— Фелипе, ты думал, что я тебя предала? Какая жестокая ирония! История возвращается на круги своя…
Кольцо его рук сильнее сжалось вокруг нее.
— Истории не будет позволено вернуться на круги своя, потому что я никогда не отпущу тебя…
— Агустин ни за что не разрешит… Фелипе громко расхохотался.
— Он не может остановить нас, querida. Я люблю тебя и намерен жениться на тебе, чтобы навсегда покончить с этой нервотрепкой.
— Но Бьянка…
— Бьянка никогда ничего не значила для меня, Джемма. Да как ты могла такое подумать?
— Ты сам сказал, что она была большей частью твоей жизни, чем я.
— Только в смысле времени. Будучи родственниками, мы просто чаще встречались, вот и все. Никогда в жизни я не собирался жениться на ней, что бы там ни говорил Агустин.
— Но ведь ты был в бешенстве, когда думал, что Майк ее соблазняет.
— Только потому, что я думал, что он обманывает Кристину.
— О… но… ты использовал ее, чтобы мучить меня…
Он не позволил ей закончить, наклонился ниже и, глядя ей в лицо, произнес:
— Любовь может быть страшно разрушительной, дорогая. Я был до такой степени одержим тобой, что почти ненавидел — звучит дико, но это правда. Я натравил на тебя Бьянку, потому что хотел, чтобы ты страдала так же, как страдал я.
— Тогда ты прежде всего должен был бы верить, что я очень люблю тебя. Иначе ты не мог бы надеяться на мои страдания.
— Я знал, что в Лондоне мы были искренни, но думал, что с тех пор что-то изменило твои чувства ко мне. И я захотел возродить нашу страсть — а потом разрушить ее, для обоих. Но после той ночи любви здесь я стал надеяться, молиться… Я думал, что ты любишь меня, жаждешь меня. Я знал, что моя любовь к тебе всегда была жива, а потом приехал Агустин с Бьянкой…
— А я думала, ты сделал это нарочно, чтобы добавить еще больше к моим пыткам… После того скандала за ужином я узнала, что ты сын Агустина, мне сказала Мария, только она не уточнила, что ты приемный сын, и…
Он потерся губами о ее губы.
— И ты решила, что занималась любовью с единокровным братом?.. — (Джемма отвернулась от него и закусила дрожащую губу.) — Джемма, — жарко выдохнул Фелипе, и тревожная морщинка перерезала его лоб, — все позади. Тебе нечего стыдиться.
Ее глаза округлились, в них заблестели слезы.
— Нет, Фелипе, — задохнулась она от горестного стона. — Понимаешь… даже… даже когда я думала, что мы с тобой родственники… я… все равно любила тебя… все равно хотела…
Фелипе на мгновение окаменел.
— И если бы я продолжал домогаться тебя… ты боялась, что позволила бы этому произойти?
— Конечно! — зарыдала она. — Я не знала, смогу ли я удержать тебя…
— Но ты это сделала, глупышка, — настаивал Фелипе, стиснув ее плечи. — Неужели ты не понимаешь, что сделала это? В душе, Джемма, я мог бы взять тебя, и потом, когда я сдернул полотенце, чтобы подразнить, мне было так легко взять тебя…
— Но ты не стал! — напомнила Джемма. — Потому что ненавидел меня.
— Нет, я тебя не ненавидел. Я любил тебя больше, чем когда-либо, и не овладел тобой только потому, что ты меня останавливала. Я видел этот запрет в твоих глазах, я видел в них страх. Для меня это было что-то новое, и я решил, что сам добился этого, своей дикой пыткой и местью. Видишь, Джемма, ты меня остановила…
— Я не знала. — Может ли она в это поверить? Чтобы жить дальше — придется постараться.
— Не стоит мучить себя мыслями о том, чего никогда не могло произойти, Джемма. Эти мысли способны разрушить человека.
Ей даже удалось слабо улыбнуться. Она покачала головой.
— Хороший совет, учитывая, что он исходит от тебя.
Он улыбнулся в ответ, заглянул ей в глаза, и беспокойство покинуло ее сердце. Он обнял ее и уложил на спину, и, когда его губы приблизились к ее, она поняла, что с этим поцелуем исчезла последняя тень сомнения.
Поцелуй Фелипе все длился, унося Джемму от боли и страданий. Они могли любить друг друга без наказания, без стыда. Ничто теперь не могло омрачить сладость восторга.
В этой любовной прелюдии не было спешки, напора, лихорадочной настойчивости. Экстаз и сумасшедшая страсть придут позже, когда чувства выйдут из-под контроля и повлекут влюбленных за собой. А пока их вело желание любви, утешения и нежности, которые их сердца готовы были излить друг на друга.
Фелипе медленно освободил Джемму от мокрой одежды, мягко рассмеялся в ответ на ее гримаску, когда соломинки укололи ее обнаженную кожу. Он достал и расстелил под ней попону, и она помогла ему раздеться, дрожащими, неловкими пальцами стянула мокрую рубашку и сырые от дождя джинсы. Фелипе опустился на колени рядом с ней — обнаженный, сильный, бронзовый и влажно мерцающий. Он был прекрасен, и Джемма протянула руки, чтобы провести кончиками пальцев по его груди, ощутить, как напрягаются и вздрагивают его мускулы от ее прикосновения. Его глаза, губы, руки подарили ей восторг обожания, и Джемма каждой клеточкой души и тела отозвалась на его ласки. Жажда получать и отдавать любовь поднимала их к новым вершинам дерзаний.
Страсть нарастала, они отдались ее напору, и каждый поцелуй, каждое прикосновение становились все жарче, все настойчивее. Джемма томилась желанием ощутить его внутри себя, и нежная просьба об этом готова была сорваться с ее губ.
Их взгляды слились, когда он приподнял ее бедра для первого мощного толчка. Он любил этот момент обладания, это изысканное вторжение в мир влажной чувственности, трепетного, упругого тепла, от которого воспламенялись нервы, заставляя приближать непостижимый и загадочный миг экстаза.
Джемма смотрела на него, наслаждаясь его взглядом победителя, блеском зубов, стиснутых, будто от боли, когда он проник в нее до конца. Этот взгляд зажег Джемму восторгом, огнем желания, в один миг поглотившим ее с головой. Он был внутри ее, и мощь его пульсирующей плоти доказывала ей, что их любовь совершенна, прекрасна и несомненна. Она задвигалась с ним в едином глубоком ритме, поднимаясь за грань реальности.
Из ее груди вырвался крик, когда она уже не в силах была сдерживаться, когда она готова была умереть от близости взрыва.
— Я не могу больше сдерживаться!.. — закричала она и выгнулась ему навстречу.
— Не пытайся, querida, не останавливай нашу любовь… сейчас, любовь моя, сейчас!
Они воспарили вместе, сокрушив барьеры экстаза. Золотистая, огненная лава жизненной силы забила сказочным ключом одновременно с потоком их слов любви, освобождения, благодарности. Они были свободны, паря, как птицы, в безоблачном голубом небе счастья, свободны для любви и вечной жизни — вдвоем.
— Фелипе мне все рассказал.
Джемма нервным движением одернула рабочую рубашку и взглянула на своего отца, который усаживался в привычной позе на кресле — для последнего сеанса. Полотно нисколько не пострадало при падении, но нервы Джеммы от ожидания этой встречи-объяснения настрадались предостаточно.
— Я не могла сама рассказать тебе, — призналась она и взяла в руки палитру, гадая, удастся ли ей вообще закончить этот портрет без нервного срыва.
Бьянка собрала вещи и ожидала вылета. Майк должен был отвезти ее в Каракас — с Марией и Кристиной в качестве провожатых, на тот случай, если она вдруг раскапризничается. Странно, но Агустин тоже собирался в поездку, Джемма не знала куда — и не особенно задумывалась над этим. Мысли ее были заняты другим: Фелипе и разговором с отцом.
— Правильно, что мне все рассказал Фелипе, — тихо произнес Агустин. — Полагаю, со мной бы случился сердечный приступ, если бы это сделала ты.
— Ты мог мне не поверить.
— Я должен был бы сам догадаться. Твои волосы, сильный характер, талант — так много общего с матерью. Расскажи мне, Джемма, расскажи о своей маме.
Она с радостью повиновалась. Напряжение и беспокойство покидали ее по мере того, как она продвигалась в своем рассказе, нанося при этом последние штрихи на самый лучший в своей жизни портрет.
— Знаешь, она по-прежнему любит тебя, — пробормотала она в самом конце и подумала, что именно этих слов он, наверное, и ждал с начала ее рассказа.
Он медленно поднялся и подошел к законченному портрету, обнял Джемму за плечи. Она улыбнулась и положила свою ладонь на его.
— Нет, я, должно быть, ослеп, — пробормотал он, вглядываясь в портрет. — Ведь видно же, верно? Глаза, губы.
— Я сама не замечала, пока Мария не указала мне на это сходство, — рассмеялась Джемма. — Агустин, — вдруг произнесла она, — мы с Фелипе…
Он повернул ее к себе, ласково сжал пальцы.
— Все в порядке. Неужели ты могла подумать, что я отберу счастье у собственной дочери? Я благословляю вас…
— Но… ты же хотел для Фелипе жену одной с ним культуры…
— Именно это он и получил. Ты же латиноамериканка, Джемма, одна из нас.
Джемма рассмеялась и залилась счастливым румянцем.
— Да, конечно, я все забываю, — пробормотала она.
— А теперь мне пора, — произнес Агустин, взглянув на часы. — Мне нужно договориться о вылете из Каракаса.
— Дело?
Он поцеловал ее в лоб.
— Незавершенное дело.
— Можно мне поинтересоваться, где именно? Он таинственно улыбнулся.
— В маленькой деревеньке в Суррее, где много лет назад чудным теплым полднем я смотрел на маму, играющую в саду с крошкой дочкой.
— Передай ей горячий привет! — Джемма улыбнулась его ответному кивку.
— Дом будет какое-то время в вашем с Фелипе распоряжении. Воспользуйся этим, доченька, поскольку, когда мы вернемся, вам с мамой придется смириться и превратиться в покорных и послушных латиноамериканских жен.
— Не рассчитывай на это! — рассмеялась ему вдогонку Джемма.
— Приручи ее, — услышала она его слова на пороге, обращенные к Фелипе.
— О чем речь? — спросил Фелипе, увлекая ее в объятия.
— О! Просто старый добрый шовинизм пошел в атаку. Вот подожди, когда до него доберется моя мама, он забудет, на каком он свете.
— Если она хоть немножко похожа на тебя, я ему не завидую, — расхохотался Фелипе. — Значит, он закончен. — Не выпуская ее из рук, он сделал шаг назад, чтобы полюбоваться портретом. — Очень хорошо, Джемма, я бы сказал: великолепно.
— Неужели он будет последним? — Она боялась этого; ей хотелось бы продолжить свою карьеру.
Он усмехнулся, понимая, о чем она думает.
— Очень важный вопрос, который мы ни разу не обсуждали.
— Наверное, стоит обсудить сейчас. Мы многого не знаем друг о друге, Фелипе. А ты уже видел, к чему мы пришли, занимаясь в первую очередь другим, — рассмеялась Джемма.
— «Другим» — полагаю, вот этим? — Его губы прильнули к ее — любовно, нежно. Руки скользнули под рубашку, накрыли груди, но он вдруг поднял голову. — Может быть, лет через пятьдесят, когда мы сможем оторваться друг от друга, мы сядем рядышком и как следует узнаем друг друга.
— Мы сможем обнаружить, что абсолютно несовместимы, — поддразнила она.
— К тому времени будет уже слишком поздно, мы впадем в старческое слабоумие и никому не будем нужны.
Джемма обняла Фелипе за шею.
— Значит, нас уже ничто не разлучит. — Она поцеловала его подбородок и подняла на него глаза. — Все будет хорошо? — взволнованно спросила она. — С нами?
— Чего ты боишься, Джемма? Я люблю тебя, всегда любил, с того самого момента, как увидел в полной народа галерее…
— Я тоже. Любовь с первого взгляда — а потом сплошные пытки. Ты не должен был так поступать, Фелипе.
— Боль и горечь позади, дорогая. Нам повезло, мы спасли свою любовь от разрушения. Агустин и твоя мама потеряли целую вечность счастья, и я не допущу, чтобы то же самое случилось с нами.
Он подхватил ее на руки, отнес на кушетку и лег рядом, не разжимая объятий.
— Я больше никогда не обижу тебя, Джемма. Я вызвал тебя сюда, чтобы измучить, потому что муки моей любви скрутили меня в узел. Своей жестокостью я мучил нас обоих. Этого больше никогда не случится, обещаю тебе.
— О! — выдохнула она.
Он чуть отодвинулся и взглянул на нее с удивлением.
— В этом возгласе звучит разочарование. Она сцепила руки на его шее, накрутила на пальцы шелковистые завитки.
— Ну-у, от кое-каких пыток я бы не отказалась.
Он усмехнулся, и его рука скользнула ей под рубашку. — Есть и другие, получше. У нас впереди целая вечность, чтобы их узнать — вместе, и мы начнем прямо сейчас.
Он приблизил губы к ее рту, и Джемма пылко потянулась к нему. Месть, пытки, боль и горечь. Все было. Но теперь все позади.
Она вздрагивала под его руками, которые соблазняли ее тело, ласкали, дразняще манили в заоблачные выси. В сказочный мир Фелипе, где чувственность и наслаждения превращались в изысканную пытку любви, от которой им придется страдать всю оставшуюся жизнь.
И сладостнее этих страданий нигде не найти.
Кольцо его рук сильнее сжалось вокруг нее.
— Истории не будет позволено вернуться на круги своя, потому что я никогда не отпущу тебя…
— Агустин ни за что не разрешит… Фелипе громко расхохотался.
— Он не может остановить нас, querida. Я люблю тебя и намерен жениться на тебе, чтобы навсегда покончить с этой нервотрепкой.
— Но Бьянка…
— Бьянка никогда ничего не значила для меня, Джемма. Да как ты могла такое подумать?
— Ты сам сказал, что она была большей частью твоей жизни, чем я.
— Только в смысле времени. Будучи родственниками, мы просто чаще встречались, вот и все. Никогда в жизни я не собирался жениться на ней, что бы там ни говорил Агустин.
— Но ведь ты был в бешенстве, когда думал, что Майк ее соблазняет.
— Только потому, что я думал, что он обманывает Кристину.
— О… но… ты использовал ее, чтобы мучить меня…
Он не позволил ей закончить, наклонился ниже и, глядя ей в лицо, произнес:
— Любовь может быть страшно разрушительной, дорогая. Я был до такой степени одержим тобой, что почти ненавидел — звучит дико, но это правда. Я натравил на тебя Бьянку, потому что хотел, чтобы ты страдала так же, как страдал я.
— Тогда ты прежде всего должен был бы верить, что я очень люблю тебя. Иначе ты не мог бы надеяться на мои страдания.
— Я знал, что в Лондоне мы были искренни, но думал, что с тех пор что-то изменило твои чувства ко мне. И я захотел возродить нашу страсть — а потом разрушить ее, для обоих. Но после той ночи любви здесь я стал надеяться, молиться… Я думал, что ты любишь меня, жаждешь меня. Я знал, что моя любовь к тебе всегда была жива, а потом приехал Агустин с Бьянкой…
— А я думала, ты сделал это нарочно, чтобы добавить еще больше к моим пыткам… После того скандала за ужином я узнала, что ты сын Агустина, мне сказала Мария, только она не уточнила, что ты приемный сын, и…
Он потерся губами о ее губы.
— И ты решила, что занималась любовью с единокровным братом?.. — (Джемма отвернулась от него и закусила дрожащую губу.) — Джемма, — жарко выдохнул Фелипе, и тревожная морщинка перерезала его лоб, — все позади. Тебе нечего стыдиться.
Ее глаза округлились, в них заблестели слезы.
— Нет, Фелипе, — задохнулась она от горестного стона. — Понимаешь… даже… даже когда я думала, что мы с тобой родственники… я… все равно любила тебя… все равно хотела…
Фелипе на мгновение окаменел.
— И если бы я продолжал домогаться тебя… ты боялась, что позволила бы этому произойти?
— Конечно! — зарыдала она. — Я не знала, смогу ли я удержать тебя…
— Но ты это сделала, глупышка, — настаивал Фелипе, стиснув ее плечи. — Неужели ты не понимаешь, что сделала это? В душе, Джемма, я мог бы взять тебя, и потом, когда я сдернул полотенце, чтобы подразнить, мне было так легко взять тебя…
— Но ты не стал! — напомнила Джемма. — Потому что ненавидел меня.
— Нет, я тебя не ненавидел. Я любил тебя больше, чем когда-либо, и не овладел тобой только потому, что ты меня останавливала. Я видел этот запрет в твоих глазах, я видел в них страх. Для меня это было что-то новое, и я решил, что сам добился этого, своей дикой пыткой и местью. Видишь, Джемма, ты меня остановила…
— Я не знала. — Может ли она в это поверить? Чтобы жить дальше — придется постараться.
— Не стоит мучить себя мыслями о том, чего никогда не могло произойти, Джемма. Эти мысли способны разрушить человека.
Ей даже удалось слабо улыбнуться. Она покачала головой.
— Хороший совет, учитывая, что он исходит от тебя.
Он улыбнулся в ответ, заглянул ей в глаза, и беспокойство покинуло ее сердце. Он обнял ее и уложил на спину, и, когда его губы приблизились к ее, она поняла, что с этим поцелуем исчезла последняя тень сомнения.
Поцелуй Фелипе все длился, унося Джемму от боли и страданий. Они могли любить друг друга без наказания, без стыда. Ничто теперь не могло омрачить сладость восторга.
В этой любовной прелюдии не было спешки, напора, лихорадочной настойчивости. Экстаз и сумасшедшая страсть придут позже, когда чувства выйдут из-под контроля и повлекут влюбленных за собой. А пока их вело желание любви, утешения и нежности, которые их сердца готовы были излить друг на друга.
Фелипе медленно освободил Джемму от мокрой одежды, мягко рассмеялся в ответ на ее гримаску, когда соломинки укололи ее обнаженную кожу. Он достал и расстелил под ней попону, и она помогла ему раздеться, дрожащими, неловкими пальцами стянула мокрую рубашку и сырые от дождя джинсы. Фелипе опустился на колени рядом с ней — обнаженный, сильный, бронзовый и влажно мерцающий. Он был прекрасен, и Джемма протянула руки, чтобы провести кончиками пальцев по его груди, ощутить, как напрягаются и вздрагивают его мускулы от ее прикосновения. Его глаза, губы, руки подарили ей восторг обожания, и Джемма каждой клеточкой души и тела отозвалась на его ласки. Жажда получать и отдавать любовь поднимала их к новым вершинам дерзаний.
Страсть нарастала, они отдались ее напору, и каждый поцелуй, каждое прикосновение становились все жарче, все настойчивее. Джемма томилась желанием ощутить его внутри себя, и нежная просьба об этом готова была сорваться с ее губ.
Их взгляды слились, когда он приподнял ее бедра для первого мощного толчка. Он любил этот момент обладания, это изысканное вторжение в мир влажной чувственности, трепетного, упругого тепла, от которого воспламенялись нервы, заставляя приближать непостижимый и загадочный миг экстаза.
Джемма смотрела на него, наслаждаясь его взглядом победителя, блеском зубов, стиснутых, будто от боли, когда он проник в нее до конца. Этот взгляд зажег Джемму восторгом, огнем желания, в один миг поглотившим ее с головой. Он был внутри ее, и мощь его пульсирующей плоти доказывала ей, что их любовь совершенна, прекрасна и несомненна. Она задвигалась с ним в едином глубоком ритме, поднимаясь за грань реальности.
Из ее груди вырвался крик, когда она уже не в силах была сдерживаться, когда она готова была умереть от близости взрыва.
— Я не могу больше сдерживаться!.. — закричала она и выгнулась ему навстречу.
— Не пытайся, querida, не останавливай нашу любовь… сейчас, любовь моя, сейчас!
Они воспарили вместе, сокрушив барьеры экстаза. Золотистая, огненная лава жизненной силы забила сказочным ключом одновременно с потоком их слов любви, освобождения, благодарности. Они были свободны, паря, как птицы, в безоблачном голубом небе счастья, свободны для любви и вечной жизни — вдвоем.
— Фелипе мне все рассказал.
Джемма нервным движением одернула рабочую рубашку и взглянула на своего отца, который усаживался в привычной позе на кресле — для последнего сеанса. Полотно нисколько не пострадало при падении, но нервы Джеммы от ожидания этой встречи-объяснения настрадались предостаточно.
— Я не могла сама рассказать тебе, — призналась она и взяла в руки палитру, гадая, удастся ли ей вообще закончить этот портрет без нервного срыва.
Бьянка собрала вещи и ожидала вылета. Майк должен был отвезти ее в Каракас — с Марией и Кристиной в качестве провожатых, на тот случай, если она вдруг раскапризничается. Странно, но Агустин тоже собирался в поездку, Джемма не знала куда — и не особенно задумывалась над этим. Мысли ее были заняты другим: Фелипе и разговором с отцом.
— Правильно, что мне все рассказал Фелипе, — тихо произнес Агустин. — Полагаю, со мной бы случился сердечный приступ, если бы это сделала ты.
— Ты мог мне не поверить.
— Я должен был бы сам догадаться. Твои волосы, сильный характер, талант — так много общего с матерью. Расскажи мне, Джемма, расскажи о своей маме.
Она с радостью повиновалась. Напряжение и беспокойство покидали ее по мере того, как она продвигалась в своем рассказе, нанося при этом последние штрихи на самый лучший в своей жизни портрет.
— Знаешь, она по-прежнему любит тебя, — пробормотала она в самом конце и подумала, что именно этих слов он, наверное, и ждал с начала ее рассказа.
Он медленно поднялся и подошел к законченному портрету, обнял Джемму за плечи. Она улыбнулась и положила свою ладонь на его.
— Нет, я, должно быть, ослеп, — пробормотал он, вглядываясь в портрет. — Ведь видно же, верно? Глаза, губы.
— Я сама не замечала, пока Мария не указала мне на это сходство, — рассмеялась Джемма. — Агустин, — вдруг произнесла она, — мы с Фелипе…
Он повернул ее к себе, ласково сжал пальцы.
— Все в порядке. Неужели ты могла подумать, что я отберу счастье у собственной дочери? Я благословляю вас…
— Но… ты же хотел для Фелипе жену одной с ним культуры…
— Именно это он и получил. Ты же латиноамериканка, Джемма, одна из нас.
Джемма рассмеялась и залилась счастливым румянцем.
— Да, конечно, я все забываю, — пробормотала она.
— А теперь мне пора, — произнес Агустин, взглянув на часы. — Мне нужно договориться о вылете из Каракаса.
— Дело?
Он поцеловал ее в лоб.
— Незавершенное дело.
— Можно мне поинтересоваться, где именно? Он таинственно улыбнулся.
— В маленькой деревеньке в Суррее, где много лет назад чудным теплым полднем я смотрел на маму, играющую в саду с крошкой дочкой.
— Передай ей горячий привет! — Джемма улыбнулась его ответному кивку.
— Дом будет какое-то время в вашем с Фелипе распоряжении. Воспользуйся этим, доченька, поскольку, когда мы вернемся, вам с мамой придется смириться и превратиться в покорных и послушных латиноамериканских жен.
— Не рассчитывай на это! — рассмеялась ему вдогонку Джемма.
— Приручи ее, — услышала она его слова на пороге, обращенные к Фелипе.
— О чем речь? — спросил Фелипе, увлекая ее в объятия.
— О! Просто старый добрый шовинизм пошел в атаку. Вот подожди, когда до него доберется моя мама, он забудет, на каком он свете.
— Если она хоть немножко похожа на тебя, я ему не завидую, — расхохотался Фелипе. — Значит, он закончен. — Не выпуская ее из рук, он сделал шаг назад, чтобы полюбоваться портретом. — Очень хорошо, Джемма, я бы сказал: великолепно.
— Неужели он будет последним? — Она боялась этого; ей хотелось бы продолжить свою карьеру.
Он усмехнулся, понимая, о чем она думает.
— Очень важный вопрос, который мы ни разу не обсуждали.
— Наверное, стоит обсудить сейчас. Мы многого не знаем друг о друге, Фелипе. А ты уже видел, к чему мы пришли, занимаясь в первую очередь другим, — рассмеялась Джемма.
— «Другим» — полагаю, вот этим? — Его губы прильнули к ее — любовно, нежно. Руки скользнули под рубашку, накрыли груди, но он вдруг поднял голову. — Может быть, лет через пятьдесят, когда мы сможем оторваться друг от друга, мы сядем рядышком и как следует узнаем друг друга.
— Мы сможем обнаружить, что абсолютно несовместимы, — поддразнила она.
— К тому времени будет уже слишком поздно, мы впадем в старческое слабоумие и никому не будем нужны.
Джемма обняла Фелипе за шею.
— Значит, нас уже ничто не разлучит. — Она поцеловала его подбородок и подняла на него глаза. — Все будет хорошо? — взволнованно спросила она. — С нами?
— Чего ты боишься, Джемма? Я люблю тебя, всегда любил, с того самого момента, как увидел в полной народа галерее…
— Я тоже. Любовь с первого взгляда — а потом сплошные пытки. Ты не должен был так поступать, Фелипе.
— Боль и горечь позади, дорогая. Нам повезло, мы спасли свою любовь от разрушения. Агустин и твоя мама потеряли целую вечность счастья, и я не допущу, чтобы то же самое случилось с нами.
Он подхватил ее на руки, отнес на кушетку и лег рядом, не разжимая объятий.
— Я больше никогда не обижу тебя, Джемма. Я вызвал тебя сюда, чтобы измучить, потому что муки моей любви скрутили меня в узел. Своей жестокостью я мучил нас обоих. Этого больше никогда не случится, обещаю тебе.
— О! — выдохнула она.
Он чуть отодвинулся и взглянул на нее с удивлением.
— В этом возгласе звучит разочарование. Она сцепила руки на его шее, накрутила на пальцы шелковистые завитки.
— Ну-у, от кое-каких пыток я бы не отказалась.
Он усмехнулся, и его рука скользнула ей под рубашку. — Есть и другие, получше. У нас впереди целая вечность, чтобы их узнать — вместе, и мы начнем прямо сейчас.
Он приблизил губы к ее рту, и Джемма пылко потянулась к нему. Месть, пытки, боль и горечь. Все было. Но теперь все позади.
Она вздрагивала под его руками, которые соблазняли ее тело, ласкали, дразняще манили в заоблачные выси. В сказочный мир Фелипе, где чувственность и наслаждения превращались в изысканную пытку любви, от которой им придется страдать всю оставшуюся жизнь.
И сладостнее этих страданий нигде не найти.