Георгий Георгиевич Фруменков.
Узники Cоловецкого монастыря.
(Политическая ссылка в Соловецкий монастырь в XVIII — XIX веках)
СПИСОК ПРИНЯТЫХ СОКРАЩЕНИЙ
АГВ — «Архангельские губернские ведомости».
АЛОИИ — Архив Ленинградского отделения института истории.
ГААО — Государственный архив Архангельской области.
ПСЗ — Полное собрание законов Российской империи.
ЦГАДА — Центральный государственный архив древних актов СССР.
ЦГАОР — Центральный государственный архив Октябрьской революции.
ЦГВИА — Центральный государственный военно-исторический архив СССР в Москве.
ЦГИАЛ — Центральный государственный исторический архив в г. Ленинграде.
В настоящее издание вошли некоторые уже известные читателю очерки. Заново написана третья и большая часть четвертой главы
В книге рассказана история тюрьмы Соловецкого монастыря в XVIII — XIX веках. В ней приводятся сведения о строительстве тюремных помещений на Соловках, о тюремном режиме и о судьбах известных в истории русского революционного движения борцов, томившихся в соловецких казематах, таких, как декабрист А.С. Горожанский, сподвижник Т.Г. Шевченко Г.Л. Андрузский, знаменосец Казанской демонстрации Я. Потапов и другие.
Автор использовал много новых материалов из московских, ленинградских и архангельского архивов.
Книга имеет большое антирелигиозное значение и будет полезна всем, кто интересуется историей родного края.
Нельзя забывать другой стороны деятельности Соловецкого монастыря, его изуверских, сугубо реакционных тюремных функций.
Духовные и государственные власти тщательно скрывали от общества сведения о монастырском заключении вообще, о соловецкой тюрьме в особенности. Лишь изредка в печать проникали отдельные сообщения о том, что тот или иной человек отправлен в монастырь на покаяние. Никто не знал, что существовала целая система никем не контролируемого монастырского заточения, что тюремные обязанности были важнейшей и неотъемлемой частью деятельности наших монастырей, что в соловецких казематах погибли в трагической безвестности многие сотни неугодных царской власти и церкви людей. Эти компрометирующие «святую церковь» материалы монахи держали в строгом секрете и никому не разрешали пользоваться документами монастырского архива.
Великая Октябрьская социалистическая революция раскрыла архивохранилища. Появилась возможность сорвать покрывало с тайн, которые столетиями окутывали Соловецкую обитель.
Монастырь и тюрьма! Кажется, что может быть общего между этими понятиями? На самом деле сочетание религиозных обязанностей монастыря с тюремными являлось естественным, закономерным и неизбежным. Связанный с самодержавием и всем ему обязанный, Соловецкий монастырь всегда действовал бок о бок с царизмом, ревностно искоренял «крамолу», угрожавшую в одинаковой степени как светским, так и духовным эксплуататорам.
Страшная тюрьма Соловецкого монастыря занимала исключительное по своему положению место. Она была секретной государственной темницей. Сами цари замуровывали туда наиболее опасных врагов абсолютизма. Соловецкий острог был также главным монастырским застенком, каторжным централом духовного ведомства.
По жестокости режима соловецкая тюрьма не имела себе равных. Там царили более суровые порядки, чем в других монастырях и во всех светских местах заключения. В земляных ямах, в крепостных казематах и в чуланах острога гноили, доводили до умопомешательства, заживо хоронили узников. «Духовные пастыри» стада Христова, как заправские жандармы, выполняли обязанности надзирателей, стражников, шпионов и палачей.
АЛОИИ — Архив Ленинградского отделения института истории.
ГААО — Государственный архив Архангельской области.
ПСЗ — Полное собрание законов Российской империи.
ЦГАДА — Центральный государственный архив древних актов СССР.
ЦГАОР — Центральный государственный архив Октябрьской революции.
ЦГВИА — Центральный государственный военно-исторический архив СССР в Москве.
ЦГИАЛ — Центральный государственный исторический архив в г. Ленинграде.
* * *
Автор, кандидат исторических наук Г.Г. Фруменков, уже неоднократно обращался к истории Соловецкого монастыря. Большой популярностью пользуются ранее изданные его работы «Соловецкий монастырь и оборона Поморья в XVI — XIX веках» и «Из истории ссылки в Соловецкий монастырь в XVIII веке».В настоящее издание вошли некоторые уже известные читателю очерки. Заново написана третья и большая часть четвертой главы
В книге рассказана история тюрьмы Соловецкого монастыря в XVIII — XIX веках. В ней приводятся сведения о строительстве тюремных помещений на Соловках, о тюремном режиме и о судьбах известных в истории русского революционного движения борцов, томившихся в соловецких казематах, таких, как декабрист А.С. Горожанский, сподвижник Т.Г. Шевченко Г.Л. Андрузский, знаменосец Казанской демонстрации Я. Потапов и другие.
Автор использовал много новых материалов из московских, ленинградских и архангельского архивов.
Книга имеет большое антирелигиозное значение и будет полезна всем, кто интересуется историей родного края.
* * *
Со школьной скамьи мы помним, какую большую роль в феодальную эпоху играли монастыри, в том числе крупнейший из них — Соловецкий. Он был богатейшим северо-русским духовным феодалом и пограничной военной крепостью русского государства, колонизатором земель и распространителем христианства, значительным культурным центром. Но в целом такая характеристика Соловецкого монастыря является неполной, однобокой.Нельзя забывать другой стороны деятельности Соловецкого монастыря, его изуверских, сугубо реакционных тюремных функций.
