Страница:
– Видите вон тот колпак? – спросил компанию конюх Ришар, показывая рукояткой бича на свой бегуин, висящий на гвозде, вбитом в столб, поддерживающий балки перекрытия конюшни.
Не откладывая дела в долгий ящик, Большой Пьер вечером переговорил с Ришаром и сегодня с утра, как только Жанна уехала в замок, Аньес с Жаккеттой и Большой Пьер собрались в каретном сарае.
Как настоящий знаток и приверженец своего дела, Ришар сначала захотел показать, что можно делать кнутом.
Из висящей на стене коллекции кнутов, кнутиков, бичей, хлыстов и плеток он выбрал довольно невзрачный, с корявым кнутовищем бич и вышел с ним на середину просторного, высокого сарая.
Зрители нашли себе места по душе. Аньес с Жаккеттой забрались на старую телегу, а Большой Пьер присел на мешок с сеном. Они с любопытством смотрели за действиями конюха.
Правда, Жаккетта была настроена довольно скептически, с недоверием поглядывая на горящих энтузиазмом друзей: бич казался ей слишком несерьезным оружием.
Разминаясь перед выступлением, Ришар сделал легкий, но резкий взмах рукой, и бич ожил, зазмеился и с сухим треском щелкнул, словно взорвалась петарда.
– Ап!
Конюх опять взмахнул бичом, и не успели зрители что-нибудь понять, как он уже держал в руках свой бегуин.
– Давай, Аньес! – кивнул он. Раскрасневшаяся Аньес принялась вынимать из корзинки, в которую она до представления упорно не давала заглянуть, куриные яйца и раскладывать их по всему сараю на достаточном удалении от Ришара, Под конец она вытащила несколько свечей.
Заинтересовавшийся Большой Пьер отобрал у нее свечи, сам принес лестницу и расставил их на балке.
– Сейчас зажечь, или как? – крикнул он сверху.
– Сейчас! – ответил конюх, поигрывая бичом.
– Прямо балаган! – шепнула Жаккетта севшей обратно на телегу Аньес – Как на ярмарке! Я смотрю, ты быстро с Ришаром поладила – всего-то пару раз на рынок сходили!
Аньес пихнула ее локтем в бок.
Наконец декорации к представлению установили. Ришар, стоя в центре, как укротитель высматривал начальную жертву.
Первый взмах – и первое яйцо разлетелось на мелкие осколки и липучие брызги! Еще взмах – и второе яйцо взорвалось, забрызгав желтком сено. Ришар, ни на шаг не сходя с места, словно невидимой рукой дотягивался бичом до нужных ему мест.
Когда все яйца из корзинки Аньес были расщелканы, конюх принялся посылать извивающийся конец бича в сторону шеренги свечей, взмах за взмахом гася огоньки пламени и не задевая при этом самих свечек.
– Ух ты! – восхитилась поверившая в достоинства бича Жаккетта. – Как дракон языком пламя слизывает!
– Это только цветочки! – услышав ее возглас, довольно сообщил конюх, – То простой бич а теперь посмотрите кнут со свинчаткой.
Ласковыми движениями он аккуратно свернул и повесил любимый инструмент на место и снял другой. У этого кнута в конец сужающегося плетеного хвоста был вплетен кусочек свинца.
Конюх согнал Большого Пьера с мешка с сеном и прислонил этот мешок к столбу. Затем опять вернулся в центр сарая.
Взмах! В дерюжном боку упитанного куля образовалась дыра, из которой полезло сено. Еще взмах! Ещё дыра. Под ударами шута мешок на глазах разлетелся в клочья, раскидав ошметки сена вокруг столба.
– Вот так! – чуть надменно сказал Ришар.
– Вроде простая штуковина – веревка на палке. А не хуже меча мешок разодрала! – уважительно сказала Жаккетта – А почему так получается?
