Страница:
— Мой супруг и повелитель не станет ведь бранить своих крепостных, не выслушав их, а уж свою законную супругу и подавно.
— Говори, что побудило тебя совершить этот странный поступок, — с мрачным видом произнес рыцарь.
— Я бы хотела сказать тебе это наедине, — вздохнула Ундина.
— Ты можешь так же точно сказать это и при Бертальде, — возразил он.
— Хорошо, если ты так велишь, — сказала Ундина, — но не требуй этого! О, прошу тебя, не требуй этого!
Она выглядела такой смиренной, прекрасной и покорной, что в сердце рыцаря мелькнул луч прежней, светлой поры. Он ласково взял ее под руку и увел в свой покой, где она обратилась к нему с такими словами:
— Ты ведь знаешь моего злобного родича Кюлеборна, о возлюбленный повелитель, и часто к неудовольствию своему встречал его в переходах замка. Бертальду он не раз пугал так сильно, что ей случалось занемочь. А все оттого, что у него нет души, он — порождение стихии, способен отражать лишь внешнюю сторону мира, внутренняя же сущность остается ему недоступной. Порой он видит, что ты недоволен мной, а я со своим детским умом плачу из-за этого, Бертальда же, может быть, в то самое время случайно смеется. Вот он и вообразил себе бог весть что и незваный-непрошеный вмешивается то так, то этак в нашу жизнь. Что толку, что я браню его за это, сержусь и отсылаю прочь? Он не верит ни одному моему слову. Его скудное бытие не знает, как схожи меж собой страдания и радости любви, как тесно они переплетаются друг с другом, так что их не разделить никакой силон. Из-под слез проглядывает улыбка, и улыбка отворяет двери слезам.
Улыбаясь и плача, она глядела снизу вверх на Хульдбранда, который вновь ощутил в своем сердце все очарование прежней любви. Она почувствовала это, теснее прижалась к нему и продолжала сквозь слезы радости:
— Раз уж словами его было не утихомирить, я вынуждена была запереть перед ним дверь, а его единственная дверь к нам — этот колодец. С духами всех прочих родников, вплоть до самой долины, он рассорился, и лишь дальше вниз по Дунаю, куда влились кое-кто из его друзей, вновь начинается его царство. Потому-то я и велела завалить отверстие колодца камнем и начертала на нем знаки, которые сковывают всю силу не в меру ретивого дяди. Теперь он не станет поперек дороги ни тебе, ни мне, ни Бертальде. Люди же могут, невзирая на эти знаки, приложив самые обычные усилия, откатить этот камень. Им это не помешает. Итак, если хочешь, сделай так, как настаивает Бертальда, но поистине, она не ведает, о чем просит. Именно в нее прежде всего метил этот мужлан Кюлеборн, а если бы стряслось то, против чего он предостерегал меня, и что могло бы случиться без злого умысла с твоей стороны, — ах, милый, и тебе грозила бы опасность!
Хульдбранд почувствовал всем сердцем великодушие своей жены: как старательно она оттесняла своего грозного защитника, да к тому же еще и навлекла на себя упреки Бертальды! Он нежно обнял ее и молвил с чувством:
— Камень останется на месте, и все останется навеки так, как ты хочешь, моя милая, родная Ундина!
Она робко ластилась к нему, счастливая, что слышит вновь давно умолкнувшие слова любви, и наконец сказала:
— Любимый друг, раз ты сегодня так добр и ласков со мной, могу ли я осмелиться просить тебя об одной вещи? Видишь ли, ты в чем-то схож с летним днем. В самый разгар своего сияющего великолепия он внезапно обвивает чело сверкающим грозовым венцом и предстает в раскатах грома истинным царем и земным божеством. Вот так и ты — очами и устами мечешь молнии и гром, и это очень тебе к лицу, хоть я и плачу, глупая, порой от этих вспышек гнева. Но никогда не делай этого на воде или хотя бы вблизи какой-нибудь воды [У Парацельса: «Известно, что если они (ундины. — Д. Ч.) бывают обижены мужчинами на воде или у воды в любом ее виде, то после этого становятся бессмертными, только уходят в воду и больше никогда не появляются» (Paracelsus. Werke. Basel, 1590. Bd. IX. S. 65)]. Понимаешь, тогда мои родичи получат власть надо мной. Неумолимые в своей ярости, они вырвут меня из твоих объятий, вообразив, что одной из их рода нанесена обида, и до конца своих дней я буду вынуждена жить там внизу, в хрустальных дворцах и не смогу подняться к тебе наверх, а если бы они и послали меня к тебе — о боже! это было бы в тысячу раз хуже! Нет, нет, дорогой мой, если ты хоть немного любишь свою бедную Ундину, ты не допустишь этого!
Он торжественно обещал ей выполнить ее просьбу, и супруги вышли из своего покоя влюбленные и счастливые. Тут им повстречалась Бертальда с несколькими работниками, которых она успела кликнуть,
— Ну что, тайные переговоры, как видно, закончены, и камень можно убрать, — сказала она ворчливым тоном, который усвоила себе в последнее время. — Эй, люди, отправляйтесь и беритесь за дело!
Но рыцарь, возмущенный ее вызывающим поведением, коротко и строго бросил:
— Камень останется на своем месте.
Вдобавок он стал корить Бертальду за резкое обращение с Ундиной, после чего работники с плохо скрываемой улыбкой удовольствия разошлись по своим делам, Бертальда же, побледнев, поспешила уйти в свою комнату.
Наступило время ужина, а Бертальда все не появлялась. За ней послали; слуга нашел ее покои пустыми и принес только запечатанное письмо, предназначенное господину рыцарю. Тот, ошеломленный, вскрыл его и прочел: «Я со стыдом чувствую, что я всего лишь бедная рыбачка. Если на мгновение я забыла об этом, то искуплю свою вину в жалкой лачуге моих родителей. Живите счастливо со свой красавицей женой!»