Духовные и государственные власти тщательно скрывали от общества сведения о монастырском заключении вообще, о соловецкой тюрьме в особенности. Лишь изредка в печать проникали отдельные сообщения о том, что тот или иной человек отправлен в монастырь на покаяние. Никто не знал, что существовала целая система никем не контролируемого монастырского заточения, что тюремные обязанности были важнейшей и неотъемлемой частью деятельности наших монастырей, что в соловецких казематах погибли в трагической безвестности многие сотни неугодных царской власти и церкви людей. Эти компрометирующие «святую церковь» материалы монахи держали в строгом секрете и никому не разрешали пользоваться документами монастырского архива.
Великая Октябрьская социалистическая революция раскрыла архивохранилища. Появилась возможность сорвать покрывало с тайн, которые столетиями окутывали Соловецкую обитель.
Монастырь и тюрьма! Кажется, что может быть общего между этими понятиями? На самом деле сочетание религиозных обязанностей монастыря с тюремными являлось естественным, закономерным и неизбежным. Связанный с самодержавием и всем ему обязанный, Соловецкий монастырь всегда действовал бок о бок с царизмом, ревностно искоренял «крамолу», угрожавшую в одинаковой степени как светским, так и духовным эксплуататорам.
Страшная тюрьма Соловецкого монастыря занимала исключительное по своему положению место. Она была секретной государственной темницей. Сами цари замуровывали туда наиболее опасных врагов абсолютизма. Соловецкий острог был также главным монастырским застенком, каторжным централом духовного ведомства.
По жестокости режима соловецкая тюрьма не имела себе равных. Там царили более суровые порядки, чем в других монастырях и во всех светских местах заключения. В земляных ямах, в крепостных казематах и в чуланах острога гноили, доводили до умопомешательства, заживо хоронили узников. «Духовные пастыри» стада Христова, как заправские жандармы, выполняли обязанности надзирателей, стражников, шпионов и палачей.
Глава первая
СОЛОВЕЦКАЯ ТЮРЬМА В XVIII ВЕКЕ.
ПОЛОЖЕНИЕ АРЕСТАНТОВ
Монастырская тюрьма на Соловецком острове была самой древней, самой суровой и до XIX века самой вместительной из всех монастырских тюрем. Туда ссылали не одних религиозных вольнодумцев. В соловецкий острог, как в самый строгий застенок синода, заключали наиболее опасных врагов политического строя, всяких «супротивников» властей, обвиняемых в «дерзновении и буйстве», произносителей «злохулительных слов» на особы царской фамилии, распространителей «воровских бредней», государственных «преступников», которые тогда именовались «ворами и бунтовщиками».
Соловецкий мартиролог насчитывает многие сотни человек. Мрачную, кровавую память оставил о себе в сердцах русских людей острог Соловецкого монастыря.
Долгое время глубокая тайна окутывала все, что творилось в соловецкой тюрьме. До конца XIX века в печать не проникало никаких сведений о монастырском заточении вообще, о соловецкой тюрьме и ее режиме в частности. Лишь в народе бродили глухие таинственные толки да распространялись различные слухи о соловецких казематах.
Первым приподнял завесу наш земляк М. А. Колчин, опубликовавший в «Русской старине» за 1887-1888 годы два очерка: «Флигель-адъютант М. А. Шуйский в Соловках» и «Ссыльные и заточенные в острог Соловецкого монастыря в XVI-XIX веках». В 1908 году, уже после смерти М. Колчина, обе эти работы вышли отдельной книжкой.
М. Колчин лично осмотрел сохранившиеся до 70-80-х годов XIX века места заключения, дал им описание, привел часть документальных данных, касающихся ссылки в монастырь, и проследил судьбу многих узников соловецкой тюрьмы за период со второй половины XVI века и до конца XIX века.
Ограниченность архивного материала, находившегося в то время в монастыре, не позволила исследователю глубоко осветить многие вопросы соловецкой ссылки и явилась причиной отдельных неточностей, погрешностей и ошибок. Автор видел недостатки своей работы и извинялся перед читателем за то, что не может «дать полной истории соловецкой ссылки, но только страницы из нее, вернее, — историю с вырванными страницами».[1] Большего при всем своем желании, трудолюбии и таланте М. Колчин не мог совершить. В его распоряжении находилось всего лишь полсотни арестантских дел, что далеко не достаточно для составления обстоятельной истории соловецкой ссылки.
М. Колчину пришлось восстанавливать историю монастырского заточения главным образом по ведомостям колодников, которые составлялись архимандритом — комендантом тюрьмы — по форме: «с какого времени они (арестанты. — Г. Ф.) содержатся, откуда и по какому (повелению присланы и как содержать велено, каково они свое житие препровождают». Списки эти, представляющие собой далеко не первосортный материал, со второй половины XVIII века высылались регулярно каждое полугодие (реже — по третям года) в синод.
При всей неполноте книга М. Колчина не утратила своего значения в наше время. Историк-любитель опубликовал несколько документов, подлинники которых утеряны. В части же описания казематов, не сохранившихся до наших дней во всей своей страшной неприкосновенности, работа М. Колчина является незаменимым первоисточником. (Земляных тюрем уже не было в монастыре в годы пребывания там М. Колчина).
Последующие историки соловецкой тюрьмы А. С. Пругавин[2], А. П. Иванов[3] не внесли в разработку вопроса ничего нового, если не считать вымыслов, встречающихся в очерках А. Иванова вроде того, что в соловецкой тюрьме содержались одно время декабристы Ф.П. Шаховской, В.Н. Бантыш-Каменский, а их единомышленник А.С. Горожанский был выслан в монастырь за участие в Казанской демонстрации[4]. Не пошел дальше М. Колчина и профессор М.Н. Гернет. В его многотомном обобщающем труде «История царской тюрьмы» разделы, посвященные соловецкому острогу и его узникам, написаны в значительной своей части по материалам, заимствованным у М. Колчина[5]. И только в книге Д. Венедиктова можно найти ряд новых документов, разысканных автором в фондах Ленинградского архива[6].