Конюх взъерошил волосы пятерней и пожал плечами. – А кто его знает? Только с веревки толку не будет. Видишь, как кнут плетен? У кнутовища толстый, а к концу совсем сходит, ровно хвост у морковки. Сдается мне, когда махнешь кнутовищем, вся сила на конец хвоста навроде как стекает и там уже бьет во все стороны. Сама сейчас попробуй.
Жаккетта слезла с телеги, сняла приглянувшийся ей бич с красивой резной рукоятью и, подражая Ришару, взмахнула им.
Но бич, вместо того чтобы красиво щелкнуть, почему-то змеей обвился вокруг ее ног, спутав их не хуже аркана.
Жаккетта сердито его распутала, взмахнула еще раз… Но простой с виду предмет оказался на деле хитрым и коварным. И слушаться не хотел.
– Не-е, этот плохой, испорченный какой-то! – с досадой сказала она.
Ришар очень ловко примостился около Аньес и что-то ей нашептывал.
– Это рука у тебя непутевая! Пика. – отозвался он и, спрыгнув с телеги, взял неправильный кнут.
Тот взорвался щелчками, полностью послушный Ришару.
– На! – вложил он рукоятку в руку Жаккетты. – Смотри лучше: вот так держишь, взмах легкий. Руку, как деревяшку, не зажимай. Пробуй!
Под его строгим надзором кнут постепенно стал подчинятся Жаккетте, и скоро она защелкала, как заправский пастух.
– Будешь пока этим руку набивать, а на днях я тебе подходящий хлыст сплету! – Конюх опять подсел к Аньес.
Большой Пьер тоже решил поиграть бичом, и они с Жаккеттой по очереди безуспешно пытались сбить с гвоздя капюшон под тихое воркование Аньес и Ришара.
Глава V
Глава VI
Не откладывая дела в долгий ящик, Большой Пьер вечером переговорил с Ришаром и сегодня с утра, как только Жанна уехала в замок, Аньес с Жаккеттой и Большой Пьер собрались в каретном сарае.
Как настоящий знаток и приверженец своего дела, Ришар сначала захотел показать, что можно делать кнутом.
Из висящей на стене коллекции кнутов, кнутиков, бичей, хлыстов и плеток он выбрал довольно невзрачный, с корявым кнутовищем бич и вышел с ним на середину просторного, высокого сарая.
Зрители нашли себе места по душе. Аньес с Жаккеттой забрались на старую телегу, а Большой Пьер присел на мешок с сеном. Они с любопытством смотрели за действиями конюха.
Правда, Жаккетта была настроена довольно скептически, с недоверием поглядывая на горящих энтузиазмом друзей: бич казался ей слишком несерьезным оружием.
Разминаясь перед выступлением, Ришар сделал легкий, но резкий взмах рукой, и бич ожил, зазмеился и с сухим треском щелкнул, словно взорвалась петарда.
– Ап!
Конюх опять взмахнул бичом, и не успели зрители что-нибудь понять, как он уже держал в руках свой бегуин.
– Давай, Аньес! – кивнул он. Раскрасневшаяся Аньес принялась вынимать из корзинки, в которую она до представления упорно не давала заглянуть, куриные яйца и раскладывать их по всему сараю на достаточном удалении от Ришара, Под конец она вытащила несколько свечей.
Заинтересовавшийся Большой Пьер отобрал у нее свечи, сам принес лестницу и расставил их на балке.
– Сейчас зажечь, или как? – крикнул он сверху.
– Сейчас! – ответил конюх, поигрывая бичом.
– Прямо балаган! – шепнула Жаккетта севшей обратно на телегу Аньес – Как на ярмарке! Я смотрю, ты быстро с Ришаром поладила – всего-то пару раз на рынок сходили!
Аньес пихнула ее локтем в бок.
Наконец декорации к представлению установили. Ришар, стоя в центре, как укротитель высматривал начальную жертву.
Первый взмах – и первое яйцо разлетелось на мелкие осколки и липучие брызги! Еще взмах – и второе яйцо взорвалось, забрызгав желтком сено. Ришар, ни на шаг не сходя с места, словно невидимой рукой дотягивался бичом до нужных ему мест.
