Уж, кажется, может ли быть интереснее сюжет короткой карьеры! Нет, жизнь уготовила еще один поворот. После чемпионата 1983 года Якубик решил больше не играть и вернулся в Москву. Следующей весной, по привычке, ходил тренироваться в родной клуб и, почувствовав, что силы есть, предложил свои услуги. Динамовцы подумали и отказались: возраст не тот. А тут не заладилось у «Пахтакора», и вспомнили о Якубике. И он снова, в третий раз, полетел в Ташкент. И словно это было нарочно придумано – Якубик вышел на поле в матче против «Динамо». Три мяча он забил в тот вечер, и «Пахтакор» отпраздновал победу.
Так распорядилась Якубиком судьба. За место в строю, отданное ему с полным доверием, он расплатился многими голами, которые позволили «Пахтакору» встать на ноги после трех льготных сезонов.
ДАВИД КИПИАНИ
ОЛЕГ БЛОХИН
Так распорядилась Якубиком судьба. За место в строю, отданное ему с полным доверием, он расплатился многими голами, которые позволили «Пахтакору» встать на ноги после трех льготных сезонов.
ДАВИД КИПИАНИ
Когда в декабре семьдесят седьмого журналисты выбрали Кипиани лучшим футболистом года, они не знали, что год спустя он получит золотую медаль чемпиона страны, еще через год вместе со своим тбилисским «Динамо» выиграет Кубок СССР, а весной восемьдесят первого – европейский Кубок кубков. Что ни говорите, регалии имеют над нами власть, в этом же предпочтении они не утяжелили чашу весов избранника. Выходит, все решило его бросавшееся в глаза искусство? Да, это так. И не оно одно.
Сезон семьдесят седьмого оставил о себе недобрую, тревожную память. Это тогда наша высшая лига погрязла в мелкотравчатых расчетах, чуть не половина матчей закончилась вничью. Среди тренеров объявились «теоретики-модернисты», бесстыдно высмеивавшие тех, кто пытался говорить о футболе как об игре красивой, увлекательной, имеющей обязанности перед аудиторией. В тот момент еще не пробил час «Спартака» и минского «Динамо» – они находились за пределами высшей лиги, и неизвестно было, на что надеяться.
Тбилисское «Динамо» оставалось островком футбольной игры, подобием заповедника, и к нему с надеждой обращались взоры. А в этой команде, ну совсем как сошедший со страниц Красной книги, возвышался человек, всем на удивление верный идеалам футбола, не желавший считаться с тем, что творится вокруг, игравший как ему подсказывало сердце. Голоса журналистов и были ему наградой за прекрасное чудачество. Тот референдум выбрал игрока и выбрал футбол, угодный людям.
Кипиани начал левым крайним нападения, находясь под влиянием своего предшественника Михаила Месхи, обожаемого тбилисским стадионом. Нелегко ему было выдерживать невольный конкурс.
Но вскоре футболу были предложены новые пьесы. Голландец Круифф со своей внешне вольной, но внутренне обоснованной и строгой игрой возбудил у многих желание ему следовать. Только оказалось, что его «монолог» мало кому по плечу. Передвижение по всему полю лишь наружная примета, суть была в удивительном понимании игроком всего происходящего и умении сделать все, что необходимо. Я видел Круиффа в нескольких матчах чемпионата мира 1974 года в ФРГ когда он был уже знаменит. На первый взгляд он вел себя как ему было угодно – появлялся то в обороне, то в середине, то на передовой. И даже возникал вопрос: «А каково партнерам, не путает ли он их?» Вопрос быстро уходил за ненадобностью. Круифф настолько верно чувствовал командные задачи, что всегда оказывался там, где нужно, и партнерам не было нужды вертеть головой, чтобы его отыскать. Он был замешан во всех стоящих эпизодах, одни предвосхищал, другие создавал. Футбол был для него игрой мысли, а быстрота ног и покорность мяча его словно бы и не заботили, да и мы, зрители, разве что уходя с матча, вдруг вспоминали, как он легко движется, как безукоризненно, невидимо техничен.
Кипиани оказался из тех немногих не только в нашем, а и в мировом футболе, кто сумел предложить собственный вариант «монолога». Точные повторы в таких случаях не то чтобы невозможны – они сковывают, оборачиваются школярством, а то и карикатурой. Игрок широкого профиля – назовем это так – был вытребован, вызван на поле вновь открытыми возможностями футбола, стал приметой команд высокого класса. Кипиани не подражал, он самостоятельно пришел к мысли, что способен осовременить, обогатить, двинуть вперед игру своего клуба.
Его исходной позицией стала середина поля. А можно сказать, что и все поле. Голы, им забитые, не оставляют сомнений в том, какой он был форвард. Его репутация ведущего игру диспетчера могла поспорить с репутацией форварда. А как он сновал возле своих ворот, если команде приходилось туго! Когда речь идет об игроке подобного образа действий, едва ли возможно выделять те или иные его качества. И все же, когда я мысленно представляю себе играющего Кипиани, то вижу, как он делает длинную передачу.
Длинная передача – это повеление игре перемениться, перестроиться, приказ разума. Дело зашло в тупик на левой стороне, мяч безысходно крутится, буксует в толчее, и тут кто-то решительно посылает его на правую сторону, – оказывается, там есть кому его подхватить, и атака из бестолковой и тесной вмиг превращается в свободную и опасную. Это всегда красиво и умно. Но такая передача не всем доступна не только по техническим причинам – она требует смелости, футболист должен презреть возможность ошибки, которую ему потом припомнят. Ошибался ли он? Конечно, но об этом не вспоминается. Уверен, что его партнеры, Рамаз Шенгелия, Владимир Гуцаев, Виталий Дараселия, помимо длинных передач Кипиани игры себе не мыслили – к хорошему ведь быстро привыкаешь! Так был создан рисунок, которому повиновалось тбилисское «Динамо», рисунок, позволивший команде несколько лет подряд славиться на европейской арене. Мне кажется, что в искусстве длинных передач Кипиани не имел себе равных не только в нашем футболе.
Играл ли Кипиани в сборной страны? Заглянув в справочник, мы обязаны ответить положительно. Если же довериться ощущению, тянет сказать, что не играл. Его появления в сборной были отрывочными, разрозненными, тренеры включали его в состав, словно идя на уступку. Он не был там основным, постоянным игроком, как Блохин, Чивадзе, Дасаев, Демьяненко, а в прошлом Шестернев, Воронин, Хурцилава, Иванов, Нетто, Яшин. Во времена Кипиани сборную формировали исходя из срочной, турнирной злобы дня, а не из интересов игры. Этот подход был практичным, до поры до времени гарантировал сносные результаты – не зря наша сборная приобрела репутацию крайне редко проигрывающей. Однако игровой аскетизм рано или поздно себя разоблачал и, как правило, в самые кульминационные моменты не позволял сборной ни подняться высоко, ни зарекомендовать себя играющей оригинально, как это удалось, например, французской команде на чемпионате мира в Испании.
В прежние годы, если у тренера сильной, классной команды спросишь: «А почему у вас играет такой-то? Он же хуже остальных!» – обычно следовал ответ: «Да, но должен же кто-то бегать…» Сейчас картина обратная. Глядя на ловкого искусника, так и подмывает справиться: «Как он к вам попал?» И тренер, если ему хватит мужества, обязан сознаться: «Что поделаешь, кто-то должен же играть…» А можно обойтись и совсем без искусников – их ведь обуревают непонятные, опасные фантазии, тогда как если всем вести себя «попроще», «построже» и отработать положенное, то ничья уж точно будет в кармане.
Тбилисское «Динамо» крепло, поднималось и взорлило наконец, явив в своей судьбе самое прекрасное, что существует в футболе: единство игры и достижений. Этому взлету Кипиани отдал всего себя, пройдя весь путь от начала до конца. Его последний сезон стал и последним сезоном команды, круто, точно она была сбита на лету, спикировавшей в полосу кризиса.
Играя, Кипиани исподволь готовился стать тренером: приглядывался, записывал, размышлял, занимался самовоспитанием, учась хладнокровию, чтобы голова всегда оставалась ясной. Помня, как играл Кипиани, нетрудно представить, о какой команде он мечтает. Ему и поручили тбилисское «Динамо» в трудное время. Но это следующая страница, она открыта, озаглавлена и еще бела…
Сезон семьдесят седьмого оставил о себе недобрую, тревожную память. Это тогда наша высшая лига погрязла в мелкотравчатых расчетах, чуть не половина матчей закончилась вничью. Среди тренеров объявились «теоретики-модернисты», бесстыдно высмеивавшие тех, кто пытался говорить о футболе как об игре красивой, увлекательной, имеющей обязанности перед аудиторией. В тот момент еще не пробил час «Спартака» и минского «Динамо» – они находились за пределами высшей лиги, и неизвестно было, на что надеяться.
Тбилисское «Динамо» оставалось островком футбольной игры, подобием заповедника, и к нему с надеждой обращались взоры. А в этой команде, ну совсем как сошедший со страниц Красной книги, возвышался человек, всем на удивление верный идеалам футбола, не желавший считаться с тем, что творится вокруг, игравший как ему подсказывало сердце. Голоса журналистов и были ему наградой за прекрасное чудачество. Тот референдум выбрал игрока и выбрал футбол, угодный людям.
Кипиани начал левым крайним нападения, находясь под влиянием своего предшественника Михаила Месхи, обожаемого тбилисским стадионом. Нелегко ему было выдерживать невольный конкурс.
Но вскоре футболу были предложены новые пьесы. Голландец Круифф со своей внешне вольной, но внутренне обоснованной и строгой игрой возбудил у многих желание ему следовать. Только оказалось, что его «монолог» мало кому по плечу. Передвижение по всему полю лишь наружная примета, суть была в удивительном понимании игроком всего происходящего и умении сделать все, что необходимо. Я видел Круиффа в нескольких матчах чемпионата мира 1974 года в ФРГ когда он был уже знаменит. На первый взгляд он вел себя как ему было угодно – появлялся то в обороне, то в середине, то на передовой. И даже возникал вопрос: «А каково партнерам, не путает ли он их?» Вопрос быстро уходил за ненадобностью. Круифф настолько верно чувствовал командные задачи, что всегда оказывался там, где нужно, и партнерам не было нужды вертеть головой, чтобы его отыскать. Он был замешан во всех стоящих эпизодах, одни предвосхищал, другие создавал. Футбол был для него игрой мысли, а быстрота ног и покорность мяча его словно бы и не заботили, да и мы, зрители, разве что уходя с матча, вдруг вспоминали, как он легко движется, как безукоризненно, невидимо техничен.
Кипиани оказался из тех немногих не только в нашем, а и в мировом футболе, кто сумел предложить собственный вариант «монолога». Точные повторы в таких случаях не то чтобы невозможны – они сковывают, оборачиваются школярством, а то и карикатурой. Игрок широкого профиля – назовем это так – был вытребован, вызван на поле вновь открытыми возможностями футбола, стал приметой команд высокого класса. Кипиани не подражал, он самостоятельно пришел к мысли, что способен осовременить, обогатить, двинуть вперед игру своего клуба.
Его исходной позицией стала середина поля. А можно сказать, что и все поле. Голы, им забитые, не оставляют сомнений в том, какой он был форвард. Его репутация ведущего игру диспетчера могла поспорить с репутацией форварда. А как он сновал возле своих ворот, если команде приходилось туго! Когда речь идет об игроке подобного образа действий, едва ли возможно выделять те или иные его качества. И все же, когда я мысленно представляю себе играющего Кипиани, то вижу, как он делает длинную передачу.
Длинная передача – это повеление игре перемениться, перестроиться, приказ разума. Дело зашло в тупик на левой стороне, мяч безысходно крутится, буксует в толчее, и тут кто-то решительно посылает его на правую сторону, – оказывается, там есть кому его подхватить, и атака из бестолковой и тесной вмиг превращается в свободную и опасную. Это всегда красиво и умно. Но такая передача не всем доступна не только по техническим причинам – она требует смелости, футболист должен презреть возможность ошибки, которую ему потом припомнят. Ошибался ли он? Конечно, но об этом не вспоминается. Уверен, что его партнеры, Рамаз Шенгелия, Владимир Гуцаев, Виталий Дараселия, помимо длинных передач Кипиани игры себе не мыслили – к хорошему ведь быстро привыкаешь! Так был создан рисунок, которому повиновалось тбилисское «Динамо», рисунок, позволивший команде несколько лет подряд славиться на европейской арене. Мне кажется, что в искусстве длинных передач Кипиани не имел себе равных не только в нашем футболе.
Играл ли Кипиани в сборной страны? Заглянув в справочник, мы обязаны ответить положительно. Если же довериться ощущению, тянет сказать, что не играл. Его появления в сборной были отрывочными, разрозненными, тренеры включали его в состав, словно идя на уступку. Он не был там основным, постоянным игроком, как Блохин, Чивадзе, Дасаев, Демьяненко, а в прошлом Шестернев, Воронин, Хурцилава, Иванов, Нетто, Яшин. Во времена Кипиани сборную формировали исходя из срочной, турнирной злобы дня, а не из интересов игры. Этот подход был практичным, до поры до времени гарантировал сносные результаты – не зря наша сборная приобрела репутацию крайне редко проигрывающей. Однако игровой аскетизм рано или поздно себя разоблачал и, как правило, в самые кульминационные моменты не позволял сборной ни подняться высоко, ни зарекомендовать себя играющей оригинально, как это удалось, например, французской команде на чемпионате мира в Испании.
В прежние годы, если у тренера сильной, классной команды спросишь: «А почему у вас играет такой-то? Он же хуже остальных!» – обычно следовал ответ: «Да, но должен же кто-то бегать…» Сейчас картина обратная. Глядя на ловкого искусника, так и подмывает справиться: «Как он к вам попал?» И тренер, если ему хватит мужества, обязан сознаться: «Что поделаешь, кто-то должен же играть…» А можно обойтись и совсем без искусников – их ведь обуревают непонятные, опасные фантазии, тогда как если всем вести себя «попроще», «построже» и отработать положенное, то ничья уж точно будет в кармане.
Тбилисское «Динамо» крепло, поднималось и взорлило наконец, явив в своей судьбе самое прекрасное, что существует в футболе: единство игры и достижений. Этому взлету Кипиани отдал всего себя, пройдя весь путь от начала до конца. Его последний сезон стал и последним сезоном команды, круто, точно она была сбита на лету, спикировавшей в полосу кризиса.
Играя, Кипиани исподволь готовился стать тренером: приглядывался, записывал, размышлял, занимался самовоспитанием, учась хладнокровию, чтобы голова всегда оставалась ясной. Помня, как играл Кипиани, нетрудно представить, о какой команде он мечтает. Ему и поручили тбилисское «Динамо» в трудное время. Но это следующая страница, она открыта, озаглавлена и еще бела…
ОЛЕГ БЛОХИН
Было время, когда форварды вершили свои богатырские дела на стадионах в кольце зрителей, большей частью одних и тех же, завсегдатаев. Наблюдение велось с порядочного расстояния, издалека, и любимые герои выглядели уменьшенными, в какой-то мере условными фигурами.
Телевидение своими приближениями разрушило старую постоянную стадионную дистанцию, позволив нам взглянуть в лицо героям. Н они, эти герои, мало-помалу сделались людьми, живущими среди нас. Если когда-то наше привычное «нравится не нравится» относилось преимущественно к игровым доблестям, к мощи и меткости ударов, к обманным петлям финтов, к ловким, бесстрашным прыжкам, к телесным, физическим приметам, то теперь все чаще и настойчивее принимается в расчет вставленный в рамку телевизора портрет в точном смысле этого слова. Его ждут и ловят, в него всматриваются, строят предположения о нраве и характере форварда, чертах симпатичных, располагающих и чертах сомнительных, непривлекательных.
Много лет Олег Блохин в компании с артистами, комментаторами, поэтами, ведущими различных передач регулярно появлялся среди нас. И не только как форвард, посылающий мяч в ворота, но и как человек, о котором любой волен отозваться по своему разумению, произнести то самое «нравится не нравится».
Это тем более заманчиво и доступно, что Блохин, как и полагается мастеру футбола, не разыгрывал заученные роли, возникал на экране не в тщательно пригнанном костюме, не с безукоризненной прической и продуманной, всегда к месту и ко времени улыбкой, а целых полтора часа вместе с товарищами, взъерошенный, потный, с отметинами от падений на трусах и футболке, боролся изо всех сил, мчался стремглав, бил по круглому обманному мячу, открыто досадуя и возмущаясь, торжествуя в миг удачи, – словом, жил непредсказуемой, окаянной, рискованной футбольной игрой.
И мы частенько видели лицо Блохина в пылу борьбы, лицо человека, которому не до хорошей мины, если игра плоха, да еще не ведающего, в какое мгновение его решит выделить и показать телережиссер.
От самых разных людей, болельщиков и неболельщиков, мне приходилось выслушивать мнение о Блохине вовсе не футбольное. Одним импонировали его непосредственность, увлеченность, другие корили его за раздраженную, угловатую жестикуляцию, за нападки на партнеров и судей, видя в этом проявления неровности характера, а то и пробелы в воспитании, капризы звезды.
Лицо Блохина – простое, аскетичное, с напряженными желваками. Я рискнул бы выделить в его выражении заносчивость, обидчивость, нервность и вспыльчивость.
Попробуем же проследить, насколько связано наше впечатление от крупного телевизионного плана с футбольным дарованием Блохина.
«Качество всех качеств форварда – наибольшая результативность игры». Слова эти принадлежат самому уважаемому из наших тренеров – Борису Андреевичу Аркадьеву. Это не афоризм, брошенный на ходу, он из его учебника, обдуманный, выстраданный постулат.
Да к голу стремятся и рвутся сообща. Ради него, даже если он всего-навсего один, трудятся, не жалея сил, все одиннадцать, слитые в команду. Да, все предшествующее голу важно чрезвычайно: один рванулся вправо и увлек за собой защитников, другой – влево, показывая, что ждет мяча, и кому-то из обороняющихся приходится к нему кинуться, чтобы прикрыть, третий делает передачу – хитро и точно – форварду, который затаился, а теперь выскочил из тени, чтобы ударить по воротам. Все разыграно как по нотам маленьким дружным оркестром.
Когда же приходит то самое завершающее мгновение, оркестр смолкает, сделав свое дело, и вступает солист. Тут уж он один. На секунду, но один.
Малейшая шероховатость движения, лишние полшага, мелькнувшее в душе колебание, испуг от жаркого дыхания преследователя, потеря из виду незащищенного угла ворот, соблазн вколотить мяч как из пушки, вместо того чтобы легонько перекатить за белую линию, гнет ответственности («другого такого шанса не будет») или, наоборот, самонадеянность и небрежность, рожденные миражом простоты того, что осталось сделать, – и все пропало, все насмарку, остается обхватить руками повинную голову, обессилено свалиться на мягкую прохладную траву, которая все равно не утешит.
На деловом футбольном наречии все это умещается в выражение «реализация голевого момента». Если вдуматься, тут собрано все, что есть в футболе: от техники удара до умения владеть собой, от прилежания на тренировках до характера.
Блохин с 1972 года на протяжении всех своих сезонов убеждал нас в том, что он, как никто другой, наделен «качеством всех качеств». И убедил.
Если киносценаристу понадобится сверхблагополучное житие футболиста, он может смело адресоваться к Блохину. Тут ничего не прибавишь, не придумаешь, не расцветишь. Худенького мальчонку из «Юного динамовца», бегавшего легко и неслышно, приметил проницательный тренер В. Маслов. Другой хороший тренер, А. Севидов, бережно, щадя готовил его к дебюту. Едва дебют состоялся, пошли чудеса одно другого краше: сразу первый бомбардир чемпионата, сразу форвард № 1 в «33 лучших», постоянное место в сборной. И дальше, много лет, без отступлений и срывов, снова и первый бомбардир, и форвард № 1, и трижды подряд лучший футболист года, а в 1975 году – «Золотой мяч» еженедельника «Франс футбол» как лучшему в Европе.
До этого, в семидесятые годы, приз присуждали Мюллеру, Круиффу, Беккенбауэру – мировым величинам, и Блохин в одном с ними ряду. Он забивает и забивает, удержу нет, и уже Константин Есенин, в тетрадках которого записаны все голы, сигнализирует о первом рекорде – рекорде возраста! Блохин на отметке 92, он в свои 23 года превзошел всех наших записных бомбардиров прошлого на 31 мяч!
И пошли трещать все другие рекорды: чемпионата страны, сборной, Клуба Григория Федотова. Не на глазок, не по впечатлению, а доказательно Блохин – главный бомбардир советского футбола. И заметьте, все это происходило в то время, когда только и слышались со всех сторон глубокомысленные изречения, что «голы стало забивать труднее, чем прежде, в футболе – засилье обороны».
Все это прекрасно. Но феномен Блохина хочется понять, хотя бы сделать попытку его объяснить, а по аллее из восклицательных знаков к разгадке не приблизишься.
Голы принято складывать, радуясь, что сумма круглеет. Достанем из «кубышки» Блохина единичку, мяч, забитый им на стадионе в Мюнхене во встрече киевского «Динамо» за Суперкубок с «Баварией». Сухо, конспективно дело выглядело так. Передачу Блохин получил на своей половине поля, когда динамовцы отбили атаку. Он один, перед ним четыре защитника и вратарь. Тактическую выгоду можно было получить и в том случае, если бы Блохин задержал у себя мяч, подождал партнеров и игра планомерно перешла к воротам противника. А он дерзнул, словно его осенило, словно услышал подсказку с неба. И отправился вперед один. Проскочил двух защитников, обманул третьего и, чтобы не искушать судьбу, когда нацеререз двинулся четвертый, ударил в дальний угол.
Мало сказать, что гол стал единственным и решил исход матча (в ответной встрече, в Киеве, Блохин забил в ворота «Баварии» еще два). Этот гол видела по телевидению вся Европа, и он был объявлен «фантастическим», «суперголом». Невиданный случай, чтобы форвард в одиночку так непринужденно расправился с бывалыми мастерами защиты «Баварии» во главе с самим «принцем» Беккенбауэром! Блохин тогда вмиг покорил сердца всех знатоков, что предопределило его избрание кавалером «Золотого мяча».
Спросим сами себя: «Нам, прекрасно знающим своего Блохина, так ли уж удивителен был этот эпизод?» Ответ напрашивается такой: «Все было исполнено в стиле Блохина, его прорыв, его гол!»
Когда перед Блохиным открывался мало-мальски свободный кусок поля, он на нем обгонял любого. По ходу движения еще и переиграет, обведет, скрытно уйдет в ту сторону, где его не ждут. И закончит рейд ударом по воротам хоть напрямик, хоть под углом, с мало что сулящей позиции, но ударит. Скоростной рывок, дриблинг, с виду угловатый, но действенный, и обязательно удар в конце. Но что тут феноменального? Разве нет других форвардов, быстрых, увертливых, норовящих почаще ударить? Есть такие. Однако, как у Блохина, у них не выходит.
Чем дольше я за ним наблюдал, тем яснее мне становилось, что его атакующим выпадам предшествует интуитивное озарение. Он не кидался, не тыкался наобум, понапрасну, не старался побегать для блезиру, как многие другие. Но вот Блохин решает, что его момент пробил, подметит какой-то непорядок, пробел в расстановке оборонительной линии и со всех ног пускается в свой набег – когда прямой, когда путаный. И тут он готов на любой риск, на любую сложность, тут он идет до конца. У него свое, обостренное видение игры, он ее предчувствует, предугадывает. И видно, как он прямо – таки страдает, если обманывается в своих ожиданиях: так все выглядело просто – и на тебе, сорвалось.
Блохин открыт во всех своих игровых переживаниях, по нему без приборов можно при желании изучить, каким испытаниям подвергается нервная система форварда. И он просто не в силах что-либо скрыть. Тут его и подстерегали упреки. Надо полагать, что он их и начитался и наслушался вволю. Но не переменился и к концу карьеры, став отцом семейства. А ведь он отходчив, готов принести извинения, да и ни на какой злостный проступок не способен, хотя ему больше, чем другим, доставалось от грубых поползновений.
Вспомним выражение его лица: заносчивость, обидчивость, нервность и вспыльчивость.
Ни одна черточка не вступает в противоречие с манерой его игры, с тем, как он забивал свои голы. И мне легко предположить, что его страстность, возбудимость, быстрота ответных реакций, душевная ранимость не что иное, как выражение его тонкой нервной организации, лежащей в основе его редкостных футбольных достоинств. Словом, всё на лице.
В юности он слыл индивидуалистом – всё ему хотелось и затеять и закончить самому. Через это, скорее всего, полезно пройти, лишь бы заблуждение самонадеянности не укоренилось. К своему блестящему сезону 1975 года (он был таким и для киевского «Динамо») Блохин подошел умея все, что полагается уметь форварду высшего класса. Мы открыли, что он хорош в отборе мяча, в комбинационном розыгрыше, в длинных передачах, что район его маневрирования расширился, заняв практически все поле, что завершающие удары – и это одно из уникальных его качеств – разнообразны: и сильные, пробойные, и хитрые, незаметным касанием в уголок, и головой в прыжке, что его не смущает ни дистанция, ни точка обстрела.
Всю свою игровую жизнь Блохин провел в команде с именем, ему выпало счастье взаимодействовать с Бышевцом, Онищенко, Мунтяном, Веремеевым, Коньковым, Колотовым, Буряком. Такое соседство дает льготы и обязывает к соответствию. Мало сказать, что Блохин соответствовал своей команде, – он на протяжении ряда сезонов был фигурой, во многом определяющей и лицо и результаты киевского «Динамо» – многократного чемпиона страны. А это не так просто при таких партнерах…
Потом, как это нередко бывает, подкралось время, когда Блохин в своем клубе остался «последним из могикан».
Командной игре учатся всю жизнь. Даже бразилец Пеле, этот чудодей, на чемпионате мира 1970 года, своем последнем чемпионате, был заметно мудрее, чем прежде. Многие форварды с годами охотно переходят на штабную работу, начинают по-отцовски направлять молодых и резвых, отступая назад. И Блохин преуспевал в таких занятиях. Правда, магия имени и рекордного числа забитых им голов темнила глаза иным тренерам и болельщикам. Раз Блоха, значит, обязан быть неуловимым, скакать и есть поедом противника.
Думаю, что с прежними своими партнерами Блохин не выглядел бы сильно изменившимся. Когда весь фон игры киевского «Динамо» упростился, поубавилось надежности и тонкости, Блохин с его врожденным пониманием футбола вел себя на поле как требуется, вполне реалистично. Если раньше, в благополучные для его клуба годы, многое из удававшегося Блохину могло кому-то казаться либо везением, либо заслугой партнеров, либо чем-то не поддающимся уразумению, то в трудное время мы получили возможность убедиться, как много он умеет, какой он разносторонний мастер.
Пусть реже, чем раньше, но посолидневший Блохин нет-нет да и оборачивался Блохой – не так он устроен, чтобы отказаться от ставки на свой интуитивный риск! Юношеская легкость осталась у Блохина и когда ему перевалило за тридцать. Самолюбивое, заносчивое желание забивать по-прежнему бросало его то и дело в быстрые прорывы, в гущу событий.
Жизнь мастеров футбола сжата до предела. На наших глазах тот, кто, кажется, совсем недавно впервые выбежал на полевой простор чуть нескладным, с нежным лицом мальчишечкой, за какой-нибудь десяток сезонов преображается в сурового, твердого мужчину, в шевелюре которого нас, пожалуй, не удивила бы проседь. Некоторых мы и провожаем с ощущением, что человек постарел, отдал все, что мог, ему уже как-то и не к лицу появляться на людях в трусах и гонять мяч. А есть и такие мастера, в ком неистребимо мальчишество до прощального дня на поле. Чаще всего это форварды. Блохин – из этого числа.
Нередко с оттенком удивления говорят: «Надо же, так долго Блохин играет, а обходится без серьезных травм!» Это в самом деле может показаться странным. Известно ведь, что с теми, кто таит в себе угрозу, подчас не церемонятся. Я бы объяснил это так: его не то чтобы не били – его не доставали. Скорость, изворотливость, чувство опасности выручали его, позволяя уклоняться от неправедных преград. И это тоже признак его интуиции, обостренного чувства игровых ситуаций.
Мы беседуем с Константином Есениным, и я спрашиваю: «Сколько будут помнить Блохина? Лет двадцать?» Вижу за стеклами очков остановившиеся в напряжении зрачки собеседника, понимаю, что он ведет какой-то подсчет, и жду. «Да нет, не двадцать, а все пятьдесят», – уверенно произносит Есенин.
Вот насколько вперед ушел этот форвард от всех остальных! Угадывается место, которое уготовано Олегу Блохину, обладающему «качеством всех качеств», в летописях нашего футбола и в нашей благодарной памяти. О нем еще и напишут и расскажут, что-то, как водится, присочинят, великодушно забыв все то, за что его укоряли, когда он бегал перед нашими глазами по зеленому газону, не умевший и не желавший скрывать, что для него меткое попадание – счастье, а любая заминка, оплошность, непонимание замысла – горькое разочарование, если не беда.
Удивительная вещь: футбол вроде бы становится все более логичным, изученным, многое для него заготавливается впрок на макетах, что-то делается автоматически, как нечто обязательное, а значение единственной в своем роде, слушающейся собственного внутреннего голоса личности не только не затушевывается, а, наоборот, возрастает. И об этом нам тоже рассказывает лицо Блохина на крупных телевизионных планах.
Лицо человека, дышащего игрой.
Он не прост для тренерского уразумения, его не впишешь в разнарядку обязательного для всех поведения на поле. Даже зная назубок, что вменено мастеру при любом повороте событий, когда его команда или рвется в спасительное наступление, или терпеливо держит оборону, Блохин удивлял нелогичным поступком, с виду авантюрным. Тренер скрежещет зубами: он же заранее выдал каждому нотную запись, и вдруг опасные, своевольные выкрутасы…
Не хочу утверждать, что Блохин всегда оказывается прав. Этого никому не дано в футболе. Но бывало не раз, что его вольности в конечном счете вернее вели к поставленной цели, чем многократно испытанные приемы. И тогда тренеру на словах приходилось сменять гнев на милость, но в его потрясенной душе все равно оставалась зарубка неудовольствия. Да, с Блохиным тренерам было не сладко. Впрочем, как и с другими истинными звездами, для которых их футбол начинается после того, как прочитан и закрыт общедоступный учебник.
Очевидцы обычно не задумываются: а как они расскажут когда-нибудь о том, что сейчас перед глазами? Как же играл наш форвард-рекордсмен? Заранее можно предвидеть, что. будущие рассказчики столкнутся с трудностями.
Игру Блохина не схватишь в повторяющемся рисунке. С другими форвардами легче. Тбилисец Рамаз Шенгелия сторожит свой момент неподалеку от ворот. Спартаковца Юрия Гаврилова надо искать среди товарищей, сообща надвигающих частую сеть тщательных передач. Ереванец Хорен Оганесян, атакующий полузащитник, то и дело выкатывается вперед из укрытия, как пушечка для стрельбы прямой наводкой.
Олег Блохин – вольный сын футбола. Непредсказуемость интуитивных озарений, разумеется, его личный дар. Но дар этот проявился поразительно вовремя. Даже затрудняюсь представить, каков был бы Блохин прежде, в игре по классическим схемам, когда каждый форвард имел наименование (полусредний, крайний, центральный), район действий и перечень задач, – настолько он принадлежит и отвечает полностью своей футбольной эпохе.
Теперь игроков, которым доверено вести обстрел ворот и забивать голы, называют одинаково – «форварды». Их стало меньше, чем в былые годы. Зато они получили больше прав на свободные перемещения, на маневрирование, на инициативу. Как никто другой из наших форвардов, Блохин сумел понять эти права и воспользоваться ими.
Телевидение своими приближениями разрушило старую постоянную стадионную дистанцию, позволив нам взглянуть в лицо героям. Н они, эти герои, мало-помалу сделались людьми, живущими среди нас. Если когда-то наше привычное «нравится не нравится» относилось преимущественно к игровым доблестям, к мощи и меткости ударов, к обманным петлям финтов, к ловким, бесстрашным прыжкам, к телесным, физическим приметам, то теперь все чаще и настойчивее принимается в расчет вставленный в рамку телевизора портрет в точном смысле этого слова. Его ждут и ловят, в него всматриваются, строят предположения о нраве и характере форварда, чертах симпатичных, располагающих и чертах сомнительных, непривлекательных.
Много лет Олег Блохин в компании с артистами, комментаторами, поэтами, ведущими различных передач регулярно появлялся среди нас. И не только как форвард, посылающий мяч в ворота, но и как человек, о котором любой волен отозваться по своему разумению, произнести то самое «нравится не нравится».
Это тем более заманчиво и доступно, что Блохин, как и полагается мастеру футбола, не разыгрывал заученные роли, возникал на экране не в тщательно пригнанном костюме, не с безукоризненной прической и продуманной, всегда к месту и ко времени улыбкой, а целых полтора часа вместе с товарищами, взъерошенный, потный, с отметинами от падений на трусах и футболке, боролся изо всех сил, мчался стремглав, бил по круглому обманному мячу, открыто досадуя и возмущаясь, торжествуя в миг удачи, – словом, жил непредсказуемой, окаянной, рискованной футбольной игрой.
И мы частенько видели лицо Блохина в пылу борьбы, лицо человека, которому не до хорошей мины, если игра плоха, да еще не ведающего, в какое мгновение его решит выделить и показать телережиссер.
От самых разных людей, болельщиков и неболельщиков, мне приходилось выслушивать мнение о Блохине вовсе не футбольное. Одним импонировали его непосредственность, увлеченность, другие корили его за раздраженную, угловатую жестикуляцию, за нападки на партнеров и судей, видя в этом проявления неровности характера, а то и пробелы в воспитании, капризы звезды.
Лицо Блохина – простое, аскетичное, с напряженными желваками. Я рискнул бы выделить в его выражении заносчивость, обидчивость, нервность и вспыльчивость.
Попробуем же проследить, насколько связано наше впечатление от крупного телевизионного плана с футбольным дарованием Блохина.
«Качество всех качеств форварда – наибольшая результативность игры». Слова эти принадлежат самому уважаемому из наших тренеров – Борису Андреевичу Аркадьеву. Это не афоризм, брошенный на ходу, он из его учебника, обдуманный, выстраданный постулат.
Да к голу стремятся и рвутся сообща. Ради него, даже если он всего-навсего один, трудятся, не жалея сил, все одиннадцать, слитые в команду. Да, все предшествующее голу важно чрезвычайно: один рванулся вправо и увлек за собой защитников, другой – влево, показывая, что ждет мяча, и кому-то из обороняющихся приходится к нему кинуться, чтобы прикрыть, третий делает передачу – хитро и точно – форварду, который затаился, а теперь выскочил из тени, чтобы ударить по воротам. Все разыграно как по нотам маленьким дружным оркестром.
Когда же приходит то самое завершающее мгновение, оркестр смолкает, сделав свое дело, и вступает солист. Тут уж он один. На секунду, но один.
Малейшая шероховатость движения, лишние полшага, мелькнувшее в душе колебание, испуг от жаркого дыхания преследователя, потеря из виду незащищенного угла ворот, соблазн вколотить мяч как из пушки, вместо того чтобы легонько перекатить за белую линию, гнет ответственности («другого такого шанса не будет») или, наоборот, самонадеянность и небрежность, рожденные миражом простоты того, что осталось сделать, – и все пропало, все насмарку, остается обхватить руками повинную голову, обессилено свалиться на мягкую прохладную траву, которая все равно не утешит.
На деловом футбольном наречии все это умещается в выражение «реализация голевого момента». Если вдуматься, тут собрано все, что есть в футболе: от техники удара до умения владеть собой, от прилежания на тренировках до характера.
Блохин с 1972 года на протяжении всех своих сезонов убеждал нас в том, что он, как никто другой, наделен «качеством всех качеств». И убедил.
Если киносценаристу понадобится сверхблагополучное житие футболиста, он может смело адресоваться к Блохину. Тут ничего не прибавишь, не придумаешь, не расцветишь. Худенького мальчонку из «Юного динамовца», бегавшего легко и неслышно, приметил проницательный тренер В. Маслов. Другой хороший тренер, А. Севидов, бережно, щадя готовил его к дебюту. Едва дебют состоялся, пошли чудеса одно другого краше: сразу первый бомбардир чемпионата, сразу форвард № 1 в «33 лучших», постоянное место в сборной. И дальше, много лет, без отступлений и срывов, снова и первый бомбардир, и форвард № 1, и трижды подряд лучший футболист года, а в 1975 году – «Золотой мяч» еженедельника «Франс футбол» как лучшему в Европе.
До этого, в семидесятые годы, приз присуждали Мюллеру, Круиффу, Беккенбауэру – мировым величинам, и Блохин в одном с ними ряду. Он забивает и забивает, удержу нет, и уже Константин Есенин, в тетрадках которого записаны все голы, сигнализирует о первом рекорде – рекорде возраста! Блохин на отметке 92, он в свои 23 года превзошел всех наших записных бомбардиров прошлого на 31 мяч!
И пошли трещать все другие рекорды: чемпионата страны, сборной, Клуба Григория Федотова. Не на глазок, не по впечатлению, а доказательно Блохин – главный бомбардир советского футбола. И заметьте, все это происходило в то время, когда только и слышались со всех сторон глубокомысленные изречения, что «голы стало забивать труднее, чем прежде, в футболе – засилье обороны».
Все это прекрасно. Но феномен Блохина хочется понять, хотя бы сделать попытку его объяснить, а по аллее из восклицательных знаков к разгадке не приблизишься.
Голы принято складывать, радуясь, что сумма круглеет. Достанем из «кубышки» Блохина единичку, мяч, забитый им на стадионе в Мюнхене во встрече киевского «Динамо» за Суперкубок с «Баварией». Сухо, конспективно дело выглядело так. Передачу Блохин получил на своей половине поля, когда динамовцы отбили атаку. Он один, перед ним четыре защитника и вратарь. Тактическую выгоду можно было получить и в том случае, если бы Блохин задержал у себя мяч, подождал партнеров и игра планомерно перешла к воротам противника. А он дерзнул, словно его осенило, словно услышал подсказку с неба. И отправился вперед один. Проскочил двух защитников, обманул третьего и, чтобы не искушать судьбу, когда нацеререз двинулся четвертый, ударил в дальний угол.
Мало сказать, что гол стал единственным и решил исход матча (в ответной встрече, в Киеве, Блохин забил в ворота «Баварии» еще два). Этот гол видела по телевидению вся Европа, и он был объявлен «фантастическим», «суперголом». Невиданный случай, чтобы форвард в одиночку так непринужденно расправился с бывалыми мастерами защиты «Баварии» во главе с самим «принцем» Беккенбауэром! Блохин тогда вмиг покорил сердца всех знатоков, что предопределило его избрание кавалером «Золотого мяча».
Спросим сами себя: «Нам, прекрасно знающим своего Блохина, так ли уж удивителен был этот эпизод?» Ответ напрашивается такой: «Все было исполнено в стиле Блохина, его прорыв, его гол!»
Когда перед Блохиным открывался мало-мальски свободный кусок поля, он на нем обгонял любого. По ходу движения еще и переиграет, обведет, скрытно уйдет в ту сторону, где его не ждут. И закончит рейд ударом по воротам хоть напрямик, хоть под углом, с мало что сулящей позиции, но ударит. Скоростной рывок, дриблинг, с виду угловатый, но действенный, и обязательно удар в конце. Но что тут феноменального? Разве нет других форвардов, быстрых, увертливых, норовящих почаще ударить? Есть такие. Однако, как у Блохина, у них не выходит.
Чем дольше я за ним наблюдал, тем яснее мне становилось, что его атакующим выпадам предшествует интуитивное озарение. Он не кидался, не тыкался наобум, понапрасну, не старался побегать для блезиру, как многие другие. Но вот Блохин решает, что его момент пробил, подметит какой-то непорядок, пробел в расстановке оборонительной линии и со всех ног пускается в свой набег – когда прямой, когда путаный. И тут он готов на любой риск, на любую сложность, тут он идет до конца. У него свое, обостренное видение игры, он ее предчувствует, предугадывает. И видно, как он прямо – таки страдает, если обманывается в своих ожиданиях: так все выглядело просто – и на тебе, сорвалось.
Блохин открыт во всех своих игровых переживаниях, по нему без приборов можно при желании изучить, каким испытаниям подвергается нервная система форварда. И он просто не в силах что-либо скрыть. Тут его и подстерегали упреки. Надо полагать, что он их и начитался и наслушался вволю. Но не переменился и к концу карьеры, став отцом семейства. А ведь он отходчив, готов принести извинения, да и ни на какой злостный проступок не способен, хотя ему больше, чем другим, доставалось от грубых поползновений.
Вспомним выражение его лица: заносчивость, обидчивость, нервность и вспыльчивость.
Ни одна черточка не вступает в противоречие с манерой его игры, с тем, как он забивал свои голы. И мне легко предположить, что его страстность, возбудимость, быстрота ответных реакций, душевная ранимость не что иное, как выражение его тонкой нервной организации, лежащей в основе его редкостных футбольных достоинств. Словом, всё на лице.
В юности он слыл индивидуалистом – всё ему хотелось и затеять и закончить самому. Через это, скорее всего, полезно пройти, лишь бы заблуждение самонадеянности не укоренилось. К своему блестящему сезону 1975 года (он был таким и для киевского «Динамо») Блохин подошел умея все, что полагается уметь форварду высшего класса. Мы открыли, что он хорош в отборе мяча, в комбинационном розыгрыше, в длинных передачах, что район его маневрирования расширился, заняв практически все поле, что завершающие удары – и это одно из уникальных его качеств – разнообразны: и сильные, пробойные, и хитрые, незаметным касанием в уголок, и головой в прыжке, что его не смущает ни дистанция, ни точка обстрела.
Всю свою игровую жизнь Блохин провел в команде с именем, ему выпало счастье взаимодействовать с Бышевцом, Онищенко, Мунтяном, Веремеевым, Коньковым, Колотовым, Буряком. Такое соседство дает льготы и обязывает к соответствию. Мало сказать, что Блохин соответствовал своей команде, – он на протяжении ряда сезонов был фигурой, во многом определяющей и лицо и результаты киевского «Динамо» – многократного чемпиона страны. А это не так просто при таких партнерах…
Потом, как это нередко бывает, подкралось время, когда Блохин в своем клубе остался «последним из могикан».
Командной игре учатся всю жизнь. Даже бразилец Пеле, этот чудодей, на чемпионате мира 1970 года, своем последнем чемпионате, был заметно мудрее, чем прежде. Многие форварды с годами охотно переходят на штабную работу, начинают по-отцовски направлять молодых и резвых, отступая назад. И Блохин преуспевал в таких занятиях. Правда, магия имени и рекордного числа забитых им голов темнила глаза иным тренерам и болельщикам. Раз Блоха, значит, обязан быть неуловимым, скакать и есть поедом противника.
Думаю, что с прежними своими партнерами Блохин не выглядел бы сильно изменившимся. Когда весь фон игры киевского «Динамо» упростился, поубавилось надежности и тонкости, Блохин с его врожденным пониманием футбола вел себя на поле как требуется, вполне реалистично. Если раньше, в благополучные для его клуба годы, многое из удававшегося Блохину могло кому-то казаться либо везением, либо заслугой партнеров, либо чем-то не поддающимся уразумению, то в трудное время мы получили возможность убедиться, как много он умеет, какой он разносторонний мастер.
Пусть реже, чем раньше, но посолидневший Блохин нет-нет да и оборачивался Блохой – не так он устроен, чтобы отказаться от ставки на свой интуитивный риск! Юношеская легкость осталась у Блохина и когда ему перевалило за тридцать. Самолюбивое, заносчивое желание забивать по-прежнему бросало его то и дело в быстрые прорывы, в гущу событий.
Жизнь мастеров футбола сжата до предела. На наших глазах тот, кто, кажется, совсем недавно впервые выбежал на полевой простор чуть нескладным, с нежным лицом мальчишечкой, за какой-нибудь десяток сезонов преображается в сурового, твердого мужчину, в шевелюре которого нас, пожалуй, не удивила бы проседь. Некоторых мы и провожаем с ощущением, что человек постарел, отдал все, что мог, ему уже как-то и не к лицу появляться на людях в трусах и гонять мяч. А есть и такие мастера, в ком неистребимо мальчишество до прощального дня на поле. Чаще всего это форварды. Блохин – из этого числа.
Нередко с оттенком удивления говорят: «Надо же, так долго Блохин играет, а обходится без серьезных травм!» Это в самом деле может показаться странным. Известно ведь, что с теми, кто таит в себе угрозу, подчас не церемонятся. Я бы объяснил это так: его не то чтобы не били – его не доставали. Скорость, изворотливость, чувство опасности выручали его, позволяя уклоняться от неправедных преград. И это тоже признак его интуиции, обостренного чувства игровых ситуаций.
Мы беседуем с Константином Есениным, и я спрашиваю: «Сколько будут помнить Блохина? Лет двадцать?» Вижу за стеклами очков остановившиеся в напряжении зрачки собеседника, понимаю, что он ведет какой-то подсчет, и жду. «Да нет, не двадцать, а все пятьдесят», – уверенно произносит Есенин.
Вот насколько вперед ушел этот форвард от всех остальных! Угадывается место, которое уготовано Олегу Блохину, обладающему «качеством всех качеств», в летописях нашего футбола и в нашей благодарной памяти. О нем еще и напишут и расскажут, что-то, как водится, присочинят, великодушно забыв все то, за что его укоряли, когда он бегал перед нашими глазами по зеленому газону, не умевший и не желавший скрывать, что для него меткое попадание – счастье, а любая заминка, оплошность, непонимание замысла – горькое разочарование, если не беда.
Удивительная вещь: футбол вроде бы становится все более логичным, изученным, многое для него заготавливается впрок на макетах, что-то делается автоматически, как нечто обязательное, а значение единственной в своем роде, слушающейся собственного внутреннего голоса личности не только не затушевывается, а, наоборот, возрастает. И об этом нам тоже рассказывает лицо Блохина на крупных телевизионных планах.
Лицо человека, дышащего игрой.
Он не прост для тренерского уразумения, его не впишешь в разнарядку обязательного для всех поведения на поле. Даже зная назубок, что вменено мастеру при любом повороте событий, когда его команда или рвется в спасительное наступление, или терпеливо держит оборону, Блохин удивлял нелогичным поступком, с виду авантюрным. Тренер скрежещет зубами: он же заранее выдал каждому нотную запись, и вдруг опасные, своевольные выкрутасы…
Не хочу утверждать, что Блохин всегда оказывается прав. Этого никому не дано в футболе. Но бывало не раз, что его вольности в конечном счете вернее вели к поставленной цели, чем многократно испытанные приемы. И тогда тренеру на словах приходилось сменять гнев на милость, но в его потрясенной душе все равно оставалась зарубка неудовольствия. Да, с Блохиным тренерам было не сладко. Впрочем, как и с другими истинными звездами, для которых их футбол начинается после того, как прочитан и закрыт общедоступный учебник.
Очевидцы обычно не задумываются: а как они расскажут когда-нибудь о том, что сейчас перед глазами? Как же играл наш форвард-рекордсмен? Заранее можно предвидеть, что. будущие рассказчики столкнутся с трудностями.
Игру Блохина не схватишь в повторяющемся рисунке. С другими форвардами легче. Тбилисец Рамаз Шенгелия сторожит свой момент неподалеку от ворот. Спартаковца Юрия Гаврилова надо искать среди товарищей, сообща надвигающих частую сеть тщательных передач. Ереванец Хорен Оганесян, атакующий полузащитник, то и дело выкатывается вперед из укрытия, как пушечка для стрельбы прямой наводкой.
Олег Блохин – вольный сын футбола. Непредсказуемость интуитивных озарений, разумеется, его личный дар. Но дар этот проявился поразительно вовремя. Даже затрудняюсь представить, каков был бы Блохин прежде, в игре по классическим схемам, когда каждый форвард имел наименование (полусредний, крайний, центральный), район действий и перечень задач, – настолько он принадлежит и отвечает полностью своей футбольной эпохе.
Теперь игроков, которым доверено вести обстрел ворот и забивать голы, называют одинаково – «форварды». Их стало меньше, чем в былые годы. Зато они получили больше прав на свободные перемещения, на маневрирование, на инициативу. Как никто другой из наших форвардов, Блохин сумел понять эти права и воспользоваться ими.