По своему внешнему виду Соловецкий монастырь напоминал Шлиссельбургскую и Петропавловскую крепости. Подобно упомянутым оплотам самодержавия, он расположен на острове одноименного названия, который отделен от большой земли морским проливом. К западу ближайший материковый населенный пункт город Кемь находится от монастыря в 60 верстах. От острова до города Онеги (юго-восток) — 180 верст, до Архангельска — 300 верст.
Была и существенная разница, выгодно отличавшая в глазах властей Соловки от Шлиссельбургской и Петропавловской крепостей. Монастырь находился вдали от центра, на крайсветном острове, который к тому же две трети года (с октября до конца мая) был окружен плавающими льдами и совершенно отрезан от мира.
В последние годы XVI века Соловецкий монастырь обнесли каменной стеной из необтесанных валунов. Периметр ограды 509 трехаршинных сажен (более километра), высота до 9 метров , ширина 5— 6 метров . Стена пересечена восемью массивными башнями.
До самого конца XVIII века в монастыре не было специального тюремного замка. В XVI-XVIII веках местом заточения служили здесь каменные ниши, сделанные строителем кремля монахом-зодчим Трифоном по куртинам в самой городовой стене и внутри башен Корожанской, Головленковой и других.
По замыслу соловецкого архитектора, каменные мешки должны были служить погребами для снарядов и пороха в военное время, но предприимчивое монастырское начальство нашло им другое применение. Погреба превратили в казематы монастырской тюрьмы.
Башенная или внутристенная каюта — это полое пещерообразное пространство неправильной формы от 2 до 4 аршин длины, от 1, 5 до 3 аршин ширины. Каменная скамейка (место для сидения и спанья) — вся обстановка клетушки. В некоторых уединенных башенных казематах узник не мог лечь, вытянувшись во весь свой рост. Он вынужден был спать в полусогнутом положении. Через всю толщу стены в каморку было прорублено окошко, перегороженное тремя рамами и двумя металлическими решетками. В клетушке стоял вечный полумрак, сырость и холод.
В каменный мешок заживо замуровывали несчастных узников. Многих из них бросали в эти гробы окованными по рукам и ногам после истязаний, с вырванными языками и ноздрями, иных еще приковывали цепью к стене.
Кто попадал в каземат Соловецкого монастыря, того можно было вычеркивать из описка живых. О нем ничего не знали ни родственники, ни друзья, никто не видел его слез, не слышал его стонов, жалоб и проклятий.
Узники светских тюрем время от времени получали дарственные манифесты, сокращавшие им сроки заключения или освобождавшие их из заточения. На соловецких арестантов подобные документы не распространялись. Так было, в частности, в 1787 году. 28 июня 1787 года по случаю 25-летия дворцового переворота в пользу Екатерины царским манифестом освобождались заключенные некоторых тюрем центральной России, а соловецких мучеников предлагалось оставить в монастыре «на основании прежде учиненных о содержании их предписаний». И так всякий раз. Проходили годы, десятилетия, но, кроме лица своего часового, многие узники никого не видели.
Сотни людей были замучены здесь только за то, что они имели и отстаивали свои мысли и убеждения. Большинство арестантов кончало свою жизнь в казематах монастырского острога. В советское время местные краеведы обнаружили в некоторых камерах сгнившие человеческие кости.
Нельзя назвать не только точного, но даже приближенного числа соловецких казематов. В одном архивном деле хранится документ под многообещающим заголовком «Опись находящимся в Соловецком монастыре тюрьмам». К сожалению, в ведомости названы лишь пять главнейших тюрем, но этот описок далеко не исчерпывал всех тюремных помещений «святой обители». После описания пяти тюрем следует ничего не поясняющая обобщающая фраза: «Протчие же тюрьмы под братскими кельями и в других местах, в кладовых палатках и в братских кельях имеются»[7].
Кроме множества башенных и внутристенных склепов, в монастыре, к стыду «святой обители», были еще более жуткие земляные, или, правильнее, подземные тюрьмы, воскрешавшие в памяти времена средневековой инквизиции. Как и каменные ячейки в стенах и башнях кремля, их широко использовали в XVIII веке. Одна земляная тюрьма, «огромная, престрашная, вовсе глухая», как характеризует ее соловецкий архимандрит Макарий, находилась в северо-западном углу под Корожанской башней. Под выходным крыльцом Успенской церкви была Салтыкова тюрьма. Еще одна яма в земле для арестантов находилась в Головленковой башне, что у Архангельских ворот. По существу не отличались от подземелий Келарская и Преображенская тюрьмы, находившиеся первая под келарской службой, вторая под Преображенским собором.
Земляная тюрьма представляла собой вырытую в земле яму глубиной в два метра, обложенную по краям кирпичом и покрытую сверху дощатым настилом, на который насыпали землю. В крышке прорубали дыру и закрывали ее дверью, запиравшейся на замок после того, как туда опускали узника или пищу.
Потолком ямы иногда служил пол крыльца, хозяйственной или церковной постройки. В боковой двери, которую наглухо забивали, оставляли щель для подачи пищи арестанту. Дверь расшивали в тех редких случаях, когда нужно было вытащить заключенного из погреба, и вновь забивали, когда несчастного сажали туда.
Заключение в земляную тюрьму считалось самым тяжким наказанием. Трудно представить себе большее варварство, чем то, когда живого человека «навечно» опускали в вырытый в земле темный и сырой погреб, часто после экзекуции, закованного в «железа».
В земляных тюрьмах водились крысы, которые нередко нападали на беззащитного арестанта. Известны случаи, когда они объедали нос и уши у колодников. Давать же несчастным что-либо для защиты строго запрещалось. Один караульщик был нещадно бит плетьми за то, что нарушил это правило и выдал «вору и бунтовщику Ивашке Салтыкову» палку для обороны от крыс.
Узники земляных тюрем годами не видели солнца, не отличали дня от ночи, теряли счет суткам, неделям и годам. Только некоторых из них иногда вынимали из ямы, водили в церковь, а по окончании службы снова опускали туда.
Последний официальный правительственный указ о заключении в земляную тюрьму датирован 7 июня 1739 года. Он касался князя Дмитрия Мещерского, которого повелевалось «за некоторую его важную вину содержать в земляной тюрьме до смерти его неисходно под крепким караулом»[8]. Однако указом от 27 апреля 1741 года Д. Мещерский был освобожден из земляной тюрьмы и определен на жительство среди соловецких монахов.
Некоторые узники томились в соловецких подземельях, трудно даже поверить… десятки лет. Так, расстрига Иван Буяновский, присланный Петром I в 1722 году в земляную тюрьму «навсегда» (Петр отдавал предпочтение земляным тюрьмам перед другими местами заключения), продолжал томиться в ней в 1751 году[9].
В виде комментария здесь следует отметить, что в век «просвещенного» абсолютизма земляные тюрьмы стали таким вопиющим анахронизмом, настолько противоречили духу времени, что правительство вынуждено было специальным указом от 1742 года приказать засыпать все имевшиеся в Соловецком монастыре ямы для колодников. Указ тотчас был доведен до сведения монастырских властей. В том же году архангелогородский епископ Варсонофий, ранее несколько лет управлявший монастырем, сообщал в синод, что в Соловецком монастыре никогда не было земляных тюрем, а «первотяжкие тюрьмы» (самые строгие. — Г. Ф.) Корожанская и Головленкова, которые он именует наземными, «каменьем закладены».
Это была грубая ложь, вызвавшая возмущение даже членов синода. Последние напомнили северному владыке, что он сам прислал в 1742 году в столицу ведомость соловецких колодников, в которой перечислены узники земляных тюрем: «расстрига Иван Буяновский с 1722 года, расстрига Матвей Непеин с 1725 года, да раскольник Авраам Иванов с 1733 года в Головленковой тюрьме»[10]. На этом основании синод делал вывод, что «в оном Соловецком монастыре земляная тюрьма есть, да не одна». Синоду было также известно, что в темной подземной Корожанской тюрьме «напредь сего содержался монах Подвинский и прочие по важным делам ссыльные». Разоблачив лжецов, синод повторил содержание правительственного распоряжения: перевести колодников из земляных тюрем в наземные, а сами ямы засыпать.
Соловецкие монахи не выполнили и это указание. Они не хотели расставаться с подземельями. Правительство вынуждено было в 1758 году направить в Архангельск сенатского курьера Василия Степанова. Совместно с секунд-майором архангельского гарнизона Иваном Путимцевым, выделенным губернской канцелярией, он должен был осмотреть места заключения на Соловках, засыпать или запечатать земляные тюрьмы, если они окажутся, а их «жильцов», не делая свободными, переместить в каменные кельи.
Монахи, предупрежденные синодом, подготовились к приему «непрошенных гостей» и временно заделали погреба.
В апреле 1758 года ревизоры осмотрели острог Соловецкого монастыря и не нашли там земляных тюрем, о чем поставили в известность губернскую канцелярию и сенат. В благодарность за такое «открытие» местные власти выдали Степанову дополнительно 12 рублей прогонных денег.
Выводы комиссии окрылили соловецких монахов. Архимандрит Геннадий «возмущался» тем, что «злые люди» долгое время распространяли «весьма несправедливо и ложно» слухи о земляных тюрьмах на Соловках, которых «по осмотру… (торжествующе заявлял он) не обыскалось и не имеется, да и напредь сего не бывало».
Использовали выводы комиссии для реабилитации соловецких тюремщиков и клерикалы позднейших времен. В 1872 году в «Архангельских губернских ведомостях» появилась статья под заглавием «Были ли когда-нибудь в Соловецком монастыре подземные тюрьмы, или погреба для колодников»[11]. Автор, не пожелавший быть известным, отвечает на поставленный вопрос отрицательно. Доказательства простые: комиссия 1758 года не обнаружила таких тюрем. Следовательно, их не было. Иными словами, не пойман — не вор.
После ревизии 1758 года соловецкие инквизиторы совсем обнаглели. Как только буря поутихла и Петербург, успокоенный Степановым и Путимцевым, перестал интересоваться погребами для колодников, монахи опять распечатали их и стали помещать туда «упорствующих в своей ереси» раскольников, а позднее и революционеров. Земляные тюрьмы использовали до самого конца XVIII века, а наиболее опасных политических врагов самодержавно-крепостнического строя содержали в ямах и в первой половине XIX века.
Уже отмечалось, что Соловецкий монастырь приобрел известность как место заточения и со второй половины XVI века стал государственной тюрьмой. Но до петровских времен ссылка на Соловки носила эпизодический характер и практиковалась редко, хотя право заточать в монастырь имели тогда, кроме царя, патриарх, митрополиты, архиереи.
Положение резко изменилось в XVIII веке, когда стали ссылать на Соловки людей партиями сначала по распоряжению канцелярии тайных розыскных дел, которая карала (особенно в период бироновщины) всех «произносителей важных и непристойных слов», а позднее — по резолюциям синода. Ссылка в Соловецкий монастырь становится обычным явлением. В XVIII веке в земляных тюрьмах и казематах монастыря перебывало более половины общего числа соловецких узников. Не приходится удивляться тому, что от этого времени осталось много «ссыльного материала».
