Страница:
– Ты еще пожалеешь об этом. Подожди.
– Никогда ни о чем не жалею.
– Да. И правда, я помню. А я вечно жалею обо всем.
– Эва Мария, с этим давно пора завязывать. Вредно для здоровья.
– Но я не жалею о том, что у меня есть Эмма.
– Ну, это понятно, кто же жалеет, что у него есть дети. А почему ты развелась?
– Он нашел себе другую женщину и переехал к ней.
Майя покачала головой.
– И насколько я тебя знаю, ты помогала ему укладывать вещи, когда он уходил?
– Ну, почти. Он такой непрактичный. Кроме того, это лучше, чем сидеть сложа руки и смотреть, как из дома выносят мебель.
– А я бы на твоем месте ушла к подруге и распила с ней бутылочку.
– У меня нет подруг.
Они доедали пирожные молча. Только иногда то одна, то другая качала головой, как бы не в силах поверить, что судьба снова свела их вместе. Им надо было так много друг другу рассказать, но они не знали, с чего начать. Эва снова вспомнила, как она сидела на каменных ступеньках и смотрела на зеленый грузовик.
– Ты не ответила ни на одно мое письмо, – неожиданно сказала Майя слегка обиженно.
– Да. Папа все время говорил мне, что я должна написать, но я не хотела. Я была так сердита из-за того, что мы переехали, мне было так горько. Наверное, я хотела ему отомстить.
– Но я-то была ни при чем.
– Да уж, такая я балда. По-прежнему куришь? Она полезла в сумку за сигаретами.
– Как паровоз. Но не это дерьмо.
Майя нашла в кармане куртки пачку «Ред микс» и начала сворачивать самокрутку.
– А чем ты занимаешься?
Эва покраснела. Вопрос был вполне невинный, но она ненавидела его. Ей вдруг захотелось солгать, но обмануть Майю было непросто. Эве это никогда не удавалось.
– Я сама себя часто об этом спрашиваю. По правде говоря, ничем особенным. Пишу картины.
Брови Майи удивленно поползли вверх.
– То есть ты художница?
– Ну, наверное, хотя мало кто так считает. Я хочу сказать, что мне нечасто удается продать мои картины, но я считаю, что это преходящее явление. Я бы не продолжала этим заниматься, если бы не была в этом уверена.
– То есть ты вообще нигде не работаешь?
– Не работаю? – Эва даже рот разинула от удивления. – А ты что, думаешь, картины сами собой появляются? Разумеется, я работаю! И не по восемь часов, скажу я тебе. От такой работы никогда нельзя освободиться, ложишься спать и продолжаешь думать о работе. Покоя – никакого. Все время хочется что-то переделать, изменить.
Майя кривовато улыбнулась.
– Прости, я неудачно выразилась. Я имела в виду другое, думала, может, ты еще где-то работаешь, я имею в виду, получаешь зарплату.
– Тогда у меня не будет времени писать картины, – сказала Эва угрюмо.
– Понятно. Наверное, много времени надо, чтобы написать картину.
– Примерно полгода.
– Что? А ты что – пишешь такие большие картины?
Эва вздохнула и щелкнула зажигалкой. У Майи был кроваво-красный маникюр, руки ухоженные; а на ее собственные руки смотреть не хотелось.
– Никто не понимает, как это трудно, – сказала она с отчаянием в голосе. – Всем кажется, что это просто блажь.
– Я в живописи совсем не разбираюсь, – призналась Майя. – Меня просто немного удивляет, что кто-то сам выбирает себе такую жизнь, если все это так непросто.
– Я ее не выбирала.
– А кто выбирал?
– То есть, я хотела сказать… Человек становится художником, просто-напросто потому что вынужден это сделать. Потому что никакого выбора нет.
– Это мне тоже непонятно. Выбор есть всегда.
Эва решила не входить в объяснения. Она съела оба пирожных, чтобы доставить удовольствие Майе, и чувствовала, что ее немного подташнивает.
– Лучше расскажи мне, чем ты сама занимаешься. Ты явно зарабатываешь больше, чем я.
Майя закурила свою самокрутку.
– Наверняка. Я тоже работаю на себя. Так называемый «свободный предприниматель». У меня небольшая фирма, только один служащий. Работаю очень много, хочу накопить денег. Но к новому году собираюсь с этим кончать. Переберусь на север Франции, открою небольшую гостиницу. Может быть, где-нибудь в Нормандии. Давняя мечта.
– Господи, правда?! – Эва курила, ожидая продолжения.
– Работа тяжелая, требует самодисциплины, но дело того стоит. Я ее рассматриваю просто как путь к достижению цели и не отступлюсь, пока не получу то, что хочу.
– Да уж, это я прекрасно понимаю!
– Ох, если бы ты была сделана из другого теста, Эва, я бы предложила тебе со мной сотрудничать. – Она легла грудью на стол. – Без всяких капиталовложений с твоей стороны. С полным обучением. Ты бы за рекордно короткое время могла Целое состояние заработать. Вот чем тебе следовало бы заняться. И откладывала бы деньги на собственную маленькую галерею. Ты вполне могла бы на нее накопить – ну, сейчас прикину – за пару лет. Если хочешь знать, все остальные пути к цели – мура. Надо всегда искать самый короткий.
– Но чем же ты занимаешься, в конце-то концов?
Она удивленно смотрела на подругу. Майя скомкала салфетку, пока произносила свою тираду, и теперь смотрела прямо Эве в глаза.
– Давай назовем это «работа с клиентами». Мне звонят, записываются, а я их принимаю. Знаешь, потребности у людей бывают самые разные, а эта ниша на рынке всегда существует. Я бы сказала потребность в любви глубока, как Марианская впадина. Проще говоря, я – «жрица любви», так это целомудренно называют. Или, как говорили в старые добрые времена, – шлюха.
Эва покраснела.
Должно быть, она ослышалась. Или же Майя просто хочет ее подразнить, она всегда любила ее дразнить.
– Что ты сказала?
Майя улыбнулась уголками губ и стряхнула пепел.
Эва ничего не могла с собой поделать. Она все смотрела и смотрела, но уже совершенно по-другому, на золотые украшения, на дорогую одежду, на часы, на кошелек, лежащий рядом с кофейной чашкой, который, казалось, вот-вот лопнет от купюр, а потом перевела взгляд на лицо подруги, как будто увидела его впервые.
– Тебя всегда было легко шокировать, – сухо произнесла Майя.
– Да уж, честно говоря… Прости меня, но к такой информации я была не готова.
Она действительно чувствовала себя крайне неловко.
– Но ты же не ловишь клиентов на улице, то есть, я хочу сказать, ты выглядишь не так…
– Нет, Эва Мария, не ловлю. И не колюсь. Я много работаю, как все люди. Правда, не плачу налоги.
– А тебя… А многие об этом знают?
– Только мои клиенты, а их немало. Но большинство из них – постоянные. И это на самом деле неплохо, земля, как известно, слухами полнится, предприятие процветает. Не могу сказать, что я лопаюсь от гордости, но и стыдиться мне нечего.
Она ненадолго замолчала.
– Ну что, Эва, – сказала она и затянулась, – ты считаешь, мне должно быть стыдно?
Эва отрицательно помотала головой. Но у нее все внутри просто переворачивалось, когда она думала о Майе и ее так называемой работе, представляла себе, чем она занимается, и воображала себя на ее месте.
– Нет, господи, откуда я знаю! Просто это так неожиданно. Я не могу понять, что тебя заставило…
– Ничто не заставляло. Я сама это выбрала.
– Но как ты могла выбрать такое?
– Это было самое простое. Куча денег за кратчайший срок. И никаких налогов.
– Да, но… Подумай о своем здоровье! Я хочу сказать, ты же сама себя не уважаешь. Отдаешься кому угодно!
– Я никому не отдаюсь, я продаюсь. Кроме того, всем приходится проводить границу между работой и личной жизнью, а у меня с этим никаких проблем!
Она улыбнулась, и Эва увидела, что ямочки на ее щеках с годами стал глубже.
– Да, но что скажет, например, муж, если ты выйдешь замуж, а он узнает?
– Ему либо придется это принять, либо пусть катится ко всем чертям, – коротко ответила Майя.
– Но разве тебе не тяжело с этим жить, год за годом? Ведь тебе же приходится это скрывать?
– А что, у тебя в жизни никаких тайн нет? У всех есть тайны. А ты, кстати, в своем репертуаре, – добавила она. – Обожаешь все усложнять, задаешь слишком много вопросов. Я хочу, чтобы у меня был маленький пансион, хорошо бы на побережье, еще лучше – в Нормандии. Мне хочется, чтобы это был старый дом, который я приведу в порядок сама. Мне нужна пара миллионов, к новому году они у меня будут, и тогда я уеду отсюда.
– Пара миллионов? Эва не могла найти слов.
– И потом, я очень многому научилась.
– Чему такое может научить?
– Да так, всему понемножку. Гораздо большему, чем можешь научиться ты, когда рисуешь. Мне кажется, это своего рода эгоизм – быть художником. Ты тратишь время только на постижение самой себя. Вместо того чтобы изучать других людей вокруг себя.
– Ты сейчас говоришь прямо как мой папа.
– А как он?
– Да не очень. Он теперь вдовец.
– Да? Я не знала. А что случилось с твоей мамой?
– Давай я тебе как-нибудь в другой раз про это расскажу.
Они помолчали; каждая думала о своем.
– Ну, в профессиональном плане мы с тобой обе – аутсайдеры, – сказала вдруг Майя. – Но я хотя бы деньги зарабатываю. Не будем лицемерить, все мы в конечном счете работаем для денег, правда? Если бы у меня не было денег, чтобы купить себе кусочек торта в кафе, я бы не пережила. Я хочу спросить, а как у тебя с самоуважением?
Эва улыбнулась: подруга отплатила ей той же монетой.
– Плохо, – призналась она. Она больше не могла притворяться. – В кошельке у меня осталось сто сорок крон, а в ящике дома лежат неоплаченные счета на десять тысяч крон. Сегодня мне отключили телефон, и я не заплатила за страховку дома. Но я жду, деньги должны вот-вот прислать. Я получаю стипендию, – сказала она гордо, – от Национального совета по делам художников.
– То есть ты живешь на пособие?
– Нет. Господи, конечно же, нет! – Эва почувствовала, что закипает. – Я получаю эти деньги, потому что моя работа заслуживает внимания; я подаю надежды; благодаря этим деньгам я могу работать дальше и развиваться, чтобы в конце концов встать на ноги как художник!
Она выпалила это, и ей стало легче.
– Прости, – сказала Майя примирительно. – Я не очень разбираюсь в этих делах. То есть, получать стипендию – это хорошо?
– Ну, конечно! Все об этом мечтают!
– Да, а вот мне государство не помогает.
– А ты бы попробовала, попросила, – хмыкнула Эва.
– Пойду еще кофе возьму.
Эва выудила из пачки еще одну сигарету и проводила взглядом пухленькую фигурку. У нее никак не укладывалось в голове, что Майя стала проституткой. Та Майя, которую, как казалось, она так хорошо знала. Но заработать пару миллионов – не кот начихал – неужели это действительно правда? Неужели это так легко? Она задумалась: на что бы она потратила пару миллионов, если бы они у нее были? Она могла бы расплатиться с долгами. Купить небольшую галерею. Нет, это просто невозможно – два миллиона! Наверняка подруга немного привирает. Хотя раньше она не врала. Они никогда раньше не врали друг другу.
– Вот, пожалуйста! Надеюсь, ты не подавишься этим кофе, узнав, откуда у меня деньги.
Эва рассмеялась.
– Нет, вряд ли. Кофе так же хорош, как раньше.
– А то я не знаю! То, что нам нужно, то, что мы хотим купить, – именно это и заставляет нас двигаться вперед. И добившись своей цели, мы на какой-то момент останавливаемся, а потом ставим перед собой новые цели. Во всяком случае, я. Благодаря этому я чувствую, что живу: что-то происходит, я двигаюсь вперед. А ты? Давно ли ты стоишь на одном месте? В художественном плане и в плане денег?
– Ну, довольно давно. Лет десять, не меньше.
– И моложе ты тоже не становишься. По-моему, картина довольно грустная. А что ты пишешь? Пейзажи?
Эва глотнула кофе и приготовилась защищаться:
– Это абстрактная живопись. К тому же мои картины черно-белые.
Майя терпеливо кивала.
– Понимаешь, у меня своя, особая техника, которую я развиваю многие годы, – объясняла Эва. – Я натягиваю холст нужного размера, загрунтовываю его белым, потом накладываю светло-серый слой, а когда он высыхает, я накладываю темно-серый слой, и так далее, пока не дойду до совсем черного. А потом все это сохнет. Долго. В конце концов я получаю совершенно черную поверхность. И моя задача найти на ней свет.
Майя вежливо слушала.
– И вот тогда-то я и начинаю работать, – продолжала Эва, все более и более воодушевляясь. Не часто кто-то соглашался слушать ее; это было просто восхитительно – рассказывать о том, как ты работаешь, и она решила использовать шанс на все сто. – Я как бы выскребаю картину на холсте. Я работаю старым скребком и еще стальной щеткой. Иногда – наждачной бумагой или ножом. Если я скребу слабо, появляются оттенки серого, если с силой, то добираюсь до самого нижнего слоя, до белого, тогда в картине много света.