Ундина была искренне опечалена. Она горячо просила Хульдбранда поспешить за исчезнувшей подругой и воротить ее. Увы, ей незачем было торопить его. В нем с новой силой вспыхнуло влечение к Бертальде. Он метался по всему замку, расспрашивая, не видел ли кто, куда направилась прекрасная беглянка. Ему ничего не удалось узнать, и он уже сел на коня, чтобы поскакать наудачу по той дороге, по которой привез сюда Бертальду, когда к нему подошел один из его оруженосцев и сказал, что видел ее на тропе, ведущей в Шварцталь. Рыцарь стрелой промчался через ворота в указанном направлении, не слушая испуганного возгласа Ундины, кричавшей ему вслед из окна:
— В Шварцталь? О, только не туда, Хульдбранд, только не туда! Или хотя бы возьми с собой меня, бога ради!
Но видя, что все ее мольбы тщетны, она поспешно приказала оседлать своего белого иноходца и поскакала вслед за рыцарем, отказавшись от какого-либо сопровождения.
— Домой! — пробурчало оно, — нечисть не дремлет. Домой, или я схвачу тебя! — И оно потянулось к нему своими длинными белыми руками.
— Коварный Кюлеборн! — вскричал рыцарь, совладав с собой. — Что мне за дело до твоих штук, кобольд! На, получай свой поцелуй! — И он яростно обрушил свой меч на белую фигуру. Но та рассыпалась миллионами брызг, и оглушительный ливень, окативший рыцаря с головы до ног, но оставил у него ни малейшего сомнения, кто был его противник.
— Он хочет отпугнуть меня от Бертальды, — вслух произнес рыцарь самому себе, — он воображает, что в страхе перед этой дурацкой чертовщиной я отдам ему во власть бедную испуганную девушку, и он сможет выместить на ней свою злобу. Как бы не так! Немощный дух стихии! На что способно сердце человека, когда оно захочет по-настоящему, захочет не на жизнь, а на смерть, — этого тебе не понять, жалкий гаер!
Он ощутил истинность своих слов, почувствовал, как они влили ему в душу мужество. К тому же, удача ему снова улыбнулась, ибо не успел он дойти до места, где был привязан конь, как явственно услышал поблизости жалобный зов Бертальды, доносившийся до него сквозь нарастающий рокот грома и завыванье ветра. Быстрыми шагами он устремился на звук ее голоса и увидел дрожащую всем телом девушку, которая тщетно силилась вскарабкаться по отвесному склону горы, чтобы хоть как-то выбраться из жуткого мрака долины. Он ласково заступил ей дорогу, и каким бы гордым и смелым ни было ее решение бежать из замка, теперь она была слишком счастлива, что милый ее сердцу друг вызволит ее из этого страшного одиночества и безмятежная жизнь в радушном доме вновь раскроет ей свои любящие объятия. Она безропотно последовала за ним, но выглядела такой обессиленной, что рыцарь был рад, когда наконец довел ее до своего коня; отвязав его, он хотел посадить прекрасную странницу в седло, чтобы осторожно повести коня под уздцы сквозь смутные тени, окутывавшие долину.
Но животное совсем взбесилось от диких выходок Кюлеборна. Рыцарю и самому-то было бы нелегко вскочить на спину храпящего и бьющего копытами жеребца, посадить же в седло трепещущую Бертальду нечего было и думать. Итак они решили вернуться домой пешком. Таща под уздцы лошадь, рыцарь другой рукой поддерживал спотыкавшуюся девушку. Бертальда собрала все силы, чтобы поскорее миновать зловещую низину, но усталость свинцовым грузом тянула ее к земле, она дрожала всем телом, отчасти после пережитого испуга, когда она металась по лесу, преследуемая Кюлеборном, отчасти от страха перед завываньем бури и ударами грома, разносившимися по горам.
Наконец она выскользнула из рук своего спутника, упала на поросшую мхом землю и молвила:
— Оставьте меня, благородный рыцарь, все равно я изнемогаю от усталости и страха, меня ждет здесь смерть — расплата за мое безрассудство.
— Ни за что на свете, дорогой друг, я не покину вас! — воскликнул Хульдбранд, тщетно пытаясь усмирить бесновавшегося коня, который стал еще сильнее храпеть и биться. В конце концов, рыцарь был рад уже тому, что ему удалось удержать животное в некотором отдалении от девушки, чтобы не испугать ее еще более. Но не успел он отвести на несколько шагов разгоряченного коня, как она начала жалобно звать его, решив, что он и в самом деле собирается покинуть ее в этой страшной чаще. Хульдбранд вконец растерялся и не знал, как ему быть: он охотно пустил бы разъяренного жеребца на волю, чтобы он перебесился и успокоился, но боялся, что тот промчится своими подкованными копытами по узкой тропе как раз там, где лежала Бертальда.
В этой растерянности и смятении он вдруг с облегчением услыхал за собой приближающийся стук колес по каменистой дороге. Он позвал на помощь; в ответ раздался мужской голос, который велел ему потерпеть, а вскоре в кустах мелькнули две белых лошади, рядом с ними — белая куртка возницы, а за его спиной — большой белый холст, прикрывавший, как видно, кладь, которую он вез. По крику «тпруу!» своего хозяина лошади стали. Он подошел к рыцарю и помог ему обротать бесновавшегося коня, — Вижу, вижу, что с этой тварью. Когда я в первый раз проезжал по этим местам, с моими лошадьми было ничуть не лучше. Все дело в том, что здесь живет презлющий водяной, который тешится подобными проделками. Но я знаю одно словечко, если дозволите, я шепну его на ухо коню, и он сразу станет шелковым, совсем как мои лошадки.
— Попробуй свое средство и поскорей помоги мне! — воскликнул в нетерпении рыцарь.
Тут возница пригнул к себе голову бесновавшегося коня и прошептал ему на ухо несколько слов. В мгновенье ока животное успокоилось, присмирело, и только храп да пена у губ свидетельствовали о недавнем возбуждении. Хульдбранду не до того было, чтобы расспрашивать возницу, как это ему удалось. Он договорился, что тот посадит Бертальду в повозку, где, по его словам, сложены были тюки с мягкой ватой, и доставит ее в замок Рингштеттен; рыцарь же поедет рядом с ними верхом. Но конь был так изнурен своим недавним буйством, что не смог бы везти хозяина на столь далекое расстояние, и возница предложил Хульдбранду сесть вместе с Бертальдой в повозку. А коня можно ведь и сзади привязать.
