивают самые сокровенные струны человеческой души, и долину внезапно заливает радостный солнечный свет, в сиянии которого исчезают все ужасы, тускнеют злые сны; веришь, что пропадет колдовство и ребячий смех станет здоровым.
БАБОЧКИ, ЛЕМУР И ДЕВУШКА
Несмотря на то, что многие жители Амбинанитело относятся к нам враждебно, деревня все больше нас восхищает. Прозрачные аллеи кокосовых пальм, пышные рощи бананов, кофе, ыланг-ылангу, запущенные урочища дикорастущих цветов, заполняющие некоторые уголки деревни оргией красок, — все это создает великолепный фон, на котором разыгрываются события с необыкновенными людьми. Недоверие этих людей к нам доказывает, возможно, их прозорливость и побуждает меня к еще большим усилиям сломить лед отчуждения между нами.
Верным, преданным другом остается, как всегда, старик Джинаривело. Иногда мы ходим вместе на прогулки, которые всякий раз превращаются в настоящие экспедиции, открывающие все более заманчивые уголки и новые богатства природы. Путешествия наши ведутся как бы на грани сказочной мечты. Да и сама деревня Амбинанитело похожа на большой тропический сад, в чаще которого рядом с настоящими цветами возносятся хижины на сваях, тоже похожие на большие, коричневые, странные цветы.
На краю деревни, там, где начинаются рисовые поля, растет несколько бирманских бамбуков, еще более усиливающих впечатление сказочности: эти гигантские кусты травы вытянулись на двадцатиметровую высоту. Здесь роятся самые красивые в мире бабочки urania sloana. На их крыльях чарующая палитра всевозможных расцветок, пурпурные, лазурные, смарагдовые, коричневые, черные, белые оттенки и даже металлический блеск. А нижние крылья украшают несколько великолепных хвостов.
Очень трудно поймать такую бабочку, хотя здесь их множество: они парят высоко, от верхушки к верхушке бамбука; мы смотрим на них как зачарованные и ревниво следим за гордым полетом.
— Лоло валорамбо, — объясняет Джинаривело, что значит: бабочка с восемью хвостами.
— Ховы называют их иначе: андриандоло, то есть королевская бабочка.
— Хорошее название, — соглашается старик.
— Увы, — киваю головой, — эти лоло валорамбо очень напоминают жителей Амбинанитело: они так же недоступны для меня, как эти манящие бабочки.
Неосторожными словами я невольно огорчил своего друга. Он понимает, что наша дружба отчасти вызывает неприязненное отношение ко мне, так как многие жители деревни — из враждебного рода цияндру и его приверженцев.
Одна урания снизилась и парит над нашими головами. С восторгом любуемся ее раскраской и изяществом. Перед такой красотой тускнеют все пустячные заботы деревни и сердца наполняются надеждой.
Мы дружески прощаемся и расходимся в разные стороны, каждый к своей хижине.
По пути домой я прохожу мимо одной из боковых улочек и на повороте, недалеко от хижины, останавливаюсь как вкопанный. Посреди дороги, прямо передо мной, сидит на задних лапах лемур вари и, вытянув передние лапки, греется на солнышке с блаженным видом на простодушной мордочке. Был у меня несколько месяцев назад, когда я путешествовал по центральному взгорью острова, лемур, похожий на этого. Красивый зверек, ростом с нашу лисицу, полусобака по форме мордочки, полуобезьяна по ловкости рук и ног. У него был красивый черно-белый мех и кроткий нрав. Привязан он был ко мне, как преданная собака. Жалко было таскать лемура с собой, и я, к обоюдному огорчению, оставил его в достойной мальгашской семье. Местные жители называют лемура «бабакутом».
И вот точно такой лемур сидит на дороге. Заметив меня, он не двигается с места, только в глазищах отразилось огромное изумление, а потом страх. Страх, что вдруг перед ним появилось неизвестное и непонятное создание — белый человек. Страх так сковал зверька, что он забыл опустить лапки, хотя о солнце и тепле уже не думает.
Я медленно подхожу к нему. Только в трех шагах лемур понял грозящую опасность, опустил, наконец, лапки и с криком помчался к соседней группе кокосовых пальм, где возилось несколько человек. Они громко рассмеялись. Бросили работу и смотрят на меня и лемура. Они собирают кокосовые орехи. Двое парнишек вскарабкались высоко на верхушку пальмы и сбрасывают на землю плоды. Несколько девушек, стоя внизу, топориком скалывают с орехов зеленую толстую скорлупу.
