Флобер Гюстав. Искушение святого Антония

   Антоний. О, нет!.. нет! Ежеминутно силы меня оставляют! Почему я не из тех, чьи души всегда бестрепетны и дух тверд, — как, например, великий Афанасий?
   Иларион. Он незаконно был рукоположен семью епископами!
   Антоний. Что из того? раз его добродетель…
   Иларион. Полно! гордый, жестокий человек, вечно в происках и, наконец, был ведь изгнан за барышничество.
   Антоний. Клевета!
   Иларион. Ты не станешь отрицать, что он хотел подкупить Евстафия, хранителя приношений?
   Антоний. Так утверждают. Согласен.
   Иларион. Он сжег из мести дом Арсения!
   Антоний. Увы!
   Иларион. На Никейском соборе он сказал, говоря об Иисусе: «человек господень».
   Антоний. А! это богохульство!
   Иларион. Впрочем, он так ограничен, что признается в полном непонимании природы Слова.
   Антоний, улыбаясь от удовольствия:
   Действительно, ум его не очень-то… возвышен.
   Иларион. Если бы тебя поставили на его место, это было бы великим счастьем для твоих братьев, как и для тебя самого. Такая жизнь вдали от других нехороша.
   Антоний Напротив! Человек есть дух и потому должен уйти от бренного мира. Всякое действие принижает его. Я бы хотел не прикасаться к земле, — даже подошвами моих ног!
   Иларион. Лицемер, кто удаляется в пустыню, дабы свободнее предаваться разгулу своих вожделений! Ты лишаешь себя мяса, вина, бани, рабов и почестей; но ведь ты даешь полную волю воображению рисовать тебе пиры, благовония, голых женщин и рукоплескания толпы! Твое целомудрие — только более тонкий разврат, а презрение к миру — бессильная злоба против него! Вот что делает тебе подобных такими унылыми, а может быть, причиной тому и сомнения. Обладание истиной дает радость. Разве Иисус был печален? Он ходил, окруженный друзьями, отдыхал в тени олив, бывал в доме мытаря, умножал чаши, прощая грешнице, исцеляя все скорби. А ты, ты сострадаешь лишь своей нищете. Словно тобою движет угрызение совести и дикое безумие, в котором ты способен даже отпихнуть ласкающуюся собаку или улыбающегося ребенка.
   Антоний разражается рыданиями.
   Довольно, довольно: ты слишком возмущаешь мое сердце!
   Иларион Отряхни червей со своих лохмотьев! Восстань из нечистот, в которых ты погряз! Твой бог — не Молох, требующий тела в жертву себе!
   Антоний. И все же страдание — благословенно. Херувимы склоняются, приемля кровь исповедников.
   Иларион. Восхищайся тогда монтанистами: они всех превзошли.
   Антоний. Но ведь истина учения порождает мученичество!
   Иларион. Как может оно доказать его истинность, раз оно одинаково свидетельствует и о заблуждении?
   Антоний. Умолкнешь ты, ехидна!
   Иларион. Да оно, может быть, не так уж и трудно. Увещевания друзей, особое удовольствие, что оскорбляешь народные чувства, данная клятва, известное опьянение, — тысяча обстоятельств тут помогают им.
   Антоний отходит от Илариона Иларион следует за ним.
   К тому же, этот вид смерти влечет за собой великие беспорядки. Дионисий, Киприан и Григорий избегали его. Петр Александрийский порицал его, а Эльвирский собор…
   Антоний затыкает уши.
   Не слушаю больше!
   Иларион, повышая голос:
   Вот ты впадаешь в свой привычный грех — леность. Невежество — накипь гордости. Говорят: «Таково мое убеждение, — о чем спорить?» и презирают учителей, философов, предание, наконец, даже букву Закона, которого и не знают. Ты так уверен, что владеешь всей мудростью?
   Антоний. Я всегда слышу голос ее! Гремящие ее слова оглушают меня.
