Финжгар Франц. Под солнцем свободы

   - Ты не узнала ее?
   - Она походила на императрицу. Это ее место под пинией. Дай господи, чтоб я ошиблась!
   - Дай-то господи! Понимает ли императрица язык славинов?
   - Понимает, как и Управда. Выучилась ему на арене.
   Ирина знаком велела ей удалиться. Потом повернулась к лику Христа на иконе и прошептала:
   - Ты знаешь, что я чиста; я люблю его, но ведь и ты его любишь...
   Утром Эпафродит получил письмо от евнуха Спиридиона.
   "Усерднейший слуга сообщает твоей милости, что сегодня ночью опекаемый тобой центурион Исток разговаривал с придворной дамой Ириной в императорском саду. Их беседу слышала императрица. Я ничего не понял, ибо они говорили на языке варваров. Императрица поняла, и поэтому хмуро сегодня ее лицо. Пусть Исток тебе сам расскажет, о чем они говорили. Твоей светлости нижайший слуга.
   Спиридион".
   Рабу, принесшему письмо, Эпафродит дал мешочек золота для евнуха. На лицо торговца легла глубокая скорбь. Он перечитал письмо еще раз и пробормотал:
   - К погибели своей идут. Обоих, проклятая, уничтожит!
   20
   Когда императрица Феодора проснулась после пиршества, солнечные лучи уже давно играли на волнах Пропонтиды. Лениво подняла она белые руки и опустила их на мягкий шелк. Звать никого не хотелось. Вспомнился вечер, потом ночь, отнявшая сон и растревожившая так, что она судорожно стискивала маленькими руками мягкие подушки. Она зажмуривала глаза, пытаясь уснуть. Но по-прежнему перед ее взором возникали две фигуры: Ирина и Исток, сидя на скамье, тесно прижавшись друг к другу, о чем-то шептались. Пышная пиния простирала над ними темные ветки, та самая пиния, которая должна была дивиться лишь роскошной красоте августы.
   Снова и снова Феодора перебирала в памяти каждое слово, подслушанное ею в разговоре. Не спеша, тщательно взвешивала она фразу за фразой, пока вновь не окаменела, вспомнив, как Исток крепко обнял и поцеловал Ирину...
   Стиснув маленький кулачок, она решительно погрозила потолку, на котором озорные амуры плели цветочные гирлянды.
   - Не будешь ты ее больше целовать, варвар! Твой огонь не для монашка, твоя страсть распалит меня, императрицу, ил ты сам превратишься в пепел...
   Охваченная желанием, Феодора произнесла это вслух; потом приподнялась с постели, оперлась на локоть и снова устало погрузилась в перины. На лице ее появился страх. Словно она испугалась собственных слов. Она вспомнила о своем величии, вспомнила о троне и порфире, вспомнила о человеке, который в ослеплении страсти нашел ее среди отверженных, нарушил древние законы и царственной рукой властно начертал новые, чтоб она, уличная девка, могла вступить на престол. И по сей день он любил ее с той же страстью, бросал миллионы к ее ногам, и потребуй она головы самых лучших людей, он преподнес бы их ей. Он бодрствует ночи напролет, его лицо сохнет, волосы седеют от неисчислимых забот, она же проводит ночи в разгуле, и похоть гонит ее в объятия варвара. На мгновение она пришла в ужас и спрятала лицо в своих буйных волосах. Если бы на сердце она носила Евангелие, как на голове диадему, она встала бы и пошла к Управде, чтобы искренним поцелуем усладить часы его работы и стереть черные образы в своей душе. Но для нее евангелистом был Эпикур. И снова заговорила женская зависть, она раздула огонь, пылавший в крови и сердце ее народа: "Раз мне не суждено насладиться, то и Ирина не вкусит этого!"
   Она решительно ударила молоточком из слоновой кости по золотому диску, висевшему возле постели. Полог распахнулся, и шесть прекрасных рабынь встали возле ложа.
   - В ванну! - твердо приказала она, быстро поднимаясь и садясь в носилки.