Бабакут прижался к ногам одной из девушек. Мягко освободившись из его объятий, девушка берет его за переднюю лапу и ведет ко мне, как ребенка. Лемур упирается и скулит, но молодая рамату старается успокоить его нежными словами. Я узнаю ее. Это Веломоди, внучка Джинаривело, младшая сестра Беначихины.
— Bon jour, monsieur! Добрый день, господин! — здоровается она, робко протягивая руку.
— Добрый день, Веломоди! Это твой бабакут?
— Oui, monsieur! Да, господин!
— Красивый, только немножко дикий.
Я замечаю, что у Веломоди необыкновенно длинные ресницы. Они бросают тень на ее черные глаза и подчеркивают их глубину. Девушка одета в симбу, кусок ткани, плотно облегающий тело от груди до колен, в то время как верхняя часть груди и плечи открыты. Веломоди с усилием подыскивает французские слова и говорит:
— Нет, он не дикий! Это ты, наверно, дикий! — и шаловливо показывает на меня пальцем.
— У меня тоже был такой бабакут, — говорю. — Удивительно милый. Путешествовал со мной по всей стране. А ты своего очень любишь?
— Очень.
— Не продашь ли его мне?
Веломоди секунду смотрит на меня с таким упреком, что я невольно смущаюсь.
— Это мой большой друг! Grand ami, grand ami, — повторяет она, и все ее лицо выражает возмущение против тех, кто предает своих друзей.
Я не ожидал от Веломоди такого бурного протеста.
— Ну, уступи мне его, по крайней мере на время моего пребывания в Амбинанитело, — прошу.
— Не могу, вазаха!
— Я дам тебе большой подарок!
— Нет, вазаха! Мы не можем разлучаться, бабакут и я.
— Чудесно! — восклицаю я с преувеличенным энтузиазмом. — В таком случае я заберу вас обоих в свою хижину!
Но Веломоди не склонна шутить.
— Нельзя! — с достоинством отвечает она, серьезно покачивая головой.
— Почему нельзя?
— Потому что ты любишь Беначихину.
Вот не было печали, так черти накачали. Я изобразил на лице возмущение, громко потянул носом воздух и загудел:
— Что за дьявол!.. Да что вы мне так навязываете Беначихину? Глупые сплетни, высосанные из пальца!
Во время нашего разговора двое парней сползают на землю и вместе с девушками, которые трудились над орехами, подходят к нам. Веселая ватага располагается полукругом и тоже хочет поговорить с вазахой.
— Давно ты изучаешь французский язык? — спрашиваю Веломоди.
— Я училась в школе, — слегка пожав плечами, отделывается она.
— Но теперь, говорят, ты берешь специальные уроки?
— Да? — удивляется девушка. — Откуда ты знаешь?
— Так говорят. И еще говорят, что ты хочешь отправиться в Мароанцетру работать. Правда?
В группе окружающей нас молодежи послышались легкие смешки и едкие замечания на мальгашском языке. Веломоди сильно смущается. Коричневое лицо принимает темно-красный оттенок, глаза увлажняются, а на ноздрях выступают жемчужинки пота.
— Правда, что ты хочешь покинуть деревню? — повторяю я свой вопрос, когда молчание девушки слишком затянулось.
Веломоди забавно гримасничает, хочет что-то ответить, колеблется и беспомощно улыбается. Выручает ее один из парней, ее ровесник, семнадцатилетний юноша. Он обращается ко мне с жуликоватым видом:
— Я скажу тебе, вазаха! А дашь мне подарок?
— Дам.
Веломоди с веселым визгом набрасывается на парнишку, чтобы сдержать его болтовню. Парень увертывается и издали говорит:
— Она учит французский, чтобы говорить тебе: Oui, monsieur!
Веломоди прекращает погоню и, запыхавшись, возвращается ко мне.
— Он врет! — уверяет и тут же добавляет: — Подождешь минутку?
Веломоди бежит к пальмам, выбирает большой кокосовый орех, пробивает в нем отверстие и подает мне таким надменным жестом, точно это королевский дар.
— Выпей! — предлагает.
Я прикладываю орех ко рту. Великолепная жидкость: холодная, ароматная, сладкая. Напившись, отдаю орех девушке, и она мягко спрашивает:
— Вкусно?
— Изумительно!
Она тоже пьет из этого же ореха, затем вместе с подругами возвращается работать под пальмами. Ручной бабакут жмется к ее ногам.
Верным, преданным другом остается, как всегда, старик Джинаривело. Иногда мы ходим вместе на прогулки, которые всякий раз превращаются в настоящие экспедиции, открывающие все более заманчивые уголки и новые богатства природы. Путешествия наши ведутся как бы на грани сказочной мечты. Да и сама деревня Амбинанитело похожа на большой тропический сад, в чаще которого рядом с настоящими цветами возносятся хижины на сваях, тоже похожие на большие, коричневые, странные цветы.