— Дорога идет под гору, — добавил он, — и моим лошадям это будет нетрудно.
Рыцарь принял предложение и сел с Бертальдой в повозку, конь послушно поплелся за ними, а возница бодро зашагал рядом, внимательно поглядывая по сторонам. В тишине и сгущавшемся мраке ночи под замиравшие звуки удалявшейся грозы Бертальда и Хульдбранд наконец-то почувствовали себя в безопасности; они всецело отдались блаженному ощущению неторопливой и удобной езды. Между ними завязалась задушевная беседа. Он нежными словами упрекал ее за своенравный побег; она смиренно и растроганно просила простить ее, и все, что они произносили, источало свет, подобно лампе, которая во мраке ночи подает любовнику знак, что возлюбленная ждет его. Рыцарь не вдумывался в значение произносимых ею слов, ибо чувствовал истинный смысл того, что она хотела сказать, и отвечал только на него. Вдруг возница визгливо гикнул:
— Эй, пошли! Скачите, кони, живей, что есть мочи, припомните, кто вы такие!
Рыцарь высунулся из повозки и увидел, что лошади бредут или вернее почти плывут в бурлящей воде; колеса повозки поблескивали и шумели как мельничные, а возница взобрался на повозку, спасаясь от набегающей волны.
— Что это за дорога? Ведь она прямо ведет в реку! — крикнул Хульдбранд вознице.
— О нет, господин рыцарь, — усмехнулся тот в ответ. — Как раз наоборот. Это река хлынула на дорогу. Оглянитесь-ка, видите, все залито!
И в самом деле, все дно долины колыхалось и бурлило от взбунтовавшихся, растущих на глазах волн.
— Это Кюлеборн, тот злобный водяной, хочет потопить нас! — воскликнул рыцарь. — Нет ли у тебя, дружище, еще какого-нибудь словечка против его колдовства?
— Пожалуй, есть одно, — молвил возница, — но я не могу и не желаю произнести его, пока вы не узнаете, кто я такой!
— Время ли сейчас загадывать загадки? — крикнул рыцарь. — Вода поднимается, и какое мне дело, кто ты такой?
— Кое-какое дело все же есть, — откликнулся возница, — ведь Кюлеборн — это я сам! — И его искаженное злобной ухмылкой лицо заглянуло в повозку; но и повозки уже не было, и лошадей — все растеклось, изошло пеной, рассыпалось шипящими брызгами, и сам возница взвился в воздух гигантским водяным столбом, смыл тщетно барахтавшегося коня и словно башня навис над головами тонущей пары, готовый безвозвратно похоронить их под собой.
И тут сквозь грохот воды раздался мелодичный голос. Луна вышла из-за туч, и озаренная ее светом на склоне горы показалась Ундина. Она грозила волнам, журила их, и вот уже зловещий водяной столб с ропотом и ворчанием исчез, вода тихо заструилась в лунном сиянье, и Ундина, словно белая горлинка, спорхнула с вершины горы, схватила рыцаря и Бертальду и унесла с собой, вверх на зеленую сочную лужайку; там она дала им подкрепиться изысканными яствами, придавшими им мужества и сил; потом помогла подсадить Бертальду на своего белого иноходца, и таким образом все трое добрались до замка Рингштеттен.
В таких обнадеживающих обстоятельствах пришла и миновала зима, и весна глянула в окно радостно настроенным людям своими светло-зелеными побегами и ясным голубым небом. Ей было так же хорошо, как им, им — как ей. Что же удивительного, что весенние аисты и ласточки пробудили в них жажду странствий! Однажды, гуляя, они спустились в долину к истокам Дуная, и Хульдбранд стал рассказывать о красоте этой могучей реки, которая все набухая и ширясь, течет между цветущими землями, как на берегах ее сверкает пышная пленительная Вена и с каждым шагом растет мощь и величие реки.
— Как чудесно было бы проехать по Дунаю до самой Вены! — вырвалось у Бертальды, но она тут же спохватилась и, покраснев, умолкла, вновь обретая свое нынешнее смирение и скромность. Именно это и растрогало Ундину, и движимая — желанием доставить радость своей подруге, она сказала:
— А кто же мешает нам предпринять это путешествие?
Бертальда была вне себя от радости и обе женщины сразу же принялись живейшими красками рисовать себе приятное путешествие по Дунаю. Хульдбранд присоединился к ним, но внезапно с тревогой шепнул Ундине на ухо:
— А ведь там снова начинаются владения Кюлеборна!
— Пусть только попробует появиться, — отвечала она со смехом, — ведь я буду рядом, а при мне он не решится причинить зло.
Тем самым последнее препятствие отпало; все начали собираться в дорогу и вскоре отправились в путь, бодрые и исполненные радужных надежд.
О, люди, не удивляйтесь, что все всегда получается не так, как мы ожидали. Зловещие силы, подстерегающие нас, чтобы принести паи гибель, охотно убаюкивают намеченную жертву сладостными песнями и золотыми сказками, меж тем как спасительный посланец неба нередко повергает нас в ужас, громко постучавшись к нам в дверь.
Первое время они целые дни напролет чувствовали себя удивительно счастливыми. По мере того, как их барка спускалась вниз по величавой полноводной реке, ландшафт становился все красивее. Но однажды, когда они плыли вдоль обычно приветливой местности, чью красоту уже заранее предвкушали, неугомонный Кюлеборн стал непрерывно показывать свою силу. Поначалу, правда, он лишь подразнивал их, ибо Ундине удавалось укоризненными словами усмирять встречный ветер и вздымающиеся волны, и могучий недруг покорно склонялся перед ее волей. Но потом вновь и вновь возобновлялись его наскоки, и снова Ундине приходилось вмешиваться, увещевать, так что веселое настроение путешественников порядком было испорчено. А тут еще гребцы стали опасливо перешептываться, недоверчиво глядя на трех господ; и дате собственные слуги, заподозрив неладное, провожали своих хозяев настороженными взглядами. Хульдбрапд частенько говорил себе: И все это оттого, что когда человек и русалка заключают такой диковинный союз, это не может быть союз равного с равным.
