Фильчаков Владимир. Торговец жизнью

   - Ты что, Михайлов? - произнес женский голос. - Сиди спокойно, твоя очередь на укол еще не подошла.
   Я поднял голову и увидел женщину в коротком белом халате, открывающим полные бедра, с металлической коробкой от шприцев в руках. Это Маша, медицинская сестра. Ей около сорока лет, но она до сих пор воображает себя вертихвосткой и заигрывает с больными. Я находился в больничной палате. Стены были выкрашены голубой краской, в палате стояло четыре кровати, на которых лежали люди в полосатых пижамах. Все они были плохо выбриты, но на этом их сходство кончалось. Двое на дальних от окна кроватях, помоложе, лет двадцати-двадцати пяти. Напротив меня, у окна, лежал мужчина средних лет. Четвертым был я.
   Я вспомнил. Такое было со мной. Меня привезли с аппендицитом, сделали операцию, положили в эту палату, где я тихо сходил с ума от скуки.
   - Михайлов! - раздался голос Маши. - К тебе жена с сыном.
   Если бы моя койка неожиданно провалилась в преисподнюю, а меня тряхнуло током так, что волосы встали дыбом, тогда, возможно, был бы тот же эффект. Боже мой! Я ведь лежал в больнице еще до катастрофы! Ну конечно, конечно! Хочу ли я увидеть жену и сына? Что за вопрос! Превозмогая боль, я поднялся на локтях и с нетерпением ждал, когда дверь отворится, и они войдут... И дверь поехала на петлях, и вместо нее перед глазами зарябили цветные полосы, которые вскоре разорвались, и стало видно, что это шарики торговца временем на крутящемся диске.
   Диск остановился и исчез в складках балахона инопланетника. Я сидел и не знал что сказать. По-моему, я не дышал.
   - Спасибо тебе, добрый человек, - проговорил Борис. - Если понравилось, приходи еще. Приноси продукты, какие сможешь.
   "Сволочи!" - прокричал я мысленно. "Прервать на таком месте! Да за это убивать надо!"
   Но вслух ничего не сказал, поднялся на слабых ногах и медленно пошел к выходу.
   - Мы пробудем здесь несколько дней, - провожал меня голос толмача, сухой и бесплотный, словно механический. - Заходи. И помни, что нет на свете ничего дороже времени.
   Я вышел во двор, все так же заполненный людьми. Солнце село уже давно, небо потемнело, будто на него набросили черную вуаль. Луна окрасила двор в оловянные тона. Тут и там проклевывались звезды, делая небо глубже. Гармонист играл что-то залихватское, две разбитные бабенки отплясывали, стуча каблуками в землю и махая платочками. Выражение их лиц было такое, словно они раздумывали над тем, как бы поскорее и без хлопот отдаться кому-нибудь. Настасья, по обыкновению, что-то трещала. Прасковья лузгала семечки и не слушала. Витамин сидел, подперев подбородок рукой, и смотрел куда-то в бесконечность. Настасья взглянула на меня и замерла, оборвав речь на полуслове. Повернули головы и Витамин с Прасковьей. Я подошел, сел, свесил руки между колен.
   - Что, что? - с придыханием спросила Настасья.
   Я пожал плечами, сказал, ни на кого не глядя:
   - Прасковья Ильинична, ночлег мы заработали?
   - Ну.
   - Можно пойти спать?
   Она поджала губы, поднялась, возвышаясь надо мной как семипалубный пароход, двинулась к воротам. Нехотя встали и мы с Витамином. Я услышал, как одна из молодых женщин произнесла:
   - Оне городския, оне на нас ужо и не посмотрят.
   Витамин остановился, очнулся от раздумий, вскинул голову:
   - Ну, отчего же не посмотрят? Очень даже посмотрят! Серег, ты иди. Я скоро буду. Жди меня на сеновале!
   Женщины прыснули. Я вышел вслед за Прасковьей.
   Потом Прасковья кормила меня куриным супом, овощами, наливала браги, шипучей и острой. Я подозревал, что она имеет на меня виды, но мне это было совершенно безразлично. Я сидел, погруженный в думы и никак не реагировал на нехитрые женские уловки: она распустила волосы по плечам (волосы у нее, кстати сказать, были пышные, вьющиеся и, как будто мелированные - светло-желтые и каштановые), невзначай касалась меня то локтем, то коленом. Я захмелел и рассказал ей про жену и сына, точнее о том, как их потерял, а в конце рассказа так стукнул кулаком по столу и так закусил губу, что она поняла - от меня ждать нечего, во всяком случае, сегодня.
   Постелила она мне на сеновале, как и предсказывала Настасья. Я не был в претензии. Упал на одеяло, покрытое простыней, и тут же заснул. Под утро меня растолкал Витамин.
   - Дрыхнешь? - прошептал он. - О, да от тебя брагой несет за версту! Хорошо провел время? А я - скверно. Было три бабы, и ни одна не дала, представляешь.
   - А может, потому и не дали, что их было три? - сказал я, зевая. - Ну, представь, - как бы они тебе все втроем давали? Тут вряд ли слыхали про французскую любовь.
   - Да, пожалуй, - задумчиво произнес Витамин. - А знаешь, почему тут мужиков нету? Когда эта херня случилась, ну, катастрофа, они все на ярмарке были, в Красноянске. На "ярманке", как они говорят. От Красноянска мокрого места не осталось. Ну, и от мужиков, соответственно. А этот Красноянск здесь недалеко, километров сорок пять. И "ярманки" там проводят два раза в год. По привычке. Там, говорят, многое заново отстроилось. Город. А?
   - Ну что ж, - сказал я. - Выгонят отсюда, пойдем в город.
   - Чего это выгонят? Погоди, погоди. Ты что, плохо ублажил хозяйку?
   - Честно сказать, я ее вообще не ублажал.
   - Ну и дурак, батенька! - Витамин хлопнул рукой по коленке. - Эх, надо было мне пойти. Хотя она на тебя больше поглядывает. Ну, я же говорю - дурак. Ладно, спи. Утро вечера мудренее.
   Утром Прасковья молча бросила на стол краюху хлеба и стукнула кринкой с молоком. Постояла, посмотрела, как мы усаживаемся, буркнула:
   - Сегодня табак пасынковать будете.
   И ушла, махнув подолом. Значит, мы становились постоянными работниками? Это хорошо.
   Дальше были одуряющий запах табака, гудение пчел и пасынки, от которых скоро начало рябить в глазах.
   К обеду мы закончили работу. Я ел мало, отложил свою долю овощей и сваренных вкрутую яиц.
   - Что, насытился уже? - спросил Витамин. - Или ты... Понимаю, понимаю. Ты хочешь продукты торговцу временем отнести? Что, зацепила тебя реклама?
   - Реклама?
   - А что? Конечно. Меня тоже зацепило, но я отношусь к этому более сдержанно. Все киношки в жизни не пересмотришь. Как со всеми женщинами не переспишь.
   К вечеру следующего дня у меня скопилось достаточно продуктов для похода к торговцу. Я заметил, что и Витамин тоже утаивает от хозяйки еду, но ничего не сказал. И вот я иду с рюкзаком к дому Михеича, который, к слову, и есть тот самый пьяный гармонист. Он и сейчас нетрезв, терзает гармошку со слезой в правом глазу. Народу во дворе немного, человек пять-шесть молодух, и, когда я вхожу, все глаза устремляются на меня, и я чувствую себя как на арене цирка перед особо трудным трюком. Присаживаюсь на скамейку рядом с гармонистом, рюкзак с продуктами укладываю на колени и смущенно спрашиваю:
   - А что торговец? Дома ли?
   Михеич вскидывает на меня мутный глаз, бормочет заплетающимся языком:
   - Дома, дома. Слыхал в детстве сказку такую? Попросилась лиса к зайцу переночевать, да зайца и выгнала. На сеновале ночую! - он резко сжал мехи гармони, она жалобно всхлипнула. - Нет, ну конечно! Я десятую часть у него выторговал. Не без того. А что я? Не человек, что ли? Я тоже пить-есть хочу. Ступай, чего рассиживаться.
   Женщины перешептывались, поглядывая на меня.
   Я встал и пошел в дом.
   - Здравствуй, добрый человек, - приветствовал меня Борис.
   - Здравствуйте.
   В доме опять было сумрачно. Инопланетник сидел на полу, глядел на меня глазами-перепонками.
   - Положи то, что принес, на пол, - велел толмач.
   Я развязал мешок, высыпал продукты.
   - Хорошо. Целой жизни на это не купишь, но некоторое время...
   - А можно мне туда же, где я был в прошлый раз?
   - А где ты был в прошлый раз?
   - Больница... Когда мне аппендицит вырезали... Ну, он знает.
   - Эх, добрый человек, если б мы всегда оказывались там, где хотим...
   - Понятно. Значит нельзя?
   - Теоретически возможно, - Борис посмотрел на меня, и у меня снова душа ушла в пятки. - Но маловероятно. Вот тебе пример. Ты стреляешь из пистолета в лист жести... В листе образуется отверстие. Сможешь ли ты, выстрелив второй раз, попасть точно в это отверстие? Чтобы оно не расширилось ни на ангстрем? Знаешь, что такое ангстрем?
   - Я понял, понял, - сказал я. Этот тип чем-то раздражал меня. - Начнем, пожалуй?
   - Рацна сейчас отдыхает. Других посетителей нет. Погоди немного.
   - Сколько?
   - Дай ему пять минут. Это ведь немного? А пока я скоротаю время умною беседою. Знаешь ли ты, чего хочешь?
   - Думаю, да.
   - А я думаю - нет.
   - Вот как? Почему?
   - Человек редко знает, чего хочет. - Борис на корточках переместился ближе ко мне, взял с пола помидор, потер его о рукав и надкусил. При этом лицо его не изменилось. - Ты не исключение. Скорее, наоборот - ты-то как раз и не знаешь, чего хочешь. Ты пришел сюда в надежде на чудо, но ты не веришь, что оно возможно. Таково свойство практического человека. Он не верит в чудеса, но в глубине души надеется на них, причем, надежда эта сильнее, чем у тех, кто в чудеса верит.
   - Чудеса? Нет, я не думаю, что Рацна может сотворить то чудо, которого я хочу.
   - Зачем же ты тогда пришел, если его не в силах сотворить Рацна? Что может быть глупее бесплодных мечтаний? Можно сколько угодно мечтать, палец о палец не ударив для воплощения мечты...
   - А если ударить палец? - перебил я.
   - Тогда это будет уже не мечта, а цель. Хотя бы раз ударив палец о палец, ты сделаешь маленький шажок навстречу цели.
   При этих словах толмач взялся за принесенные мною продукты вплотную. Он съел хлеб, помидоры, огурцы, яйца, принялся за зеленые яблоки.
   - Значит, мечтать вредно?
   - Ну, если ты так ставишь вопрос, то да. Вредно для того, кто мечтает.
   - А есть ли способ превратить в цель несбыточную мечту?
   - Несбыточную? А можно пример несбыточной мечты?
   - Ну... - я замялся. - Например, если я хочу, чтобы Луна улетела прочь от Земли.
   Борис улыбнулся. И тут я понял, что меня так раздражало в нем. Безумные, как мне казалось, глаза и вполне разумные речи. Саркастическая улыбка в сочетании с таким взглядом давала жуткую картину. Толмач посмотрел на меня и, в то же время, мимо меня, и мне опять сделалось не по себе.
   - Тогда тебе нужно начать изучать основы небесной механики, - сказал он, отодвигаясь назад, к стене.
   - Зачем?
   - Чтобы понять, как это сделать.
   - Но это же невозможно!
   - Что невозможно? Понять?
   Я замолчал, обдумывая, как возразить.
   - А если я, изучив основы небесной механики, пойму, что сделать это невозможно?
   - Тогда, - Борис пожал плечами, - ты не достигнешь своей цели.
   - Только и всего?
   Он не ответил.
   - Ты изучал философию? - спросил я.
   - "Все мы учились понемногу чему-нибудь и как-нибудь" - ответил он цитатой. - Скажи, разве разумным может быть только человек, изучавший философию? Я знаком с работами некоторых мыслителей. Все они понимают мир по-разному. И объясняют его с разных сторон. Иногда им удается приблизиться к истине, но они словно боятся этого, и сразу убегают. Как ребенок, которого любопытство влечет в семейный склеп, но когда он там оказывается, малейший шорох приводит его в такой ужас, что он улепетывает со всех ног, и в его шевелюре появляется два-три седых волоска. Но мы увлеклись. Рацна готов составить для тебя узор.
   - Подождите, - я протянул к Борису руку, пытаясь остановить, потому что он уже начал закрывать глаза, чтобы отрешиться от всего. - А можно ли сделать так, чтобы не вернуться из... путешествия? То есть оттуда, куда отправляет Рацна.
   Он все-таки закрыл глаза и расслабленно ответил вопросом на вопрос:
   - Это у тебя мечта или цель?
   "Черт возьми!" - подумал я. - "Так возможно это, или нет?"
   - Возможно, невозможно, - Борис вяло взмахнул узкой рукой. - Если заранее задуматься о том, что есть что-то невозможное, то не стоит и задаваться какой-либо особенной целью. Ставьте перед собой реальные, на ваш взгляд, задачи. Найти жилье и пропитание, например.
   Кончики губ у него дрогнули, изображая улыбку. Я отвернулся. Рацна уже раскладывал шарики.
   Я сидел на высоком лесистом холме, который круто обрывался с одной стороны к широкой реке. За рекой тянулся бесконечный луг, с высоты напоминающий тщательно подстриженный газон. На горизонте громоздились горы, вершины которых были покрыты снегом. За моей спиной теснились мрачные деревья.
   - Красиво здесь? - послышался знакомый голос. На фоне деревьев стоял Борис и смотрел вдаль.
   - Красиво, - ответил я.
   Борис подошел и сел рядом, скрестив ноги.
   - Так тебе нравится здесь? - спросил он после минутного молчания.
   - Ну, вообще-то да, - неуверенно ответил я.
   - Остался бы здесь... навсегда?
   - Не знаю, - я поежился. - Понимаете, мне ведь все равно. После того, что случилось когда-то, меня уже ничего не интересует. Вы ведь тоже пережили катастрофу?
   Борис улыбнулся, пожал плечами, не отрывая взгляда от какой-то точки на горизонте.
   - Это было похоже на ссылку на другую планету. В один миг исчезла большая часть города. Исчезла совершенно необъяснимо, будто какое-то огромное животное наступило на него и сплющило в лепешку. - Я сглотнул комок и продолжал, нервно ломая пальцы. - Кстати, это одна из версий катастрофы, какой бы она ни казалась нелепой. У меня погибли... нет, я хочу считать, что не погибли, а исчезли жена и сын. Мне хочется думать, что они перенеслись куда-то, где живут в такой же ссылке, как и я. Мне так легче, хоть немного, но легче, иначе я давно сошел бы с ума. Кто-то взял и оторвал лучшую часть моей жизни как лист бумаги. Оторвал без объяснений. Я понял бы, если бы произошла ядерная война, экологическая катастрофа, нашествие инопланетников, или на землю свалился бы огромный метеорит. Это было бы ужасно, но понятно. Был бы шум, взрывы, кровь. То, что произошло, ни один умник на Земле объяснить не в состоянии. Существует десять более-менее правдоподобных версий происшедшего. Десять! Меня не устраивает ни одна из них! Все произошло тихо, в долю секунды. Вот город был, вот была моя семья, и через мгновение их не стало.
   Я опять сглотнул комок.
   - Я искал их. Долго, упорно. Все отказывался верить. Потом начался голод, беспорядки. Полный хаос. Я долго не терял надежды найти семью. Но надежда таяла, таяла и исчезла. Жить в городе стало невозможно. И мы с приятелем ушли. Пришли в эту деревню и словно вернулись в прошлое... За одним исключением: большинство мужчин деревни исчезло вместе с другим городом. Витамин... мой приятель, говорит, что это кара Господня. Я не верю в это. Если раньше я допускал существование Бога, то теперь я отрицаю его. Я стал атеистом... Бога нет, потому что он не хочет убить меня...
   Несколько бесконечных минут прошло в молчании. Потом Борис заговорил:
   - Вести теологическую дискуссию с тобой я не стану. Это неинтересная тема. Есть ли Бог, нет ли Бога, это вопрос веры, и не более того. Так ты остался бы здесь, навсегда?
   - Мне все равно.
   - Даже если бы я сказал тебе, что эта планета необитаема и здесь, кроме тебя, никого нет?
   - Ну, мало ли кто что скажет, - я улыбнулся.
   - Мне нет резона лгать тебе, - спокойно произнес Борис.
   - Мне все равно, - повторил я.
   - Хорошо. А теперь смотри туда...
   Я стал смотреть за реку, на поле. И вдруг увидел, что очень далеко, на пределе видимости, движутся две человеческие фигурки. У меня перехватило горло. Я вскочил и стал вглядываться в пространство за рекой. Я не мог различить, кто идет, но внутренним чутьем угадал, что это женщина и ребенок. Мало того, я знал, что это... Надя и Андрей!
   Я перестал дышать. Я стоял и смотрел, как они медленно приближаются. Протянул к ним руки, открыл рот, чтобы крикнуть, и... не смог. И, повинуясь внезапному импульсу, как военной команде, я бросился бежать вниз по круче с риском сломать себе шею. Земля неслась мне навстречу, я не успевал перебирать ногами, прыгал, перескакивал через кусты... И вот я выбежал на берег, усыпанный крупной галькой. Я оказался немного ниже противоположного берега, и отсюда не было видно фигурки. Что делать? Плыть? Мне почему-то сделалось страшно. Я представил, как тону, глотаю мутноватую воду реки и вижу поверхность воды снизу. Сердце бешено стучало. Я метался по берегу, боясь, что Надя и Андрей свернули в сторону, и я их больше не увижу. Наконец я растерянно остановился, отдышался и бросился вверх, чтобы посмотреть. Немного поднявшись, с надеждой огляделся... Черт! Черт! Их уже не было на лугу! Я закричал от отчаяния. Ну почему, почему я не бросился в реку? Я ведь прекрасно плаваю, и преодолеть сто метров для меня сущий пустяк. Что остановило меня?
   Я повалился на землю и мучительно долго лежал неподвижно, с силой зажмурив глаза. Потом сел, свесил руки между колен и стал смотреть на горизонт, не мигая. "Поделом мне", - подумал почти равнодушно, - "Толмач предлагал остаться здесь. Или не предлагал? Нет, он просто спрашивал, хочу ли я остаться".
   Я встал, погрозил кулаком небу и стал кричать:
   - Хочу ли я остаться? А кому какое дело? Я ничего не хочу в этой постылой жизни, кроме как видеть их! Но мне не дают! Меня заманивают в жалкие сети, как рекламой, чтобы я приходил снова и снова, и приносил полагающуюся мзду в виде жратвы. Меня будут кормить надеждой до одури, до посинения, пока я не прокляну всех и вся, пока не взорвусь и не начну бить им морды. Но нет, до этого не дойдет. Они же пекутся о своих мордах. Этими мордами они едят заработанные мною продукты. Эти морды у них такие умные, такие невинные. Этими мордами они произносят завлекающие слова, намекают на то, что нет ничего невозможного, что нужно только захотеть, и можно творить любые чудеса. Это крючок с наживкой, которую я заглотал до самого желудка! Не верю! Не верю!
   И я побежал вверх. Лез, скатывался, продолжал лезть. Когда выбрался на вершину, повалился от усталости, глотая воздух горящими легкими, несколько минут пролежал на теплой земле, потом встал, отошел к самому лесу, разбежался и прыгнул с обрыва, расставил руки ласточкой и повернулся вниз головой. Перед лицом мелькнула земля, завертелась, замельтешила цветными полосами. Шарики. Опять чертовы шарики, чтоб им...
   Толмач посмотрел на меня.
   - Вы жестоки! - выдохнул я, поднимаясь на нетвердые ноги. - Зачем вы так настойчиво спрашивали, хочу ли я остаться там? Зачем лгали, что на всей планете нет ни одного человека, кроме меня? Почему не даете встретиться с семьей?
   - Мы не даем? - напирая на слово "мы", сказал Борис. - Помилуй, добрый человек, но при чем же мы?
   Инопланетник смотрел на меня своими перепонками, и мне сделалось нестерпимо жутко. Я вскочил, бросился к выходу, вылетел во двор. От меня шарахнулись женщины, кто-то испуганно вскрикнул. Я выбежал за калитку и помчался, не разбирая дороги. За мной увязалась бродячая собачонка. Она так заливисто лаяла, что я быстро пришел в себя. Остановился, повернулся к шавке и долго смотрел на нее. Собачонка поджала хвост под моим взглядом и испуганно побежала прочь.
   А я зашагал к дому Прасковьи.
   Витамин встретил меня вопросительным взглядом, но я только поморщился.
   - Правильно, - сказал он. - Об этом лучше не рассказывать никому.
   Я сел рядом с ним и уставился в землю.
   - Они издеваются надо мной, - помолчав, с трудом выговорил я. - Но не хотят в этом признаться. Заманивают. Намекают на что-то.
   - Может и так, - ответил Витамин. - Только ведь с ними жить веселее.
   "А ведь он прав", - подумал я. - "Без них жизнь была бы хуже".
   - Завтра я пойду, - сказал Витамин. - Лучше там что-то, чем здесь ничего.
   Я не ответил.
   Ночь наползала на деревню с востока. Темнело небо, загорались звезды. Луна поднялась уже высоко и светила холодно и пронзительно, словно гневаясь от того, что день так долго сопротивляется. В хлеву шумно фыркала корова. Легкий ветер шумел в кленах. Было тихо и спокойно.
   - Пойдем-ка спать, дружище, - зевая, сказал Витамин. - Утро вечера мудренее. Завтра опять вкалывать заставят. Впрочем, уж лучше тут, чем в городе. Вспомни, каково было там.
   Я поежился. Мы полезли по лестнице на сеновал, долго возились, устраиваясь. Первым затих я. Витамин шумно выдохнул и тоже успокоился.
   Если Борис упорно намекает на то, что все зависит от меня, значит все, что я вижу на сеансах, происходит только в моем сознании. Но что может зависеть от меня? Я никогда не мог просто повлиять на сновидения, не то, чтобы заказать их самому себе. Сколько раз я просыпался разочарованным от того, что меня разбудили на самом интересном месте! И никогда не мог предугадать, что может привидеться мне ближайшей ночью. Чаще всего мне ничего не снилось. Ведь если я не помнил сна, значит, я его не видел! Мне можно сколько угодно твердить, что я вижу сны каждый день, только не всегда помню их, но мне трудно поверить в это, почти невозможно.
   Как, как повлиять на себя самого? Как заставить себя поверить в то, что я могу все, ну, если не все, то многое? У меня есть мечта. Я хочу, чтобы катастрофы никогда не было, чтобы Надя и Андрей вернулись ко мне... Нет, не так! Не вернулись, а чтобы я с ними НИКОГДА не расставался. Как превратить мечту в цель? Какой шаг сделать к ее достижению? Этого я не знал...
   Я повернулся на другой бок, и мысли потекли в другую сторону. Кто такие эти инопланетники? Торговцы временем... Цветные шарики, скорее всего пластмассовые. Рацна смотрит и составляет узор. Шарики семи цветов. Откуда я знаю, что цветов семь? Ну как же, если представить себе диск перед тем, как он начнет вращаться... И я вижу перед собой диск, но посчитать количество цветов не могу, потому что диск тут же начинает вращаться, шарики смазываются...
   Я сижу в кресле, вытянув ноги на стул. Кресло мягкое, оно обволакивает меня, поддерживает мягкими руками. В моем уголке очень уютно. Надо мной горит торшер с зеленым абажуром, остальная часть комнаты погружена в сумрак. На коленях у меня лежит книга в черном переплете. Я настолько погружен в книгу, что не замечаю, как ко мне кто-то подходит. И только услышав голос, вздрагиваю и поднимаю голову.
   Это... Надя. Боже мой! Как давно я не видел ее! Я отвык... Что-то больно колет меня изнутри, и через несколько мучительных мгновений я понимаю - что. Я знаю, что это сон. Я знаю, что лежу на сеновале рядом с Витамином, который сопит и иногда мечется из стороны в сторону. И еще я знаю, что катастрофа произошла, и никуда от этого факта не денешься.
   - Читаешь? - ее голос звучит как печальная песня.
   - Надя, ущипни меня, - говорю я, а у самого возникает дикое, совершенно безумное желание того, чтобы все это оказалось не во сне, а наяву.
   - Ну, вот еще! - притворно сердится она. - Не стану я тебя щипать. С чего бы это?
   Однако, противореча себе, она все-таки легонько щиплет меня за руку. Я чувствую покалывание длинных ногтей.
   - Сильнее!
   - Сильнее не могу, - она надувает губки и смотрит с удивлением.
   Тогда я сам изо всех сил щиплю себя, чувствую дикую боль, и смотрю, как на руке появляется багровое пятно.
   - Ты проверяешь, не сон ли это? - Надя кокетливо поглядывает на меня, довольная своей проницательностью. - Так вот что произошло! Ты спишь и видишь меня во сне.
   - Нет, это не сон, - растерянно произношу я, глядя на нее с бесконечным удивлением.
   Затем, повинуясь внезапному импульсу, я обнимаю ее, прижимаюсь к ней, стаскиваю ее с подлокотника к себе на колени, и мы целуемся как сумасшедшие, а моя рука сама начинает расстегивать ее халат, и я чувствую ее кожу, и от этого совсем схожу с ума...
   - Что ты, Сережа! - исступленно шепчет она, - Андрейка еще не спит. А вдруг как встанет и придет?
   - Не придет, - говорю я, однако руки уже опускаются.
   Андрейка... Я и его могу увидеть! И это не сон, не сон!
   - Я должен пожелать ему спокойной ночи! - громким шепотом говорю я.
   - Сумасшедший, - разочарованно шепчет Надя. - Ты уже желал ему спокойной ночи. Десять минут назад.
   - Нет-нет! - я бережно поднимаю ее, тоненькую, легкую, ставлю на пол. - Я должен поцеловать его!
   - Погоди, погоди! - Надя останавливает меня. - А вдруг он уже заснул? Я погляжу.
   И мы идем с нею по коридору в детскую, стараясь, чтобы не скрипели половицы, чтобы не разбудить сына, если он уже спит.
   - Спит, - говорит Надя, заглянув в щелку.
   - Я должен его поцеловать! Должен, ну пойми же!
   Она пропускает меня, прикладывает палец к губам, умоляя быть тише. Я крадусь на цыпочках, со страхом думая о том, чтобы сон не кончился на этом месте, чтобы мне дали досмотреть его до конца.
   Комната слабо освещена уличными фонарями через окно. Я вижу кроватку сына и его самого, разметавшего ручки по постели. Он ровно дышит. Спит. Я с благоговением становлюсь на колени, думая о том, что вот она, моя святыня, которой я готов молиться и ради которой я готов пойти на все. Медленно приближаю губы к лицу ребенка, чувствую его дыхание, прикасаюсь губами к щеке. Кожа гладкая и теплая. Нет-нет, во сне так не бывает! Или бывает?
   Я тихо притворяю дверь и поворачиваюсь к Наде, которая стояла в коридоре, пока я целовал Андрейку. Я хватаю ее в охапку, приподнимаю, она легкая, почти невесомая, и несу в комнату. Мы падаем на диван, и время перестает существовать для нас. Я спешу, я тороплюсь! Я видел слишком много эротических снов, которые заканчивались на самом интересном месте, чтобы не бояться, что и в этот раз произойдет так же.