Порядок ссылки был такой: из канцелярии тайных розыскных дел или из синода направляли архангельскому губернатору и соловецкому настоятелю «с братией» указ об отправке в монастырь такого-то (имярек) человека. Содержание преступления арестанта указы XVIII века, как правило, не раскрывали, а ограничивались общими выражениями: «за великоважную вину, о которой явно по делу», «за злодейственные поступки», «за происшедшее от него тягчайшее богохулением согрешение, о чем явно по делу», «за непристойные его монашескому чину непорядочные поступки и сказывания за собою слова и дела ложно», «за предерзостные вины и в нераскаянии состоящего», «за буйство», «за явное его с женским полом грехопадение», «за раскол» и так далее.
Зато все указы подробно излагали правила содержания арестантов: одних предписывалось сажать в земляную тюрьму, других содержать в казематах «под крепким караулом до смерти», скованными в ручные и ножные кандалы или без них, привязанными цепью к стене или без привязи, третьих использовать «вечно в тягчайших трудах», четвертых поместить «в среде братии» (то есть сослать под надзор монахов). В некоторых грамотах указывались тюрьмы: так раскольника Авраама Иванова направляли «в вечное содержание в Головленкову тюрьму», а расстригу Варлама Овсянникова — в Корожанскую.
Закованных в кандалы арестантов под конвоем доставляли в Архангельск (реже прямо на остров). В дороге и на привалах караул должен был действовать согласно путевой инструкции, которую выдавала канцелярия тайных розыскных дел. Инструкция представляла собой большой документ, включавший до дюжины параграфов. В качестве примера приведем выдержки из инструкции капралу Михаилу Власову, сопровождавшему вместе с солдатами от Петербурга до Соловков закованного в ручные и ложные кандалы раскольника Ивана Яковлева: «По приеме тебе из тайной конторы помянутого колодника и указа за печатью в пакете, не заезжая никуда и не объявляя о нем, ехать прямо настоящим трактом до объявленного монастыря со всяким возможным поспешанием и по приезде в оный монастырь означенный указ подать и оного колодника объявить того монастыря архимандриту Геннадию в самой скорости и в приеме его требовать расписки и по взятьи той расписки ехать тебе обратно в Санкт-Петербург и по приезде оную расписку объявить в тайной конторе.
Будучи в пути содержать тебе оного колодника под наикрепчайшим и весьма осторожным караулом и посторонних до разговоров и ни для чего к нему не допускать и видеться ему ни с кем, також и писем никаких ни к кому писать[12]; бумаги, и чернил, и пера и прочего, чем можно написать… ему не давать, и об нем никому ни под каким видом не сказывать, чего ради дабы о нем никто не мог звать. На ночлегах становиться тебе с тем колодником на таких дворах, на которых бы никакого другого постоя и жительствующих того дому не было. Пищу ж и питье оному колоднику покупать и ему давать сперва отведывая тебе самому и смотреть над ним накрепко, чтоб он каким случаем в пути и на ночлегах утечки[13], тако ж над собой и над тобой с солдатами какова повреждения не учинил и для того ножа и прочего, чем можно себя умертвить, отнюдь бы при нем не было. А ежели, паче чаяния, оный колодник, будучи в дороге, станет произносить каковые не пристойные слова, тогда класть ему в рот кляп, который вынимать только тогда, когда пища давана быть имеет, а о том его непристойном произношении содержать секретно и записывать тебе самому и по приезде оную записку объявить в тайной конторе».[14]
Если колодника доставляли не на Соловки, а в Архангельск, местный губернатор должен был принять на себя хлопоты, связанные с пересылкой арестанта на острова. В этом случае архимандрит обязан был по прибытии узника немедленно уведомить синод и отправителя о приеме нового ссыльного.
В монастыре колодников охраняли солдаты, находившиеся после конфискации соловецкой вотчины на иждивении государства. Военное начальство дало такое указание командиру соловецкого отряда: «Строже охранять ссыльных, а при необходимости силой усмирять их потому, что архимандриту делать это неудобно и неприлично». Генерал-губернатор Т. Тутолмин лично распорядился учредить в монастыре в дополнение к четырем имевшимся караулам главный караул при Святых воротах. Не полагаясь на указания военных властей, архимандрит снабжал охранников своими строжайшими инструкциями.
Соловецкий мартиролог насчитывает многие сотни человек. Мрачную, кровавую память оставил о себе в сердцах русских людей острог Соловецкого монастыря.
Долгое время глубокая тайна окутывала все, что творилось в соловецкой тюрьме. До конца XIX века в печать не проникало никаких сведений о монастырском заточении вообще, о соловецкой тюрьме и ее режиме в частности. Лишь в народе бродили глухие таинственные толки да распространялись различные слухи о соловецких казематах.
Первым приподнял завесу наш земляк М. А. Колчин, опубликовавший в «Русской старине» за 1887-1888 годы два очерка: «Флигель-адъютант М. А. Шуйский в Соловках» и «Ссыльные и заточенные в острог Соловецкого монастыря в XVI-XIX веках». В 1908 году, уже после смерти М. Колчина, обе эти работы вышли отдельной книжкой.
М. Колчин лично осмотрел сохранившиеся до 70-80-х годов XIX века места заключения, дал им описание, привел часть документальных данных, касающихся ссылки в монастырь, и проследил судьбу многих узников соловецкой тюрьмы за период со второй половины XVI века и до конца XIX века.
Ограниченность архивного материала, находившегося в то время в монастыре, не позволила исследователю глубоко осветить многие вопросы соловецкой ссылки и явилась причиной отдельных неточностей, погрешностей и ошибок. Автор видел недостатки своей работы и извинялся перед читателем за то, что не может «дать полной истории соловецкой ссылки, но только страницы из нее, вернее, — историю с вырванными страницами».[1] Большего при всем своем желании, трудолюбии и таланте М. Колчин не мог совершить. В его распоряжении находилось всего лишь полсотни арестантских дел, что далеко не достаточно для составления обстоятельной истории соловецкой ссылки.
М. Колчину пришлось восстанавливать историю монастырского заточения главным образом по ведомостям колодников, которые составлялись архимандритом — комендантом тюрьмы — по форме: «с какого времени они (арестанты. — Г. Ф.) содержатся, откуда и по какому (повелению присланы и как содержать велено, каково они свое житие препровождают». Списки эти, представляющие собой далеко не первосортный материал, со второй половины XVIII века высылались регулярно каждое полугодие (реже — по третям года) в синод.
При всей неполноте книга М. Колчина не утратила своего значения в наше время. Историк-любитель опубликовал несколько документов, подлинники которых утеряны. В части же описания казематов, не сохранившихся до наших дней во всей своей страшной неприкосновенности, работа М. Колчина является незаменимым первоисточником. (Земляных тюрем уже не было в монастыре в годы пребывания там М. Колчина).
Последующие историки соловецкой тюрьмы А. С. Пругавин[2], А. П. Иванов[3] не внесли в разработку вопроса ничего нового, если не считать вымыслов, встречающихся в очерках А. Иванова вроде того, что в соловецкой тюрьме содержались одно время декабристы Ф.П. Шаховской, В.Н. Бантыш-Каменский, а их единомышленник А.С. Горожанский был выслан в монастырь за участие в Казанской демонстрации[4]. Не пошел дальше М. Колчина и профессор М.Н. Гернет. В его многотомном обобщающем труде «История царской тюрьмы» разделы, посвященные соловецкому острогу и его узникам, написаны в значительной своей части по материалам, заимствованным у М. Колчина[5]. И только в книге Д. Венедиктова можно найти ряд новых документов, разысканных автором в фондах Ленинградского архива[6].
По своему внешнему виду Соловецкий монастырь напоминал Шлиссельбургскую и Петропавловскую крепости. Подобно упомянутым оплотам самодержавия, он расположен на острове одноименного названия, который отделен от большой земли морским проливом. К западу ближайший материковый населенный пункт город Кемь находится от монастыря в 60 верстах. От острова до города Онеги (юго-восток) — 180 верст, до Архангельска — 300 верст.
Была и существенная разница, выгодно отличавшая в глазах властей Соловки от Шлиссельбургской и Петропавловской крепостей. Монастырь находился вдали от центра, на крайсветном острове, который к тому же две трети года (с октября до конца мая) был окружен плавающими льдами и совершенно отрезан от мира.
В последние годы XVI века Соловецкий монастырь обнесли каменной стеной из необтесанных валунов. Периметр ограды 509 трехаршинных сажен (более километра), высота до 9 метров , ширина 5— 6 метров . Стена пересечена восемью массивными башнями.
До самого конца XVIII века в монастыре не было специального тюремного замка. В XVI-XVIII веках местом заточения служили здесь каменные ниши, сделанные строителем кремля монахом-зодчим Трифоном по куртинам в самой городовой стене и внутри башен Корожанской, Головленковой и других.
По замыслу соловецкого архитектора, каменные мешки должны были служить погребами для снарядов и пороха в военное время, но предприимчивое монастырское начальство нашло им другое применение. Погреба превратили в казематы монастырской тюрьмы.
Башенная или внутристенная каюта — это полое пещерообразное пространство неправильной формы от 2 до 4 аршин длины, от 1, 5 до 3 аршин ширины. Каменная скамейка (место для сидения и спанья) — вся обстановка клетушки. В некоторых уединенных башенных казематах узник не мог лечь, вытянувшись во весь свой рост. Он вынужден был спать в полусогнутом положении. Через всю толщу стены в каморку было прорублено окошко, перегороженное тремя рамами и двумя металлическими решетками. В клетушке стоял вечный полумрак, сырость и холод.
В каменный мешок заживо замуровывали несчастных узников. Многих из них бросали в эти гробы окованными по рукам и ногам после истязаний, с вырванными языками и ноздрями, иных еще приковывали цепью к стене.
Кто попадал в каземат Соловецкого монастыря, того можно было вычеркивать из описка живых. О нем ничего не знали ни родственники, ни друзья, никто не видел его слез, не слышал его стонов, жалоб и проклятий.
Узники светских тюрем время от времени получали дарственные манифесты, сокращавшие им сроки заключения или освобождавшие их из заточения. На соловецких арестантов подобные документы не распространялись. Так было, в частности, в 1787 году. 28 июня 1787 года по случаю 25-летия дворцового переворота в пользу Екатерины царским манифестом освобождались заключенные некоторых тюрем центральной России, а соловецких мучеников предлагалось оставить в монастыре «на основании прежде учиненных о содержании их предписаний». И так всякий раз. Проходили годы, десятилетия, но, кроме лица своего часового, многие узники никого не видели.
Сотни людей были замучены здесь только за то, что они имели и отстаивали свои мысли и убеждения. Большинство арестантов кончало свою жизнь в казематах монастырского острога. В советское время местные краеведы обнаружили в некоторых камерах сгнившие человеческие кости.
Нельзя назвать не только точного, но даже приближенного числа соловецких казематов. В одном архивном деле хранится документ под многообещающим заголовком «Опись находящимся в Соловецком монастыре тюрьмам». К сожалению, в ведомости названы лишь пять главнейших тюрем, но этот описок далеко не исчерпывал всех тюремных помещений «святой обители». После описания пяти тюрем следует ничего не поясняющая обобщающая фраза: «Протчие же тюрьмы под братскими кельями и в других местах, в кладовых палатках и в братских кельях имеются»[7].