   Ароматные теплые волны окутали ее, она опустила веки и отдалась мечтам. Безмолвно расчесывали рабыни ее дивные волосы, умащивая их благовониями. Ароматы и тепло раздражали нервы, будили инстинкты, перед ее взором возникали соблазнительные картины безумных ночей, которые она проводила с мускулистыми борцами и наездниками на ипподроме.
   Страх ушел. Она позабыла об Управде, мысли ее кружились вокруг Истока и ткали таинственные нити, которыми она оплетет его, оторвет от Ирины, завладеет им сама, а потом оттолкнет от себя и уничтожит, дабы не осквернять перед всеми святой престол.
   Давно уже покончили рабыни со своими обязанностями и как белоснежные гипсовые статуи замерли возле ванны, глядя на повелительницу, словно в полудреме опустившую веки. Но опытные прислужницы видели, что Феодора не спит. На губах ее появилась улыбка, потом вдруг исчезла, на лбу проступила темная морщина, тоже исчезла, и снова показалась улыбка, будто солнце пробилось сквозь тучи.
   - Завтракать! И сейчас же позвать Спиридиона! - произнесла наконец Феодора. Евнухи поспешили с пурпурными носилками, и вот уже Спиридион преклонил перед ней колени:
   - Всемогущая императрица велела недостойному рабу приблизиться к себе!
   - Следуй за мной!
   Когда евнухи с носилками остановились возле порфирного столика, на поверхности которого инкрустацией драгоценных камней были изображены виноград, маслины и цветы, Феодора приказала удалиться всем, кроме Спиридиона. Присев к столику и взяв золотой кубок с теплым вином, она спросила:
   - Скажи, Спиридион, Ирина уже послала Евангелие центуриону Истоку?
   - Всемогущая императрица, Спиридион охотно бы умер, чтоб сказать тебе это. Но он узнал лишь, что Ирина отправила рабыню Кирилу к книготорговцу.
   - Отлично! Она послала ее за Евангелием. Она хочет обратить Истока в Христову веру. Достойная Ирина! Апостольские дела творит. Выясни, передала ли она ему уже Евангелие.
   - О, почему я не могу ответить святой самодержице, как мне бы хотелось. О, почему я не умер до рождения, ничтожный! Раб Пратос уже ходил к Эпафродиту, у которого, должно быть, живет центурион Исток. Он нес небольшой сверток!
   - Ты наверняка это знаешь? К рабам отправлю твое тело, если солгал!
   - Пусть меня испепелит сатана, если я не сказал святой правды!
   Феодора мигнула, евнух исчез. Когда занавеси за ним закрылись, она обмакнула печенье в сладкое вино, откусила кусочек и громко засмеялась.
   - Ха-ха-ха! Апостольские дела! Евангелие служит монашку шкатулкой, в которой она переправляет любовные письма. Берегитесь!
   Пока Феодора раздумывала, как обольстить Истока или, по крайней мере, разъединить и погубить влюбленных, единственных во всем дворце искренне любящих друг друга людей, евнух Спиридион перебирал и в третий раз пересчитывал монеты Эпафродита. Он был жаден, и десять раз на день мог продать душу и честь за золото. Верность его покупалась за деньги и перекупалась за еще большую мзду. Он перебирал, ощупывал монеты и по одной опускал в потайное, выдолбленное в стене хранилище, услаждая слух звоном металла. Когда исчезла последняя монета, уродливое лицо евнуха исказила сладострастная гримаса, он сел и быстро написал новое письмо Эпафродиту, в котором подробно сообщал о своем разговоре с императрицей. И лукаво добавил: пусть Эпафродит призадумается над тем, что каждая написанная им строчка может стоить ему, Спиридиону, головы и что во всем мире не найдется таких денег, которые бы ему возместили ее. Он делает это из безмерного уважения к Эпафродиту, зная его извечную преданность императорской чете.
   Когда Эпафродит, читая письмо, дошел до последних строк, на его лице появилась хитрая ухмылка, он полез в кассу и послал евнуху мешочек потяжелее.