На краю деревни, там, где начинаются рисовые поля, растет несколько бирманских бамбуков, еще более усиливающих впечатление сказочности: эти гигантские кусты травы вытянулись на двадцатиметровую высоту. Здесь роятся самые красивые в мире бабочки urania sloana. На их крыльях чарующая палитра всевозможных расцветок, пурпурные, лазурные, смарагдовые, коричневые, черные, белые оттенки и даже металлический блеск. А нижние крылья украшают несколько великолепных хвостов.
Очень трудно поймать такую бабочку, хотя здесь их множество: они парят высоко, от верхушки к верхушке бамбука; мы смотрим на них как зачарованные и ревниво следим за гордым полетом.
— Лоло валорамбо, — объясняет Джинаривело, что значит: бабочка с восемью хвостами.
— Ховы называют их иначе: андриандоло, то есть королевская бабочка.
— Хорошее название, — соглашается старик.
— Увы, — киваю головой, — эти лоло валорамбо очень напоминают жителей Амбинанитело: они так же недоступны для меня, как эти манящие бабочки.
Неосторожными словами я невольно огорчил своего друга. Он понимает, что наша дружба отчасти вызывает неприязненное отношение ко мне, так как многие жители деревни — из враждебного рода цияндру и его приверженцев.
Одна урания снизилась и парит над нашими головами. С восторгом любуемся ее раскраской и изяществом. Перед такой красотой тускнеют все пустячные заботы деревни и сердца наполняются надеждой.
Мы дружески прощаемся и расходимся в разные стороны, каждый к своей хижине.
По пути домой я прохожу мимо одной из боковых улочек и на повороте, недалеко от хижины, останавливаюсь как вкопанный. Посреди дороги, прямо передо мной, сидит на задних лапах лемур вари и, вытянув передние лапки, греется на солнышке с блаженным видом на простодушной мордочке. Был у меня несколько месяцев назад, когда я путешествовал по центральному взгорью острова, лемур, похожий на этого. Красивый зверек, ростом с нашу лисицу, полусобака по форме мордочки, полуобезьяна по ловкости рук и ног. У него был красивый черно-белый мех и кроткий нрав. Привязан он был ко мне, как преданная собака. Жалко было таскать лемура с собой, и я, к обоюдному огорчению, оставил его в достойной мальгашской семье. Местные жители называют лемура «бабакутом».
И вот точно такой лемур сидит на дороге. Заметив меня, он не двигается с места, только в глазищах отразилось огромное изумление, а потом страх. Страх, что вдруг перед ним появилось неизвестное и непонятное создание — белый человек. Страх так сковал зверька, что он забыл опустить лапки, хотя о солнце и тепле уже не думает.
Я медленно подхожу к нему. Только в трех шагах лемур понял грозящую опасность, опустил, наконец, лапки и с криком помчался к соседней группе кокосовых пальм, где возилось несколько человек. Они громко рассмеялись. Бросили работу и смотрят на меня и лемура. Они собирают кокосовые орехи. Двое парнишек вскарабкались высоко на верхушку пальмы и сбрасывают на землю плоды. Несколько девушек, стоя внизу, топориком скалывают с орехов зеленую толстую скорлупу.
Бабакут прижался к ногам одной из девушек. Мягко освободившись из его объятий, девушка берет его за переднюю лапу и ведет ко мне, как ребенка. Лемур упирается и скулит, но молодая рамату старается успокоить его нежными словами. Я узнаю ее. Это Веломоди, внучка Джинаривело, младшая сестра Беначихины.
— Bon jour, monsieur! Добрый день, господин! — здоровается она, робко протягивая руку.
— Добрый день, Веломоди! Это твой бабакут?
— Oui, monsieur! Да, господин!
— Красивый, только немножко дикий.
Я замечаю, что у Веломоди необыкновенно длинные ресницы. Они бросают тень на ее черные глаза и подчеркивают их глубину. Девушка одета в симбу, кусок ткани, плотно облегающий тело от груди до колен, в то время как верхняя часть груди и плечи открыты. Веломоди с усилием подыскивает французские слова и говорит:
— Нет, он не дикий! Это ты, наверно, дикий! — и шаловливо показывает на меня пальцем.
— У меня тоже был такой бабакут, — говорю. — Удивительно милый. Путешествовал со мной по всей стране. А ты своего очень любишь?
— Очень.
— Не продашь ли его мне?
Веломоди секунду смотрит на меня с таким упреком, что я невольно смущаюсь.