Пытаясь снять с себя вину, как это любим делать все мы, он нередко думал: ведь я же не знал, что она русалка. То беда моя, а не вина, что меня неотступно преследуют причуды этой дикой родни. Подобные мысли в какой-то степени укрепили его мужество, но вместе с тем он чувствовал все большее раздражение и испытывал все большую враждебность к Ундине. Он смотрел на нее хмурым взглядом, и бедняжка хорошо понимала, что это значит. Однажды вечером измученная всем этим и постоянными усилиями в борьбе с выходками Кюлеборна, она крепко уснула, убаюканная мерным покачиванием барки.
Но не успела она сомкнуть веки, как кому-то на судне почудилась сбоку у борта, где он стоял, безобразная человеческая голова, всплывшая над водой и притом не плашмя, как у пловца, а торчком, будто на кол посаженная; но вместе с тем она продолжала плыть рядом с судном. Каждый торопился показать другому ужаснувший его предмет и встречал на лице собеседника такое же выражение ужаса, но руки и взгляд были устремлены в другую сторону, совсем не в ту, откуда ухмылялась и грозила омерзительная рожа. Когда же они, пытаясь объясниться друг с другом, стали наперебой кричать: Гляди вон туда, нет сюда! — тут перед каждым из них представали все рожи, мерещившиеся прочим, и вода вокруг судна кишела этими страшными харями. Поднявшийся крик разбудил Ундину. Едва она открыла глаза, как все скопище уродливых лиц сгинуло. Но Хульдбранд был вне себя от этих мерзких фокусов. Он уже готов был разразиться проклятиями, но Ундина устремила на него смиренно умоляющий взгляд и тихо произнесла: Бога ради, мой супруг, мы на воде; не сердись на меня сейчас! Рыцарь промолчал, сел и погрузился в глубокую задумчивость. Ундина шепнула ему на ухо:
— Не лучше ли было бы, мой милый, прервать это безрассудное путешествие и мирно вернуться в замок Рингштеттен?
Но Хульдбранд злобно пробормотал сквозь зубы:
— Значит мне предстоит быть пленником в собственном замке, и свободно дышать я могу лишь пока замурован колодец? Да пусть эта твоя дикая родня -
Ундина зажала ему рот своей прекрасной ручкой. Он умолк и долго не произносил ни слова, вспомнив все, что она раньше говорила ему. Между тем Бертальда была погружена в странные и смутные размышления. Она многое знала о происхождении Ундины, однако не все, и прежде всего для нее оставался неразгаданной и зловещей тайной грозный Кюлеборн; она даже ни разу не слышала его имени. Раздумывая об этих удивительных вещах, она, сама того не замечая, расстегнула золотое ожерелье, которое Хульдбранд подарил ей несколько дней тому назад, купив его у бродячего разносчика товаров. Она перебирала его пальцами, наклонившись над поверхностью воды и как бы в полусне любовалась его мерцающими отблесками, игравшими в лучах вечернего солнца. И вдруг из глуби
Дуная высунулась чья-то большая рука, схватила ожерелье и погрузилась с ним в воду. Бертальда громко вскрикнула, в ответ из глуби реки раздались раскаты зловещего хохота. Тут уж рыцарь не мог сдержать гнева. Вскочив с места, он разразился яростной бранью, проклинал всех, кто навязывается ему в родичи и вмешивается в его жизнь и вызывал их на поединок, кто бы они ни были, водяные или сирены. Бертальда меж тем оплакивала потерянное ожерелье, столь дорогое для нее, и своими сетованиями только подливала масла в огонь, распаляя гнев рыцаря. Ундина же, перегнувшись через борт и окунув руку в воду, бормотала что-то вполголоса и лишь изредка прерывала свой таинственный шепот, чтобы умоляюще сказать супругу:
— Милый, только не брани меня здесь, брани, кого хочешь, только не меня здесь! Ты же знаешь -
Действительно, его заплетающийся от гнева язык пока еще не произнес против нее ни одного слова. И вот она вытащила влажной рукой из воды чудесное коралловое ожерелье, которое так искрилось, что почти ослепило глаза присутствующих.
— Возьми, — сказала она, ласково протягивая его Бертальде, — это я велела принести тебе взамен потерянного, и не печалься долее, бедняжка.
Но рыцарь бросился между ними, вырвал ожерелье из рук Ундины и, швырнув его обратно в реку, яростно вскричал:
— Говори, что побудило тебя совершить этот странный поступок, — с мрачным видом произнес рыцарь.
— Я бы хотела сказать тебе это наедине, — вздохнула Ундина.
— Ты можешь так же точно сказать это и при Бертальде, — возразил он.
— Хорошо, если ты так велишь, — сказала Ундина, — но не требуй этого! О, прошу тебя, не требуй этого!
Она выглядела такой смиренной, прекрасной и покорной, что в сердце рыцаря мелькнул луч прежней, светлой поры. Он ласково взял ее под руку и увел в свой покой, где она обратилась к нему с такими словами:
— Ты ведь знаешь моего злобного родича Кюлеборна, о возлюбленный повелитель, и часто к неудовольствию своему встречал его в переходах замка. Бертальду он не раз пугал так сильно, что ей случалось занемочь. А все оттого, что у него нет души, он — порождение стихии, способен отражать лишь внешнюю сторону мира, внутренняя же сущность остается ему недоступной. Порой он видит, что ты недоволен мной, а я со своим детским умом плачу из-за этого, Бертальда же, может быть, в то самое время случайно смеется. Вот он и вообразил себе бог весть что и незваный-непрошеный вмешивается то так, то этак в нашу жизнь. Что толку, что я браню его за это, сержусь и отсылаю прочь? Он не верит ни одному моему слову. Его скудное бытие не знает, как схожи меж собой страдания и радости любви, как тесно они переплетаются друг с другом, так что их не разделить никакой силон. Из-под слез проглядывает улыбка, и улыбка отворяет двери слезам.