   Потом он перечитал первое письмо, перечитал второе, встал и принялся расхаживать по драгоценным коврам. Глубоко задумался Эпафродит. Он ломал свою мудрую голову, прикидывал и так и сяк, обдумывал, с чего начать, комбинировал. Однако, несмотря на богатый опыт и врожденное лукавство, грек не мог распутать узел, который завязывался вокруг его питомца Истока. Не придумав никакого выхода, он хладнокровно лег на персидский диван и рассмеялся.
   - Дело принимает серьезный оборот. Ясно, что началась увлекательная комедия, которая может кончиться еще более увлекательной трагедией. Речь идет лишь о том, стоит ли мне играть в ней, привязать котурны, надеть маску и выйти на сцену или остаться среди зрителей и наслаждаться веселой забавой? Впрочем, если лицедействует Феодора, императрица, почему бы не лицедействовать и Эпафродиту? Голову я не потеряю, ибо я принадлежу племени, давшему миру Аристотеля и Фемистокла. Других детей, кроме парусников в море и золота в кассе, у меня нет - так пусть чужие дети украсят мои старческие годы!
   Он призвал раба и спросил его об Истоке. Тот еще не возвращался. Тогда грек велел ждать его; когда бы Исток ни пришел, пусть незамедлительно идет к нему. Даже ночью.
   Вечер давно уже остудил горячий весенний день. Ожили форумы, в садах зазвучали цимбалы и бубны, на море колыхалось множество огоньков. Все спешили под звездное небо насладиться вечерней прохладой.
   Эпафродит тоже гулял по террасе. Весь день он напрасно поджидал Истока. Его охватила тревога. Юмор, с которым он утром отнесся к разыгрываемой Феодорой комедии, пропал. Он быстро ходил меж цветами. Голова склонилась на грудь, лоб покрыли морщины, косматые брови хмурились. Неотвязные думы одолевали его.
   "Зачем мне это? Я много сделал для варвара, спасшего мне жизнь, и с радостью помог бы ему еще. Но если он, безумец, сам катится в пропасть, сам идет навстречу беде, что я могу поделать? Справедливо сказано: любовь лишает разума! Отверзнись перед ним ад и скажи ему: скройся, или ты умрешь! - и он не скроется. За один поцелуй он готов сесть в лодку Харона!"
   С досадой ударил Эпафродит тростью по головке цветущего мака, и багровые лепестки посыпались на песок.
   "Феодора ревнует, это ясно. Асбад ревнует, это тоже ясно. Тяжко тому, на кого ощерились гиена и волк. Исток может быть, уже в тюрьме, может быть, он уже шагает бог весть куда к варварской границе, а может быть, корабль везет его в Африку. В Константинополе, где властвует император единственный творец законов, - все возможно. Он закрыл эллинские школы, лучше бы ему закрыть дворец и вымести мусор за порог. Лицемеры!"
   Грек снова стукнул по маку, и еще три лепестка, кружась, упали на землю.
   Тут он услышал три громких удара в ворота. Эпафродит стремительно повернулся и пошел ко входу. По брусчатке двора стучали подковы.
   - Наконец-то!
   Старик быстро прошел из сада в дом. У дверей его уже ожидал Исток. Сверкающие доспехи юноши были покрыты пылью. По лицу катились капли пота.
   - Светлый, могущественный, я явился прямо к тебе, ты звал меня. Прости, я весь в пыли и поту.
   - Ничего. Иди за мной, центурион!
   По узкому, освещенному мягким фиолетовым светом коридора они прошли в перистиль. Прекрасные снежно-белые коринфинские колонны поддерживали его аркаду, посередине шелестел фонтан, окропляя трех играющих наяд.
   - Ты устал, центурион. Садись.
   Он указал на каменную скамью, придвинул себе шелковый стульчик и сел напротив Истока.
   - Асбад сегодня будто взбесился. Он так далеко загнал моих воинов и так их нагрузил, что человек десять упали посреди дороги. Должно быть, черти его самого оседлали и не давали покоя!