Когда все яйца из корзинки Аньес были расщелканы, конюх принялся посылать извивающийся конец бича в сторону шеренги свечей, взмах за взмахом гася огоньки пламени и не задевая при этом самих свечек.
– Ух ты! – восхитилась поверившая в достоинства бича Жаккетта. – Как дракон языком пламя слизывает!
– Это только цветочки! – услышав ее возглас, довольно сообщил конюх, – То простой бич а теперь посмотрите кнут со свинчаткой.
Ласковыми движениями он аккуратно свернул и повесил любимый инструмент на место и снял другой. У этого кнута в конец сужающегося плетеного хвоста был вплетен кусочек свинца.
Конюх согнал Большого Пьера с мешка с сеном и прислонил этот мешок к столбу. Затем опять вернулся в центр сарая.
Взмах! В дерюжном боку упитанного куля образовалась дыра, из которой полезло сено. Еще взмах! Ещё дыра. Под ударами шута мешок на глазах разлетелся в клочья, раскидав ошметки сена вокруг столба.
– Вот так! – чуть надменно сказал Ришар.
– Вроде простая штуковина – веревка на палке. А не хуже меча мешок разодрала! – уважительно сказала Жаккетта – А почему так получается?
Конюх взъерошил волосы пятерней и пожал плечами. – А кто его знает? Только с веревки толку не будет. Видишь, как кнут плетен? У кнутовища толстый, а к концу совсем сходит, ровно хвост у морковки. Сдается мне, когда махнешь кнутовищем, вся сила на конец хвоста навроде как стекает и там уже бьет во все стороны. Сама сейчас попробуй.
Жаккетта слезла с телеги, сняла приглянувшийся ей бич с красивой резной рукоятью и, подражая Ришару, взмахнула им.
Но бич, вместо того чтобы красиво щелкнуть, почему-то змеей обвился вокруг ее ног, спутав их не хуже аркана.
Жаккетта сердито его распутала, взмахнула еще раз… Но простой с виду предмет оказался на деле хитрым и коварным. И слушаться не хотел.
– Не-е, этот плохой, испорченный какой-то! – с досадой сказала она.
Ришар очень ловко примостился около Аньес и что-то ей нашептывал.
– Это рука у тебя непутевая! Пика. – отозвался он и, спрыгнув с телеги, взял неправильный кнут.
Тот взорвался щелчками, полностью послушный Ришару.
– На! – вложил он рукоятку в руку Жаккетты. – Смотри лучше: вот так держишь, взмах легкий. Руку, как деревяшку, не зажимай. Пробуй!
Под его строгим надзором кнут постепенно стал подчинятся Жаккетте, и скоро она защелкала, как заправский пастух.
– Будешь пока этим руку набивать, а на днях я тебе подходящий хлыст сплету! – Конюх опять подсел к Аньес.
Большой Пьер тоже решил поиграть бичом, и они с Жаккеттой по очереди безуспешно пытались сбить с гвоздя капюшон под тихое воркование Аньес и Ришара.
Глава V
К концу недели Жанна, вконец объевшись холодной уткой с апельсинами и вишней (которую ей регулярно подавали) и не в силах больше видеть мрачные лица прислуги, все-таки наняла кухарку, посудомойку и горничную.
Сначала, распрощавшись с горшками и кастрюлями, камеристки облегченно вздохнули, то тут обнаружилось новое неудобство. Бретонская кухарка готовила пищу на свой манер, и привыкшим к большим количествам чеснока аквитанцам ее стряпня казалась безнадежно пресной и невкусной.
Поэтому, когда становилось уж совсем невмоготу, Аньес с Жаккеттой спускались на кухню и под косым взглядом кухарки Филлиппы (вот уж людям делать-то нечего!) готовили такое родное, такое вкусное «гасконское масло».
На знакомый чудесный аромат, как по волшебству, изо всех углов и закоулков отеля сползались страждущие этой амброзии.