— Это мой большой друг! Grand ami, grand ami, — повторяет она, и все ее лицо выражает возмущение против тех, кто предает своих друзей.
Я не ожидал от Веломоди такого бурного протеста.
— Ну, уступи мне его, по крайней мере на время моего пребывания в Амбинанитело, — прошу.
— Не могу, вазаха!
— Я дам тебе большой подарок!
— Нет, вазаха! Мы не можем разлучаться, бабакут и я.
— Чудесно! — восклицаю я с преувеличенным энтузиазмом. — В таком случае я заберу вас обоих в свою хижину!
Но Веломоди не склонна шутить.
— Нельзя! — с достоинством отвечает она, серьезно покачивая головой.
— Почему нельзя?
— Потому что ты любишь Беначихину.
Вот не было печали, так черти накачали. Я изобразил на лице возмущение, громко потянул носом воздух и загудел:
— Что за дьявол!.. Да что вы мне так навязываете Беначихину? Глупые сплетни, высосанные из пальца!
Во время нашего разговора двое парней сползают на землю и вместе с девушками, которые трудились над орехами, подходят к нам. Веселая ватага располагается полукругом и тоже хочет поговорить с вазахой.
— Давно ты изучаешь французский язык? — спрашиваю Веломоди.
— Я училась в школе, — слегка пожав плечами, отделывается она.
— Но теперь, говорят, ты берешь специальные уроки?
— Да? — удивляется девушка. — Откуда ты знаешь?
— Так говорят. И еще говорят, что ты хочешь отправиться в Мароанцетру работать. Правда?
В группе окружающей нас молодежи послышались легкие смешки и едкие замечания на мальгашском языке. Веломоди сильно смущается. Коричневое лицо принимает темно-красный оттенок, глаза увлажняются, а на ноздрях выступают жемчужинки пота.
— Правда, что ты хочешь покинуть деревню? — повторяю я свой вопрос, когда молчание девушки слишком затянулось.
Веломоди забавно гримасничает, хочет что-то ответить, колеблется и беспомощно улыбается. Выручает ее один из парней, ее ровесник, семнадцатилетний юноша. Он обращается ко мне с жуликоватым видом:
— Я скажу тебе, вазаха! А дашь мне подарок?
— Дам.
Веломоди с веселым визгом набрасывается на парнишку, чтобы сдержать его болтовню. Парень увертывается и издали говорит:
— Она учит французский, чтобы говорить тебе: Oui, monsieur!
Веломоди прекращает погоню и, запыхавшись, возвращается ко мне.
— Он врет! — уверяет и тут же добавляет: — Подождешь минутку?
Веломоди бежит к пальмам, выбирает большой кокосовый орех, пробивает в нем отверстие и подает мне таким надменным жестом, точно это королевский дар.
— Выпей! — предлагает.
Я прикладываю орех ко рту. Великолепная жидкость: холодная, ароматная, сладкая. Напившись, отдаю орех девушке, и она мягко спрашивает:
— Вкусно?
— Изумительно!
Она тоже пьет из этого же ореха, затем вместе с подругами возвращается работать под пальмами. Ручной бабакут жмется к ее ногам.
НОЧНОЕ ПЕНИЕ
Вечер в Амбинанитело начинается воплями лягушек на рисовом поле, орущих точно взволнованная толпа людей, потом пронзительно верещат сверчки, причмокивают ночные птицы, гудят проснувшиеся насекомые. Но громче всех кричит молодежь. Она собирается по ночам на краю деревни, под бешеный ритм барабана непрерывно танцует и оглушительно поет. По старинному мальгашскому обычаю лунные ночи принадлежат молодежи.
Я боюсь этих криков. Они длятся всю ночь, если только светит луна, и часто будят меня, несмотря на крепкий сон. Среди непонятных слов песни я узнаю тревожное слово «вазаха».
На следующий день коричневые парни смотрят на нас, белых людей, с усмешкой, а девушки просто избегают взгляда. В ночном пении кроется какая-то враждебная тайна.
— Они поют о нас? — спрашиваю хороших знакомых в деревне.
Но прямого ответа не получаю. Староста Раяона прикидывается лисой — он ничего не знает. Макоа Берандро пожимает плечами, а старик Джинаривело, мой друг, в самом деле знает немного. Он видит только свой любимый лес, взгляд его устремлен туда.
Остается учитель Рамасо. И он ничего определенного сказать не может. Но он, доброжелательный и услужливый, хочет помочь мне. Он знает, что часть жителей относится к нам недружелюбно, и считает, что это скорее каприз, а не настоящая вражда.
