— Я очень доволен, — поспешно сказал я. — Это чрезвычайно интересно.
Кропоткин понял мои слова, и на его крупном лице появилось удовлетворенное выражение.
Похоже, что дела здесь были закончены. Мы обменялись еще несколькими заверениями в обоюдной симпатии и вышли в центральный проход конюшни. Кропоткин предложил взглянуть на лошадей, и мы бок о бок направились вдоль денников.
Шедший позади Стивен хрипло дышал, стараясь втягивать воздух быстро, а выпускать его как можно дольше. Мой нос в первый момент слегка заложило из-за непривычно сильного запаха аммиака, но рысаки нисколько не стали от этого хуже. Кропоткин сказал, что им предстоит бежать сегодня вечером. Снега еще мало. Стивен мужественно перевел наш разговор до самого конца, но когда мы вышли на улицу, принялся глотать свежий воздух с жадностью путника, заблудившегося в песках и нашедшего родник.
На скаковой дорожке находилось всего несколько лошадей. На мой взгляд, они явно не годились для выступлений в равнинных скачках или стипль-чезе.
— Здесь находятся все клубы верховой езды, — пояснил Кропоткин с помощью Стивена. — Других конюшен в Москве нет. Все, кто занимается верховой ездой, упражняются на ипподроме. Лошади принадлежат государству. Лучших направля ют для выступлений на скачках, в том числе и для международных соревнований, и оставляют для племенного разведения. Остальных передают в клубы. Большинство лошадей на зиму остается в Москве, они очень выносливы.
— Представляю себе, — добавил Стивен уже от себя, — как будет смердеть в этих сараях в марте!
Кропоткин торжественно распрощался со мной у никем не охранявшегося главного входа. Отличный парень, подумал я. Благодаря ему и Мише я смог добыть основную часть той небогатой информации, которой располагал на сегодня.
— Дружище, — сказал я, — желаю вам всего самого лучшего.
Он с чувством, которого хватило бы на двоих, потряс мою руку, а затем заключил меня в объятия.
— Мой Бог, — сказал Стивен, когда мы отошли. — А еще говорят, что немцы сентиментальны...
— Немного чувства не повредит.
— Да... Но что в этом хорошего?
Я вручил ему конверт и кашлял всю дорогу до стоянки такси.
— "Николаю Александровичу в собственные руки" — прочел Стивен надпись на конверте. — Тот, кто писал это, вероятно, хорошо знаком с Кропоткиным. Вот так, по имени-отчеству, не упоминая фамилии, обращаются только к тем, кого хорошо знают.
— Для меня было бы удивительно, если бы отправитель этого письма не был лично знаком с адресатом.
— Я тоже так думаю. — Он помахал в воздухе парой скрепленных листочков. — В записке сказано вот что: «Бумага для заметок»... имеется в виду, что это специальный сорт бумаги, на котором удобно писать от руки...
«найдена во время международных соревнований по троеборью. Пожалуйста, передайте это Рэндоллу Дрю».
— Это все?
— До буквы.
Он вгляделся во вторую страницу, а я махнул рукой проезжавшей мимо машине с зеленым огоньком. Стивен опять убрал драгоценную находку.
— Небольшой улов, — заявил он. — Похоже, что гора родила мышь.
Я молчал, задумавшись. Размышления прервал голос водителя.
— Он спрашивает, куда ехать, — сказал Стивен.
— Назад в гостиницу.
Однако мы остановились еще около магазина, который я определил как аптеку. Примерно так должны были читаться русские буквы над входом. Я зашел внутрь, намереваясь купить что-нибудь болеутоляющее для разбитых пальцев, но пришлось удовольствоваться каким-то эквивалентом аспирина. А Стивен перегнулся через прилавок и что-то негромко сказал здоровенной тетке в аккуратном белом халате.
Она в ответ гаркнула на весь магазин, и посетители уставились на Стивена. Он залился краской, но выдержал характер и все-таки купил то, что хотел.
— Что она сказала? — спросил я, когда мы отъехали.
— Она сказала: «Иностранцу нужны презервативы». И нечего смеяться.
Мое невольное хихиканье помимо воли сменилось кашлем.
— Гудрун настаивает, — пояснил Стивен.
— Я так и подумал.
Накануне я забрал ключ от номера с собой, поэтому мы сразу же прошли к лифту, поднялись на восьмой этаж и мимо бдительной дамы продефилировали к моему номеру. Дверь оказалась открыта. Вероятно, уборка... Это была не уборка. В комнате находился Фрэнк. Стоя спиной к двери, он наклонился над столиком, стоявшим у окна.
— Привет, Фрэнк, — окликнул его я. Он резко обернулся. Вид у него был удивленный, руки сжимали матрешку. Я заметил, что она закрыта. Значит, все секреты пока что находятся внутри. Непрошеный гость автоматически продолжал пытаться раскрыть ее.
— Э-э... — пробормотал он. — Вы не пришли на завтрак, и я... я решил проверить, все ли с вами в порядке... Я имею в виду после вчерашнего происшествия... вашего падения в реку...
Неплохая реакция для застигнутого врасплох, подумал я.
— Я ездил на ипподром посмотреть на тренировку лошадей, — заявил я, решив посоревноваться с ним в находчивости.
Фрэнк разжал пальцы, неторопливым движением поставил матрешку на полку и рассмеялся в манере школьного учителя.
— Ну, тогда все в порядке. Когда вы не пришли завтракать, Наташа очень волновалась. Я могу сказать ей, что вы придете на ленч?
Ленч... Как странно слышать и произносить такое обыденное слово, прогуливаясь посреди минного поля.
— Конечно, — согласился я. — И со мной будет гость.
Фрэнк с плохо сдерживаемой ненавистью посмотрел на Стивена и вышел. Я устало опустился на диван.
— Давайте выпьем...
— Виски или водку? — спросил Стивен. Он достал из кармана купленную утром бутылку и поставил ее на стол.
— Виски.
Я запил виски две купленные в аптеке таблетки, но не почувствовав никакого облегчения. Я посмотрел на часы. Они чудесным образом пошли, несмотря на вчерашнее купание. Полдвенадцатого. Я набрал телефонный номер.
— Йен? Как самочувствие?
— Как ни странно, лучше, — ответил он. — Мне следовало бы опохмелиться уже час назад.
Я сказал, что никак не смогу быть у него до ленча, и спросил, не хочет ли он сам зайти ко мне в гостиницу часов в шесть.
— Правильнее будет сказать, «приползти», — ответил он, но согласился.
В это время Стивен с магнитофоном обследовал стены, пытаясь найти «жучок». Я указал ему место, но все было тихо. Он уже совсем было собрался выключить магнитофон, когда динамик внезапно взвыл.
— Боже мой, включили, — одними тубами пробормотал Стивен. — Давайте послушаем музыку.
Он вынул из бездонного кармана три кассеты и выбрал запись оперы «Князь Игорь».
— И что дальше?
— У меня есть несколько книжонок... Если хотите...
— А вы? — осведомился Стивен, глядя на обложки.
— Выпью и подумаю.
И «жучок» целый час слушал, как Стивен под аккомпанемент Бородина шелестит страницами «Потайной комнаты». Тем временем я раскидывал мозгами, повторял про себя все, что мне рассказали в Англии и в Москве, и пытался найти путь в лабиринте.
Ленч казался нереальным. Там были Уилкинсоны и Фрэнк. Фрэнк не рассказывал Уилкинсонам о том, как накануне спас мне жизнь, и вел себя так, словно ничего не случилось. Что он думал о моем молчании, оставалось тайной.
Наташа и Анна ругали меня и упрашивали больше не исчезать, не поставив их в известность, где меня можно найти. Я сказал, что постараюсь, но никаких обещаний не давал. Фрэнк ел мое мясо.
Разговаривала в основном миссис Уилкинсон:
— Мы с папочкой всегда голосовали за лейбористов, но разве не странно, что левые в Англии призывают увеличить иммиграцию, а здесь, где все население левее левого, иммигрантов нет. Ведь в Москве не увидишь чернокожих!
Фрэнк никак не отреагировал на ее слова.
— Это показалось мне курьезом, — продолжала миссис Уилкинсон. Хотя я думаю, что, скажем, в Индии, народ не станет выстраиваться в очереди, чтобы переехать жить в Москву.
— У них для этого слишком много мозгов, — пробормотал мистер Уилкинсон, обращаясь к своей тарелке с мелко накрошенной жареной картошкой.
Больше он не произнес ни слова.
Фрэнк пришел в себя и принялся ругать расистскую политику Национального фронта. В ответ на это миссис Уилкинсон бросила на меня взгляд, полный комического испуга, как будто была смущена тем, что на каждом шагу задевает Фрэнка.
— Фронт — слишком затасканное слово, — негромко сказал я. — Клише. «Фронт», «фронт»... Нужно всегда задумываться... что же за ними стоит... за этими фронтами.
На десерт снова подали мороженое с вареньем из черной смородины. Оно мне очень нравилось. Стивен ел с такой же жадностью, как и Фрэнк. Потом он сообщил мне, что кухня гостиницы «Интурист» — просто высший класс по сравнению со студенческой столовой.
Мне казалось, что застольная беседа происходит в каком-то другом измерении. В голове гораздо явственней звучали голоса Бориса и Евгения, Йена и Малкольма, Кропоткина и Миши, Гудрун и принца, Хьюдж-Беккета и Джонни Фаррингфорда... и мертвого Ганса Крамера... Но где же, где же был Алеша?
Глава 15
Кропоткин понял мои слова, и на его крупном лице появилось удовлетворенное выражение.
Похоже, что дела здесь были закончены. Мы обменялись еще несколькими заверениями в обоюдной симпатии и вышли в центральный проход конюшни. Кропоткин предложил взглянуть на лошадей, и мы бок о бок направились вдоль денников.
Шедший позади Стивен хрипло дышал, стараясь втягивать воздух быстро, а выпускать его как можно дольше. Мой нос в первый момент слегка заложило из-за непривычно сильного запаха аммиака, но рысаки нисколько не стали от этого хуже. Кропоткин сказал, что им предстоит бежать сегодня вечером. Снега еще мало. Стивен мужественно перевел наш разговор до самого конца, но когда мы вышли на улицу, принялся глотать свежий воздух с жадностью путника, заблудившегося в песках и нашедшего родник.
На скаковой дорожке находилось всего несколько лошадей. На мой взгляд, они явно не годились для выступлений в равнинных скачках или стипль-чезе.
— Здесь находятся все клубы верховой езды, — пояснил Кропоткин с помощью Стивена. — Других конюшен в Москве нет. Все, кто занимается верховой ездой, упражняются на ипподроме. Лошади принадлежат государству. Лучших направля ют для выступлений на скачках, в том числе и для международных соревнований, и оставляют для племенного разведения. Остальных передают в клубы. Большинство лошадей на зиму остается в Москве, они очень выносливы.
— Представляю себе, — добавил Стивен уже от себя, — как будет смердеть в этих сараях в марте!
Кропоткин торжественно распрощался со мной у никем не охранявшегося главного входа. Отличный парень, подумал я. Благодаря ему и Мише я смог добыть основную часть той небогатой информации, которой располагал на сегодня.
— Дружище, — сказал я, — желаю вам всего самого лучшего.
Он с чувством, которого хватило бы на двоих, потряс мою руку, а затем заключил меня в объятия.
— Мой Бог, — сказал Стивен, когда мы отошли. — А еще говорят, что немцы сентиментальны...
— Немного чувства не повредит.
— Да... Но что в этом хорошего?
Я вручил ему конверт и кашлял всю дорогу до стоянки такси.
— "Николаю Александровичу в собственные руки" — прочел Стивен надпись на конверте. — Тот, кто писал это, вероятно, хорошо знаком с Кропоткиным. Вот так, по имени-отчеству, не упоминая фамилии, обращаются только к тем, кого хорошо знают.
— Для меня было бы удивительно, если бы отправитель этого письма не был лично знаком с адресатом.
— Я тоже так думаю. — Он помахал в воздухе парой скрепленных листочков. — В записке сказано вот что: «Бумага для заметок»... имеется в виду, что это специальный сорт бумаги, на котором удобно писать от руки...
«найдена во время международных соревнований по троеборью. Пожалуйста, передайте это Рэндоллу Дрю».
— Это все?
— До буквы.
Он вгляделся во вторую страницу, а я махнул рукой проезжавшей мимо машине с зеленым огоньком. Стивен опять убрал драгоценную находку.
— Небольшой улов, — заявил он. — Похоже, что гора родила мышь.
Я молчал, задумавшись. Размышления прервал голос водителя.
— Он спрашивает, куда ехать, — сказал Стивен.
— Назад в гостиницу.
Однако мы остановились еще около магазина, который я определил как аптеку. Примерно так должны были читаться русские буквы над входом. Я зашел внутрь, намереваясь купить что-нибудь болеутоляющее для разбитых пальцев, но пришлось удовольствоваться каким-то эквивалентом аспирина. А Стивен перегнулся через прилавок и что-то негромко сказал здоровенной тетке в аккуратном белом халате.
Она в ответ гаркнула на весь магазин, и посетители уставились на Стивена. Он залился краской, но выдержал характер и все-таки купил то, что хотел.
— Что она сказала? — спросил я, когда мы отъехали.
— Она сказала: «Иностранцу нужны презервативы». И нечего смеяться.
Мое невольное хихиканье помимо воли сменилось кашлем.
— Гудрун настаивает, — пояснил Стивен.
— Я так и подумал.
Накануне я забрал ключ от номера с собой, поэтому мы сразу же прошли к лифту, поднялись на восьмой этаж и мимо бдительной дамы продефилировали к моему номеру. Дверь оказалась открыта. Вероятно, уборка... Это была не уборка. В комнате находился Фрэнк. Стоя спиной к двери, он наклонился над столиком, стоявшим у окна.
— Привет, Фрэнк, — окликнул его я. Он резко обернулся. Вид у него был удивленный, руки сжимали матрешку. Я заметил, что она закрыта. Значит, все секреты пока что находятся внутри. Непрошеный гость автоматически продолжал пытаться раскрыть ее.
— Э-э... — пробормотал он. — Вы не пришли на завтрак, и я... я решил проверить, все ли с вами в порядке... Я имею в виду после вчерашнего происшествия... вашего падения в реку...
Неплохая реакция для застигнутого врасплох, подумал я.
— Я ездил на ипподром посмотреть на тренировку лошадей, — заявил я, решив посоревноваться с ним в находчивости.
Фрэнк разжал пальцы, неторопливым движением поставил матрешку на полку и рассмеялся в манере школьного учителя.
— Ну, тогда все в порядке. Когда вы не пришли завтракать, Наташа очень волновалась. Я могу сказать ей, что вы придете на ленч?
Ленч... Как странно слышать и произносить такое обыденное слово, прогуливаясь посреди минного поля.
— Конечно, — согласился я. — И со мной будет гость.
Фрэнк с плохо сдерживаемой ненавистью посмотрел на Стивена и вышел. Я устало опустился на диван.
— Давайте выпьем...
— Виски или водку? — спросил Стивен. Он достал из кармана купленную утром бутылку и поставил ее на стол.
— Виски.
Я запил виски две купленные в аптеке таблетки, но не почувствовав никакого облегчения. Я посмотрел на часы. Они чудесным образом пошли, несмотря на вчерашнее купание. Полдвенадцатого. Я набрал телефонный номер.
— Йен? Как самочувствие?
— Как ни странно, лучше, — ответил он. — Мне следовало бы опохмелиться уже час назад.
Я сказал, что никак не смогу быть у него до ленча, и спросил, не хочет ли он сам зайти ко мне в гостиницу часов в шесть.
— Правильнее будет сказать, «приползти», — ответил он, но согласился.
В это время Стивен с магнитофоном обследовал стены, пытаясь найти «жучок». Я указал ему место, но все было тихо. Он уже совсем было собрался выключить магнитофон, когда динамик внезапно взвыл.
— Боже мой, включили, — одними тубами пробормотал Стивен. — Давайте послушаем музыку.
Он вынул из бездонного кармана три кассеты и выбрал запись оперы «Князь Игорь».
— И что дальше?
— У меня есть несколько книжонок... Если хотите...
— А вы? — осведомился Стивен, глядя на обложки.
— Выпью и подумаю.
И «жучок» целый час слушал, как Стивен под аккомпанемент Бородина шелестит страницами «Потайной комнаты». Тем временем я раскидывал мозгами, повторял про себя все, что мне рассказали в Англии и в Москве, и пытался найти путь в лабиринте.
Ленч казался нереальным. Там были Уилкинсоны и Фрэнк. Фрэнк не рассказывал Уилкинсонам о том, как накануне спас мне жизнь, и вел себя так, словно ничего не случилось. Что он думал о моем молчании, оставалось тайной.
Наташа и Анна ругали меня и упрашивали больше не исчезать, не поставив их в известность, где меня можно найти. Я сказал, что постараюсь, но никаких обещаний не давал. Фрэнк ел мое мясо.
Разговаривала в основном миссис Уилкинсон:
— Мы с папочкой всегда голосовали за лейбористов, но разве не странно, что левые в Англии призывают увеличить иммиграцию, а здесь, где все население левее левого, иммигрантов нет. Ведь в Москве не увидишь чернокожих!
Фрэнк никак не отреагировал на ее слова.
— Это показалось мне курьезом, — продолжала миссис Уилкинсон. Хотя я думаю, что, скажем, в Индии, народ не станет выстраиваться в очереди, чтобы переехать жить в Москву.
— У них для этого слишком много мозгов, — пробормотал мистер Уилкинсон, обращаясь к своей тарелке с мелко накрошенной жареной картошкой.
Больше он не произнес ни слова.
Фрэнк пришел в себя и принялся ругать расистскую политику Национального фронта. В ответ на это миссис Уилкинсон бросила на меня взгляд, полный комического испуга, как будто была смущена тем, что на каждом шагу задевает Фрэнка.
— Фронт — слишком затасканное слово, — негромко сказал я. — Клише. «Фронт», «фронт»... Нужно всегда задумываться... что же за ними стоит... за этими фронтами.
На десерт снова подали мороженое с вареньем из черной смородины. Оно мне очень нравилось. Стивен ел с такой же жадностью, как и Фрэнк. Потом он сообщил мне, что кухня гостиницы «Интурист» — просто высший класс по сравнению со студенческой столовой.
Мне казалось, что застольная беседа происходит в каком-то другом измерении. В голове гораздо явственней звучали голоса Бориса и Евгения, Йена и Малкольма, Кропоткина и Миши, Гудрун и принца, Хьюдж-Беккета и Джонни Фаррингфорда... и мертвого Ганса Крамера... Но где же, где же был Алеша?
Глава 15
Поднявшись в мою комнату, Стивен поставил стул на кровать, положил на него чемодан, а сверху взгромоздил магнитофон и включил его. Из динамика раздаются бодрый протяжный вой.
Тогда Стивен переключил магнитофон с записи на воспроизведение, и в уши подслушивающих грянула музыка Стравинского, от которой они должны были подскочить и громко чертыхнуться.
Некоторое время я раздумывал, глядя на бумагу, которую дал мне Кропоткин. Оборот интересовал меня не меньше, чем лицевая сторона.
— Синего стекла с собой у вас, конечно, нет? — спросил я у Стивена.
— Этакого специфического оттенка.
— Синего стекла?
— Да... синего фильтра. Вы видите, что записи сделаны более темным оттенком синего цвета, чем тот, которым их зачеркивали... Можно даже разглядеть темные линии.
— Ну и что?
— Если посмотреть на страницу через синий фильтр того же оттенка, что и паста, которой зачеркивали запись, то скорее всего удастся разглядеть более темную надпись. Светофильтр поглотит один из оттенков, пропустит другой, и тогда надпись можно будет прочесть.
— И прокричать на весь мир... — пробормотал Стивен. — А что вам это даст?
— Я предполагаю, кто мог послать этот конверт Кропоткину, но мне хотелось бы убедиться.
— Но это мог быть кто угодно.
Я мотнул головой.
— Сейчас я вам кое-что покажу.
Я открыл ящик, в котором лежала моя аптечка, и достал из-под нее свернутый лист бумаги. Расправив, я положил его рядом с листком, полученным от Кропоткина.
— Они одинаковые! — воскликнул Стивен.
— В том-то и дело. Вырвано из одинаковых блокнотов: белая бумага, чуть заметная голубая клетка, к корешку крепилась спиралью...
Передо мной лежали две странички из блокнотов с одинаковым следом обрыва сверху. На одном было написано: «Для Алеши, Д. Фаррингфорд» и все прочее. А на другом было записано имя Малкольма Херрика и номер телефона.
— Он написал мне это в первый же вечер после моего приезда в Москву, — пояснил я. — В баре гостиницы «Националь».
— Да... но... Эти блокноты самые обычные. Вы можете купить их везде.
Ими пользуются студенты, туристы... И потом, разве их не используют для стенографии?
— А еще такими блокнотами часто пользуются газетные репортеры, — добавил я. — И у большинства из них есть привычка зачеркивать записи, когда они больше не нужны. Я видел множество репортеров, когда выигрывал скачки.
Они торопливо листали блокноты, чтобы найти чистый листок... пролистывали блокноты в одну сторону, переворачивали и принимались листать в обратную. И чтобы избавить себя от необходимости проверять, нет ли на странице чего-нибудь нужного, они зачеркивают ранее записанное. Одни просто перечеркивают крестом всю страницу, а некоторые, когца у них есть время, рисуют узоры.
Я перевернул листок, на котором Малкольм записал мне свой номер телефона. На обороте были какие-то заметки о посещении кукольного театра, размашисто перечеркнутые линией в виде широкой буквы S.
— Малкольм? — воскликнул Стивен, изумленно глядя на меня. — Но зачем Малкольм послал эту бумагу Кропоткину?
— Не думаю, что это был он. Скорее всего он просто дал листок тому, кто сделал записи на зачеркнутом обороте.
— Но зачем? — Голос у Стивена был совсем расстроенный. — И что все это значит? Просто сумасшествие какое-то.
— Маловероятно, чтобы он помнил, кому мог дать листок бумаги три месяца назад, — заметил я, — но чем черт не шутит... Думаю, мы должны его спросить.
Я набрал номер, записанный на листке из блокнота. Малкольм Херрик оказался дома. Его зычный голос, казалось, стремился разорвать телефонную трубку.
— Где ты пропадал, парень? Я никак не могу тебя поймать. Москва в уик-энд — это все равно что Эпсом, когда скачки проходят в Аскоте.
— На ипподроме, — с готовностью ответил я.
— Ах, вот как! Ну, как дела? Еще не нашел Алешу?
— Пока нет.
— Говорил я тебе, что это пустое занятие. Я ведь сам искал и не смог набрать материала для статьи. А если и статью нельзя написать — значит, и вовсе ничего нет. Согласен?
— Вы-то на этом собаку съели, а я пока нет, — заметил я. — К тому же Кропоткин на ипподроме заставил всех лошадников Москвы пахать мою делянку. Теперь у нас целая армия союзников.
Херрик недовольно хрюкнул в трубку:
— Ну, и удалось этой армии хоть что-нибудь раскопать?
— До смешного мало. — Я старался, чтобы мои слова прозвучали шутливо. — Всего-навсего два клочка бумаги, которые выглядят так, словно их вырвали из одного и того же блокнота.
— И что это за клочки?
— На одном из них написано имя «Алеша». И имя Джонни Фаррингфорда в рамке из звездочек. И множество закорючек. Я уверен, что вы не припомните, когда могли все это написать. Но, возможно, вам удастся вспомнить, кому из тех, кто три месяца назад был в Бергли, а сейчас находится в Москве, вы могли дать ненужный лист бумаги.
— Бог с тобой, парень... Ты задаешь совершенно идиотские вопросы.
Я вздохнул и мгновенно закашлялся.
— Если вам вдруг очень скучно, приходите часов в шесть в мой номер в гостинице «Интурист». Посидим, выпьем... Я собираюсь ненадолго уйти, но к тому времени вернусь.
— Отлично, — согласился он. — Тебе и хорошие идеи приходят в голову. Субботние вечера просто созданы для выпивки. В каком номере ты живешь?
Я назвал номер, он повторил его, и в трубке раздались частые гудки. Я медленным движением положил трубку на рычаг, подумав про себя, что успел наделать много глупостей, но нынешняя, похоже, превосходит их все вместе взятые.
— Мне показалось, что он вам не слишком нравится, — сказал Стивен.
Я скорчил рожу и пожал плечами. — Может быть, я задолжал ему за обед в «Арагви».
Я сел на диван и осторожно ощупал левой рукой больные пальцы правой.
Чувствительность постепенно начинала возвращаться: мне уже удавалось понемногу сгибать и разгибать их. Вполне возможно, что одна-другая кость была сломана, но без рентгена нельзя было сказать ничего определенного. Я предположил, что если дело обошлось без переломов, то меня следует считать счастливчиком.
— В каких случаях вы рисуете? — обратился я к Стивену.
— Рисую?
— Таким образом, — я показал лист, полученный от Малкольма.
— А... Обычно во время лекций. Я рисую зигзаги и треугольники, а не квадраты, звезды и вопросительные знаки. Пожалуй, всегда, если что-нибудь слушаю, а в руках у меня в это время оказывается карандаш. Когда говорю по телефону. Или слушаю радио.
— М-м... Ладно... — Я бросил бесполезное обследование пальцев, снял телефонную трубку и набрал номер международной связи. Там мне ответили, что заказы на Англию выполняются с большой задержкой. — Что значит большая задержка?
— В данный момент заказы на Англию не соединяются.
— Но мне придется ждать несколько часов или несколько дней?
На этот вопрос телефонистка не смогла или не захотела ответить. Я расстроился, положил трубку и встал.
— Пойдемте.
— Куда?
— Куда угодно. Объедем Москву на такси.
