Филлипс Сьюзен Элизабет. Ты, только ты

   — У меня нет слов. Достоевский — тяжелое чтение для юных девушек.
   — Но не для меня. Я достаточно развита.
   Фэб хотела улыбнуться, но вовремя спохватилась.
   — Очень хорошо. Ты успеваешь в школе?
   — У меня исключительно высокий балл — десять. Фэб припомнила одиночество своих школьных дней. Это так тяжело — выделяться из своих сверстниц. Выражение лица Молли не изменилось.
   — Я довольна своими умственными способностями.
   Большинство девочек в моем классе — настоящие тупицы.
   Грустно глядя на несносную маленькую формалистку, Фэб все же не осуждала ее. Рано или поздно дочерям Берта Сомервиля придется пробивать собственную дорогу в жизни. Да и сама она в детстве не раз уходила в себя, когда тощие, как селедки, подруги дразнили ее толстушкой. Чтобы обрести вес в их глазах, Фэб стала возмутительницей школьного спокойствия. Вот и Молли сейчас прячется в свою скорлупу.
   — Извини меня, Фэб, но я дошла до очень интересной главы и хотела бы вернуться к ней.
   Фэб пропустила мимо ушей попытку сестры выставить ее за дверь и еще раз завела разговор о Нью-Йорке. Но Молли упорно стояла на своем. И Фэб в конце концов была вынуждена признать свое поражение.
   Стоя в дверях, она со вздохом произнесла:
   — Надеюсь, ты известишь меня, если тебе что-нибудь понадобится, не так ли?
   Молли кивнула, но Фэб не поверила ей. Девчонка скорее примет крысиный яд, чем обратится за помощью к старшей сестре.
   Спускаясь по лестнице, она попыталась стряхнуть с себя подавленность. Услышав, как в гостиной Виктор болтает по телефону со своим менеджером, и не желая сейчас никого видеть, она проскользнула в кабинет отца. Там, в кресле, стоявшем возле застекленного шкафа с коллекцией оружия, свернулась калачиком Пу. Лохматая белая головка пуделя резко вскинулась. Пу спрыгнула с кресла и, радостно помахивая хвостом, бросилась к своей хозяйке.
   Фэб опустилась на колени и притянула собачку к себе:
   — Эй, дружище, ну и натворила ты сегодня дел… Словно извиняясь, Пу лизнула ее в нос. Фэб принялась было завязывать бантики на ушах собачки, но пальцы у нее вдруг задрожали, и она оставила это занятие. Пу все равно растреплет их. Эта собачка живет вопреки своей родословной. Она ненавидит всяческие бантики и инкрустированные ошейники, отказывается спать в своей собачьей кроватке и совершенно неразборчива в еде. Она не терпит, когда ее стригут, вычесывают или купают, и совсем не терпит прогулочный свитерок с монограммой — подарок Виктора. Надо сказать, что и сторож она никудышный. Когда в прошлом году Фэб ограбили среди бела дня в Верхнем Вест-Сайде, Пу ластилась к ногам грабителей, умоляя, чтобы ее погладили.
   Фэб потерлась щекой о мягкий меховой хохолок.
   — При всей своей замечательной родословной ты не более чем дворняжка, не правда ли, Пу?
   Внезапно Фэб поняла, что проиграла битву, которую вела весь день, и всхлипнула совершенно по-детски. Дворняжка. Это то, чем являлась она сама. Разодетая, как французский пудель.
   Виктор нашел ее в библиотеке, но сделал вид, что не замечает ее слез.
   — Фэб, крошка, — ласково сказал он, — пришел поверенный твоего отца.
   — Я не хочу никого видеть, — фыркнула Фэб, оглядываясь по сторонам.
   Виктор протянул ей свой носовой платок ярко-лилового цвета.
   — Рано или поздно тебе придется поговорить с ним.
   — Я уже это сделала. Он звонил мне по поводу опекунства через день после смерти Берта.
   — Возможно, речь пойдет о недвижимости твоего отца.