— Почти все юноши плохо к нам относятся. Чем это объяснить?
— Очень просто! — улыбается учитель. — Вы прилетели к нам, как принцы из ваших европейских сказок, и, конечно, интересуете всех молодых рамату. Есть только одно средство завоевать благосклонность парней.
— А именно?
— Выбрать себе девушку, взять ее в качестве вади и временно на ней жениться.
— Вы тоже сватаете мне Беначихину?
— У нас здесь много других рамату! Вопрос гораздо серьезнее, чем вам кажется. Дело не только в личных мотивах. Имея здешнюю вади, вы в некотором роде войдете в нашу мальгашскую семью, и тогда вся деревня вас признает своим. Вы Расоу знаете?
— Да, видел ее.
— Она не замужем.
— Хорошо, оставим это!
— Я все же хотел бы знать, что они поют о вас по ночам.
— Пойдем послушаем.
Сегодня луна восходит в десять часов вечера, и вскоре начинается обычное пение. Мы идем на окраину деревни и застаем уже танцы в полном разгаре. Танцуют человек тридцать. Два сомкнутых широких ряда, в одном — юноши, в другом — девушки, ритмически наступают друг на друга, то наскакивая, то отступая: извечный символ кокетства. Поют хором по очереди: то девушки, то парни.
Между двумя рядами увивается крепыш-солист. Когда хоры умолкают, он выкрикивает:
Страус — птица из породы великанов, слушайте!..
Когда он встает на ноги — головой подпирает небо.
А когда ложится — когтями буравит скалу.
Страус съедает зараз семь гор, покрытых деревьями.
И двадцати пяти китов на ужин ему мало.
Когда он смыкает веки — страшная темнота наступает.
И двое влюбленных восемь лет не могут найти друг друга.
Вдруг барабанная дробь заглушает его слова, и хор девушек отвечает:
Мы хотим видеть наших парней, Не прячьте парней, э-э-э-й!..
Певец, услышав признание девушек, фантазирует дальше:
Когда страус вздохнет — ураган поднимается, С кур перья срывает, а с женщин — платья.
Если страус голову в море окунет — Все суда мира остановит, А на клюве его могут плясать Девять пар лучших танцоров.
Когда одно перо уронит он в Париже — Эхо раздается в Мароанцетре.
И тогда рушится Индия, а Китай раскалывается…
Рамасо шепотом переводит слова и добавляет с улыбкой:
— Эти ночные песни и танцы называются здесь «циамунана», что значит «игра, в которой говорить надо только правду».
— Как зовут этого певца? — спрашиваю.
— Натрико.
— Фантазия у него богатая.
Мы стоим недалеко на открытой поляне, и при свете луны молодежь нас видит, но внешне не обращает ни малейшего внимания. Среди танцующих узнаю Беначихину и приветливо машу ей рукой. Но вдруг из рядов выскакивает новый певец и мощным голосом покрывает хор:
Я клянусь рассказать ужасную правду, э-э-э-й!..
Я видел девушку в Таматаве с искусанными губами.
Губы ей искусал вазаха, белый возлюбленный.
У танцующих исчезло веселое настроение, вызванное прежней песней о страусе. Юноши издают мелодичный вой возмущения, девушки хором выражают страх. А воинственный певец продолжает:
А знаете, зачем у вазахи золотой зуб?
Собаки лают, когда хотят кусать, Вазаха кусает золотым зубом, Когда полюбит…
Теленок сосет молоко у коровы, Вазаха сосет кровь из девичьих губ.
Верите ли мне, э-э-э-й?..
Нет сомнения, что песня обо мне.
— Кто этот жестокий болтун? — спрашиваю.
— Зарабе.
— Ах, вот оно что!
Зарабе, сын сотского Безазы, — приятель Беначихины. Пытаюсь при свете луны разглядеть его получше. Он не так уж молод, ему далеко за двадцать, лицо красотой не отличается. Другие плясуны кажутся мне много интереснее.
Бред ревнивого Зарабе рассмешил меня и вместе с тем встревожил. Встревожил потому, что отравленные стрелы, пущенные в группу возбужденной молодежи, опасны. Против них нет щита, нет сдерживающего тормоза; на этом ночном сборище никто меня не защитит.
На следующий день приглашаю к себе Натрико, автора песенки о страусе, и в присутствии учителя Рамасо расхваливаю его остроумие и талант, предлагаю дружбу и кое-что еще: за каждую восхваляющую меня песенку обязуюсь выдавать солидный гонорар — десять франков.
У юноши заблестели глаза, но его удерживают сомнения. В конце концов он смущенно выкладывает:
— А вазаха действительно… ест губы у девушек?
