Страница:
Каждый год Канаду захлестывает поток повестей, плохих романов и новелл, действие которых развертывается на Дальнем Севере. Подражателей Джека Лондона — легион. Романтика Far West19 спустя полвека перебралась на Far North20. Бескрайность лесов и земель Канады — основа и ось этих произведений. Почти во всех сюжет таков: отважный молодой Том или Джек мчится тысячи миль в погоне за своим счастьем в лице очаровательной Алисы или Лилиан, по пути преодолевает множество труднейших препятствий, которые нагромождает перед ним природа, в конце кладет на обе лопатки негодяя и передает его в руки полиции, а возлюбленную с Большого Медвежьего озера или с озера Атабаска заключает в мужественные объятия и прижимает к сердцу. Как у него, так и у нее внешность, характер и костюм высшей марки.
Увы, я в такой happy end21 не верю. Половина влюбленных Томов наверняка не выдержат тысячемильной гонки сквозь канадские леса — дрогнут в пути, махнут рукой и вернутся без Лилиан. Такой писаный герой неминуемо должен был заблудиться и погибнуть глупой смертью, что, возможно, дало бы автору сюжет для драматического повествования, но весь happy end полетел бы к черту. А такое чтиво непременно должно заканчиваться благополучно — это главное. О драме повести и новеллы молчат: они не рассказывают, какое опустошение произвели в душе Тома чары леса.
А чары эти существуют и действуют. Решительно действуют. Я чувствую это на себе на третий день нашей поездки. Берега как будто те же, те же скалы, ели, та же поверхность воды, а все-таки что-то произошло. Это уже не привычные ландшафты. Порой кажется, что с берега исходит на нас таинственное излучение, что оно проникает в наши нервы и мозг, влияет на ход мыслей, вносит в кровь что-то то ли отравляющее, то ли живительное, во всяком случае что-то дурманящее.
Мы ритмично опускаем в воду весла, каноэ быстро продвигается вперед. Но иногда в душу закрадывается подозрение — иллюзия, почти осязаемая в своей настойчивости, — что мы стоим, а мимо нас движется берег, проносятся деревья, протоки: плывет весь мир.
Ритм весел дурманит: тысячи раз погружаем их в воду и тем же точным движением тысячи раз напрягаем мышцы. Тысячи раз глубоко вдыхаем в легкие воздух. В этом воздухе пьянящий кислород из леса и с реки. Может быть, отсюда исходит избыток сил и повышенная возбудимость? Иначе откуда у нас такое стремление к ссорам из-за пустяков?
А может быть, это обычная усталость, и потому я поддаюсь химерам? Часть ночи мы не спали: появились волки. Но ведь это факт, а не обман зрения, что в течение трех дней мы не видели ни одного человека! Поразительный факт…
И еще один факт: около нас взлетает цапля. В неторопливом полете пролетает над нашими головами; мы отчетливо видим каждое ее перо и каждый коготь. Машу рукой. Птица, очевидно, должна была тоже заметить нас. Несмотря на это, она отлетает не дальше чем на пятьдесят шагов, спокойно садится на камень и остается там, полная какой-то непонятной, необъяснимой беззаботности.
В ее безразличии, в непонимании грозящей опасности есть что-то неестественное: я чувствую себя как бы перенесенным в другой мир, в другое измерение. Это вызывает странные ассоциации.
— Смотрите, Станислав! — прорываюсь я законным восхищением. — Цапля не знает современного тиранозавра!
— Тиранозавра? — удивляется траппер. — Это еще что за бес?
Развеселившись, я сбиваюсь с ритма гребли и пропускаю несколько гребков.
— Тиранозавр — самый большой хищник, который когда-либо бродил по этой земле… Хотя нет, не самый большой! Этот современный, хо-хо, еще похуже, чем тот!.. Попросту — человек…
— Богохульство! — огорчается Станислав.
— А тот, древний, живший пятьдесят миллионов лет назад, был мерзким уродом, он принадлежал к господствовавшему тогда роду динозавров…
— Э… — с иронией роняет товарищ. — Пятьдесят миллионов лет? Мир не существует так давно…
Когда мы подплываем к цапле шагов на пятнадцать-двадцать, она взмывает лениво и, несколько раз взмахнув крыльями, опускается на болотистую полянку. Нет, она, конечно, еще не видела человека.
Вскоре большой ястреб-рыболов, именуемый здесь osprey, начинает кружить над нами в воздухе. Внезапно он падает как пуля и устремляется на нас. Что он, с ума сошел? Едва не касается наших голов, затем снова взмывает высоко в небо, чтобы через минуту возобновить оттуда атаку. Так бросается несколько раз. Видимо, принял нас за каких-то смирных зверей и не представляет себе, что ему грозит. Стало быть, и он не знает человека? В конце концов прекращает нападения, как раз вовремя: ему грозила гибель от нашего выстрела.
Озера, острова, заливы, новые озера, полуострова, поймы, необъятный хаос воды, земли, скал и леса.
Наши карты не очень точны. Когда около полудня мы входим в лабиринт озер, я теряю ориентировку: на нашем пути возникают три протоки, и я не знаю — какая нужна нам? В конце концов выбираем среднюю. Если верить карте, то на севере должно быть устье реки. Мы действительно находим устье, но скорее на северо-востоке. Значит, карта подвела.
Входим в эту реку. Жду, что русло ее вскоре свернет к северу, в нужном направлении. А оно не сворачивает. Проходим одну милю, вторую… Река незначительно поворачивает к востоку, потом даже к юго-востоку. Это немного странно. Вдруг Станислав перестает грести.
— Заблудились! — говорит он. — Нельзя продолжать дальше так кружить.
Смотрю еще раз на карту. Черт возьми! Мы действительно заблудились. Теперь я вижу это. Надо было выбрать не среднюю протоку, а ту что слева. Там выход на север. Как же получилось, что я не заметил этого раньше?.. А все этот остров! Мне стало стыдно перед самим собой и перед Станиславом.
Ведь я же умею читать карты! Сжился с ними с детства, полюбил их и по ним создавал свой мир. Не узнаю себя: что-то с полудня зачаровало меня… Это чары леса!
Теряем несколько часов. Возвращаемся и часов около пяти вечера останавливаемся на ночлег в месте, которое без преувеличения можно назвать райским уголком. Здесь так уютно и так приятно: озеро с холмистыми берегами, напротив — три маленьких, но высоких острова. И вид на залитые солнцем леса. И при этом очень тепло.