   Иларион. Усилия постигнуть божество возвышеннее твоих самоистязаний ради того, чтобы его умилостивить. Вся наша заслуга лишь в жажде Истины. Религия одна не истолкует всего, и разрешение вопросов, которых ты не признаешь, может сделать ее более неуязвимой и более высокой. Итак, для ее спасения нужно общаться с братьями — иначе церковь, как собрание верующих, была бы лишь пустым словом — и выслушивать все доводы, не гнушаясь ничем и никем. Волхв Ваалам, поэт Эсхил и Кумекая сивилла предрекли Спасителя… Дионисий Александрийский получил свыше веление читать все книги. Святой Климент повелевает нам хранить и изучать греческую письменность. Гермас был обращен призраком некогда любимой женщины.
   Антоний. Что за властный вид! И ты словно становишься выше…
   Действительно, Иларион все больше и больше вырастает, и Антоний, боясь смотреть на него, закрывает глаза.
   Иларион. Успокойся, добрый отшельник!
   Давай сядем вон там, на большом камне, — как прежде, когда при первом проблеске утра я приветствовал тебя, называя «ясной денницей», и ты тотчас же приступал к своим наставлениям. Они еще не закончены. Луна нам достаточно светит. Я внемлю тебе.
   Он вынул из-за пояса калам и, скрестив ноги на земле, держа в руке папирус, подымает взор на святого Антония, который сидит возле него, склонив голову.
   Помолчав, Иларион продолжает:
   Ведь слово божие подтверждено нам чудесами, — не так ли? Однако фараоновы волхвы производили их; да и другие обманщики могут производить их; люди впадают тут в заблуждение. Итак, что же такое чудо? Явление, которое нам кажется вне пределов природы. Но знаем ли мы все ее могущество? и из того, что нечто обыденное не изумляет нас, следует ли, что мы его понимаем?
   Антоний. Пустое! надо верить Писанию.
   Иларион. Святой Павел, Ориген и многие другие понимали его не дословно; однако, если его изъяснять аллегориями, оно становится достоянием немногих, и очевидность истины исчезает. Что же делать?
   Антоний. Положиться на церковь.
   Иларион. Итак, Писание бесполезно?
   Антоний. Вовсе нет! хотя в Ветхом завете, признаю, есть… темные места… Но Новый сияет чистым светом.
   Иларион Однако ангел-благовеститель, по Матфею, является Иосифу, а по Луке — Марии. Помазание Иисуса женщиной происходит, по первому евангелию, в начале его служения, а согласно трем остальным — за несколько дней до его смерти. Питье, предлагаемое ему на кресте, по Матфею, — уксус с желчью, по Марку — вино и мирра. Согласно Луке и Матфею, апостолы не должны иметь ни серебра, ни сумы, ни даже сандалий и посоха; у Марка, напротив, Иисус запрещает им брать с собой что-либо, кроме сандалий и посоха. Я теряюсь!..
   Антоний с изумлением:
   Правда ведь… правда ведь…
   Иларион Когда до него дотронулась кровоточивая, Иисус обернулся и спросил: «Кто прикоснулся ко мне?» Итак, он не знал, кто прикоснулся к нему? Это противоречит всеведению Иисуса Если гробница охранялась стражами, женам нечего было беспокоиться о помощнике, чтобы отвалить камень с нее. Итак, стражи отсутствовали или же святые жены не были там. В Эммаусе он вкушает пишу с учениками и дает им потрогать свои раны. Это — человеческое тело, нечто вещественное, весомое и, однако, проходящее сквозь стены. Возможно ли это?
   Антоний. Много понадобилось бы времени, чтобы тебе ответить!
   Иларион. Зачем сходит на него Святой дух, раз он — бог-сын? Для чего ему нужно крещение, если он — Слово? Как мог дьявол искушать его, бога? Разве эти мысли никогда не приходили тебе в голову?
   Антоний. Да!.. часто! Заглушенные или неистовствующие, они живут в моем сознании. Я подавляю их, — они возрождаются, душат меня; и временами мне думается, что я проклят.
   Иларион. Тогда тебе нечего служить богу!
   Антоний. У меня всегда потребность поклоняться ему!
   После долгого молчания Иларион продолжает:
   Но вне догмы нам предоставлена полная свобода исканий Желаешь ты знать иерархию ангелов, силу чисел, смысл зарождений и метаморфоз?
   Антоний. Да, да! мысль моя бьется, чтобы вырваться из тюрьмы. Мне кажется, что, собравшись с силами, я преуспею в этом. Иной раз даже, на мгновение ока, я словно повисаю над землей; ' потом снова падаю.
   Иларион. Тайна, которою ты хотел бы обладать, хранится мудрецами. Они живут в далекой стране, восседая под гигантскими деревьями, в белых одеждах, спокойные, как боги. Теплый воздух питает их. Леопарды бродят кругом по лужайкам. Журчанье ручьев и ржание единорогов сливается с их голосами. Ты их услышишь — и лик Неведомого разоблачится!
   Антоний, вздыхая:
   Путь долог, а я стар!
   Иларион. О! о! знающие люди не редки! Они даже совсем близко от тебя, здесь! Войдем!

IV

   И Антоний видит перед собой огромную базилику.
   Из глубины ее льется дивный свет, как бы от некоего многоцветного солнца. Он освещает бесчисленные головы толпы, которая заполняет неф и стремится между колонн к боковым приделам, где в деревянных помещениях виднеются алтари, ложа, цепочки из голубых камешков и изображения созвездий на стенах.
   Среди этой колышущейся толпы остановились тут и там группы людей. Одни, стоя на скамьях, проповедуют, подняв палец; другие молятся, скрестив руки, лежат на земле, поют гимны или пьют вино; вокруг стола верные творят вечерю, мученики распеленываются, показывая свои раны; старики, опершись на посохи, рассказывают о своих странствованиях.
   Есть тут пришельцы из земли германцев, из Фракии и из Галлии, из Скифии и из Индии, с бородами в снегу, с перьями в волосах, с колючками в бахроме одежд, с темными от пыли сандалиями, с кожей, обожженной солнцем. Мелькают всевозможные одеяния — пурпуровые мантии и холщовые платья, расшитые далматики, шерстяные кафтаны, матросские шапки, епископские митры. Глаза у всех необычайно сверкают. У них вид палачей или евнухов.
   Иларион входит в толпу. Все его приветствуют. Прижавшись к его плечу, Антоний их наблюдает. Он замечает много женщин. Некоторые одеты по-мужски, с наголо остриженными головами; ему страшно.
   Иларион. Это христианки, обратившие своих мужей. Впрочем, женщины всегда за Иисуса, даже язычницы, — свидетельство тому — Прокула, жена Пилата, и Поппея, наложница Нерона. Не трепещи! вперед!
   Появляются все новые и новые лица.
   Они множатся, раздвигаются, легкие, как тени, испуская громкие крики, в которых слышатся и рычания ярости, и возгласы любви, и славословия, и проклятия.
   Антоний, понизив голос:
   Чего они хотят?
   Иларион Господь сказал: «Еще многое имею сказать вам». Они знают это многое.
   И он толкает его к золотому трону о пяти ступенях, где, окруженный девяносто пятью худыми и очень бледными учениками, умащенными маслом, восседает пророк Манес, прекрасный как архангел, недвижимый как статуя, в индийском одеянии, с карбункулами в заплетенных волосах; б левой его руке — книга с цветными рисунками, а под правой — глобус. Рисунки изображают создания, дремавшие в хаосе. Антоний наклоняется, чтобы разглядеть их. Затем:
   Манес поворачивает глобус и, соразмеряя слова с лирой, издающей кристальные звуки, говорит:
   Земля небесная у высшего предела, земля смертная у низшего предела. Ее поддерживают два ангела — Сплендитененс и Омофор с шестью ликами. На вершине высшего неба пребывает бесстрастное божество; внизу, лицом к лицу, — Сын божий и Князь тьмы.