   - Что, он тоже узнал о твоей встрече с Ириной?
   - Моей встрече?
   - Не лукавь, Исток! Вспомни о своем обете, подумай о том, что я теперь твой отец, и не таи от меня ни единого слова.
   - Господи, тебе известно, что я разговаривал с Ириной?
   - В Константинополе шпионов что иголок на пиниях.
   - А как ты узнал?
   - Пусть тебя это не беспокоит! Этого я тебе не скажу! Рассказывай, о чем вы говорили с Ириной?
   - Мы говорили о богах, она вдохновенно, словно была жрицей святовита, рассказывала мне о своем боге!
   - И больше ничего? Говори скорее!
   - Она обещала прислать мне Евангелие своего Христа.
   - Ты будешь читать Евангелие?
   - То, что пришлет она, я буду читать, буду целовать каждую букву, ибо их видели ее глаза, в которых живет чудесная родина славинов.
   - Хорошо, читай, и если чего-нибудь не поймешь, тебе растолкует Касандр. В Евангелии заключена истина!
   - Мне не нужен Касандр, она сама придет, сама...
   - Ирина?
   - Ирина, господин!
   - Это невозможно! Придворная дама не может посещать варвара. Ты не знаешь Константинополя и его строгих обычаев!
   - Светлейший, зачем боги создали ночь? Зачем они проложили глубокую дорогу от садов Эпафродита к императорским рощам, дорогу, по которой не гремят телеги и не стучал подковы, пробуждая лишние глаза и уши?
   Эпафродит молчал, едва слышно бормоча сухими губами справедливое изречение Еврипида: "Любовь лишает разума".
   - Значит, ночью, по морю... Следовательно, вы решили вместе идти навстречу гибели.
   - Навстречу гибели? Она будет толковать мне Евангелие, разве это ведет к гибели? Странные люди в Константинополе! Если она, чистая, как солнечный день ранней весной, снисходит говорить со мной о своем боге, разве это гибель? Честный варвар не понимает вас!
   Эпафродит насмешливо усмехнулся. Его маленькие глазки вонзились в Истока.
   - Сынок, если ты ночью встречаешься с красивой женщиной, кто в Константинополе поверит тебе, что вы говорили о боге?
   - Взгляни Ирине в глаза, и в них ты прочтешь правду, столь же ясную, как ясны звезды на небе.
   Исток восторженно посмотрел на луч света, проникавший сквозь имплювий - отверстие в крыше - в перистиль.
   - Неужели тебе не приходит в голову, что об этом может узнать завистливая императрица? И, вероятно, уже узнала. Ведь у нее шпионы за каждым углом.
   - Ну и что, если она узнает, если уже узнала? Ведь она носит золотой нимб святых крестителей, следует за распятием, молится перед алтарем, где жрецы даруют хлеб и вино богам! Она должна вознаградить христианку, которая в священном пламени приобщает к ее вере воина варвара!
   Эпафродит снова долго смотрел на него, полный сомнений. Потом встал, положил руки ему на плечи и произнес:
   - Исток, как Золотые ворота Константинополя, прекрасна и могуча твоя грудь. Но в ней бьется маленькое сердце простодушного пастуха. Так и быть! Да благословит Христос вашу любовь! Верь мне! Отдаю в твое распоряжение десять самых сильных рабов. Челны всегда наготове. Когда бы ни пришла Ирина, не отпускай ее одну. Глубокой ночью небезопасны водные дороги вокруг Константинополя!
   Исток поцеловал руку Эпафродита, и торговец скрылся среди колонн.
   Подойдя через сад к своему жилищу, Исток увидел у дверей Нумиду, тот передал ему небольшой сверток. Центурион велел рабу помочь снять доспех и приготовить ванну. Попутно он расспрашивал, кто вручил сверток и что было при этом сказано. Нумида ничего не мог толком объяснить. Прибежал нарядно одетый раб, говорил он, и строго-настрого приказал передать сверток самому господину. Поэтому он, Нумида, весь день носил его с собой, спрятав на сердце под туникой.
