Влюблена. Кровь бросилась Мегги в лицо. Ей было неприятно слышать из уст Мо то, чего она сама никогда не называла словами. Влюблена – это звучало как диагноз, как название неизлечимой болезни. Да так оно порой и ощущалось. Да, Фарид останется здесь. Она и сама не раз говорила себе, когда на нее накатывало желание вернуться: Фарид останется здесь, даже если Сажерук не вернется из царства мертвых. Он так и будет его искать и тосковать по нему, гораздо сильнее, чем по тебе, Мегги. Но как она будет жить, зная, что никогда больше его не увидит? Ее сердце останется здесь, и дальше она будет перебиваться с дырой в груди? Она всю жизнь проживет одна – как Элинор – и о любви будет только читать в книжках?
– Это пройдет! – донесся до нее голос Резы. – Она влюбится в кого-нибудь другого.
Что она такое говорит? «Моя мать меня совсем не знает! – подумала Мегги. Она никогда меня не понимала. Да и откуда ей? Ее же не было все время…»
– А второй наш ребенок? – продолжала Реза. – Ты что, хочешь, чтобы он родился в этом мире?
Мо посмотрел вокруг, и Мегги вновь почувствовала то, что давно уже поняла: ее отец успел полюбить этот мир так же горячо, как прежде любили его Мегги с Резой. Может быть, даже сильнее.
– А почему бы и нет? – отозвался он. – А ты хочешь, чтобы он родился в мире, где все, по чему тоскует его сердце, можно найти только в книгах?
Голос Резы снова задрожал, на этот раз от гнева:
– Как ты можешь такое говорить? Все, что ты видишь здесь, родилось в нашем мире! Откуда еще мог Фенолио это взять?
– Почем я знаю? Неужели ты все еще веришь, что существует один настоящий мир, а остальные – лишь его бледные отпечатки?
Где-то во тьме завыл волк, ему ответили два других. Из-за деревьев вышел часовой и подбросил хвороста в догорающий костер. Его прозвище было Бродяга. Никто из разбойников не называл себя именем, данным ему при рождении. Бродяга с любопытством взглянул на Мо и Резу и снова скрылся за деревьями.
– Я не хочу возвращаться, Реза. Пока, по крайней мере! – Он говорил решительно и в то же время вкрадчиво, словно еще надеялся убедить жену, что они находятся там, где нужно. – До рождения ребенка еще много месяцев, и, может быть, к тому моменту все мы уже снова будем у Элинор. Но сейчас мое место здесь.
Он поцеловал Резу в лоб и пошел к часовым на другой конец лагеря. А Реза опустилась на траву и закрыла лицо руками. Мегги хотела подойти к ней, утешить, но что она могла ей сказать? «Я останусь с Фаридом, Реза! Я не хочу влюбляться в другого!» Нет, эти слова ее вряд ли утешат. И Мо тоже не возвращался.
Предложение Свистуна
Ну наконец-то. Едут. От городских ворот грянули фанфары – бездарный, напыщенный вой. Фенолио их звук казался похожим на того человека, о чьем прибытии они возвещали. Зяблик – народ всегда найдет подходящее прозвище. «Я бы и сам ничего удачнее не подобрал, – думал Фенолио. – Правда, я не выдумывал этого хилого выскочку!» Даже Змееглав не приказывал трубить в фанфары по случаю каждого своего приезда, а его чахлый шурин не мог объехать вокруг замка, не устроив тарарам на обратном пути.
Фенолио притянул поближе Иво и Деспину. Деспина не возражала, зато ее брат вырвался и ловко, как белочка, взобрался на выступ стены, чтобы оттуда глядеть на дорогу, по которой должен был скоро проехать Зяблик со своей свитой – сворой, как говорили в народе. Интересно, Зяблику уже сообщили, что все женщины Омбры ждут его перед воротами замка? Наверняка.
Зачем Свистун заносит наших детей в списки? Женщины хотели задать ему этот вопрос. Они уже выкрикнули его в лицо страже, но солдаты лишь молча направили на них копья. Однако матери не разошлись.
Была пятница, день охоты, и они уже много часов дожидались возвращения наместника, который с первого дня своего правления усердно опустошал Непроходимую Чащу. Десятки окровавленных куропаток, кабанов, оленей, зайцев повезут его егеря по голодной Омбре, мимо женщин, не знавших, из чего приготовить детям обед на завтра. Из-за этого Фенолио по пятницам обычно вообще не выходил из дому, но сегодня его повлекло сюда любопытство. Утомительное свойство…
– Фенолио, – сказала ему Минерва, – присмотри, пожалуйста, за Деспиной и Иво. Мне нужно в замок. Мы все туда идем. Мы хотим добиться от них ответа: зачем Свистун переписывает наших детей.
«Вы знаете зачем», – вертелось у Фенолио на языке. Но он промолчал, видя отчаяние на лице Минервы. Пусть надеется пока, что ее детей не заберут в серебряные рудники. Отнять у нее надежду успеют Зяблик и Свистун, не твое это дело, Фенолио.
Ах, как ему все это надоело! Вчера он снова попытался работать, после того как пришел в бешенство от надменной улыбки, с которой Свистун въехал в Омбру. Он взял в пальцы очиненное перо – стеклянный человечек по-прежнему требовательно раскладывал их на его письменном столе, – сел перед чистым листом бумаги и через час бесплодных усилий обругал Розенкварца за то, что по купленной им бумаге видно, что она сделана из старых штанов.
Ах, Фенолио, какие еще глупые отговорки ты придумаешь для своей старческой немоты, для иссякшей фантазии?
Да что уж тут скрывать! Ему хотелось остаться повелителем этой истории, как ни яростно он отрекался от нее после гибели Козимо. Все чаще он брался за перо и чернила, пытаясь вернуть прежнее волшебство. Обычно он выбирал для этого момент, когда стеклянный человечек похрапывал в своем гнездышке, – слишком уж больно было демонстрировать свое бессилие перед Розенкварцем. Когда бедняжка Минерва ставила перед своими детьми суп, похожий на помои, когда чудовищные разноцветные феи громко балаболили в своих гнездах, не давая уснуть, или когда одно из его созданий – как вчера Свистун – напоминало ему о тех временах, когда он, опьяненный своим искусством, сплетал из слов ткань этого мира, Фенолио садился работать.
Но лист оставался пустым, словно все слова перебежали к Орфею, который умел брать их на язык и облизывать. Так горько Фенолио не было еще никогда.
Порой он малодушно мечтал о том, чтобы вернуться в другой мир – в свою мирную, сытую деревню, где не было фей, где ничего, благодарение Богу, не происходило и где его внуки наверняка скучали по дедушкиным сказкам (а какие замечательные сказки он мог бы им теперь рассказать!). Но откуда взять слова, чтобы вернуться? В его пустой старческой голове таких слов не было. Попросить Орфея написать их за него? Нет, до такого он все-таки еще не докатился.
Деспина потянула его за рукав. Козимо подарил Фенолио тунику, но ее уже побила моль, и она стала ветхой, как его несчастные мозги, не желавшие соображать. Что он здесь делает, перед этим проклятым замком, от одного вида которого у него на душе становится еще мрачнее? Почему не лежит дома на своей кровати?
– Фенолио, а правда, что, когда копаешь серебро из земли, плюешь на него кровью? – Голос у Деспины был как щебет птички. – Иво говорит, что у меня самый подходящий рост для штолен, где больше всего серебра.
Вот паразит! Ну зачем он рассказывает сестренке такие вещи!
– Сколько раз я тебе говорил, чтоб ты не верила ни единому слову из того, что говорит твой братец! – Фенолио ласково завел густые черные волосы Деспины за маленькие ушки и укоризненно посмотрел на Иво. Бедные сироты.
– А что тут такого? Она меня сама спросила! – Иво был в том возрасте, когда презирают даже спасительную ложь. – Тебя они, наверное, не заберут, – сказал он, наклоняясь к сестре. – Девчонки умирают слишком быстро. Возьмут меня, Беппо, и Лино, и даже Бенгуса, хотя он хромой. Свистун увезет нас всех. А потом нас привезут обратно мертвыми, как нашего…
Деспина так торопливо зажала ему рот рукой, словно отец мог ожить, если Иво промолчит.
Фенолио хотелось схватить оболтуса и потрясти хорошенько. Но Деспина тут же расплачется. Интересно, все младшие сестрички боготворят своих братьев?
– Прекрати! Хватит пугать малышку! – прикрикнул он на Иво. – Свистун приехал, чтобы поймать Перепела. Только за этим. А еще спросить Зяблика, почему он посылает мало денег во Дворец Ночи.
– Вот как? А зачем же нас тогда переписывают? – Иво повзрослел за последние недели.
Тревога словно стерла детство с его лица. Иво в свои неполные десять лет был теперь мужчиной в семье, хотя Фенолио и пытался порой снять эту ношу с хрупких детских плеч. Мальчик работал у красильщиков: целый день помогал вытаскивать влажную ткань из вонючих чанов. Вонь тянулась за ним, когда он приходил вечером домой. Зато он зарабатывал там больше, чем Фенолио своей писаниной на рынке.
– Это пройдет! – донесся до нее голос Резы. – Она влюбится в кого-нибудь другого.
Что она такое говорит? «Моя мать меня совсем не знает! – подумала Мегги. Она никогда меня не понимала. Да и откуда ей? Ее же не было все время…»
– А второй наш ребенок? – продолжала Реза. – Ты что, хочешь, чтобы он родился в этом мире?
Мо посмотрел вокруг, и Мегги вновь почувствовала то, что давно уже поняла: ее отец успел полюбить этот мир так же горячо, как прежде любили его Мегги с Резой. Может быть, даже сильнее.
– А почему бы и нет? – отозвался он. – А ты хочешь, чтобы он родился в мире, где все, по чему тоскует его сердце, можно найти только в книгах?
Голос Резы снова задрожал, на этот раз от гнева:
– Как ты можешь такое говорить? Все, что ты видишь здесь, родилось в нашем мире! Откуда еще мог Фенолио это взять?
– Почем я знаю? Неужели ты все еще веришь, что существует один настоящий мир, а остальные – лишь его бледные отпечатки?
Где-то во тьме завыл волк, ему ответили два других. Из-за деревьев вышел часовой и подбросил хвороста в догорающий костер. Его прозвище было Бродяга. Никто из разбойников не называл себя именем, данным ему при рождении. Бродяга с любопытством взглянул на Мо и Резу и снова скрылся за деревьями.
– Я не хочу возвращаться, Реза. Пока, по крайней мере! – Он говорил решительно и в то же время вкрадчиво, словно еще надеялся убедить жену, что они находятся там, где нужно. – До рождения ребенка еще много месяцев, и, может быть, к тому моменту все мы уже снова будем у Элинор. Но сейчас мое место здесь.
Он поцеловал Резу в лоб и пошел к часовым на другой конец лагеря. А Реза опустилась на траву и закрыла лицо руками. Мегги хотела подойти к ней, утешить, но что она могла ей сказать? «Я останусь с Фаридом, Реза! Я не хочу влюбляться в другого!» Нет, эти слова ее вряд ли утешат. И Мо тоже не возвращался.
Предложение Свистуна
Наступает момент, когда персонаж делает или говорит что-то, о чем ты и не думал.
В этот момент он оживает. Предоставь ему дальше действовать самостоятельно.
Грэм Грин. Совет писателям
Ну наконец-то. Едут. От городских ворот грянули фанфары – бездарный, напыщенный вой. Фенолио их звук казался похожим на того человека, о чьем прибытии они возвещали. Зяблик – народ всегда найдет подходящее прозвище. «Я бы и сам ничего удачнее не подобрал, – думал Фенолио. – Правда, я не выдумывал этого хилого выскочку!» Даже Змееглав не приказывал трубить в фанфары по случаю каждого своего приезда, а его чахлый шурин не мог объехать вокруг замка, не устроив тарарам на обратном пути.
Фенолио притянул поближе Иво и Деспину. Деспина не возражала, зато ее брат вырвался и ловко, как белочка, взобрался на выступ стены, чтобы оттуда глядеть на дорогу, по которой должен был скоро проехать Зяблик со своей свитой – сворой, как говорили в народе. Интересно, Зяблику уже сообщили, что все женщины Омбры ждут его перед воротами замка? Наверняка.
Зачем Свистун заносит наших детей в списки? Женщины хотели задать ему этот вопрос. Они уже выкрикнули его в лицо страже, но солдаты лишь молча направили на них копья. Однако матери не разошлись.
Была пятница, день охоты, и они уже много часов дожидались возвращения наместника, который с первого дня своего правления усердно опустошал Непроходимую Чащу. Десятки окровавленных куропаток, кабанов, оленей, зайцев повезут его егеря по голодной Омбре, мимо женщин, не знавших, из чего приготовить детям обед на завтра. Из-за этого Фенолио по пятницам обычно вообще не выходил из дому, но сегодня его повлекло сюда любопытство. Утомительное свойство…
– Фенолио, – сказала ему Минерва, – присмотри, пожалуйста, за Деспиной и Иво. Мне нужно в замок. Мы все туда идем. Мы хотим добиться от них ответа: зачем Свистун переписывает наших детей.
«Вы знаете зачем», – вертелось у Фенолио на языке. Но он промолчал, видя отчаяние на лице Минервы. Пусть надеется пока, что ее детей не заберут в серебряные рудники. Отнять у нее надежду успеют Зяблик и Свистун, не твое это дело, Фенолио.
Ах, как ему все это надоело! Вчера он снова попытался работать, после того как пришел в бешенство от надменной улыбки, с которой Свистун въехал в Омбру. Он взял в пальцы очиненное перо – стеклянный человечек по-прежнему требовательно раскладывал их на его письменном столе, – сел перед чистым листом бумаги и через час бесплодных усилий обругал Розенкварца за то, что по купленной им бумаге видно, что она сделана из старых штанов.
Ах, Фенолио, какие еще глупые отговорки ты придумаешь для своей старческой немоты, для иссякшей фантазии?
Да что уж тут скрывать! Ему хотелось остаться повелителем этой истории, как ни яростно он отрекался от нее после гибели Козимо. Все чаще он брался за перо и чернила, пытаясь вернуть прежнее волшебство. Обычно он выбирал для этого момент, когда стеклянный человечек похрапывал в своем гнездышке, – слишком уж больно было демонстрировать свое бессилие перед Розенкварцем. Когда бедняжка Минерва ставила перед своими детьми суп, похожий на помои, когда чудовищные разноцветные феи громко балаболили в своих гнездах, не давая уснуть, или когда одно из его созданий – как вчера Свистун – напоминало ему о тех временах, когда он, опьяненный своим искусством, сплетал из слов ткань этого мира, Фенолио садился работать.
Но лист оставался пустым, словно все слова перебежали к Орфею, который умел брать их на язык и облизывать. Так горько Фенолио не было еще никогда.
Порой он малодушно мечтал о том, чтобы вернуться в другой мир – в свою мирную, сытую деревню, где не было фей, где ничего, благодарение Богу, не происходило и где его внуки наверняка скучали по дедушкиным сказкам (а какие замечательные сказки он мог бы им теперь рассказать!). Но откуда взять слова, чтобы вернуться? В его пустой старческой голове таких слов не было. Попросить Орфея написать их за него? Нет, до такого он все-таки еще не докатился.
Деспина потянула его за рукав. Козимо подарил Фенолио тунику, но ее уже побила моль, и она стала ветхой, как его несчастные мозги, не желавшие соображать. Что он здесь делает, перед этим проклятым замком, от одного вида которого у него на душе становится еще мрачнее? Почему не лежит дома на своей кровати?
– Фенолио, а правда, что, когда копаешь серебро из земли, плюешь на него кровью? – Голос у Деспины был как щебет птички. – Иво говорит, что у меня самый подходящий рост для штолен, где больше всего серебра.
Вот паразит! Ну зачем он рассказывает сестренке такие вещи!
– Сколько раз я тебе говорил, чтоб ты не верила ни единому слову из того, что говорит твой братец! – Фенолио ласково завел густые черные волосы Деспины за маленькие ушки и укоризненно посмотрел на Иво. Бедные сироты.
– А что тут такого? Она меня сама спросила! – Иво был в том возрасте, когда презирают даже спасительную ложь. – Тебя они, наверное, не заберут, – сказал он, наклоняясь к сестре. – Девчонки умирают слишком быстро. Возьмут меня, Беппо, и Лино, и даже Бенгуса, хотя он хромой. Свистун увезет нас всех. А потом нас привезут обратно мертвыми, как нашего…
Деспина так торопливо зажала ему рот рукой, словно отец мог ожить, если Иво промолчит.
Фенолио хотелось схватить оболтуса и потрясти хорошенько. Но Деспина тут же расплачется. Интересно, все младшие сестрички боготворят своих братьев?
– Прекрати! Хватит пугать малышку! – прикрикнул он на Иво. – Свистун приехал, чтобы поймать Перепела. Только за этим. А еще спросить Зяблика, почему он посылает мало денег во Дворец Ночи.
– Вот как? А зачем же нас тогда переписывают? – Иво повзрослел за последние недели.
Тревога словно стерла детство с его лица. Иво в свои неполные десять лет был теперь мужчиной в семье, хотя Фенолио и пытался порой снять эту ношу с хрупких детских плеч. Мальчик работал у красильщиков: целый день помогал вытаскивать влажную ткань из вонючих чанов. Вонь тянулась за ним, когда он приходил вечером домой. Зато он зарабатывал там больше, чем Фенолио своей писаниной на рынке.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента