Фрост Р. Стихотворения

И трубку (та молчала) опустил.
Они втроем стояли у стола
В каком-то замешательстве, и вот он
Сказал: "Взгляну, как лошади".
"Взгляните", -
Сказали Коли разом. Миссис Коль
Добавила: "Ведь это очень важно.
А ты останься, Фред. Вы, братец Мизерв,
И сами разберетесь, как пройти
В конюшню".
"Как пройти, сам разберусь я.
В конюшне не сплошаю. Если я
Там позабуду, где я, то воспомню,
Кто я на самом деле. Я люблю
Играть..."
"Им дайте корм и возвращайтесь!
Фред, ты решил его прогнать?"
"А ты?
Оставить?"

"Я его назвала братцем.
Но почему?"

"По мне, так в самый раз.
Так все его в округе называют,
Как будто он и не христианин".

"Ну, "братец" это все ж по-христиански.
Он не заметил, правда? Ладно, я
Сказала так не по любви великой.
Миляга знает. Мне мерзка и мысль
О нем самом, о дюжине детишек
Мал-мала меньше, о его друзьях,
О всей их жалкой секте. Фред, однако
Уже двенадцать, правда ведь? А он
Здесь полчаса. И, по его словам,
Он выехал из лавки ровно в девять.
Четыре мили в три часа. Ну как?
По миле в час почти что. Не иначе,
Он словно бы не ехал, а стоял.
На что он только время проворонил?
И до дому три мили!"
"Пусть ночует.
Скажи ему, Елена. Растолкуй,
Такой вот человечек все болтает,
Но глух к тому, что говорят ему, -
Как пень, как камень. Но тебя, пожалуй,
Послушается он в конце концов".

"Чего он ищет ночью вроде этой?
Куда он ездит?"

"Поучать людей".

"В такую ночь!"

"Он ростом невелик,
Он глуповат, но, видно, крепкий парень".

"И крепким табаком пропах".

"Он сдюжит".

"Легко сказать. Три мили - и вокруг
Ни огонька, лишь вьюга да потемки.
Пожалуй, позвоню его жене".

"Не суетись. Пусть сам и позвонит.
Посмотрим, вспомнит или же не вспомнит.
А впрочем, он не трус - или, верней,
Он не считает это испытаньем".

"Он не уедет!"

"Ночь, и время спать".

"Вот только б в это Господа не впутал!"

"Он Господа оставит про запас".

"Уверен ты? А он, поди, намерен
Явить нам чудо - или же себе".

"Он про себя, должно быть, полагает,
Что Бог ему на помощь поспешит,
А если нет - он, значит, недостоин".

"А если нет - замерзнет он в пути.
Замерзнет и умрет".

"Какая жалость!
Хоть на него, конечно, наплевать,
Раз он в припадке чванства жизнь кидает
На чашку благочестья. Что за вздор!
Ведь вечно людям врут весы такие".

"Вздор мелешь ты! Чай, страшно за него?"

"За недомерка ты!"

"А ты?"

"А мне
Противно, что он делает, противно,
Что ты за то, что делает он!"

"Так!
Но врешь. Тебе забава-то по нраву.
Вы, женщины, кривляетесь всегда,
Чтоб укротить мужчин. Вы довели нас
До слабости такой, что мы спешим
Разнять едва начавшуюся драку,
А не болеть за добрых драчунов.
По мне, так пусть он отморозит ухо,
А то и оба. Впрочем, как велишь,
Валяй спасай его. - Входи же, Мизерв.
Садись же. Как лошадки? Хороши?"

"В порядке".

"Значит, можно ехать? Вот
Моя жена считает, что не стоит".

"Пожалуйста! Я очень вас прошу!
Прошу вас, мистер Мизерв! Ради вашей
Жены! Что вам советует она?"

