Форсайт Фредерик. Ветеран

   И он утешился и провалился в долгую теплую темноту бесконечной ночи.
   Позвонила дежурная медсестра Лондонского королевского госпиталя. Сперва она попробовала найти Бернса в участке на Доувер. Но там его не оказалось, зато ей продиктовали его домашний номер, который он оставил на тот случай, если будут звонить из реанимационного отделения.
   — Детектив Бернс? Говорят из Лондонского королевского. Мне очень жаль, но вынуждена сообщить вам, что пациент, которым вы так интересовались, тот, без имени и фамилии, что лежал у нас в палате интенсивной терапии… так вот, он скончался сегодня в шесть десять утра.
   Джек Бернс опустил трубку на рычаг. Начался новый день. Теперь на руках у него дело об убийстве, что автоматически повышало последнее в статусе. Назначат вскрытие, и он должен на нем присутствовать. А двух животных, что содержатся в Вилле, должны снова привезти в Хайбери и ознакомить с новой формулировкой обвинения.
   Это, в свою очередь, означало, что следует уведомить секретаря суда в магистрате, а также защитника, мистера Лу Слейда. Формальности, опять эти формальности, но их надо выполнять, и выполнять правильно. Теперь уж Прайсу и Корнишу точно не отвертеться, сколько там ни старайся умные и хитрые адвокаты. Бернс добьется того, чтобы долгие-долгие годы эти твари не видели ничего, кроме серых каменных стен тюрьмы.
   В Лондонском королевском госпитале имелся свой маленький морг, а также отделение патолого-анатомии, где в середине дня и должно было состояться вскрытие. Проводил его мистер Лоренс Гамильтон из института судебной медицины.
   Странные все же существа, эти патологоанатомы, думал Бернс. Делают работу, от которой лично его просто тошнит. И некоторые еще умудряются улыбаться и отпускать при этом шутки, разрезая и распиливая трупы на мелкие кусочки. Другие же, склонные к научным изысканиям, воспринимают каждое свое открытие с мальчишеским энтузиазмом, точно энтомолог, открывший какую-то удивительную новую бабочку. Третьи же были мрачны и отделывались односложными восклицаниями. Мистер Гамильтон принадлежал к первому разряду. Воспринимал жизнь оптимистично, а свою работу считал просто замечательной.
   За годы службы в полиции Джеку Бернсу довелось присутствовать на нескольких вскрытиях, но его по-прежнему тошнило от запаха эфира и формальдегида. Когда дисковая пила с визгом врезалась в череп, он отвернулся и стал разглядывать карты и диаграммы, висевшие на стене.
   — Господи ты боже, ну и отметелили же этого бедолагу! — заметил доктор Гамильтон, разглядывая бледное, покрытое синяками тело на столе.
   — Забили до смерти. В прошлый вторник, — сказал Бернс. — А через шесть дней умер.
   — К сожалению, «забили до смерти» не может быть формулировкой заключения, которое я подпишу, — добродушно заметил Гамильтон. И начал резать, диктуя все свои открытия сестре анатомического театра, а также в микрофон, подсоединенный к портативному магнитофону, который она носила за ним, пока он перемещался вокруг стола.
   Заняло это час, если не больше. Повреждений было множество, и мистер Гамильтон обратил отдельное внимание на старую рану — раздробленную кость правого бедра, фрагменты которой соединялись специальными стальными скобами, от чего, собственно, мужчина и остался хромым на всю жизнь.
   — Такое впечатление, что его сбил грузовик, — сказал Гамильтон. — Ужасные повреждения. — И он указал на шрамы в тех местах, где кость проколола мышечную ткань, и другие, более аккуратные, оставшиеся после старой операции.
   Все остальные повреждения, а их было множество, нанесли пострадавшему в прошлый вторник: вывих левой руки при падении на тротуар, выбитые передние зубы, три сломанных ребра, сломанная скула. Бернс проверил правую руку. Карл Бейтмен был прав. Ни следа каких-либо повреждений. Странно.
   — Причина смерти? — спросил он наконец.
   — Узнаете о ней из моего официального отчета, мистер Бернс. — Ну, разумеется, доктор Гамильтон должен был стать главным свидетелем обвинения. — Но, строго между нами, обширное повреждение ствола головного мозга. Нейрохирург сделал все, что мог, но этого не заметил. Сканирование не показывает такого рода повреждений. Ну и общее состояние тоже сыграло роль. Множественные травмы, каждая из которых в отдельности не представляла угрозы для жизни, но все вместе они привели к столь печальному исходу. А теперь надо придать покойнику пристойный вид, чтобы передать его родственникам. У него есть родственники?
   — Не знаю, — ответил Бернс. — Я даже имени его до сих пор не знаю.
   Затем он занялся формальностями, готовясь к завтрашнему дню. Связался с секретарем суда магистрата, затем звонил в Пентонвилль и Лу Слейду. Адвокат сдержанно выразил свои сожаления. Его полномочия на этом заканчивались, и все утро он провел, пытаясь найти барристера, которому можно было бы передать дело. Но тут, как и в случае с Бернсом, сыграл роль августовский синдром — половина людей была в отпуске. Однако ему все же удалось выйти на молодого защитника из бывшего