В очередной раз, когда теплая компания, истосковавшаяся по родной пище, млея от удовольствия, уминала бобы с масляным чесночным соусом (под аккомпанемент неодобрительного громыхания сковородками кухарки и посудомойки), на кухню разъяренной гарпией ворвалась только что вернувшаяся из замка Жанна.
– Так! – зловеще процедила она, стоя на пороге. – А я-то все думаю, почему это, как к нашему отелю подъезжаешь, чесноком аж на улице разит! Впредь чтобы ни от кого… Слышите?! Ни от кого даже намека на вонь чеснока не было!!! А не то я вам всем покажу!!! Жаккетта, Аньес! Быстро наверх! И рты сначала прополощите!!!
Наградив напоследок всех убийственным взглядом, Жанна, подобрав подол, круто развернулась и исчезла.
Аньес с Жаккеттой недоуменно переглянулись и пожали плечами.
– Ну все, теперь всю жизнь преснятиной питаться будем… – вздохнула Жаккетта. – Ты уж извини, Филлиппа, просто мы в Гиени по-другому готовим.
Она отчаянно боролась с искушением начисто вылизать миску, зная, что после такого грозного приказа это последнее в ближайшее время «гасконское масло».
Не в силах удержаться от соблазна, Жаккетта нашла компромисс, показавшийся ей более благородным, чем вылизывание посуды. Она принялась водить пальцем по стенкам миски, собирая остатки соуса, и слизывать соус уже с пальца.
Над столом повисло похоронное молчание.
Кто растягивал последние ложки бобов, кто, отставив пустую посуду, просто смотрел в столешницу, вспоминая гостеприимную кухню замка Монпеза, где тетушка Франсуаза так щедро добавляла всем желающим дивные чесночные соусы и подливки.
– Последнюю радость в жизни отняли! – сплюнул Большой Пьер. – Пойти, что ли, вечерком в «Жирную хавронью» сидру дернуть!
– Вы обленились вконец! С сегодняшнего дня будете сопровождать меня в герцогский замок, а то я больше похожа на бедную бюргерскую дочку, чем на девицу знатной фамилии! – объявила камеристкам Жанна.
Она пристально изучала свое лицо в ручном зеркальце, словно видела его в первый раз.
– Сегодня вечером бал, и я должна быть на нем самой привлекательной!
– А что случилось, госпожа Жанна? – робко спросила Аньес.
Такой близкой подруги, как Рене, в Бретани у Жанны пока не появилось, поэтому она поделилась захватывающей новостью с камеристками.
– Кажется, я нашла мужчину, достойного быть моим супругом!
– Он молодой, знатный и красивый? – Аньес перенесла достоинства Жанны на неведомого жениха.
– Конечно, нет, глупая! – рассмеялась Жанна. – Он очень знатный, старый и богатый. Второе качество в нем особенно ценно. Это герцог де Барруа, сегодня он приехал с послом Максимилиана Австрийского. Максимилиан тоже, в числе прочих, сватается к Анне Бретонской. А его дочь должна стать женой Карла VIII. Герцогство же Барруа находится в Лотарингии. Кстати, деревушка, в которой провела детство Орлеанская Дева, как раз находится на землях герцогства. Интересно, зачем я все это вам рассказываю? В общем, я должна быть настолько привлекательной, чтобы у герцога сердце в груди заскакало галопом. Аньес, приготовь темно-синее платье! Ну, то, шитое золотом… Подбери к нему пояс и украшения! Жаккетта, завьешь меня волнами! И шевелитесь, времени мало!
Аньес кинулась в гардеробную, Жаккетта – к сундуку с куаферскими принадлежностями. Вынув оттуда кожаный футляр, Жаккетта достала из него U-образные загогулины, напоминающие громадные толстые шпильки. Эти устрашающие предметы, навевающие мысль о пыточном подвале, были всего лишь приспособлениями для создания волнистых локонов.