А тот, как бы не слушая, глядел
На лампу или что-то с нею рядом.
И руку (ту, что белым пауком
Пласталась на колене) от колена
Не оторвав, он указал перстом:
"Вот лист в открытой книге! Шевельнется
Он, думал я, ведь он стоит стоймя,
Стремясь упасть вперед или назад,
Здесь, на столе, с тех пор как я вернулся.
Я загадал: коль упадет вперед,
То дружеским объятый нетерпеньем,
Вам поспешив дорогу указать
К тому, что вам покуда неизвестно,
А коль назад - то движимый тоской
О том, что вы прошли мимо чего-то,
Не углядев в нем Блага. Ничего,
Ведь людям уготовано такое
Не раз, не два - я не скажу вам, сколько, -
Но нечто, вдруг открывшееся нам,
Порою открывается не сразу, -
И лжет молва о том, что только раз
Бывает это, - или б мы пропали.
Вся наша жизнь покоится на том,
Что все к нам возвращается - и просит
Ответить. Если надо, тыщу раз!
А этот лист... Без ветра он ни с места.
Но, и под ветром шевельнувшись, он
Шевелится не из-за ветра. Только
Сам по себе, а ветер ни при чем.
Подобное нарушить равновесье
Не в силах он. Не в силах выдуть он
Дым, черный чад из вашей лампы - или
Дыру в собачьей шкуре протереть.
Ваш терпеливо созданный наперсток
Тепла и света вопреки всему
Неистовству и мраку зимней бури
Сберег здесь для троих - для пса, для лампы
И для листа - незыблемый покой,
Хоть вам покой, пожалуй, и неведом.
А все же вы даруете его.
Не можно дать того, чем не владеешь? -
Ложь из разряда истин прописных,
Которые все лгут... Я опущу
Лист. Не ложится. Может, вы? Ну ладно".

"Эй, Мизерв, я тебя не тороплю,
Но если надо ехать... Остаешься?
Смотри, я эту ставню подыму,
Как занавес над вьюгой. Ну и пьеска!
Взгляни, какой мороз и как метет.
Спроси Елену, как дела со ртутью
В термометре".

"Все выглядит сейчас,
Как будто нечто мертвенное наземь
Упало и смежило веки, чтоб
Не видеть, как спешат друг к другу люди,
Как важно это... Словно спать легло
По дурости, по недопониманью -
Иль выю бесконечную свою
Здесь, о стекло ударившись, свернуло".

"Но, братец Мизерв, небылью ночной
Себя вы напугаете скорее,
Чем нас. Ведь это вы в такую ночь
Намерены отсюда удалиться".

"Наговорится всласть - и ляжем спать".

"Покуда вы не опустили ставню!
Вы помните, здесь мальчик жил зимой
У Эйвори? Отправлен на поправку
После болезни? Как-то ясным днем,
Когда ночная буря миновала,
Он к нам зашел, а я тогда как раз
Обкладывал дом насыпью из снега,
Чтоб утеплить, - до окон и поверх.
Его порядок этот позабавил.
"Вот, - закричал он, - неплохая мысль.
Сугроб снаружи высотой в шесть футов,
А вам внутри покойно и тепло.
Вы греетесь зимой самой зимою!"
Так точно и сказал. Пошел домой
И Эйвори засыпал окна снегом.
Мы с вами не зайдем так далеко,
Но все-таки: намного ли нам хуже
Сидеть втроем в тепле из-за того,
Что там, снаружи, в океане снега
Погребена земля? Найти проход -
Туннель, дыру, но нет, туннель скорее -
Сквозь стужу удается нам всегда:
Путь вниз, насквозь, туда, где нечто брезжит
И брызжет, - будь сугроб, но верх его
Крошится ветром. Как все это славно!
Ну, а теперь прощайте".

"Мизерв, как?
Мы полагали, ты решил остаться.
Так здорово ты расписал уют
Втроем. Ты никуда не хочешь ехать".