— Да что ты! — отвечаю решительно. — У меня есть еда получше: сухари!
— Сухари вазахи во сто раз вкуснее губ девушек! — подтверждает Рамасо и окончательно убеждает молодого певца.
Через два дня, в полночь, Зарабе снова издевается над моим золотым зубом, кусающим губы всех девушек в мире, как вдруг чей-то голос вплелся в его пение и не дает возможности молодежи отвечать хором. Это его соперник Натрико. Натрико ринулся в бой и запел:
Изумительный золотой зуб у вазахи, эй!
А знаете, девушки, что это значит? Эй!
Вазаха родился с золотым зубом, И у его отца тоже был золотой зуб, И его дети родятся с золотым зубом…
Я толкаю учителя и шепчу возмущенно:
— Натрико очумел!
— Нет, не очумел! Красиво поет! — восхищается Рамасо.
Ничего не понимаю. А Натрико продолжает:
Когда вазаха чихнет в Амбинанитело — Губернатор в страхе дрожит в Тананариве, А река Антанамбалана течет вспять.
И все девушки чувствуют себя матерями, За исключением кривоногих.
Кто ест сладкие сухари и имеет золотые зубы, Тому не нужны девичьи губы, эй!
У вазахи огромный острый нос, И у его детей будут красивые большие носы!..
Натрико безумствует, он упивается моим носом и заражает остальных. Соперник Зарабе пытается всеми силами уничтожить выдающийся нос и воспевает искусанные девичьи губы, омерзительность золотого зуба, — напрасно: проиграл. Нос победил — властный, красивый и огромный-преогромный. В конце концов даже Натрико умолкает, зачарованный невиданным носом.
Вдруг короткую тишину прерывает дрожащий голосок. Самая молодая девушка, может быть двенадцатилетний подросток, запела где-то в конце ряда:
Я боюсь этих криков. Они длятся всю ночь, если только светит луна, и часто будят меня, несмотря на крепкий сон. Среди непонятных слов песни я узнаю тревожное слово «вазаха».
На следующий день коричневые парни смотрят на нас, белых людей, с усмешкой, а девушки просто избегают взгляда. В ночном пении кроется какая-то враждебная тайна.
— Они поют о нас? — спрашиваю хороших знакомых в деревне.
Но прямого ответа не получаю. Староста Раяона прикидывается лисой — он ничего не знает. Макоа Берандро пожимает плечами, а старик Джинаривело, мой друг, в самом деле знает немного. Он видит только свой любимый лес, взгляд его устремлен туда.
Остается учитель Рамасо. И он ничего определенного сказать не может. Но он, доброжелательный и услужливый, хочет помочь мне. Он знает, что часть жителей относится к нам недружелюбно, и считает, что это скорее каприз, а не настоящая вражда.
— Почти все юноши плохо к нам относятся. Чем это объяснить?
— Очень просто! — улыбается учитель. — Вы прилетели к нам, как принцы из ваших европейских сказок, и, конечно, интересуете всех молодых рамату. Есть только одно средство завоевать благосклонность парней.
— А именно?
— Выбрать себе девушку, взять ее в качестве вади и временно на ней жениться.
— Вы тоже сватаете мне Беначихину?
— У нас здесь много других рамату! Вопрос гораздо серьезнее, чем вам кажется. Дело не только в личных мотивах. Имея здешнюю вади, вы в некотором роде войдете в нашу мальгашскую семью, и тогда вся деревня вас признает своим. Вы Расоу знаете?
— Да, видел ее.
— Она не замужем.
— Хорошо, оставим это!
— Я все же хотел бы знать, что они поют о вас по ночам.
— Пойдем послушаем.
Сегодня луна восходит в десять часов вечера, и вскоре начинается обычное пение. Мы идем на окраину деревни и застаем уже танцы в полном разгаре. Танцуют человек тридцать. Два сомкнутых широких ряда, в одном — юноши, в другом — девушки, ритмически наступают друг на друга, то наскакивая, то отступая: извечный символ кокетства. Поют хором по очереди: то девушки, то парни.
Между двумя рядами увивается крепыш-солист. Когда хоры умолкают, он выкрикивает:
Страус — птица из породы великанов, слушайте!..
Когда он встает на ноги — головой подпирает небо.
А когда ложится — когтями буравит скалу.
Страус съедает зараз семь гор, покрытых деревьями.
И двадцати пяти китов на ужин ему мало.
Когда он смыкает веки — страшная темнота наступает.
И двое влюбленных восемь лет не могут найти друг друга.
Вдруг барабанная дробь заглушает его слова, и хор девушек отвечает:
Мы хотим видеть наших парней, Не прячьте парней, э-э-э-й!..