   Когда тьма продвинулась до его царства, бог извлек из своей сущности силу, которая произвела первого человека; и он окружил ее пятью стихиями. Но демоны тьмы похитили у него одну часть, и эта часть есть душа.
   Есть лишь одна единая душа, разлитая повсеместно, как вода реки, разветвленной на многие рукава. Она вздыхает в ветре, скрежещет в мраморе под пилой, воет голосом моря, и она плачет млечными слезами, когда обрывают листья смоковницы.
   Души, отлетевшие из этого мира, переселяются на звезды, которые суть существа одушевленные.
   Антоний смеется.
   О, что за сумасбродство!
   Человек безбородый, сурового вида.
   Почему?
   Антоний хочет отвечать, но Иларион шепчет ему, что это — великий Ориген; и Манес продолжает:
   Сначала они останавливаются на луне, где очищаются. Затем восходят на солнце.
   Антоний медленно:
   Не знаю… что мешает нам… так думать.
   Манес. Цель всякой твари есть освобождение небесного луча, заключенного в материи. Ему легче ускользать в запахах, пряностях, аромате старого вина — этих невесомых вещах, подобных мыслям. Но круговорот жизни его удерживает. Убийца возродится в теле келефа, убивший животное станет этим животным; посадив виноградную лозу, ты будешь связан ее ветвями. Питание поглощает его. Итак, воздерживайтесь! поститесь!
   Иларион. Они умеренны, как ты видишь!
   Манес. Его много в мясе, меньше в овощах. И чистым, по высоким их заслугам, доступно отделять от растений эту светоносную часть, и она возносится в дом свой. Животные чрез размножение заточают ее в теле. Итак, бегите женщин!
   Иларион. Восхищайся их воздержанием!
   Манес. Или лучше поступайте так, чтобы они были бесплодны. — Для души лучше пасть на землю, нежели томиться в телесных узах.
   Антоний. А! мерзость!
   Иларион Но что нужды в иерархии гнусности? Церковь сделала ведь из брака таинство!
   Сатурнин в сирийской одежде.
   Он насаждает пагубный строй! Отец, чтобы покорить мятежность ангелов, повелел им создать сей мир. Христос пришел, дабы бог иудеев, который был одним из этих ангелов…
   Антоний .Как ангел? он? создатель!
   Кердон. Разве он не желал убить Моисея, обмануть своих пророков? разве не соблазнил он народы, не распространил ложь и идолопоклонство?
   Маркион. Несомненно, Создатель не есть истинный бог!
   Святой Климент. Александрийский Материя вечна!
   Бардесан в одежде вавилонского волхва.
   Она образована семью планетными духами.
   Герниане Ангелы создали души!
   Прискиллиане Создал мир дьявол!
   Антоний откидывается назад.
   Ужас!
   Иларион, поддерживая его:
   Ты слишком быстро отчаиваешься! ты плохо понимаешь их учение! Смотри: вот тот, кто воспринял свое учение от Феодата, друга святого Павла. Выслушай его!
   И по знаку Илариона выступает . .
   Валентин в тунике из серебряной ткани; у него хриплый голос и заостренный череп.
   Мир — создание исступленного бога.
   Антоний опускает голову.
   Создание исступленного бога!..
   После долгого молчания:
   Как так?
   Валентин Совершеннейшее из существ, из Эонов, Бездна почила с Мыслью в лоне Глубины. От их союза возник Ум, подругой коего стала Истина.
   Ум и Истина породили Слово и Жизнь, а те, в свою очередь, породили Человека и Церковь, — и это составляет восемь Эонов!
   Считает по пальцам.
   Слово и Истина произвели десять других Эонов, то есть пять пар. Человек и Церковь произвели двенадцать других, среди них — Параклета и Веру, Надежду и Милосердие, Совершенство и Мудрость-Софию.
   Совокупность сих тридцати Эонов образует Плерому, или Всебытие божие. И как отзвуки удаляющегося голоса, как струи испаряющегося запаха, как огни заходящего солнца, так постепенно ослабевают Могущества, истекшие из Начала.
