Страница:
Но это утверждение все еще упускает важную связь. Мы усвоили, что кульминация фантазии избиения связана со стремлением достичь сексуального наслаждения и сопровождается чувством вины. На первый взгляд это кажется необъяснимым, поскольку мы знаем, что и сексуальное наслаждение, и чувство вины извлекаются из подавленной любовной фантазии, чего мы не находим в фантазии избиения, но наблюдаем в милых историях.
Эта проблема разрешается сама по себе, когда мы принимаем во внимание, что милые истории также не являются прямым выражением подавленной любовной фантазии. В этом инцестуозном желании, тормозившем с раннего детства все сексуальные стремления, фантазия сконцентрировалась на первом любовном объекте – отце. Подавление Эдипова комплекса привело ребенка к отказу от большинства инфантильных сексуальных целей. Ранние чувственные желания были отданы бессознательному. Так они опять проявились в фантазиях избиения, указывая на частичную неудачу в попытке их подавления.
Если в фантазиях избиения проявляется подавление, то в милых историях – сублимация. В фантазиях избиения непосредственные сексуальные желания удовлетворяются, в милых же историях желания с вытесненным мотивом, как их называет Фрейд, находят вознаграждение. Так же как в развитии детско-родительских отношений, изначально целостный поток любви оказывается разделенным на подавленную чувственную борьбу (что выражается в фантазии избиения) и сублимированные любовные узы (отражается в милых историях).
Мы можем теперь сопоставить обе фантазии по следующей схеме: функция фантазии избиения – это скрытая репрезентация вечной ситуации чувственной любви, которая на языке анально-садистской стадии выражается как сцена избиения. С другой стороны, функция милых историй – репрезентация нежности и любовного возбуждения. В содержании просматривается между тем та же монотонность, что и в фантазиях избиения. Все строится вокруг союза сильного и слабого героя, взрослого и мальчика, или, как это видно из многих сюжетов, высшего и низшего существования.
Сублимация чувственной любви в нежную дружбу, без сомнения, существенно упрощается тем, что еще на ранних стадиях фантазий избиения девочка отказывается от сексуальной принадлежности и неизменно выступает в фантазии как мальчик.
III
К проблеме агрессии[11]
Новые направления в детской психологии
Психоаналитическая переориентация
Теория сексуальности
Психоаналитические теории агрессии
Агрессия как особенность прегенитальных сексуальных проявлений
Агрессия как функция эго: «фрустрационная теория»
Агрессия как проявление деструктивного инстинкта: теория инстинктов жизни и смерти
Приложение теории инстинктов жизни и смерти к психологии
Споры и проблемы
Эта проблема разрешается сама по себе, когда мы принимаем во внимание, что милые истории также не являются прямым выражением подавленной любовной фантазии. В этом инцестуозном желании, тормозившем с раннего детства все сексуальные стремления, фантазия сконцентрировалась на первом любовном объекте – отце. Подавление Эдипова комплекса привело ребенка к отказу от большинства инфантильных сексуальных целей. Ранние чувственные желания были отданы бессознательному. Так они опять проявились в фантазиях избиения, указывая на частичную неудачу в попытке их подавления.
Если в фантазиях избиения проявляется подавление, то в милых историях – сублимация. В фантазиях избиения непосредственные сексуальные желания удовлетворяются, в милых же историях желания с вытесненным мотивом, как их называет Фрейд, находят вознаграждение. Так же как в развитии детско-родительских отношений, изначально целостный поток любви оказывается разделенным на подавленную чувственную борьбу (что выражается в фантазии избиения) и сублимированные любовные узы (отражается в милых историях).
Мы можем теперь сопоставить обе фантазии по следующей схеме: функция фантазии избиения – это скрытая репрезентация вечной ситуации чувственной любви, которая на языке анально-садистской стадии выражается как сцена избиения. С другой стороны, функция милых историй – репрезентация нежности и любовного возбуждения. В содержании просматривается между тем та же монотонность, что и в фантазиях избиения. Все строится вокруг союза сильного и слабого героя, взрослого и мальчика, или, как это видно из многих сюжетов, высшего и низшего существования.
Сублимация чувственной любви в нежную дружбу, без сомнения, существенно упрощается тем, что еще на ранних стадиях фантазий избиения девочка отказывается от сексуальной принадлежности и неизменно выступает в фантазии как мальчик.
III
Цель данной статьи состоит в том, чтобы рассмотреть природу взаимоотношений между сосуществующими фантазиями избиения и мечтами. Мы, насколько это возможно, смогли установить такую взаимозависимость. Далее я воспользуюсь случаем и рассмотрю дальнейшее развитие и судьбу одной из продолжительных фантазий.
Несколько лет назад, когда история с рыцарем появилась впервые, девочка ее записала. Она создала короткую историю о пребывании юноши в заключении.