   — Меня это не касается. — Фэб шумно высморкалась в платок. Она искренне полагала, что ей плевать на ущемление ее прав, и хотела лишь избежать оскорбительных формальностей.
   — Он крайне настойчив.
   Виктор поднял с пола ее сумочку, щелкнул замочком. Это изящное творение Юдифь Лайбер он приобрел для Фэб в оптовом магазинчике в Ист-Виллидж. Обнаружив прилипший к подкладке сумочки батончик «Милки Уэй», венгр неодобрительно качнул головой. Отбросив мятую шоколадку в сторону, он вынул расческу и привел в порядок ее волосы. Затем подошла очередь помады и пудры. Помогая Фэб восстанавливать макияж, Виктор невольно залюбовался ею.
   Эти не правильные черты лица молодой женщины казались ему куда привлекательнее стандартных кукольных физиономий рекламных моделей, с которыми ему приходилось работать. Впрочем, незаурядная красота Фэб приводила в восхищение многих, включая знаменитую владелицу модного фотоателье — мисс Эйш Белчер.
   — Сними эти порванные чулки. Ты выглядишь как девица из кордебалета «Ле Мис».
   Пока Фэб покорно стаскивала чулки, Виктор вновь упаковал ее сумочку. Затем, заботливо поправив золотой фиговый брелок, свисавший с пояса Фэб, он проводил ее до двери.
   — Я не хочу ни с кем встречаться, Виктор.
   — Ты ведь не собираешься отступать. Янтарные глаза Фэб вспыхнули темным огнем:
   — Я не могу больше выносить этот бедлам.
   — Фэб, крошка, — он провел большим пальцем по ее щеке, — люди не всегда столь плохи, как ты о них думаешь.
   — Мне ненавистна мысль, что кто-то станет жалеть меня.
   — Ты бы предпочла, чтобы тебя никто не любил? Она изобразила на лице самоуверенную улыбку и взялась за дверную ручку.
   — Я чувствую себя комфортно лишь в атмосфере всеобщего презрения.
   Виктор поднял с пола съежившиеся в нелепый комочек чулки Фэб и покачал головой:
   — Фэб, Фэб, когда ты перестанешь ломать себя?
   — Когда добьюсь совершенства, — фыркнув, ответила она.

Глава 2

   Брайен Хиббард, удобно устроившись в гостиной, разложил на коленях бумаги.
   — Приношу извинения за свое вторжение сразу после похорон, мисс Сомервиль, но ходят слухи, что вы собираетесь улететь из Чикаго завтра же вечером.
   Адвокат оказался плотным мужчиной небольшого роста, лет сорока с небольшим, с красноватой кожей и седеющими волосами. Отличного покроя угольно-черный костюм все же не мог полностью скрыть его небольшое брюшко. Фэб разместилась напротив него в одном из широких кресел, стоявших перед огромным каменным камином. Она всегда ненавидела эту темную, обитую панелями комнату, увешанную чучелами птиц, задранными к потолку черепами убитых животных и с пепельницей, вырезанной из копыта жирафа.
   Когда Фэб скрестила ноги, тонкая золотистая цепочка полукругом легла на ее колено, поблескивая на свету. Хиббард опустил глаза и откашлялся.
   — У меня нет причин задерживаться здесь дольше, мистер Хиббард. Молли возвращается в лагерь завтра днем, а мой самолет отбывает несколько позднее.
   — Боюсь, что ваш отъезд создаст вам определенные трудности. Завещание вашего отца имеет некоторые нюансы.
   Отец ознакомил Фэб со своим завещанием полгода назад, когда врачи обнаружили у него рак печени. Она знала, что Берт утвердил трастовый фонд для Молли и что Рид унаследует его обожаемую команду «Звезды».
   — Вам известен тот факт, что у вашего отца были некоторые финансовые затруднения в последние годы?