"Не часто так: мороз и снегопад.
Ваш дом промерз до хрупкости - весь, кроме
Той комнаты, где мы сейчас. А ветер,
Хоть глуше он звучит, не стал слабей:
Вы просто глубже под покровом снега -
И звук стал тише. Боязливых бомб
Разрывы из трубы слышны, сквозь крышу.
Мне нравится все это здесь, внутри,
Сильнее, чем понравится снаружи,
Но отдохнули лошади, а вам
Пора в постель. Спокойном ночи, люди,
Простите, что от сна вас оторвал..."

"Вам повезло, что вы нас оторвали.
Вам повезло, что есть на полпути
Наш дом. Когда б вы были человеком,
Готовым женской просьбе уступить,
Вы бы остались здесь - ради своих же.
А впрочем, что твердить одно и то ж?
Вы сделали уже гораздо больше,
Чем смели полагать. Известно вам,
Чем путь домой грозит".

"Но наши вьюги
Кончаются, как правило, без жертв;
И хоть, понятно, было б мне милее
Быть зверем, мирно дремлющим в норе,
Чем тем, кто беззащитен на просторе,
Но вспомните о птицах - не в гнезде,
А на насесте. - Или я слабее?
Вода, что пьют они, замерзнет вмиг
В такую ночь. И все-таки назавтра
Они пойдут по веточкам порхать,
Махать крылами и кормить детишек,
Как будто бури не было совсем".

"Но ведь зачем, когда никто не хочет?
Супруга ваша - нет. Мы - нет. Вы - нет.
Тогда кого же ради отправляться?"

"Не женщинам об этом рассуждать.
В конце концов есть..." - И она позднее
Сказала Фреду, что ждала сейчас
Словечка "Бог". Но нет, он произнес:
"В конце концов есть буря - и она
Меня зовет, как позвала б война
Мужчину каждого..."

Ей бросив это,
Как милостыню, вышел он за дверь.
Коль проводить пошел его в конюшню,
А возвратясь, нашел свою жену
По-прежнему стоящей возле книги,
Но не читая.

"Ну, и как назвать
Такого человека?"

"Он, Елена,
Красноречив, а может, одержим".

"А на других плевать ему, не так ли?"

"Он как бы говорит с самим собой,
Не слыша нас. О нем за час узнали
Мы больше, чем за все разы, когда
Он мимо проходил. Сектант, а как же!
Ты знала, что его не удержать.
Нет, я не придираюсь. Он и слова
Не дал тебе сказать. И я так рад,
Что на ночь не остался он. Какой уж
Там сон - когда б остался!.. Пропадет...
Здесь без него, как в церкви опустелой".

"А что на этом выиграли мы?
Мы не уснем, покуда не узнаем".

"Ты, коль тебе угодно, а не мы.
Он знал, на что идет, и знал, что сдюжит -
Иль попытается... Ляг отдохни.
Он не вернется. Если ж позвонит,
То через час, не раньше".

"Ну и ладно.
Сидеть, переживая за него,
Бессмысленно, а главное, не в помощь".

x x x

Коль ночью говорил до телефону.
Спросила из алькова миссис Коль:

"Она звонит иль ты ей?"

"Мне она.
Тебе, пожалуй, лучше бы одеться.
Заспались мы: уже четвертый час".

"Давно вы говорите? Мой халат...
Я у нее спрошу..."

"Она сказала,
Мол, нет его и правда ль он ушел".

"Бедняжка! два часа с тех пор минуло!"

"Лопатка есть при нем. Нет, он не сдастся!"

"Зачем его я только отпустила?"

"Не начинай опять. Ты не смогла
Его оставить - но уж расстаралась.
Вот разве что не показала, как
Противно было жалкое ломанье.
Его супруга не находит слов".

"Фред, ну зачем! Ведь я не виновата.
Зачем все по-другому представлять?
Скажи, она хоть словом показала
Свою обиду?"

"Я ей: "Он уехал".
Она "ну ладно" молвила в ответ,
Но это прозвучало как угроза.
И вдруг: "Да что ж вы, люди?""

""Что ж вы, люди?"
Я позвоню спросить, а что ж она.
Пока он здесь сидел, она молчала,
Их номер Два-Один? Черт, нет гудка.
Наверно, кто-то не повесил трубку.
И заедает. Это же она!
Ушла, не положив ее на место!"

