— Хочешь сказать, что это Бьянка сама заигрывает с Майком? — В его голосе, глухом, низком, она услышала недоверие.
— Я этого не говорила, — возразила Джемма. Что бы она ни сказала, ей не выиграть. Она всего лишь порочная шлюха с севера — и больше ничего. — Не желаю принимать в этом участия. Я устала. Оставь меня.
Фелипе возмущенно фыркнул.
— Полагаю, от тебя большего и нельзя было ожидать. Сеешь семена раздора, а потом отходишь в сторону, чтобы они расцвели пышным цветом в умах окружающих.
Джемме пришлось рассмеяться.
— Ладно, беру на себя полную ответственность. Это все моя вина — может, теперь ты уйдешь и позволишь мне капельку отдохнуть?
— Так Бьянка заигрывает с Майком? — в ожидании ответа он схватил ее за руку.
— А если да — это будет для тебя ударом ниже пояса, не так ли? — ощетинилась Джемма.
В его ответном взгляде сверкнул такой яростный огонь, что она испугалась.
— В этом доме я страдаю, только когда нахожусь от тебя в пределах досягаемости. Кулака, — радость моя, — съязвил он.
У Джеммы дыхание застыло в груди. Да когда настанет конец всему этому?! Она принялась буквально отдирать его пальцы от своей руки.
— Ты пережал мне вену… А мне завтра нужно закончить портрет…
— Так быстро? — Он ослабил хватку — но лишь затем, чтобы пристроить ее в своих руках поудобнее. Сама не заметив как, она оказалась в его объятиях. — Тогда нам нужно многое успеть, — жарким выдохом Фелипе обжег ее губы.
О Боже, он все еще не сдался! Волна огня прокатилась по телу Джеммы — от макушки до кончиков пальцев. Боль раздирала ее сердце, воспламеняла каждую клеточку ужасом, когда Фелипе скользнул ладонями по ее спине, обхватил бедра и с силой прижал ее к своим. В момент кошмарного, электризующего прикосновения их тел Джемма открыла рот, чтобы завизжать, но из ее груди не вырвалось ни звука — и тут же объятия разжались, и ей показалось, что ее выбросили из самолета с высоты тридцати тысяч футов и она летит, кувыркаясь в воздухе.
Джемма открыла затуманенные глаза, не вполне понимая, жива она еще или уже мертва. Она увидела удаляющуюся фигуру Фелипе и Марию — да благословит ее Господь, — вошедшую с подносом в руках.
Кровь в венах Джеммы возобновила свой бег. Дрожа всем телом, она отвернулась к раковине, а Мария стала расставлять ужин на столе. Потом подошла к ней и, горя от смущения, сказала:
— Я быть виновата, Джемма. Мне нужно стучать. Я не хотеть…
Джемма выдавила улыбку.
— Неважно, Мария. — Вы спасли мне жизнь, добавила она про себя. Но что же Мария теперь будет думать? Она знает эту семью, знает, что Бьянка обещана в жены Фелипе, знает, что между ней и Фелипе что-то происходит… Джемма тяжко вздохнула. Ей хотелось вернуться домой, уехать подальше от всего этого кошмара.
— Он быть почти готов, — прокомментировала Мария, взглянув на портрет Агустина, и Джемма не могла не оценить ее тактичность. Может, именно это качество помогло ей просуществовать столько лет в этой ненормальной семье. — Это быть забавно.
Джемма нахмурилась.
— Что вы хотите сказать — забавно?
— Он быть, как вы.
Джемма побледнела и опустилась на кушетку, чтобы не упасть прямо на пол. Ей и на мгновение не приходило в голову… Она уставилась на холст. Нет, невозможно… но это правда. Она вдруг увидела его, это сходство. Довольно отдаленное — что-то в разрезе глаз, в очертании скул…
— Думаю, художник всегда вкладывает частичку себя в свои работы, — с трудом проговорила Джемма. Ее губы, казалось, сами по себе складывались в слова. Она взяла с подноса салфетку и уставилась в тарелку невидящими глазами. Мария заметила — может, и еще кто-то? Нет, невозможно. Она сама не замечала, пока ей не указали На это сходство… — Мария?
— Si. — Женщина отвернулась от портрета. В глазах у нее светилась такая тревога, что Джемма проглотила вопрос, который вертелся у нее на языке. Вместо этого она произнесла:
— Не переживайте насчет Майка и Кристины. Они очень любят друг друга, и у них все будет хорошо.
Мария, кивнув, улыбнулась.
— Si, я знать, но… но вы и Фелипе… — Она покачала головой, как будто понимая всю бесполезность слов. — Я видеть, Джемма, но я нет понимать. Я видеть любовь…
— Не нужно, Мария, — взмолилась Джемма.
Как она могла увидеть любовь? С момента ее приезда сюда, в этот дом ужасов, их стычки не прекращались.
Джемма вернулась к тому вопросу, который давно собиралась задать.
— Мария, вы знаете эту семью очень давно. Мать Фелипе — кто она? — После всего, что на нее вылил Фелипе, ее продолжало мучить любопытство. А может, она просто пытается отвлечься от предательских мыслей о Фелипе, которые молниями вспыхивают в ее сознании?
Мария пожала плечами и поставила кипятить воду для кофе.
— Я не знать, никто не знать. Мы только знать, что она быть плохая женщина.
— Она бросила сына на отца? — Джемма полагала, что в этой гордой стране подобный поступок и назывался плохим.
— Нет, его отец, он тоже быть плохой… Агустин — плохой? Ну уж нет — он же дал сыну все, что было в его силах.
— Родители Фелипе продавать наркотики на улицах Богота. Фелипе, ребенок, он принимать наркотики. Он сильно больной, худой, бедный, он умирать, если сеньор де Навас…
У Джеммы до боли расширились глаза. Где-то в глубине росла надежда.
— Мария, — жалобным, хриплым голосом прошептала она, — вы хотите сказать, что Фелипе Агустину не сын?
Мария отрицательно покачала головой, и соломинка, за которую так отчаянно схватилась Джемма, выскользнула из ее рук.
— Они отец и сын, это быть правда. Сеньор де Навас, он делать… делать… adopcion.
— Усыновил? Он усыновил Фелипе?! — воскликнула Джемма, снова поймав соломинку и прижимая ее к груди как драгоценный подарок. Голова у нее кружилась, перед глазами все плыло, сердце пело от счастья и… — Но я не понимаю… — Господи, да где же были ее мозги? Фелипе ведь не де Навас, он — Сантос. — Но, Мария, он же Сантос.