Певец, услышав признание девушек, фантазирует дальше:
Когда страус вздохнет — ураган поднимается, С кур перья срывает, а с женщин — платья.
Если страус голову в море окунет — Все суда мира остановит, А на клюве его могут плясать Девять пар лучших танцоров.
Когда одно перо уронит он в Париже — Эхо раздается в Мароанцетре.
И тогда рушится Индия, а Китай раскалывается…
Рамасо шепотом переводит слова и добавляет с улыбкой:
— Эти ночные песни и танцы называются здесь «циамунана», что значит «игра, в которой говорить надо только правду».
— Как зовут этого певца? — спрашиваю.
— Натрико.
— Фантазия у него богатая.
Мы стоим недалеко на открытой поляне, и при свете луны молодежь нас видит, но внешне не обращает ни малейшего внимания. Среди танцующих узнаю Беначихину и приветливо машу ей рукой. Но вдруг из рядов выскакивает новый певец и мощным голосом покрывает хор:
Я клянусь рассказать ужасную правду, э-э-э-й!..
Я видел девушку в Таматаве с искусанными губами.
Губы ей искусал вазаха, белый возлюбленный.
У танцующих исчезло веселое настроение, вызванное прежней песней о страусе. Юноши издают мелодичный вой возмущения, девушки хором выражают страх. А воинственный певец продолжает:
А знаете, зачем у вазахи золотой зуб?
Собаки лают, когда хотят кусать, Вазаха кусает золотым зубом, Когда полюбит…
Теленок сосет молоко у коровы, Вазаха сосет кровь из девичьих губ.
Верите ли мне, э-э-э-й?..
Нет сомнения, что песня обо мне.
— Кто этот жестокий болтун? — спрашиваю.
— Зарабе.
— Ах, вот оно что!
Зарабе, сын сотского Безазы, — приятель Беначихины. Пытаюсь при свете луны разглядеть его получше. Он не так уж молод, ему далеко за двадцать, лицо красотой не отличается. Другие плясуны кажутся мне много интереснее.
Бред ревнивого Зарабе рассмешил меня и вместе с тем встревожил. Встревожил потому, что отравленные стрелы, пущенные в группу возбужденной молодежи, опасны. Против них нет щита, нет сдерживающего тормоза; на этом ночном сборище никто меня не защитит.
На следующий день приглашаю к себе Натрико, автора песенки о страусе, и в присутствии учителя Рамасо расхваливаю его остроумие и талант, предлагаю дружбу и кое-что еще: за каждую восхваляющую меня песенку обязуюсь выдавать солидный гонорар — десять франков.
У юноши заблестели глаза, но его удерживают сомнения. В конце концов он смущенно выкладывает:
— А вазаха действительно… ест губы у девушек?
— Да что ты! — отвечаю решительно. — У меня есть еда получше: сухари!
— Сухари вазахи во сто раз вкуснее губ девушек! — подтверждает Рамасо и окончательно убеждает молодого певца.
Через два дня, в полночь, Зарабе снова издевается над моим золотым зубом, кусающим губы всех девушек в мире, как вдруг чей-то голос вплелся в его пение и не дает возможности молодежи отвечать хором. Это его соперник Натрико. Натрико ринулся в бой и запел:
Изумительный золотой зуб у вазахи, эй!
А знаете, девушки, что это значит? Эй!
Вазаха родился с золотым зубом, И у его отца тоже был золотой зуб, И его дети родятся с золотым зубом…
Я толкаю учителя и шепчу возмущенно:
— Натрико очумел!
— Нет, не очумел! Красиво поет! — восхищается Рамасо.
Ничего не понимаю. А Натрико продолжает:
Когда вазаха чихнет в Амбинанитело — Губернатор в страхе дрожит в Тананариве, А река Антанамбалана течет вспять.
И все девушки чувствуют себя матерями, За исключением кривоногих.
Кто ест сладкие сухари и имеет золотые зубы, Тому не нужны девичьи губы, эй!
У вазахи огромный острый нос, И у его детей будут красивые большие носы!..
Натрико безумствует, он упивается моим носом и заражает остальных. Соперник Зарабе пытается всеми силами уничтожить выдающийся нос и воспевает искусанные девичьи губы, омерзительность золотого зуба, — напрасно: проиграл. Нос победил — властный, красивый и огромный-преогромный. В конце концов даже Натрико умолкает, зачарованный невиданным носом.
Вдруг короткую тишину прерывает дрожащий голосок. Самая молодая девушка, может быть двенадцатилетний подросток, запела где-то в конце ряда:
Я хочу родить ребенка с большим носом, эй!