   Суда королевской скамьи [Суд королевской скамьи, Королевский суд — суд под председательством короля, существовал до 1873 года, название употребляется при правлении короля], и тот согласился взять дело. Уговаривая его, Лу Слейд особо напирал на тот факт, что теперь здесь фигурирует убийство, а стало быть, процесс вызовет куда больший интерес. В крайнем случае…
   — В крайнем случае я добьюсь права защищать их, — сказал он.
   — Смотрите, не перестарайтесь, мистер Слейд, — буркнул Бернс и повесил трубку.
   В середине дня пришли плохие новости. Подгоняемые суперинтендантом Парфиттом эксперты-криминалисты выдали результат. На одежде Прайса и Корниша не было обнаружено ни крови, ни волокон ткани с чужой одежды, что указывало бы на физический контакт с убитым. Кровь на футболке принадлежала ее владельцу, Прайсу.
   Бернс отнесся к этой новости философски. Если бы мужчины схватились врукопашную, тогда микроскопические волокна ткани могли попасть с одного предмета туалета на другой. Прайс с Корнишем были, разумеется, слишком тупы, чтобы предвидеть это, а также быть в курсе всех последних разработок в области криминалистики. Бернс и сам порой изумлялся, как далеко шагнула наука вперед за последние двадцать лет. Когда он только начинал в полиции, о таких тонкостях и слыхом не слыхивали.
   Но хромающего мужчину сбили с ног пинком сзади. А уж когда он оказался на тротуаре, негодяи обрабатывали свою жертву только носками тяжелых ботинок. И через двадцать четыре часа, когда Прайса с Корнишем арестовали и сняли с них эти самые ботинки, те за долгий день успели покрыться толстым слоем пыли и грязи, и никаких улик, которые можно было бы предъявить в суде, экспертиза не выявила.
   Однако звонок из отдела по работе с отпечатками пальцев с лихвой возместил Бернсу все эти неприятные новости. На бумажнике была обнаружена собачья слюна и три набора отпечатков пальцев. Один соответствовал отпечаткам пострадавшего, владельца этого самого бумажника. Другие принадлежали мистеру Уиттейкеру, который, как подобает добропорядочному гражданину, согласился, чтоб с него сняли отпечатки в интересах следствия. И наконец, третьи принадлежали не кому иному, как Гарри Корнишу. Услышал эту новость, Бернс так возбудился, что вскочил, продолжая прижимать телефонную трубку к уху.
   — Вы уверены? Никакой ошибки?
   — Джек, для подтверждения полного соответствия необходимо набрать шестнадцать характеристик сходства. А у меня их ровно двадцать одна. Так что вероятность совпадения на сто процентов с хвостиком.
   Что ж, этот криминалист также станет на суде свидетелем обвинения. Бернс поблагодарил его и положил трубку.
   — Ну вот я и достал тебя, ублюдок! — воскликнул он, обращаясь к растению в горшке.
   Правда, оставалась еще одна проблема, и это его беспокоило. Кем был погибший? Что привело его в Эдмонтон? Неужели он оказался там только для того, чтоб купить букетик дешевых цветов и положить их на могилу давно умершей женщины? Есть ли у него семья, где она? Возможно, отдыхает где-нибудь на побережье, как его Дженни? Была ли у него работа, коллеги? Почему никто не объявил его в розыск? Как мог он нанести столь сильный удар, расквасить нос Прайсу и при этом не повредить костяшек правой руки? Почему вообще он оказал бандитам сопротивление? Ради какого-то несчастного бумажника с несколькими мелкими купюрами?… Но тут Люк Скиннер подкинул идею:
   — Констебль, который первым прибыл на место происшествия. Он наклонился над пострадавшим и видел его лицо до того, как оно начало распухать. И врачи «Скорой», которые занимались им, еще когда он лежал на тротуаре, а потом в машине. Что, если пригласить их и вызвать нашего художника?…
   Через лондонскую службу «Скорой» Бернс нашел врача, и тот, услышав, что пациент его умер, согласился помочь. Завтра он выходил в утреннюю смену, но где-то после двух должен был освободиться.
   Констебль, первым прибывший на место происшествия, работал в участке на Доувер, и Бернсу не составило труда узнать его имя по регистрационному журналу вызовов. Затем он созвонился со Скотленд-Ярдом, и опытный художник-портретист согласился подъехать завтра к двум.
   В конце дня у Бернса состоялось длительное совещание с Аланом Парфиттом. Суперинтендант внимательно выслушал и рассмотрел все доказательства, собранные Бернсом, и в конце концов дал согласие.
   — Здесь можно получить результат, сэр. У нас есть свидетельские показания мистера Пателя. Акты о двух опознаниях, проведенных тем же Пателем, удар по носу, последствия которого три часа спустя пришлось залечивать доктору Мелроузу, а также бумажник. Можем обеспечить им пожизненное.
   — Да, думаю, что можем, — сказал Парфитт. — Я тебя поддержу. Завтра встречаюсь с одним большим начальником из Криминальной полиции. Думаю, что смогу убедить его пойти с нами до конца.
   Новые материалы, акты, справки и показания. Папка с делом разбухала и была уже около двух дюймов в толщину. А еще должны были прибавиться подробные результаты вскрытия, официальное заключение о смерти, материалы с отпечатками пальцев из лаборатории. Но оба они пришли к выводу, что делу наконец можно дать «полный ход», и Парфитт был уверен, что убедит в этом вышестоящее начальство.

