Фоллетт Кен. Лёжа со львами

   – Партизаны велели мне отращивать волосы и не бриться.
   – Они всем это говорят. Чтобы европейцы не так выделялись. В твоем случае эффект прямо противоположный.
   – Я буду выделяться в этой стране независимо от того, какая у меня прическа.
   – Это верно. – Джейн вдруг подумала, что впервые говорит с Эллисом в отсутствие Жан-Пьера. Они быстро возобновили прежний, привычный им стиль разговора. Теперь было трудно вспомнить, как ужасно она на него злилась.
   Он с любопытством посмотрел, как она укладывала вещи.
   – А это зачем?
   – Мы отправляемся домой.
   – Каким способом?
   – Пойдем с колонной – так же, как и пришли сюда.
   – Русские за прошедшие несколько дней захватили большую территорию, – сказал Эллис. – Разве ты не знаешь?
   Джейн похолодела.
   – О чем ты?
   – Русские начали обычное летнее наступление и продвинулись вперед, захватив большие участки территории, по которым идут колонны.
   – Ты хочешь сказать, что дорога в Пакистан закрыта?
   – Обычная дорога закрыта. Отсюда больше нельзя дойти до Хайберского перевала. Но могут быть и другие пути.
   Джейн почувствовала, как ее надежды на возвращение домой ослабевают.
   – Но никто мне этого не говорил! – сердито заметила она.
   – Наверное, Жан-Пьер и сам этого не знал. Я почти все время был с Масудом и знаю все последние новости.
   – Да, – согласилась Джейн, не глядя на него. Возможно, Жан-Пьер действительно не знает. Или, может, знает, но не сообщает ей, потому что все равно не собирается возвращаться в Европу. Как бы то ни было, она не собирается смириться с этим. Во-первых, она проверит, прав ли Эллис. Затем постарается найти какой-нибудь выход.
   Она подошла к сундуку Жан-Пьера и вытащила оттуда карты Афганистана, изданные в Америке. Карты были свернуты в рулон и скреплены резинкой. В нетерпении Джейн разорвала резинку и бросила карты на пол. И тут же подумала: это, наверное, единственная резинка в радиусе сотни миль отсюда.
   – Спокойно, – приказала она себе.
   Опустившись на колени, Джейн начала перебирать карты. Это были крупномасштабные карты, поэтому, чтобы увидеть всю территорию, лежащую между долиной и Хайберским перевалом, ей пришлось соединить несколько карт. Эллис взглянул ей через плечо:
   – Какие хорошие карты! – сказал он. – Где ты их взяла?
   – Жан-Пьер привез их из Парижа.
   – Они лучше, чем у Масуда.
   – Я знаю. Мохаммед всегда пользуется этими картами, намечая маршрут для колонн. Ну, хорошо, покажи мне, как далеко продвинулись русские.
   Эллис, опустившись на ковер рядом с ней, пальцем обозначил на карте линию фронта.
   Джейн почувствовала, как надежда вновь возвращается к ней.
   – Но ведь непохоже, чтобы Хайберский перевал был совсем отрезан, – сказала она. – Почему нельзя пройти вот здесь? – она провела воображаемую линию по карте чуть севернее линии фронта русских.
   – Я не знаю, есть ли там вообще дорога, – ответил Эллис. – Может, местность там вообще непроходимая – надо выяснить у партизан. Но дело еще вот в чем – данные Масуда всегда получаются с опозданием на один-два дня, а русские не остановили своего продвижения вперед. Какая-нибудь долина или перевал сегодня еще свободны, а завтра могут быть закрыты.
   – Проклятие! – Но она не собиралась сдаваться. Наклонившись над картой, она стала разглядывать пограничную зону. – Посмотри, ведь Хайберский перевал – не единственный путь на ту сторону.
   – Вдоль всей линии границы протекает река по середине долины, причем горы – на афганской стороне. Возможно, к другим перевалам можно приблизиться только с юга, то есть с территории, занятой русскими.
   – Нет смысла строить пустые предположения, – сказала Джейн. Собрав карты, она снова свернула их в трубку. – Кто-то ведь должен знать это в точности.
   – Да, наверное.
   Она поднялась с колен.
   – Наверняка из этой проклятой страны есть и другие пути, – сказала она и, зажав карты под мышкой, вышла из дома, оставив Эллиса сидящим на ковре.
   Женщины и дети вернулись из пещер, и деревня ожила. Над дворами потянулись дымки от костров, на которых готовили пищу. Перед мечетью пятеро детей сидели в кружок, играя в игру, называемую почему-то «дыня». Это была игра в истории, где рассказчик останавливался, не закончив повествования, а следующий должен был продолжать прерванную историю. Джейн узнала в кружке Мусу, сына Мохаммеда. На поясе у него висел довольно зловещий нож, подаренный ему отцом после того случая с миной. Муса был рассказчиком. Джейн услыхала:
   – И медведь попытался откусить у мальчика руку, но мальчик вытащил нож.
   Она направилась к дому Мохаммеда. Возможно, самого Мохаммеда она не застанет, его уже давненько не видно. Но он жил вместе с братьями, по обычаю афганцев, у которых семьи не делились, и братья его тоже были партизанами, как и все здоровые молодые мужчины. Поэтому, если они будут дома, то наверняка смогут дать ей какую-нибудь информацию.
   Подойдя к дому, Джейн слегка помедлила. Согласно местному обычаю, ей следовало остановиться во дворе и заговорить с женщинами, которые готовили ужин, а затем, после обмена любезностями, старшая из женщин зашла бы в дом и узнала, снизойдут ли мужчины до разговора с Джейн. Джейн как бы услышала голос матери, говорящий:
   – Будь скромной Джейн!
   Она произнесла вслух:
   – Иди к черту, мама! – и двинулась вперед, не обращая внимания на женщин во дворе, и вошла прямо в переднюю комнату дома, на мужскую половину.
   Там сидели трое: восемнадцатилетний брат Мохаммеда Камир-Хан, красивый, с молодой реденькой бородкой, деверь Мохаммеда Матулла, и сам Мохаммед. Большая редкость – чтобы сразу столько партизан собрались дома. Они все уставились на Джейн в изумлении.
   – Бог да будет с вами, Мохаммед-Хан, – произнесла Джейн. Не останавливаясь и не давая возможности ответить, она продолжала: – Когда вы вернулись?
   – Сегодня, – машинально ответил Мохаммед.
   Джейн опустилась на корточки, подобно им. Мужчины были слишком потрясены, чтобы говорить. Джейн начала раскладывать карты на полу, и трое мужчин с сосредоточенным видом подались вперед, они уже готовы были простить Джейн нарушение приличий.
   – Посмотрите, – сказала она. – Русские дошли досюда – верно? – Она повторила линию, показанную Эллисом.
   Мохаммед согласно кивнул.
   – Значит, обычный путь колонны отрезан.
   Мохаммед снова кивнул.
   – Какой же путь остается?
   Мужчины в сомнении покачали головами. Это была обычная реакция, говоря о трудностях пути, они не торопились высказывать свое суждение. По мнению Джейн, причина была в том, что знание местности было единственным, что давало им власть над иностранцами вроде нее. Обычно она терпеливо ожидала, но сегодня у нее не хватало терпения.
   – Почему бы не пойти здесь? – спросила она решительным тоном, проводя линию параллельно русскому фронту.
   – Слишком близко к русским, – ответил Мохаммед.
   – Тогда здесь, – она наметила более осторожную линию, следуя изгибам рельефа местности.
   – Нет, – повторил он.
   – Почему нет?
   – Вот здесь, – он указал точку на карте, где сближались верхние концы двух долин, и где Джейн наугад пересекла горный хребет, – здесь нет седла. – Седлом назывался перевал.
   Джейн наметила путь севернее.
   – А здесь?
   – Еще хуже.
   – Но ведь должен же быть какой-то путь! – воскликнула Джейн. У нее возникло ощущение, будто они наслаждаются ее отчаянием, и она решила сказать что-нибудь слегка обидное, чтобы расшевелить их.