   Исток разволновался. Евангелие! Он Ирины! Он дал Нумиде несколько статеров и отпустил его, позабыв о ванне. Осторожно развернул сверток, и перед его взором засверкали красивые греческие буквы: "Евангелие от Матфея". На первой страничке лежал листок. Юноша нетерпеливо схватил его.
   "Достойный Исток, примерный центурион! Прими Христово Евангелие и читай. Когда представится возможность, я приду и мы поговорим о святой истине. Поцелуй мира шлет тебе Ирина".
   Исток прижал листок к трепещущему сердцу и взял пергамен, испытывая к нему чувство зависти: "О, счастливые буквы, вы видели ее глаза! Ирина, Ирина!"
   Прошло несколько дней, Ирина чувствовала на себе презрительные взгляды придворной челяди. Девушка боялась императрицы. Но Феодора была с ней ласкова, несколько раз даже отличила ее перед всеми. Это успокоило Ирину, и она было уже подумала, что Феодоре ничего неизвестно о ночной встрече с Истоком. Асбада она с тех пор не видела. С веселой улыбкой переносила она зависть и презрение двора, живя лишь мыслью об обращении Истока. Она читала сочинения отцов церкви и упражнялась в красноречии. Все ее помыслы и чувства стремились к Истоку. Ирина не хотела лгать себе, будто не любит его. Она молила Христа Пантократора хранить и просветить Истока - и однажды привести к ней, к ней одной навечно, этого замечательного сына племени славинов.
   А Исток читал Евангелие. Читал не потому, что жаждал познать веру Ирины, не для того, чтоб отречься от своих богов, - читал просто потому, что она этого хотела, и между строками ему слышался ее голос. Однако чем больше он читал, тем становился задумчивее. Необыкновенной силой обладали простые слова Евангелия. Он думал о богах, и в душе рождались сомнения, борьба; с обеих сторон вздымались огромные глыбы - и между ними разверзлась пропасть. По одну сторону - Ирина с Евангелием, по другую - он сам со Святовитом, Перуном и прочими божествами. Его влекло на ту сторону - из-за Ирины. С родной землей и славинскими жертвенниками его связывала и безмерная ненависть к тиранам. Так он страдал и любил, колебался и ненавидел, душа и сердце его трепетали, ясная голова, которую он носил гордо поднятой, поздней ночью склонялась долу, взор устремлялся в неведомую и непонятную даль.
   В бесконечном душевном смятении он сильно тосковал по Ирине. Вот бы она пришла! Сесть бы у ее ног, обнять ее колени, заглянуть ей в глаза! В ее глазах - вся истина, в ее сердце - вся любовь и вся его вера - вера в нее. Каждый день он спрашивал у Нумиды, нет ли ему писем. Но Нумида тоже был опечален, ибо не мог услужить господину, каждый день он поджидал его во дворе у ворот и со слезами на глазах говорил:
   - Нет, господин мой, письма, которого ты ждешь. Кака я несчастен, как я несчастен!
   Ирина тоже тосковала по Истоку. Она читала псалтырь, опускалась на колени перед иконой; глубокой ночью стояла она у окна, и ее взгляд погружался в зеленые волны, на челнах любви устремляясь вдоль берега к дому Эпафродита.
   Асбад тоже страдал. Но его муки не были больше муками любви, он жаждал мести. Беспросветная мгла воцарилась над ним. Феодора уже не упоминала имени Истока, не шутила с Ириной, была холодна и к нему. А его душа втайне от всех горела и клокотала. Ни единым словечком не решался он напомнить самодержице о влюбленных, которым поклялся отомстить. И лишь на Истоке он мог срывать злобу, и мучил его на упражнениях так, что всякий другой на его месте давно бы изнемог. Однако варвар и его воины были выносливы, они неизменно побеждали, неизменно были первыми. Ни разу Асбаду не удалось унизить Истока.
   Феодора была задумчива. Дамы трепетали, предчувствуя недоброе. Вечера теперь она часто проводила в одиночестве.