— Si, мы иметь много имена. Сантос быть семья Фелипе, но он быть и де Навас тоже. Папа и мама Фелипе, они умирать скоро после, как сеньор де Навас забирать Фелипе с улицы. Он делать его свой сын, senora нет иметь детей, она болеть, поэтому Фелипе стать сын, который сеньор де Навас хотеть…
Джемма ощутила в теле легкость и слабость, как после долгой болезни. Фелипе ей не брат, вообще не родственник! Они не совершили никакого греха. Ей не за что испытывать стыд, вину, отвращение! Она была счастлива — и не была. Мысли ее кружились в лихорадочном водовороте. И вдруг, так же быстро, как возникла, эйфория испарилась, как воздух из проколотого шарика. Эта чудная, дивная, дорогая ее сердцу новость опоздала. Их с Фелипе любовь ушла. Ее отравили горечь, страх, мучительные пытки — и горький привкус того, что между ними осталось, уже никогда не станет сладким. Спасать нечего.
Глава 9
— Я этого не говорила, — возразила Джемма. Что бы она ни сказала, ей не выиграть. Она всего лишь порочная шлюха с севера — и больше ничего. — Не желаю принимать в этом участия. Я устала. Оставь меня.
Фелипе возмущенно фыркнул.
— Полагаю, от тебя большего и нельзя было ожидать. Сеешь семена раздора, а потом отходишь в сторону, чтобы они расцвели пышным цветом в умах окружающих.
Джемме пришлось рассмеяться.
— Ладно, беру на себя полную ответственность. Это все моя вина — может, теперь ты уйдешь и позволишь мне капельку отдохнуть?
— Так Бьянка заигрывает с Майком? — в ожидании ответа он схватил ее за руку.
— А если да — это будет для тебя ударом ниже пояса, не так ли? — ощетинилась Джемма.
В его ответном взгляде сверкнул такой яростный огонь, что она испугалась.
— В этом доме я страдаю, только когда нахожусь от тебя в пределах досягаемости. Кулака, — радость моя, — съязвил он.
У Джеммы дыхание застыло в груди. Да когда настанет конец всему этому?! Она принялась буквально отдирать его пальцы от своей руки.
— Ты пережал мне вену… А мне завтра нужно закончить портрет…
— Так быстро? — Он ослабил хватку — но лишь затем, чтобы пристроить ее в своих руках поудобнее. Сама не заметив как, она оказалась в его объятиях. — Тогда нам нужно многое успеть, — жарким выдохом Фелипе обжег ее губы.
О Боже, он все еще не сдался! Волна огня прокатилась по телу Джеммы — от макушки до кончиков пальцев. Боль раздирала ее сердце, воспламеняла каждую клеточку ужасом, когда Фелипе скользнул ладонями по ее спине, обхватил бедра и с силой прижал ее к своим. В момент кошмарного, электризующего прикосновения их тел Джемма открыла рот, чтобы завизжать, но из ее груди не вырвалось ни звука — и тут же объятия разжались, и ей показалось, что ее выбросили из самолета с высоты тридцати тысяч футов и она летит, кувыркаясь в воздухе.
Джемма открыла затуманенные глаза, не вполне понимая, жива она еще или уже мертва. Она увидела удаляющуюся фигуру Фелипе и Марию — да благословит ее Господь, — вошедшую с подносом в руках.
Кровь в венах Джеммы возобновила свой бег. Дрожа всем телом, она отвернулась к раковине, а Мария стала расставлять ужин на столе. Потом подошла к ней и, горя от смущения, сказала:
— Я быть виновата, Джемма. Мне нужно стучать. Я не хотеть…
Джемма выдавила улыбку.
— Неважно, Мария. — Вы спасли мне жизнь, добавила она про себя. Но что же Мария теперь будет думать? Она знает эту семью, знает, что Бьянка обещана в жены Фелипе, знает, что между ней и Фелипе что-то происходит… Джемма тяжко вздохнула. Ей хотелось вернуться домой, уехать подальше от всего этого кошмара.
— Он быть почти готов, — прокомментировала Мария, взглянув на портрет Агустина, и Джемма не могла не оценить ее тактичность. Может, именно это качество помогло ей просуществовать столько лет в этой ненормальной семье. — Это быть забавно.
Джемма нахмурилась.
— Что вы хотите сказать — забавно?
— Он быть, как вы.
Джемма побледнела и опустилась на кушетку, чтобы не упасть прямо на пол. Ей и на мгновение не приходило в голову… Она уставилась на холст. Нет, невозможно… но это правда. Она вдруг увидела его, это сходство. Довольно отдаленное — что-то в разрезе глаз, в очертании скул…
— Думаю, художник всегда вкладывает частичку себя в свои работы, — с трудом проговорила Джемма. Ее губы, казалось, сами по себе складывались в слова. Она взяла с подноса салфетку и уставилась в тарелку невидящими глазами. Мария заметила — может, и еще кто-то? Нет, невозможно. Она сама не замечала, пока ей не указали На это сходство… — Мария?
— Si. — Женщина отвернулась от портрета. В глазах у нее светилась такая тревога, что Джемма проглотила вопрос, который вертелся у нее на языке. Вместо этого она произнесла:
— Не переживайте насчет Майка и Кристины. Они очень любят друг друга, и у них все будет хорошо.
Мария, кивнув, улыбнулась.
— Si, я знать, но… но вы и Фелипе… — Она покачала головой, как будто понимая всю бесполезность слов. — Я видеть, Джемма, но я нет понимать. Я видеть любовь…
— Не нужно, Мария, — взмолилась Джемма.
Как она могла увидеть любовь? С момента ее приезда сюда, в этот дом ужасов, их стычки не прекращались.
Джемма вернулась к тому вопросу, который давно собиралась задать.
— Мария, вы знаете эту семью очень давно. Мать Фелипе — кто она? — После всего, что на нее вылил Фелипе, ее продолжало мучить любопытство. А может, она просто пытается отвлечься от предательских мыслей о Фелипе, которые молниями вспыхивают в ее сознании?
Мария пожала плечами и поставила кипятить воду для кофе.
— Я не знать, никто не знать. Мы только знать, что она быть плохая женщина.
— Она бросила сына на отца? — Джемма полагала, что в этой гордой стране подобный поступок и назывался плохим.
— Нет, его отец, он тоже быть плохой… Агустин — плохой? Ну уж нет — он же дал сыну все, что было в его силах.
— Родители Фелипе продавать наркотики на улицах Богота. Фелипе, ребенок, он принимать наркотики. Он сильно больной, худой, бедный, он умирать, если сеньор де Навас…
У Джеммы до боли расширились глаза. Где-то в глубине росла надежда.
— Мария, — жалобным, хриплым голосом прошептала она, — вы хотите сказать, что Фелипе Агустину не сын?
Мария отрицательно покачала головой, и соломинка, за которую так отчаянно схватилась Джемма, выскользнула из ее рук.
— Они отец и сын, это быть правда. Сеньор де Навас, он делать… делать… adopcion.
— Усыновил? Он усыновил Фелипе?! — воскликнула Джемма, снова поймав соломинку и прижимая ее к груди как драгоценный подарок. Голова у нее кружилась, перед глазами все плыло, сердце пело от счастья и… — Но я не понимаю… — Господи, да где же были ее мозги? Фелипе ведь не де Навас, он — Сантос. — Но, Мария, он же Сантос.