   – Разве это страна – дом с единственной дверью, отрезанный от всего остального мира лишь потому, что вы не можете добраться до Хайберского перевала. – «Домом с одной дверью» иносказательно называли отхожее место.
   – Конечно, нет, – оскорблено произнес Мохаммед. – Летом есть еще «масляный путь».
   – Покажите мне его.
   Палец Мохаммеда провел сложную кривую, которая начиналась к востоку от долины, пересекала череду высоких перевалов и высохших рек, поворачивала на север в Гималаи и, наконец, пересекала границу у начала Вахханского хребта, в безлюдной местности, а затем резко поворачивала на юго-восток к пакистанскому городу Читралу.
   – Этим путем люди Нуристана возили масло, йогурт и сыр на рынок в Пакистан. – Улыбнувшись, он дотронулся рукой до своей круглой шапочки. – Вот откуда наши шапочки. – Джейн вспомнила, что эти шапочки назывались читралскими.
   – Хорошо, – сказала она, – мы можем отправиться домой этим путем.
   Мохаммед покачал головой.
   – Этого сделать нельзя.
   – Почему нельзя?
   Камир и Матулла хитро улыбнулись, но Джейн не обратила на это внимания. Через мгновение Мохаммед заговорил:
   – Во-первых, высота. Этот путь пролегает выше линии вечных льдов. Это значит, что снег там не тает, и не бывает ручьев, даже летом. Во-вторых, рельеф местности. Склоны гор очень крутые, тропы узкие и опасные. Очень трудно не заблудиться, даже местные проводники, бывает, сбиваются с пути. Но самое плохое – люди. Эта местность называется Нуристаном, но раньше носила название «Кафиристан», потому что жители были неверными и пили вино. Теперь они перешли в истинную веру, но до сих пор обманывают, грабят, а, бывает, и убивают путешественников. Этот путь труден для европейцев и невозможен для женщин. Там способны пройти только самые молодые и сильные мужчины, да и в этом случае многих путников убивают.
   – Вы пошлете колонну этим путем?
   – Нет. Мы подождем, пока не откроется южная дорога.
   Джейн испытующе посмотрела на его красивое лицо. Она понимала, что он не сгущает краски, а говорит все, как есть. Поднявшись, она начала собирать карты, горько разочарованная. Возвращение домой откладывалось на неопределенный срок. Жизнь в долине внезапно показалась невыносимой, и она готова была разрыдаться.
   Она свернула карты в трубочку и, сделав над собой усилие, старалась быть вежливой.
   – Вы долго отсутствовали, – обратилась она к Мохаммеду.
   – Я был в Файзабаде.
   – Это долгий путь. – Файзабад был большой город далеко на севере, и силы сопротивления прочно удерживали его, армия взбунтовалась, а русским так и не удалось восстановить свой контроль над этой территорией.
   – Неужели вы не устали?
   Это было формальное приветствие, подобное английскому «Как поживаете?» И Мохаммед дал традиционный ответ:
   – Я все еще жив!
   Зажав карты под мышкой, она вышла.
   Женщины во дворе испуганно посмотрели на нее, проходящую мимо. Она кивнула Халиме, темноглазой жене Мохаммеда, и та в ответ нервно улыбнулась.
   Партизаны в последнее время не сидели на месте. Мохаммед побывал в Файзабанде, брат Фары ушел в Джелалабад. Джейн вспомнила, как одна ее пациентка из Дашт-и-Ревата говорила, что ее муж послан в Пагман, недалеко от Кабула. А свояк Захары Юсиф-Гул, брат ее покойного мужа, был послан в Логарскую долину, по другую сторону от Кабула. Все эти населенные пункты были оплотами восставших.
   Происходило явно что-то необычное.
   Джейн на некоторое время забыла о своем разочаровании, пытаясь догадаться, что же все-таки происходят. Масуд разослал гонцов ко многим руководителям отрядов восставших, а, возможно, и ко всем. Было ли простым совпадением, что все это случилось так скоро после прибытия Эллиса в долину? А если нет, каковы были намерения Эллиса? Возможно, спецслужбы США содействовали Масуду в организации массового наступления? Ведь если все восставшие будут действовать совместно, они добьются успеха, может быть, сумеют на время захватить Кабул.
   Джейн, вернувшись домой, бросила карты в сундук. Шанталь еще не просыпалась, а Фара собирала нехитрый ужин: хлеб, йогурт, яблоки. Джейн спросила:
   – Зачем твой брат поехал в Джелалабад?
   – Его туда послали, – произнесла Фара с таким видом, будто это было очевидно само собой.
   – Кто послал?
   – Масуд.
   – Зачем?
   – Не знаю. – Фара была удивлена, что Джейн задавала подобный вопрос. Кто мог быть настолько глуп, чтобы думать, будто мужчина станет сообщать сестре причину своей поездки?
   – Что, у него там какое-то дело, или он должен передать послание, или что-нибудь еще?
   – Не знаю, – повторила Фара, поглядев на нее тревожно.
   – Ну, неважно, – улыбнувшись, поспешила успокоить ее Джейн. Из всего женского населения деревни Фара, наверное, менее всех могла знать, что же в действительности происходит. А кто же знает больше всех? Конечно, Захара.
   Джейн, взяв полотенце, отправилась на реку.
   Захара перестала носить траур по мужу, хотя почти утратила прежнюю шумливость. Джейн подумала, скоро ли она снова выйдет замуж. Захара и Ахмед были единственной афганской парой среди встреченных Джейн, кто, казалось, были по-настоящему влюблены друг в друга. Однако Захара очень чувственная женщина, и ей будет трудно долго обходиться без мужчины. Младший брат Ахмеда Юсиф, певец, жил в одном доме с Захарой и еще не был женат, хотя ему уже исполнилось восемнадцать. Женщины деревни начали поговаривать, что Юсиф может жениться на Захаре.
   Здесь братья всегда жили одной семьей, а сестры – всегда отдельно. Невеста по традиции поселялась с мужем в доме его родителей. Это была еще одна область, где мужчины этой страны ущемляли права женщин.
   Джейн торопливо шагала по тропинке через поле. При свете вечернего солнца в поле еще кое-кто работал. Сбор урожая заканчивался. Скоро будет слишком поздно идти «масляным путем», подумала Джейн: Мохаммед сказал, что он открыт только летом.
   Она подошла к пляжу, где купались женщины. Восемь или десять женщин из деревни плескались в реке или в затончиках у берега. Захара плавала на середине, где было сильное течение, как обычно, сильно брызгая, но без смеха или шуток.
   Джейн, бросив полотенце на песок, вошла в воду. Она решила про себя говорить с Захарой осторожнее, чем с Фарой. Конечно, Захару не провести, но надо оставить впечатление, что Джейн не выспрашивает, а просто сплетничает. И она не стала сразу приближаться к Захаре. Когда другие женщины вышли из воды, Джейн последовала за ними лишь через одну-две минуты и стала молча вытираться. Лишь когда Захара в сопровождении нескольких женщин отправилась обратно в деревню, Джейн обратилась к ней на дари:
   – А скоро вернется Юсиф?
   – Сегодня или завтра. Он ушел в Логарскую долину.
   – Я знаю. Он что, пошел один?
   – Да, но он сказал, что, может, приведет кого-нибудь домой.
   – Кого?
   Захара пожала плечами.
   – Может быть, жену.
   Джейн была на мгновение сбита с толку. Захара говорила слишком холодно и равнодушно, а это говорило о внутреннем беспокойстве, ей не хотелось, чтобы Юсиф приводил жену. Похоже, что деревенские сплетницы правы. Джейн надеялась, что это так – Захара нуждалась в мужчине.
   – Не думаю, чтобы он отправился жениться, – сказала Джейн.
   – Почему?
   – Сейчас явно происходит что-то важное. Масуд разослал повсюду людей. Не может быть, чтобы все они отправились жениться.
   Захара сохраняла внешнее равнодушие, но Джейн поняла, что она довольна ее словами. Есть ли какой-то скрытый смысл, подумала Джейн, в том, что Юсиф отправился в Логарскую долину, чтобы кого-то оттуда привести?
   Когда они приблизились к деревне, уже темнело. Со стороны мечети доносилось негромкое ритмичное пение, жутковатые голоса людей, которых можно назвать самыми кровожадными на молитве. Мусульманская молитва всегда напоминала Джейн об Иосифе, молодом русском солдате, оставшемся в живых после падения вертолета за горой неподалеку от Бэнды. Какие-то женщины принесли его в дом владельца магазина – это было зимой, еще до того, как они перевели лазарет в пещеру – и, в то время как Жан-Пьер и Джейн занялись обработкой его ран, к Масуду прислали гонца спросить, что делать с пленным. Джейн узнала ответ Масуда однажды вечером, когда Алишан-Карим, войдя в переднюю комнату дома владельца магазина, где лежал забинтованный Иосиф, приставил дуло винтовки к его уху и выстрелом разнес голову. Это случилось в тот же вечерний час, и под звуки молитвенного пения Джейн пришлось смывать со стены кровь и собирать с пола мозги убитого юноши.
   Женщины одолели последний подъем тропинки, ведущей от реки, и замедлили шаг у мечети, оканчивая свои разговоры, прежде чем разойтись по домам. Джейн глянула внутрь мечети. Мужчины молились, сидя на коленях, под руководством муллы Абдуллы. Их оружие, старинные винтовки вперемежку с современными ручными пулеметами, было сложено в углу. Молитва подходила к концу. Когда мужчины начали подниматься, Джейн заметила среди них незнакомцев и спросила у Захары:
   – А это кто?
   – Судя по тюрбанам, они, наверное, пришли из Пичской долины и Джелалабада, – ответила Захара. – Это пушту, и обычно мы с ними враждуем. Зачем они здесь? – Пока она говорила, из толпы вышел один очень высокий мужчина с повязкой на глазу. – Это, наверное, Джахан-Камил – великий враг Масуда!
   – Но посмотри, Масуд спокойно с ним разговаривает! – заметила Джейн и добавила по-английски – Подумать только!
   Захара передразнила ее:
   – Паадумат толка!
   Это была первая шутка Захары, услышанная Джейн после гибели ее мужа. Хороший знак: Захара утешается. Мужчины начали выходить на улицу, и женщины заспешили домой все, кроме Джейн. Она начинала понимать, что происходит, и хотела подтверждения своей догадки. Когда вышел Мохаммед, она приблизилась к нему и заговорила по-французски:
   – Я забыла спросить, успешное ли было у вас путешествие в Файзабад?
   – Да, – ответил он, не замедляя шагов, ему не хотелось, чтобы товарищи или пушту увидели, что он отвечает на вопрос женщины.
   Джейн торопливо пошла рядом с ним по направлению к его дому.
   – Значит, руководитель отряда восставших из Файзабада тоже здесь?
   – Да.
   Джейн угадала верно: Масуд пригласил сюда всех руководителей.
   – Что вы об этом думаете? – спросила она. Ей хотелось выудить еще какие-нибудь подробности.
   Мохаммед, задумавшись, забыл о необходимости выказывать высокомерие, как всегда, когда разговор по-настоящему интересовал его.
   – Все зависит от того, что Эллис сделает завтра, – сказал он. – Если он произведет должное впечатление, как человек чести и сумеет завоевать их уважение, думаю, они согласятся на его план.
   – И вы думаете, что его план хорош?
   – Очевидно, хорош, если силы сопротивления объединятся и получат оружие из Соединенных Штатов.
   Значит, вот что! Американское оружие для восставших, при условии, что они будут бороться совместно против русских, вместо того, чтобы столько времени и сил тратить на междоусобицы.