   - Императрица влюбилась, - перешептывались в укромных уголках прекрасные дамы. Они перебрали всех патрикиев, всех офицеров, преторов, но поведение императрицы, ее увлечение оставалось для них тайной за семью печатями, подобно книге, упомянутой в Апокалипсисе.
   Феодора на самом деле страдала. Иногда в душе ее пробуждались такой гнев и стыд, что она вскакивала с криком: "Прочь, прочь, черные тени! Хватит! Не хочу, не могу!" Однако тут же подкрадывался мудрый Эпикур. Сверкало гордое тело Истока, когда он на ипподроме сбрасывал с себя белые одежды и вскакивал на коня. Напрягались его мускулы, когда во время маневров он ударял на отряд Асбада. Воля ее ослабевала, она отдавалась мгновению...
   - Не хочу, - решительно сказала она.
   Новая мысль родилась в ее голове, и она отправилась к Управде. В шерстяной хламиде, с перевязью через плечо Юстиниан сидел в своем покое среди груды судебных актов, которые почти все решал самолично.
   - Всемогущий мой повелитель! Моей душе тяжко оттого, что тебя нет со мной. Приди, отдохни у меня, о добрейший государь!
   - Единственная моя, свет очей моих, Юстиниан придет, придет скоро, и тогда мы возрадуемся сообща. Но ты видишь, заботы, заботы, бессонные ночи! Пока не могу, не могу! Пусть вся империя радует и развлекает тебя, пусть падают перед тобою ниц, пусть нард и мирра благоухают перед тобой, дабы время без меня прошло приятно и радостно.
   - Как ты добр, всемогущий властелин земли и моря! Прикажи купить мне шелку, тяжелого шелку, я расстелю его по всем залам, чтобы все закипело подобно легкой пене Пропонтиды.
   Лицо Управды омрачилось.
   - Я сам погнал бы верблюдов через пустыни в Индию и нагрузил бы их шелком для тебя, моя единственная, святая! Но у повелителя земли и моря нет сейчас в казне столько золота, чтоб удовлетворить твое желание. Прости!
   - Прощаю! - сказала она и вышла.
   Феодора затворилась у себя, и слезы оросили ее глаза. Она взглянула на храм святой Софии и с завистью прошептала:
   - Для тебя золото есть, для императрицы его нет. Зачем мне такой император!
   Небо было закрыто облаками. Хмурый вечер окутал город, когда Исток возвратился из казармы. У ворот, пританцовывая от радости, его поджидал Нумида. Он трижды бросился на землю перед центурионом, а затем вытащил из-за пазухи маленький свиток и отдал его воину.
   - Господин, пришло то, чего ты ждал, пришло, о как я счастлив!
   Исток жадно схватил письмо и быстро прошел по двору в сад.
   Дрожащими пальцами он сломал печать и развязал бечевку.
   - Она придет, Сегодня в полночь! О, боги! О Девана!
   Он сбросил доспех, отправился в ванну, потом надел мягкую белую тунику и сунул ноги в ароматные мягкие сандалии. Приказал Нумиде принести цветов. Сам разбросал их по комнате, оросил ее благоуханным шафраном, а в серебряный челнок распорядился налить драгоценного масла, чтоб от огня струился тончайший аромат. Потом вышел и, отобрав десять самых сильных рабов, велел им приготовить два челна, расстелить на берегу ковер, потому что земля сырая, - и ждать в оливковой рощице, пока он их не кликнет.
   Темная ночь накрыла город и море. Лишь немногие огоньки мерцали на кораблях, прогулочных лодок на воде не было.
   Исток сидел на невысокой тумбе, к которой привязывали лодки. Взгляд его, устремленный на мрачное море, словно хотел проникнуть во тьму. Стоило волне плеснуть о берег, рыбе выскочить из воды, он вздрагивал и вскакивал с места. Ему чудились удары весел. Но снова все стихало и замирало, лишь море чуть слышно билось о берег. Исток встал и принялся ходить по мелкому песку. Однако шум собственных шагов мешал ему, и, вернувшись к тумбе, он снова сел. Юноша пытался думать о том, что он скажет ей, как ее встретит. Но все мысли, все слова, словно погружаясь в море, тонули в безмерном желании. Исчезало Евангелие, исчез мир, все его существо переполняла любовь. Мгновения казались ему вечностью; он не мог больше ждать, так бы и бросился в море и поплыл по волнам с криком: "Ирина, Ирина! Почему ты медлишь? Приди, приди, сердце так тоскует по тебе!"