   — Без особых подробностей. Мы редко общались. Отец и дочь не общались друг с другом в течение десяти лет. Только после смерти Артуро они изредка стали встречаться, когда Берт бывал в Манхэттене по делам. Но Фэб к тому времени уже выросла из детских штанишек, и их встречи скорее походили на стычки.
   Старина Берт содержал стайку любовниц и имел обыкновение выбирать подруг жизни из состава кордебалета, однако его провинциальное воспитание давало себя знать. Душа Берта страстно жаждала респектабельности, и потому стиль жизни дочери раздражал его чрезвычайно. Он являлся, по сути, воинствующим мещанином и к тому же презрительно относился к любому виду искусства. Берт Сомервиль ненавидел газетные и журнальные публикации, в которых упоминалось имя Фэб, он заявлял, что блудная дочь выставляет его дураком в глазах партнеров по бизнесу. Снова и снова он предлагал ей вернуться в Чикаго и скромно и благопристойно вести домашние дела. Если бы эти его предложения были продиктованы родительской любовью, Фэб откликнулась бы на них, но Берт просто-напросто хотел наложить на нее лапу, как накладывал лапу на каждого, кто с ним общался.
   Он до конца оставался жестким и бескомпромиссным жлобом, используя даже свою скоротечную болезнь в качестве моральной дубины, чтобы лишний раз уязвить Фэб. Он, лежа на смертном одре, не позволил ей приехать в Чикаго, прохрипев, что не желает видеть возле себя никаких чертовых сиделок. В последнем телефонном разговоре Берт заявил дочери, что она была его единственной жизненной неудачей.
   Пока Фэб моргала глазами, чтобы не разреветься, до ее сознания вдруг дошло, что Брайен Хиббард продолжал говорить.
   — …поэтому состояние вашего отца не так велико, как это было в восьмидесятые годы. Он распорядился продать этот особняк, и вырученные за него деньги отписать в пользу вашей сестры. Однако его шале не станет выставляться на продажу в течение по крайней мере года, поэтому ваша сестра и вы можете им сейчас пользоваться.
   — Шале? Я ничего о нем не знаю.
   — Этот… гм… коттедж расположен неподалеку от спортивного комплекса «Чикагских звезд». Мистер Сомервиль… гм… держал его для личного пользования.
   — Для своих любовниц, — решительно уточнила Фэб.
   — Да, в общем, наверное, это так. Шале пустует уже в течение полугода. К несчастью, это единственная собственность мистера Сомервиля, не связанная напрямую с футбольным бизнесом. Впрочем, финансовая ситуация складывается не так уж плохо…
   — Я и думать не думала ни о каких шале. Одна футбольная команда, я полагаю, должна была стоить отцу миллионы.
   — Футбол — весьма надежное помещение денег, мисс Сомервиль, хотя тут, как и во всяком деле, имеются свои сложности…
   Заметив странное выражение лица Фэб, Хиббард внезапно наклонился к ней и доверительным тоном спросил:
   — Вам не нравится футбол?
   — Нет. — Фэб произнесла это с излишней горячностью, и адвокат с любопытством взглянул на нее. Она сделала рукой отстраненный жест:
   — Я скорее принадлежу к типу людей, болтающихся по картинным галереям и закусывающих в харчевне «Цирк» перед вечерним посещением экспериментального театра. Я лакомка, мистер Хиббард Она мысленно порадовалась своему остроумию, но мужчина даже не улыбнулся.
   — Трудно поверить, что дочь Берта Сомервиля не любит футбол.
   — Практически невозможно, — небрежно бросила Фэб. — Но тем не менее это факт. Меня тошнит от запаха пота — собственного или чьего-либо еще. К счастью, мой бесподобный кузен Рид невероятно потеет, поэтому фамильной футбольной династии ничто не грозит.
   Адвокат поколебался, лицо его приняло откровенно кислое выражение.
   — Боюсь, что вы чего-то недопонимаете, мисс Сомервиль.
   — Что вы имеете в виду?
   — За несколько месяцев до смерти мистер Сомервиль составил новое завещание. Говоря короче, ваш кузен Рид, во всяком случае, не имеет на команду никаких прав.