Перед заходом солнца я беру леску с никелированной блесной, сталкиваю каноэ в воду и выплываю на середину озера. За невероятно короткое время, всего за одиннадцать минут (я смотрю на часы), вылавливаю приличный запас рыбы на сегодняшний ужин. Пойманы три щуки, по одной для каждого из нас: для Станислава, для пса и для меня.
Возвращаюсь. Издалека вижу, как Станислав разжигает большой костер. Думаю о том, что человек очень сообразителен: он придумал для себя тысячи прекрасных вещей — вот хотя бы каноэ, ружье, блесну, леску, часы, — чтобы этими орудиями и своим острым умом покорить природу. Покорить? Человек едва касается ее поверхности, при всем этом он еще слеп и слаб, он неспособен проникнуть в то, что лежит глубже. А глубже заключена какая-то сила с совершенно фантастическими возможностями и тьмой контрастов: три щуки за одиннадцать минут — и безумие лесоруба с озера Сент-Джон; идиллия солнечных пейзажей, неожиданная буря на озере — и смертельный выстрел лесника. Поймет ли когда-нибудь человек запутанную связь явлений здешней природы?
Во время ужина темнеет, и издалека доносится крик неведомого существа. Вероятно, птицы. Ее раздражает наш костер. Постепенно приближаясь, она громко проявляет свое возбужденное любопытство. Бросаемый ею в нашу сторону крик звучит как тревожный вопрос: что это? что это?
Получит ли птица удовлетворительный ответ? Вряд ли. И она не поймет связи между появлением человека и окружающей ее природой.
23. ТАИНСТВЕННАЯ ПТИЦА
24. МНОГОЛЮДНЫЙ ПОСЕЛОК В БЕЗЛЮДНЫХ ЛЕСАХ
Увы, я в такой happy end21 не верю. Половина влюбленных Томов наверняка не выдержат тысячемильной гонки сквозь канадские леса — дрогнут в пути, махнут рукой и вернутся без Лилиан. Такой писаный герой неминуемо должен был заблудиться и погибнуть глупой смертью, что, возможно, дало бы автору сюжет для драматического повествования, но весь happy end полетел бы к черту. А такое чтиво непременно должно заканчиваться благополучно — это главное. О драме повести и новеллы молчат: они не рассказывают, какое опустошение произвели в душе Тома чары леса.
А чары эти существуют и действуют. Решительно действуют. Я чувствую это на себе на третий день нашей поездки. Берега как будто те же, те же скалы, ели, та же поверхность воды, а все-таки что-то произошло. Это уже не привычные ландшафты. Порой кажется, что с берега исходит на нас таинственное излучение, что оно проникает в наши нервы и мозг, влияет на ход мыслей, вносит в кровь что-то то ли отравляющее, то ли живительное, во всяком случае что-то дурманящее.
Мы ритмично опускаем в воду весла, каноэ быстро продвигается вперед. Но иногда в душу закрадывается подозрение — иллюзия, почти осязаемая в своей настойчивости, — что мы стоим, а мимо нас движется берег, проносятся деревья, протоки: плывет весь мир.
Ритм весел дурманит: тысячи раз погружаем их в воду и тем же точным движением тысячи раз напрягаем мышцы. Тысячи раз глубоко вдыхаем в легкие воздух. В этом воздухе пьянящий кислород из леса и с реки. Может быть, отсюда исходит избыток сил и повышенная возбудимость? Иначе откуда у нас такое стремление к ссорам из-за пустяков?
А может быть, это обычная усталость, и потому я поддаюсь химерам? Часть ночи мы не спали: появились волки. Но ведь это факт, а не обман зрения, что в течение трех дней мы не видели ни одного человека! Поразительный факт…
И еще один факт: около нас взлетает цапля. В неторопливом полете пролетает над нашими головами; мы отчетливо видим каждое ее перо и каждый коготь. Машу рукой. Птица, очевидно, должна была тоже заметить нас. Несмотря на это, она отлетает не дальше чем на пятьдесят шагов, спокойно садится на камень и остается там, полная какой-то непонятной, необъяснимой беззаботности.
В ее безразличии, в непонимании грозящей опасности есть что-то неестественное: я чувствую себя как бы перенесенным в другой мир, в другое измерение. Это вызывает странные ассоциации.
— Смотрите, Станислав! — прорываюсь я законным восхищением. — Цапля не знает современного тиранозавра!
— Тиранозавра? — удивляется траппер. — Это еще что за бес?
Развеселившись, я сбиваюсь с ритма гребли и пропускаю несколько гребков.
— Тиранозавр — самый большой хищник, который когда-либо бродил по этой земле… Хотя нет, не самый большой! Этот современный, хо-хо, еще похуже, чем тот!.. Попросту — человек…
— Богохульство! — огорчается Станислав.
— А тот, древний, живший пятьдесят миллионов лет назад, был мерзким уродом, он принадлежал к господствовавшему тогда роду динозавров…
— Э… — с иронией роняет товарищ. — Пятьдесят миллионов лет? Мир не существует так давно…
Когда мы подплываем к цапле шагов на пятнадцать-двадцать, она взмывает лениво и, несколько раз взмахнув крыльями, опускается на болотистую полянку. Нет, она, конечно, еще не видела человека.
Вскоре большой ястреб-рыболов, именуемый здесь osprey, начинает кружить над нами в воздухе. Внезапно он падает как пуля и устремляется на нас. Что он, с ума сошел? Едва не касается наших голов, затем снова взмывает высоко в небо, чтобы через минуту возобновить оттуда атаку. Так бросается несколько раз. Видимо, принял нас за каких-то смирных зверей и не представляет себе, что ему грозит. Стало быть, и он не знает человека? В конце концов прекращает нападения, как раз вовремя: ему грозила гибель от нашего выстрела.
Озера, острова, заливы, новые озера, полуострова, поймы, необъятный хаос воды, земли, скал и леса.
Наши карты не очень точны. Когда около полудня мы входим в лабиринт озер, я теряю ориентировку: на нашем пути возникают три протоки, и я не знаю — какая нужна нам? В конце концов выбираем среднюю. Если верить карте, то на севере должно быть устье реки. Мы действительно находим устье, но скорее на северо-востоке. Значит, карта подвела.