   Но София, жаждующая познать Отца, вынеслась вон из Плеромы, — и Слово создало тогда другую пару — Христа и Святого духа, который объединил все Зоны; и все вместе произвели Иисуса, цвет Плеромы.
   Между тем усилие Софии вырваться из Плеромы оставило в пустоте образ ее, злую субстанцию — Ахарамот. Спаситель возымел к ней сострадание, освободил ее от страстей; и из улыбки освобожденной Ахарамот родился свет, слезы ее создали воды, ее печаль породила черную материю.
   От Ахарамот изошел Демиург, творец миров, небес и Дьявола. Он пребывает гораздо ниже Плеромы, даже не замечая ее, настолько, что он полагает себя истинным богом и твердит устами своих пророков: «Нет иного бога, кроме меня!» Потом он сотворил человека и бросил ему в душу нематериальное семя, которое было Церковью, отблеском другой Церкви, помещенной в Плероме.
   Ахарамот, однажды, достигнув высшей области, соединится со Спасителем; огонь, сокрытый в мире, уничтожит всю материю, поглотит сам себя, и люди, став чистыми духами, вступят в брак с ангелами!
   Ориген. Тогда Демон будет побежден, и наступит царство божие!
   Антоний сдерживает крик; и тотчас Василид берет его за локоть.
   Верховное существо с бесконечными истечениями именуется — Абраксас, а Спаситель со всеми своими благими свойствами — Каулакау, иначе — линия над линией, прямизна над прямизной.
   Силу Каулакау приобретают с помощью слов, начертанных на этом халцедоне для памяти.
   И он показывает у себя на шее маленький камень, на котором вырезаны причудливые линии.
   Тогда ты будешь перенесен в Незримое, и, став выше закона. ты презришь все, даже добродетель!
   Мы же, Чистые, мы должны бежать страдания по примеру Каулакау.
   Антоний Как? а крест?
   Элкесаиты в гиацинтовых одеждах отвечают ему:
   Печаль, ничтожество, осуждение и угнетение моих отцов, изгладились благодаря пришествию посланного.
   Можно отрицать Христа низшего, человека Иисуса, не надлежит поклоняться другому Христу, явившемуся на свет под крылом Голубицы.
   Почитайте брак! Святой дух — женщина!
   Иларион исчез; и вот перед Антонием, теснимым толпой, Карпократиане, лежащие с женщинами на шарлаховых подушках:
   Прежде чем войти в Единое, ты пройдешь через ряд условий и действий. Чтобы избавиться от мрака, выполняй отныне его дела! Супруг скажет супруге: «Окажи милость твоему брату», и она поцелует тебя.
   Николаиты, собравшиеся вокруг дымящегося кушанья:
   Вот идоложертвенное мясо, — вкуси его! Отступничество дозволено тому, чье сердце чисто. Насыщай свою плоть тем, чего она требует. Старайся изничтожить ее распутством. Пруникос, мать Неба, валялась в позере.
   Маркосиане в золотых кольцах, умащенные бальзамом.
   Войди к нам, дабы соединиться с Духом! Войди к нам, дабы испить бессмертия!
   Один из них показывает ему за висящим ковром тело человека с головой осла, что изображает Саваофа, отца Дьявола. В знак ненависти он плюет на него.
   Другой открывает очень низкую постель, усыпанную цветами, говоря, что Духовный брак сейчас свершится.
   Третий держит стеклянную чашу, совершает возглашение; в чаше появляется кровь.
   А вот она! вот она! кровь Христова!
   Антоний отстраняется. Но он обрызган водой, выплеснувшейся из купели.
   — Гельвидиане бросаются в нее, головой вниз, бормоча:
   Человек, возрожденный крещением, безгрешен!
   Затем он проходит мимо большого огня, у которого греются Адамиты, совершенно обнаженные в подражание райской чистоте, и наталкивается на Мессалиан Они валяются на полу, в полудремоте, оцепеневшие.
   О, раздави нас, если хочешь, мы не двинемся с места! Труд — грех, всякая работа — скверна!