В начале истории узника пытали, в конце он отказывался от побега. Можно предположить, что он решил остаться в замке из-за своего хорошего отношения к рыцарю. Все события описываются как случившиеся в прошлом, история представлена в виде диалогов между рыцарем и отцом заключенного.
Если тема фантазии в письменной истории остается прежней, то способ развития темы меняется. В фантазии союз между сильным и слабым должен устанавливаться снова и снова в каждом новом эпизоде, в письменной истории он развивается с течением времени. Отдельные сцены из фантазии теряются в процессе такого развития; хотя некоторые детали переносятся из фантазии на бумагу, отдельные развязки не замещаются общей кульминацией в заключительной части сказки. Ее цель – гармоничный союз между крайними антагонистами – только предвосхищается, но реально не описывается. Поэтому интерес, который в фантазии концентрируется на самой высшей точке, в письменной версии поровну делится между ситуациями и героями.
Этому изменению в структуре соответствует изменение механизма извлечения удовольствия. В фантазии дополнение новой или проигрывание старой сцены – это новая возможность для извлечения полноценного удовлетворения, что невозможно в письменной истории. Хотя процесс написания осуществляется в состоянии счастливого возбуждения, подобного тому, которое имеет место в фантазировании, сама по себе законченная история не предполагает ничего подобного. Чтение истории не влечет за собой извлечения удовольствия, как это происходило в фантазии. В этом отношении большим воздействием обладает чтение подобных историй, написанных другими.
Эти факты подтверждают непосредственную связь между двумя важными отличиями фантазии и письменной истории – отказ от отдельных эпизодов и от извлечения удовольствия в кульминационных точках. Написанная история имеет другие причины и служит иной функции, нежели фантазия. Иначе история с рыцарем, превращаясь из фантазии в письменную сказку, становится непригодной ни для чего.
Когда девочку спросили, что побудило ее написать историю, она смогла назвать только одну осознаваемую причину. Она была убеждена, что обратилась к написанию в тот момент, когда история с рыцарем стала особенно навязчивой, – другими словами, таким образом она защищалась от возможности слишком глубоко погрузиться в нее. Она пыталась создать какую-то независимую реальность для слишком одушевленных героев в надежде, что тогда они перестанут доминировать в ее воображении. Насколько она помнит, фантазии с рыцарем действительно закончились после того, как были записаны.
Правда, это описание девочкой своих побуждений все еще оставляет многое необъясненным: та самая слишком яркая ситуация, которая, как предполагается, побудила ее записать историю, не включается в нее, тогда как другие, которые не являются частью фантазии (например, реальные пытки), подробно описываются. То же самое относится и к героям: написанная история упускает некоторых персонажей, которые развернуто представлены в фантазии, и вместо них появляются новые герои, как, например, отец заключенного.
Вторую побудительную причину для написания истории мы можем извлечь из наблюдений креативной деятельности подростков (Bernfeld, 1924). Бернфельд отмечает, что мотив, побуждающий записывать свои фантазии, надо искать не в самой фантазии, а вне ее. Он считает, что подобная творческая активность управляется обычными амбициями эго; например, подростковое стремление воздействовать на окружающих через поэзию или заслужить таким образом любовь и уважение. Согласно этой концепции, превращение фантазии с рыцарем в написанную историю выглядит следующим образом.
В свете амбиций, как мы можем сразу отметить, личная фантазия превращается в акт коммуникации, адресованный другому. В процессе этой трансформации заботу о собственных потребностях сменяет внимание к возможному читателю. Можно отказаться от непосредственного извлечения удовольствия из содержания истории, поскольку сам процесс написания удовлетворяет честолюбивые амбиции, принося удовлетворение. Поскольку автор отказывается от непосредственного извлечения удовольствия, снимается необходимость согласовывать определенные, наилучшим образом подходящие для извлечения удовольствия, эпизоды истории (кульминационные точки фантазии). По этой же причине в написанной истории (как это видно из факта включения сцен пыток) можно не считаться с ограничениями, накладываемыми на фантазии, в которых запрещены сцены избиения.
В письменной истории любой материал фантазии используется как равноценный, отбор руководствуется только целями повествования. Чем интересней будет материал, тем сильнее воздействие на других и соответственно наибольшим будет собственное опосредованное наслаждение. Отказываясь от личного удовольствия, чтобы произвести впечатление на других, автор проходит важный путь развития: она трансформирует свою аутичность в социальную активность. Мы можем сказать: она нашла дорогу от воображения обратно к реальности.
Несколько лет назад, когда история с рыцарем появилась впервые, девочка ее записала. Она создала короткую историю о пребывании юноши в заключении.