— Si, мы иметь много имена. Сантос быть семья Фелипе, но он быть и де Навас тоже. Папа и мама Фелипе, они умирать скоро после, как сеньор де Навас забирать Фелипе с улицы. Он делать его свой сын, senora нет иметь детей, она болеть, поэтому Фелипе стать сын, который сеньор де Навас хотеть…
Джемма ощутила в теле легкость и слабость, как после долгой болезни. Фелипе ей не брат, вообще не родственник! Они не совершили никакого греха. Ей не за что испытывать стыд, вину, отвращение! Она была счастлива — и не была. Мысли ее кружились в лихорадочном водовороте. И вдруг, так же быстро, как возникла, эйфория испарилась, как воздух из проколотого шарика. Эта чудная, дивная, дорогая ее сердцу новость опоздала. Их с Фелипе любовь ушла. Ее отравили горечь, страх, мучительные пытки — и горький привкус того, что между ними осталось, уже никогда не станет сладким. Спасать нечего.
Глава 9
Губы Фелипе были нежными и любящими, а язык теплым и чувственным.
— Только так и должно быть, — шептала Джемма, купаясь в его ласках, томно прижимаясь к нему, отзываясь на призыв его рук, обнимающих ее бедра. — Больше никаких сражений, Фелипе, — всхлипнула она жалобно.
— Больше никаких наказаний, querida. Я люблю тебя, ты моя жизнь.
Ее сладкое, теплое лоно приняло его, и он задвигался медленно, осторожно, покрывая ее лицо и шею страстными поцелуями. Она прильнула к нему всем телом, всем сердцем. Он принадлежит только ей, всегда будет принадлежать только ей, и она никому его не отдаст! Он проникал в нее все глубже — и вот она уже охвачена болью. Жгучей, яростной, злобной болью.
— Ты мне делаешь больно!
Он рассмеялся, толчки усилились.
— Нет… нет, ты не должен! Фелипе… ты не можешь…
Она чувствовала, как его мощь нарастает внутри ее, и закричала от ужаса:
— Нет… нет… ты же мой брат…
Она проснулась от собственных криков. Простыня прилипла к ее мокрому от пота телу. Она задыхалась от ужаса и отчаяния. Как жарко, как душно, да еще этот шум… О Боже, это был кошмар… такой реальный…
Она закрыла лицо ладонями, ожидая, когда стихнут рыдания. Он ей не брат; она ошиблась. Бояться нечего… нет, причин для страхов у нее хватает. Корни ночных кошмаров всегда уходят в реальную жизнь. Она не занималась любовью с единокровным братом, но вина и стыд остались с ней, потому что она не могла с уверенностью сказать, что устояла бы, даже если бы их родство оказалось правдой. Вот она, настоящая пытка Фелипе. И ей от нее не избавиться.
Измученная, она с трудом отлепила от себя простыню. Опять этот шум, такой настойчивый, порывистый звук. Но негромкий, подумала она, убирая с влажного лица спутанные пряди волос. В голове начало проясняться. Шел дождь. Вода потоками стекала с покатой крыши.
Джемма подошла к окну и постояла, следя за серебряными струйками, бьющими по подоконнику. Ночь была даже жарче, чем обычно, но она все дрожала, не в силах освободиться от своего кошмара. Вчера она добилась победы в сражении с ним, потому что считала их любовь запретной. Сейчас она свободна любить его, но уже безнадежно поздно. Она все-таки проложила между ними целый океан, как и хотела, — океан горечи. А Бьянка… Фелипе был взбешен, узнав, что Майк преследует его кузину. Почему? Потому что любит ее, вот почему. Но кого он желает физически? Она и это знает. Только ее, но браки заключаются не ради секса. В браках важны любовь и забота, а вот как раз этих чувств в сердце Фелипе для нее не нашлось.
Джемма приняла душ и оделась в коротенькие шорты и самую легкую изо всех своих маек. С помощью ленточки она приподняла тяжелую копну волос над плечами. Воздух был буквально насыщен влагой.
— И как долго это продлится? — спросила она у Марии, когда та по тропинке из кабинета принесла ей поднос с завтраком.
— Много дней, — отозвалась Мария. — Это есть хорошо для земли, но плохо для людей. Это приносить проблемы. Страдания в голове. Уже начинаться.
Джемма смеялась, принимая у нее поднос.
— Что вы имеете в виду?
Мария помахала в воздухе натруженными руками.
— Проблемы, всегда проблемы, когда идти дождь. Сеньор де Навас, Фелипе, Бьянка — у них проблемы сегодня утром. Я идти и не попадаться им.
Мария ушла, и Джемма, с подносом в руках, уселась на кушетку перед мольбертом, но есть не хотелось. Однако кофе она выпила, вдруг осознав смысл слов Марии о «страданиях в голове». У нее в голове тоже начала пульсировать боль, в такт непрекращающемуся снаружи дождю.
Глотая кофе, она рассматривала почти законченный портрет и пыталась оценить его непредубежденным взглядом. Портрет хорош, и это не пустая похвальба. Это была ее лучшая работа. Глаза ее заблестели от слез. Мама никогда не увидит портрета, никогда не увидит нынешнего Агустина. Изысканного, надменного, гордого… еще один сеанс — и у нее самой не останется повода для встречи с Агустином.
Жизнь, растраченная впустую, думала Джемма. Их любовь ушла — как и ее собственная любовь с Фелипе.
— Ты зловредная стерва!
Джемма резко обернулась. Бьянка. Она не слышала, как та вошла, и при виде ярости девушки у Джеммы по спине побежали мурашки.
— Ты пошла к дяде и все ему рассказала! — Глаза ее сверкали такой черной ненавистью, что Джемма спрыгнула с кушетки.
Сначала она растерялась, но потом до нее вдруг дошло, в чем причина гнева Бьянки. Итак, Майк рассказал Агустину… или же… Нет, только не Фелипе. Гордость не позволила бы ему признаться отцу, что его будущая жена вертится вокруг другого.
— Я не знаю, о чем вы говорите… — Разумеется, она знает, но притвориться непонимающей гораздо безопаснее — Бьянка, похоже, готова была вцепиться ей в волосы.
— Разумеется, знаешь, потому-то ты это и сделала! Чтобы подпортить нам с Фелипе жизнь. Не в силах примириться с тем, что он тебя не хочет, ты решила разрушить и мою жизнь. Тебе нужно получить все — даже моего дядю.
— Бьянка, хватит! Вы сами не знаете, что говорите!..
— Я прекрасно знаю, что говорю. Кто-то рассказал дяде обо мне и Майке — наверняка ты, и не смей утверждать, что ничего не знала, потому что Майк сказал мне, что ты нас видела в саду. Он пытался порвать со мной, поскольку это небезопасно, раз ты нас видела. Но ты уже успела вонзить нож в спину, не так ли?