   Несколько секунд Фэб переваривала полученную информацию. Она припомнила, как спокойно держался ее кузен на похоронах.
   — Рид, очевидно, не подозревает об этом?
   — Я настаивал, чтобы Берт сам сообщил ему о своем решении, но он отказался. Моему партнеру и мне достался незавидный удел сообщить эту новость вашему кузену. Не думаю, что он с пониманием отнесется к тому факту, что Берт временно переадресовал команду своей дочери.
   — Своей дочери! — Фэб тут же представила себе строптивую девчонку, корпящую над томиком Достоевского в спальне наверху, и невольно заулыбалась. — О, моя сестричка войдет в историю профессионального футбола!
   — Боюсь, что не совсем понимаю вас.
   — А много ли вы знаете пятнадцатилетних соплюшек, владеющих командами НФЛ? Хиббард разволновался:
   — Прошу меня извинить, мисс Сомервиль. День был таким трудным, и я не сумел точно выразить свои мысли. Ваш отец вовсе не завещал команду вашей сестре.
   — Разве?
   — О нет. Он оставил ее вам.
   — Что?!
   — Он оставил команду вам, мисс Сомервиль. Вы — новый хозяин «Чикагских звезд».
 
   В эту ночь Фэб долго бродила без цели по комнатам хмурого особняка.
   Зачем ты так поступаешь со мной, Берт? Неужели тебе так необходима власть надо мной, что ты достаешь меня даже из могилы?
   Когда Брайен Хиббард объявил Фэб последнюю волю отца, ее охватила волна такого невероятного счастья, что она долгое время не могла говорить. Нет, Фэб не думала в тот момент ни о деньгах, ни о власти, ни даже о своем полном безразличии к футболу. Она попросту радовалась тому, что после долгих лет вражды отец показал, что в действительности его блудная дочь была ему вовсе не безразлична. Она сидела совершенно оглушенная, автоматически вслушиваясь в слова адвоката.
   — Говоря откровенно, мисс Сомервиль, я не одобряю всех условий, оговоренных вашим отцом в связи с вашим наследством. Мы оба — мой партнер и я — пытались повлиять на него, но он ничего не хотел слушать. Весьма сожалею. Поскольку мистер Сомервиль определенно находился в здравом уме, ни вы, ни ваш кузен не сможете успешно оспорить завещание.
   Фэб пристально посмотрела в лицо адвоката.
   — Что вы имеете в виду? Что это еще за условия?
   — Я уже говорил, что ваше право наследования — временное.
   — Как это право наследования может быть временным?
   — Отбросив в сторону юридическую мишуру, можно выявить очень простую концепцию Ваше счастье, если «Звезды» сумеют одержать победу на будущем футбольном чемпионате В этом случае вы остаетесь хозяйкой команды. Если же «Звезды» не победят, а скорее всего так оно и будет, вы получите сто тысяч долларов, а команда навсегда перейдет к вашему кузену.
   Даже реальная возможность получить такую огромную сумму денег не принесла ей особой радости. С замирающим сердцем Фэб поняла, что этот финт с завещанием — еще одна из мрачных шуточек ее отца.
   — Вы говорите, что я буду владеть командой лишь до января, а затем ее получит Рид?
   — Только в том случае, если «Звезды» — не победят на Всеамериканском футбольном чемпионате, "а если они выиграют, команда станет вашей навечно.
   Дрожащей рукой Фэб отбросила волосы с лица.
   — Я… я ничего не смыслю в футболе. Что это за чемпионат? Это что, Суперкубок?
   Надо отдать Хиббарду должное — он пустился в терпеливые объяснения:
   — Суперкубок — последний этап борьбы. Национальная футбольная лига Америки разбита на две части: Американская футбольная конференция — АФК и Национальная футбольная конференция — НФК. Две лучшие команды каждой конференции играют на чемпионате внутри своих конференций, и победители этих игр встречаются в Суперкубке.
   Она хотела увериться, что правильно все поняла.