Пока Жаккетта накручивала на загогулины влажные пряди волос госпожи, Жанна (продолжая рассматривать свое лицо) рассуждала вслух:
– Сегодня я буду с ним танцевать. Жаккетта! Сделаешь мне брови потоньше – опять как беличьи хвосты стали! Завтра, после официального приема, будет большая охота… С лошади, что ли, упасть… Да нет, не пойдет. Сразу набежит такая толпа спасителей, что герцог, бедняжка, и не пробьется сквозь этот заслон! Жаккетта! Будешь сидеть наготове в охотничьем домике – вдруг охота затянется и придется там ночевать! Говорят, сегодня должен подъехать сам принц Орлеанский… И цвет лица какой-то серый… Принц, утверждают некоторые дамы, такой любвеобильный кавалер, мимо новенькой юбки нипочем не пройдет… Черт! Если бы не замужество… Аи! Жаккетта!!! Поосторожней, корова ты этакая! Кстати… (Жаккетта насторожилась). Что за имя у тебя дурацкое?
– В честь святого Жака из Компостеллы! – невнятно пробормотала Жаккетта, держа в зубах зажимы.
– О Господи! Ну и челядь у меня! Чесночным перегаром от них за лье несет, имена какие-то придурошные! Любого герцога отпугнут! Жак на немецкий манер, это Якоб… Значит, так. Будешь теперь Якобиной!
– Никакая я не Жакобина, я – Жаккетта! – пробовала протестовать новоиспеченная Якобина, но Жанна ледяным взглядом заставила ее замолчать.
Сначала, распрощавшись с горшками и кастрюлями, камеристки облегченно вздохнули, то тут обнаружилось новое неудобство. Бретонская кухарка готовила пищу на свой манер, и привыкшим к большим количествам чеснока аквитанцам ее стряпня казалась безнадежно пресной и невкусной.
Поэтому, когда становилось уж совсем невмоготу, Аньес с Жаккеттой спускались на кухню и под косым взглядом кухарки Филлиппы (вот уж людям делать-то нечего!) готовили такое родное, такое вкусное «гасконское масло».
На знакомый чудесный аромат, как по волшебству, изо всех углов и закоулков отеля сползались страждущие этой амброзии.
В очередной раз, когда теплая компания, истосковавшаяся по родной пище, млея от удовольствия, уминала бобы с масляным чесночным соусом (под аккомпанемент неодобрительного громыхания сковородками кухарки и посудомойки), на кухню разъяренной гарпией ворвалась только что вернувшаяся из замка Жанна.
– Так! – зловеще процедила она, стоя на пороге. – А я-то все думаю, почему это, как к нашему отелю подъезжаешь, чесноком аж на улице разит! Впредь чтобы ни от кого… Слышите?! Ни от кого даже намека на вонь чеснока не было!!! А не то я вам всем покажу!!! Жаккетта, Аньес! Быстро наверх! И рты сначала прополощите!!!
Наградив напоследок всех убийственным взглядом, Жанна, подобрав подол, круто развернулась и исчезла.
Аньес с Жаккеттой недоуменно переглянулись и пожали плечами.
– Ну все, теперь всю жизнь преснятиной питаться будем… – вздохнула Жаккетта. – Ты уж извини, Филлиппа, просто мы в Гиени по-другому готовим.
Она отчаянно боролась с искушением начисто вылизать миску, зная, что после такого грозного приказа это последнее в ближайшее время «гасконское масло».
Не в силах удержаться от соблазна, Жаккетта нашла компромисс, показавшийся ей более благородным, чем вылизывание посуды. Она принялась водить пальцем по стенкам миски, собирая остатки соуса, и слизывать соус уже с пальца.
Над столом повисло похоронное молчание.
Кто растягивал последние ложки бобов, кто, отставив пустую посуду, просто смотрел в столешницу, вспоминая гостеприимную кухню замка Монпеза, где тетушка Франсуаза так щедро добавляла всем желающим дивные чесночные соусы и подливки.
– Последнюю радость в жизни отняли! – сплюнул Большой Пьер. – Пойти, что ли, вечерком в «Жирную хавронью» сидру дернуть!
– Вы обленились вконец! С сегодняшнего дня будете сопровождать меня в герцогский замок, а то я больше похожа на бедную бюргерскую дочку, чем на девицу знатной фамилии! – объявила камеристкам Жанна.