Несмотря на ранний час, Джемма вдруг ощутила страшную усталость. Этот бесконечный поток оскорблений лишил ее сил.
— Я не имею к этому никакого отношения, — возразила она.
Бьянка развернулась к портрету и ткнула в него обличающим жестом.
— Все то время, пока ты занималась этой мазней, ты пыталась заполучить Агустина. Фелипе ускользнул от тебя, так что ты решила соблазнить его отца…
— Нет! — закричала Джемма. Этого ей не вынести. Теперь и Бьянка подозревает ее в страсти к Агустину.
— Да! Да! Ты просто английская шлюха… В душе у Джеммы что-то с треском лопнуло. Она повернулась, чтобы уйти, почувствовала, как ее обдал жаркий поток воздуха — и цепкие руки ухватились за нее.
— Бьянка! — имя прозвучало ревом дикого зверя в джунглях, и Бьянка отпрыгнула в смертельном страхе, при этом зацепившись ногой за мольберт.
Джемма рванулась мимо Фелипе к мольберту, чтобы не дать ему упасть. Но тут же все рухнуло — мольберт, портрет, — все полетело на пол. Джемма оцепенела от ужаса, а потом, горько всхлипнув, упала на колени рядом с мольбертом.
— Убирайся отсюда сейчас же! — прогремел Фелипе. — Уложи чемоданы и будь готова немедленно улететь!
Сердце Джеммы сжалось от боли, когда она вскинула на него глаза. Он поверил Бьянке, поверил, что ей нужен Агустин, — и теперь выгоняет ее вон. Но он смотрел не на нее. Его устрашающий взгляд был устремлен на Бьянку.
— Я не уеду, Фелипе, — заныла Бьянка. — Агустин сказал, что мы во всем разберемся…
— Здесь я приказываю, а не Агустин. Делай, как я сказал, иди готовься к отъезду. — Обернувшись к Джемме, он поднял ее с колен. Она прислонилась к нему, слишком потрясенная, чтобы найти в себе силы двигаться.
— Ты делаешь ошибку, Фелипе! — в отчаянии закричала Бьянка. — Она же змея, она наговорила про меня Агустину… она без ума от него, а не от тебя… — Увидев угрожающе потемневшее лицо Фелипе, она замолчала и, всхлипывая, выскочила из студии.
Шум ливня за окнами заглушал все звуки, кроме прерывистого дыхания Фелипе.
Джемма медленно отстранилась от него, дрожащими пальцами отвела его руки от себя. Сейчас она должна думать лишь о портрете, все остальные мысли заволокло туманом смятения. Девушка склонилась, чтобы поднять портрет…
Фелипе оттащил ее от него, обжег ее лицо гневным выдохом.
— Бьянка права: о нем ты волнуешься больше, чем обо мне.
Джемма стрельнула в него яростным взглядом. На долю секунды она было подумала, что он на ее стороне…
— В этот портрет вложено много труда. Если он испорчен…
— Напишешь еще один, — презрительно ухмыльнулся он. — И это должно доставить тебе удовольствие: у тебя появится лишнее время для общения с возлюбленным.
Она не сводила с него глаз: неужели он верит в подобное?
— Ты любишь его? — хрипло вырвалось из его груди, и его пальцы с такой силой вцепились в ее руки, что она съежилась от боли.
В глазах Джеммы, огромных, темных, светилось невыносимое страдание. Она поняла, что больше не выдержит. Она поняла, что он выиграл, он ее раздавил. Он выполнил свои угрозы и обещания. Но этой, последней пытки она вынести не могла.
— Да, я люблю его! — отчаянно закричала она, и он чуть не выдернул ей руки из суставов. — Да, я люблю его, потому что… потому что он мой отец!
Плечи Джеммы поникли, когда он отпустил ее — так грубо, как будто она внезапно вспыхнула и опалила бы его, если бы он остался рядом хоть на секунду. Девушка впилась взглядом в его глаза — холодные, безжалостные, потрясенные глаза. Она заплакала, и ничто не могло остановить этих слез.
— Что ты сказала? — не веря своим ушам, прохрипел Фелипе.
Джемма покачала головой. Она не могла говорить. Она сказала достаточно — более чем достаточно. Она повернулась и выбежала из студии, и ее не остановил даже его яростный оклик.
Едва выскочив наружу, она промокла до нитки, но ей стало все равно. В этот миг ей важно было лишь одно — исчезнуть, убежать от него как можно дальше. И она бежала, не разбирая дороги. Внезапно молния осветила все вокруг, и с визгом ужаса Джемма нырнула в первое попавшееся убежище.
Джемма влетела в открытый проем и упала на подстилку из свежего сена. Задыхаясь от бега, она хватала ртом воздух, как вдруг ее пронизал еще больший ужас.
— Оставайся на месте!
Джемма услышала, повиновалась, свернувшись в сене неподвижным калачиком.
Нежно похлопывая по спине, Фелипе успокаивал перепуганного жеребца. Вороной конь тихонько ржал, нервно перебирая копытами и испытывая беспокойство от близости постороннего человека — парализованной страхом Джеммы.
— Пройди в соседнее стойло, — медленно произнес Фелипе, но Джемме потребовалось время, чтобы понять: он обращается к ней.
Она подняла голову и увидела, что лежит совсем рядом с дверью, ведущей в соседнее стойло. На коленях, осторожно, не сводя полных ужаса глаз с лошади, девушка подползла к двери и нащупала ее дрожащими пальцами. Затем поднялась, по-прежнему лицом к лошади, медленно отодвинула позади себя задвижку. Дверь легко подалась, и Джемма попятилась в образовавшийся проход крошечными шажками, а потом неслышно закрыла ее.
Рухнув на теплое сено, она с облегчением перевела дыхание. Несколько минут спустя ласковые руки обвились вокруг нее, приподняли, посадили на соломенном ложе. Она заморгала, приоткрыв глаза, крепко прижалась лицом к насквозь промокшей рубашке Фелипе.
— Все в порядке. Ты в безопасности. Ты напугала его больше, чем он тебя.
— Я не… не стала бы за это ручаться, — охрипшим голосом шепнула она. Хорошенький момент для шуток! Она что, сошла с ума? Она точно сошла с ума, если вот так льнет к нему. Джемма попыталась отодвинуться, но Фелипе не выпускал ее.
— Все, хватит удирать, Джемма. — Он убрал с ее лица влажные пряди, кончиками пальцев смахнул дождинки со щеки. — Нельзя бросить подобное заявление — и ринуться наутек. Куда ты от него убежишь?
Она жалобно покачала головой.
— Я… я не должна была говорить… Я не хотела…
Он обхватил ее дрожащие плечи.
— Посмотри на меня, Джемма. Скажи, что это сон.
— Кошмар! — всхлипнула она и опустила голову, не в силах вынести его взгляда.
Он заставил ее, силой приподняв подбородок.
— Почему ты сказала такое?
Ей пришлось посмотреть на него, у нее не было выбора. Он ей не поверил, да и мог ли он? В подобную фантастику просто невозможно поверить.
— Ты сказала, что любишь его, потому что он твой отец. Джемма, объясни, объясни, что это значит.
— Зачем? — вспыхнула она. — Чтобы ты мог смеяться надо мной, мучить меня, обижать еще больше, чем уже обижал? — Она сделала попытку подняться с сена, но он удержал ее, сжав запястье так, что она не могла даже пошевелиться.
— Я не хотел причинять тебе боль, Джемма…
— Но ты это делал! И делаешь! Все время! Ты не оставлял меня в покое…
— Потому что я с ума схожу по тебе! Неужели ты не видишь, через какие пытки заставила пройти меня? Я люблю тебя так, что теряю рассудок… — Он замолчал, выпустил ее руки, вцепился пальцами в мокрую голову. — Я люблю тебя настолько сильно, что готов был убить…
— Лучше бы ты так и сделал! — вскрикнула она. — Еще полгода назад, тогда я не страдала бы так долго! Ты вызвал меня сюда, Фелипе, чтобы измучить — и ты этого добился — больше, чем в состоянии представить. Агустин действительно мой отец. Я дитя любви — его и Исобель Вильерс, той женщины, для которой он построил студию… и… и как будто этого недостаточно для мук, я обнаружила, что ты его сын… что я любила собственного брата… занималась любовью с собственным братом.
В этот миг она готова была поверить, что он ее все-таки убьет. Он набросился на нее, сверкая глазами от ярости, которую вызвало ее сбивчивое признание. Она попыталась вскочить на ноги, но он вцепился ей в лодыжку и одним мощным рывком бросил на сено рядом с собой. Она лежала, онемев от страха, а он сел на нее верхом и поднял ее руки над головой.
— Что за бред ты несешь? — во всю мощь своего голоса взревел он.
Джемма беспомощно дернулась под его телом.
— Это правда! — выпалила она. — Я сама не знала, пока не получила этот заказ. Агустин действительно мой отец…
— И ты думала, что я твой брат… и ты позволила мне заниматься с тобой любовью!
— Я не знала, что ты приемный сын… я не знала до тех пор…
— До каких? — вскипел Фелипе, и Джемма догадалась, что за мысли проносятся сейчас в его смятенном мозгу.
— Ты негодяй! — выпалила она.
— Ответь! Наша ночь любви — она случилась до или после того, как ты узнала, что я не брат тебе?
Джемма изо всей силы ударила его коленом. На долю секунды он потерял равновесие, и она смогла освободить руки, чтобы попытаться спихнуть его с себя. Легче сдвинуть гору. Она не могла сражаться с ним физически, но в словах ее было достаточно силы.
— Ни то, ни другое, ты… ты извращенец — и разве ты не считаешь ее ночью мучений, а не любви?
— Мне известно, чем была эта ночь, а вот как, насчет тебя, радость моя? Ты можешь хоть представить себе, какие муки ты сейчас заставляешь меня испытывать?
— Ха, капля в море по сравнению с тем, что пришлось испытать мне. Нет, Фелипе, я не занималась любовью с тобой той ночью, зная, что совершаю… совершаю инцест. Я вообще тогда не знала, что ты сын Агустина — родной ли, приемный ли, и мне плевать, веришь ты или нет, потому что я ненавижу тебя!
— Dios nuo! — произнес он на выдохе — таком глубоком, что Джемме он показался предсмертным. Потом он схватил ее в объятия, приподнял, зарылся лицом в ее мокрые волосы. — Я сделал такое с тобой, — застонал он. — Боже милосердный, Джемма, чем я могу искупить вину, ты простишь меня хоть когда-нибудь?
Она прижала его к себе, не замечая, что потоки слез смешиваются с каплями, стекающими с волос на щеки, и их дрожащие, промокшие тела слились в одно в липкой духоте конюшни.
— Фелипе, — вскрикнула она, и в этом крике отразилось все ее отчаяние.
Он не отпускал ее очень долго, сердца их бились совсем рядом, и только дождь эхом отзывался на этот ритм в наступившей после грозы тишине.
Джемма шевельнулась первой. Неуверенно, потому что все еще боялась — не его, а самое себя. Она столько страдала, и боль еще не ушла из нее. Стыд, вина оставили в ней свой след, и ей никогда не освободиться от горькой памяти о них.
— Мне нужно все тебе рассказать, Фелипе, — хрипло шепнула она. — О маме и Агустине…
— И о нас, Джемма, — настойчиво добавил он. — Мы должны поговорить о нас, мы должны прекратить пытки друг друга…
Она чуть-чуть улыбнулась сквозь слезы.
— Я не знала, что тоже мучаю тебя.
— Ты даже не можешь себе представить — как! Лондон остался в прошлом, а потом ничего, просто смерть при жизни. Ни единого момента не проходило без того, чтобы я не травил себя мыслями, что ты меня не любишь.
— Я всегда любила тебя, Фелипе, и меня измучила боль, когда ты уехал. Теперь я знаю, почему ты улетел в Нью-Йорк; Агустин объяснил, что ты должен был подписать какие-то документы…
— Да, он вызвал нас обоих, причем потребовал немедленного возвращения. У меня не было возможности позвонить тебе до отъезда, а в Нью-Йорке все оказалось куда сложнее, чем я рассчитывал. Такие семейные совещания, как правило, всегда откладываются из-за более неотложных дел, но в тот момент Агустину вдруг понадобилось решить все и сразу. Компания у него довольно большая, а мы с Бьянкой — его семья… — Он смущенно затих, осознав, что выразился неточно.
Джемма теперь тоже входила в эту семью, но она ничего не сказала, как не сказала и о признании Бьянки в том, что это она заставила Агустина вызвать их в Нью-Йорк. Довольно проблем и резких слов, пора оставить прошлое в покое.
— Я ничего этого тогда не знала, Фелипе. Я просто решила, что ты любишь Бьянку, а не меня. Потом… потом ты устроил этот заказ, и я узнала о своем отце…
Ласковым поцелуем он стер горечь последних слов, и Джемма почувствовала, как медленно, очень медленно из души ее уходит напряжение. Сердце шептало ей о свободе любить, и она знала, что теперь это становится реальностью, но ее измученное сознание не могло в один миг, вот так просто освободиться от тяжких воспоминаний. Она оторвала губы от его рта и прижалась поцелуем к щеке.
— Пожалуйста, Фелипе, пожалуйста, позволь мне рассказать.
Положив голову Джеммы себе на грудь и заключив ее в кольцо нежных рук, он целовал ее влажные волосы, а она, запинаясь, начала говорить. Речь ее звучала то ясно, то сбивчиво, а иногда, когда голос отказывал ей, и вовсе затихала. Она чувствовала, когда ее рассказ вызывал в нем волнение, — поцелуи тогда прекращались, и его тело напрягалось. А если она в продолжение рассказа порой не могла сдержать слез, он смахивал их с ее щек теплыми ладонями.
— И ты не говорила об этом Агустину? — спросил он под конец.
— Разве это мыслимо? Вот так вот взять и объявить, что я его дочь? К тому же после того, как он рассказал мне, что думает, будто моя мама предала его…
— Как ты предала меня, — пробормотал Фелипе, и она обратила на него полные смятения огромные карие глаза.
— Только так и должно быть, — шептала Джемма, купаясь в его ласках, томно прижимаясь к нему, отзываясь на призыв его рук, обнимающих ее бедра. — Больше никаких сражений, Фелипе, — всхлипнула она жалобно.
— Больше никаких наказаний, querida. Я люблю тебя, ты моя жизнь.
Ее сладкое, теплое лоно приняло его, и он задвигался медленно, осторожно, покрывая ее лицо и шею страстными поцелуями. Она прильнула к нему всем телом, всем сердцем. Он принадлежит только ей, всегда будет принадлежать только ей, и она никому его не отдаст! Он проникал в нее все глубже — и вот она уже охвачена болью. Жгучей, яростной, злобной болью.
— Ты мне делаешь больно!
Он рассмеялся, толчки усилились.
— Нет… нет, ты не должен! Фелипе… ты не можешь…
Она чувствовала, как его мощь нарастает внутри ее, и закричала от ужаса:
— Нет… нет… ты же мой брат…
Она проснулась от собственных криков. Простыня прилипла к ее мокрому от пота телу. Она задыхалась от ужаса и отчаяния. Как жарко, как душно, да еще этот шум… О Боже, это был кошмар… такой реальный…
Она закрыла лицо ладонями, ожидая, когда стихнут рыдания. Он ей не брат; она ошиблась. Бояться нечего… нет, причин для страхов у нее хватает. Корни ночных кошмаров всегда уходят в реальную жизнь. Она не занималась любовью с единокровным братом, но вина и стыд остались с ней, потому что она не могла с уверенностью сказать, что устояла бы, даже если бы их родство оказалось правдой. Вот она, настоящая пытка Фелипе. И ей от нее не избавиться.
Измученная, она с трудом отлепила от себя простыню. Опять этот шум, такой настойчивый, порывистый звук. Но негромкий, подумала она, убирая с влажного лица спутанные пряди волос. В голове начало проясняться. Шел дождь. Вода потоками стекала с покатой крыши.
Джемма подошла к окну и постояла, следя за серебряными струйками, бьющими по подоконнику. Ночь была даже жарче, чем обычно, но она все дрожала, не в силах освободиться от своего кошмара. Вчера она добилась победы в сражении с ним, потому что считала их любовь запретной. Сейчас она свободна любить его, но уже безнадежно поздно. Она все-таки проложила между ними целый океан, как и хотела, — океан горечи. А Бьянка… Фелипе был взбешен, узнав, что Майк преследует его кузину. Почему? Потому что любит ее, вот почему. Но кого он желает физически? Она и это знает. Только ее, но браки заключаются не ради секса. В браках важны любовь и забота, а вот как раз этих чувств в сердце Фелипе для нее не нашлось.
Джемма приняла душ и оделась в коротенькие шорты и самую легкую изо всех своих маек. С помощью ленточки она приподняла тяжелую копну волос над плечами. Воздух был буквально насыщен влагой.
— И как долго это продлится? — спросила она у Марии, когда та по тропинке из кабинета принесла ей поднос с завтраком.
— Много дней, — отозвалась Мария. — Это есть хорошо для земли, но плохо для людей. Это приносить проблемы. Страдания в голове. Уже начинаться.
Джемма смеялась, принимая у нее поднос.
— Что вы имеете в виду?
Мария помахала в воздухе натруженными руками.
— Проблемы, всегда проблемы, когда идти дождь. Сеньор де Навас, Фелипе, Бьянка — у них проблемы сегодня утром. Я идти и не попадаться им.
Мария ушла, и Джемма, с подносом в руках, уселась на кушетку перед мольбертом, но есть не хотелось. Однако кофе она выпила, вдруг осознав смысл слов Марии о «страданиях в голове». У нее в голове тоже начала пульсировать боль, в такт непрекращающемуся снаружи дождю.
Глотая кофе, она рассматривала почти законченный портрет и пыталась оценить его непредубежденным взглядом. Портрет хорош, и это не пустая похвальба. Это была ее лучшая работа. Глаза ее заблестели от слез. Мама никогда не увидит портрета, никогда не увидит нынешнего Агустина. Изысканного, надменного, гордого… еще один сеанс — и у нее самой не останется повода для встречи с Агустином.
Жизнь, растраченная впустую, думала Джемма. Их любовь ушла — как и ее собственная любовь с Фелипе.
— Ты зловредная стерва!
Джемма резко обернулась. Бьянка. Она не слышала, как та вошла, и при виде ярости девушки у Джеммы по спине побежали мурашки.
— Ты пошла к дяде и все ему рассказала! — Глаза ее сверкали такой черной ненавистью, что Джемма спрыгнула с кушетки.
Сначала она растерялась, но потом до нее вдруг дошло, в чем причина гнева Бьянки. Итак, Майк рассказал Агустину… или же… Нет, только не Фелипе. Гордость не позволила бы ему признаться отцу, что его будущая жена вертится вокруг другого.
— Я не знаю, о чем вы говорите… — Разумеется, она знает, но притвориться непонимающей гораздо безопаснее — Бьянка, похоже, готова была вцепиться ей в волосы.
— Разумеется, знаешь, потому-то ты это и сделала! Чтобы подпортить нам с Фелипе жизнь. Не в силах примириться с тем, что он тебя не хочет, ты решила разрушить и мою жизнь. Тебе нужно получить все — даже моего дядю.
— Бьянка, хватит! Вы сами не знаете, что говорите!..
— Я прекрасно знаю, что говорю. Кто-то рассказал дяде обо мне и Майке — наверняка ты, и не смей утверждать, что ничего не знала, потому что Майк сказал мне, что ты нас видела в саду. Он пытался порвать со мной, поскольку это небезопасно, раз ты нас видела. Но ты уже успела вонзить нож в спину, не так ли?
Несмотря на ранний час, Джемма вдруг ощутила страшную усталость. Этот бесконечный поток оскорблений лишил ее сил.
— Я не имею к этому никакого отношения, — возразила она.
Бьянка развернулась к портрету и ткнула в него обличающим жестом.
— Все то время, пока ты занималась этой мазней, ты пыталась заполучить Агустина. Фелипе ускользнул от тебя, так что ты решила соблазнить его отца…
— Нет! — закричала Джемма. Этого ей не вынести. Теперь и Бьянка подозревает ее в страсти к Агустину.
