Фрэнсис Дик. Горячие деньги

   — А помнишь часы с переключателями? — спросил я.
   — Естественно, — ответил Дональд.
   Хелен добавила:
   — Милый Томас сделал когда-то двое таких для наших мальчиков на день рождения. Они потом где-то затерялись. — Хелен сказала «милый Томас» так, будто в самом деле подразумевала именно это, совсем не так, как говорит Беренайс.
   — Где Малкольм? — бесцеремонно спросил Дональд.
   — Не знаю.
   — Неправда! — отрезал Дональд.
   Но я и в самом деле не знал. Как сказала мне вчера вечером по телефону секретарша Осборна, Малкольм вместе с Рэмзи Осборном куда-то уехали и не оставили телефона, по которому их можно будет найти. Она предложила мне перезвонить на следующий день, господин Осборн должен сообщить, где его искать, он всегда так делает.
   Я спросил:
   — Это вы искали по телефону Малкольма в Кембридже, когда он уехал из дому после того случая с машиной?
   Я ожидал отрицательного ответа, но вопрос застал их врасплох, и Хелен аж подпрыгнула на месте.
   — Это ты звонила? — спросил я. Дональд быстро ответил:
   — Нет, конечно же нет. Мы никак не могли знать, что он поедет на аукцион в Ньюмаркет, если тебя интересует именно это.
   — В гостиницу в Кембридже звонили три человека — двое мужчин и одна женщина — и спрашивали, не останавливался ли там господин Малкольм Пемброк. Один из мужчин — Норман Вест, а кто остальные? Я не хочу сказать, что вы были в Ньюмаркете, ответьте только, это вы искали Малкольма в Кембридже?
   Они мрачно смотрели на меня. Хелен сказала:
   — Мы.
   — Зачем? — спросил я.
   Дональд прочистил горло:
   — Мне нужна была его подпись на гарантии.
   — Что за гарантия?
   — Для банка, дающего ссуды на длительный срок. Я думал, он может…
   — Нам срочно нужны были деньги, — вмешалась Хелен, — а управляющий банком сказал Дональду, что нам выплатят ссуду, только если Малкольм даст гарантию. Но мы не застали Малкольма дома, и оба стали думать, где он может быть. А он часто ездил в Кембридж. Мы с Дональдом только поговорили об этом, поделились догадками, предположениями… А потом Дональд ушел в клуб, а я взяла телефонную книгу и нашла номера гостиниц в Кембридже. Не особенно надеясь на что-то, я по звонила, и уже во второй гостинице мне сказали, что… что он там. Всего во второй! Когда Дональд пришел домой, я рассказала ему, и, представь себе, ему в голову пришла та же самая мысль — и с тем же успехом. — Хелен помолчала. — Мы в отчаянном положении, как видишь.
   — Не говори так, — сказал Дональд. — Отчаянно положение — это не совсем то.
   — Для чего вам нужны были деньги? — спросил я.
   Они переглянулись, озабоченно нахмурились. Наконец, как будто придя к какому-то решению, Дональд неохотно сказал:
   — Нам неожиданно потребовалось срочно заплатить по доверенности. Я просил трехмесячную отсрочку выплаты и надеялся ее получить, но они внезапно потребовали выплатить все немедленно, иначе грозились передать дело в суд. — Хоть Дональд и говорил, что положение у них не отчаянное, это самое отчаяние сейчас ясно звучало в его голосе. — Я не мог найти таких денег, прогуливаясь в гольф-клубе. Откуда им тут взяться? Никто из родственников не мог сразу одолжить мне такую сумму. Наш обычный банковский кредит и так переходит всякие разумные границы. Финансовые компании не пошли мне навстречу. Я знал, что Малкольм не даст мне денег просто так, из-за этих своих дурацких взглядов, но я надеялся, что он мог бы по крайней мере дать гарантию… хотя бы ненадолго…
   Может, он и дал бы, чтобы не развалился весь этот карточный домик. Малкольм — не жестокий человек. Он не раз давал Эдвину в долг. Дональд вполне мог рассчитывать на его помощь.