Входим в эту реку. Жду, что русло ее вскоре свернет к северу, в нужном направлении. А оно не сворачивает. Проходим одну милю, вторую… Река незначительно поворачивает к востоку, потом даже к юго-востоку. Это немного странно. Вдруг Станислав перестает грести.
— Заблудились! — говорит он. — Нельзя продолжать дальше так кружить.
Смотрю еще раз на карту. Черт возьми! Мы действительно заблудились. Теперь я вижу это. Надо было выбрать не среднюю протоку, а ту что слева. Там выход на север. Как же получилось, что я не заметил этого раньше?.. А все этот остров! Мне стало стыдно перед самим собой и перед Станиславом.
Ведь я же умею читать карты! Сжился с ними с детства, полюбил их и по ним создавал свой мир. Не узнаю себя: что-то с полудня зачаровало меня… Это чары леса!
Теряем несколько часов. Возвращаемся и часов около пяти вечера останавливаемся на ночлег в месте, которое без преувеличения можно назвать райским уголком. Здесь так уютно и так приятно: озеро с холмистыми берегами, напротив — три маленьких, но высоких острова. И вид на залитые солнцем леса. И при этом очень тепло.
Перед заходом солнца я беру леску с никелированной блесной, сталкиваю каноэ в воду и выплываю на середину озера. За невероятно короткое время, всего за одиннадцать минут (я смотрю на часы), вылавливаю приличный запас рыбы на сегодняшний ужин. Пойманы три щуки, по одной для каждого из нас: для Станислава, для пса и для меня.
Возвращаюсь. Издалека вижу, как Станислав разжигает большой костер. Думаю о том, что человек очень сообразителен: он придумал для себя тысячи прекрасных вещей — вот хотя бы каноэ, ружье, блесну, леску, часы, — чтобы этими орудиями и своим острым умом покорить природу. Покорить? Человек едва касается ее поверхности, при всем этом он еще слеп и слаб, он неспособен проникнуть в то, что лежит глубже. А глубже заключена какая-то сила с совершенно фантастическими возможностями и тьмой контрастов: три щуки за одиннадцать минут — и безумие лесоруба с озера Сент-Джон; идиллия солнечных пейзажей, неожиданная буря на озере — и смертельный выстрел лесника. Поймет ли когда-нибудь человек запутанную связь явлений здешней природы?
Во время ужина темнеет, и издалека доносится крик неведомого существа. Вероятно, птицы. Ее раздражает наш костер. Постепенно приближаясь, она громко проявляет свое возбужденное любопытство. Бросаемый ею в нашу сторону крик звучит как тревожный вопрос: что это? что это?
Получит ли птица удовлетворительный ответ? Вряд ли. И она не поймет связи между появлением человека и окружающей ее природой.
23. ТАИНСТВЕННАЯ ПТИЦА
Несколько щук, пойманных два дня назад, к вечеру начали портиться. Я выбрасываю их на песок вблизи нашего лагеря. Станислав протестует и велит мне запрятать рыбу подальше в кусты, чтобы никто ее не видел.
— Почему? — спрашиваю я, удивленный.
Оказывается, нельзя зря растрачивать дары природы и без надобности ловить столько рыбы. За это полагается наказание. Здесь случайно могут проехать люди, увидят щук и по следам дознаются о нашем проступке даже через месяц.
— И дознаются, что это были именно мы?
— Да! Они узнают, что это были мы. Люди здесь по следам угадывают, кто, что и когда делал! — не без хвастовства говорит Станислав.
В общем я собираю щук и отношу их в глубь леса.
Как раз в это время, с наступлением ночи, вновь слышен голос таинственного существа. Сначала он звучит далеко — на той стороне озера. Потом крик слышен все более отчетливо. Приближается вдоль берега, по опушке леса. Раздается каждые несколько минут. Голос нетерпеливый, гневный и вместе с тем удивленный. Кажется, спрашивает нас: что это? что это?
— Что это за существо? — спрашиваю своего спутника.
Станислав поворачивает лицо от костра и долго вслушивается в темную ночь. Он не знает, что это такое, он слышит этот голос первый раз в жизни. Несколько часов назад Станислав язвил по поводу моей ошибки при чтении карты; теперь я сторицей плачу ему за это.
— Знание здешней природы — дело нелегкое. Не каждый способен овладеть им…
Отдыхаем после вкусного ужина. Лежим удобно на земле у костра. Земля сухая и не холодная. Я подбрасываю в огонь топливо.
Станислав снисходительно улыбается, нисколько не задетый:
— Посмеиваетесь надо мной, потому что я честен и не хочу обманывать вас…
— Ага.
— Согласитесь, что я вполне мог бы наговорить вам, что это нырок или еще какая-нибудь птица.
— Согласен.
— А зачем мне лгать? Я не знаю, какой там черт орет — и точка, чего тут много болтать…
Мы разбили лагерь на самой опушке, в нескольких шагах от берега озера. Темно, как в мешке. Луна еще не взошла над лесом.
В таком настроении, когда густой мрак отделяет нас от остального мира, а жизнь, кажется, существует только в узком круге вокруг костра, человек склонен к излияниям и охотно рассказывает.
— Жан Мартэн… — вспоминаю я. — Этот сразу все объяснил бы нам. Хотите послушать о нем?
И я рассказываю о величайшем лесном следопыте, о Жане Мартэне. Это был канадский француз, прославленный coureur des bois, траппер, о котором много говорится в старых хрониках. Любитель выпить, подраться и потанцевать, не очень религиозный, отличный рассказчик, веселый компаньон, бесстрашный спутник, но прежде всего сверхзнаток леса. В последнем он превосходил даже индейцев. Книг, шельма, читать не умел, зато вся природа была для него открытой книгой: читал в ней каждый след, даже самый неясный и запутанный. По тому, как звери ели, он узнавал — встречались ли они в этот день с человеком. С безошибочной точностью по вкусу мяса убитого зверя предсказывал погоду! По пению птиц Мартэн угадывал изменение температуры воздуха, и даже вид воды и деревьев говорил ему о многом. При всем этом он обладал таким острым глазом и такой твердой рукой, что, не целясь, попадал в бегущего оленя, летящую утку, в орла, падающего камнем на свою жертву. Ничто на земле не ускользало от его внимания. Ночью видел, как рысь.
Он пил за троих, но его здоровью это не вредило. Лишь в более позднем возрасте сдал. Сгубила его разгульная жизнь.
— Когда жил этот человек? — спрашивает Станислав.
— Около двухсот лет назад, когда Америка еще только начинала крепнуть и леса были мало исследованы… Теперь таких великолепных следопытов, пожалуй, уже нет.
— Есть! — возражает траппер тихим, как обычно, размеренным голосом. — Есть, но другого покроя.
Наваливает на костер большое бревно дерева cipro, сухое и почти белое. Пламя с новой силой взвивается к небу, искры вылетают, как рои шершней, дерево трещит, разбрасывая угольки. Когда огонь успокаивается, Станислав рассказывает следующее:
— Уже много лет в Канаде запрещено убивать бобров. Законы очень суровы: браконьеру — тюрьма, а тому, кто схватит преступника, — щедрая награда. В лесах около Манивоки один лесник случайно обнаружил место, где какой-то браконьер поймал бобра и содрал с него шкуру. К сожалению, невозможно было установить, кто убил бобра. Дело произошло за несколько недель до того, как было обнаружено, а за это время были и заморозки, и оттепели, и бури. Браконьер не оставил после себя никаких следов, за исключением полуобъеденного зверями трупа бобра, разбросанных остатков костра и пня дерева, срубленного на топливо. Лесник в течение часа обыскивал все вокруг, осматривал каждую пядь земли, исследовал каждую веточку, но тщетно. Браконьер был хитер: не оставил никаких следов, даже самой малой вещицы.
И, однако, через пять лет терпеливый лесник выследил виновного в двухстах милях отсюда, на озере Абитиби. И вовсе не случайно. В течение пяти лет он искал в лесу топор, который срубил на топливо дерево в том месте, где был убит бобр. По срезу пня удалось установить, что на лезвии топора была маленькая характерная зазубрина. Топор с зазубриной лесник нашел у озера Абитиби. Владелец топора признал себя виновным.
— Таких энергичных следопытов в Канаде много! — заканчивает Станислав свой рассказ.
Я слушаю его с интересом, хотя вот уже несколько минут мое внимание приковывает то, что происходит в темноте. После долгого перерыва снова отзывается таинственное создание, вопрошающее: что это? Крик его все приближается и с берега перебрасывается теперь на один из трех островов, возвышающихся на озере прямо напротив нашего лагеря.
— А ведь это действительно птица! — обрадовано говорю Станиславу.
Нам доставляет удовольствие приоткрыть хотя бы краешек тайны. Мы идем к берегу, чтобы лучше слышать. Но тогда птица как на зло смолкает. Возвращаемся к костру.
— Настойчивая и осторожная птица! — заявляет Станислав.
— Об осторожной лисе и настойчивом траппере рассказал мне старый Жагевич из Макеза, опытный охотник, у которого я недавно гостил, — говорю я товарищу. — Вот, послушайте.
Было это еще перед войной четырнадцатого года. Один француз, траппер из Ля-Тюка, однажды увидел издалека на снегу серебристую лису. Серебристые лисицы, как известно, ценились тогда очень высоко: шкурка стоила около 1500 долларов. При виде лисы сердце траппера забилось: он едва не спятил. Но как добыть шкурку? Он знал, что если неосторожно подойти к лисе и хоть раз вспугнуть ее — ценный зверь удерет за тридевять земель и скроется навсегда. В конце концов у траппера возник необычайный замысел: решил ни больше ни меньше, как приучить лису к себе. Проделал он это ловко. Идя за лисой след в след, он старался не слишком приближаться к ней, но все время показываться ей издали и также издали беспрестанно беспокоить ее. Вытерпел он многое: было холодно, а спать приходилось под открытым небом, но в течение семи дней он не спускал с лисы глаз и, словно пиявка, присосался к ее следу. Ничто не могло сбить его с тропы. Выдержал. На восьмой день уже смог приблизиться к лисе, выстрелил с расстояния в сорок шагов и добыл богатство…
Когда я перестаю говорить, Станислав недоверчиво смотрит мне в глаза. Его худое лицо вытягивается еще больше. Беспокойный взгляд полон сомнения.
— Кто это вам рассказывал?
— Старый Жакевич из Макеза, известный охотник.
— Все может быть… — бубнит под нос траппер, но произносит это с такой миной, будто я рассказываю ему сказки.
В эту минуту снова слышится голос таинственной птицы. Обрушивает на нас каскад своих «что это?» Вызывающе, настойчиво и совсем близко — с соседнего островка.
— А, черт возьми! — выходит из терпения Станислав. — Словно насмехается над нами… Что это может быть? Для нырка голос высоковат, для гуся — низковат, для совы — очень отрывист… Может быть, это какой-то редкий вид нырка?
— Или обычный нырок, но с деформированным клювом?
— И это возможно… — соглашается траппер. — Во всяком случае птица явно издевается над нами…
У меня не создается такого впечатления. Просто наш костер беспокоит ее и раздражает. Мы грубо вторглись сюда, нарушив тишину края. Не удивительно, что птица беспокоится.
Действительно, когда мы гасим костер и скрываемся в палатке, птица умолкает. Пожалуй, она сочла вопрос решенным и, вероятно, улетела. Ни в эту ночь, ни позже, мы уже не слышим ее.
Когда я засыпаю, мне кажется смешным, что неизвестная птица в течение целого вечера брала верх над двумя людьми. Двое взрослых, здоровых мужчин долго оставались под ее влиянием. Разве это не смешно? Мы были уверены, что крик птицы выражал нетерпеливый вопрос: что это? А на самом деле мы, люди, все время проявляли нетерпение и задавали тот же вопрос.
— Почему? — спрашиваю я, удивленный.
Оказывается, нельзя зря растрачивать дары природы и без надобности ловить столько рыбы. За это полагается наказание. Здесь случайно могут проехать люди, увидят щук и по следам дознаются о нашем проступке даже через месяц.
— И дознаются, что это были именно мы?
— Да! Они узнают, что это были мы. Люди здесь по следам угадывают, кто, что и когда делал! — не без хвастовства говорит Станислав.
В общем я собираю щук и отношу их в глубь леса.
Как раз в это время, с наступлением ночи, вновь слышен голос таинственного существа. Сначала он звучит далеко — на той стороне озера. Потом крик слышен все более отчетливо. Приближается вдоль берега, по опушке леса. Раздается каждые несколько минут. Голос нетерпеливый, гневный и вместе с тем удивленный. Кажется, спрашивает нас: что это? что это?
— Что это за существо? — спрашиваю своего спутника.
Станислав поворачивает лицо от костра и долго вслушивается в темную ночь. Он не знает, что это такое, он слышит этот голос первый раз в жизни. Несколько часов назад Станислав язвил по поводу моей ошибки при чтении карты; теперь я сторицей плачу ему за это.
— Знание здешней природы — дело нелегкое. Не каждый способен овладеть им…
Отдыхаем после вкусного ужина. Лежим удобно на земле у костра. Земля сухая и не холодная. Я подбрасываю в огонь топливо.
Станислав снисходительно улыбается, нисколько не задетый:
— Посмеиваетесь надо мной, потому что я честен и не хочу обманывать вас…
— Ага.
— Согласитесь, что я вполне мог бы наговорить вам, что это нырок или еще какая-нибудь птица.
— Согласен.
— А зачем мне лгать? Я не знаю, какой там черт орет — и точка, чего тут много болтать…
Мы разбили лагерь на самой опушке, в нескольких шагах от берега озера. Темно, как в мешке. Луна еще не взошла над лесом.
В таком настроении, когда густой мрак отделяет нас от остального мира, а жизнь, кажется, существует только в узком круге вокруг костра, человек склонен к излияниям и охотно рассказывает.
— Жан Мартэн… — вспоминаю я. — Этот сразу все объяснил бы нам. Хотите послушать о нем?
И я рассказываю о величайшем лесном следопыте, о Жане Мартэне. Это был канадский француз, прославленный coureur des bois, траппер, о котором много говорится в старых хрониках. Любитель выпить, подраться и потанцевать, не очень религиозный, отличный рассказчик, веселый компаньон, бесстрашный спутник, но прежде всего сверхзнаток леса. В последнем он превосходил даже индейцев. Книг, шельма, читать не умел, зато вся природа была для него открытой книгой: читал в ней каждый след, даже самый неясный и запутанный. По тому, как звери ели, он узнавал — встречались ли они в этот день с человеком. С безошибочной точностью по вкусу мяса убитого зверя предсказывал погоду! По пению птиц Мартэн угадывал изменение температуры воздуха, и даже вид воды и деревьев говорил ему о многом. При всем этом он обладал таким острым глазом и такой твердой рукой, что, не целясь, попадал в бегущего оленя, летящую утку, в орла, падающего камнем на свою жертву. Ничто на земле не ускользало от его внимания. Ночью видел, как рысь.
Он пил за троих, но его здоровью это не вредило. Лишь в более позднем возрасте сдал. Сгубила его разгульная жизнь.
— Когда жил этот человек? — спрашивает Станислав.
— Около двухсот лет назад, когда Америка еще только начинала крепнуть и леса были мало исследованы… Теперь таких великолепных следопытов, пожалуй, уже нет.
— Есть! — возражает траппер тихим, как обычно, размеренным голосом. — Есть, но другого покроя.
Наваливает на костер большое бревно дерева cipro, сухое и почти белое. Пламя с новой силой взвивается к небу, искры вылетают, как рои шершней, дерево трещит, разбрасывая угольки. Когда огонь успокаивается, Станислав рассказывает следующее:
— Уже много лет в Канаде запрещено убивать бобров. Законы очень суровы: браконьеру — тюрьма, а тому, кто схватит преступника, — щедрая награда. В лесах около Манивоки один лесник случайно обнаружил место, где какой-то браконьер поймал бобра и содрал с него шкуру. К сожалению, невозможно было установить, кто убил бобра. Дело произошло за несколько недель до того, как было обнаружено, а за это время были и заморозки, и оттепели, и бури. Браконьер не оставил после себя никаких следов, за исключением полуобъеденного зверями трупа бобра, разбросанных остатков костра и пня дерева, срубленного на топливо. Лесник в течение часа обыскивал все вокруг, осматривал каждую пядь земли, исследовал каждую веточку, но тщетно. Браконьер был хитер: не оставил никаких следов, даже самой малой вещицы.
И, однако, через пять лет терпеливый лесник выследил виновного в двухстах милях отсюда, на озере Абитиби. И вовсе не случайно. В течение пяти лет он искал в лесу топор, который срубил на топливо дерево в том месте, где был убит бобр. По срезу пня удалось установить, что на лезвии топора была маленькая характерная зазубрина. Топор с зазубриной лесник нашел у озера Абитиби. Владелец топора признал себя виновным.
— Таких энергичных следопытов в Канаде много! — заканчивает Станислав свой рассказ.
Я слушаю его с интересом, хотя вот уже несколько минут мое внимание приковывает то, что происходит в темноте. После долгого перерыва снова отзывается таинственное создание, вопрошающее: что это? Крик его все приближается и с берега перебрасывается теперь на один из трех островов, возвышающихся на озере прямо напротив нашего лагеря.
— А ведь это действительно птица! — обрадовано говорю Станиславу.
Нам доставляет удовольствие приоткрыть хотя бы краешек тайны. Мы идем к берегу, чтобы лучше слышать. Но тогда птица как на зло смолкает. Возвращаемся к костру.
— Настойчивая и осторожная птица! — заявляет Станислав.
— Об осторожной лисе и настойчивом траппере рассказал мне старый Жагевич из Макеза, опытный охотник, у которого я недавно гостил, — говорю я товарищу. — Вот, послушайте.
Было это еще перед войной четырнадцатого года. Один француз, траппер из Ля-Тюка, однажды увидел издалека на снегу серебристую лису. Серебристые лисицы, как известно, ценились тогда очень высоко: шкурка стоила около 1500 долларов. При виде лисы сердце траппера забилось: он едва не спятил. Но как добыть шкурку? Он знал, что если неосторожно подойти к лисе и хоть раз вспугнуть ее — ценный зверь удерет за тридевять земель и скроется навсегда. В конце концов у траппера возник необычайный замысел: решил ни больше ни меньше, как приучить лису к себе. Проделал он это ловко. Идя за лисой след в след, он старался не слишком приближаться к ней, но все время показываться ей издали и также издали беспрестанно беспокоить ее. Вытерпел он многое: было холодно, а спать приходилось под открытым небом, но в течение семи дней он не спускал с лисы глаз и, словно пиявка, присосался к ее следу. Ничто не могло сбить его с тропы. Выдержал. На восьмой день уже смог приблизиться к лисе, выстрелил с расстояния в сорок шагов и добыл богатство…
Когда я перестаю говорить, Станислав недоверчиво смотрит мне в глаза. Его худое лицо вытягивается еще больше. Беспокойный взгляд полон сомнения.