Остальные девушки громко смеются, и вдруг, точно буря, грянул хор, разбудив всю долину:
Желаем детей с золотым зубом, э-э-э-й!
Хороши дети с золотым зубом, э-э-э-й!..
Я стараюсь отыскать среди танцующих Веломоди. Наверно, пляшет где-то, но я не вижу ее.
Потом наступил голубой рассвет и пришел день, светлый, трезвый, жаркий и обезоруживающий. В такой день крошечные птички суи, напоминающие колибри, сверкают на солнце, словно зеленые молнии, но людские дела протекают тяжело, точно застывшая вода.
Борьба продолжается. Песни Зарабе направлены против меня. Но Натрико тоже поет. И с каждой ночью поет все лучше и лучше и все уверенней берет верх. Я спокоен за него. Боец познал новый, неисчерпаемый источник вдохновения: мои сухари.
Желаем детей с золотым зубом, э-э-э-й!
Хороши дети с золотым зубом, э-э-э-й!..
Я стараюсь отыскать среди танцующих Веломоди. Наверно, пляшет где-то, но я не вижу ее.
Потом наступил голубой рассвет и пришел день, светлый, трезвый, жаркий и обезоруживающий. В такой день крошечные птички суи, напоминающие колибри, сверкают на солнце, словно зеленые молнии, но людские дела протекают тяжело, точно застывшая вода.
Борьба продолжается. Песни Зарабе направлены против меня. Но Натрико тоже поет. И с каждой ночью поет все лучше и лучше и все уверенней берет верх. Я спокоен за него. Боец познал новый, неисчерпаемый источник вдохновения: мои сухари.
ЗМЕЯ АНКОМА
Изумляет бурная реакция жителей Амбинанитело на некоторые явления природы и на некоторых зверей. Появление в деревне абсолютно невинного создания вызывает иногда неописуемое замешательство, выводит жизнь из обычной колеи, сеет тревогу. Не стоящие внимания события вырастают иногда до гигантских размеров. Вот пример: в деревне появилась обыкновенная змея и вызвала две бури — одну в человеческой душе, а другую, настоящую, в природе.
Тото, туземец из соседней деревни на другом берегу реки, принес живую змею, которую он поймал в лесу. Тото храбрец и ничего не боится. Он высокого роста, но тварь еще больше. Тото держит змею за шею в поднятой высоко руке; ее мощное тело свисает книзу, а длинный хвост волочится по земле. Великолепный экземпляр, его едва можно обхватить обеими руками.
Такую змею называют здесь анкома. Принадлежит она к благородному семейству боа. Жертву свою они душат, а не отравляют ядом. И победителя Тото распирает гордость. Он затевает с пленницей опасную игру: спускает ее на землю между хижиной старосты Раяоны и моей. Змея тотчас величественно поползла к зарослям. Вокруг поднялся невероятный шум. Лает испуганный пес, детвора в страхе бросается наутек. Но Тото невозмутим. Тото играет, Тото забавляется, Тото властвует.
Такой же величественный, как и змея, он в нужный момент срывается с места, точно дикий зверь фосса, догоняет анкому, веткой, наподобие вилы, прижимает шею, связывает змею и бодро тащит к моим ногам. Получает солидное вознаграждение и возвращается в свою деревню. Он уходит, как герой, с гордо поднятой головой, вызывая восхищение всех женщин.
Тото, туземец из соседней деревни на другом берегу реки, принес живую змею, которую он поймал в лесу. Тото храбрец и ничего не боится. Он высокого роста, но тварь еще больше. Тото держит змею за шею в поднятой высоко руке; ее мощное тело свисает книзу, а длинный хвост волочится по земле. Великолепный экземпляр, его едва можно обхватить обеими руками.
Такую змею называют здесь анкома. Принадлежит она к благородному семейству боа. Жертву свою они душат, а не отравляют ядом. И победителя Тото распирает гордость. Он затевает с пленницей опасную игру: спускает ее на землю между хижиной старосты Раяоны и моей. Змея тотчас величественно поползла к зарослям. Вокруг поднялся невероятный шум. Лает испуганный пес, детвора в страхе бросается наутек. Но Тото невозмутим. Тото играет, Тото забавляется, Тото властвует.
Такой же величественный, как и змея, он в нужный момент срывается с места, точно дикий зверь фосса, догоняет анкому, веткой, наподобие вилы, прижимает шею, связывает змею и бодро тащит к моим ногам. Получает солидное вознаграждение и возвращается в свою деревню. Он уходит, как герой, с гордо поднятой головой, вызывая восхищение всех женщин.