В начале истории узника пытали, в конце он отказывался от побега. Можно предположить, что он решил остаться в замке из-за своего хорошего отношения к рыцарю. Все события описываются как случившиеся в прошлом, история представлена в виде диалогов между рыцарем и отцом заключенного.
Если тема фантазии в письменной истории остается прежней, то способ развития темы меняется. В фантазии союз между сильным и слабым должен устанавливаться снова и снова в каждом новом эпизоде, в письменной истории он развивается с течением времени. Отдельные сцены из фантазии теряются в процессе такого развития; хотя некоторые детали переносятся из фантазии на бумагу, отдельные развязки не замещаются общей кульминацией в заключительной части сказки. Ее цель – гармоничный союз между крайними антагонистами – только предвосхищается, но реально не описывается. Поэтому интерес, который в фантазии концентрируется на самой высшей точке, в письменной версии поровну делится между ситуациями и героями.
Этому изменению в структуре соответствует изменение механизма извлечения удовольствия. В фантазии дополнение новой или проигрывание старой сцены – это новая возможность для извлечения полноценного удовлетворения, что невозможно в письменной истории. Хотя процесс написания осуществляется в состоянии счастливого возбуждения, подобного тому, которое имеет место в фантазировании, сама по себе законченная история не предполагает ничего подобного. Чтение истории не влечет за собой извлечения удовольствия, как это происходило в фантазии. В этом отношении большим воздействием обладает чтение подобных историй, написанных другими.
Эти факты подтверждают непосредственную связь между двумя важными отличиями фантазии и письменной истории – отказ от отдельных эпизодов и от извлечения удовольствия в кульминационных точках. Написанная история имеет другие причины и служит иной функции, нежели фантазия. Иначе история с рыцарем, превращаясь из фантазии в письменную сказку, становится непригодной ни для чего.
Когда девочку спросили, что побудило ее написать историю, она смогла назвать только одну осознаваемую причину. Она была убеждена, что обратилась к написанию в тот момент, когда история с рыцарем стала особенно навязчивой, – другими словами, таким образом она защищалась от возможности слишком глубоко погрузиться в нее. Она пыталась создать какую-то независимую реальность для слишком одушевленных героев в надежде, что тогда они перестанут доминировать в ее воображении. Насколько она помнит, фантазии с рыцарем действительно закончились после того, как были записаны.
Правда, это описание девочкой своих побуждений все еще оставляет многое необъясненным: та самая слишком яркая ситуация, которая, как предполагается, побудила ее записать историю, не включается в нее, тогда как другие, которые не являются частью фантазии (например, реальные пытки), подробно описываются. То же самое относится и к героям: написанная история упускает некоторых персонажей, которые развернуто представлены в фантазии, и вместо них появляются новые герои, как, например, отец заключенного.
Вторую побудительную причину для написания истории мы можем извлечь из наблюдений креативной деятельности подростков (Bernfeld, 1924). Бернфельд отмечает, что мотив, побуждающий записывать свои фантазии, надо искать не в самой фантазии, а вне ее. Он считает, что подобная творческая активность управляется обычными амбициями эго; например, подростковое стремление воздействовать на окружающих через поэзию или заслужить таким образом любовь и уважение. Согласно этой концепции, превращение фантазии с рыцарем в написанную историю выглядит следующим образом.
В свете амбиций, как мы можем сразу отметить, личная фантазия превращается в акт коммуникации, адресованный другому. В процессе этой трансформации заботу о собственных потребностях сменяет внимание к возможному читателю. Можно отказаться от непосредственного извлечения удовольствия из содержания истории, поскольку сам процесс написания удовлетворяет честолюбивые амбиции, принося удовлетворение. Поскольку автор отказывается от непосредственного извлечения удовольствия, снимается необходимость согласовывать определенные, наилучшим образом подходящие для извлечения удовольствия, эпизоды истории (кульминационные точки фантазии). По этой же причине в написанной истории (как это видно из факта включения сцен пыток) можно не считаться с ограничениями, накладываемыми на фантазии, в которых запрещены сцены избиения.
В письменной истории любой материал фантазии используется как равноценный, отбор руководствуется только целями повествования. Чем интересней будет материал, тем сильнее воздействие на других и соответственно наибольшим будет собственное опосредованное наслаждение. Отказываясь от личного удовольствия, чтобы произвести впечатление на других, автор проходит важный путь развития: она трансформирует свою аутичность в социальную активность. Мы можем сказать: она нашла дорогу от воображения обратно к реальности.
К проблеме агрессии[11]
Новые направления в детской психологии
В последние годы агрессия, деструктивное поведение, их проявления и развитие оказались в центре внимания специалистов, работающих в области образования, детской психологии и детской терапии. При этом находит все большее признание тот факт, что нормальное и ненормальное эмоциональное развитие не может быть понято без соответствующего объяснения роли, которую играют агрессивные тенденции и установки. У нормальных детей агрессия прежде всего изучается как особенность их социального реагирования. У ненормальных детей (задержка развития, различные степени регресса в развитии, асоциальные склонности или склонности к правонарушениям) агрессия выступает важным патогенным фактором.
Именно в связи с этими тенденциями в современной детской психологии роль агрессии в нормальном и аномальном детском развитии стала предметом обсуждения большинства участников конгресса. Из предыдущих сообщений может создаться впечатление, что выбор темы связан с результатами клинического опыта и наблюдений, полученных в последние годы войны. Психологи во всем мире были поражены масштабами и особой жестокостью агрессии, выплеснутой отдельными людьми и целыми нациями в ходе войны, и силой влияния этой агрессии на детей и взрослых, оказавшихся жертвами. Практический опыт подобного рода подводит к необходимости его теоретического обоснования для лучшего понимания феноменов, которые приходится наблюдать.
С другой же стороны, это объяснение, кажущееся очевидным на первый взгляд, оказывается ошибочным при ближайшем рассмотрении. На самом деле во время последней войны мы не узнали об агрессии больше, чем знали до этого. В истории человечества не было периода, когда в распоряжении наблюдателей материала такого рода было недостаточно. Агрессия и ее роль в человеческих отношениях всегда были объектами наблюдений, доступными на протяжении всей современной истории, насыщенной войнами между народами, гражданскими войнами, расовыми войнами, притеснениями либо истреблениями меньшинств, религиозными гонениями, преступлениями, связанными с геноцидом. Кроме того, проявления агрессии во все времена наблюдались среди детей.
Дети всех возрастных групп демонстрируют попытки насилия, агрессии, стремление к разрушению. Пожалуй, родители и воспитатели в прошлом были больше изумлены этим проявлением природы ребенка, чем ныне. Кроме всего прочего, суровость образовательных мер прошлого была направлена на пресечение «нехорошей» склонности детей к насилию, стремления к удовольствию, желания причинять вред, наносить обиды и совершать разрушения. Таким образом, в области изучения агрессии изменился не круг рассматриваемых феноменов, а подход тех, кто их наблюдает и описывает эти феномены. Склонность предшествующих психологов отворачиваться от грубых и наиболее неприятных проявлений человеческой натуры, особенно когда дело касалось детей, отрицать существование подобных проявлений или в лучшем случае преуменьшать их значимость сменилась противоположным – решением тщательно исследовать эти формы поведения, изучить и подробно описать их, проследить их источники и оценить их роль в нормальном и аномальном индивидуальном развитии ребенка.
Именно в связи с этими тенденциями в современной детской психологии роль агрессии в нормальном и аномальном детском развитии стала предметом обсуждения большинства участников конгресса. Из предыдущих сообщений может создаться впечатление, что выбор темы связан с результатами клинического опыта и наблюдений, полученных в последние годы войны. Психологи во всем мире были поражены масштабами и особой жестокостью агрессии, выплеснутой отдельными людьми и целыми нациями в ходе войны, и силой влияния этой агрессии на детей и взрослых, оказавшихся жертвами. Практический опыт подобного рода подводит к необходимости его теоретического обоснования для лучшего понимания феноменов, которые приходится наблюдать.
С другой же стороны, это объяснение, кажущееся очевидным на первый взгляд, оказывается ошибочным при ближайшем рассмотрении. На самом деле во время последней войны мы не узнали об агрессии больше, чем знали до этого. В истории человечества не было периода, когда в распоряжении наблюдателей материала такого рода было недостаточно. Агрессия и ее роль в человеческих отношениях всегда были объектами наблюдений, доступными на протяжении всей современной истории, насыщенной войнами между народами, гражданскими войнами, расовыми войнами, притеснениями либо истреблениями меньшинств, религиозными гонениями, преступлениями, связанными с геноцидом. Кроме того, проявления агрессии во все времена наблюдались среди детей.
Дети всех возрастных групп демонстрируют попытки насилия, агрессии, стремление к разрушению. Пожалуй, родители и воспитатели в прошлом были больше изумлены этим проявлением природы ребенка, чем ныне. Кроме всего прочего, суровость образовательных мер прошлого была направлена на пресечение «нехорошей» склонности детей к насилию, стремления к удовольствию, желания причинять вред, наносить обиды и совершать разрушения. Таким образом, в области изучения агрессии изменился не круг рассматриваемых феноменов, а подход тех, кто их наблюдает и описывает эти феномены. Склонность предшествующих психологов отворачиваться от грубых и наиболее неприятных проявлений человеческой натуры, особенно когда дело касалось детей, отрицать существование подобных проявлений или в лучшем случае преуменьшать их значимость сменилась противоположным – решением тщательно исследовать эти формы поведения, изучить и подробно описать их, проследить их источники и оценить их роль в нормальном и аномальном индивидуальном развитии ребенка.
Психоаналитическая переориентация
Справедливо считать, что такое изменение подхода в детской психологии было результатом работы и открытий психоанализа с начала века или даже раньше. Психоаналитическая психология полностью изменила восприятие роли инстинктивных влечений в развитии индивидуальности. В доаналитической психологии детство рассматривалось как более или менее спокойный период поступательного развития, в процессе которого инстинктивные влечения если и появляются, то оказываются просто мешающими элементами. Психоаналитическая психология, напротив, приписывает этим внутренним влечениям основную роль в формировании сознания и характера.
Инстинктивные желания, выражают ли они потребности в еде, тепле и комфорте или сексуальные стремления и агрессию, возникают в теле и проявляются в психике в виде настоятельной потребности в удовлетворении. Они создают болезненное напряжение, если остаются неудовлетворенными, и приятное расслабление, когда цель достигнута и потребность удовлетворена. Благодаря стимуляции, поступающей от них, ребенок от рождения постепенно развивает целый набор функций, которые помогают ему избегать боли и достигать удовольствия и, вследствие, оставаться в довольно комфортном состоянии. Он постепенно учится проводить границу между внутренним и внешним миром, осознавать происходящее вокруг, приобретать и использовать опыт, контролировать моторику как реакцию на внешние и внутренние стимулы; таким образом, ребенок развивает так называемые эго-функции, которые служат для удовлетворения желаний. Так как окружение ребенка часто препятствует или противостоит исполнению желаний, возникают конфликты нового вида, требующие решения. Все это служит стимулом для развития психических функций все большей сложности. Инстинктивные желания, оказывая постоянное воздействие на психику, не только не мешают процессу ее развития, но, напротив, стимулируют его.
Инстинктивные желания, выражают ли они потребности в еде, тепле и комфорте или сексуальные стремления и агрессию, возникают в теле и проявляются в психике в виде настоятельной потребности в удовлетворении. Они создают болезненное напряжение, если остаются неудовлетворенными, и приятное расслабление, когда цель достигнута и потребность удовлетворена. Благодаря стимуляции, поступающей от них, ребенок от рождения постепенно развивает целый набор функций, которые помогают ему избегать боли и достигать удовольствия и, вследствие, оставаться в довольно комфортном состоянии. Он постепенно учится проводить границу между внутренним и внешним миром, осознавать происходящее вокруг, приобретать и использовать опыт, контролировать моторику как реакцию на внешние и внутренние стимулы; таким образом, ребенок развивает так называемые эго-функции, которые служат для удовлетворения желаний. Так как окружение ребенка часто препятствует или противостоит исполнению желаний, возникают конфликты нового вида, требующие решения. Все это служит стимулом для развития психических функций все большей сложности. Инстинктивные желания, оказывая постоянное воздействие на психику, не только не мешают процессу ее развития, но, напротив, стимулируют его.
Теория сексуальности
На протяжении более чем тридцати лет интересы психоаналитиков в изучении инстинктивной жизни были сфокусированы почти исключительно на проявлениях сексуальности. Результат этих исследований теперь хорошо известен. Согласно психоаналитической теории сексуальности, диффузные источники сексуального возбуждения существуют с момента рождения в различных частях тела и вызывают всплеск прегенитальной сексуальности в жизни ребенка. Источники этих влечений (кожа, слизистые оболочки рта и ануса, пенис и клитор) определяют последовательную смену сексуальных организаций с рождения приблизительно до пяти-шести лет: оральная, анальная, генитальная фазы сексуальности. Наследство, оставшееся от этих фаз, существует и во взрослой жизни либо как нормальные действия, предшествующие генитальному контакту (поцелуи, взгляды, прикосновения), либо при сексуальных извращениях как ненормальное негенитальное замещение генитального контакта. Таким образом, психоаналитическая теория секса расширяет понятие сексуальности, включая в него прегенитальные и экстрагенитальные действия, и смещает представление о начале ее развития с пубертатного периода к началу жизни.
Только по прошествии значительного времени и после упорной борьбы эти открытия были признаны валидными для детской психологии. Действительно, битва за новый, «динамический» тип детской психологии была начата именно с вопроса о детской сексуальности. Благодаря большому количеству случаев из клинической практики психоаналитиков многие детские психологи постепенно принимают новые взгляды. Это подготавливает почву для принятия дальнейших открытий в детской инстинктивной жизни. После того как исследователи детской сексуальности приняли на себя главный удар публики, не желающей отказываться от восприятия детства как периода невинности, деятельность исследователей детской агрессии оказалась сравнительно легкой. В самом деле, временами результаты исследований агрессивного поведения детей принимаются с таким пылом, что это только подтверждает: смена предмета исследования приветствуется широкой публикой, которой так и не удалось преодолеть сопротивления изучению сексуальных проблем ребенка.
Только по прошествии значительного времени и после упорной борьбы эти открытия были признаны валидными для детской психологии. Действительно, битва за новый, «динамический» тип детской психологии была начата именно с вопроса о детской сексуальности. Благодаря большому количеству случаев из клинической практики психоаналитиков многие детские психологи постепенно принимают новые взгляды. Это подготавливает почву для принятия дальнейших открытий в детской инстинктивной жизни. После того как исследователи детской сексуальности приняли на себя главный удар публики, не желающей отказываться от восприятия детства как периода невинности, деятельность исследователей детской агрессии оказалась сравнительно легкой. В самом деле, временами результаты исследований агрессивного поведения детей принимаются с таким пылом, что это только подтверждает: смена предмета исследования приветствуется широкой публикой, которой так и не удалось преодолеть сопротивления изучению сексуальных проблем ребенка.
Психоаналитические теории агрессии
Агрессия как особенность прегенитальных сексуальных проявлений
В ортодоксальном психоанализе агрессивное поведение детей впервые изучалось там, где оно связано с сексуальным поведением. Маленькие дети, преследующие прегенитальные сексуальные цели, очень часто демонстрируют невнимательность к чувствам других, враждебность к окружающим, садизм, агрессию и деструктивность. При аналитической работе эти качества становятся очевидными в первую очередь на фаллической стадии сексуального развития в связи с проявлением так называемого Эдипова комплекса, то есть сильной любви ребенка к родителю противоположного пола, сопровождающейся враждебностью и желанием смерти по отношению к конкурирующему родителю того же пола. Также описаны случаи садистских и агрессивных установок в последнем этапе оральной фазы (после прорезывания зубов). В основном же пик агрессивности совпадает с анальной стадией развития сексуальности. Было показано, что на этом уровне инстинктивного развития желание причинять вред людям и портить вещи, а также вымещать садистские импульсы на любимых людях имеют такую же значимость, что и анальные интересы сами по себе. Такое усиление агрессивных тенденций на анальном уровне привело к описанию этой стадии как анально-садистской фазы. Название используется и по сей день.
Агрессия как функция эго: «фрустрационная теория»
Дальнейшее проникновение в функции эго и их роль в исполнении желаний приводят к экспериментальному восприятию агрессии как «эго-инстинкта». Это подразумевает, что у эго имеются агрессивные импульсы, необходимые для сохранения жизни и достижения инстинктивного удовлетворения. Обнаружено, что ребенок проявляет агрессию либо когда ему самому не удается удовлетворить инстинктивные желания, либо когда что-то в его окружении намеренно препятствует исполнению желаний. Подобные ситуации возникают постоянно и неизбежны в течение прегенитальных фаз развития, так как прегенитальные сексуальные желания из-за своего примитивного, фантастического и нереалистического характера практически обречены оставаться неудовлетворенными. Эта так называемая фрустрационная теория до сих пор поддерживается многими психоаналитиками.
Агрессия как проявление деструктивного инстинкта: теория инстинктов жизни и смерти
Развивая дальше теорию инстинктов, Фрейд (1920) отказался от понятия «эго-инстинкты», решил признать инстинктивную природу и происхождение агрессивных проявлений и, следовательно, придал им в своих оценках статус, аналогичный проявлениям сексуальности. Это предположение, которое известно как «теория инстинктов жизни и смерти», группирует все множество инстинктивных побуждений вокруг двух основных сил: силы жизни, имеющей целью сохранение, размножение, достижение общепризнанных жизненных ценностей, и инстинкта смерти или деструктивной силы, преследующей противоположную цель разрывания связей и разрушения жизни.
Сексуальность – проявление силы жизни, агрессия – деструктивной силы. В клинических случаях ни сексуальность, ни агрессия не могут изучаться в чистой форме. Два фундаментальных инстинкта соединяют свои силы или противодействуют друг другу, и эти комбинации дают в результате феномен жизни. Развитие агрессии неразрывно связано с фазами развития инфантильной сексуальности. На каждом уровне сексуального развития (оральном, анальном, фаллическом) агрессивные влечения проявляют себя по-разному, и эти проявления усиливают выражение детской любви. Без добавления агрессии сексуальные импульсы оказываются неспособными достичь какой-либо цели.
Именно слияние сексуальных инстинктов с агрессией делает возможным для ребенка отстаивать свои права на обладание объектом любви, состязаться с соперником, удовлетворять любопытство, демонстрировать свое тело или свои возможности, даже получение пищи и уничтожение ее посредством съедения – результат этого соединения. Аналогично в нормальной взрослой сексуальной жизни осуществление сексуального акта предваряется определенным количеством мужской агрессии, чтобы обрести господство над сексуальным партнером. В анормальных случаях, когда из-за подавления или ослабления агрессии ее недостает, сексуальные проявления становятся неэффективными. Результатом этого по взрослой генитальной жизни является импотенция. На прегенитальных стадиях в детстве результирующая клиническая картина такова: пищевые расстройства, слабость эмоциональных привязанностей, особенно в Эдиповых проявлениях, снижение любопытства и интеллектуальных достижений, потеря удовольствия от игры и т. п. Если же агрессивные влечения по тем же самым причинам не дополнены сексуальными, то они проявляют себя как чисто деструктивные и криминальные в форме бесконтрольных и неуправляемых склонностей.
Сексуальность – проявление силы жизни, агрессия – деструктивной силы. В клинических случаях ни сексуальность, ни агрессия не могут изучаться в чистой форме. Два фундаментальных инстинкта соединяют свои силы или противодействуют друг другу, и эти комбинации дают в результате феномен жизни. Развитие агрессии неразрывно связано с фазами развития инфантильной сексуальности. На каждом уровне сексуального развития (оральном, анальном, фаллическом) агрессивные влечения проявляют себя по-разному, и эти проявления усиливают выражение детской любви. Без добавления агрессии сексуальные импульсы оказываются неспособными достичь какой-либо цели.
Именно слияние сексуальных инстинктов с агрессией делает возможным для ребенка отстаивать свои права на обладание объектом любви, состязаться с соперником, удовлетворять любопытство, демонстрировать свое тело или свои возможности, даже получение пищи и уничтожение ее посредством съедения – результат этого соединения. Аналогично в нормальной взрослой сексуальной жизни осуществление сексуального акта предваряется определенным количеством мужской агрессии, чтобы обрести господство над сексуальным партнером. В анормальных случаях, когда из-за подавления или ослабления агрессии ее недостает, сексуальные проявления становятся неэффективными. Результатом этого по взрослой генитальной жизни является импотенция. На прегенитальных стадиях в детстве результирующая клиническая картина такова: пищевые расстройства, слабость эмоциональных привязанностей, особенно в Эдиповых проявлениях, снижение любопытства и интеллектуальных достижений, потеря удовольствия от игры и т. п. Если же агрессивные влечения по тем же самым причинам не дополнены сексуальными, то они проявляют себя как чисто деструктивные и криминальные в форме бесконтрольных и неуправляемых склонностей.
Приложение теории инстинктов жизни и смерти к психологии
Эта теория, по сути биологическая, имеет несколько важных следствий для психологии в целом и детской психологии в частности. Во-первых, она объясняет, почему в любовные отношения между людьми так часто вмешиваются эмоции враждебной и агрессивной природы. Согласно высказанным выше теоретическим предположениям, любовь и ненависть перемешаны по своей природе, и с началом отношений с другими людьми в жизни индивида обе противоборствующие тенденции направляются на одних и тех же людей. Подразумевается, что у ребенка развиваются как враждебные, так и любовные чувства к матери, помимо той враждебности, которая появляется, когда мать фрустрирует желания ребенка. Та же склонность – направлять на любимых людей негативные и агрессивные чувства – сохраняется в течение всей жизни и неизбежно вызывает страдания и неразбериху в практически счастливых и позитивных любовных отношениях взрослых. Невозможность установить исключительно позитивные отношения в реальной жизни вызывает в человеке то страстное желание «чистой любви», которое находит выражение в бесчисленных фантазиях, грезах, утопиях и прочих поэтических произведениях.
Споры и проблемы
В вышеописанных теоретических предположениях имеется несколько спорных моментов, обсуждаемых в настоящее время многими психоаналитиками.
Как отмечалось выше, существуют расхождения во взглядах на роль фрустрации в развитии агрессивных стремлений. Те аналитики, которые принимают фрейдовскую теорию инстинкта жизни и смерти, рассматривают агрессию как врожденное инстинктивное побуждение, которое развивается спонтанно как реакция на окружающую среду, но не является результатом ее влияний. Те аналитики, которые поддерживают более раннюю «фрустрационную теорию», считают агрессию продуктом влияния окружающей среды, а именно индивидуальным ответом на помехи исполнению желаний (John Bowlby).
Еще один обсуждаемый вопрос заключается в следующем: могут ли взаимодействия между двумя противоположно направленными биологическими силами создать конфликт на психологическом уровне, и если да, то насколько глубок этот конфликт, то есть является ли амбивалентность чувств базовой по своей природе и имеющей патогенное значение.
Группа психоаналитиков из Англии, представляемая Мелани Кляйн и ее последователями, отвечает на этот вопрос утвердительно. В соответствии с ее взглядами, жизненно важной стадией эмоционального развития каждого ребенка является признание того, что объект любви может подвергнуться нападению и разрушению из-за того, что его любят. Когда объектом любви становится не просто часть другого человека, посредством которой достигается удовлетворение (например, материнская грудь), а целая человеческая сущность (мать как личность), ребенок чувствует вину за свои деструктивные фантазии. Это вызывает чувство депрессии, которое уменьшается только тогда, когда появляются идеи исправления и восстановления, которые приносят облегчение. Мелани Кляйн рассматривает эту фазу, которую она называет «депрессивной позицией», как необходимую для дальнейшего эмоционального развития.
Другие аналитики в Америке и Европе, включая автора, придерживаются того взгляда, что сосуществование двух противостоящих инстинктивных сил само по себе не является значимым фактором для создания психического конфликта. При клинических наблюдениях отмечено множество случаев, которые являют собой удачное соединение между деструктивными и эротическими побудительными мотивами. (Например, при потреблении пищи она разрушается для того, чтобы быть включенной в структуру организма, при сексуальных притязаниях на партнера оказывается агрессивное воздействие для того, чтобы добиться близкого контакта.) Далее, у маленьких детей любовь и ненависть, привязанность и гнев, нежность и агрессия, желание уничтожить любимых людей или игрушки и желание сохранить и обладать ими кажутся часто сменяющимися и внешне не связанными друг с другом, каждое из противоречивых стремлений изо всех сил пытается достичь своей цели. Психические представители двух органических сил (деструктивных и эротических) остаются не связанными друг с другом до тех пор, пока некоторая центральная точка сознания не появится в структуре личности. Именно развитие этого центра (эго) приводит в результате к постепенной интеграции инстинктивных стремлений и может привести к их столкновению и несовместимости. Согласно высказанным взглядам, наличие психических конфликтов и чувства вины, как их результата, предполагает, что достигнута специфическая, сравнительно высокая стадия в развитии эго.
Как отмечалось выше, существуют расхождения во взглядах на роль фрустрации в развитии агрессивных стремлений. Те аналитики, которые принимают фрейдовскую теорию инстинкта жизни и смерти, рассматривают агрессию как врожденное инстинктивное побуждение, которое развивается спонтанно как реакция на окружающую среду, но не является результатом ее влияний. Те аналитики, которые поддерживают более раннюю «фрустрационную теорию», считают агрессию продуктом влияния окружающей среды, а именно индивидуальным ответом на помехи исполнению желаний (John Bowlby).
Еще один обсуждаемый вопрос заключается в следующем: могут ли взаимодействия между двумя противоположно направленными биологическими силами создать конфликт на психологическом уровне, и если да, то насколько глубок этот конфликт, то есть является ли амбивалентность чувств базовой по своей природе и имеющей патогенное значение.
Группа психоаналитиков из Англии, представляемая Мелани Кляйн и ее последователями, отвечает на этот вопрос утвердительно. В соответствии с ее взглядами, жизненно важной стадией эмоционального развития каждого ребенка является признание того, что объект любви может подвергнуться нападению и разрушению из-за того, что его любят. Когда объектом любви становится не просто часть другого человека, посредством которой достигается удовлетворение (например, материнская грудь), а целая человеческая сущность (мать как личность), ребенок чувствует вину за свои деструктивные фантазии. Это вызывает чувство депрессии, которое уменьшается только тогда, когда появляются идеи исправления и восстановления, которые приносят облегчение. Мелани Кляйн рассматривает эту фазу, которую она называет «депрессивной позицией», как необходимую для дальнейшего эмоционального развития.
Другие аналитики в Америке и Европе, включая автора, придерживаются того взгляда, что сосуществование двух противостоящих инстинктивных сил само по себе не является значимым фактором для создания психического конфликта. При клинических наблюдениях отмечено множество случаев, которые являют собой удачное соединение между деструктивными и эротическими побудительными мотивами. (Например, при потреблении пищи она разрушается для того, чтобы быть включенной в структуру организма, при сексуальных притязаниях на партнера оказывается агрессивное воздействие для того, чтобы добиться близкого контакта.) Далее, у маленьких детей любовь и ненависть, привязанность и гнев, нежность и агрессия, желание уничтожить любимых людей или игрушки и желание сохранить и обладать ими кажутся часто сменяющимися и внешне не связанными друг с другом, каждое из противоречивых стремлений изо всех сил пытается достичь своей цели. Психические представители двух органических сил (деструктивных и эротических) остаются не связанными друг с другом до тех пор, пока некоторая центральная точка сознания не появится в структуре личности. Именно развитие этого центра (эго) приводит в результате к постепенной интеграции инстинктивных стремлений и может привести к их столкновению и несовместимости. Согласно высказанным взглядам, наличие психических конфликтов и чувства вины, как их результата, предполагает, что достигнута специфическая, сравнительно высокая стадия в развитии эго.