— Кто это вам рассказывал?
— Старый Жакевич из Макеза, известный охотник.
— Все может быть… — бубнит под нос траппер, но произносит это с такой миной, будто я рассказываю ему сказки.
В эту минуту снова слышится голос таинственной птицы. Обрушивает на нас каскад своих «что это?» Вызывающе, настойчиво и совсем близко — с соседнего островка.
— А, черт возьми! — выходит из терпения Станислав. — Словно насмехается над нами… Что это может быть? Для нырка голос высоковат, для гуся — низковат, для совы — очень отрывист… Может быть, это какой-то редкий вид нырка?
— Или обычный нырок, но с деформированным клювом?
— И это возможно… — соглашается траппер. — Во всяком случае птица явно издевается над нами…
У меня не создается такого впечатления. Просто наш костер беспокоит ее и раздражает. Мы грубо вторглись сюда, нарушив тишину края. Не удивительно, что птица беспокоится.
Действительно, когда мы гасим костер и скрываемся в палатке, птица умолкает. Пожалуй, она сочла вопрос решенным и, вероятно, улетела. Ни в эту ночь, ни позже, мы уже не слышим ее.
Когда я засыпаю, мне кажется смешным, что неизвестная птица в течение целого вечера брала верх над двумя людьми. Двое взрослых, здоровых мужчин долго оставались под ее влиянием. Разве это не смешно? Мы были уверены, что крик птицы выражал нетерпеливый вопрос: что это? А на самом деле мы, люди, все время проявляли нетерпение и задавали тот же вопрос.
24. МНОГОЛЮДНЫЙ ПОСЕЛОК В БЕЗЛЮДНЫХ ЛЕСАХ
Вот уже четыре дня мы плывем на север. Последний раз видели людей на станции Оскеланео. По пути их вообще не было, и мы едва не забыли, как они выглядят. Здесь легко отвыкнуть от человека!
Зато мы знаем, как выглядит зарево лесного пожара и как воют волки по ночам. Знаем также, что в пути нас хотела облить злобная вонючка и что это ей не удалось, что нас хотела напугать таинственная птица, но и ей это не удалось. Мы полюбили смолистый запах леса. Нам нравится сон на каменных плитах. Палатка прочная, дни погожие. Мы любим наши весла, рассекаем воду прозрачных, как хрусталь, озер, мышцы наши полны живительной силы. Нас опалило солнце, мы стали дикарями и огромными глотками пьем нетронутую первозданность природы. Нам хорошо от этого пьянства. Даже стыдно, что мы везем с собой купленные в городе запасы продовольствия и консервы. Цивилизация осталась позади. Кругом неукротимые дебри, а в центре их находимся мы, три дружных спутника: Станислав, собака и я.
На четвертый день утром я напоминаю Станиславу:
— Сегодня мы увидим людей!
Это звучит неправдоподобно, а все же мы увидим человека на северном берегу озера Обижуан. На карте помечена там маленькая точка с надписью: «Н. В. С.22 Post». Это значит — фактория знаменитой «Компании Гудзонова залива». А поскольку мы веселы и можем фантазировать как хотим, то я представляю себе, будто агент этой компании плечистый мужчина с угрюмым, бородатым лицом и душой младенца. Как в канадских романах. Он приветствует нас, словно посланцев с неба, — этот «сторож маяка» 23 в канадском издании — и радуется тому, что после многих недель одиночества увидел белых людей.
А может быть, рядом с одиноким стариком его дочь, как это показывают в фильмах? Очаровательная дикая девушка в бриджах, воспитанная в глуши и мечтающая о большом приключении?.. Вполне возможно. Стоит побриться.
На станции Оскеланео нам сообщили, что вблизи Обижуана кочуют индейцы — охотники и что там много лосей. Посмотрим. Пока что их не было. Мы видели только старые следы.
Около полудня мы выплываем на озеро Обижуан и сразу перестаем грести. На северном берегу озера, удаленном от нас километров на пять, вместо одинокой хижины агента мы видим настоящий поселок. Несколько десятков домов стоит вдоль берега и в глубине; приличные деревянные дома с окнами и дверями. Среди них высокая белая церковь. Словом — большой поселок. Мы потрясены. Откуда здесь, после стольких дней полнейшего безлюдья, вдруг оказался такой человечий муравейник? В течение четырех дней мы беспрерывно видели только зелень, и солнце палило наши головы. Казалось, что на севере мы не обнаружим уже ни одного скопления людей. Может быть, обман чувств?
Я смотрю в бинокль, вижу поселок, а в нем — взрослых и детей, но все еще не хочу поверить себе. А верить надо — это поселок. Карты надули нас. Реальная жизнь смешалась здесь со сценой из какой-то эксцентричной оперетки и сыграла с нами замечательную шутку. Это похоже на возникновение сказочного замка: в безлюдных дебрях — большой, многолюдный поселок.
После четырех дней пути, опьяненные озоном, полюбившие одиночество, устремившиеся к северу, мы неожиданно наталкиваемся на цивилизацию. А чтобы потрясение было еще сильнее, оперетка не заканчивается одной этой сценой. Чудес этого дня оказывается больше.
— Пуф-пуф-пуф-пуф! — Неожиданный шум разрывает тишину озера. Моторка. Вернее, каноэ с навесным мотором. Выходит из какой-то протоки и направляется к поселку. А кто за рулем? Эй, Станислав, кто это там сидит? Индеец! Краснокожий спортсмен с достоинством держит руль и, обходя нас со скоростью двадцать километров в час (а мы делаем только четыре), покровительственно, но вежливо машет нам рукой. Я кричу ему: чья это моторка?
— Моя собственная! — объясняет жестом. Оказывается, он совсем не умеет говорить по-английски, и знает лишь несколько французских слов. Впрочем, нам вообще трудно объясняться. Индеец сильно обгоняет нас и не собирается умерять свой разгон.
Неподалеку от поселка нас обгоняет вторая моторка. И снова ее ведет какой-то индеец. Здесь, наверное, такой обычай: индейцы ездят с мотором, а белые — на веслах.
Причаливаем. Гурьба детей обступает нас и рассматривает с доброжелательным любопытством. Одни индейские ребятишки. Они не проявляют ни малейшей боязни. Щебечут на своем языке, а нам на ломаном французском объясняют, где находится агент компании. В большом зеленом доме. Провожают нас туда. Мы начинаем понимать: Обижуан — это индейское поселение.
От берега озера к дому агента ведет «шедевр цивилизации»: деревянный тротуар, построенный из пригнанных досок, — прямой, как стрела, гладкий, как стол. Вступаем на него, как на святыню. Четыре дня мы выворачивали ноги на камнях, колодах и корнях. Теперь, ступая по тротуару, мы чувствуем себя на седьмом небе.
Только пес, мой приятель, не доверяет благам цивилизации: идет рядом с тротуаром, по матушке-земле, по бурьяну и камням.
Проходя мимо первого дома, я останавливаюсь как вкопанный. В доме какой-то чудесный оркестр играет Грига. Хватающая за сердце мелодия из «Пера Понта», полная великой радости бытия, ударяет меня, лесного бродягу, как обух.
Мои уши еще полны нечленораздельных звуков воды, леса и ветра, а тут вдруг Григ во всем великолепии!
— Радио! — лаконично разъясняют вежливые дети, видя мое изумление, и спокойно провожают дальше.
А вот и дом агента. Его store — пакгауз — находится немного дальше. Идем туда.
— Хелло, где мистер Френкленд? — спрашиваю нескольких ничем не занятых мужчин, находящихся в пакгаузе.
Это все индейцы. Среди них только один белый, очень молодой человек. Это и есть мистер Френкленд, агент «Компании Гудзонова залива».
Обманул все мои «романические» надежды. Нет ни бороды, ни угрюмого лица. Одет по-городскому, чисто выбрит, ясный взгляд, предупредителен, мил, хорошо воспитан. Совсем не лесной человек. Двадцатитрехлетний канадец. Тип обычный: таких в Северной Америке миллион, но ни одного такого нет в ка — надских повестях.
Он читает мои рекомендательные письма. Очень рад, приглашает к себе, угощает. Все будет all right24. Завтра даст нам проводника и отправит за лосями. Разумеется, на моторке. А теперь можно пойти домой, перекусить.
В это время в пакгауз входит дама. Единственная в Обижуане представительница белой расы, француженка, учительница индейской школы. Прощай, чарующий кино-сон о дикой молодой девушке: учительнице лет пятьдесят. Она по-матерински мила, очаровывает нас радушием, в чем ей помогает Френкленд. Мне очень стыдно: среди всех присутствующих обижуанских граждан, не исключая индейцев, мы, двое пришельцев, одеты хуже всех. Оборванцы среди франтов. Мои брюки, разодранные в неприличном месте, выглядят скверно.
К счастью, внимание всех нас отвлекает сильный рокот снаружи. Это делает посадку в Обижуане гидроплан. Летчик в рупор кричит Френкленду:
— Хелло, Джек, есть новости?
— Нет! — отвечает наш хозяин. — Только какой-то охотник приехал из Польши…
На эту новость летчик небрежно машет рукой (не знаю, почему) и дает полный газ. Гидроплан поднимается в воздух. Летит на север. Стальной почтовый голубь, проводник цивилизации; это он, вероятно, привозит индейцам навесные моторы для каноэ.
— Прилетает каждый день! — говорит агент и приглашает к себе в дом.
В этот день мы ужинаем в прекрасном настроении. Все кажется нам необычным: кресла, в которых сидим, иллюстрированные журналы, которые просматриваем, обои. На стене висит и смотрит на нас портрет короля Георга, господина в безупречном мундире.
Френкленд-приятный юноша. Он интересно рассказывает о Лондоне, в котором побывал. Я рассказываю об Амазонке. Нам подыгрывает музыка из Монреаля. Сто с лишним книжек в библиотеке Френкленда манят, как видение из другого мира. Мы сидим за настоящим столом.
Я достаю из чемодана бутылку нашей «особой», привезенной из Польши, и мы пьянеем с первой же рюмки. Наш взор затуманивается. На дворе темнеет, срывается ветер. На озере волны с шумом бьют о берег. Френкленд заявляет, что мы завтра не поедем.
Зато мы знаем, как выглядит зарево лесного пожара и как воют волки по ночам. Знаем также, что в пути нас хотела облить злобная вонючка и что это ей не удалось, что нас хотела напугать таинственная птица, но и ей это не удалось. Мы полюбили смолистый запах леса. Нам нравится сон на каменных плитах. Палатка прочная, дни погожие. Мы любим наши весла, рассекаем воду прозрачных, как хрусталь, озер, мышцы наши полны живительной силы. Нас опалило солнце, мы стали дикарями и огромными глотками пьем нетронутую первозданность природы. Нам хорошо от этого пьянства. Даже стыдно, что мы везем с собой купленные в городе запасы продовольствия и консервы. Цивилизация осталась позади. Кругом неукротимые дебри, а в центре их находимся мы, три дружных спутника: Станислав, собака и я.
На четвертый день утром я напоминаю Станиславу:
— Сегодня мы увидим людей!
Это звучит неправдоподобно, а все же мы увидим человека на северном берегу озера Обижуан. На карте помечена там маленькая точка с надписью: «Н. В. С.22 Post». Это значит — фактория знаменитой «Компании Гудзонова залива». А поскольку мы веселы и можем фантазировать как хотим, то я представляю себе, будто агент этой компании плечистый мужчина с угрюмым, бородатым лицом и душой младенца. Как в канадских романах. Он приветствует нас, словно посланцев с неба, — этот «сторож маяка» 23 в канадском издании — и радуется тому, что после многих недель одиночества увидел белых людей.
А может быть, рядом с одиноким стариком его дочь, как это показывают в фильмах? Очаровательная дикая девушка в бриджах, воспитанная в глуши и мечтающая о большом приключении?.. Вполне возможно. Стоит побриться.
На станции Оскеланео нам сообщили, что вблизи Обижуана кочуют индейцы — охотники и что там много лосей. Посмотрим. Пока что их не было. Мы видели только старые следы.
Около полудня мы выплываем на озеро Обижуан и сразу перестаем грести. На северном берегу озера, удаленном от нас километров на пять, вместо одинокой хижины агента мы видим настоящий поселок. Несколько десятков домов стоит вдоль берега и в глубине; приличные деревянные дома с окнами и дверями. Среди них высокая белая церковь. Словом — большой поселок. Мы потрясены. Откуда здесь, после стольких дней полнейшего безлюдья, вдруг оказался такой человечий муравейник? В течение четырех дней мы беспрерывно видели только зелень, и солнце палило наши головы. Казалось, что на севере мы не обнаружим уже ни одного скопления людей. Может быть, обман чувств?
Я смотрю в бинокль, вижу поселок, а в нем — взрослых и детей, но все еще не хочу поверить себе. А верить надо — это поселок. Карты надули нас. Реальная жизнь смешалась здесь со сценой из какой-то эксцентричной оперетки и сыграла с нами замечательную шутку. Это похоже на возникновение сказочного замка: в безлюдных дебрях — большой, многолюдный поселок.
После четырех дней пути, опьяненные озоном, полюбившие одиночество, устремившиеся к северу, мы неожиданно наталкиваемся на цивилизацию. А чтобы потрясение было еще сильнее, оперетка не заканчивается одной этой сценой. Чудес этого дня оказывается больше.
— Пуф-пуф-пуф-пуф! — Неожиданный шум разрывает тишину озера. Моторка. Вернее, каноэ с навесным мотором. Выходит из какой-то протоки и направляется к поселку. А кто за рулем? Эй, Станислав, кто это там сидит? Индеец! Краснокожий спортсмен с достоинством держит руль и, обходя нас со скоростью двадцать километров в час (а мы делаем только четыре), покровительственно, но вежливо машет нам рукой. Я кричу ему: чья это моторка?
— Моя собственная! — объясняет жестом. Оказывается, он совсем не умеет говорить по-английски, и знает лишь несколько французских слов. Впрочем, нам вообще трудно объясняться. Индеец сильно обгоняет нас и не собирается умерять свой разгон.
Неподалеку от поселка нас обгоняет вторая моторка. И снова ее ведет какой-то индеец. Здесь, наверное, такой обычай: индейцы ездят с мотором, а белые — на веслах.
Причаливаем. Гурьба детей обступает нас и рассматривает с доброжелательным любопытством. Одни индейские ребятишки. Они не проявляют ни малейшей боязни. Щебечут на своем языке, а нам на ломаном французском объясняют, где находится агент компании. В большом зеленом доме. Провожают нас туда. Мы начинаем понимать: Обижуан — это индейское поселение.
От берега озера к дому агента ведет «шедевр цивилизации»: деревянный тротуар, построенный из пригнанных досок, — прямой, как стрела, гладкий, как стол. Вступаем на него, как на святыню. Четыре дня мы выворачивали ноги на камнях, колодах и корнях. Теперь, ступая по тротуару, мы чувствуем себя на седьмом небе.
Только пес, мой приятель, не доверяет благам цивилизации: идет рядом с тротуаром, по матушке-земле, по бурьяну и камням.
Проходя мимо первого дома, я останавливаюсь как вкопанный. В доме какой-то чудесный оркестр играет Грига. Хватающая за сердце мелодия из «Пера Понта», полная великой радости бытия, ударяет меня, лесного бродягу, как обух.
Мои уши еще полны нечленораздельных звуков воды, леса и ветра, а тут вдруг Григ во всем великолепии!
— Радио! — лаконично разъясняют вежливые дети, видя мое изумление, и спокойно провожают дальше.
А вот и дом агента. Его store — пакгауз — находится немного дальше. Идем туда.
— Хелло, где мистер Френкленд? — спрашиваю нескольких ничем не занятых мужчин, находящихся в пакгаузе.
Это все индейцы. Среди них только один белый, очень молодой человек. Это и есть мистер Френкленд, агент «Компании Гудзонова залива».
Обманул все мои «романические» надежды. Нет ни бороды, ни угрюмого лица. Одет по-городскому, чисто выбрит, ясный взгляд, предупредителен, мил, хорошо воспитан. Совсем не лесной человек. Двадцатитрехлетний канадец. Тип обычный: таких в Северной Америке миллион, но ни одного такого нет в ка — надских повестях.
Он читает мои рекомендательные письма. Очень рад, приглашает к себе, угощает. Все будет all right24. Завтра даст нам проводника и отправит за лосями. Разумеется, на моторке. А теперь можно пойти домой, перекусить.
В это время в пакгауз входит дама. Единственная в Обижуане представительница белой расы, француженка, учительница индейской школы. Прощай, чарующий кино-сон о дикой молодой девушке: учительнице лет пятьдесят. Она по-матерински мила, очаровывает нас радушием, в чем ей помогает Френкленд. Мне очень стыдно: среди всех присутствующих обижуанских граждан, не исключая индейцев, мы, двое пришельцев, одеты хуже всех. Оборванцы среди франтов. Мои брюки, разодранные в неприличном месте, выглядят скверно.
К счастью, внимание всех нас отвлекает сильный рокот снаружи. Это делает посадку в Обижуане гидроплан. Летчик в рупор кричит Френкленду:
— Хелло, Джек, есть новости?
— Нет! — отвечает наш хозяин. — Только какой-то охотник приехал из Польши…
На эту новость летчик небрежно машет рукой (не знаю, почему) и дает полный газ. Гидроплан поднимается в воздух. Летит на север. Стальной почтовый голубь, проводник цивилизации; это он, вероятно, привозит индейцам навесные моторы для каноэ.
— Прилетает каждый день! — говорит агент и приглашает к себе в дом.
В этот день мы ужинаем в прекрасном настроении. Все кажется нам необычным: кресла, в которых сидим, иллюстрированные журналы, которые просматриваем, обои. На стене висит и смотрит на нас портрет короля Георга, господина в безупречном мундире.
Френкленд-приятный юноша. Он интересно рассказывает о Лондоне, в котором побывал. Я рассказываю об Амазонке. Нам подыгрывает музыка из Монреаля. Сто с лишним книжек в библиотеке Френкленда манят, как видение из другого мира. Мы сидим за настоящим столом.
Я достаю из чемодана бутылку нашей «особой», привезенной из Польши, и мы пьянеем с первой же рюмки. Наш взор затуманивается. На дворе темнеет, срывается ветер. На озере волны с шумом бьют о берег. Френкленд заявляет, что мы завтра не поедем.