   Вдруг раздались тихие удары весел. Он прислушался. Так и есть. Плывет.
   Исток поднялся и, ступив на ковер, пошел к самой воде, так что в сандалиях ощутил морскую влагу. Из тьмы показалась продолговатая темная тень, бесшумно плывшая по водной глади. Дважды ударили весла, ладья носом ткнулась в берег. Сильной рукой Исток подхватил ее. Вслед за тем он принял в свои объятия одетую в черное фигуру в капюшоне и маске. Он вынес девушку на землю и крепко прижал к сердцу.
   - Ирина, Ирина, моя богиня, моя родина, моя вера. Ирина, Ирина! громко повторял он.
   - Шш! - девушка выскользнула из его объятий. - Отойдем в тень, Исток, и поговорим о Евангелии!
   Он крепко обхватил ее за талию и повел по ступенькам на террасу под пинии. Ночь была такой темной, что ему пришлось ощупью искать скамью. Они молча прижались друг к другу. Громко стучали сердца в возбужденной груди.
   - Ты прочитал Евангелие, Исток?
   - Прочитал, Ирина. Десять раз прочитал, и каждая буква, каждое слово вызывало думы о тебе.
   - Ты познал истину?
   - Истина - это ты, остальное мне чуждо. Истина лишь в твоих глазах, а любовь - в твоем сердце.
   Исток хотел приподнять маску и увидеть лицо любимой.
   - О бесы, почему сегодня такая темная ночь и я не вижу неба в твоих глазах, Ирина!
   - Не думай о бесах, Исток! Это Христос прячет от злобного мира нашу любовь. Возблагодари его!
   - Благодарю, если ты велишь! И все-таки я должен видеть свет твоих глаз! В них - моя родина, в них - ясное небо славинов, в них сияет свободное солнце наших градов! Идем ко мне, Ирина. Я цветами усыпал свое жилище, напоил его ароматами, драгоценное масло горит в твою честь.
   - Нет, не могу, Исток. Нас увидят рабы, и мы пропали. Останемся лучше здесь и поговорим о Евангелии!
   Она теснее прижалась к нему. Исток стал осыпать поцелуями ее голову.
   Она безвольно пыталась уклониться.
   - Давай говорить об Евангелии, об истине!
   - Погоди, Ирина, погоди, еще секунду побудь со мною... моя... моя жена.
   Он обнял ее и поднял на руки. Она не противилась, ее губы коснулись губ Истока. С трепетом искал он жадными губами ее лицо, укрытое мрачной хмурой ночью и шептал:
   - Ирина, Ирина, моя жена!
   Вдруг молния багряным светом озарила горизонт с востока на запад. Пурпурным стало море, сад вспыхнул, как днем, и взгляд Истока нашел ее глаза.
   Словно пораженный смертельной стрелой, вздрогнул Исток. Фигура в черном выскользнула из его объятий и скрылась в темноте.
   - Проклятая прелюбодейка! - вырвался из груди центуриона громкий крик и разнесся далеко в море.
   Он узнал Феодору в свете молнии.
   Кровь оледенела в его жилах, кулаки сжались, будто их свела судорога; он не понимал, испытывает ли его Шетек или все происходит на самом деле. Он лишь видел перед собой неясные очертания женской фигуры, на мгновение ему захотелось схватить ее и бросить в море, если это и вправду была императрица. Но кулаки разжались, а ноги вросли в песок, он застонал.
   И тогда шипящий голос Феодоры нарушил тишину. Ни на миг не потеряла она самообладания - не раз в любовных авантюрах ей приходилось ставить на карту порфиру и жизнь. Снова сверкнула молния.