– Но что же на них изображено?
– Не знаю. Тот, кто смотрит на картину, должен сам понять, что он видит. Это происходит как бы само по себе. Там только свет и тень, свет и тень. Мне они нравятся, я считаю, они прекрасны. И точно знаю, что я большой художник, – закончила она упрямо.
– Вижу, что от скромности ты не умрешь.
– Нет. Это всего лишь «необходимая суровость продуктивного эгоиста». Цитата из Шарля Мориса.
– Наверное, я чего-то не понимаю. То, что ты рассказала, конечно, здорово, но это не сильно помогает, когда их никто не покупает.
– Я не могу писать картины, которые люди хотели бы купить, – сказала Эва подавленно. – Я должна писать картины, которые я сама бы хотела иметь. Иначе это не искусство. Это заказы. Просто картинки, которые народ хотел бы видеть у себя в гостиной над диваном.
– У меня в квартире есть кое-какие картины, – произнесла Майя с улыбкой, – интересно, что ты о них скажешь.
– Ну… Насколько я тебя знаю, они красивые, красочные, с птичками, бабочками и все в таком роде.
– Твоя правда. И что, я должна их стыдиться, по-твоему?
– Не исключено, особенно, если много за них отдала.
– Так оно и было.
Эва тихонько засмеялась.
– Всегда думала, что художники рисуют кистью, – сказала вдруг Майя. – А ты никогда не используешь кисти?
Никогда. При моей технике все начинает проявляться, когда я работаю скребком. Весь свет и вся тьма. Мне надо только найти их, вывести на свет Божий. Это страшно интересно – я никогда не знаю, что найду. Я пробовала писать кистью, но у меня ничего не вышло, кисть была как искусственное продолжение руки, я словно бы не могла приблизиться к холсту. У всех художников своя техника, я придумала свою. И мои картины не похожи ни на чьи. И я должна продолжать работать так же. Рано или поздно мне повезет. Я непременно встречу галерейщика, который будет думать так же, как и я, и даст мне шанс. И сделает так, чтобы я могла организовать персональную выставку. Мне нужно-то всего пару положительных отзывов в газетах, может быть, интервью, и тогда все будет в порядке. Дальше все пойдет само собой. Я в этом просто уверена, и я не собираюсь сдаваться. Не дождутся!
Она говорила и чувствовала себя еще более упрямой. Ощущать это было приятно.
– А ты не можешь пойти работать? Я хочу сказать, найти себе какую-нибудь нормальную работу? Чтобы иметь постоянный заработок. Ты могла бы писать свои картины по вечерам, например.
– Две работы? И еще Эмма? Майя, я ведь не лошадь.
– Ну и что? Я ведь работаю на двух работах. Надо же что-то в налоговой декларации писать.
– А что ты делаешь?
– Работаю в Кризисном центре.
Эва не могла не рассмеяться, настолько парадоксальной была ситуация.
– Не вижу в этом ничего смешного. Одно не мешает другому. Я работник хороший, – заявила Майя решительно.
– Не сомневаюсь. Но наверняка не сомневаюсь, что твои коллеги понятия не имеют, чем ты занимаешься помимо работы в Центре.
– Конечно же, нет. Но на самом деле я гораздо больше подхожу для этого Кризисного центра, чем остальные женщины, которые там работают. Потому что лучше знаю мужчин и то, что заставляет их поступать так, а не иначе.
Подруги продолжали пить кофе, не обращая внимания на то, что происходило вокруг; кто-то приходил, кто-то уходил, официанты убирали со столиков, потом на них ставили новые чашки и тарелки; движение на улице было оживленным. Стоило им встретиться, как они тут же забывали обо всем – так было всегда.
– Помнишь, как мы высыпали картофельную муку на памятник китобоям, когда хотели сделать медуз? – смеясь, спросила Эва.
– А ты помнишь, как мы брызгали спреем в ульи Странде? – спросила Майя. – И тебя искусали пчелы?
– Еще бы, – улыбнулась Эва. – И ты везла меня домой в тачке и ругалась, а я ревела, как корова. Да уж, это была настоящая жизнь. Помню, температура у меня была сорок один градус. Папа тогда решил, что нам не стоит больше дружить. Я, кстати, до сих пор не понимаю, как тебе удалось дотащить меня до дома. Я даже с мальчишками не могла сама знакомиться.
– Да, ты с благодарностью принимала тех, кого удавалось найти мне. Хотя, по правде говоря, никто из них гроша ломаного не стоил.
– Естественно. Ты выбирала себе самого симпатичного, а мне доставался его приятель. Если бы не ты, я наверняка до сих пор оставалась бы девственницей.
Майя, прищурившись, взглянула на подругу.
– На самом деле ты довольно интересная, Эва. Может, тебе следовало бы стать натурщицей у какого-нибудь художника, а не писать самой?
– Ха! Ты просто не знаешь, какие гроши они зарабатывают!
– Во всяком случае, это был бы постоянный источник дохода. Я к тому, что у тебя не было бы проблем с клиентами, если бы ты дала себя соблазнить и стала работать со мной на пару. Я таких длинных ног вообще никогда не видела. Интересно, тебе всегда удается покупать брюки нужной длины?
– Я только юбки ношу.
Внезапно Эву охватил истерический смех.
– Ты что?
– А помнишь фру Сколленборг?
– Давай не будем!
Они помолчали.
– А почему ты решила открыть гостиницу именно в Нормандии?
– Ну, о том, чтобы затевать что-то в этом мещанском царстве, и речи быть не может.
– Значит, мы опять потеряем друг друга. А я только-только тебя нашла.
– Знаешь, поехали со мной, а? Франция – это самое подходящее место для такой художницы, как ты, разве нет?
– Ты же знаешь, что я не могу.
– Да нет, не знаю.
– У меня Эмма. Ей только шесть лет, скоро семь. Ходит в детский сад.
– Ты что, думаешь, ребенок не может вырасти во Франции?
– Может, конечно, но у нее ведь еще отец…
– Но разве она не с тобой живет?
– Со мной, – ответила Эва со вздохом.
– Вечно ты все усложняешь, – сказала Майя. – И всегда этим отличалась. Ясное дело: ты вполне можешь поехать со мной во Францию, если захочешь. Я даже придумала для тебя работу в гостинице. Работать по пять минут, но каждую ночь: прогуливаться по коридору в белой ночной рубашке с подсвечником на пять свечей. Мне хочется завести собственное привидение. А в остальное время можешь писать свои картины.