   — Итак, я остаюсь хозяйкой «Звезд», если они на чемпионате разобьют АФК?
   — Совершенно верно. Но, говоря откровенно, мисс Сомервиль, их шансы практически равны нулю. «Звезды» — хорошая команда, но большинство игроков ее слишком молоды. Через два или три года ребята, конечно, покажут себя, но, боюсь, не в этом сезоне. Им просто не выстоять против таких бойцов, как «Боевые кони Сан-Диего», «Дельфины из Майами», не говоря уже о чемпионах последнего Суперкубка — «Портлендских саблях».
   — Берт понимал, что «Звездам» не взять верх?
   — Боюсь, что да, мисс Сомервиль Его завещание к тому же гласит, что вы не получите свою сотню тысяч долларов, если не будете ежедневно показываться в спортивном комплексе «Звезд», пока владеете командой. Боюсь, вам придется перебраться в Чикаго, мисс, однако вам не стоит ни о чем волноваться. Главный менеджер «Звезд», Карл Погью, знает свою работу.
   Тупая боль распространилась в груди Фэб, когда намерение отца сделалось яснее.
   — Другими словами, я должна стать просто вывеской, подставным лицом.
   — У Карла нет полномочий подписывать юридические документы. Это — прерогатива владельца.
   Она не смогла сдержать страдальческих ноток в голосе:
   — Почему Берт поступил со мной именно так?
   Хиббард молча протянул ей письмо.
 
   "Дражайшая Фэб!
   Как тебе известно, я считаю тебя моим единственным поражением в земной жизни. Долгие годы ты публично оскорбляла меня, общаясь с отбросами общества, но я не собираюсь позволить тебе и далее позорить мое имя. Впервые в жизни тебе придется подчиниться моей воле Возможно, этот опыт научит тебя какой-то ответственности и дисциплине.
   Игра в футбол делает из мальчиков мужчин. Давай поглядим, сможет ли она сделать из тебя женщину.
   Не проморгай этот последний шанс.
   Берт".
 
   Фэб трижды перечитала письмо под внимательным взглядом адвоката, и с каждым разом ком в ее горле поднимался все выше Даже покинув земную юдоль, Берт не собирается оставить ее в покое. Свое завещание он изменил с явным намерением окончательно испортить ей жизнь. Отец всегда любил рискнуть в игре, он, очевидно, решил, что дочь не сумеет нанести значительного урона его драгоценной команде в столь короткий — в несколько месяцев — срок. Его любимчик Рид в конце концов все равно получит свое, зато своевольная упрямица дочь наконец-то славно попляшет под дудку отца.
   Фэб сожалела, что не сможет заставить себя поверить, что это письмо продиктовано добрыми чувствами. Она слишком хорошо знала, что Берт ничего не понимал в любви, он признавал только силу и власть.
   Она бродила по мрачным комнатам отцовского особняка, мысленно вознося к небу молитвы о душах убиенных Бертом животных, а заодно и обо всех маленьких девочках, обойденных родительской лаской, и считала минуты до того благословенного момента, когда она сможет покинуть этот дом, где ей довелось познать столько несчастий.
   Пэг Ковальски, давняя экономка Берта, оставила на ночь свет в большой комнате, выходящей окнами в старый запущенный сад. Фэб, отодвинув штору, попыталась определить наугад, где находится тот старый клен, который служил ей в детстве тайным прибежищем и защитой.
   Она всегда старалась избегать воспоминаний о детстве, но эта ночь словно придвинула к ней то далекое время, и старый клен, казалось, вновь окутал ее своими дружественными ветвями…
 
   — Вот ты где. Блошиное Пузо. Спускайся скорей. Я принес тебе подарок.
   В желудке Фэб что-то екнуло. Она посмотрела вниз и увидела стоящего под деревом Рида. Обычно Фэб прилагала массу стараний, чтобы не оставаться с этим мальчишкой наедине, но сегодня утратила бдительность. Рид выследил ее.
   — Я не хочу никаких подарков, — сказала Фэб.
   — Ты лучше спускайся сюда. Если не спустишься — пожалеешь.
   Рид никогда впустую не угрожал, и девочка давно поняла, что у нее нет от него надежной защиты. Отец всегда приходил в бешенство, когда она пыталась жаловаться. «Ты бесхребетная дрянь, — говаривал Берт, — учись постоять за себя, покуда не поздно». Но в свои двенадцать лет девочка никак не могла справиться с наглым подростком. Рид был двумя годами старше ее и гораздо сильнее.
   Фэб не понимала, почему Рид так ненавидит ее. Она считалась богатой, а он — бедным, но у него жива мать, и его не отсылают на долгие месяцы из дома. Рид и его мать Руфь, приходившаяся сестрой Берту, жили в кирпичном многоквартирном доме в двух милях от поместья с тех самых пор, как отец Рида оставил семью. Берт оплачивал аренду этой квартиры и снабжал тетушку Руфь деньгами, несмотря на то что, кажется, недолюбливал ее. Но он сильно привязался к Риду, ибо Рид был мальчишкой и преуспевал в спорте, особенно в футболе.
   Фэб знала, что Рид вскарабкается к ней, если она проявит неповиновение, и потому решила, что будет безопаснее встретиться с ним на твердой почве. С неприятным холодком в животе она стала сползать по шершавому стволу, ее шорты издавали при этом отвратительный свистящий звук. Она надеялась, что Рид не смотрит сейчас вверх. Он всегда глазел на ее бедра и при всяком удобном случае норовил шлепнуть по заду, шепча при этом какие-то мерзкие слова, смысл которых она не совсем понимала. Фэб неуклюже плюхнулась на землю, тяжело переводя дыхание, — спуск был очень трудным.
   Рид был невысоким, но крепко сбитым подростком с короткими сильными ногами, широкими плечами и плотной грудной клеткой. Его загорелые конечности были постоянно покрыты царапинами и кровоподтеками — свидетельство жарких футбольных сражений, падений с велосипеда и драк.
   Берт окидывал одобрительным взглядом ссадины Рида. Он говорил в такие минуты, что Рид — «настоящий американский мальчишка до мозга костей».
   Фэб же, напротив, росла неуклюжей и застенчивой девочкой, более интересовавшейся книгами, нежели спортом. Берт презрительно называл дочь Жирной Ослицей и утверждал, что все эти высокие баллы, получаемые в школе, ничем не помогут ей в жизни, если она не научится держаться уверенно и смотреть прямо в глаза людям. Рид никогда не считался примерным учеником, но Берта это не волновало, ибо Рид был звездой его юношеской футбольной команды.
   Рид все время ходил в какой-нибудь рваной футболке и старых обрезанных джинсах — незаменимой униформе, годной для всяческих игр. Фэб сама была бы не прочь пощеголять в таком одеянии, если бы не домоправительница отца, миссис Мертц. Миссис Мертц покупала одежду для Фэб только в дорогих магазинах, вот и сегодня она приготовила ей с утра белые узкие шортики, которые лишь подчеркивали округлости полной фигурки девочки, хлопчатобумажную безрукавку, немилосердно резавшую под мышками, зато украшенную огромной красной клубникой.
   — И не говори потом, что я способен только на гадости, Блошиное Пузо. — Рид небрежно обмахивался квадратиком твердой белой бумаги величиной в половину тетрадного листа. — Догадайся, что это?
   — Я не знаю. — Фэб говорила осторожно, решив по возможности избегать лишних конфликтов.
   — Это фотография твоей матери. Сердце Фэб подпрыгнуло.
   — Я не верю тебе.
   Он перевернул квадратик, и Фэб увидела, что это действительно фото, но Рид так быстро взмахнул им, что девочка не успела ничего рассмотреть.
   — Я нашел ее на дне ящика со старыми шмотками, — сказал Рид, энергично почесывая голову растопыренной пятерней.
   Фэб почувствовала слабость в ногах. Она вдруг осознала, что ничего еще так сильно не желала заполучить в свою безраздельную собственность, как этот с виду никчемный квадратик плотной бумаги.
   — Откуда ты знаешь, что это ее фотография?
   — Я спросил у своей мамашки. — Он для надежности прикрыл фото рукой. — Это настоящая хорошая фотография. Блошиное Пузо.
   Сердце Фэб бешено колотилось, и она боялась, что Рид заметит это. Ей захотелось вырвать фотографию из его рук, но она не двинулась с места, так как по горькому опыту знала, что этот номер у нее не пройдет.
   У нее имелась только одна фотография мамы, тусклая, сделанная с большого расстояния, на которой черты лица молодой женщины сливались в одно бледное пятно. Отец мало рассказывал Фэб о матери, называл ее белобрысой молчуньей и сетовал на то, что дочь не унаследовала ее фигуры вместо куриных бабьих мозгов. Мачеха Фэб, Куки, с которой отец развелся в прошлом году, после очередного выкидыша, говорила, что мать Фэб была не так уж плоха, как это выдумывает Берт, просто сам Берт очень тяжелый в быту. Фэб любила Куки. Она красила девочке ногти «Розовым совершенством» и читала вслух чувствительные истории из журнала «Правдивые признания».
   — Что ты дашь мне за это? — спросил Рид. Она знала, что не должна показывать ему, насколько ей хочется заполучить это фото, иначе он придумает что-нибудь ужасное.
   — У меня уже есть целая куча таких фотографий, почему я должна тебе что-то давать?.. Он вскинул руки над головой:
   — Отлично. Тогда я просто порву ее.
   — Нет! — Она невольно рванулась к нему, и это движение сказало Риду о многом.
   Его темные глаза злорадно сузились. Фэб почувствовала, как острые челюсти стального капкана защелкиваются вокруг нее.
   — Как сильно ты этого хочешь? Она затрепетала:
   — Просто отдай ее мне.
   — Сними свои штаны, и я отдам.
   — Нет!
   — Тогда я порву ее. — Он зажал края фотографии пальцами.
   — Не делай этого! — Голос ее дрожал. Она закусила щеку изнутри. — Ты не сделаешь этого, Рид. Пожалуйста, отдай ее мне.
   — Я уже сказал тебе, как ты должна поступить, Жирная Ослица — Нет. Я пожалуюсь отцу.
   — А я скажу ему, что ты — хитрая маленькая лгунья. Кому из нас, как ты думаешь, он поверит?
   Они оба знали ответ на этот вопрос. Берт всегда принимал сторону Рида.
   Слеза стекла по щеке Фэб, капнула на ткань безрукавки, образовав темное бесформенное пятно.
   — Рид, пожалуйста.
   — Снимай штаны или я порву ее.
   — Нет!
   Он чуть надорвал квадратик, и Фэб не смогла сдержать всхлипа отчаяния.
   — Снимай!
   — Пожалуйста, не надо! Не надо, Рид!
   — Ты собираешься это делать, плакса? — Рид увеличил надрыв.
   — Да! Прекрати! Остановись, и я сделаю это! Он опустил фотографию. Сквозь слезы она видела, что надрыв не очень велик — косой зигзаг длиной не более дюйма. Его глаза скользнули по телу Фэб и замерли на одной точке. Фэб переступила с ноги на ногу. Рид облизнул губы:
   — Поторопись, пока сюда кто-нибудь не пришел. Ужасный, тошнотворный комок подкатил к горлу Фэб. Она медленно расстегнула верхнюю пуговку шорт, прикоснулась к замку «молнии». Слезы жгли ей глаза, руки не слушались.
   — Не заставляй меня, Рид, — прошептала она. Слова слетали с губ Фэб вперемешку со странным бульканьем, словно ее горло было полно воды. — Пожалуйста, отдай мне фото.
   — Я же сказал тебе — поторопись! — Он даже не смотрел ей в лицо, он просто впился взглядом в ее промежность.