Она пристально изучала свое лицо в ручном зеркальце, словно видела его в первый раз.
– Сегодня вечером бал, и я должна быть на нем самой привлекательной!
– А что случилось, госпожа Жанна? – робко спросила Аньес.
Такой близкой подруги, как Рене, в Бретани у Жанны пока не появилось, поэтому она поделилась захватывающей новостью с камеристками.
– Кажется, я нашла мужчину, достойного быть моим супругом!
– Он молодой, знатный и красивый? – Аньес перенесла достоинства Жанны на неведомого жениха.
– Конечно, нет, глупая! – рассмеялась Жанна. – Он очень знатный, старый и богатый. Второе качество в нем особенно ценно. Это герцог де Барруа, сегодня он приехал с послом Максимилиана Австрийского. Максимилиан тоже, в числе прочих, сватается к Анне Бретонской. А его дочь должна стать женой Карла VIII. Герцогство же Барруа находится в Лотарингии. Кстати, деревушка, в которой провела детство Орлеанская Дева, как раз находится на землях герцогства. Интересно, зачем я все это вам рассказываю? В общем, я должна быть настолько привлекательной, чтобы у герцога сердце в груди заскакало галопом. Аньес, приготовь темно-синее платье! Ну, то, шитое золотом… Подбери к нему пояс и украшения! Жаккетта, завьешь меня волнами! И шевелитесь, времени мало!
Аньес кинулась в гардеробную, Жаккетта – к сундуку с куаферскими принадлежностями. Вынув оттуда кожаный футляр, Жаккетта достала из него U-образные загогулины, напоминающие громадные толстые шпильки. Эти устрашающие предметы, навевающие мысль о пыточном подвале, были всего лишь приспособлениями для создания волнистых локонов.
Пока Жаккетта накручивала на загогулины влажные пряди волос госпожи, Жанна (продолжая рассматривать свое лицо) рассуждала вслух:
– Сегодня я буду с ним танцевать. Жаккетта! Сделаешь мне брови потоньше – опять как беличьи хвосты стали! Завтра, после официального приема, будет большая охота… С лошади, что ли, упасть… Да нет, не пойдет. Сразу набежит такая толпа спасителей, что герцог, бедняжка, и не пробьется сквозь этот заслон! Жаккетта! Будешь сидеть наготове в охотничьем домике – вдруг охота затянется и придется там ночевать! Говорят, сегодня должен подъехать сам принц Орлеанский… И цвет лица какой-то серый… Принц, утверждают некоторые дамы, такой любвеобильный кавалер, мимо новенькой юбки нипочем не пройдет… Черт! Если бы не замужество… Аи! Жаккетта!!! Поосторожней, корова ты этакая! Кстати… (Жаккетта насторожилась). Что за имя у тебя дурацкое?
– В честь святого Жака из Компостеллы! – невнятно пробормотала Жаккетта, держа в зубах зажимы.
– О Господи! Ну и челядь у меня! Чесночным перегаром от них за лье несет, имена какие-то придурошные! Любого герцога отпугнут! Жак на немецкий манер, это Якоб… Значит, так. Будешь теперь Якобиной!
– Никакая я не Жакобина, я – Жаккетта! – пробовала протестовать новоиспеченная Якобина, но Жанна ледяным взглядом заставила ее замолчать.
Глава VI
Принаряженная Жанна и камеристки, одетые в новые, еще ни разу не ношенные платья, отправились на бал покорять герцога де Барруа.
– По замку не шнырять! Сидите там, где велено! – отдавала последние распоряжения натянутая, как струна, Жанна. – Господи, помоги мне, грешной!
Появление великолепной юной аквитанки в бальном зале не прошло незамеченным. От такого массированного натиска расчетливой красоты половина мужских сердец, как перезрелые абрикосы, упала к ногам божественной Жанны.