   Они дошли до дома Мохаммеда, и Джейн повернула к себе. Грудь ее распирало молоко, настало время кормления Шанталь. Правая грудь была заметно тяжелее, последнее кормление она начала с левой груди, а Шанталь всегда опорожняла ту грудь, которую сосала первой, более основательно.
   Джейн, войдя в дом, направилась в спальню. Шанталь лежала в своей колыбели голенькая на свернутом полотенце. В жарком воздухе афганского лета ребенок не нуждался в одежде, ночью ее накрывали простыней – вот и все. Восставшие, война, Эллис, Мохаммед, Масуд – все отошло на второй план, стоило Джейн взглянуть на своего ребенка. Раньше грудные младенцы всегда казались ей уродцами, но Шанталь выглядела очень хорошенькой. Пока Джейн смотрела на нее, Шанталь пошевелилась, открыла ротик и закричала. В ответ на это из правой груди Джейн сразу потекло молоко, и на блузке проступило теплое влажное пятно. Расстегнув пуговицы, она взяла Шанталь на руки.
   Жан-Пьер говорил, что перед кормлением следует протирать грудь хирургическим спиртом, но Джейн никогда не делала этого, зная, что Шанталь не понравится вкус. Она уселась на ковре спиной к стене, придерживая Шанталь правой рукой. Ребенок, замахав толстенькими ручками, задвигал головкой из стороны в сторону, отчаянно ища раскрытым ротиком сосок. Джейн подала ей сосок. Беззубые десны крепко сомкнулись, и ребенок усиленно засосал. Джейн вздрогнула, когда ребенок сильно потянул за сосок, раз, затем другой, третий глоток стал уже мягче, маленькая полная ручонка потянулась вверх и дотронулась сбоку до округлой наполненной молоком груди, гладя ее слепым ласкающим движением. Джейн постепенно успокоилась.
   Кормление ребенка вызывало у нее неимоверную нежность и желание защищать это крошечное существо, и кроме того, что удивительно, эротические ощущения. Поначалу Джейн было неловко оттого, что процесс кормления сексуально возбуждал ее, но вскоре, решив, что естественное ощущение не может быть дурным, она уже спокойно ему отдавалась.
   Джейн подумала о том, как будет хвастаться дочкой, если когда-нибудь все-таки попадет в Европу. Несомненно, мать Жан-Пьера будет говорить, что Джейн все делает не так, а ее собственная мать захочет окрестить ребенка. Отец будет восхищаться Шанталь сквозь алкогольный дурман, а сестра отнесется с гордым энтузиазмом. Кто еще? Отца Жан-Пьера нет в живых.
   Со двора донесся голос:
   – Есть кто-нибудь дома?
   Это был Эллис.
   – Заходи! – крикнула Джейн, она не считала нужным запираться, Эллис – не афганец, и к тому же был когда-то ее любовником.
   Он вошел и, увидев, что она кормит ребенка, замер.
   – Мне уйти?
   Она покачала головой.
   – Ты ведь уже видел мои груди раньше.
   – Не думаю, – заметил он. – Ты, видно, что-то с ними сделала.
   Она засмеялась. От беременности груди разбухают. Эллис, она знала, когда-то был женат, и у него был ребенок, хотя, судя по всему, он больше не виделся ни с ребенком, ни с его матерью. Это была одна из тем, о которых он никогда особенно не распространялся.
   – Разве ты не помнишь, как это было у твоей жены во время беременности?
   – Все это прошло мимо меня, – ответил он лаконично, как делал всегда, когда хотел, чтобы собеседник заткнулся – Я был в отъезде.
   Она слишком расслабилась и не могла отвечать ему в том же тоне. Более того, ей было его жалко. Он испортил себе жизнь и лишь по собственной вине, – несомненно, он уже достаточно был наказан за свои грехи – в том числе в немалой степени ею.
   – Значит, Жан-Пьер не вернулся, – сказал Эллис.
   – Нет. – Ребенок сосал все медленнее по мере того, как у Джейн оставалось все меньше молока. Она осторожно вынула сосок из ротика Шанталь и подняла девочку на уровень своего плеча, похлопывая узенькую спинку, чтобы она срыгнула.
   – Масуд хотел бы взять у тебя свои карты, – сказал Эллис.
   – Разумеется. Ты знаешь, где они лежат. – Шанталь громко срыгнула. – Хорошая девочка, – сказала Джейн и приложила ее к левой груди. Почувствовав голод после срыгивания, Шанталь снова начала сосать. Под влиянием неожиданного порыва, Джейн спросила: – Почему ты не видишься со своим ребенком?
   Достав карты из сундука, он захлопнул крышку и выпрямился.
   – Вижусь, – проговорил он, – но не часто.
   Джейн была поражена. Я почти целых шесть месяцев не расставалась с ним, подумала она, но так и не узнала его по-настоящему.
   – У тебя мальчик или девочка?
   – Девочка.
   – Ей сейчас, наверное…
   – Тринадцать.
   – Боже мой, совсем большая! – Джейн внезапно охватило сильное любопытство. Почему она никогда не расспрашивала Эллиса об этом? Возможно потому, что все это не интересовало ее, пока у нее не появился собственный ребенок.
   – Где же она живет?
   Он явно колебался, не зная, что ответить.
   – Не говори, – сказала она, читая его мысли. – Ты был готов соврать.
   – Ты права, – согласился он. – Но ведь ты понимаешь, почему мне приходится об этом врать?
   Она на секунду задумалась.
   – Ты боишься, что твои враги отомстят твоему ребенку?
   – Да.
   – Это уважительная причина.
   – Спасибо. И еще спасибо вот за это, – указав на карты, он вышел.
   Шанталь заснула, не выпуская сосок изо рта. Джейн осторожно высвободила сосок и подняла ребенка на уровень плеча. Девочка срыгнула, не просыпаясь. Этот ребенок всегда спал, как убитый.
   Джейн было жаль, что Жан-Пьер не вернулся. Она была уверена, что ничего плохого он сделать не сможет, но все же было бы спокойнее иметь его под присмотром. Связаться с русскими он не мог – она разбила радиопередатчик, а другой связи между Бэндой и территорией, занятой русскими, не было. Это Масуд мог посылать гонцов, а у Жан-Пьера не было доверенных людей, и в любом случае, если бы он даже кого-нибудь послал к русским, вся деревня сразу же узнала бы об этом. Единственное, что можно было сделать, – это пешком дойти до Рохи, а на это не было времени.
   Помимо мучавшей ее тревоги, ей не хотелось ночевать одной. В Европе это не имело бы значения, но здесь ее страшили грубые, непредсказуемые туземцы, жившие по родоплеменным законам, для которых было нормой, что мужчина бьет свою жену, а мать – ребенка. А Джейн в их глазах была необычной женщиной: свободные манеры, прямой взгляд, безапелляционный тон – все это было для них символом запретных сексуальных удовольствий. Она не следовала принятым здесь обычаям в отношении женщин, а среди известных этим людям женщин так, как она, вели себя только проститутки.
   Когда Жан-Пьер был дома, Джейн всегда дотрагивалась до него в тот момент, когда уже проваливалась в сон. Он обычно спал, свернувшись, спиной к ней, и, хотя много ворочался во сне, сам никогда не тянулся к ней. Единственным мужчиной, с которым она когда-либо долгое время разделяла постель, кроме мужа, был Эллис – прямая противоположность Жан-Пьеру. Всю ночь он, обычно, касался ее, то прижимаясь, то целуя, иногда просыпаясь, а иногда в глубоком сне. Два или три раза он даже пытался во сне грубовато ею овладеть, посмеиваясь, она старалась ему помогать, но через несколько секунд он поворачивался на другой бок и начинал храпеть, а наутро ничего не помнил. Как резко он отличался от Жан-Пьера! Эллис касался ее с грубоватой лаской ребенка, играющего с любимой собачкой, а Жан-Пьер как скрипач, к которому в руки попал инструмент работы Страдивари. Они любили ее по-разному, но оба одинаково предали.