Кроме множества башенных и внутристенных склепов, в монастыре, к стыду «святой обители», были еще более жуткие земляные, или, правильнее, подземные тюрьмы, воскрешавшие в памяти времена средневековой инквизиции. Как и каменные ячейки в стенах и башнях кремля, их широко использовали в XVIII веке. Одна земляная тюрьма, «огромная, престрашная, вовсе глухая», как характеризует ее соловецкий архимандрит Макарий, находилась в северо-западном углу под Корожанской башней. Под выходным крыльцом Успенской церкви была Салтыкова тюрьма. Еще одна яма в земле для арестантов находилась в Головленковой башне, что у Архангельских ворот. По существу не отличались от подземелий Келарская и Преображенская тюрьмы, находившиеся первая под келарской службой, вторая под Преображенским собором.
Земляная тюрьма представляла собой вырытую в земле яму глубиной в два метра, обложенную по краям кирпичом и покрытую сверху дощатым настилом, на который насыпали землю. В крышке прорубали дыру и закрывали ее дверью, запиравшейся на замок после того, как туда опускали узника или пищу.
Потолком ямы иногда служил пол крыльца, хозяйственной или церковной постройки. В боковой двери, которую наглухо забивали, оставляли щель для подачи пищи арестанту. Дверь расшивали в тех редких случаях, когда нужно было вытащить заключенного из погреба, и вновь забивали, когда несчастного сажали туда.
Заключение в земляную тюрьму считалось самым тяжким наказанием. Трудно представить себе большее варварство, чем то, когда живого человека «навечно» опускали в вырытый в земле темный и сырой погреб, часто после экзекуции, закованного в «железа».
В земляных тюрьмах водились крысы, которые нередко нападали на беззащитного арестанта. Известны случаи, когда они объедали нос и уши у колодников. Давать же несчастным что-либо для защиты строго запрещалось. Один караульщик был нещадно бит плетьми за то, что нарушил это правило и выдал «вору и бунтовщику Ивашке Салтыкову» палку для обороны от крыс.
Узники земляных тюрем годами не видели солнца, не отличали дня от ночи, теряли счет суткам, неделям и годам. Только некоторых из них иногда вынимали из ямы, водили в церковь, а по окончании службы снова опускали туда.
Последний официальный правительственный указ о заключении в земляную тюрьму датирован 7 июня 1739 года. Он касался князя Дмитрия Мещерского, которого повелевалось «за некоторую его важную вину содержать в земляной тюрьме до смерти его неисходно под крепким караулом»[8]. Однако указом от 27 апреля 1741 года Д. Мещерский был освобожден из земляной тюрьмы и определен на жительство среди соловецких монахов.
Некоторые узники томились в соловецких подземельях, трудно даже поверить… десятки лет. Так, расстрига Иван Буяновский, присланный Петром I в 1722 году в земляную тюрьму «навсегда» (Петр отдавал предпочтение земляным тюрьмам перед другими местами заключения), продолжал томиться в ней в 1751 году[9].
В виде комментария здесь следует отметить, что в век «просвещенного» абсолютизма земляные тюрьмы стали таким вопиющим анахронизмом, настолько противоречили духу времени, что правительство вынуждено было специальным указом от 1742 года приказать засыпать все имевшиеся в Соловецком монастыре ямы для колодников. Указ тотчас был доведен до сведения монастырских властей. В том же году архангелогородский епископ Варсонофий, ранее несколько лет управлявший монастырем, сообщал в синод, что в Соловецком монастыре никогда не было земляных тюрем, а «первотяжкие тюрьмы» (самые строгие. — Г. Ф.) Корожанская и Головленкова, которые он именует наземными, «каменьем закладены».
Это была грубая ложь, вызвавшая возмущение даже членов синода. Последние напомнили северному владыке, что он сам прислал в 1742 году в столицу ведомость соловецких колодников, в которой перечислены узники земляных тюрем: «расстрига Иван Буяновский с 1722 года, расстрига Матвей Непеин с 1725 года, да раскольник Авраам Иванов с 1733 года в Головленковой тюрьме»[10]. На этом основании синод делал вывод, что «в оном Соловецком монастыре земляная тюрьма есть, да не одна». Синоду было также известно, что в темной подземной Корожанской тюрьме «напредь сего содержался монах Подвинский и прочие по важным делам ссыльные». Разоблачив лжецов, синод повторил содержание правительственного распоряжения: перевести колодников из земляных тюрем в наземные, а сами ямы засыпать.
Соловецкие монахи не выполнили и это указание. Они не хотели расставаться с подземельями. Правительство вынуждено было в 1758 году направить в Архангельск сенатского курьера Василия Степанова. Совместно с секунд-майором архангельского гарнизона Иваном Путимцевым, выделенным губернской канцелярией, он должен был осмотреть места заключения на Соловках, засыпать или запечатать земляные тюрьмы, если они окажутся, а их «жильцов», не делая свободными, переместить в каменные кельи.
Монахи, предупрежденные синодом, подготовились к приему «непрошенных гостей» и временно заделали погреба.
В апреле 1758 года ревизоры осмотрели острог Соловецкого монастыря и не нашли там земляных тюрем, о чем поставили в известность губернскую канцелярию и сенат. В благодарность за такое «открытие» местные власти выдали Степанову дополнительно 12 рублей прогонных денег.
Выводы комиссии окрылили соловецких монахов. Архимандрит Геннадий «возмущался» тем, что «злые люди» долгое время распространяли «весьма несправедливо и ложно» слухи о земляных тюрьмах на Соловках, которых «по осмотру… (торжествующе заявлял он) не обыскалось и не имеется, да и напредь сего не бывало».
Использовали выводы комиссии для реабилитации соловецких тюремщиков и клерикалы позднейших времен. В 1872 году в «Архангельских губернских ведомостях» появилась статья под заглавием «Были ли когда-нибудь в Соловецком монастыре подземные тюрьмы, или погреба для колодников»[11]. Автор, не пожелавший быть известным, отвечает на поставленный вопрос отрицательно. Доказательства простые: комиссия 1758 года не обнаружила таких тюрем. Следовательно, их не было. Иными словами, не пойман — не вор.