— Да! Да! Ты просто английская шлюха… В душе у Джеммы что-то с треском лопнуло. Она повернулась, чтобы уйти, почувствовала, как ее обдал жаркий поток воздуха — и цепкие руки ухватились за нее.
— Бьянка! — имя прозвучало ревом дикого зверя в джунглях, и Бьянка отпрыгнула в смертельном страхе, при этом зацепившись ногой за мольберт.
Джемма рванулась мимо Фелипе к мольберту, чтобы не дать ему упасть. Но тут же все рухнуло — мольберт, портрет, — все полетело на пол. Джемма оцепенела от ужаса, а потом, горько всхлипнув, упала на колени рядом с мольбертом.
— Убирайся отсюда сейчас же! — прогремел Фелипе. — Уложи чемоданы и будь готова немедленно улететь!
Сердце Джеммы сжалось от боли, когда она вскинула на него глаза. Он поверил Бьянке, поверил, что ей нужен Агустин, — и теперь выгоняет ее вон. Но он смотрел не на нее. Его устрашающий взгляд был устремлен на Бьянку.
— Я не уеду, Фелипе, — заныла Бьянка. — Агустин сказал, что мы во всем разберемся…
— Здесь я приказываю, а не Агустин. Делай, как я сказал, иди готовься к отъезду. — Обернувшись к Джемме, он поднял ее с колен. Она прислонилась к нему, слишком потрясенная, чтобы найти в себе силы двигаться.
— Ты делаешь ошибку, Фелипе! — в отчаянии закричала Бьянка. — Она же змея, она наговорила про меня Агустину… она без ума от него, а не от тебя… — Увидев угрожающе потемневшее лицо Фелипе, она замолчала и, всхлипывая, выскочила из студии.
Шум ливня за окнами заглушал все звуки, кроме прерывистого дыхания Фелипе.
Джемма медленно отстранилась от него, дрожащими пальцами отвела его руки от себя. Сейчас она должна думать лишь о портрете, все остальные мысли заволокло туманом смятения. Девушка склонилась, чтобы поднять портрет…
Фелипе оттащил ее от него, обжег ее лицо гневным выдохом.
— Бьянка права: о нем ты волнуешься больше, чем обо мне.
Джемма стрельнула в него яростным взглядом. На долю секунды она было подумала, что он на ее стороне…
— В этот портрет вложено много труда. Если он испорчен…
— Напишешь еще один, — презрительно ухмыльнулся он. — И это должно доставить тебе удовольствие: у тебя появится лишнее время для общения с возлюбленным.
Она не сводила с него глаз: неужели он верит в подобное?
— Ты любишь его? — хрипло вырвалось из его груди, и его пальцы с такой силой вцепились в ее руки, что она съежилась от боли.
В глазах Джеммы, огромных, темных, светилось невыносимое страдание. Она поняла, что больше не выдержит. Она поняла, что он выиграл, он ее раздавил. Он выполнил свои угрозы и обещания. Но этой, последней пытки она вынести не могла.
— Да, я люблю его! — отчаянно закричала она, и он чуть не выдернул ей руки из суставов. — Да, я люблю его, потому что… потому что он мой отец!
Плечи Джеммы поникли, когда он отпустил ее — так грубо, как будто она внезапно вспыхнула и опалила бы его, если бы он остался рядом хоть на секунду. Девушка впилась взглядом в его глаза — холодные, безжалостные, потрясенные глаза. Она заплакала, и ничто не могло остановить этих слез.
— Что ты сказала? — не веря своим ушам, прохрипел Фелипе.
Джемма покачала головой. Она не могла говорить. Она сказала достаточно — более чем достаточно. Она повернулась и выбежала из студии, и ее не остановил даже его яростный оклик.
Едва выскочив наружу, она промокла до нитки, но ей стало все равно. В этот миг ей важно было лишь одно — исчезнуть, убежать от него как можно дальше. И она бежала, не разбирая дороги. Внезапно молния осветила все вокруг, и с визгом ужаса Джемма нырнула в первое попавшееся убежище.
Джемма влетела в открытый проем и упала на подстилку из свежего сена. Задыхаясь от бега, она хватала ртом воздух, как вдруг ее пронизал еще больший ужас.
— Оставайся на месте!
Джемма услышала, повиновалась, свернувшись в сене неподвижным калачиком.
Нежно похлопывая по спине, Фелипе успокаивал перепуганного жеребца. Вороной конь тихонько ржал, нервно перебирая копытами и испытывая беспокойство от близости постороннего человека — парализованной страхом Джеммы.
— Пройди в соседнее стойло, — медленно произнес Фелипе, но Джемме потребовалось время, чтобы понять: он обращается к ней.
Она подняла голову и увидела, что лежит совсем рядом с дверью, ведущей в соседнее стойло. На коленях, осторожно, не сводя полных ужаса глаз с лошади, девушка подползла к двери и нащупала ее дрожащими пальцами. Затем поднялась, по-прежнему лицом к лошади, медленно отодвинула позади себя задвижку. Дверь легко подалась, и Джемма попятилась в образовавшийся проход крошечными шажками, а потом неслышно закрыла ее.
Рухнув на теплое сено, она с облегчением перевела дыхание. Несколько минут спустя ласковые руки обвились вокруг нее, приподняли, посадили на соломенном ложе. Она заморгала, приоткрыв глаза, крепко прижалась лицом к насквозь промокшей рубашке Фелипе.
— Все в порядке. Ты в безопасности. Ты напугала его больше, чем он тебя.
— Я не… не стала бы за это ручаться, — охрипшим голосом шепнула она. Хорошенький момент для шуток! Она что, сошла с ума? Она точно сошла с ума, если вот так льнет к нему. Джемма попыталась отодвинуться, но Фелипе не выпускал ее.
— Все, хватит удирать, Джемма. — Он убрал с ее лица влажные пряди, кончиками пальцев смахнул дождинки со щеки. — Нельзя бросить подобное заявление — и ринуться наутек. Куда ты от него убежишь?
Она жалобно покачала головой.
— Я… я не должна была говорить… Я не хотела…
Он обхватил ее дрожащие плечи.
— Посмотри на меня, Джемма. Скажи, что это сон.
— Кошмар! — всхлипнула она и опустила голову, не в силах вынести его взгляда.
Он заставил ее, силой приподняв подбородок.
— Почему ты сказала такое?
Ей пришлось посмотреть на него, у нее не было выбора. Он ей не поверил, да и мог ли он? В подобную фантастику просто невозможно поверить.
— Ты сказала, что любишь его, потому что он твой отец. Джемма, объясни, объясни, что это значит.
— Зачем? — вспыхнула она. — Чтобы ты мог смеяться надо мной, мучить меня, обижать еще больше, чем уже обижал? — Она сделала попытку подняться с сена, но он удержал ее, сжав запястье так, что она не могла даже пошевелиться.
— Я не хотел причинять тебе боль, Джемма…
— Но ты это делал! И делаешь! Все время! Ты не оставлял меня в покое…
— Потому что я с ума схожу по тебе! Неужели ты не видишь, через какие пытки заставила пройти меня? Я люблю тебя так, что теряю рассудок… — Он замолчал, выпустил ее руки, вцепился пальцами в мокрую голову. — Я люблю тебя настолько сильно, что готов был убить…
— Лучше бы ты так и сделал! — вскрикнула она. — Еще полгода назад, тогда я не страдала бы так долго! Ты вызвал меня сюда, Фелипе, чтобы измучить — и ты этого добился — больше, чем в состоянии представить. Агустин действительно мой отец. Я дитя любви — его и Исобель Вильерс, той женщины, для которой он построил студию… и… и как будто этого недостаточно для мук, я обнаружила, что ты его сын… что я любила собственного брата… занималась любовью с собственным братом.
В этот миг она готова была поверить, что он ее все-таки убьет. Он набросился на нее, сверкая глазами от ярости, которую вызвало ее сбивчивое признание. Она попыталась вскочить на ноги, но он вцепился ей в лодыжку и одним мощным рывком бросил на сено рядом с собой. Она лежала, онемев от страха, а он сел на нее верхом и поднял ее руки над головой.
— Что за бред ты несешь? — во всю мощь своего голоса взревел он.
Джемма беспомощно дернулась под его телом.
— Это правда! — выпалила она. — Я сама не знала, пока не получила этот заказ. Агустин действительно мой отец…
— И ты думала, что я твой брат… и ты позволила мне заниматься с тобой любовью!
— Я не знала, что ты приемный сын… я не знала до тех пор…
— До каких? — вскипел Фелипе, и Джемма догадалась, что за мысли проносятся сейчас в его смятенном мозгу.
— Ты негодяй! — выпалила она.
— Ответь! Наша ночь любви — она случилась до или после того, как ты узнала, что я не брат тебе?
Джемма изо всей силы ударила его коленом. На долю секунды он потерял равновесие, и она смогла освободить руки, чтобы попытаться спихнуть его с себя. Легче сдвинуть гору. Она не могла сражаться с ним физически, но в словах ее было достаточно силы.
— Ни то, ни другое, ты… ты извращенец — и разве ты не считаешь ее ночью мучений, а не любви?
— Мне известно, чем была эта ночь, а вот как, насчет тебя, радость моя? Ты можешь хоть представить себе, какие муки ты сейчас заставляешь меня испытывать?
— Ха, капля в море по сравнению с тем, что пришлось испытать мне. Нет, Фелипе, я не занималась любовью с тобой той ночью, зная, что совершаю… совершаю инцест. Я вообще тогда не знала, что ты сын Агустина — родной ли, приемный ли, и мне плевать, веришь ты или нет, потому что я ненавижу тебя!
— Dios nuo! — произнес он на выдохе — таком глубоком, что Джемме он показался предсмертным. Потом он схватил ее в объятия, приподнял, зарылся лицом в ее мокрые волосы. — Я сделал такое с тобой, — застонал он. — Боже милосердный, Джемма, чем я могу искупить вину, ты простишь меня хоть когда-нибудь?
Она прижала его к себе, не замечая, что потоки слез смешиваются с каплями, стекающими с волос на щеки, и их дрожащие, промокшие тела слились в одно в липкой духоте конюшни.
— Фелипе, — вскрикнула она, и в этом крике отразилось все ее отчаяние.
Он не отпускал ее очень долго, сердца их бились совсем рядом, и только дождь эхом отзывался на этот ритм в наступившей после грозы тишине.
Джемма шевельнулась первой. Неуверенно, потому что все еще боялась — не его, а самое себя. Она столько страдала, и боль еще не ушла из нее. Стыд, вина оставили в ней свой след, и ей никогда не освободиться от горькой памяти о них.
— Мне нужно все тебе рассказать, Фелипе, — хрипло шепнула она. — О маме и Агустине…
— И о нас, Джемма, — настойчиво добавил он. — Мы должны поговорить о нас, мы должны прекратить пытки друг друга…
Она чуть-чуть улыбнулась сквозь слезы.
— Я не знала, что тоже мучаю тебя.
— Ты даже не можешь себе представить — как! Лондон остался в прошлом, а потом ничего, просто смерть при жизни. Ни единого момента не проходило без того, чтобы я не травил себя мыслями, что ты меня не любишь.
— Я всегда любила тебя, Фелипе, и меня измучила боль, когда ты уехал. Теперь я знаю, почему ты улетел в Нью-Йорк; Агустин объяснил, что ты должен был подписать какие-то документы…
— Да, он вызвал нас обоих, причем потребовал немедленного возвращения. У меня не было возможности позвонить тебе до отъезда, а в Нью-Йорке все оказалось куда сложнее, чем я рассчитывал. Такие семейные совещания, как правило, всегда откладываются из-за более неотложных дел, но в тот момент Агустину вдруг понадобилось решить все и сразу. Компания у него довольно большая, а мы с Бьянкой — его семья… — Он смущенно затих, осознав, что выразился неточно.
Джемма теперь тоже входила в эту семью, но она ничего не сказала, как не сказала и о признании Бьянки в том, что это она заставила Агустина вызвать их в Нью-Йорк. Довольно проблем и резких слов, пора оставить прошлое в покое.
— Я ничего этого тогда не знала, Фелипе. Я просто решила, что ты любишь Бьянку, а не меня. Потом… потом ты устроил этот заказ, и я узнала о своем отце…
Ласковым поцелуем он стер горечь последних слов, и Джемма почувствовала, как медленно, очень медленно из души ее уходит напряжение. Сердце шептало ей о свободе любить, и она знала, что теперь это становится реальностью, но ее измученное сознание не могло в один миг, вот так просто освободиться от тяжких воспоминаний. Она оторвала губы от его рта и прижалась поцелуем к щеке.
— Пожалуйста, Фелипе, пожалуйста, позволь мне рассказать.
Положив голову Джеммы себе на грудь и заключив ее в кольцо нежных рук, он целовал ее влажные волосы, а она, запинаясь, начала говорить. Речь ее звучала то ясно, то сбивчиво, а иногда, когда голос отказывал ей, и вовсе затихала. Она чувствовала, когда ее рассказ вызывал в нем волнение, — поцелуи тогда прекращались, и его тело напрягалось. А если она в продолжение рассказа порой не могла сдержать слез, он смахивал их с ее щек теплыми ладонями.
— И ты не говорила об этом Агустину? — спросил он под конец.
— Разве это мыслимо? Вот так вот взять и объявить, что я его дочь? К тому же после того, как он рассказал мне, что думает, будто моя мама предала его…
— Как ты предала меня, — пробормотал Фелипе, и она обратила на него полные смятения огромные карие глаза.