Жаккетта, сидя в комнате для камеристок, растерянно держала в руках омоньер Жанны, похожий сейчас на раздувшуюся вареную колбасу – так плотно он был набит нежными посланиями, которые вручали камеристкам для передачи госпоже.
Аньес приносила все новые и новые порции заарканенных сердец, которые уже не влезали в распухший от бумаг парчовый мешочек. И Жаккетте приходилось складывать их в подол, так как времени пристроить послания не было. Жаккетта сидела как на иголках и, по своему обыкновению, мрачно стреляла глазами по сторонам.
– Закрывай лавочку, не могу больше! – сказала она Аньес. – Беги к нашему возку и возьми у Жерара мешок из-под овса. В него бумажки кидать будем! А самого герцога ты видела?
– Ага! – Несмотря на грозный запрет, Аньес уже побывала во многих местах и видела почти всех гостей. – Он, кстати, очень приятный – такой задумчивый весь и галантный! А одет как красиво! Неужто он не женат?
Жаккетта, хоть и сидела как приклеенная, тоже кое-что разузнала.
– Вдовый два раза! – сказал она. – Госпоже Жанне как раз в отцы годится, а то и в деды.
В танцевальном зале победное шествие Жанны по поверженным мужским сердцам продолжалось.
Герцог отнюдь не был исключением среди сильной половины и пригласил ее на танец. Танцуя, он не уставал делать изысканные комплименты на старинный манер ее красоте (чуть-чуть, правда, отдававшие охотничьими терминами) и после танцев даже проводил к накрытым столам, развлекая по пути небольшим анекдотом: – Это было давно, очень давно, милое создание! Больше ста лет назад. Как-то раз в Париже герцогиня Беррийская давала в своем отеле бал. Четверо ветреных молодых людей захотели поэпатировать публику, переоделись в какие-то шкуры и устроили танец дикарей, совершенно неприлично прыгая и кривляясь. Герцог Орлеанский захотел узнать, кто это, снял со стены факел и подошел к танцорам поближе. Но случайно пламя факела лизнуло шкуру одного молодого человека, перекинулось на другого, запылал третий – и все четверо юношей сгорели живьем… От огня пострадало и много гостей. Эту грустную историю назвали «маскарадом пламенных».
Но тут герцога нечестно, просто из-под носа у Жанны, увела вдовая баронесса де Круа (тоже имевшая на него свои виды).
На следующий день официальный прием послов от Максимилиана Австрийского плавно перешел в чествование коалиционеров во главе с очаровательным Луи Орлеанским. И закончился довольно поздно.
Вечером в замок явился лучший охотник Франсуа Бретонского и сообщил своему герцогу, что его любимая нормандская гончая Красотка взяла след матерого самца оленя. Место его жировки определено, и с утра можно начинать гон.
Несмотря на то, что на охотах Жанна бывала довольно редко: после смерти графа мадам Изабелла совсем не поощряла этого благородного занятия, а про монастырь и говорить нечего, она уверенно сидела в новом седле из оленьей кожи на отцовском боевом жеребце Громобое. С возрастом Громобой подрастерял былую прыть и вполне годился на роль верховой лошади для молодой охотницы.
Помимо рыжих бретонских гриффонов герцога Франсуа, в охоте участвовала свора сан-гуверов герцога Барруа, которых он привез с собой, и несколько свор, принадлежащих другим рыцарям. Среди них выделялись красивые белые гончие маркиза де Порте-лу – та самая новая порода, которую вели от Сульяра Людовика XI, и маркиз хвастался, что его собаки лучше королевских.
Впрочем, так утверждал каждый владелец своры, твердо уверенный, что только его собаки настоящие гончие, а все остальные – безносые пустолайки!
Наконец, по сигналу кавалькада всадников углубилась в лес. Большинство охотников, забыв про все на свете, кинулось по следу оленя.
Жанна с такими же чувствами напрямик поскакала в сторону герцога де Барруа. Она вспомнила рассказ баронессы о ее аудиенции у мадам де Боже и рассудила, что раз принцесса так разбирается в собачьих статях, то ей интересоваться гончими тоже никто не запрещал!