   — Но когда вы выяснили, где Малкольм, вы не связались с ним, разве не так?
   — Нет. Мне не хотелось рассказывать Малкольму о наших неприятностях. Я не хотел выглядеть дураком, и Хелен предложила другой выход.
   Я с любопытством обернулся к ней. Хелен сказала, изо всех сил стараясь казаться беззаботной:
   — Заложить мои безделушки. Отвезти их в Лондон. Все мои чудесные бриллианты, — она высоко подняла голову, стараясь не заплакать.
   — Вы сдали их в ломбард? — спросил я.
   — Мы их обязательно выкупим, — храбро сказала Хелен, убеждая саму себя, что так и будет.
   — Когда вы были в ломбарде?
   — В среду. Дональд сразу отвез деньги в финансовую компанию, и они дали нам отсрочку на три месяца.
   «Среда, — подумал я. — Следующий день после второго покушения на отца…»
   — Когда финансовая компания начала добиваться от вас немедленной уплаты взноса? — спросил я.
   Хелен сказала:
   — В предыдущий четверг. Они дали нам неделю. Они вели себя чудовищно, — сказал Дональд.
   — Вивьен пыталась попросить у Малкольма денег, — возмущенно сказал Дональд. — Он отказался наотрез.
   Я чуть улыбнулся:
   — Да, она назвала его злым, жестоким, бессердечным тираном. А это не лучший способ сделать Малкольма великодушным. Если бы она была с ним повежливее, может, у нее что-то и получилось бы.
   Хелен сказала:
   — Он слушает только тебя. Я не удивлюсь, если ты получишь миллионы, а мы — жалкие гроши. Все страшно возмущаются из-за этого, они не поверили про эти равные части в его новом завещании. Но мне все равно. Вот если бы только ты… я имею в виду…
   — Я постараюсь, — пообещал я. — А про равные доли — это правда.
   Они пропустили это мимо ушей. Каждый верит только тому, во что хочет верить. И они всякий раз укрепляют свою веру, делясь страхами и подозрениями.
   Я оставил Дональда и Хелен среди их старинной мебели, шаткого фасада благополучия, и поехал в Квантум посмотреть, как там идут дела.
   Оказалось, не так уж и быстро. Возле дома не было ни души, кроме одинокого полицейского в форме, который сидел в дежурной машине, припаркованной у входной двери. Дом просматривался насквозь. Брезент, свисавший с крыши, съехал до самой земли. Полицейский вместе со мной обошел дом, позаглядывал в окна. Он был рад хоть какой-то компании на этом однообразном скучном дежурстве.
   Полицейский сообщил по радио, что приехал господин Ян Пемброк. Ему ответили, и он передал мне, что старший инспектор Эйл просит заехать к нему в участок после того, как я осмотрю дом.
   Мы прошли в сад за домом. Эксперт по взрывам и его люди уже уехали, остатки мусора из дома уже вынесли, кузов мусоровоза был переполнен. На месте, куда неделю назад провалилась моя спальня, лежал рулон черной пленки, какую обычно используют для обтягивания стройплощадок. Внутренние двери были забиты фанерными щитами, как и окна, чтобы не залезли воры, полуобвалившийся пролет лестницы огородили лесами. Середины дома не было — между сохранившимися боковыми стенами зияла огромная тридцатифутовая дыра.
   — Ужасная картина, — сказал я. Полицейский кивнул.
   Артур Белбрук чистил свои инструменты, готовясь уходить. Я отдал ему чек с платой за две недели вперед и добавил еще за уход за собаками. Он сердечно поблагодарил. Сказал, надеется, что с бедным господином Пемброком все в порядке. Я ответил, что тоже на это надеюсь.
   — Я потерял свой портрет — акварель, вам он не попадался? — спросил садовник.
   Я сказал, что, к сожалению, портрета не видел.
   Он разочарованно пожал плечами и пошел домой, а я завернул за угол к палисаднику, где Артур недавно копал картошку, и дальше, к самой стене. Хотел убедиться, что сорняки возле моей потайной двери никто не вытоптал.