— Попытаемся укрыться от головорезов?
— Порой вы бываете необыкновенно сообразительны, — с наигранным высокомерием заявил я.
Мы взяли с собой матрешку в сетчатой авоське. В тот же карман, где лежали листки факса, я положил обе странички из блокнота Малкольма Херрика.
Я исходил из того, что это были единственные материальные результаты моих усилий. Не следовало оставлять трофеи там, где их мог без труда прикарманить Фрэнк или любой другой, кто удосужился бы открыть дверь моего номера.
Хотя Стивен и перестал внушать мне, насколько метро дешевле, чем такси, он был потрясен нашими расходами за вторую половину дня. За все платит принц, успокоил я его. Каждые полчаса я вручал водителю такси очередную сумму денег. Он наверняка посчитал меня сумасшедшим. Стивен предложил пойти в университет. Он еще утром выписал для меня гостевой пропуск, чтобы избежать вчерашних треволнений. Но мне почему-то всегда лучше думалось во время движения. Я и прежде принимал многие важные решения, разъезжая взад-вперед на тракторе. Это было как-то связано с непрерывным изменением окружающей обстановки, которое стимулирует мыслительный процесс. В результате новые мысли формулируются необыкновенно ясно и четко. В конце концов, я же не кабинетный ученый.
Мы посмотрели и старую, и новую Москву. Элегантные старые районы и рациональные новые архитектурно не стыковались, но зато были схожи благодаря белому снеговому покрывалу, заглушавшему звуки, и какому-то заметному со стороны недостатку жизненной энергии. Толстые белые шапки на золотых куполах. Витрины магазинов, где свободного места было куда больше, чем товаров.
Огромные лозунги «Слава Коммунистической партии Советского Союза» на крышах. Все это навевало на меня тоску.
Когда начало темнеть, мы остановились пополнить запас выпивки и купить пару стаканов и сувенир, который я собирался отвезти домой для Эммы. Я выбрал яркую новую матрешку со всем ее семейством внутри. Матрешка казалась мне символом моих занятий в Москве: срывание всех и всяческих масок, подобное вскрытию деревянной куклы. Лишь только я снимал один слой, как под ним оказывался другой, под тем третий и так далее. А в центре всего меня ждала не крошечная розовощекая деревянная мамочка, а непрерывно набухающее семя, из которого вот-вот проклюнутся ужас и смерть.
Когда мы наконец вернулись, моя комната показалась совершенно безопасной и безмятежной.
Вполне возможно, что мы могли бы, не подвергаясь опасности, остаться в номере, но не следовало пускать насмарку меры безопасности, которые мы принимали сегодня весь день. И вообще, слова «ах, если бы» — самые скорбные из всех существующих в языке.
Магнитофон все так же стоял на своей неустойчивой башне. Когда Стивен нажал кнопку «запись», тишина сказала нам, что слушатели спят.
Часы показывали пять минут шестого. Мы оставили магнитофон включенным, а сами сели в кресла на площадке у лифтов и стали ждать гостей. Йен пришел первым. Его нельзя было назвать пьяным, хотя он слегка покачивался на ходу. Но на лице его состояние никак не отразилось. Он был таким же бледным, спокойным и непроницаемым, как всегда. И речь его была очень четкой и внятной. Янг совершенно откровенно рассказал, что, если нет никаких неотложных дел в посольстве, он проводит выходные дни по обычаю русских, причем следует этим обычаям со страстью неофита. И сразу же спросил, где у меня бутылка.
Мы вернулись в номер. Йен предпочел выпить водки и расправился с первой порцией прежде, чем я закончил обслуживать Стивена. Я тут же подлил ему еще, себе же налил виски.
На пирамиду, увенчанную магнитофоном. Йен взглянул без всяких эмоций.
— Не слишком увлекайтесь этими игрушками, старина, не то вам придется все время искать в комнате новые «жучки». Если они посчитают, что вы хотите что-то скрыть, то сразу же прилепят вам второе «ухо».
Стивен молча взял магнитофон и предпринял повторное обследование комнаты. Йен, рассеянно наблюдая за ним, выпил еще раз и сам, все еще твердой рукой, налил себе водки.
К счастью, поиски не дали результатов. Магнитофон вновь оказался на вершине и продолжал вести себя тихо. Стивен оставил его включенным и уселся рядом с Йеном на диван.
Янг минут пять расписывал, насколько скучную жизнь приходится вести британским дипломатам в Москве. Я же во время этого рассказа страстно желал, чтобы он каким-нибудь чудом протрезвел.
Тут ворвался Малкольм. Он был похож на пустынную бурю: шумный, жесткий и сухой.
— "Экстра"! — воскликнул он, взглянув на этикетку бутылки. — Этот сорт выделяется среди местного спиртного, как «Роллс-Ройс» среди вся ких «Ситроенов»! Я вижу, парень, что у тебя чертовский нюх на хорошие вещи!
— Это Стивен выбрал, — признался я. — Наливайте себе.
Как мне показалось, и Херрик в субботу придерживался девиза «к чертям умеренность». Он налил себе в стакан такую дозу, которой хватило бы, чтобы на месяц погрузить трезвенника в летаргический сон, и проглотил ее одним махом.
— Ты не предупредил меня, что устраиваешь прием, — укоризненно сказал он.
— Только на четыре персоны.
— Знал бы — захватил бутылку.
Судя по тому, насколько быстро убывало спиртное, еще одна бутылка вполне могла потребоваться. Глядя на Стивена, трудно было предположить, что выпивка относится к числу его любимых занятий. Я понимал, что он остается здесь только из-за того, что не хочет уподобиться крысе, бегущей с тонущего корабля.
— Так что ты там нашел, парень? — поинтересовался Малкольм, взмахнув стаканом наполовину полным водки. — Ты что-то говорил о моей записной книжке...
Я вручил ему листок, а он, нацепив на нос очки, принялся рассматривать его поверх оправы. По его подбородку стекали капли.
— Боже мой, — сказал он, наконец сняв очки и вытирая лицо ладонью.
— Какие-то дурацкие закорючки. И что это значит?
— Не знаю.
Малкольм взглянул на часы и, как мне показалось, принял некое решение. Залпом допив водку, он торопливо поставил стакан на столик.
— Ладно, парни, мне пора идти. — Он взял листок и собрался положить его в карман пиджака.
— Я бы предпочел на воемя оставить его у себя, — мягко сказал я, если вы, конечно, не возражаете.
— Чего ради? — Он закрыл бумагу ладонью.
— Хочу попытаться расшифровать надпись на обратной стороне.
— Но какой в этом смысл?
— Мне бы очень хотелось узнать, кому вы дали этот листок в Англии...
И что он на нем записал.
Малкольм продолжал колебаться. Йен с усилием поднялся на ноги и налил себе еще «Экстры».
— Отдай ты ему эту бумажонку, Малкольм, — раздраженно вмешался он.
— На кой дьявол она тебе сдалась?
Херрик увидел три пары глаз, вопросительно рассматривавших его, и неохотно вынул руку из кармана.
— Черт побери, это не доведет тебя до добра, парень. — В его голосе явственно прозвучала угроза.
— Неважно, — ответил я, убирая записку, — это просто интересно, вам не кажется? Вы писали на этой странице в Бергли... Но не сказали мне, что вы были на этих соревнованиях. Я был удивлен тем, что вы ни слова не сказали об этом. И я еще больше удивился, узнав, что на самом деле вы там были.
— Ну и что из того? Я репортер и приезжал писать о соревнованиях.
— Для «Уотч»? Я считал, что вы иностранный корреспондент, а не спортивный обозреватель.
— Вот что, парень... — Мускулы на могучей шее журналиста напряглись. — К чему ты клонишь?
— Клоню я вот к чему. Вы знали... знали с самого начала... что я приехал сюда кое-что выяснить. И все время пытались сделать так, чтобы я заблудился в тумане... или оказался в морге.
Стивен и Йен раскрыли рты.
— Бредятина! — воскликнул Малкольм.
— А вы умеете водить тягач с прицепом?
Он ответил мне взглядом, полным ненависти, за которой скрывалось какое-то решение.
— Обед в «Арагви»... — продолжал я. — Вы приглашали... Рядом с нами все время сидели два человека. Напротив меня. Два часа лицом к лицу.
После этого они всегда могли бы меня узнать. Вы забрали у меня очки, и все увидели, что без них я беспомощен. Когда мы вышли из ресторана, на меня на улице Горького набросились двое мужчин... Они пытались сбить с меня очки и затащить в автомобиль. На них были вязаные подшлемники, но я очень четко разглядел их темные нерусские глаза. И я задумался: кто мог знать, что я именно в это время один пойду по улице Горького?
— Все, что ты наговорил, парень, просто куча лошадиного дерьма. Если ты будешь продолжать в том же духе, то тебе светит или игла, или смерть в психушке.
Малкольм был явно разгневан, но уверенности в себе не потерял. Он не мог представить, что мне удастся попасть в яблочко.
— Теперь поговорим о факсе, — сказал я, — и о вашем информаторе. Я абсолютно уверен, что, когда для меня пришло очень длинное сообщение, вы сразу же узнали об этом. Я немедленно отправился в посольство, проехал большую часть пути на такси и попал в засаду. Под мостом меня поджидали двое мужчин. Я спасся только по иронии судьбы... Но когда я пришел в себя, то первым делом задумался: кто мог знать, что я должен выйти на улицу?
— Да пол-Москвы, — грубо оборвал меня Малкольм.
— Я знал, — с подчеркнутой беспристрастностью поддержал его Йен.
Тогда Стивен переключил магнитофон с записи на воспроизведение, и в уши подслушивающих грянула музыка Стравинского, от которой они должны были подскочить и громко чертыхнуться.
Некоторое время я раздумывал, глядя на бумагу, которую дал мне Кропоткин. Оборот интересовал меня не меньше, чем лицевая сторона.
— Синего стекла с собой у вас, конечно, нет? — спросил я у Стивена.
— Этакого специфического оттенка.
— Синего стекла?
— Да... синего фильтра. Вы видите, что записи сделаны более темным оттенком синего цвета, чем тот, которым их зачеркивали... Можно даже разглядеть темные линии.
— Ну и что?
— Если посмотреть на страницу через синий фильтр того же оттенка, что и паста, которой зачеркивали запись, то скорее всего удастся разглядеть более темную надпись. Светофильтр поглотит один из оттенков, пропустит другой, и тогда надпись можно будет прочесть.
— И прокричать на весь мир... — пробормотал Стивен. — А что вам это даст?
— Я предполагаю, кто мог послать этот конверт Кропоткину, но мне хотелось бы убедиться.
— Но это мог быть кто угодно.
Я мотнул головой.
— Сейчас я вам кое-что покажу.
Я открыл ящик, в котором лежала моя аптечка, и достал из-под нее свернутый лист бумаги. Расправив, я положил его рядом с листком, полученным от Кропоткина.
— Они одинаковые! — воскликнул Стивен.
— В том-то и дело. Вырвано из одинаковых блокнотов: белая бумага, чуть заметная голубая клетка, к корешку крепилась спиралью...
Передо мной лежали две странички из блокнотов с одинаковым следом обрыва сверху. На одном было написано: «Для Алеши, Д. Фаррингфорд» и все прочее. А на другом было записано имя Малкольма Херрика и номер телефона.
— Он написал мне это в первый же вечер после моего приезда в Москву, — пояснил я. — В баре гостиницы «Националь».
— Да... но... Эти блокноты самые обычные. Вы можете купить их везде.
Ими пользуются студенты, туристы... И потом, разве их не используют для стенографии?
— А еще такими блокнотами часто пользуются газетные репортеры, — добавил я. — И у большинства из них есть привычка зачеркивать записи, когда они больше не нужны. Я видел множество репортеров, когда выигрывал скачки.
Они торопливо листали блокноты, чтобы найти чистый листок... пролистывали блокноты в одну сторону, переворачивали и принимались листать в обратную. И чтобы избавить себя от необходимости проверять, нет ли на странице чего-нибудь нужного, они зачеркивают ранее записанное. Одни просто перечеркивают крестом всю страницу, а некоторые, когца у них есть время, рисуют узоры.
Я перевернул листок, на котором Малкольм записал мне свой номер телефона. На обороте были какие-то заметки о посещении кукольного театра, размашисто перечеркнутые линией в виде широкой буквы S.
— Малкольм? — воскликнул Стивен, изумленно глядя на меня. — Но зачем Малкольм послал эту бумагу Кропоткину?
— Не думаю, что это был он. Скорее всего он просто дал листок тому, кто сделал записи на зачеркнутом обороте.
— Но зачем? — Голос у Стивена был совсем расстроенный. — И что все это значит? Просто сумасшествие какое-то.
— Маловероятно, чтобы он помнил, кому мог дать листок бумаги три месяца назад, — заметил я, — но чем черт не шутит... Думаю, мы должны его спросить.
Я набрал номер, записанный на листке из блокнота. Малкольм Херрик оказался дома. Его зычный голос, казалось, стремился разорвать телефонную трубку.
— Где ты пропадал, парень? Я никак не могу тебя поймать. Москва в уик-энд — это все равно что Эпсом, когда скачки проходят в Аскоте.
— На ипподроме, — с готовностью ответил я.
— Ах, вот как! Ну, как дела? Еще не нашел Алешу?
— Пока нет.
— Говорил я тебе, что это пустое занятие. Я ведь сам искал и не смог набрать материала для статьи. А если и статью нельзя написать — значит, и вовсе ничего нет. Согласен?
— Вы-то на этом собаку съели, а я пока нет, — заметил я. — К тому же Кропоткин на ипподроме заставил всех лошадников Москвы пахать мою делянку. Теперь у нас целая армия союзников.
Херрик недовольно хрюкнул в трубку:
— Ну, и удалось этой армии хоть что-нибудь раскопать?
— До смешного мало. — Я старался, чтобы мои слова прозвучали шутливо. — Всего-навсего два клочка бумаги, которые выглядят так, словно их вырвали из одного и того же блокнота.
— И что это за клочки?
— На одном из них написано имя «Алеша». И имя Джонни Фаррингфорда в рамке из звездочек. И множество закорючек. Я уверен, что вы не припомните, когда могли все это написать. Но, возможно, вам удастся вспомнить, кому из тех, кто три месяца назад был в Бергли, а сейчас находится в Москве, вы могли дать ненужный лист бумаги.
— Бог с тобой, парень... Ты задаешь совершенно идиотские вопросы.
Я вздохнул и мгновенно закашлялся.
— Если вам вдруг очень скучно, приходите часов в шесть в мой номер в гостинице «Интурист». Посидим, выпьем... Я собираюсь ненадолго уйти, но к тому времени вернусь.
— Отлично, — согласился он. — Тебе и хорошие идеи приходят в голову. Субботние вечера просто созданы для выпивки. В каком номере ты живешь?
Я назвал номер, он повторил его, и в трубке раздались частые гудки. Я медленным движением положил трубку на рычаг, подумав про себя, что успел наделать много глупостей, но нынешняя, похоже, превосходит их все вместе взятые.
— Мне показалось, что он вам не слишком нравится, — сказал Стивен.
Я скорчил рожу и пожал плечами. — Может быть, я задолжал ему за обед в «Арагви».
Я сел на диван и осторожно ощупал левой рукой больные пальцы правой.
Чувствительность постепенно начинала возвращаться: мне уже удавалось понемногу сгибать и разгибать их. Вполне возможно, что одна-другая кость была сломана, но без рентгена нельзя было сказать ничего определенного. Я предположил, что если дело обошлось без переломов, то меня следует считать счастливчиком.
— В каких случаях вы рисуете? — обратился я к Стивену.
— Рисую?
— Таким образом, — я показал лист, полученный от Малкольма.
— А... Обычно во время лекций. Я рисую зигзаги и треугольники, а не квадраты, звезды и вопросительные знаки. Пожалуй, всегда, если что-нибудь слушаю, а в руках у меня в это время оказывается карандаш. Когда говорю по телефону. Или слушаю радио.
— М-м... Ладно... — Я бросил бесполезное обследование пальцев, снял телефонную трубку и набрал номер международной связи. Там мне ответили, что заказы на Англию выполняются с большой задержкой. — Что значит большая задержка?
— В данный момент заказы на Англию не соединяются.
— Но мне придется ждать несколько часов или несколько дней?
На этот вопрос телефонистка не смогла или не захотела ответить. Я расстроился, положил трубку и встал.
— Пойдемте.
— Куда?
— Куда угодно. Объедем Москву на такси.
— Попытаемся укрыться от головорезов?
— Порой вы бываете необыкновенно сообразительны, — с наигранным высокомерием заявил я.
Мы взяли с собой матрешку в сетчатой авоське. В тот же карман, где лежали листки факса, я положил обе странички из блокнота Малкольма Херрика.
Я исходил из того, что это были единственные материальные результаты моих усилий. Не следовало оставлять трофеи там, где их мог без труда прикарманить Фрэнк или любой другой, кто удосужился бы открыть дверь моего номера.
Хотя Стивен и перестал внушать мне, насколько метро дешевле, чем такси, он был потрясен нашими расходами за вторую половину дня. За все платит принц, успокоил я его. Каждые полчаса я вручал водителю такси очередную сумму денег. Он наверняка посчитал меня сумасшедшим. Стивен предложил пойти в университет. Он еще утром выписал для меня гостевой пропуск, чтобы избежать вчерашних треволнений. Но мне почему-то всегда лучше думалось во время движения. Я и прежде принимал многие важные решения, разъезжая взад-вперед на тракторе. Это было как-то связано с непрерывным изменением окружающей обстановки, которое стимулирует мыслительный процесс. В результате новые мысли формулируются необыкновенно ясно и четко. В конце концов, я же не кабинетный ученый.
Мы посмотрели и старую, и новую Москву. Элегантные старые районы и рациональные новые архитектурно не стыковались, но зато были схожи благодаря белому снеговому покрывалу, заглушавшему звуки, и какому-то заметному со стороны недостатку жизненной энергии. Толстые белые шапки на золотых куполах. Витрины магазинов, где свободного места было куда больше, чем товаров.
Огромные лозунги «Слава Коммунистической партии Советского Союза» на крышах. Все это навевало на меня тоску.
Когда начало темнеть, мы остановились пополнить запас выпивки и купить пару стаканов и сувенир, который я собирался отвезти домой для Эммы. Я выбрал яркую новую матрешку со всем ее семейством внутри. Матрешка казалась мне символом моих занятий в Москве: срывание всех и всяческих масок, подобное вскрытию деревянной куклы. Лишь только я снимал один слой, как под ним оказывался другой, под тем третий и так далее. А в центре всего меня ждала не крошечная розовощекая деревянная мамочка, а непрерывно набухающее семя, из которого вот-вот проклюнутся ужас и смерть.
Когда мы наконец вернулись, моя комната показалась совершенно безопасной и безмятежной.
Вполне возможно, что мы могли бы, не подвергаясь опасности, остаться в номере, но не следовало пускать насмарку меры безопасности, которые мы принимали сегодня весь день. И вообще, слова «ах, если бы» — самые скорбные из всех существующих в языке.
Магнитофон все так же стоял на своей неустойчивой башне. Когда Стивен нажал кнопку «запись», тишина сказала нам, что слушатели спят.
Часы показывали пять минут шестого. Мы оставили магнитофон включенным, а сами сели в кресла на площадке у лифтов и стали ждать гостей. Йен пришел первым. Его нельзя было назвать пьяным, хотя он слегка покачивался на ходу. Но на лице его состояние никак не отразилось. Он был таким же бледным, спокойным и непроницаемым, как всегда. И речь его была очень четкой и внятной. Янг совершенно откровенно рассказал, что, если нет никаких неотложных дел в посольстве, он проводит выходные дни по обычаю русских, причем следует этим обычаям со страстью неофита. И сразу же спросил, где у меня бутылка.
Мы вернулись в номер. Йен предпочел выпить водки и расправился с первой порцией прежде, чем я закончил обслуживать Стивена. Я тут же подлил ему еще, себе же налил виски.
На пирамиду, увенчанную магнитофоном. Йен взглянул без всяких эмоций.
— Не слишком увлекайтесь этими игрушками, старина, не то вам придется все время искать в комнате новые «жучки». Если они посчитают, что вы хотите что-то скрыть, то сразу же прилепят вам второе «ухо».
Стивен молча взял магнитофон и предпринял повторное обследование комнаты. Йен, рассеянно наблюдая за ним, выпил еще раз и сам, все еще твердой рукой, налил себе водки.
К счастью, поиски не дали результатов. Магнитофон вновь оказался на вершине и продолжал вести себя тихо. Стивен оставил его включенным и уселся рядом с Йеном на диван.
Янг минут пять расписывал, насколько скучную жизнь приходится вести британским дипломатам в Москве. Я же во время этого рассказа страстно желал, чтобы он каким-нибудь чудом протрезвел.
Тут ворвался Малкольм. Он был похож на пустынную бурю: шумный, жесткий и сухой.
— "Экстра"! — воскликнул он, взглянув на этикетку бутылки. — Этот сорт выделяется среди местного спиртного, как «Роллс-Ройс» среди вся ких «Ситроенов»! Я вижу, парень, что у тебя чертовский нюх на хорошие вещи!
— Это Стивен выбрал, — признался я. — Наливайте себе.
Как мне показалось, и Херрик в субботу придерживался девиза «к чертям умеренность». Он налил себе в стакан такую дозу, которой хватило бы, чтобы на месяц погрузить трезвенника в летаргический сон, и проглотил ее одним махом.
— Ты не предупредил меня, что устраиваешь прием, — укоризненно сказал он.
— Только на четыре персоны.
— Знал бы — захватил бутылку.
Судя по тому, насколько быстро убывало спиртное, еще одна бутылка вполне могла потребоваться. Глядя на Стивена, трудно было предположить, что выпивка относится к числу его любимых занятий. Я понимал, что он остается здесь только из-за того, что не хочет уподобиться крысе, бегущей с тонущего корабля.
— Так что ты там нашел, парень? — поинтересовался Малкольм, взмахнув стаканом наполовину полным водки. — Ты что-то говорил о моей записной книжке...
Я вручил ему листок, а он, нацепив на нос очки, принялся рассматривать его поверх оправы. По его подбородку стекали капли.
— Боже мой, — сказал он, наконец сняв очки и вытирая лицо ладонью.
— Какие-то дурацкие закорючки. И что это значит?
— Не знаю.
Малкольм взглянул на часы и, как мне показалось, принял некое решение. Залпом допив водку, он торопливо поставил стакан на столик.
— Ладно, парни, мне пора идти. — Он взял листок и собрался положить его в карман пиджака.
— Я бы предпочел на воемя оставить его у себя, — мягко сказал я, если вы, конечно, не возражаете.
— Чего ради? — Он закрыл бумагу ладонью.
— Хочу попытаться расшифровать надпись на обратной стороне.
— Но какой в этом смысл?
— Мне бы очень хотелось узнать, кому вы дали этот листок в Англии...
И что он на нем записал.
Малкольм продолжал колебаться. Йен с усилием поднялся на ноги и налил себе еще «Экстры».
— Отдай ты ему эту бумажонку, Малкольм, — раздраженно вмешался он.
— На кой дьявол она тебе сдалась?
Херрик увидел три пары глаз, вопросительно рассматривавших его, и неохотно вынул руку из кармана.
— Черт побери, это не доведет тебя до добра, парень. — В его голосе явственно прозвучала угроза.
— Неважно, — ответил я, убирая записку, — это просто интересно, вам не кажется? Вы писали на этой странице в Бергли... Но не сказали мне, что вы были на этих соревнованиях. Я был удивлен тем, что вы ни слова не сказали об этом. И я еще больше удивился, узнав, что на самом деле вы там были.
— Ну и что из того? Я репортер и приезжал писать о соревнованиях.
— Для «Уотч»? Я считал, что вы иностранный корреспондент, а не спортивный обозреватель.
— Вот что, парень... — Мускулы на могучей шее журналиста напряглись. — К чему ты клонишь?
— Клоню я вот к чему. Вы знали... знали с самого начала... что я приехал сюда кое-что выяснить. И все время пытались сделать так, чтобы я заблудился в тумане... или оказался в морге.
Стивен и Йен раскрыли рты.
— Бредятина! — воскликнул Малкольм.
— А вы умеете водить тягач с прицепом?
Он ответил мне взглядом, полным ненависти, за которой скрывалось какое-то решение.
— Обед в «Арагви»... — продолжал я. — Вы приглашали... Рядом с нами все время сидели два человека. Напротив меня. Два часа лицом к лицу.
После этого они всегда могли бы меня узнать. Вы забрали у меня очки, и все увидели, что без них я беспомощен. Когда мы вышли из ресторана, на меня на улице Горького набросились двое мужчин... Они пытались сбить с меня очки и затащить в автомобиль. На них были вязаные подшлемники, но я очень четко разглядел их темные нерусские глаза. И я задумался: кто мог знать, что я именно в это время один пойду по улице Горького?
— Все, что ты наговорил, парень, просто куча лошадиного дерьма. Если ты будешь продолжать в том же духе, то тебе светит или игла, или смерть в психушке.
Малкольм был явно разгневан, но уверенности в себе не потерял. Он не мог представить, что мне удастся попасть в яблочко.
— Теперь поговорим о факсе, — сказал я, — и о вашем информаторе. Я абсолютно уверен, что, когда для меня пришло очень длинное сообщение, вы сразу же узнали об этом. Я немедленно отправился в посольство, проехал большую часть пути на такси и попал в засаду. Под мостом меня поджидали двое мужчин. Я спасся только по иронии судьбы... Но когда я пришел в себя, то первым делом задумался: кто мог знать, что я должен выйти на улицу?
— Да пол-Москвы, — грубо оборвал меня Малкольм.
— Я знал, — с подчеркнутой беспристрастностью поддержал его Йен.