Улыбаясь и плача, она глядела снизу вверх на Хульдбранда, который вновь ощутил в своем сердце все очарование прежней любви. Она почувствовала это, теснее прижалась к нему и продолжала сквозь слезы радости:
— Раз уж словами его было не утихомирить, я вынуждена была запереть перед ним дверь, а его единственная дверь к нам — этот колодец. С духами всех прочих родников, вплоть до самой долины, он рассорился, и лишь дальше вниз по Дунаю, куда влились кое-кто из его друзей, вновь начинается его царство. Потому-то я и велела завалить отверстие колодца камнем и начертала на нем знаки, которые сковывают всю силу не в меру ретивого дяди. Теперь он не станет поперек дороги ни тебе, ни мне, ни Бертальде. Люди же могут, невзирая на эти знаки, приложив самые обычные усилия, откатить этот камень. Им это не помешает. Итак, если хочешь, сделай так, как настаивает Бертальда, но поистине, она не ведает, о чем просит. Именно в нее прежде всего метил этот мужлан Кюлеборн, а если бы стряслось то, против чего он предостерегал меня, и что могло бы случиться без злого умысла с твоей стороны, — ах, милый, и тебе грозила бы опасность!
Хульдбранд почувствовал всем сердцем великодушие своей жены: как старательно она оттесняла своего грозного защитника, да к тому же еще и навлекла на себя упреки Бертальды! Он нежно обнял ее и молвил с чувством:
— Камень останется на месте, и все останется навеки так, как ты хочешь, моя милая, родная Ундина!
Она робко ластилась к нему, счастливая, что слышит вновь давно умолкнувшие слова любви, и наконец сказала:
— Любимый друг, раз ты сегодня так добр и ласков со мной, могу ли я осмелиться просить тебя об одной вещи? Видишь ли, ты в чем-то схож с летним днем. В самый разгар своего сияющего великолепия он внезапно обвивает чело сверкающим грозовым венцом и предстает в раскатах грома истинным царем и земным божеством. Вот так и ты — очами и устами мечешь молнии и гром, и это очень тебе к лицу, хоть я и плачу, глупая, порой от этих вспышек гнева. Но никогда не делай этого на воде или хотя бы вблизи какой-нибудь воды [У Парацельса: «Известно, что если они (ундины. — Д. Ч.) бывают обижены мужчинами на воде или у воды в любом ее виде, то после этого становятся бессмертными, только уходят в воду и больше никогда не появляются» (Paracelsus. Werke. Basel, 1590. Bd. IX. S. 65)]. Понимаешь, тогда мои родичи получат власть надо мной. Неумолимые в своей ярости, они вырвут меня из твоих объятий, вообразив, что одной из их рода нанесена обида, и до конца своих дней я буду вынуждена жить там внизу, в хрустальных дворцах и не смогу подняться к тебе наверх, а если бы они и послали меня к тебе — о боже! это было бы в тысячу раз хуже! Нет, нет, дорогой мой, если ты хоть немного любишь свою бедную Ундину, ты не допустишь этого!
Он торжественно обещал ей выполнить ее просьбу, и супруги вышли из своего покоя влюбленные и счастливые. Тут им повстречалась Бертальда с несколькими работниками, которых она успела кликнуть,
— Ну что, тайные переговоры, как видно, закончены, и камень можно убрать, — сказала она ворчливым тоном, который усвоила себе в последнее время. — Эй, люди, отправляйтесь и беритесь за дело!
Но рыцарь, возмущенный ее вызывающим поведением, коротко и строго бросил:
— Камень останется на своем месте.
Вдобавок он стал корить Бертальду за резкое обращение с Ундиной, после чего работники с плохо скрываемой улыбкой удовольствия разошлись по своим делам, Бертальда же, побледнев, поспешила уйти в свою комнату.
Наступило время ужина, а Бертальда все не появлялась. За ней послали; слуга нашел ее покои пустыми и принес только запечатанное письмо, предназначенное господину рыцарю. Тот, ошеломленный, вскрыл его и прочел: «Я со стыдом чувствую, что я всего лишь бедная рыбачка. Если на мгновение я забыла об этом, то искуплю свою вину в жалкой лачуге моих родителей. Живите счастливо со свой красавицей женой!»
Ундина была искренне опечалена. Она горячо просила Хульдбранда поспешить за исчезнувшей подругой и воротить ее. Увы, ей незачем было торопить его. В нем с новой силой вспыхнуло влечение к Бертальде. Он метался по всему замку, расспрашивая, не видел ли кто, куда направилась прекрасная беглянка. Ему ничего не удалось узнать, и он уже сел на коня, чтобы поскакать наудачу по той дороге, по которой привез сюда Бертальду, когда к нему подошел один из его оруженосцев и сказал, что видел ее на тропе, ведущей в Шварцталь. Рыцарь стрелой промчался через ворота в указанном направлении, не слушая испуганного возгласа Ундины, кричавшей ему вслед из окна:
— В Шварцталь? О, только не туда, Хульдбранд, только не туда! Или хотя бы возьми с собой меня, бога ради!
Но видя, что все ее мольбы тщетны, она поспешно приказала оседлать своего белого иноходца и поскакала вслед за рыцарем, отказавшись от какого-либо сопровождения.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
О ТОМ, КАК БЕРТАЛЬДА ВЕРНУЛАСЬ ВМЕСТЕ С РЫЦАРЕМ
Шварцталь, или Черная долина, лежала в глубокой впадине, окруженной горами. Как она зовется теперь, мы не знаем. А в те времена местные жители окрестили ее так из-за густого сумрака, в котором она тонула, заслоненная от солнечного света высокими деревьями, по большей части елями. От этого даже родник, струившийся между скал, казался совсем черным и далеко не таким веселым, как ручьи, в которых отражается ясное голубое небо. В наступивших сумерках все в этом месте выглядело особенно мрачным и диким. Рыцарь в тревоге пробирался на коне вдоль ручья, то опасаясь, что выехал слишком поздно и упустил след беглянки, то боясь, невзначай обогнать ее, если она где-то притаилась, желая остаться незамеченной. Между тем он порядком углубился в долину и мог бы уже догнать девушку, если бы выбранный им путь оказался верным. Мысль, что, может быть, он ошибся, заставляла его сердце биться сильнее и тревожнее. Что станется с хрупкой, беззащитной Бертальдой, если он не найдет ее, в грозную непогоду, которая зловеще надвигается на долину? Но вот наконец сквозь ветви на склоне горы мелькнуло что-то белое. Ему показалось, что он узнал белое платье Бертальды, и он устремился туда. Но неожиданно копь его уперся, встал на дыбы, и Хульдбранд, чтобы не терять времени, спешился — к тому же верхом ему все равно было не пробраться сквозь заросли кустарников, — привязал храпящего жеребца к дереву и осторожно протиснулся сквозь кусты. Ветки, влажные от вечерней росы, хлестали его по лбу и щекам; из-за гор доносились глухие раскаты грома, все казалось таким странным, что его внезапно охватил страх перед белой фигурой, простертой перед ним на земле. Он ясно различал теперь, что это была спящая или лежащая без сознания женщина в длинном белом платье, какое было сегодня на Бертальде. Он подошел к ной совсем близко, шурша ветвями, бряцая мечом — она но шевелилась. — Бертальда! — окликнул он сначала тихо, потом повторяя все громче — она не слышала. Наконец, он что было силы прокричал дорогое имя, и тотчас же из глуби горных пещер отозвалось гулкое эхо: «Бертальда!» — но спящая не пробудилась. Он склонился над ней. Сумрак долины и надвигающаяся ночь не давали ему разглядеть ее черты. Охваченный тревогой и сомнениями, он почти припал к земле совсем рядом с ней и в ту же минуту вспышка молнии осветила долину. Он увидел перед собой безобразно искаженное лицо и услышал глухой голос: — Ну-ка поцелуй меня, влюбленный пастушок! — С криком ужаса Хульдбранд отпрянул, мерзкое видение устремилось за ним.— Домой! — пробурчало оно, — нечисть не дремлет. Домой, или я схвачу тебя! — И оно потянулось к нему своими длинными белыми руками.
— Коварный Кюлеборн! — вскричал рыцарь, совладав с собой. — Что мне за дело до твоих штук, кобольд! На, получай свой поцелуй! — И он яростно обрушил свой меч на белую фигуру. Но та рассыпалась миллионами брызг, и оглушительный ливень, окативший рыцаря с головы до ног, но оставил у него ни малейшего сомнения, кто был его противник.
— Он хочет отпугнуть меня от Бертальды, — вслух произнес рыцарь самому себе, — он воображает, что в страхе перед этой дурацкой чертовщиной я отдам ему во власть бедную испуганную девушку, и он сможет выместить на ней свою злобу. Как бы не так! Немощный дух стихии! На что способно сердце человека, когда оно захочет по-настоящему, захочет не на жизнь, а на смерть, — этого тебе не понять, жалкий гаер!
Он ощутил истинность своих слов, почувствовал, как они влили ему в душу мужество. К тому же, удача ему снова улыбнулась, ибо не успел он дойти до места, где был привязан конь, как явственно услышал поблизости жалобный зов Бертальды, доносившийся до него сквозь нарастающий рокот грома и завыванье ветра. Быстрыми шагами он устремился на звук ее голоса и увидел дрожащую всем телом девушку, которая тщетно силилась вскарабкаться по отвесному склону горы, чтобы хоть как-то выбраться из жуткого мрака долины. Он ласково заступил ей дорогу, и каким бы гордым и смелым ни было ее решение бежать из замка, теперь она была слишком счастлива, что милый ее сердцу друг вызволит ее из этого страшного одиночества и безмятежная жизнь в радушном доме вновь раскроет ей свои любящие объятия. Она безропотно последовала за ним, но выглядела такой обессиленной, что рыцарь был рад, когда наконец довел ее до своего коня; отвязав его, он хотел посадить прекрасную странницу в седло, чтобы осторожно повести коня под уздцы сквозь смутные тени, окутывавшие долину.
Но животное совсем взбесилось от диких выходок Кюлеборна. Рыцарю и самому-то было бы нелегко вскочить на спину храпящего и бьющего копытами жеребца, посадить же в седло трепещущую Бертальду нечего было и думать. Итак они решили вернуться домой пешком. Таща под уздцы лошадь, рыцарь другой рукой поддерживал спотыкавшуюся девушку. Бертальда собрала все силы, чтобы поскорее миновать зловещую низину, но усталость свинцовым грузом тянула ее к земле, она дрожала всем телом, отчасти после пережитого испуга, когда она металась по лесу, преследуемая Кюлеборном, отчасти от страха перед завываньем бури и ударами грома, разносившимися по горам.
Наконец она выскользнула из рук своего спутника, упала на поросшую мхом землю и молвила:
— Оставьте меня, благородный рыцарь, все равно я изнемогаю от усталости и страха, меня ждет здесь смерть — расплата за мое безрассудство.
— Ни за что на свете, дорогой друг, я не покину вас! — воскликнул Хульдбранд, тщетно пытаясь усмирить бесновавшегося коня, который стал еще сильнее храпеть и биться. В конце концов, рыцарь был рад уже тому, что ему удалось удержать животное в некотором отдалении от девушки, чтобы не испугать ее еще более. Но не успел он отвести на несколько шагов разгоряченного коня, как она начала жалобно звать его, решив, что он и в самом деле собирается покинуть ее в этой страшной чаще. Хульдбранд вконец растерялся и не знал, как ему быть: он охотно пустил бы разъяренного жеребца на волю, чтобы он перебесился и успокоился, но боялся, что тот промчится своими подкованными копытами по узкой тропе как раз там, где лежала Бертальда.
В этой растерянности и смятении он вдруг с облегчением услыхал за собой приближающийся стук колес по каменистой дороге. Он позвал на помощь; в ответ раздался мужской голос, который велел ему потерпеть, а вскоре в кустах мелькнули две белых лошади, рядом с ними — белая куртка возницы, а за его спиной — большой белый холст, прикрывавший, как видно, кладь, которую он вез. По крику «тпруу!» своего хозяина лошади стали. Он подошел к рыцарю и помог ему обротать бесновавшегося коня, — Вижу, вижу, что с этой тварью. Когда я в первый раз проезжал по этим местам, с моими лошадьми было ничуть не лучше. Все дело в том, что здесь живет презлющий водяной, который тешится подобными проделками. Но я знаю одно словечко, если дозволите, я шепну его на ухо коню, и он сразу станет шелковым, совсем как мои лошадки.
— Попробуй свое средство и поскорей помоги мне! — воскликнул в нетерпении рыцарь.
Тут возница пригнул к себе голову бесновавшегося коня и прошептал ему на ухо несколько слов. В мгновенье ока животное успокоилось, присмирело, и только храп да пена у губ свидетельствовали о недавнем возбуждении. Хульдбранду не до того было, чтобы расспрашивать возницу, как это ему удалось. Он договорился, что тот посадит Бертальду в повозку, где, по его словам, сложены были тюки с мягкой ватой, и доставит ее в замок Рингштеттен; рыцарь же поедет рядом с ними верхом. Но конь был так изнурен своим недавним буйством, что не смог бы везти хозяина на столь далекое расстояние, и возница предложил Хульдбранду сесть вместе с Бертальдой в повозку. А коня можно ведь и сзади привязать.
— Дорога идет под гору, — добавил он, — и моим лошадям это будет нетрудно.
Рыцарь принял предложение и сел с Бертальдой в повозку, конь послушно поплелся за ними, а возница бодро зашагал рядом, внимательно поглядывая по сторонам. В тишине и сгущавшемся мраке ночи под замиравшие звуки удалявшейся грозы Бертальда и Хульдбранд наконец-то почувствовали себя в безопасности; они всецело отдались блаженному ощущению неторопливой и удобной езды. Между ними завязалась задушевная беседа. Он нежными словами упрекал ее за своенравный побег; она смиренно и растроганно просила простить ее, и все, что они произносили, источало свет, подобно лампе, которая во мраке ночи подает любовнику знак, что возлюбленная ждет его. Рыцарь не вдумывался в значение произносимых ею слов, ибо чувствовал истинный смысл того, что она хотела сказать, и отвечал только на него. Вдруг возница визгливо гикнул:
— Эй, пошли! Скачите, кони, живей, что есть мочи, припомните, кто вы такие!
Рыцарь высунулся из повозки и увидел, что лошади бредут или вернее почти плывут в бурлящей воде; колеса повозки поблескивали и шумели как мельничные, а возница взобрался на повозку, спасаясь от набегающей волны.
— Что это за дорога? Ведь она прямо ведет в реку! — крикнул Хульдбранд вознице.
— О нет, господин рыцарь, — усмехнулся тот в ответ. — Как раз наоборот. Это река хлынула на дорогу. Оглянитесь-ка, видите, все залито!
И в самом деле, все дно долины колыхалось и бурлило от взбунтовавшихся, растущих на глазах волн.
— Это Кюлеборн, тот злобный водяной, хочет потопить нас! — воскликнул рыцарь. — Нет ли у тебя, дружище, еще какого-нибудь словечка против его колдовства?
— Пожалуй, есть одно, — молвил возница, — но я не могу и не желаю произнести его, пока вы не узнаете, кто я такой!
— Время ли сейчас загадывать загадки? — крикнул рыцарь. — Вода поднимается, и какое мне дело, кто ты такой?
— Кое-какое дело все же есть, — откликнулся возница, — ведь Кюлеборн — это я сам! — И его искаженное злобной ухмылкой лицо заглянуло в повозку; но и повозки уже не было, и лошадей — все растеклось, изошло пеной, рассыпалось шипящими брызгами, и сам возница взвился в воздух гигантским водяным столбом, смыл тщетно барахтавшегося коня и словно башня навис над головами тонущей пары, готовый безвозвратно похоронить их под собой.
И тут сквозь грохот воды раздался мелодичный голос. Луна вышла из-за туч, и озаренная ее светом на склоне горы показалась Ундина. Она грозила волнам, журила их, и вот уже зловещий водяной столб с ропотом и ворчанием исчез, вода тихо заструилась в лунном сиянье, и Ундина, словно белая горлинка, спорхнула с вершины горы, схватила рыцаря и Бертальду и унесла с собой, вверх на зеленую сочную лужайку; там она дала им подкрепиться изысканными яствами, придавшими им мужества и сил; потом помогла подсадить Бертальду на своего белого иноходца, и таким образом все трое добрались до замка Рингштеттен.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
ПОЕЗДКА В ВЕНУ
После этого происшествия жизнь в замке потекла мирно и спокойно. Рыцарь все более убеждался в ангельской доброте Ундины, которая таким чудесным образом проявилась в Шварцтале, подвластном Кюлеборну, когда она вовремя подоспела, чтобы спасти их. Ундина тоже пребывала в спокойной уверенности, которая всегда живет в душе, твердо знающей, что она на верном пути. К тому же во вновь пробудившейся любви и уважении супруга ей маячил проблеск надежды и счастья. Бертальда, со своей стороны, всячески изъявляла благодарность и робкое смирение, нисколько не стремясь поставить это себе в заслугу. Всякий раз, когда кто-нибудь из супругов пытался объясниться с ней по поводу замурованного колодца или приключений в Шварцтале, она горячо просила пощадить ее, ибо история с колодцем повергала ее в стыд, а воспоминание о Шварцтале — в ужас. Поэтому она так ничего и не узнала ни о том, ни о другом; да и к чему ей это было? Итак, мир и радость зримо воцарились в замке Рингштеттен. Все твердо были уверены в этом и полагали, что отныне жизнь будет дарить им одни лишь прекрасные цветы и плоды.В таких обнадеживающих обстоятельствах пришла и миновала зима, и весна глянула в окно радостно настроенным людям своими светло-зелеными побегами и ясным голубым небом. Ей было так же хорошо, как им, им — как ей. Что же удивительного, что весенние аисты и ласточки пробудили в них жажду странствий! Однажды, гуляя, они спустились в долину к истокам Дуная, и Хульдбранд стал рассказывать о красоте этой могучей реки, которая все набухая и ширясь, течет между цветущими землями, как на берегах ее сверкает пышная пленительная Вена и с каждым шагом растет мощь и величие реки.
— Как чудесно было бы проехать по Дунаю до самой Вены! — вырвалось у Бертальды, но она тут же спохватилась и, покраснев, умолкла, вновь обретая свое нынешнее смирение и скромность. Именно это и растрогало Ундину, и движимая — желанием доставить радость своей подруге, она сказала:
— А кто же мешает нам предпринять это путешествие?