   Позади них презренные Патерниане, мужчины, женщины и дети, сплошной кучей в грязи, подымают свои отвратительные лица, выпачканные вином:
   Нижние части тела, сотворенные Дьяволом, ему принадлежат. Давайте же пить, есть, блудодействовать!
   Аэтий Преступления — потребности, до которых не опускается око божие!
   Но вдруг Человек, одетый в карфагенский плащ, выскакивает из их толпы со связкой ремней в руке и, стегая, как попало, направо и налево, неистово кричит:
   А! обманщики, разбойники, симонийцы, еретики и демоны! червоточина школ, подонки ада! Вот Маркион, синопский матрос, отлученный за кровосмешение; Карпократа изгнали как мага; Эций обокрал свою наложницу, Николай продавал жену, а Манес, называющий себя Буддою, а по имени Кубрик, был ободран заживо острием тростника, и его дубленая кожа болтается на вратах Ктесифона!
   Антоний узнал Тертуллиана и бросается к нему.
   Учитель! ко мне! ко мне!
   Тертуллиан, продолжая:
   Разбивайте иконы! скрывайте девиц под покрывалами! Молитесь, поститесь, плачьте, умерщвляйте плоть! Прочь философию! прочь книги! после Иисуса знание бесполезно!
   Все разбежались, и Антоний видит на месте Тертуллиана женщину, сидящую на каменной скамье.
   Она рыдает, прислонив голову к колонне: волосы ее распущены, тело, в длинной бурой симарре, поникло.
   Затем они оказываются рядом, вдали от толпы. Наступило молчание, необычайное спокойствие, как в лесу, когда ветер стихает и листья вдруг сразу перестают шевелиться.
   Женщина очень красива, хотя поблекла и бледна, как покойница. Они глядят друг на друга, и глаза их шлют взаимно как бы волны мыслей, тысячу старинных, смутных и глубоких воспоминаний. Наконец Прискилла начинает говорить:
   Я находилась в последней комнате бань и задремала под уличный шум.
   Вдруг я услышала громкие голоса. Кричали: «Это маг! это Дьявол!» и толпа остановилась перед нашим домом, против Эскулапова храма. Я приподнялась на руках до высоты отдушины.
   В перистиле храма стоял человек с железным ошейником на шее. Он брал уголья с жаровни и проводил ими широкие полосы на груди, взывая «Иисус! Иисус!» Народ говорил: «Это не дозволено! побьем его камнями!» Но он продолжал. То было нечто неслыханное, восхитительное. Цветы, огромные как солнца, вращались перед моими глазами, и из пространств до меня доносились трепетания золотой арфы. Смерклось. Руки мои выпустили перекладины, тело ослабло, и когда он увел меня в свой дом…
   Антоний. Но о ком говоришь ты.
   Прискилла. Да о Монтане!
   Антоний. Монтан умер.
   Прискилла. Это неправда!
   Голос Нет, не умер Монтан!
   Антоний оборачивается; рядом с ним, с другой стороны, на скамье сидит вторая женщина — белокурая и еще более бледная, с припухшими веками, словно она долго плакала. Не дожидаясь его вопроса, она говорит:
   Максимилла Мы возвращались из Тарса по горам, когда на одном повороте дороги увидели под смоковницей человека.
   Он издали закричал: «Стойте!» и бросился к нам с бранью. Рабы сбежались. Он разразился смехом. Лошади вздыбились. Молоссы выли.
   Он стоял. Пот катился по его лицу. Плащ его хлопал от ветра.
   Называя нас по именам, он поносил суету наших деяний, позор наших тел, и он грозил кулаком, указывая на дромадеров, в негодовании на серебряные колокольчики, подвешенные у них под челюстью.
   Его ярость внушала мне ужас, и в то же время словно какое-то сладостное чувство меня убаюкивало, опьяняло.
   Сначала приблизились рабы. «Господин, — сказали они, — животные наши устали»; затем заговорили женщины: «Нам страшно», и рабы отошли. Затем дети подняли плач: «Мы голодны!» И, не дождавшись ответа, женщины исчезли.
   А он говорил. Я почувствовала кого-то возле меня. То был мой супруг; я внимала другому. Он полз между камней, крича: «Ты покидаешь меня?» и я ответила: «Да, отыди!», дабы последовать за Монтаном.
   Антоний. За евнухом!
   Прискилла. А! это тебя удивляет, грубый сердцем! Но ведь Магдалина, Иоанна, Марфа и Сусанна не делили ложа со Спасителем. Души способны с еще большей страстью обниматься, нежели тела. Дабы соблюсти непорочность Евстолии, епископ Леонтий изувечил себя, любя больше любовь свою, чем свою силу мужчины. Притом же, это не моя вика: некий дух понуждает меня; Сотас не мог меня излечить. А все-таки жесток он! Что нужды! Я — последняя из пророчиц, и после меня наступит конец света.
   Максимилла. Он осыпал меня подарками. Впрочем, ни одна и не любит его так, — и ни одна так не любима им!
   Прискилла. Ты лжешь! Меня он любит!
   Максимилла. Нет, меня!
   Дерутся.
   Между их плеч появляется голова негра.
   Монтан в черном плаще с застежкой из двух костей человеческого скелета.
   Успокойтесь, мои голубицы! Мы неспособны к земному счастью, но наш союз дает нам, полноту духовную. За веком Отца — век Сына; и я предвещаю третий век — век Параклета. Его свет сошел на меня в те сорок ночей, когда небесный Иерусалим сиял на небе над моим домом в Пепузе.
   Ах, в какой тоске кричите вы, бичуемые ремнями! как ваше исстрадавшееся тело ищет пламенной моей ласки! как вы томитесь на моей груди неосуществленной любовью! Сила ее открыла вам миры, и вы можете ныне созерцать души вашими очами.
   Антоний делает жест изумления.
   Тертуллиан, вновь появившийся возле Монтана Несомненно, раз у души есть тело, ибо что не имеет никакого тела, не существует.
   Монтан Дабы сделать ее более тонкой, я установил всяческое умерщвление плоти, три поста в год и еженощные молитвы с закрытыми устами, — из опасения, чтобы дыхание, вырвавшись наружу, не замутило мысли. Надлежит воздерживаться от вторичных браков, а лучше вовсе от брака! Ангелы грешили с женами.
   Архонтики во власяницах из конского волоса.
   Спаситель сказал: «Я пришел разрушить дело Женщины».
   Татианиане в тростниковых власяницах.
   Она и есть древо зла! Одежды из шкур — наше тело.
   И, подвигаясь все в том же направлении, Антоний встречает Валесиан, распростертых на земле с красными бляхами внизу живота под туникой.
   Они протягивают ему нож:
   Поступай как Ориген и как мы! Или ты боишься боли, трус? или любовь к своей плоти тебя удерживает, лицемер?
   И пока он смотрит, как они пререкаются, лежа на спине в лужах крови, Каиниты с волосами, связанными гадюкой, проходят мимо него, голося у него над ухом:
   Слава Каину! слава Содому! слава Иуде!
   Каин создал племя сильных, Содом ужаснул землю своей карой, и через Иуду бог спас мир — Да, Иуда! без него нет смерти и нет искупления!
   Исчезают в дикой толпе.
   Циркумцеллиане в волчьих шкурах, в терновых венцах и с железными палицами в руках. Они, вопят:
   Давите плод! мутите источники! топите детей! грабьте богатого, который наслаждается счастьем, который много ест! бейте бедного, который завидует попоне осла, корму собаки, гнезду птицы и сокрушается, что другие не так несчастны, как он.
   Мы, святые, дабы ускорить конец света, отравляем, жжем, избиваем!
   Спасение лишь в муках. Мы предаем себя мукам. Мы сдираем клещами кожу со своих черепов, ложимся под плуг, бросаемся в жерла печей!
   Долой крещение! долой евхаристию! долой брак! проклятие всему!
   По всей базилике усугубляются безумства.