"Ты говори: алло".

"Алло, алло".

"Что слышишь?"

"Слышу комнату пустую.
Ты знаешь - этот странный шум. Ах вот,
Часы пробили, слышу, и окошко
Скрипит. Но нет шагов. Сидит? Ушла?"

"Попробуй покричать".

"Кричать противно".

"Тогда алло".

"Алло, алло, алло...
Послушай, не ушла ль она из дому?"

"Почти не сомневаюсь: так и есть".

"Детей оставив?"

"Подожди немного.
По телефону услыхать нельзя,
Не брошены ли двери нараспашку,
Очаг задут и комната мертва".

"Одно из двух: она или уснула,
Или ушла".

"Что хуже? Не пойму.
Послушай, кто она? Ты с ней встречалась?
Не захотела с нами говорить!"

"Поди-ка, Фред, послушай, что я слышу".

"Часы как будто".

"Больше ничего?"

"Но не слова".

"Нет, не слова".

"Послушай!"

"А что это?"

"Что это? Детский плач!
Хоть далеко - но тут не ошибешься.
Какая мать оставила б дитя
Так плакать?"

"Но ведь это означает..."

"Вне всякого сомненья, лишь одно:
Она ушла. Но не могла ж она
Уйти!.." Вдвоем беспомощно сидели.
"Пока нам ничего не предпринять".

"Послушай, Фред, я не пущу! Не вздумай!"

"Помалкивай". Затренькал телефон.
Они засуетились. Фред взял трубку.

"Как, Мизерв, ты? И дома? А жена?
Как почему? Она не отвечала.
А!.. Вышла, говорит, его встречать. -
Мы очень рады. Брось об этом, парень.
К нам заходи, когда случится".

"Что ж,
Он снова с ней, хоть я не понимаю,
Зачем - такой - он нужен ей".

"Зачем?
Не для себя, так, может, для детишек".

"И все волненье из-за ничего!
Мы обмирали - братец забавлялся.
Зачем он к нам пришел? Поговорить?
О чем, позволь спросить? О снегопаде?
Решил привал устроить с кофейком
На полпути из города в пустыню?
Намерен поступать так каждый раз?"

"Я думал, что тебя сильней задело".

"Я думала, ты вовсе не задет".

"Конечно, он пришел бесцеремонно,
И нас заставил бодрствовать всю ночь,
И грубо пренебрег твоим советом -
Все так. И все ж давай его простим,
Мы в жизнь его на ночь одну попали.
Как думаешь, зайдет ли к нам еще?"

Перевод В. Топорова

ИЗ СБОРНИКА "НЬЮ-ГЕМПШИР"