После ревизии 1758 года соловецкие инквизиторы совсем обнаглели. Как только буря поутихла и Петербург, успокоенный Степановым и Путимцевым, перестал интересоваться погребами для колодников, монахи опять распечатали их и стали помещать туда «упорствующих в своей ереси» раскольников, а позднее и революционеров. Земляные тюрьмы использовали до самого конца XVIII века, а наиболее опасных политических врагов самодержавно-крепостнического строя содержали в ямах и в первой половине XIX века.
Уже отмечалось, что Соловецкий монастырь приобрел известность как место заточения и со второй половины XVI века стал государственной тюрьмой. Но до петровских времен ссылка на Соловки носила эпизодический характер и практиковалась редко, хотя право заточать в монастырь имели тогда, кроме царя, патриарх, митрополиты, архиереи.
Положение резко изменилось в XVIII веке, когда стали ссылать на Соловки людей партиями сначала по распоряжению канцелярии тайных розыскных дел, которая карала (особенно в период бироновщины) всех «произносителей важных и непристойных слов», а позднее — по резолюциям синода. Ссылка в Соловецкий монастырь становится обычным явлением. В XVIII веке в земляных тюрьмах и казематах монастыря перебывало более половины общего числа соловецких узников. Не приходится удивляться тому, что от этого времени осталось много «ссыльного материала».
Порядок ссылки был такой: из канцелярии тайных розыскных дел или из синода направляли архангельскому губернатору и соловецкому настоятелю «с братией» указ об отправке в монастырь такого-то (имярек) человека. Содержание преступления арестанта указы XVIII века, как правило, не раскрывали, а ограничивались общими выражениями: «за великоважную вину, о которой явно по делу», «за злодейственные поступки», «за происшедшее от него тягчайшее богохулением согрешение, о чем явно по делу», «за непристойные его монашескому чину непорядочные поступки и сказывания за собою слова и дела ложно», «за предерзостные вины и в нераскаянии состоящего», «за буйство», «за явное его с женским полом грехопадение», «за раскол» и так далее.
Зато все указы подробно излагали правила содержания арестантов: одних предписывалось сажать в земляную тюрьму, других содержать в казематах «под крепким караулом до смерти», скованными в ручные и ножные кандалы или без них, привязанными цепью к стене или без привязи, третьих использовать «вечно в тягчайших трудах», четвертых поместить «в среде братии» (то есть сослать под надзор монахов). В некоторых грамотах указывались тюрьмы: так раскольника Авраама Иванова направляли «в вечное содержание в Головленкову тюрьму», а расстригу Варлама Овсянникова — в Корожанскую.
Закованных в кандалы арестантов под конвоем доставляли в Архангельск (реже прямо на остров). В дороге и на привалах караул должен был действовать согласно путевой инструкции, которую выдавала канцелярия тайных розыскных дел. Инструкция представляла собой большой документ, включавший до дюжины параграфов. В качестве примера приведем выдержки из инструкции капралу Михаилу Власову, сопровождавшему вместе с солдатами от Петербурга до Соловков закованного в ручные и ложные кандалы раскольника Ивана Яковлева: «По приеме тебе из тайной конторы помянутого колодника и указа за печатью в пакете, не заезжая никуда и не объявляя о нем, ехать прямо настоящим трактом до объявленного монастыря со всяким возможным поспешанием и по приезде в оный монастырь означенный указ подать и оного колодника объявить того монастыря архимандриту Геннадию в самой скорости и в приеме его требовать расписки и по взятьи той расписки ехать тебе обратно в Санкт-Петербург и по приезде оную расписку объявить в тайной конторе.
Будучи в пути содержать тебе оного колодника под наикрепчайшим и весьма осторожным караулом и посторонних до разговоров и ни для чего к нему не допускать и видеться ему ни с кем, також и писем никаких ни к кому писать[12]; бумаги, и чернил, и пера и прочего, чем можно написать… ему не давать, и об нем никому ни под каким видом не сказывать, чего ради дабы о нем никто не мог звать. На ночлегах становиться тебе с тем колодником на таких дворах, на которых бы никакого другого постоя и жительствующих того дому не было. Пищу ж и питье оному колоднику покупать и ему давать сперва отведывая тебе самому и смотреть над ним накрепко, чтоб он каким случаем в пути и на ночлегах утечки[13], тако ж над собой и над тобой с солдатами какова повреждения не учинил и для того ножа и прочего, чем можно себя умертвить, отнюдь бы при нем не было. А ежели, паче чаяния, оный колодник, будучи в дороге, станет произносить каковые не пристойные слова, тогда класть ему в рот кляп, который вынимать только тогда, когда пища давана быть имеет, а о том его непристойном произношении содержать секретно и записывать тебе самому и по приезде оную записку объявить в тайной конторе».[14]
Если колодника доставляли не на Соловки, а в Архангельск, местный губернатор должен был принять на себя хлопоты, связанные с пересылкой арестанта на острова. В этом случае архимандрит обязан был по прибытии узника немедленно уведомить синод и отправителя о приеме нового ссыльного.
В монастыре колодников охраняли солдаты, находившиеся после конфискации соловецкой вотчины на иждивении государства. Военное начальство дало такое указание командиру соловецкого отряда: «Строже охранять ссыльных, а при необходимости силой усмирять их потому, что архимандриту делать это неудобно и неприлично». Генерал-губернатор Т. Тутолмин лично распорядился учредить в монастыре в дополнение к четырем имевшимся караулам главный караул при Святых воротах. Не полагаясь на указания военных властей, архимандрит снабжал охранников своими строжайшими инструкциями.