Эва допила кофе. Она ненадолго забыла о своих проблемах, а сейчас снова вспомнила и загрустила.
– А где ты будешь ужинать сегодня?
– Я никогда не ужинаю. Ем сыр и хлеб; вообще мало думаю о еде.
– Кошмар. Понятно теперь, почему ты такая тощая. Как ты можешь нарисовать что-нибудь путное, если не питаешься нормально? Тебе надо есть мясо! Сегодня мы ужинаем вдвоем. Пойдем в «Кухню Ханны».
– Но это же самый дорогой ресторан в городе!
– Неужели? Меня это не волнует, я знаю только, что у них самая вкусная в городе еда.
– К тому же я съела пирожные и наелась.
– Ничего, до ужина успеешь проголодаться.
Эва не стала протестовать и предпочла подчиниться. Все было так, как раньше. Майя была полна идей. Майя принимала решения и шла впереди, а Эва ковыляла за ней.
– Роберт, как обычно, – сказала Майя. – Два раза.
Он кивнул и исчез.
Эва опустилась на стул и с любопытством огляделась вокруг. В ресторане царила особая тишина, присущая очень дорогим заведениям. Раньше она никогда такого не видела. Майя сидела спокойно – чувствовалось, что она давно перестала обращать внимание на подобные вещи.
– Слушай, а расскажи мне, как это, – с любопытством попросила Эва, – работать так, как ты.
Майя склонила голову набок.
– Ага, значит, тебе любопытно. А то я не знала! I Все люди одинаковые.
Эва сделала обиженное лицо.
– Ничего особенного, – ответила Майя. – Обычная рутинная работа. – Она уставилась на скатерть и продолжала взволнованно: – Я не устаю удивляться мужикам. Как трудно бывает их удовлетворить и как быстро они кончают. Наверное, им кажется, что это самый лучший секс, – заметила она задумчиво, – яростный, грубый, без всяких там прелюдий и прочих церемоний. И никаких возражений. Всего десять минут, и все. Даже подумать не успевают. Да и я тоже делаю все, чтобы не думать. Только мило улыбаюсь, когда они платят. Но на самом деле…
– Что?
– Пора завязывать. Я уже давно этим занимаюсь.
Она подлила в бокалы вина.
– А сколько они тебе платят?
– Штуку. Ну, плюс-минус. Сначала деньги, потом товар. Лежу тихо с закрытыми глазами, с улыбкой на устах, ни единого звука. И никаких там поцелуев и объятий. Я ненавижу сюсюкать с ними, как с младенцами. Одежду снял, презерватив надел. Все равно что трясти однорукого бандита – главное вытрясти деньги.
– Тысячу крон? А сколько человек в день обычно приходит?
– Человека четыре-пять, иногда больше. Пять раз в неделю. Четыре недели в месяц. Так что можешь умножать.
– Они приходят к тебе домой, на квартиру?
– Да.
Официант поставил на стол креветочный коктейль и белое вино.
– А где ты живешь?
– На улице Торденшоллсгате, в многоквартирном доме.
– А соседи? Они не подозревают, чем ты занимаешься?
– Они не подозревают, они знают. А кое-кто из них – мои постоянные клиенты.
Эва угрюмо вздохнула. Она с наслаждением жевала креветку, огромную, как раковая шейка.
– Кстати, у меня есть еще одна спальня, – неожиданно добавила Майя.
Эва фыркнула.
– Так и вижу себя: перепуганная, как двенадцатилетняя девственница.
– Только первую неделю, а потом это становится работой. Ты могла бы работать несколько часов, пока Эмма в детском саду. Подумай, сколько вкусной еды ты могла бы ей купить!
– Она и так поперек себя шире.
– Ну, тогда фрукты, курицу и салат, – предложила Майя.
. – Это невероятно, но мне даже захотелось попробовать, – призналась Эва. – Только я слишком труслива. Я для этого не гожусь.
На какое-то мгновение она пожалела о своих словах.
– Посмотрим.
Официант убрал тарелки и тут же появился с новыми: филе, маленькие морковки, брокколи и печеная картошка. И налил в бокалы красного вина.
– Но ты ведь не работаешь сегодня вечером?
– У меня сегодня выходной, а завтра работы немного. Твое здоровье!
Эва наслаждалась: нежное мясо так и таяло во рту, красное вино комнатной температуры выгодно отличалось от отцовской «Канепы». Бутылка быстро опустела, и Майя заказала еще одну.
– Знаешь, я никак не могу прийти в себя, – удивленно произнесла Эва. – Не могу представить, что ты действительно продаешь свое тело.
Это лучше, чем продавать свою душу, – последовал неожиданный ответ. – Разве художники занимаются не этим? Если уж и есть у человека что-то свое, что он прячет от других, то это наверняка душа. Тело всего лишь оболочка, и я не вижу в нем ничего священного. Так почему бы не поделиться им, не быть щедрой, если кому-то оно может доставить удовольствие? Но душа – выставлять свои собственные мечты и тоску, свой собственный страх и отчаяние на всеобщее обозрение где-нибудь в галерее, а потом еще и получать за это деньги – вот это я называю настоящей проституцией.
Эва застыла. Изо рта у нее торчала морковка.
– Ну, это не совсем так.
– Неужели? Разве не об этом говорят все художники? Разве они не говорят, что надо отважиться раздеться до конца?
– Где ты всего этого набралась?
– Я шлюха, а не дура. Многие думают, что это одно и то же, – распространенное заблуждение. Она вытерла уголки рта салфеткой.
– Еще одно заблуждение, что шлюхи – несчастные женщины, которые потеряли всякое уважение к самим себе, мерзнут на улицах, одетые в тонкие чулки, не получают никаких денег, их постоянно бьет жестокий сутенер, и большую часть суток они пребывают в состоянии опьянения. Это, – она прожевала и проглотила очередной кусочек филе, – только одна, незначительная сторона профессии. Те шлюхи, с которыми общаюсь я, – это много работающие и вполне интеллигентные женщины; они знают, чего хотят. Мне и вправду нравятся шлюхи, – сказала она совершенно искренне. – Это, наверное, единственные настоящие женщины.
Бокалы опять опустели, и Майя подала знак официанту. Эва опьянела.
– Никогда ни о чем не жалею.
– Да. И правда, я помню. А я вечно жалею обо всем.
– Эва Мария, с этим давно пора завязывать. Вредно для здоровья.
– Но я не жалею о том, что у меня есть Эмма.
– Ну, это понятно, кто же жалеет, что у него есть дети. А почему ты развелась?
– Он нашел себе другую женщину и переехал к ней.
Майя покачала головой.
– И насколько я тебя знаю, ты помогала ему укладывать вещи, когда он уходил?
– Ну, почти. Он такой непрактичный. Кроме того, это лучше, чем сидеть сложа руки и смотреть, как из дома выносят мебель.
– А я бы на твоем месте ушла к подруге и распила с ней бутылочку.
– У меня нет подруг.
Они доедали пирожные молча. Только иногда то одна, то другая качала головой, как бы не в силах поверить, что судьба снова свела их вместе. Им надо было так много друг другу рассказать, но они не знали, с чего начать. Эва снова вспомнила, как она сидела на каменных ступеньках и смотрела на зеленый грузовик.
– Ты не ответила ни на одно мое письмо, – неожиданно сказала Майя слегка обиженно.
– Да. Папа все время говорил мне, что я должна написать, но я не хотела. Я была так сердита из-за того, что мы переехали, мне было так горько. Наверное, я хотела ему отомстить.
– Но я-то была ни при чем.
– Да уж, такая я балда. По-прежнему куришь? Она полезла в сумку за сигаретами.
– Как паровоз. Но не это дерьмо.
Майя нашла в кармане куртки пачку «Ред микс» и начала сворачивать самокрутку.
– А чем ты занимаешься?
Эва покраснела. Вопрос был вполне невинный, но она ненавидела его. Ей вдруг захотелось солгать, но обмануть Майю было непросто. Эве это никогда не удавалось.
– Я сама себя часто об этом спрашиваю. По правде говоря, ничем особенным. Пишу картины.
Брови Майи удивленно поползли вверх.
– То есть ты художница?
– Ну, наверное, хотя мало кто так считает. Я хочу сказать, что мне нечасто удается продать мои картины, но я считаю, что это преходящее явление. Я бы не продолжала этим заниматься, если бы не была в этом уверена.
– То есть ты вообще нигде не работаешь?
– Не работаю? – Эва даже рот разинула от удивления. – А ты что, думаешь, картины сами собой появляются? Разумеется, я работаю! И не по восемь часов, скажу я тебе. От такой работы никогда нельзя освободиться, ложишься спать и продолжаешь думать о работе. Покоя – никакого. Все время хочется что-то переделать, изменить.
Майя кривовато улыбнулась.
– Прости, я неудачно выразилась. Я имела в виду другое, думала, может, ты еще где-то работаешь, я имею в виду, получаешь зарплату.
– Тогда у меня не будет времени писать картины, – сказала Эва угрюмо.
– Понятно. Наверное, много времени надо, чтобы написать картину.
– Примерно полгода.
– Что? А ты что – пишешь такие большие картины?
Эва вздохнула и щелкнула зажигалкой. У Майи был кроваво-красный маникюр, руки ухоженные; а на ее собственные руки смотреть не хотелось.
– Никто не понимает, как это трудно, – сказала она с отчаянием в голосе. – Всем кажется, что это просто блажь.
– Я в живописи совсем не разбираюсь, – призналась Майя. – Меня просто немного удивляет, что кто-то сам выбирает себе такую жизнь, если все это так непросто.
– Я ее не выбирала.
– А кто выбирал?
– То есть, я хотела сказать… Человек становится художником, просто-напросто потому что вынужден это сделать. Потому что никакого выбора нет.
– Это мне тоже непонятно. Выбор есть всегда.
Эва решила не входить в объяснения. Она съела оба пирожных, чтобы доставить удовольствие Майе, и чувствовала, что ее немного подташнивает.
– Лучше расскажи мне, чем ты сама занимаешься. Ты явно зарабатываешь больше, чем я.
Майя закурила свою самокрутку.
– Наверняка. Я тоже работаю на себя. Так называемый «свободный предприниматель». У меня небольшая фирма, только один служащий. Работаю очень много, хочу накопить денег. Но к новому году собираюсь с этим кончать. Переберусь на север Франции, открою небольшую гостиницу. Может быть, где-нибудь в Нормандии. Давняя мечта.
– Господи, правда?! – Эва курила, ожидая продолжения.
– Работа тяжелая, требует самодисциплины, но дело того стоит. Я ее рассматриваю просто как путь к достижению цели и не отступлюсь, пока не получу то, что хочу.
– Да уж, это я прекрасно понимаю!
– Ох, если бы ты была сделана из другого теста, Эва, я бы предложила тебе со мной сотрудничать. – Она легла грудью на стол. – Без всяких капиталовложений с твоей стороны. С полным обучением. Ты бы за рекордно короткое время могла Целое состояние заработать. Вот чем тебе следовало бы заняться. И откладывала бы деньги на собственную маленькую галерею. Ты вполне могла бы на нее накопить – ну, сейчас прикину – за пару лет. Если хочешь знать, все остальные пути к цели – мура. Надо всегда искать самый короткий.
– Но чем же ты занимаешься, в конце-то концов?
Она удивленно смотрела на подругу. Майя скомкала салфетку, пока произносила свою тираду, и теперь смотрела прямо Эве в глаза.
– Давай назовем это «работа с клиентами». Мне звонят, записываются, а я их принимаю. Знаешь, потребности у людей бывают самые разные, а эта ниша на рынке всегда существует. Я бы сказала потребность в любви глубока, как Марианская впадина. Проще говоря, я – «жрица любви», так это целомудренно называют. Или, как говорили в старые добрые времена, – шлюха.
Эва покраснела.
Должно быть, она ослышалась. Или же Майя просто хочет ее подразнить, она всегда любила ее дразнить.
– Что ты сказала?
Майя улыбнулась уголками губ и стряхнула пепел.
Эва ничего не могла с собой поделать. Она все смотрела и смотрела, но уже совершенно по-другому, на золотые украшения, на дорогую одежду, на часы, на кошелек, лежащий рядом с кофейной чашкой, который, казалось, вот-вот лопнет от купюр, а потом перевела взгляд на лицо подруги, как будто увидела его впервые.
– Тебя всегда было легко шокировать, – сухо произнесла Майя.
– Да уж, честно говоря… Прости меня, но к такой информации я была не готова.
Она действительно чувствовала себя крайне неловко.
– Но ты же не ловишь клиентов на улице, то есть, я хочу сказать, ты выглядишь не так…
– Нет, Эва Мария, не ловлю. И не колюсь. Я много работаю, как все люди. Правда, не плачу налоги.
– А тебя… А многие об этом знают?
– Только мои клиенты, а их немало. Но большинство из них – постоянные. И это на самом деле неплохо, земля, как известно, слухами полнится, предприятие процветает. Не могу сказать, что я лопаюсь от гордости, но и стыдиться мне нечего.
Она ненадолго замолчала.
– Ну что, Эва, – сказала она и затянулась, – ты считаешь, мне должно быть стыдно?
Эва отрицательно помотала головой. Но у нее все внутри просто переворачивалось, когда она думала о Майе и ее так называемой работе, представляла себе, чем она занимается, и воображала себя на ее месте.
– Нет, господи, откуда я знаю! Просто это так неожиданно. Я не могу понять, что тебя заставило…
– Ничто не заставляло. Я сама это выбрала.
– Но как ты могла выбрать такое?
– Это было самое простое. Куча денег за кратчайший срок. И никаких налогов.
– Да, но… Подумай о своем здоровье! Я хочу сказать, ты же сама себя не уважаешь. Отдаешься кому угодно!
– Я никому не отдаюсь, я продаюсь. Кроме того, всем приходится проводить границу между работой и личной жизнью, а у меня с этим никаких проблем!
Она улыбнулась, и Эва увидела, что ямочки на ее щеках с годами стал глубже.
– Да, но что скажет, например, муж, если ты выйдешь замуж, а он узнает?
– Ему либо придется это принять, либо пусть катится ко всем чертям, – коротко ответила Майя.
– Но разве тебе не тяжело с этим жить, год за годом? Ведь тебе же приходится это скрывать?
– А что, у тебя в жизни никаких тайн нет? У всех есть тайны. А ты, кстати, в своем репертуаре, – добавила она. – Обожаешь все усложнять, задаешь слишком много вопросов. Я хочу, чтобы у меня был маленький пансион, хорошо бы на побережье, еще лучше – в Нормандии. Мне хочется, чтобы это был старый дом, который я приведу в порядок сама. Мне нужна пара миллионов, к новому году они у меня будут, и тогда я уеду отсюда.
– Пара миллионов? Эва не могла найти слов.
– И потом, я очень многому научилась.
– Чему такое может научить?
– Да так, всему понемножку. Гораздо большему, чем можешь научиться ты, когда рисуешь. Мне кажется, это своего рода эгоизм – быть художником. Ты тратишь время только на постижение самой себя. Вместо того чтобы изучать других людей вокруг себя.
– Ты сейчас говоришь прямо как мой папа.
– А как он?
– Да не очень. Он теперь вдовец.
– Да? Я не знала. А что случилось с твоей мамой?
– Давай я тебе как-нибудь в другой раз про это расскажу.
Они помолчали; каждая думала о своем.
– Ну, в профессиональном плане мы с тобой обе – аутсайдеры, – сказала вдруг Майя. – Но я хотя бы деньги зарабатываю. Не будем лицемерить, все мы в конечном счете работаем для денег, правда? Если бы у меня не было денег, чтобы купить себе кусочек торта в кафе, я бы не пережила. Я хочу спросить, а как у тебя с самоуважением?
Эва улыбнулась: подруга отплатила ей той же монетой.
– Плохо, – призналась она. Она больше не могла притворяться. – В кошельке у меня осталось сто сорок крон, а в ящике дома лежат неоплаченные счета на десять тысяч крон. Сегодня мне отключили телефон, и я не заплатила за страховку дома. Но я жду, деньги должны вот-вот прислать. Я получаю стипендию, – сказала она гордо, – от Национального совета по делам художников.
– То есть ты живешь на пособие?
– Нет. Господи, конечно же, нет! – Эва почувствовала, что закипает. – Я получаю эти деньги, потому что моя работа заслуживает внимания; я подаю надежды; благодаря этим деньгам я могу работать дальше и развиваться, чтобы в конце концов встать на ноги как художник!
Она выпалила это, и ей стало легче.
– Прости, – сказала Майя примирительно. – Я не очень разбираюсь в этих делах. То есть, получать стипендию – это хорошо?
– Ну, конечно! Все об этом мечтают!
– Да, а вот мне государство не помогает.
– А ты бы попробовала, попросила, – хмыкнула Эва.
– Пойду еще кофе возьму.
Эва выудила из пачки еще одну сигарету и проводила взглядом пухленькую фигурку. У нее никак не укладывалось в голове, что Майя стала проституткой. Та Майя, которую, как казалось, она так хорошо знала. Но заработать пару миллионов – не кот начихал – неужели это действительно правда? Неужели это так легко? Она задумалась: на что бы она потратила пару миллионов, если бы они у нее были? Она могла бы расплатиться с долгами. Купить небольшую галерею. Нет, это просто невозможно – два миллиона! Наверняка подруга немного привирает. Хотя раньше она не врала. Они никогда раньше не врали друг другу.
– Вот, пожалуйста! Надеюсь, ты не подавишься этим кофе, узнав, откуда у меня деньги.
Эва рассмеялась.
– Нет, вряд ли. Кофе так же хорош, как раньше.
– А то я не знаю! То, что нам нужно, то, что мы хотим купить, – именно это и заставляет нас двигаться вперед. И добившись своей цели, мы на какой-то момент останавливаемся, а потом ставим перед собой новые цели. Во всяком случае, я. Благодаря этому я чувствую, что живу: что-то происходит, я двигаюсь вперед. А ты? Давно ли ты стоишь на одном месте? В художественном плане и в плане денег?
– Ну, довольно давно. Лет десять, не меньше.
– И моложе ты тоже не становишься. По-моему, картина довольно грустная. А что ты пишешь? Пейзажи?
Эва глотнула кофе и приготовилась защищаться:
– Это абстрактная живопись. К тому же мои картины черно-белые.
Майя терпеливо кивала.
– Понимаешь, у меня своя, особая техника, которую я развиваю многие годы, – объясняла Эва. – Я натягиваю холст нужного размера, загрунтовываю его белым, потом накладываю светло-серый слой, а когда он высыхает, я накладываю темно-серый слой, и так далее, пока не дойду до совсем черного. А потом все это сохнет. Долго. В конце концов я получаю совершенно черную поверхность. И моя задача найти на ней свет.
Майя вежливо слушала.
– И вот тогда-то я и начинаю работать, – продолжала Эва, все более и более воодушевляясь. Не часто кто-то соглашался слушать ее; это было просто восхитительно – рассказывать о том, как ты работаешь, и она решила использовать шанс на все сто. – Я как бы выскребаю картину на холсте. Я работаю старым скребком и еще стальной щеткой. Иногда – наждачной бумагой или ножом. Если я скребу слабо, появляются оттенки серого, если с силой, то добираюсь до самого нижнего слоя, до белого, тогда в картине много света.
– Но что же на них изображено?
– Не знаю. Тот, кто смотрит на картину, должен сам понять, что он видит. Это происходит как бы само по себе. Там только свет и тень, свет и тень. Мне они нравятся, я считаю, они прекрасны. И точно знаю, что я большой художник, – закончила она упрямо.
– Вижу, что от скромности ты не умрешь.
– Нет. Это всего лишь «необходимая суровость продуктивного эгоиста». Цитата из Шарля Мориса.
– Наверное, я чего-то не понимаю. То, что ты рассказала, конечно, здорово, но это не сильно помогает, когда их никто не покупает.
– Я не могу писать картины, которые люди хотели бы купить, – сказала Эва подавленно. – Я должна писать картины, которые я сама бы хотела иметь. Иначе это не искусство. Это заказы. Просто картинки, которые народ хотел бы видеть у себя в гостиной над диваном.
– У меня в квартире есть кое-какие картины, – произнесла Майя с улыбкой, – интересно, что ты о них скажешь.
– Ну… Насколько я тебя знаю, они красивые, красочные, с птичками, бабочками и все в таком роде.
– Твоя правда. И что, я должна их стыдиться, по-твоему?
– Не исключено, особенно, если много за них отдала.
– Так оно и было.
Эва тихонько засмеялась.
– Всегда думала, что художники рисуют кистью, – сказала вдруг Майя. – А ты никогда не используешь кисти?
Никогда. При моей технике все начинает проявляться, когда я работаю скребком. Весь свет и вся тьма. Мне надо только найти их, вывести на свет Божий. Это страшно интересно – я никогда не знаю, что найду. Я пробовала писать кистью, но у меня ничего не вышло, кисть была как искусственное продолжение руки, я словно бы не могла приблизиться к холсту. У всех художников своя техника, я придумала свою. И мои картины не похожи ни на чьи. И я должна продолжать работать так же. Рано или поздно мне повезет. Я непременно встречу галерейщика, который будет думать так же, как и я, и даст мне шанс. И сделает так, чтобы я могла организовать персональную выставку. Мне нужно-то всего пару положительных отзывов в газетах, может быть, интервью, и тогда все будет в порядке. Дальше все пойдет само собой. Я в этом просто уверена, и я не собираюсь сдаваться. Не дождутся!
Она говорила и чувствовала себя еще более упрямой. Ощущать это было приятно.
– А ты не можешь пойти работать? Я хочу сказать, найти себе какую-нибудь нормальную работу? Чтобы иметь постоянный заработок. Ты могла бы писать свои картины по вечерам, например.
– Две работы? И еще Эмма? Майя, я ведь не лошадь.
– Ну и что? Я ведь работаю на двух работах. Надо же что-то в налоговой декларации писать.
– А что ты делаешь?
– Работаю в Кризисном центре.
Эва не могла не рассмеяться, настолько парадоксальной была ситуация.
– Не вижу в этом ничего смешного. Одно не мешает другому. Я работник хороший, – заявила Майя решительно.
– Не сомневаюсь. Но наверняка не сомневаюсь, что твои коллеги понятия не имеют, чем ты занимаешься помимо работы в Центре.
– Конечно же, нет. Но на самом деле я гораздо больше подхожу для этого Кризисного центра, чем остальные женщины, которые там работают. Потому что лучше знаю мужчин и то, что заставляет их поступать так, а не иначе.
Подруги продолжали пить кофе, не обращая внимания на то, что происходило вокруг; кто-то приходил, кто-то уходил, официанты убирали со столиков, потом на них ставили новые чашки и тарелки; движение на улице было оживленным. Стоило им встретиться, как они тут же забывали обо всем – так было всегда.
– Помнишь, как мы высыпали картофельную муку на памятник китобоям, когда хотели сделать медуз? – смеясь, спросила Эва.
– А ты помнишь, как мы брызгали спреем в ульи Странде? – спросила Майя. – И тебя искусали пчелы?
– Еще бы, – улыбнулась Эва. – И ты везла меня домой в тачке и ругалась, а я ревела, как корова. Да уж, это была настоящая жизнь. Помню, температура у меня была сорок один градус. Папа тогда решил, что нам не стоит больше дружить. Я, кстати, до сих пор не понимаю, как тебе удалось дотащить меня до дома. Я даже с мальчишками не могла сама знакомиться.
– Да, ты с благодарностью принимала тех, кого удавалось найти мне. Хотя, по правде говоря, никто из них гроша ломаного не стоил.
– Естественно. Ты выбирала себе самого симпатичного, а мне доставался его приятель. Если бы не ты, я наверняка до сих пор оставалась бы девственницей.
Майя, прищурившись, взглянула на подругу.
– На самом деле ты довольно интересная, Эва. Может, тебе следовало бы стать натурщицей у какого-нибудь художника, а не писать самой?
– Ха! Ты просто не знаешь, какие гроши они зарабатывают!
– Во всяком случае, это был бы постоянный источник дохода. Я к тому, что у тебя не было бы проблем с клиентами, если бы ты дала себя соблазнить и стала работать со мной на пару. Я таких длинных ног вообще никогда не видела. Интересно, тебе всегда удается покупать брюки нужной длины?
– Я только юбки ношу.
Внезапно Эву охватил истерический смех.
– Ты что?
– А помнишь фру Сколленборг?
– Давай не будем!
Они помолчали.
– А почему ты решила открыть гостиницу именно в Нормандии?
– Ну, о том, чтобы затевать что-то в этом мещанском царстве, и речи быть не может.
– Значит, мы опять потеряем друг друга. А я только-только тебя нашла.
– Знаешь, поехали со мной, а? Франция – это самое подходящее место для такой художницы, как ты, разве нет?
– Ты же знаешь, что я не могу.
– Да нет, не знаю.
– У меня Эмма. Ей только шесть лет, скоро семь. Ходит в детский сад.
– Ты что, думаешь, ребенок не может вырасти во Франции?
– Может, конечно, но у нее ведь еще отец…
– Но разве она не с тобой живет?
– Со мной, – ответила Эва со вздохом.
– Вечно ты все усложняешь, – сказала Майя. – И всегда этим отличалась. Ясное дело: ты вполне можешь поехать со мной во Францию, если захочешь. Я даже придумала для тебя работу в гостинице. Работать по пять минут, но каждую ночь: прогуливаться по коридору в белой ночной рубашке с подсвечником на пять свечей. Мне хочется завести собственное привидение. А в остальное время можешь писать свои картины.
Эва допила кофе. Она ненадолго забыла о своих проблемах, а сейчас снова вспомнила и загрустила.
– А где ты будешь ужинать сегодня?
– Я никогда не ужинаю. Ем сыр и хлеб; вообще мало думаю о еде.
– Кошмар. Понятно теперь, почему ты такая тощая. Как ты можешь нарисовать что-нибудь путное, если не питаешься нормально? Тебе надо есть мясо! Сегодня мы ужинаем вдвоем. Пойдем в «Кухню Ханны».
– Но это же самый дорогой ресторан в городе!
– Неужели? Меня это не волнует, я знаю только, что у них самая вкусная в городе еда.
– К тому же я съела пирожные и наелась.
– Ничего, до ужина успеешь проголодаться.
Эва не стала протестовать и предпочла подчиниться. Все было так, как раньше. Майя была полна идей. Майя принимала решения и шла впереди, а Эва ковыляла за ней.
***
Они под руку вышли из «Глассмагасинет», прошли по брусчатке рыночной площади, ощущая тепло Друг друга. Все было, как раньше. Эва много раз проходила мимо «Ханны», но даже не думала о том, чтобы зайти туда. Сейчас же двери распахнулись перед ними, Майя впорхнула в ресторан с довольной улыбкой, а Эва попыталась придать своему лицу соответствующее выражение – уверенности в себе. Метрдотель вежливо улыбнулся Майе. Даже если он и знал, благодаря чему Майя оплачивает счета, он хорошо это скрывал, и улыбка его не выражала ровным счетом ничего. Он осторожно дотронулся до руки постоянной посетительницы и проводил подруг к свободному столику. Эве пришлось сдать плащ в гардероб. Под плащом была линялая майка, и она чувствовала себя не слишком уютно.– Роберт, как обычно, – сказала Майя. – Два раза.
Он кивнул и исчез.
Эва опустилась на стул и с любопытством огляделась вокруг. В ресторане царила особая тишина, присущая очень дорогим заведениям. Раньше она никогда такого не видела. Майя сидела спокойно – чувствовалось, что она давно перестала обращать внимание на подобные вещи.
– Слушай, а расскажи мне, как это, – с любопытством попросила Эва, – работать так, как ты.
Майя склонила голову набок.
– Ага, значит, тебе любопытно. А то я не знала! I Все люди одинаковые.
Эва сделала обиженное лицо.
– Ничего особенного, – ответила Майя. – Обычная рутинная работа. – Она уставилась на скатерть и продолжала взволнованно: – Я не устаю удивляться мужикам. Как трудно бывает их удовлетворить и как быстро они кончают. Наверное, им кажется, что это самый лучший секс, – заметила она задумчиво, – яростный, грубый, без всяких там прелюдий и прочих церемоний. И никаких возражений. Всего десять минут, и все. Даже подумать не успевают. Да и я тоже делаю все, чтобы не думать. Только мило улыбаюсь, когда они платят. Но на самом деле…
– Что?
– Пора завязывать. Я уже давно этим занимаюсь.
Она подлила в бокалы вина.
– А сколько они тебе платят?
– Штуку. Ну, плюс-минус. Сначала деньги, потом товар. Лежу тихо с закрытыми глазами, с улыбкой на устах, ни единого звука. И никаких там поцелуев и объятий. Я ненавижу сюсюкать с ними, как с младенцами. Одежду снял, презерватив надел. Все равно что трясти однорукого бандита – главное вытрясти деньги.
– Тысячу крон? А сколько человек в день обычно приходит?
– Человека четыре-пять, иногда больше. Пять раз в неделю. Четыре недели в месяц. Так что можешь умножать.
– Они приходят к тебе домой, на квартиру?
– Да.
Официант поставил на стол креветочный коктейль и белое вино.
– А где ты живешь?
– На улице Торденшоллсгате, в многоквартирном доме.
– А соседи? Они не подозревают, чем ты занимаешься?
– Они не подозревают, они знают. А кое-кто из них – мои постоянные клиенты.
Эва угрюмо вздохнула. Она с наслаждением жевала креветку, огромную, как раковая шейка.
– Кстати, у меня есть еще одна спальня, – неожиданно добавила Майя.
Эва фыркнула.
– Так и вижу себя: перепуганная, как двенадцатилетняя девственница.
– Только первую неделю, а потом это становится работой. Ты могла бы работать несколько часов, пока Эмма в детском саду. Подумай, сколько вкусной еды ты могла бы ей купить!
– Она и так поперек себя шире.
– Ну, тогда фрукты, курицу и салат, – предложила Майя.
. – Это невероятно, но мне даже захотелось попробовать, – призналась Эва. – Только я слишком труслива. Я для этого не гожусь.
На какое-то мгновение она пожалела о своих словах.
– Посмотрим.
Официант убрал тарелки и тут же появился с новыми: филе, маленькие морковки, брокколи и печеная картошка. И налил в бокалы красного вина.
– Но ты ведь не работаешь сегодня вечером?
– У меня сегодня выходной, а завтра работы немного. Твое здоровье!
Эва наслаждалась: нежное мясо так и таяло во рту, красное вино комнатной температуры выгодно отличалось от отцовской «Канепы». Бутылка быстро опустела, и Майя заказала еще одну.
– Знаешь, я никак не могу прийти в себя, – удивленно произнесла Эва. – Не могу представить, что ты действительно продаешь свое тело.
Это лучше, чем продавать свою душу, – последовал неожиданный ответ. – Разве художники занимаются не этим? Если уж и есть у человека что-то свое, что он прячет от других, то это наверняка душа. Тело всего лишь оболочка, и я не вижу в нем ничего священного. Так почему бы не поделиться им, не быть щедрой, если кому-то оно может доставить удовольствие? Но душа – выставлять свои собственные мечты и тоску, свой собственный страх и отчаяние на всеобщее обозрение где-нибудь в галерее, а потом еще и получать за это деньги – вот это я называю настоящей проституцией.
Эва застыла. Изо рта у нее торчала морковка.
– Ну, это не совсем так.
– Неужели? Разве не об этом говорят все художники? Разве они не говорят, что надо отважиться раздеться до конца?
– Где ты всего этого набралась?
– Я шлюха, а не дура. Многие думают, что это одно и то же, – распространенное заблуждение. Она вытерла уголки рта салфеткой.
– Еще одно заблуждение, что шлюхи – несчастные женщины, которые потеряли всякое уважение к самим себе, мерзнут на улицах, одетые в тонкие чулки, не получают никаких денег, их постоянно бьет жестокий сутенер, и большую часть суток они пребывают в состоянии опьянения. Это, – она прожевала и проглотила очередной кусочек филе, – только одна, незначительная сторона профессии. Те шлюхи, с которыми общаюсь я, – это много работающие и вполне интеллигентные женщины; они знают, чего хотят. Мне и вправду нравятся шлюхи, – сказала она совершенно искренне. – Это, наверное, единственные настоящие женщины.
Бокалы опять опустели, и Майя подала знак официанту. Эва опьянела.