   Зеленые заросли, густо припорошенные пылью, начали уже засыхать, но по ним наверняка никто не ходил. Они тоже, наверное, погибнут при первых же заморозках.
   Полицейский следил за мной безо всякого интереса. Я остановился и поглядел на дом издали, чтобы он подумал, что я как раз для этого отошел так далеко. Постояв немного, пошел обратно. Издали дом выглядел так же ужасно, если не хуже.
   Старший инспектор Эйл радушно пожал мне руку. В полицейском участке ко мне отнеслись хорошо, но они пока ни на шаг не продвинулись в нашем деле и так и не выяснили, кто мог подложить в Квантум бомбу. Расследование продолжается, и, может быть, я мог бы им чем-нибудь помочь?
   — Мы расспросили вашего бывшего садовника, Фреда Перкинса, — сказал Эйл. — Спрашивали, чем он взрывал пни от старых ив. Не считая кордита. Какие он использовал детонаторы.
   Я заинтересовался.
   — И что? Он вспомнил?
   — Он сказал, что «черный порошок», детонаторы и шнур дал ему знакомый подрывник. «Черный порошок» был в ящике, который мы нашли, а детонаторы и шнур были в отдельном пакете, вместе с инструкциями.
   — С инструкциями?! — недоверчиво воскликнул я.
   Инспектор вздохнул.
   — Да. Фред Перкинс сказал, что подробно записал как и что делать, потому что никогда раньше ничего не взрывал. Сказал также, что для верности положил даже немного больше «черного порошка», чем надо.
   — Это был тот еще взрыв!
   — Да. Мы спросили, куда он дел оставшиеся детонаторы. Он сказал, что господин Пемброк отобрал их у него в тот же день — когда выбежал, ругаясь, из дома. Нам нужно узнать у господина Пемброка, что он с ними сделал, поэтому… э-э-э… где он?
   — Я в самом деле не знаю. Но я, наверное, могу найти его. Правда, это займет дня два-три. — Я на мгновение задумался, потом сказал: — Наверное, он их давным-давно выбросил.
   — Если он понимал, что это такое, он не стал бы их просто так выбрасывать. Господин Смит говорил, что с детонаторами нужно обращаться очень осторожно, не то можно лишиться пальца или глаза. Они взорвутся, если их уронить, ударить обо что-то или нагреть. Лучше всего было бы сдать их в полицию.
   — Может, он так и сделал, — сказал я.
   — Хорошо бы.
   — А эти детонаторы не могли испортиться за двадцать лет? — спросил я.
   — Господин Смит считает, что они до сих пор должны быть вполне пригодны. На то, что они пришли в негодность, рассчитывать не приходится.
   — Как выглядят детонаторы? Он задумался, потом сказал:
   — Господин Смит говорил, что нужно искать алюминиевые цилиндрики толщиной с карандаш или чуть тоньше, длиной около двух дюймов. Такие используют в армии. Господин Смит служил в саперных войсках. Он сказал, внутри цилиндриков содержится гремучая ртуть. Слово «гремучая» означает, что она вспыхивает, как молния.
   — Ему лучше знать.
   — Фред Перкинс не мог отчетливо вспомнить, какие из себя были его детонаторы. Он сказал, что вставил шнур в конец цилиндрика и зажал плоскогубцами. Господин Смит говорит, что все гражданские лица, которые работают со взрывчаткой, должны проходить обучение.
   Я задумался.
   — Господин Смит выяснил, из чего была сделана бомба, которой взорвали Квантум?
   — Да. НАМР, как он и предполагал. Он сказал, что все это было явно самодельным, взрывал какой-то любитель.
   Я сухо сказал:
   — Любители часто обгоняют профессионалов.
 
   На следующий день я поехал в Кемптон-парк, и на Янг Хиггинсе обогнал кучу профессионалов.
   Не знаю, что на меня нашло. Я никогда раньше так не скакал. Лошадь должна быть быстрой сама по себе, от настроя жокея обычно не очень много зависит. Но Янг Хиггинс, казалось, проникся моим состоянием и, несмотря на гораздо более серьезных соперников, чем в Сэндауне, показал совершенно иную скачку.
   На этот раз не было старой тетушки, и подполковник не вылетал из седла. Не болтал без умолку сын графа. Не было журналиста, который скакал легко и непринужденно. Не знаю уж почему, Джордж и Джо выставили Янг Хиггинса в скачке высокого класса — трехмильный стипль-чез, — и я был среди участников единственным любителем.
   Мне и раньше приходилось участвовать в заездах вместе с профессиональными жокеями, и обычно результат оказывался плачевным. Я прошел хорошую школу и немало тренировался, умел управляться с необъезженными и упрямыми лошадьми. Мне нравилась быстрая скачка, требующая напряжения всех сил, стремления к победе. Но для профессионала этого мало.
   Джо и Джордж не очень волновались. Янг Хиггинс был даже в лучшей форме, чем в Сэндауне, и в Кемптоне не было крутых холмов, на которых он обычно уставал.
   Они радовались, как всегда, предстоящей скачке, но не особенно надеялись на успех.
   — Мы не захотели приглашать вместо вас профессионала, — объяснили они. — Это было бы нечестно.
   Я был рад, что они мне так доверяют. Профессионалы более внимательны, у них отлично отработанная тактика скачки, быстрая реакция. Они более решительно настроены на победу, более собраны. Все шутки — до и после скачки, но не во время. Скачки — их работа, не имеющая никакого отношения к удовольствию, и некоторые из них считают любителей легкомысленными и бестолковыми, досадуют на них, говорят, что любители просто ищут острых ощущений и без толку рискуют жизнью.
   Может быть, из самонадеянного желания доказать, что они неправы, может быть, из-за неприятностей, которые выпали на мою долю в эту, беспокойную неделю, а может быть, из-за самого Янг Хиггинса я по-новому прочувствовал, что нужно для победы. Мы с Янг Хиггинсом пришли к финишу на четыре корпуса впереди остальных и были встречены гробовым молчанием зрителей, которые ставили в этой скачке на кого угодно, только не на нас.
   Джо и Джордж были вне себя от восторга и смущения. Янг Хиггинс бодро вскидывал голову под сдержанные рукоплескания зрителей. Репортеры назвали нашу победу счастливой случайностью.
   Я показал высший класс. Я перешагнул на новую ступень. Это была настоящая профессиональная скачка. Но мне уже тридцать три. Я слишком долго выбирал между удовольствием и мастерством. Хотел бы я знать то, что знаю сейчас, в восемнадцать или девятнадцать! Я слишком долго медлил.
   — Не время печалиться, — смеясь, сказала Джо.

ГЛАВА 17

   Через два дня я летел в Нью-Йорк, все еще не зная, где Малкольм.
   Секретарша Осборна рада была бы мне помочь, но сама ничего не знала. Вчера вечером она сказала по телефону, что господа, наверное, вернулись в Кентукки. Они поговаривали о покупке лошадей, которых присмотрели на прошлой неделе. Других лошадей, не тех, которых они купили вчера.
   Хорошо, что об этом не знают Дональд с Хелен, Люси с Эдвином, и Беренайс, и Вивьен, и Джойси. Что об этом не слышали Жервез, Урсула, Алисия, Фердинанд, Дебс и Сирена. Вся семья набросилась бы на Малкольма и разорвала бы его на части.
   Я выбрал Нью-Йорк по двум причинам: потому, что Стэмфорд, как сказала секретарша, был от него всего в полутора часах езды, и потому, что каждый должен хоть раз в жизни побывать в Нью-Йорке. Раньше я ездил только по Европе — в Париж, Рим, Афины и Осло. Пляжи, ипподромы, старинные храмы. Лошади и боги.
   Я остановился в гостинице на Пятьдесят четвертой улице в Манхэттене, которую порекомендовала мне эта милая секретарша. Она пообещала передать господину Пемброку, что я буду там, когда узнает, где сам господин Пемброк. Меня это вполне устраивало.
   Старший инспектор Эйл не знал, что я покинул Англию, и никто из семьи тоже не знал. Я вздохнул с облегчением, вспоминая в самолете о визитах, которые я вчера нанес Вивьен и Алисии. Ни одна из них не желала меня видеть, и обе говорили со мной резко и неприязненно — Алисия утром, а Вивьен вечером.
   У Алисии была роскошная квартира с видом на Темзу неподалеку от Виндзора. Но она, похоже, все равно была постоянно чем-то недовольна. Она неохотно впустила меня в дом, мое восхищение видами из окон не встретило никакого одобрения.
   Она выглядела моложе своих лет и была довольно привлекательной в белом шерстяном платье и серебряном ожерелье. Волосы Алисии были уложены в высокую прическу, она в свои пятьдесят девять лет была стройной и подтянутой, не знаю уж, из-за природной конституции или благодаря диете. Когда я пришел, у Алисии был гость, упитанный мужчина лет сорока, который представился как Пол. Он держался в доме как хозяин. Интересно, давно это продолжается?
   Алисия сказала:
   — Садись, раз уж пришел. Фердинанд звонил, сказал, что ты скоро придешь. Я велела ему передать, что здесь тебе делать нечего.
   — Лучше уж поговорить со всеми без исключения, — ровно ответил я.
   — Тогда поторопись. Мы скоро сядем обедать.
   — Фердинанд рассказал тебе о новом завещании Малкольма?
   — Рассказал, но я не поверила ни единому слову. Ты всегда был мерзким любимчиком Малкольма. Он должен был отправить тебя к Джойси, когда вышвырнул меня из дому. Я говорила ему. Но разве он меня когда-нибудь слушал? Да никогда!
   — Это было двадцать лет назад, — возразил я.
   — И все осталось по-прежнему. Он делает что захочет. Ужасный эгоист!
   Пол молча прислушивался к разговору, без особого интереса, но, похоже, Алисия считалась с его мнением. Она игриво глянула на него и сказала:
   — Пол говорит, Жервез должен заставить Малкольма сделать его своим опекуном.
   Не могу представить чего-нибудь менее вероятного.
   — Вы давно знакомы? — спросил я.
   — Нет, — ответила Алисия и снова бросила на Пола кокетливый взгляд восемнадцатилетней девушки. В ее-то шестьдесят!
   Я спросил, помнит ли она, как взрывали ивовые пни.
   — Конечно. Я ужасно возмущалась, что Малкольм позволил Фреду учинить такое. Этот кошмарный взрыв мог задеть мальчиков.
   А помнит ли она часы с переключателями? Как можно забыть такое, ответила Алисия, они валялись по всему дому! Мало того, Томас потом еще сделал такие часы для Сирены. Они долго пылились в ее комнате. Эти часы — настоящая чума, они так ей надоели!
   — Ты неплохо относилась ко мне в те далекие дни.
   Она уставилась на меня, лицо чуть смягчилось, но ненадолго.
   — Мне приходилось угождать Малкольму.
   — Ты была когда-нибудь счастлива?
   — Конечно! — Ее губы изогнулись в язвительной усмешке. — Когда Малкольм бегал ко мне от Джойси. Пока этот мерзкий сыщик нас не выследил.
   Я спросил, не нанимала ли она Нормана Веста, чтобы отыскать Малкольма в Кембридже.
   Алисия уставилась на меня пустыми круглыми глазами и бесцветным голосом сказала:
   — Нет. Зачем бы мне это понадобилось? Мне наплевать, где носит Малкольма.
   — Почти все вы хотели найти его, чтобы заставить не разбазаривать деньги.
   Алисия сказала:
   — Он сдурел на старости лет. Нужно оформить над ним опекунство, пусть за всем следит Жервез. И проследить, чтобы не вмешивалась эта ужасная Урсула. Она плохая жена для Жервеза, я всегда ему это говорила.
   — Так ты не нанимала Нормана Веста?
   — Конечно, не нанимала! — отрезала она. — Перестань задавать такие дурацкие вопросы! Ты что-то задерживаешься у нас, — она беспокойно завозилась в кресле.
   Собственно, я тоже думал, что уже пора уходить. Наверное, только присутствие Пола удержало Алисию от того, чтобы высказать мне в лицо все свои ядовитые замечания, которые она не устает повторять у меня за спиной. Уж они перемоют мне косточки, когда я уйду! Пол холодно кивнул мне, прощаясь. «Еще один недруг», — подумал я.
   Если визит к Алисии оказался бесполезным, от Вивьен я добился еще меньшего. В заметках Нормана Веста значилось только имя, возраст, адрес, «перебирала журналы» и «нет алиби». Мне повезло не больше, чем ему. Вивьен не ответила ни на один из моих вопросов, и разговорить ее никак не получилось. Она несколько раз повторила, что Малкольм испортил жизнь ее детям, а я — сущий дьявол во плоти, который ему помогает. Она надеется, что мы оба будем вечно гореть в аду. (Странно. Я всегда думал, что дьявол и его друзья чувствуют себя там как дома.)
   Тем не менее я все же спросил, не нанимала ли она Нормана Веста, чтобы разыскать Малкольма в Кембридже. Конечно, нет. Она не хочет иметь ничего общего с этим кошмарным человеком. И если я тотчас же не отойду от ее двери, она вызовет полицию.
   — Наверное, не очень радостно жить с таким злым сердцем? — не удержался я.
   Она оскорбилась:
   — Что это ты имеешь в виду?!
   — Ты все время злишься, не знаешь покоя. Это, должно быть, очень тяжело. Не на пользу твоему здоровью.
   — Убирайся!
   Я повернулся и ушел.
 
   Я вернулся в Кукхэм и долго просидел у телефона, разговаривая с Люси о Томасе и с Фердинандом о Жервезе.
   — Мы все должны помогать своим братьям, — сказала Люси. — Томас почти все время спит. Выздоравливает. Люси говорила с Беренайс.
   — Что ты ей сказал, Ян? Она совершенно переменилась. Перестала быть такой язвой. Не думаю, что это надолго, как по-твоему? Я сказала, что с Томасом все в порядке — она разрыдалась.
   Люси сказала, что оставит Томаса у себя на какое-то время, но не до конца его дней.
   Фердинанд, едва заслышал мой голос, заорал:
   — Где тебя черти носят? Я уже слышать не могу твой автоответчик! Ну, что — выяснил, кто убил Мойру? — Его голос звенел от волнения.
   — Я выяснил, что некоторые ее точно не убивали.
   — Я спрашиваю не об этом!
   — Хорошо, скажу, как твой компьютер, — я набрал достаточную базу данных.
   — А результат?
   — Колесики вертятся.
   — В компьютере нет колесиков! Хотя, если подумать, может, и есть… В любом случае, ты своими расспросами наделал немало бед. Я слышал, Томас ушел от Беренайс, а что касается Жервеза, то он готов придушить тебя за то, что ты обедал с Урсулой. Ты в самом деле с ней обедал? Какого черта? Ты же знаешь, какой он ненормальный. Его до сих пор трясет от злости.
   — Если ты не хочешь, чтобы от тебя ушла Дебс, поменьше слушай Алисию.
   — Что за чертовщину ты устроил у Жервеза и Урсулы, что они так поссорились? — допытывался Фердинанд.
   — Да ничего особенного.
   Фердинанд разъярился.
   — Ты готов пойти на что угодно, только бы досадить Алисии!
   — Как раз наоборот. Это из-за нее у всех куча неприятностей, и это уже стоило тебе одной жены. — Он ничего не ответил, и я продолжил: — Жервез скоро разорится из-за виски.
   — Какое это имеет отношение ко всему остальному?
   — Фердинанд, как тебе удалось так легко смириться с тем, что ты — незаконнорожденный?
   — Что?!!
   — Жервез спивается из-за этого. Представь, он до сих пор от этого страдает. Все, пока! — Я вздохнул и положил трубку.
   Пообедал, собрал вещи.
   Утром, заплатив но счетам, я отогнал нанятую машину в аэропорт и сдал там служителю автопарка. Когда самолет оторвался от земли, я почувствовал себя так, будто с моих рук и ног упали кандалы.
 
   Я нашел Малкольма только через четыре дня. Вернее, это он меня нашел.
   Чтобы не чувствовать себя заброшенным, я каждый день звонил в Стэмфорд. Секретарша уверяла, что известия должны поступить со дня на день. Я уже представлял себе, что Малкольм и Рэмзи, как завзятые охотники, пробираются по безлюдным джунглям, но все оказалось гораздо проще. Они ездили с одного конного завода на другой в самых захолустных уголках Кентукки, и как раз оттуда Малкольм позвонил мне на четвертый день, в четверть девятого утра.
   — Что ты делаешь в Нью-Йорке? — удивился он.
   — Смотрю на небоскребы, — ответил я.
   — Я думал, мы встретимся в Калифорнии.
   — Конечно, — сказал я. — Когда?
   — Какой сегодня день?
   — Пятница.
   — Не клади трубку.
   Я услышал, как он разговаривает с кем-то на том конце провода.
   — Мы сейчас уезжаем смотреть лошадей. Рэмзи забронировал комнаты в «Беверли-Уилшир» с завтрашнего дня до следующей субботы, но нам с ним надо задержаться здесь еще на несколько дней, закончить кое-какие дела. Отправляйся завтра в Калифорнию, а мы подъедем, наверное, где-то в среду.
   — А раньше никак нельзя? Мне надо с тобой поговорить.
   — Ты что-то раскопал? — Голос Малкольма переменился, как будто он внезапно вспомнил о кошмарном мире с убийцами, который остался где-то далеко в прошлом. — Расскажи.
   — Не по телефону. И не второпях. Поезжай, посмотри лошадей, а завтра встретимся в Калифорнии. Там тоже есть лошади. Тысячи лошадей.
   Малкольм несколько мгновений молчал, потом сказал:
   — Я перед тобой в долгу. Увидимся завтра, — и положил трубку.
   Я заказал билеты на самолет до Калифорнии и до вечера гулял по Нью-Йорку, как и во все предыдущие дни. Размышлял о неприятностях, оставшихся в Англии, и приходил к ужасным выводам.
 
   Малкольм сдержал слово. Я обрадовался, что он прилетел без Рэмзи. Тот решил, что штат Коннектикут без него не выживет. Малкольм сказал, что Рэмзи должен быть здесь в среду, мы три дня проведем на скачках и в субботу ночью отправимся в Австралию.
   Яркие голубые глаза Малкольма задорно сверкали, он казался бодрым и веселым. В первые же минуты он сообщил мне, что они на пару с Рэмзи купили еще четырех лошадей и собираются заключить соглашение, чтоб купить потом еще нескольких.
   «Неудержимый лесной пожар», — подумал я и посочувствовал своим бедным братьям.
   В «Беверли-Уилшир» мы сняли прекрасный номер люкс с роскошными красными обоями и цветастыми турецкими коврами в спальнях. Розовые портьеры с замысловатым рисунком, нежно-кремовые занавеси над кроватями, отделанные шнуром, наводили на мысли о шаловливом стиле эпохи короля Эдуарда. Эти комнаты созданы для того, чтобы жить здесь было приятно и весело. Даже самым требовательным жильцам понравились бы небольшие балкончики, с причудливыми решетками из кованого железа у каждого окна, с аркой наверху, с видом на фонтаны и сад апельсиновых деревьев.
   Мы пообедали внизу, в баре, где столы занимали только половину зала и играла музыка. Малкольм заметил, что я похудел.
   — Расскажи мне о лошадях, — попросил я. Малкольм стал увлеченно рассказывать, я слушал, пока мы ели копченую осетрину, салат, заливную телятину, пили кофе.
   Он начал:
   — Ничего страшного, что они все не такие породистые, как Блу Кланси или Крез. Все четыре обошлись нам меньше чем в миллион долларов, и все они двухлетки, годные для скачек. Отличная родословная, можно сказать, самая лучшая. Один даже от самого Алидара.