ПЕРЕПИСЬ НАСЕЛЕНИЯ

Под вечер я добрался до лачуги
Из горбылей, оклеенных бумагой,
С одним окном, с одной худою дверью...
Единственное в этой части гор
Жилище, да и в том нет ни мужчин,
Ни женщин. (Да и впрочем, непохоже,
Чтоб женщины когда-нибудь тут были -
Так что о них вздыхать?) Я в эту глушь
Пришел, чтобы переписать людей,
Но ни одной живой души не встретил
На сотню миль вокруг. И этот дом,
Куда я шел с какою-то надеждой
И за которым долго наблюдал,
Спускаясь по извилистой тропинке,
Был пуст. Я там не встретил никого,
Кто мог бы смело выйти мне навстречу,
Кому не страшен посторонний глаз.
Стоял сентябрь. Но как бы вы смогли
Сказать, какое было время года,
Когда от тех деревьев, что должны бы
Ронять листву, остались только пни,
Покрытые смолою сахаристой?
А на деревьях, что еще стояли,
Ни листьев не было, ни даже веток,
Секущих воздух осени со свистом.
Лишенный помощи деревьев ветер,
По-видимому, что-то сообщал
О времени - как года, так и дня -
Тем грохотом, с которым дверью хлопал.
Казалось, будто грубые мужчины
Входили, каждый резко двинув дверью,
И следующий вновь ее толкал.
Я насчитал девятерых из тех,
Кого я права не имел считать,
И сам переступил порог - десятым.
Где ужин мой? И где хозяйский ужин?
Нет лампы, что горела б над столом.
Печь холодна и завалилась набок,
И рухнула железная труба.
А люди, громко хлопавшие дверью,
Людьми для слуха были, не для глаза.
Они не упирались в стол локтями,
Они не спали на кривых полатях.
Нет ни людей, ни их костей - и все ж я,
Подумав о костях, вооружился
Изгвазданным смолою топорищем,
Которое валялось на полу.
Не кости лязгали, а стекла в раме.
Умолкла дверь, припертая ногой.
А я стоял и думал, что бы сделать
Для дома и для тех, кого здесь нет.
Покинутая ветхая лачуга
Меня наполнила не меньшей грустью,
Чем древние руины там, где Азия
От Африки Европу отделяет.
Мне ничего не оставалось, разве,
Установив, что дом необитаем,
Далеким скалам громко объявит:
"Дом пуст! И тот, кто прячется в молчанье,
Пусть возразит иль пусть навек молчит!"
Тоска считать людей в таких местах,
Где их число с годами убывает.
Невыносимо там, где их не стало.
Должно быть, я хочу, чтоб жизнь жила.

Перевод А. Сергеева

ЗВЕЗДОКОЛ

"На небо Орион влезает боком,
Закидывает ногу за ограду
Из гор и, подтянувшись на руках,
Глазеет, как я мучусь подле фермы,
Как бьюсь над тем, что сделать было б надо
При свете дня, что надо бы закончить
До заморозков. А холодный ветер
Швыряет волглую пригоршню листьев
На мой курящийся фонарь, смеясь
Над тем, как я веду свое хозяйство,
Над тем, что Орион меня настиг.
Скажите, разве человек не стоит
Того, чтобы природа с ним считалась?"
Так Брэд Мак-Лафлин безрассудно путал
Побасенки о звездах и хозяйство.
И вот он, разорившись до конца,
Спалил свой дом и, получив страховку,
Всю сумму заплатил за телескоп:
Он с самых детских лет мечтал побольше
Узнать о нашем месте во Вселенной.

"К чему тебе зловредная труба?" -
Я спрашивал задолго до покупки.
"Не говори так. Разве есть на свете
Хоть что-нибудь безвредней телескопа
В том смысле, что уж он-то быть не может
Орудием убийства? - отвечал он. -
Я ферму сбуду и куплю его".
А ферма-то была клочок земли,
Заваленный камнями. В том краю
Хозяева на фермах не менялись.
И дабы попусту не тратить годы
На то, чтоб покупателя найти,
Он сжег свой дом и, получив страховку,
Всю сумму выложил за телескоп.
Я слышал, он все время рассуждал:
"Мы ведь живем на свете, чтобы видеть,
И телескоп придуман для того,
Чтоб видеть далеко. В любой дыре
Хоть кто-то должен разбираться в звездах.
Пусть в Литлтоне это буду я".
Не диво, что, неся такую ересь,
Он вдруг решился и спалил свой дом.

Весь городок недобро ухмылялся:
"Пусть знает, что напал не на таковских!
Мы завтра на тебя найдем управу!"
Назавтра же мы стали размышлять,
Что ежели за всякую вину
Мы вдруг начнем друг с другом расправляться,
То не оставим ни души в округе.
Живя с людьми, умей прощать грехи.
Наш вор, тот, кто всегда у нас крадет,
Свободно ходит вместе с нами в церковь.
А что исчезнет - мы идем к нему,
И он нам тотчас возвращает все,
Что не успел проесть, сносить, продать.
И Брэда из-за телескопа нам
Не стоит допекать. Он не малыш,
Чтоб получать игрушки к рождеству -
Так вот он раздобыл себе игрушку,
В младенца столь нелепо обратись.
И как же он престранно напроказил!
Конечно, кое-кто жалел о доме,
Добротном старом деревянном доме.
Но сам-то дом не ощущает боли,
А коли ощущает - так пускай:
Он будет жертвой, старомодной жертвой,
Что взял огонь, а не аукцион!

Вот так единым махом (чиркнув спичкой)
Избавившись от дома и от фермы,
Брэд поступил на станцию кассиром,
Где если он не продавал билеты,
То пекся не о злаках, но о звездах
И зажигал ночами на путях
Зеленые и красные светила.

Еще бы - он же заплатил шесть сотен!
На новом месте времени хватало.
Он часто приглашал меня к себе
Полюбоваться в медную трубу
На то, как на другом ее конце
Подрагивает светлая звезда.
Я помню ночь: по небу мчались тучи,
Снежинки таяли, смерзаясь в льдинки,
И, снова тая, становились грязью.
А мы, нацелив в небо телескоп,
Расставив ноги, как его тренога,
Свои раздумья к звездам устремили.
Так мы с ним просидели до рассвета
И находили лучшие слова
Для выраженья лучших в жизни мыслей.
Тот телескоп прозвали Звездоколом
За то, что каждую звезду колол
На две, на три звезды - как шарик ртути,
Лежащий на ладони, можно пальцем
Разбить на два-три шарика поменьше.
Таков был Звездокол, и колка звезд,
Наверное, приносит людям пользу,
Хотя и меньшую, чем колка дров.
А мы смотрели и гадали: где мы?
Узнали ли мы лучше наше место?
И как соотнести ночное небо
И человека с тусклым фонарем?
И чем отлична эта ночь от прочих?

Перевод А. Сергеева

ТОЧИЛЬНЫЙ КРУГ

Хотя станок имел две пары ног,
Он сам прийти в движение не мог
Без помощи вот этой самой пары
Рук, запускавших круг. И он кружил.
Но несмотря на резвое круженье
И долгий путь в его воображенье,
Он оставался там же, где и был
Из года в год, под яблонею старой.
Точильный круг, терпевший передряги
Осеннего ненастья, и в мороз
Стыл во дворе, поскольку бедолаге,
Заснеженному до шкивов и вала,
Увы, в сарае места не нашлось.
(Там был верстак и тачка без колес.)
Станок изголодался по металлу,
Ему недоставало ржавой влаги.
И пусть его! Ведь голодать и стыть
Запрещено лишь в городе бродяге.
А впрочем, почему это я вдруг
Подумал о станке? Неужто вспомнил,
Как во дворе работал жарким полднем,
И потому припомнил, может быть,
Как я крутил тогда точильный круг
И рядом кто-то был, точильный круг
Крутивший в этот день со мною вместе?

Итак, я начал круг вертеть, водою
Смочив его (а может быть, слезою?).
Круг резво побежал, и тот, другой,
Блестя очками и своей железкой,
Ее, что было сил, прижал рукой
К поверхности мелкозернистой. Резко
Точильный круг свой бег затормозил,
Как поезд возле самого вокзала,
И сразу же руке труднее стало...
Я думал почему-то в тот момент,
Каким был в старину мой инструмент?
От долгого сражения с металлом
Сточился круг и сделался овалом,
Который запинается слегка
И стукнуть норовит исподтишка,
Как будто бьет заклятого врага.
(Но я ему прощаю это. Так
С годами после позабытых драк
Легко бывает детский враг прощен.)
Кто более искусен? Может быть,
Не тот, кто изобрел круговращенье,
А тот, кто круг умел остановить!
Но должен ли свои секреты он
Навязывать другому поколенью?
Об этом и была моя печаль.

И вовсе не себя мне было жаль.
Хотя, конечно, что и говорить,
Получше есть занятья по жаре,
Чем размышлять о таинствах станка,
Отдавшись на съеденье мошкаре.
А двойника тем более не жаль.
Когда же круг едва не спрыгнул с вала,
Чтоб лезвием поранить двойника,
То выходка меня не напугала,