Бертальда была вне себя от радости и обе женщины сразу же принялись живейшими красками рисовать себе приятное путешествие по Дунаю. Хульдбранд присоединился к ним, но внезапно с тревогой шепнул Ундине на ухо:
— А ведь там снова начинаются владения Кюлеборна!
— Пусть только попробует появиться, — отвечала она со смехом, — ведь я буду рядом, а при мне он не решится причинить зло.
Тем самым последнее препятствие отпало; все начали собираться в дорогу и вскоре отправились в путь, бодрые и исполненные радужных надежд.
О, люди, не удивляйтесь, что все всегда получается не так, как мы ожидали. Зловещие силы, подстерегающие нас, чтобы принести паи гибель, охотно убаюкивают намеченную жертву сладостными песнями и золотыми сказками, меж тем как спасительный посланец неба нередко повергает нас в ужас, громко постучавшись к нам в дверь.
Первое время они целые дни напролет чувствовали себя удивительно счастливыми. По мере того, как их барка спускалась вниз по величавой полноводной реке, ландшафт становился все красивее. Но однажды, когда они плыли вдоль обычно приветливой местности, чью красоту уже заранее предвкушали, неугомонный Кюлеборн стал непрерывно показывать свою силу. Поначалу, правда, он лишь подразнивал их, ибо Ундине удавалось укоризненными словами усмирять встречный ветер и вздымающиеся волны, и могучий недруг покорно склонялся перед ее волей. Но потом вновь и вновь возобновлялись его наскоки, и снова Ундине приходилось вмешиваться, увещевать, так что веселое настроение путешественников порядком было испорчено. А тут еще гребцы стали опасливо перешептываться, недоверчиво глядя на трех господ; и дате собственные слуги, заподозрив неладное, провожали своих хозяев настороженными взглядами. Хульдбрапд частенько говорил себе: И все это оттого, что когда человек и русалка заключают такой диковинный союз, это не может быть союз равного с равным.
Пытаясь снять с себя вину, как это любим делать все мы, он нередко думал: ведь я же не знал, что она русалка. То беда моя, а не вина, что меня неотступно преследуют причуды этой дикой родни. Подобные мысли в какой-то степени укрепили его мужество, но вместе с тем он чувствовал все большее раздражение и испытывал все большую враждебность к Ундине. Он смотрел на нее хмурым взглядом, и бедняжка хорошо понимала, что это значит. Однажды вечером измученная всем этим и постоянными усилиями в борьбе с выходками Кюлеборна, она крепко уснула, убаюканная мерным покачиванием барки.
Но не успела она сомкнуть веки, как кому-то на судне почудилась сбоку у борта, где он стоял, безобразная человеческая голова, всплывшая над водой и притом не плашмя, как у пловца, а торчком, будто на кол посаженная; но вместе с тем она продолжала плыть рядом с судном. Каждый торопился показать другому ужаснувший его предмет и встречал на лице собеседника такое же выражение ужаса, но руки и взгляд были устремлены в другую сторону, совсем не в ту, откуда ухмылялась и грозила омерзительная рожа. Когда же они, пытаясь объясниться друг с другом, стали наперебой кричать: Гляди вон туда, нет сюда! — тут перед каждым из них представали все рожи, мерещившиеся прочим, и вода вокруг судна кишела этими страшными харями. Поднявшийся крик разбудил Ундину. Едва она открыла глаза, как все скопище уродливых лиц сгинуло. Но Хульдбранд был вне себя от этих мерзких фокусов. Он уже готов был разразиться проклятиями, но Ундина устремила на него смиренно умоляющий взгляд и тихо произнесла: Бога ради, мой супруг, мы на воде; не сердись на меня сейчас! Рыцарь промолчал, сел и погрузился в глубокую задумчивость. Ундина шепнула ему на ухо:
— Не лучше ли было бы, мой милый, прервать это безрассудное путешествие и мирно вернуться в замок Рингштеттен?
Но Хульдбранд злобно пробормотал сквозь зубы:
— Значит мне предстоит быть пленником в собственном замке, и свободно дышать я могу лишь пока замурован колодец? Да пусть эта твоя дикая родня -
Ундина зажала ему рот своей прекрасной ручкой. Он умолк и долго не произносил ни слова, вспомнив все, что она раньше говорила ему. Между тем Бертальда была погружена в странные и смутные размышления. Она многое знала о происхождении Ундины, однако не все, и прежде всего для нее оставался неразгаданной и зловещей тайной грозный Кюлеборн; она даже ни разу не слышала его имени. Раздумывая об этих удивительных вещах, она, сама того не замечая, расстегнула золотое ожерелье, которое Хульдбранд подарил ей несколько дней тому назад, купив его у бродячего разносчика товаров. Она перебирала его пальцами, наклонившись над поверхностью воды и как бы в полусне любовалась его мерцающими отблесками, игравшими в лучах вечернего солнца. И вдруг из глуби
Дуная высунулась чья-то большая рука, схватила ожерелье и погрузилась с ним в воду. Бертальда громко вскрикнула, в ответ из глуби реки раздались раскаты зловещего хохота. Тут уж рыцарь не мог сдержать гнева. Вскочив с места, он разразился яростной бранью, проклинал всех, кто навязывается ему в родичи и вмешивается в его жизнь и вызывал их на поединок, кто бы они ни были, водяные или сирены. Бертальда меж тем оплакивала потерянное ожерелье, столь дорогое для нее, и своими сетованиями только подливала масла в огонь, распаляя гнев рыцаря. Ундина же, перегнувшись через борт и окунув руку в воду, бормотала что-то вполголоса и лишь изредка прерывала свой таинственный шепот, чтобы умоляюще сказать супругу:
— Милый, только не брани меня здесь, брани, кого хочешь, только не меня здесь! Ты же знаешь -
Действительно, его заплетающийся от гнева язык пока еще не произнес против нее ни одного слова. И вот она вытащила влажной рукой из воды чудесное коралловое ожерелье, которое так искрилось, что почти ослепило глаза присутствующих.
— Возьми, — сказала она, ласково протягивая его Бертальде, — это я велела принести тебе взамен потерянного, и не печалься долее, бедняжка.
Но рыцарь бросился между ними, вырвал ожерелье из рук Ундины и, швырнув его обратно в реку, яростно вскричал: