Филиппов Виктор Васильевич
Воздухоплаватели
Филиппов Виктор Васильевич
Воздухоплаватели
{1}Так помечены ссылки на примечания. Примечания в конце текста
Аннотация издательства: Эта книга о мужестве и доблести воинов-воздухоплавателей одного из дивизионов аэростатов артиллерийского наблюдения. Написанные в живой форме, проникнутые любовью к редкой военной профессии, воспоминания В. В. Филиппова посвящены боевой работе воздухоплавателей в небе осажденного Ленинграда, на других фронтах Великой Отечественной войны.
Содержание
Время строить и время защищать
Воздушные рабочие войны
Прорыв
Ладожское озеро
Разгром врага у Ленинграда
На Карельском перешейке
Вперед, на запад!
Последняя дислокация
Примечания
Время строить и время защищать
Первое знакомство с воздухоплаванием. Работа в группе К. В. Русакова. Встречи с А. И. Микояном. Начало войны. Неудачная боевая операция. Госпиталь в блокадном Ленинграде.
Северная окраина Ленинграда. Поклонная гора. Название мало чем соответствовало тому невзрачному пейзажу, который являл моим глазам ровную местность, где ютились в рядок шесть неказистых сараев с темными от дождей и времени бревенчатыми стенами. Открытые всем ветрам, они, казалось, насупились и выжидающе глазели на меня своими узкими, маленькими оконцами, как бы недоверчиво оценивая уже издали старшего лейтенанта, который, как говорят в таких случаях, прибыл сюда для прохождения дальнейшей службы.
Стоял июнь 1942 года. В тот летний день даже здесь, на окраине блокированного Ленинграда, в нечаянной тишине жизнерадостно полыхало солнце. Впрочем, для меня после госпиталя, в который я попал с острова Лавансари в первых числах апреля, все было хорошо. И солнце, и ветер, и ливень, и вьюга - вряд ли что изменило бы тогда мое настроение.
Я шел по рыхлой, в выбоинах и рытвинах дороге, за плечами висел тощий вещмешок, который, как и весь мой вид, был молчаливым свидетелем страшной блокадной зимы. И, словно разглядев поближе, узкие оконца сараев распахнулись, озорно подмигивая солнечными бликами: мол, выше голову, старший лейтенант!
В этих сараях, которые до войны принадлежали Парголовскому животноводческому совхозу, располагалось хозяйство командира воздухоплавателей подполковника Виктора Васильевича Вавилонова.
* * *
С Вавилоновым мы были знакомы еще в мирные годы. Тогда он служил вместе с моим старшим братом Валентином, и я частенько бывал у них в воздухоплавательном парке, на полигонах, да и он иной раз захаживал к нам в гости.
С братом, который последнее время работал в Москве, в Управлении ВВС, я редко переписывался. Но после того как он узнал о трагической голодной смерти родителей, о сестре, а затем и о моем положении, дал о себе знать, переслав мне в госпиталь весточку с Виктором Васильевичем.
Мальчишкой я завидовал брату, слушая его восторженные рассказы о воздухоплавании. Завидовал Виктору Васильевичу - этому вроде бы неприметному мужчине средних лет, с высоким крутым лбом и редкими седоватыми волосами. Казалось, что его мягкость, даже стеснительность вызваны лишь непривычной домашней обстановкой. Его же стихия - небо. Там он виделся мне дерзким, решительным. Впрочем, как я убедился позже, так оно и было.
А впервые с воздухоплаванием я начал знакомиться еще в 1925 году. В то время брат Валентин учился, а затем командовал дивизионом аэростатов, который дислоцировался в Ленинграде, на Волковом поле.
В апреле 1926 года под Ленинградом, помню, совершил посадку дирижабль "Норвегия" экспедиции Руаля Амундсена. Вылетев из Италии, он держал путь на Север. Вел дирижабль его конструктор Умберто Нобиле.
Прием дирижабля организовывали специалисты из Высшей военной воздухоплавательной школы, но участниками приема были и курсанты, в том числе мой брат и Виктор Вавилонов.
Вот что писали тогда ленинградские газеты:
"...Около восьми вечера дирижабль заметили на горизонте. Минут через десять серебристая "сигара" уже гудела моторами над огромным полем воздухоплавательного парка.
Внизу его ждали две длинные шеренги красноармейцев. Люди повисли на веревках. Дирижабль нужно было ввести в эллинг. И в этот момент погас электрический свет... Все закончилось благополучно, и воздушный корабль надежно укрылся в огромном ангаре.
Вел дирижабль его конструктор полковник Умберто Нобиле.
Умберто Нобиле не рассчитывал на долгую стоянку. Осмотр и регулировка моторов, дозаправка дирижабля водородом не могли занять много времени. Но в дирижабле обнаружились неполадки. Начался ремонт..."
Ленинградцы радушно встретили экспедицию. Посмотреть на воздушный корабль приезжали тысячи экскурсантов. Ехали из Москвы, Пскова, Новгорода.
Много позже Нобиле писал:
"Советские люди оказывали всем нам тысячи знаков внимания".
Улетала "Норвегия" утром 5 мая. Был ясный, солнечный день. Помню, кто-то скомандовал:
- Отдать концы!
Оркестр грянул марш. И, отражая своими боками лучи солнца, дирижабль медленно, величаво проплыл над Невским проспектом, затем повернул к Неве и вскоре скрылся за крышами домов.
Экспедиция та завершилась успешно. "Норвегия" пересекла Арктический бассейн и сделала посадку на Аляске.
А в 1932 году был построен первый советский дирижабль В-3 "Ударник".
Недавно я прочел мемуары радиста легендарной папанинской четверки Героя Советского Союза Э. Т. Кренкеля "РАЕМ - мои позывные". И вот в тех главах, где автор повествует об итальянском ученом и конструкторе Умберто Нобиле, есть строки, в которых рассказывается о строительстве и перелете из Ленинграда в Москву в 1932 году дирижабля В-3 "Ударник".
Мой брат вместе с группой Умберто Нобиле подготавливал воздухоплавательную технику к полету. Помню, он рассказывал, как при попытке укрыть "Ударник" в эллинге порыв ветра шнырнул дирижабль на ворота, чуть не переломив его. Тогда Валентин предложил закреплять дирижабль наподобие флюгера у мачты - на открытом месте. Так и сделали.
Брат очень переживал, когда узнал о том, что дирижабль немного не дотянул до цели и совершил вынужденную посадку около Малаховки, в Подмосковье.
Словом, и родители, и я привыкли к рассказам о воздухоплавании. Как бы поддразнивая меня, Валентин азартно рассказывал о том, какие необычайные картины открываются из гондолы, какие непередаваемые чувства охватывают всякий раз в полете.
- Возьми с собой! - просил я и требовал, заискивал и негодовал, но ответом мне всякий раз был решительный отказ. О том, что работа аэронавта трудна, что, кроме того, таит в себе и немалую опасность, брат никогда не говорил.
Но вот в Майский праздник 1932 года произошел случай, который все мы тяжело пережили и после которого совсем по-иному стали воспринимать и восторженные рассказы брата, и его работу.
Тогда аэронавты обычно поднимались на привязных аэростатах немецкой фирмы "Парсеваль" и французской "Како". В полете они отрабатывали тактику применения аэростатов в боевых условиях, осваивали штурманское дело, метеорологию. Применялись и сферические аэростаты для свободного полета. Так вот что сообщали ленинградские газеты о том майском полете:
"Вчера о площади Жертв Революции в 8 ч. 30 мин. вечера поднялся в учебный полет на продолжительность сферический аэростат под управлением пилота Филиппова с тт. Коноваловым и Солодовниковым. По направлению ветра полет предполагался на Москву - продолжительностью в 24 часа.
Однако при поднятии аэростата в воздух в верхних слоях атмосферы произошли крупные изменения. Аэростат попал в шквал. Его стало относить в противоположную от Москвы сторону, к Ладожскому озеру...
До сих пор никаких известий об аэронавтах нет. Все граждане должны оказать содействие аэростату при его снижении на землю и сообщить сведения в комендатуру города о его полете".
К счастью, несмотря на шквалистый, постоянно меняющий направление ветер, аэронавты смогли благополучно завершить свой полет. После того случая я и решил во что бы то ни стало познать "непередаваемые чувства" в гондоле аэростата. Опасность не только пугает, она ведь по-своему и притягивает.
Во время каникул целые дни я проводил в Луге, в Стругах Красных, где Валентин вместе со своим дивизионом находился в летних лагерях. Там проводились тактические занятия, учебные стрельбы. По характеру я был человеком общительным, и вскоре мне удалось перезнакомиться со всеми воздухоплавателями. А усилия же мои были нацелены только на одно - получить разрешение подняться в воздух. И наконец однажды я своего добился.
Неплохо рисуя, помню, настойчиво демонстрировал я свои способности в топографии и брату, и другим воздухоплавателям, чем доказывал необходимость моего подъема. Сдался Валентин - дал "добро". В воздухе мне предстояло сделать зарисовку местности с аэростата, создать артиллерийскую панораму, с тем чтобы потом использовать ее при тренировках по разведке обороны "противника", а также корректировке огня артиллерии по разведанным целям.
Но подъем на аэростате меня захватил настолько, что инструктору пришлось напомнить довольно крепкими выражениями, для чего мы находимся в воздухе. Тогда, успокоив разгулявшееся сердце, я постарался поработать на совесть карандашом. Первый блин не свернулся комом - панорама получилась вполне удачной, и потом мне еще не раз давали такие задания.
Но разве думал-гадал я в те далекие дни, что эти уроки-развлечения сослужат мне добрую службу в самое ближайшее время! Что просто забава обратится в необходимую на этой войне работу, без которой трудно представить и оборону Ленинграда, без которой я не буду представлять и самого себя...
* * *
Когда я лежал в госпитале, в очередной свой приход Виктор Васильевич Вавилонов припомнил о моих подъемах на аэростатах, припомнил и предложил сменить профессию строителя, военного инженера-сапера на профессию воздухоплавателя.
- Мне поручено сформировать воздухоплавательный дивизион, и для его укомплектования разрешено отобрать необходимых специалистов и командиров из резерва и распредпунктов, - пояснял Вавилонов, но его предложение всерьез я никак не принимал. - Ты же обстрелянный командир, подумай. Предлагаю на должность помощника начальника штаба дивизиона.
Предложение было неожиданное, и я раздумывал.
Дело в том, что до войны моя трудовая жизнь полнилась насыщенным азартом к работе - на мой взгляд, самой нужной на земле, - строителя. Как бы там ни увлекало воздухоплавание, а поступил я в железнодорожный строительный техникум и в 1925 году строил уже свой первый железнодорожный мост через реку Крымзу, что в пяти километрах от Сызрани. А уже через два года сдавался в эксплуатацию третий мост - через реку Томашевку. Такое тогда было время вся страна, изнуренная войнами, разрухой, засучив рукава крепила свое будущее лесами новостроек.
Осенью 1928 года меня призвали в армию. Год отслужил в Новороссийске. Этот год многому научил. Я добросовестно нес службу в армии, а она, в свою очередь, добросовестно служила мне - становилась настоящей жизненной школой. И может быть, самое главное - учила меня дисциплине. Не той дисциплине, которая выражается лишь чисто внешней исполнительностью, а той, которая воспитывает в тебе внутреннюю собранность, умение рационально использовать свои силы, время.
Маневры "красных" против "зеленых", которые успешно прошли в кубанских степях под конец моей службы, а затем, уже поздней осенью, высадка с десантом у берегов Одессы, Туапсе и Новороссийска - все это укрепляло во мне именно такую дисциплину - дисциплину действий.
Вскоре мне, командиру взвода, вместе с теми, кто отлично закончил службу, разрешили выехать в любой город по желанию. Я поехал в Ленинград, к брату. Там по направлению комсомола с биржи труда поступил работать в "Хладстрой" и одновременно сдал экзамены на вечернее отделение института инженеров промышленного строительства.
Нелегкими, конечно, были те годы. Но молодость, вероятно, всегда притягательна в наших воспоминаниях, и прошлое зачастую видится в таких красках, с такими деталями и подробностями, на которые в свое время обращал лишь мимолетное внимание.
...Вот вижу себя старшим инженером "Мясохладстроя", где трудился до 1935 года. Тогда мы и проектировали, и строили - предприятия холодильной промышленности. Они до сих пор исправно, на совесть служат ленинградцам: холодильники на улицах Шкапина, Черниговской, Лиговке. Ударной стройкой пятилетки был наш мясокомбинат: он решал проблему мясоснабжения города.
А вот я в группе Константина Русакова, которая разрабатывала проекты убойно-разделочного корпуса, теплоэлектроцентрали и ремонтных цехов. Константин Викторович ныне секретарь ЦК КПСС. Обеденный перерыв, притихают рабочие шумы, и конструктор Слава Рогозин предлагает нам сеанс одновременной игры в шахматы или ставит любому желающему запрограммированный мат (много позже международный гроссмейстер Вячеслав Рогозин станет вице-президентом международной шахматной федерации).
...Взволнованным и собранным вижу себя у наркома пищевой промышленности А. И. Микояна, который говорит о ноем назначении главным инженером строительства мясокомбината в Луганске. Через полгода становлюсь одновременно и начальником строительства.
Закончилась эта стройка - и вновь прием у Микояна, уже с директором комбината.
Доклад наш проходит хорошо, а под конец директор на меня жалуется: мол, контора управления строителями сделана слишком тесно. Анастас Иванович смеется:
- Научил я тебя, Филиппов, экономить! - и к директору: - А какой штат? Да, тесновато. Ну что же, пожалуй, можно вполне... сократить управление!
Закончив строительство комбината в Луганске, я был назначен главным инженером треста "Владивостокпищестрой". Здесь, на Дальнем Востоке, пришлось с нуля осваивать бухту Находка - закладывать первый камень на строительстве порта и города.
...В начале 1941 года я работаю главным конструктором в мастерской Наркомата обороны под руководством академика архитектуры Льва Владимировича Руднева - автора торжественного и строгого мемориала жертвам революции на Марсовом поле. В мастерской мы проектируем здания Наркомата обороны, Дворец Советов в Баку. Работается с Рудневым живо, интересно. Набирает темп и нате строительство. Но закончить его ни в Москве, ни в Баку не удается - война.
А уже 30 июня в Ленинграда началось формирование народного ополчения. Мужчины добровольно шли в военкоматы, семьи многих эвакуировались в глубь страны. Моя жена с сыном тоже выехали к своим родителям в Пензу, а я с товарищами пошел в военкомат, хотя мы имели возможность, работая в Наркомате обороны, получить броню. Нас зачислили во вновь формируемую в это время 281-ю стрелковую дивизию.
И вот шутка военной жизни: мне, как послужившему в свое время и уже имевшему на действительной службе кубик, дают под командование взвод саперов, а моим товарищам - без всякого военного образования - присваивают звания военных инженеров третьего ранга - со шпалой. Было несколько непонятно. Однако уже через пару недель меня назначают помощником начальника инженерной службы дивизии к майору Ионову.
Формируемся мы в Боровичах. Майор Ионов оказывается деловым инженером. За два дня мы успеваем проштудировать устав, саперное дело. Затем роем окопы, в точности придерживаясь уставных размеров и схем, дотошно проверяем снаряжение дивизии. Здесь, в Боровичах, я получаю и боевое крещение.
...Гитлеровцы налетели неожиданно. Словно огненный смерч свалился на нас и закрутил - закрутил по нашим красочно оформленным окопам. Признаюсь, впервые испытываю настоящий страх перед смертью. Ее вихрь, разметав и полузасыпав окопы, обдает меня своим холодком. А некоторые в этот день так и остались навсегда в могильном холоде, не успев ни рассмотреть своего врага, ни себя в бою показать.
Мы поспешно грузимся в эшелоны, расставляем охрану, дозорных, дежурных, сигнальщиков. Меня посылают на паровоз - вести разведку пути следования, я устраиваюсь на открытом мостике, тут же и телефон для связи с начальником эшелона.
Что говорить, после испуга от того налета первый день пути у нас веселый. С шутками, песнями идет эшелон. К Тосно подъезжаем далеко за полночь. А тут на каждой железнодорожной ветке по эшелону. Не успеваем поужинать - тревога! Как зубная боль, опять этот тягучий гул моторов, взрывы, искореженные и горящие вагоны... Горят и взрываются цистерны с нефтью, бензином. В нашем эшелоне уже разбито вдребезги несколько вагонов в середине состава.
Налет прекращается так же неожиданно, как и начался. Фашистские бомбардировщики словно растворяются в зареве пожаров, а мы, задыхаясь и кашляя до слез от дыма и гари, расцепляем состав, оттаскиваем разбитые вагоны - то, что осталось от них, - относим раненых. Благо, на темень жаловаться не приходится. От пожаров светло до горизонта. Воздух прокален, лица и руки перепачканы гарью, грязью, а то и кровью...
Эшелон формируется заново. Теперь мы катим в направлении Гатчина, Кингисепп. Теперь нам не до песен, но дорога пока спокойна. В Волосово в лихорадочной спешке разгружаемся, потому что немцы опять бомбят, обстреливают эшелон с бреющего полета. И вновь искореженные вагоны, вновь кровь... Мне пока везет - ни царапины, лишь от натуги гудят руки, ломит в пояснице, да скрипит на зубах горькая пыль августа.
Здесь, под Волосово, наша дивизия занимает оборону и вступает наконец в бой. Фашисты прут больше на мотоциклах, на бронетранспортерах, реже танковые атаки. Силы, конечно, не равны. Мы сдерживаем врага недолго отступаем. Не успевая развернуться на новом рубеже, снова отходим, оставляем противнику селения, городки. Идем все ближе к Ленинграду.
Вплотную с фашистами мне пришлось встретиться лишь раза два. Сначала при разгрузке эшелона, а потом близ деревни Ильеши - за Волосовом. А было это так.
Я только что привез из Ленинграда на двух машинах бутылки с горючей смесью и мины в деревянных ящиках. Мы тут же их расставляем перед наступающим врагом. Другая машина стоит поодаль, на огородах деревни. Гляжу, катят три легковых автомобиля - мимо проезжает маршал Ворошилов. Деловито осмотрев занятые рубежи, он убежденно призывает нас к более активной обороне. И мы действительно долгое время прочно удерживаем рубеж. Пронзительный свист пуль, разрывы мин, утробное уханье тяжелых снарядов все это мало-помалу становится привычным и не таким уж пугающе-целенаправленным именно в тебя.
Расставив партию мин, я со своими саперами ползу по жухлой картофельной ботве к машине за очередной партией. Вдоль улицы, за избами, слышится лязг гусениц - это идут танки. Идут с тыла, - значит, наши. Но вот ненароком бросил взгляд на колонну, а на броне - черт побери! - уже знакомый крест... Настроение, если то состояние можно назвать настроением, резко меняется. Замираем в картофельной ботве, в руках у каждого по бутылке с горючей смесью. В голове суматошно подыскивается выход: что делать?.. Ждем, что будет дальше. Но танки проходят мимо. Значит, разведка. А гитлеровская пехота с танков успевает рассыпаться по деревне. То справа, то слева, словно отрывистый лай, короткие автоматные очереди, разрывы гранат...
Короткий бой в Ильешах быстро заканчивается. Танки успевают проскочить, но гитлеровской пехоты оказывается немного, и мы вместе с пехотинцами вскоре управляемся с нею.
Однако команда не заставляет себя ждать долго. Следует приказ оставить деревню и немедленно выехать в район Тешково, где инженер дивизии Ионов должен дать план создания обороны. Ничего не поделаешь, вновь отступаем.
Второй раз с немцами вплотную я столкнулся на рубеже Порожки, Петровское. Получив боевое задание пробраться в тыл врага и заминировать у деревни Гостилицы бойкий перекресток дорог, вместе с разведчиками ушел в ночь лейтенант С. Н. Бондаренко. На рассвете, уже по возвращении с задания, их замечают. Завязывается перестрелка. Несколько бойцов ранены, но дело сделано, и в штабе по крокам мы оформляем формуляры на минные поля. Вдруг стены штаба содрогаются от серии разрывов. Бревна, комья земли летят в разные стороны. Ошалевший связной первого батальона, козырнув командиру полка, выпаливает скороговоркой:
- Немцы пошли в психическую атаку! Связи со штабом нет, командир просит подкрепления...
Комполка приказывает собрать всех, кто есть на КП, и мы бросаемся на помощь первому батальону. Вот он, враг... Впервые вижу психическую атаку: пьяные немцы, щеря зубы в наглом оскале, идут на нас с засученными рукавами и с автоматами наперевес несколькими шеренгами. И вот что, стервецы, придумали: первая шеренга строчит разрывными пулями - они разрываются позади нас, и охватывает такое ощущение, будто ты уже в окружении. Красноармейцы беспокойно вертят головами, оглядываются назад. В глазах тревога.
А первая шеренга гитлеровцев, расстреляв все патроны, падает по команде на землю и вновь заряжает автоматы. Стреляет вторая шеренга, потом третья... А ведь еще и танки...
Когда гитлеровские танки двинули на наше минное поле, поставленные очень близко одна к другой, все до единой противотанковые мины первых двух рядов детонируют и взрываются одновременно. Почти полторы тонны тола со страшным грохотом поднимают ввысь на десятки метров сплошную стену земли. Три танка остаются на месте с перебитыми гусеницами, а обалдевшие от такого невиданного взрыва фашисты бросают убитых, раненых и, резво обгоняя друг друга, панически бегут назад. Тут уж не до психической атаки.
Тревожное напряжение в наших окопах сменяется радостным возбуждением, шутками. Красноармейцы одобрительно кивают нам: ну, мол, саперы, молодцы. А мы многозначительно помалкиваем. Признаться, и сами не ожидали подобного.
* * *
В сентябре враг подходит вплотную к стенам Ленинграда. В это тяжелое время ленинградцы не знают ни минуты покоя. Фашисты беспрерывно бомбят город. Горят Бадаевские склады. Сирены воздушной тревоги, кажется, уже никогда не прервут свой надрывный вой. Гитлеровцы подтягивают дальнобойную артиллерию.
Уже захвачена Стрельна, Новый Петергоф, поселок Володарский. Линия фронта в каких-нибудь пяти-шести километрах от Кировского завода. Уже полностью переходят на фронтовые рельсы все его цехи. "Все для фронта, все для победы!" А для фронта и победы требуются танки, пушки, броневики...
Ленинградцы хорошо помнят мужество рабочих Кировского завода. Кто же были эти рабочие? Женщины, старики, подростки. Это они, сутками не покидая рабочие места, тут же облюбовывали уголок для скоротечного, беспокойного сна, урывали минуту-другую, чтобы поддержать силенки легковесным хлебным пайком, - и снова за работу.
А наша дивизия с боями отходила к Ораниенбауму... Прижатый к заливу, там образуется ораниенбаумский плацдарм. Враг занимает Гатчину, Пушкин... Ленинград готовится к уличным боям. А фашистам удается выйти на рубеж Невы от Усть-Тосно до Ладожского озера, захватив Шлиссельбург. Кольцо блокады вокруг города замыкается...
Ленинград еще не знает, сколько горя таит в себе это слово - "блокада". На левом берегу Невы, у Невской Дубровки, что в двенадцати километрах южнее Шлиссельбурга, 115-я дивизия в ожесточенных боях отвоевывает у противника небольшой плацдарм. Его так и будут называть Невский пятачок. На этот пятачок перебрасываются части 8-й армии, куда входит и наша дивизия. Мы знаем - на прорыв блокады.
Но два месяца тяжелых кровопролитных боев ничего не дают. В конце декабря дивизию отправляют на пополнение и переформирование.
В Янино, куда мы приходим вечером, нас поджидают эшелоны товарных вагонов. Грузимся в густой темноте, но организованно, быстро. Поторапливает ночной мороз. Любопытствуем о маршруте, допытываемся друг у друга, но, как видно, его не ведают и наши командиры. Отшучиваются:
- Во всяком случае, из Невской Дубровки уезжаем...
Едем долго, больше стоим. Похоже, что эшелон крутится где-то по окружной дороге. Наконец далеко за полночь вагоны вздрагивают и останавливаются окончательно. Приказ: "Вылезай!" Станция Лисий Нос.
Невзрачненький деревянный вокзал, окрашенный, как и все железнодорожные сооружения, в желтый цвет, стоит намного ниже платформы, и кажется, что от частых бомбежек словно съежился в испуге, прижался к земле.
Так же быстро разгружаемся и цепочкой, по подразделениям, в путь - к заливу. Вскоре становится ясно: направляемся на тот же ораниенбаумский плацдарм, с которого ушли в октябре.
Через залив идем только ночью, скрытно. Днем фашисты хорошо просматривают и обстреливают из занятого ими Нового Петергофа эту ледовую трассу, ведущую через Кронштадт.
Вот и вновь так хорошо знакомые места переднего края: Порожки, Петровское, Гостилицы, Петергоф... В деревнях много пустых домов. Мы совсем неплохо устраиваемся в теплых избах.
Просторная, по-добротному, словно на века, срубленная деревенская изба после Невского пятачка нам видится настоящим раем. Орудийные и минометные разрывы ухают редко и вдалеке, пулеметов не слышно вообще. Но уже и тишина успела утерять свою привычность и кажется чем-то противоестественным. Тут бы в самый раз отдохнуть вирой, а она как-то настораживает...
Неделю тем не менее мы отдыхаем. Отмываемся, чистим обмундирование, наводим порядок с инвентарем. Но вот утвержден план создания обороны, и отдых для саперов окончен.
Трудна, неподатлива мерзлая земля. Морозным вихрем обжигает лицо, гудят от усталости руки, спины саперов, ломит тело, но все глубже и глубже врастают в мерзлоту новые дзоты, их опутывают проволочные заграждения, вздыбливаются неприступной твердью завалы, "засеиваются" минами поля.
Воздухоплаватели
{1}Так помечены ссылки на примечания. Примечания в конце текста
Аннотация издательства: Эта книга о мужестве и доблести воинов-воздухоплавателей одного из дивизионов аэростатов артиллерийского наблюдения. Написанные в живой форме, проникнутые любовью к редкой военной профессии, воспоминания В. В. Филиппова посвящены боевой работе воздухоплавателей в небе осажденного Ленинграда, на других фронтах Великой Отечественной войны.
Содержание
Время строить и время защищать
Воздушные рабочие войны
Прорыв
Ладожское озеро
Разгром врага у Ленинграда
На Карельском перешейке
Вперед, на запад!
Последняя дислокация
Примечания
Время строить и время защищать
Первое знакомство с воздухоплаванием. Работа в группе К. В. Русакова. Встречи с А. И. Микояном. Начало войны. Неудачная боевая операция. Госпиталь в блокадном Ленинграде.
Северная окраина Ленинграда. Поклонная гора. Название мало чем соответствовало тому невзрачному пейзажу, который являл моим глазам ровную местность, где ютились в рядок шесть неказистых сараев с темными от дождей и времени бревенчатыми стенами. Открытые всем ветрам, они, казалось, насупились и выжидающе глазели на меня своими узкими, маленькими оконцами, как бы недоверчиво оценивая уже издали старшего лейтенанта, который, как говорят в таких случаях, прибыл сюда для прохождения дальнейшей службы.
Стоял июнь 1942 года. В тот летний день даже здесь, на окраине блокированного Ленинграда, в нечаянной тишине жизнерадостно полыхало солнце. Впрочем, для меня после госпиталя, в который я попал с острова Лавансари в первых числах апреля, все было хорошо. И солнце, и ветер, и ливень, и вьюга - вряд ли что изменило бы тогда мое настроение.
Я шел по рыхлой, в выбоинах и рытвинах дороге, за плечами висел тощий вещмешок, который, как и весь мой вид, был молчаливым свидетелем страшной блокадной зимы. И, словно разглядев поближе, узкие оконца сараев распахнулись, озорно подмигивая солнечными бликами: мол, выше голову, старший лейтенант!
В этих сараях, которые до войны принадлежали Парголовскому животноводческому совхозу, располагалось хозяйство командира воздухоплавателей подполковника Виктора Васильевича Вавилонова.
* * *
С Вавилоновым мы были знакомы еще в мирные годы. Тогда он служил вместе с моим старшим братом Валентином, и я частенько бывал у них в воздухоплавательном парке, на полигонах, да и он иной раз захаживал к нам в гости.
С братом, который последнее время работал в Москве, в Управлении ВВС, я редко переписывался. Но после того как он узнал о трагической голодной смерти родителей, о сестре, а затем и о моем положении, дал о себе знать, переслав мне в госпиталь весточку с Виктором Васильевичем.
Мальчишкой я завидовал брату, слушая его восторженные рассказы о воздухоплавании. Завидовал Виктору Васильевичу - этому вроде бы неприметному мужчине средних лет, с высоким крутым лбом и редкими седоватыми волосами. Казалось, что его мягкость, даже стеснительность вызваны лишь непривычной домашней обстановкой. Его же стихия - небо. Там он виделся мне дерзким, решительным. Впрочем, как я убедился позже, так оно и было.
А впервые с воздухоплаванием я начал знакомиться еще в 1925 году. В то время брат Валентин учился, а затем командовал дивизионом аэростатов, который дислоцировался в Ленинграде, на Волковом поле.
В апреле 1926 года под Ленинградом, помню, совершил посадку дирижабль "Норвегия" экспедиции Руаля Амундсена. Вылетев из Италии, он держал путь на Север. Вел дирижабль его конструктор Умберто Нобиле.
Прием дирижабля организовывали специалисты из Высшей военной воздухоплавательной школы, но участниками приема были и курсанты, в том числе мой брат и Виктор Вавилонов.
Вот что писали тогда ленинградские газеты:
"...Около восьми вечера дирижабль заметили на горизонте. Минут через десять серебристая "сигара" уже гудела моторами над огромным полем воздухоплавательного парка.
Внизу его ждали две длинные шеренги красноармейцев. Люди повисли на веревках. Дирижабль нужно было ввести в эллинг. И в этот момент погас электрический свет... Все закончилось благополучно, и воздушный корабль надежно укрылся в огромном ангаре.
Вел дирижабль его конструктор полковник Умберто Нобиле.
Умберто Нобиле не рассчитывал на долгую стоянку. Осмотр и регулировка моторов, дозаправка дирижабля водородом не могли занять много времени. Но в дирижабле обнаружились неполадки. Начался ремонт..."
Ленинградцы радушно встретили экспедицию. Посмотреть на воздушный корабль приезжали тысячи экскурсантов. Ехали из Москвы, Пскова, Новгорода.
Много позже Нобиле писал:
"Советские люди оказывали всем нам тысячи знаков внимания".
Улетала "Норвегия" утром 5 мая. Был ясный, солнечный день. Помню, кто-то скомандовал:
- Отдать концы!
Оркестр грянул марш. И, отражая своими боками лучи солнца, дирижабль медленно, величаво проплыл над Невским проспектом, затем повернул к Неве и вскоре скрылся за крышами домов.
Экспедиция та завершилась успешно. "Норвегия" пересекла Арктический бассейн и сделала посадку на Аляске.
А в 1932 году был построен первый советский дирижабль В-3 "Ударник".
Недавно я прочел мемуары радиста легендарной папанинской четверки Героя Советского Союза Э. Т. Кренкеля "РАЕМ - мои позывные". И вот в тех главах, где автор повествует об итальянском ученом и конструкторе Умберто Нобиле, есть строки, в которых рассказывается о строительстве и перелете из Ленинграда в Москву в 1932 году дирижабля В-3 "Ударник".
Мой брат вместе с группой Умберто Нобиле подготавливал воздухоплавательную технику к полету. Помню, он рассказывал, как при попытке укрыть "Ударник" в эллинге порыв ветра шнырнул дирижабль на ворота, чуть не переломив его. Тогда Валентин предложил закреплять дирижабль наподобие флюгера у мачты - на открытом месте. Так и сделали.
Брат очень переживал, когда узнал о том, что дирижабль немного не дотянул до цели и совершил вынужденную посадку около Малаховки, в Подмосковье.
Словом, и родители, и я привыкли к рассказам о воздухоплавании. Как бы поддразнивая меня, Валентин азартно рассказывал о том, какие необычайные картины открываются из гондолы, какие непередаваемые чувства охватывают всякий раз в полете.
- Возьми с собой! - просил я и требовал, заискивал и негодовал, но ответом мне всякий раз был решительный отказ. О том, что работа аэронавта трудна, что, кроме того, таит в себе и немалую опасность, брат никогда не говорил.
Но вот в Майский праздник 1932 года произошел случай, который все мы тяжело пережили и после которого совсем по-иному стали воспринимать и восторженные рассказы брата, и его работу.
Тогда аэронавты обычно поднимались на привязных аэростатах немецкой фирмы "Парсеваль" и французской "Како". В полете они отрабатывали тактику применения аэростатов в боевых условиях, осваивали штурманское дело, метеорологию. Применялись и сферические аэростаты для свободного полета. Так вот что сообщали ленинградские газеты о том майском полете:
"Вчера о площади Жертв Революции в 8 ч. 30 мин. вечера поднялся в учебный полет на продолжительность сферический аэростат под управлением пилота Филиппова с тт. Коноваловым и Солодовниковым. По направлению ветра полет предполагался на Москву - продолжительностью в 24 часа.
Однако при поднятии аэростата в воздух в верхних слоях атмосферы произошли крупные изменения. Аэростат попал в шквал. Его стало относить в противоположную от Москвы сторону, к Ладожскому озеру...
До сих пор никаких известий об аэронавтах нет. Все граждане должны оказать содействие аэростату при его снижении на землю и сообщить сведения в комендатуру города о его полете".
К счастью, несмотря на шквалистый, постоянно меняющий направление ветер, аэронавты смогли благополучно завершить свой полет. После того случая я и решил во что бы то ни стало познать "непередаваемые чувства" в гондоле аэростата. Опасность не только пугает, она ведь по-своему и притягивает.
Во время каникул целые дни я проводил в Луге, в Стругах Красных, где Валентин вместе со своим дивизионом находился в летних лагерях. Там проводились тактические занятия, учебные стрельбы. По характеру я был человеком общительным, и вскоре мне удалось перезнакомиться со всеми воздухоплавателями. А усилия же мои были нацелены только на одно - получить разрешение подняться в воздух. И наконец однажды я своего добился.
Неплохо рисуя, помню, настойчиво демонстрировал я свои способности в топографии и брату, и другим воздухоплавателям, чем доказывал необходимость моего подъема. Сдался Валентин - дал "добро". В воздухе мне предстояло сделать зарисовку местности с аэростата, создать артиллерийскую панораму, с тем чтобы потом использовать ее при тренировках по разведке обороны "противника", а также корректировке огня артиллерии по разведанным целям.
Но подъем на аэростате меня захватил настолько, что инструктору пришлось напомнить довольно крепкими выражениями, для чего мы находимся в воздухе. Тогда, успокоив разгулявшееся сердце, я постарался поработать на совесть карандашом. Первый блин не свернулся комом - панорама получилась вполне удачной, и потом мне еще не раз давали такие задания.
Но разве думал-гадал я в те далекие дни, что эти уроки-развлечения сослужат мне добрую службу в самое ближайшее время! Что просто забава обратится в необходимую на этой войне работу, без которой трудно представить и оборону Ленинграда, без которой я не буду представлять и самого себя...
* * *
Когда я лежал в госпитале, в очередной свой приход Виктор Васильевич Вавилонов припомнил о моих подъемах на аэростатах, припомнил и предложил сменить профессию строителя, военного инженера-сапера на профессию воздухоплавателя.
- Мне поручено сформировать воздухоплавательный дивизион, и для его укомплектования разрешено отобрать необходимых специалистов и командиров из резерва и распредпунктов, - пояснял Вавилонов, но его предложение всерьез я никак не принимал. - Ты же обстрелянный командир, подумай. Предлагаю на должность помощника начальника штаба дивизиона.
Предложение было неожиданное, и я раздумывал.
Дело в том, что до войны моя трудовая жизнь полнилась насыщенным азартом к работе - на мой взгляд, самой нужной на земле, - строителя. Как бы там ни увлекало воздухоплавание, а поступил я в железнодорожный строительный техникум и в 1925 году строил уже свой первый железнодорожный мост через реку Крымзу, что в пяти километрах от Сызрани. А уже через два года сдавался в эксплуатацию третий мост - через реку Томашевку. Такое тогда было время вся страна, изнуренная войнами, разрухой, засучив рукава крепила свое будущее лесами новостроек.
Осенью 1928 года меня призвали в армию. Год отслужил в Новороссийске. Этот год многому научил. Я добросовестно нес службу в армии, а она, в свою очередь, добросовестно служила мне - становилась настоящей жизненной школой. И может быть, самое главное - учила меня дисциплине. Не той дисциплине, которая выражается лишь чисто внешней исполнительностью, а той, которая воспитывает в тебе внутреннюю собранность, умение рационально использовать свои силы, время.
Маневры "красных" против "зеленых", которые успешно прошли в кубанских степях под конец моей службы, а затем, уже поздней осенью, высадка с десантом у берегов Одессы, Туапсе и Новороссийска - все это укрепляло во мне именно такую дисциплину - дисциплину действий.
Вскоре мне, командиру взвода, вместе с теми, кто отлично закончил службу, разрешили выехать в любой город по желанию. Я поехал в Ленинград, к брату. Там по направлению комсомола с биржи труда поступил работать в "Хладстрой" и одновременно сдал экзамены на вечернее отделение института инженеров промышленного строительства.
Нелегкими, конечно, были те годы. Но молодость, вероятно, всегда притягательна в наших воспоминаниях, и прошлое зачастую видится в таких красках, с такими деталями и подробностями, на которые в свое время обращал лишь мимолетное внимание.
...Вот вижу себя старшим инженером "Мясохладстроя", где трудился до 1935 года. Тогда мы и проектировали, и строили - предприятия холодильной промышленности. Они до сих пор исправно, на совесть служат ленинградцам: холодильники на улицах Шкапина, Черниговской, Лиговке. Ударной стройкой пятилетки был наш мясокомбинат: он решал проблему мясоснабжения города.
А вот я в группе Константина Русакова, которая разрабатывала проекты убойно-разделочного корпуса, теплоэлектроцентрали и ремонтных цехов. Константин Викторович ныне секретарь ЦК КПСС. Обеденный перерыв, притихают рабочие шумы, и конструктор Слава Рогозин предлагает нам сеанс одновременной игры в шахматы или ставит любому желающему запрограммированный мат (много позже международный гроссмейстер Вячеслав Рогозин станет вице-президентом международной шахматной федерации).
...Взволнованным и собранным вижу себя у наркома пищевой промышленности А. И. Микояна, который говорит о ноем назначении главным инженером строительства мясокомбината в Луганске. Через полгода становлюсь одновременно и начальником строительства.
Закончилась эта стройка - и вновь прием у Микояна, уже с директором комбината.
Доклад наш проходит хорошо, а под конец директор на меня жалуется: мол, контора управления строителями сделана слишком тесно. Анастас Иванович смеется:
- Научил я тебя, Филиппов, экономить! - и к директору: - А какой штат? Да, тесновато. Ну что же, пожалуй, можно вполне... сократить управление!
Закончив строительство комбината в Луганске, я был назначен главным инженером треста "Владивостокпищестрой". Здесь, на Дальнем Востоке, пришлось с нуля осваивать бухту Находка - закладывать первый камень на строительстве порта и города.
...В начале 1941 года я работаю главным конструктором в мастерской Наркомата обороны под руководством академика архитектуры Льва Владимировича Руднева - автора торжественного и строгого мемориала жертвам революции на Марсовом поле. В мастерской мы проектируем здания Наркомата обороны, Дворец Советов в Баку. Работается с Рудневым живо, интересно. Набирает темп и нате строительство. Но закончить его ни в Москве, ни в Баку не удается - война.
А уже 30 июня в Ленинграда началось формирование народного ополчения. Мужчины добровольно шли в военкоматы, семьи многих эвакуировались в глубь страны. Моя жена с сыном тоже выехали к своим родителям в Пензу, а я с товарищами пошел в военкомат, хотя мы имели возможность, работая в Наркомате обороны, получить броню. Нас зачислили во вновь формируемую в это время 281-ю стрелковую дивизию.
И вот шутка военной жизни: мне, как послужившему в свое время и уже имевшему на действительной службе кубик, дают под командование взвод саперов, а моим товарищам - без всякого военного образования - присваивают звания военных инженеров третьего ранга - со шпалой. Было несколько непонятно. Однако уже через пару недель меня назначают помощником начальника инженерной службы дивизии к майору Ионову.
Формируемся мы в Боровичах. Майор Ионов оказывается деловым инженером. За два дня мы успеваем проштудировать устав, саперное дело. Затем роем окопы, в точности придерживаясь уставных размеров и схем, дотошно проверяем снаряжение дивизии. Здесь, в Боровичах, я получаю и боевое крещение.
...Гитлеровцы налетели неожиданно. Словно огненный смерч свалился на нас и закрутил - закрутил по нашим красочно оформленным окопам. Признаюсь, впервые испытываю настоящий страх перед смертью. Ее вихрь, разметав и полузасыпав окопы, обдает меня своим холодком. А некоторые в этот день так и остались навсегда в могильном холоде, не успев ни рассмотреть своего врага, ни себя в бою показать.
Мы поспешно грузимся в эшелоны, расставляем охрану, дозорных, дежурных, сигнальщиков. Меня посылают на паровоз - вести разведку пути следования, я устраиваюсь на открытом мостике, тут же и телефон для связи с начальником эшелона.
Что говорить, после испуга от того налета первый день пути у нас веселый. С шутками, песнями идет эшелон. К Тосно подъезжаем далеко за полночь. А тут на каждой железнодорожной ветке по эшелону. Не успеваем поужинать - тревога! Как зубная боль, опять этот тягучий гул моторов, взрывы, искореженные и горящие вагоны... Горят и взрываются цистерны с нефтью, бензином. В нашем эшелоне уже разбито вдребезги несколько вагонов в середине состава.
Налет прекращается так же неожиданно, как и начался. Фашистские бомбардировщики словно растворяются в зареве пожаров, а мы, задыхаясь и кашляя до слез от дыма и гари, расцепляем состав, оттаскиваем разбитые вагоны - то, что осталось от них, - относим раненых. Благо, на темень жаловаться не приходится. От пожаров светло до горизонта. Воздух прокален, лица и руки перепачканы гарью, грязью, а то и кровью...
Эшелон формируется заново. Теперь мы катим в направлении Гатчина, Кингисепп. Теперь нам не до песен, но дорога пока спокойна. В Волосово в лихорадочной спешке разгружаемся, потому что немцы опять бомбят, обстреливают эшелон с бреющего полета. И вновь искореженные вагоны, вновь кровь... Мне пока везет - ни царапины, лишь от натуги гудят руки, ломит в пояснице, да скрипит на зубах горькая пыль августа.
Здесь, под Волосово, наша дивизия занимает оборону и вступает наконец в бой. Фашисты прут больше на мотоциклах, на бронетранспортерах, реже танковые атаки. Силы, конечно, не равны. Мы сдерживаем врага недолго отступаем. Не успевая развернуться на новом рубеже, снова отходим, оставляем противнику селения, городки. Идем все ближе к Ленинграду.
Вплотную с фашистами мне пришлось встретиться лишь раза два. Сначала при разгрузке эшелона, а потом близ деревни Ильеши - за Волосовом. А было это так.
Я только что привез из Ленинграда на двух машинах бутылки с горючей смесью и мины в деревянных ящиках. Мы тут же их расставляем перед наступающим врагом. Другая машина стоит поодаль, на огородах деревни. Гляжу, катят три легковых автомобиля - мимо проезжает маршал Ворошилов. Деловито осмотрев занятые рубежи, он убежденно призывает нас к более активной обороне. И мы действительно долгое время прочно удерживаем рубеж. Пронзительный свист пуль, разрывы мин, утробное уханье тяжелых снарядов все это мало-помалу становится привычным и не таким уж пугающе-целенаправленным именно в тебя.
Расставив партию мин, я со своими саперами ползу по жухлой картофельной ботве к машине за очередной партией. Вдоль улицы, за избами, слышится лязг гусениц - это идут танки. Идут с тыла, - значит, наши. Но вот ненароком бросил взгляд на колонну, а на броне - черт побери! - уже знакомый крест... Настроение, если то состояние можно назвать настроением, резко меняется. Замираем в картофельной ботве, в руках у каждого по бутылке с горючей смесью. В голове суматошно подыскивается выход: что делать?.. Ждем, что будет дальше. Но танки проходят мимо. Значит, разведка. А гитлеровская пехота с танков успевает рассыпаться по деревне. То справа, то слева, словно отрывистый лай, короткие автоматные очереди, разрывы гранат...
Короткий бой в Ильешах быстро заканчивается. Танки успевают проскочить, но гитлеровской пехоты оказывается немного, и мы вместе с пехотинцами вскоре управляемся с нею.
Однако команда не заставляет себя ждать долго. Следует приказ оставить деревню и немедленно выехать в район Тешково, где инженер дивизии Ионов должен дать план создания обороны. Ничего не поделаешь, вновь отступаем.
Второй раз с немцами вплотную я столкнулся на рубеже Порожки, Петровское. Получив боевое задание пробраться в тыл врага и заминировать у деревни Гостилицы бойкий перекресток дорог, вместе с разведчиками ушел в ночь лейтенант С. Н. Бондаренко. На рассвете, уже по возвращении с задания, их замечают. Завязывается перестрелка. Несколько бойцов ранены, но дело сделано, и в штабе по крокам мы оформляем формуляры на минные поля. Вдруг стены штаба содрогаются от серии разрывов. Бревна, комья земли летят в разные стороны. Ошалевший связной первого батальона, козырнув командиру полка, выпаливает скороговоркой:
- Немцы пошли в психическую атаку! Связи со штабом нет, командир просит подкрепления...
Комполка приказывает собрать всех, кто есть на КП, и мы бросаемся на помощь первому батальону. Вот он, враг... Впервые вижу психическую атаку: пьяные немцы, щеря зубы в наглом оскале, идут на нас с засученными рукавами и с автоматами наперевес несколькими шеренгами. И вот что, стервецы, придумали: первая шеренга строчит разрывными пулями - они разрываются позади нас, и охватывает такое ощущение, будто ты уже в окружении. Красноармейцы беспокойно вертят головами, оглядываются назад. В глазах тревога.
А первая шеренга гитлеровцев, расстреляв все патроны, падает по команде на землю и вновь заряжает автоматы. Стреляет вторая шеренга, потом третья... А ведь еще и танки...
Когда гитлеровские танки двинули на наше минное поле, поставленные очень близко одна к другой, все до единой противотанковые мины первых двух рядов детонируют и взрываются одновременно. Почти полторы тонны тола со страшным грохотом поднимают ввысь на десятки метров сплошную стену земли. Три танка остаются на месте с перебитыми гусеницами, а обалдевшие от такого невиданного взрыва фашисты бросают убитых, раненых и, резво обгоняя друг друга, панически бегут назад. Тут уж не до психической атаки.
Тревожное напряжение в наших окопах сменяется радостным возбуждением, шутками. Красноармейцы одобрительно кивают нам: ну, мол, саперы, молодцы. А мы многозначительно помалкиваем. Признаться, и сами не ожидали подобного.
* * *
В сентябре враг подходит вплотную к стенам Ленинграда. В это тяжелое время ленинградцы не знают ни минуты покоя. Фашисты беспрерывно бомбят город. Горят Бадаевские склады. Сирены воздушной тревоги, кажется, уже никогда не прервут свой надрывный вой. Гитлеровцы подтягивают дальнобойную артиллерию.
Уже захвачена Стрельна, Новый Петергоф, поселок Володарский. Линия фронта в каких-нибудь пяти-шести километрах от Кировского завода. Уже полностью переходят на фронтовые рельсы все его цехи. "Все для фронта, все для победы!" А для фронта и победы требуются танки, пушки, броневики...
Ленинградцы хорошо помнят мужество рабочих Кировского завода. Кто же были эти рабочие? Женщины, старики, подростки. Это они, сутками не покидая рабочие места, тут же облюбовывали уголок для скоротечного, беспокойного сна, урывали минуту-другую, чтобы поддержать силенки легковесным хлебным пайком, - и снова за работу.
А наша дивизия с боями отходила к Ораниенбауму... Прижатый к заливу, там образуется ораниенбаумский плацдарм. Враг занимает Гатчину, Пушкин... Ленинград готовится к уличным боям. А фашистам удается выйти на рубеж Невы от Усть-Тосно до Ладожского озера, захватив Шлиссельбург. Кольцо блокады вокруг города замыкается...
Ленинград еще не знает, сколько горя таит в себе это слово - "блокада". На левом берегу Невы, у Невской Дубровки, что в двенадцати километрах южнее Шлиссельбурга, 115-я дивизия в ожесточенных боях отвоевывает у противника небольшой плацдарм. Его так и будут называть Невский пятачок. На этот пятачок перебрасываются части 8-й армии, куда входит и наша дивизия. Мы знаем - на прорыв блокады.
Но два месяца тяжелых кровопролитных боев ничего не дают. В конце декабря дивизию отправляют на пополнение и переформирование.
В Янино, куда мы приходим вечером, нас поджидают эшелоны товарных вагонов. Грузимся в густой темноте, но организованно, быстро. Поторапливает ночной мороз. Любопытствуем о маршруте, допытываемся друг у друга, но, как видно, его не ведают и наши командиры. Отшучиваются:
- Во всяком случае, из Невской Дубровки уезжаем...
Едем долго, больше стоим. Похоже, что эшелон крутится где-то по окружной дороге. Наконец далеко за полночь вагоны вздрагивают и останавливаются окончательно. Приказ: "Вылезай!" Станция Лисий Нос.
Невзрачненький деревянный вокзал, окрашенный, как и все железнодорожные сооружения, в желтый цвет, стоит намного ниже платформы, и кажется, что от частых бомбежек словно съежился в испуге, прижался к земле.
Так же быстро разгружаемся и цепочкой, по подразделениям, в путь - к заливу. Вскоре становится ясно: направляемся на тот же ораниенбаумский плацдарм, с которого ушли в октябре.
Через залив идем только ночью, скрытно. Днем фашисты хорошо просматривают и обстреливают из занятого ими Нового Петергофа эту ледовую трассу, ведущую через Кронштадт.
Вот и вновь так хорошо знакомые места переднего края: Порожки, Петровское, Гостилицы, Петергоф... В деревнях много пустых домов. Мы совсем неплохо устраиваемся в теплых избах.
Просторная, по-добротному, словно на века, срубленная деревенская изба после Невского пятачка нам видится настоящим раем. Орудийные и минометные разрывы ухают редко и вдалеке, пулеметов не слышно вообще. Но уже и тишина успела утерять свою привычность и кажется чем-то противоестественным. Тут бы в самый раз отдохнуть вирой, а она как-то настораживает...
Неделю тем не менее мы отдыхаем. Отмываемся, чистим обмундирование, наводим порядок с инвентарем. Но вот утвержден план создания обороны, и отдых для саперов окончен.
Трудна, неподатлива мерзлая земля. Морозным вихрем обжигает лицо, гудят от усталости руки, спины саперов, ломит тело, но все глубже и глубже врастают в мерзлоту новые дзоты, их опутывают проволочные заграждения, вздыбливаются неприступной твердью завалы, "засеиваются" минами поля.