День восьмой — вторник

   На следующий день Прайса с Корнишем вновь привезли в зал номер 1 суда, что на Хайбери Корнер. Председательствовал на нем все тот же мистер Стейн. Мисс Сандаран выступала от обвинения, и ее родители, сидевшие за стеклянной перегородкой, так и сияли от гордости за свою дочь. То было ее первое дело, связанное с убийством. Защитник мистер Слейд выглядел кисло.
   Мистер Стейн провел процесс быстро и деловито. Секретарь зачитал новое обвинение, на сей раз — в убийстве. Мистер Слейд поднялся и в очередной раз заявил, что его клиенты полностью отрицают обвинение, и позиция зашиты остается прежней. Мистер Стейн, вопросительно приподняв бровь, взглянул на мисс Сандаран, в ответ на что та заявила, что обвинение просит продлить срок пребывания под стражей еще на неделю.
   — Мистер Слейд? — осведомился судья.
   — Прошения выпустить под залог не будет, — сказал тот.
   — Тогда принято, мисс Сандаран. Слушания назначаются на одиннадцать утра на следующий вторник. Уведите обвиняемых.
   Прайс с Корнишем снова отправились в Билль в тюремном фургоне. Мисс Сандаран наконец получила в свое распоряжение папку с делом и была совершенно счастлива. К тому же, вернувшись в офис, она узнала, что именно в таком виде дело поступит в суд и что без ее участия там не обойдется. В течение двадцати четырех часов детективы были обязаны передать папку мистеру Слейду. Только тогда он мог начать полномасштабную подготовку к защите.
   — Защита, как же, — проворчал про себя Слейд. — Да мне понадобится настоящий гений в парике, чтоб вытащить их из этого дерьма!
   Тем временем составление портрета шло полным ходом. Врач с констеблем кое-как пришли к соглашению в приблизительном описании внешности мужчины, лежавшего на тротуаре, которого оба видели неделю тому назад, и художник приступил к работе. То был наглядный пример коллективного творчества. Художник рисовал, стирал, рисовал снова. Наконец на бумаге проступило лицо. Разрез глаз, коротко подстриженные на висках седые волосы, очертания подбородка. Свидетели видели мужчину только с закрытыми глазами. Художник открыл ему глаза, и теперь на них смотрел человек, тот, каким он когда-то был, а не тем, во что превратился сейчас — кусок разрезанного, а затем сшитого по кусочкам мяса в холодильнике морга.
   Затем к делу приступил Люк Скиннер. Связался со своим знакомым из бюро по связям с общественностью Скотленд-Ярда и попросил его распространить в завтрашнем выпуске «Ивнинг стандард» информацию. Затем, уже вечером, оба они встретились с корреспондентом, ведущим в газете раздел криминальной хроники. Все понимали, что август — это мертвый сезон. Что не хватает конкретики. Но корреспондент согласился и был готов сочинить историю. Он уже представлял себе броский заголовок: «ЗАБИТ ДО СМЕРТИ, ВЫ ЗНАЕТЕ ЭТОГО ЧЕЛОВЕКА?» К портрету должно было прилагаться подробное описание внешности погибшего с упором на особую примету, хромоту, вызванную серьезной травмой правого бедра. Скиннер понимал, что это их последний шанс.

День девятый — среда

   «Ивнинг стандард» — единственная в Лондоне вечерняя газета, пользующаяся большой популярностью в столице и юго-восточных регионах страны. Скиннеру повезло. Особо интересных новостей в том выпуске не было, а потому редакторы «Стандард» поместили портрет на первую полосу. «ВЫ ЗНАЕТЕ ЭТОГО ЧЕЛОВЕКА?» — гласил заголовок над ней. А чуть ниже была напечатана ссылка на детали и подробности, которые следовало искать внутри номера.
   В словесном описании указывался приблизительный возраст, рост, телосложение, цвет волос и глаз, одежда, бывшая на погибшем в момент нападения. В конце высказывалось предположение, что этот мужчина посещал местное кладбище с целью положить букет цветов на могилу некой Мейвис Холл и шел обратно, к автобусной остановке, когда на него напали. В разделе «Особые приметы» подчеркивалось, что мужчина хромал, что у него лет двадцать тому назад была серьезно повреждена правая нога. Приводилось подробное описание полученной им травмы.
   Бернс и Скиннер с надеждой прождали весь следующий день, однако ни одного звонка не поступило. И за весь второй, и за третий день — тоже. Надежда начала угасать.
   В суде коронера было проведено чисто формальное заседание. Коронер отверг прошение о разрешении похоронить убитого в безымянной могиле. И постановил держать тело в морге до тех пор, пока не отыщется кто-то из родственников или близких.
   — Все это очень странно и грустно, приятель, — сказал Скиннер Бернсу на обратном пути в участок. — Живешь в таком огромном городе, как Лондон, вокруг тебя миллионы людей. Но ты всегда одинок, вечно сам по себе. И никому нет до тебя дела. Как нет дела до этого несчастного, который словно и не существовал на этом свете.
   — Кто-то должен быть, — ответил Бернс. — Коллеги, соседи. Может, просто в отъезде. Август, черт бы его побрал. Август.

День десятый — четверг

   Его честь Джеймс Вэнситарт, королевский адвокат, стоял у широкого окна своего кабинета и смотрел на сады и парки и проблескивающую сквозь листву полоску Темзы. Было ему пятьдесят два, и он считался одним из самых уважаемых и преуспевающих барристеров Лондонской коллегии адвокатов. Он очень рано стал королевским адвокатом, в возрасте сорока трех лет, и, что еще более удивительно, проработал к тому времени в суде всего восемнадцать лет. Но удача всегда улыбалась ему, к тому же талантом он был наделен незаурядным. Десять лет тому назад он работал младшим помощником старого королевского адвоката. Тот внезапно заболел во время процесса, и дело пришлось вести Вэнситарту. И он очень понравился судье, который не хотел прерывать слушаний и начинать все сначала. Мало того, он с блеском защищал обвиняемого и выиграл процесс. Суд единодушно сошелся во мнении, что именно блестящие ораторские данные, а также знания и умение, проявленные Вэнситартом, помогли переубедить жюри присяжных. А позже возникли новые обстоятельства по этому делу, доказывающие, что подсудимый был действительно невиновен.
   Заявка Вэнситарта о вступлении в коллегию адвокатов рассматривалась весь следующий год и не встретила особого сопротивления со стороны лорд-канцлера, председателя королевской юридической комиссии, и это несмотря на то, что у власти тогда находились консерваторы. Его отец, граф Эссендонский, был представителем от тори в палате лордов, возможно, назначение обошлось не без его участия. В коллегии адвокатов и в клубах на Сент-Джеймс искренне полагали, что второй сын Джонни Эссендона вполне достоин своего отца. И очень умный парень, но это уже и не столь важно.
   Вэнситарт отошел от окна, приблизился к письменному столу и, нажав на кнопку, вызвал главного своего помощника. Вот уже на протяжении двадцати лет Майкл, или Майк, Гриди контролировал тридцать барристеров с точностью и неумолимостью хорошо смазанного механизма. Он заметил молодого Вэнситарта незадолго до того, как тот впервые появился в суде, и убедил руководство пригласить его на работу. И не ошибся: пятнадцать лет спустя младший помощник барристера стал настоящей звездой адвокатуры. Все в жизни Вэнситарта складывалось как нельзя лучше. Очаровательная жена, художница-портретистка, поместье в Беркшире, два сына, ученики частной школы в Харроу, довершали эту идиллическую картину. Дверь бесшумно отворилась, в элегантный, отделанный деревянными панелями кабинет вошел Майк Гриди.
   — Надеюсь, тебе известно, Майк, что я крайне редко беру дела по общественной защите?
   — Для меня, чем меньше, тем лучше, сэр.
   — Но хоть изредка-то можно? Скажем, раз в год? Тем самым я как бы отдаю долг обществу, да и для имиджа вовсе не плохо, верно?
   — Ну раз в год еще куда ни шло. Нормальный показатель. К чему совать в пудинг лишние яйца? Но увлекаться этим не стоит, мистер Ви.
   Вэнситарт рассмеялся. Гриди отвечал также за финансы, и хотя подведомственное ему подразделение считалось одним из богатейших в коллегии, терпеть не мог, когда его барристеры брались за общественную защиту, получая при этом сущие крохи. Впрочем, причуды и капризы шефа следовало уважать. Но не слишком им попустительствовать.
   — И что за дело у вас на уме?
   — Есть одно, довольно занятное, проходит в Хайбери. Двое молодых людей обвиняются в ограблении и убийстве случайного прохожего. Оба клянутся, что не делали этого. Может оказаться правдой. Некие Прайс и Корниш. Может, выясните, кто их защитник, и передадите, чтоб он со мной связался?
   Час спустя Лу Слейд стоял и смотрел на телефон с таким видом, точно тот вдруг превратился в золотой слиток, усыпанный драгоценностями.
   — Вэнситарт? — недоверчиво прошептал он. — Сам Джеймс Вэнситарт собственной персоной?…
   Затем он взял себя в руки и набрал номер, который продиктовал ему секретарь Майка Гриди.
   — Да, разумеется. О, я очень польщен. И удивлен, следует признаться. Да, конечно, я подожду.
   В трубке послышались щелчки, а затем голос королевского адвоката.
   — Страшно рад, что вы перезвонили, мистер Слейд.
   Голос уверенный, приятный, любезный, с такими красивыми модуляциями. «Итон, — подумал Слейд, — или Харроу, и, о, королевская конная гвардия!…»
   Беседа была краткой, но вполне содержательной. Слейд был просто счастлив посвятить мистера Вэнситарта в детали процесса по делу Ее Величество королева против Прайса и Корниша. Да, у него есть материалы обвинения. Пришли как раз сегодня утром. И он будет просто счастлив приехать в Темпл ['Темпл — название одного из четырех судебных иннов] для первых переговоров с новым барристером своих клиентов. Встречу назначили на два часа дня.
   Вэнситарт оказался именно таким, каким представлял его себе Слейд: раскованный, уверенный в себе, любезный, весь так и лучится обаянием. Он угощал гостя чаем в чашках из костяного фарфора и, заметив на двух пальцах его правой руки желтоватые пятна, протянул серебряный портсигар, где лежали дорогие балканские сигареты «Собрание». Слейд с благодарностью закурил. Вообще-то он был славным парнем из Ист-Энда, просто все эти мерзавцы и ублюдки испортили ему характер. Вэнситарт покосился на папку с делом, однако открывать ее не стал.
   — Скажите мне, мистер Слейд, как вы оцениваете это дело? Просто перескажите его своими словами.
   Слейд был польщен, что неудивительно. Вот уж действительно славный выдался день. И принялся пересказывать события прошедшей недели с того самого момента, когда его оторвали от ужина и вызвали в «каталажку Доувер».
   — Так, стало быть, этот мистер Патель ключевой и одновременно единственный свидетель, — заметил Вэнситарт, когда он закончил. — А все остальное — чистой воды домыслы? И это все, чем располагает обвинение?
   — Да, это все.
   В распоряжении Слейда был всего час в конторе и потом еще час в такси, чтоб ознакомиться с содержимым папки. Но этого оказалось вполне достаточно.
   — Тем не менее позиции обвинения довольно сильны, это следует признать. А у ваших клиентов нет алиби. Они утверждают, что то ли валялись в постели, то ли шлялись по улицам в компании друг друга, когда все это произошло.
   Вэнситарт поднялся, вынудив тем самым Слейда отставить недопитую чашку и загасить окурок в пепельнице перед тем, как последовать его примеру.
   — Вы были очень добры, что посетили меня лично, — сказал Вэнситарт, провожая Слейда к двери. — И мне почему-то кажется, что, если мы и дальше будем работать вместе, такие личные встречи — лучший вариант. И еще я страшно благодарен вам за помощь.
   А затем он сказал, что изучит материалы сегодня же вечером и позвонит Слейду завтра в офис. Слейд объяснил, что все утро будет в суде, а потому звонок назначили на три часа дня.

День одиннадцатый — пятница

   Звонок раздался ровно в три.
   — Интересное, доложу вам, дельце, мистер Слейд, вы согласны? И позиции обвинения очень сильные, но не сказал бы, что непоколебимые.
   — Да, сильные, особенно если этот Патель выступит со своими показаниями, мистер Вэнситарт.
   — Именно, я тоже так считаю. А теперь скажите-ка мне, давали ли наши клиенты какие-либо объяснения по поводу появления отпечатков их пальцев на бумажнике или же обращения к врачу в связи со сломанным носом через три часа после нападения?
   — Нет. Они, знай себе, твердят одно: «Не знаю» или «Не помню». Не слишком смышленые ребята.
   — Увы, что тут поделаешь! Но лично я считаю, нам понадобится пара приемлемых объяснений. Полагаю, пришла пора с ними встретиться. Навестить их в Вилле.
   Слейд был потрясен. Этот Вэнситарт с ходу брал, что называется, быка за рога.
   — Боюсь, что в понедельник мне весь день придется проторчать в суде, — сказал он. — А с утра во вторник состоятся слушания по поводу продления срока содержания под стражей. Хотя… знаете что, мы можем поговорить с ними в Хайбери Корнер, до того, как их увезут обратно в тюрьму.
   — Да-а-а. Хотя во вторник я надеялся лично посетить это заседание в магистрате. Предпринять, знаете ли, эдакую ознакомительную вылазку. И хотелось бы перед тем знать, на чем мы стоим. Терпеть не могу беспокоить людей по выходным, но как насчет завтра? Вам удобно?
   Слейд снова удивился. Вылазку, это надо же! Ему и в голову не приходило, что столь высокопоставленный член королевской коллегии адвокатов захочет посетить чисто формальное заседание суда в магистрате, связанное с продлением срока заключения. И они договорились встретиться в тюрьме Пентонвилль в десять утра. Слейд обещал договориться с тюремным начальством.

День двенадцатый — суббота

   Должно быть, произошла какая-то путаница. Мистер Вэнситарт был в тюрьме уже без четверти девять. Офицеру, дежурившему в зале свиданий, этот посетитель показался вежливым, но чересчур настойчивым. Твердил, что свидание назначено на девять, а не на десять и что он очень занятой человек. А официальный защитник подойдет попозже. Посоветовавшись с вышестоящим начальством, офицер подозвал помощника и приказал ему проводить мистера Вэнситарта в комнату для посетителей. В пять минут десятого туда ввели обоих заключенных. Они злобно и недоверчиво уставились на адвоката. Надо сказать, того это нисколько не смутило.
   Сопровождавший заключенных охранник вышел из комнаты. Мужчины уселись за стол напротив Вэнситарта. Тот тоже сел и достал папку с делом. Затем подтолкнул через стол пачку сигарет и коробок спичек. Прайс с Корнишем жадно закурили.
   — Да, молодые люди, вляпались вы в историю, — заметил адвокат.
   И пролистал папку, а заключенные продолжали разглядывать его сквозь пелену дыма.
   — Мистер Корниш… — он поднял глаза на длинноволосого Гарри Корниша.
   — Одна из наших проблем — бумажник. Его обнаружил в субботу утром некий господин, выгуливающий свою собаку. Нашел на свалке, в траве, за изгородью, прямо у Мандела Роуд. В том, что бумажник принадлежал погибшему, сомнений нет, на нем найдены его отпечатки. И, к сожалению, ваши тоже.
   — Ничего не знаю, — буркнул Гарри Корниш.