– Доброе утро, герцог! – поздоровалась она, чуть осаживая Громобоя. – Какие у вас интересные собаки! В Гиени я таких не видела.
– Доброе утро, прелестная графиня! – с удовольствием приветствовал герцог очаровательную всадницу. – Как отрадно видеть, что юная дама любит и понимает, высокое искусство охоты! Ничего удивительного, что в своих родных краях вы не видели гончих святого Губерта, Сейчас они не в моде, и поэтому только мы, дворяне Бургундии, Лотарингии, Фландрии и Гайнау, любим и ценим нашу древнюю породу гончих!
– О, как это интересно! Мой предок граф Гюго, друг Бонифация Монферратского, перед каждой охотой загонял всех гончих в церковь и кропил святой водой! Но он вообще отличался экстравагантностью! Дорогой герцог расскажите пожалуйста, о ваших сан-гуверах!
Жанна чуть ли не с мольбой смотрела на герцога всем своим видом давая понять, что он единственный в мире человек, способный удовлетворить ее страсть к изучению истории этой породы.
Герцог де Барруа был заядлым охотником и страстным любителем охотничьих собак, поэтому охотно пустился в рассуждения, галантно придерживая своего скакуна, чтобы даме было удобней следовать рядом.
– Эту породу черно-подпалых гончих вывел сам святой Губерт, понимавший толк в хороших собаках, и первые своры, принадлежавшие французским королям, милая графиня, были сплошь из сан – гуверов. В десятом веке от Рождества Христова король Луи перенес мощи святого Губерта в Арденнский лес и основал там монастырь его имени. Самые чистокровные гончие оттуда. Каждый год настоятель посылает к королевскому двору шесть собак – такова подать монастыря. Но на вкус и цвет, как говорится товарища нет: Людовику Святому больше нравились серые брудастые гончие, и он охотился именно с ними, отводя сан-гуверам всего лишь роль ищеек. А когда с нашими освободителями Гроба Господня в Европу хлынуло из заморских стран множество диковинных гончих и борзых, сан – гуверы вообще остались в тени. Что поделать, госпожа Жанна! Некоторым людям, почему-то воображающим себя охотниками, глубоко наплевать на рабочие качества собаки, лишь бы она была новомодной породы да причудливой окраски!
Как нарочно, мимо скакал маркиз де Портелу, отчаянный приверженец белых грефьеров и хорошеньких девушек, во все горло оравший: «Алла-ли, алла-ли!»
Увидев Жанну, он сбавил ход и прекратил улюлюканье, поэтому расслышал последние слова герцога. И ринулся в спор:
– Мое почтение, прекрасная Жанна, сегодня красотой вы спорите с рассветом! Дорогой герцог, ваши сан-гуверы безнадежно устарели! Что это за собаки – воды боятся, холода тоже, быстроногую дичь не любят!
– Полноте, уважаемый маркиз! – взвился задетый за живое герцог. – Где вы найдете среди своих новомодных пустолаек таких собак, как сан-гуверы?! А ваши хваленые грефьеры только вид имеют изящный, а пусти их по матерому волку, так они первый день еще бегут, зато уж потом их три дня не поднимешь! А то, что сан-гуверы воды и холода боятся, – слуг порите, чтобы собак не портили! Мои – в любой мороз бодры!
– Возможно, белые по волку действительно плохо идут, зато оленя гонят впереди английских, дорогой герцог! – отпарировал маркиз. – А ваши черно-подпалые в хвосте плетутся!
– Сан-гуверы – собаки серьезные! По волку, лисе, кабану идут как никто другой! Хоть и ноги коротковаты, не такие ходули, как у грефьеров. Зато если на след встанут – только держись! А ваши белые, говорят, овсянку апельсиновым соусом поливать требуют, уважаемый маркиз!
– Не больше, чем сан-гуверы, дорогой герцог, не больше! Может, ваши по вонючему зверю и хороши, но для оленьей охоты они мало пригодны. Смешно сказать – тонного оленя держать не могут, а коли свежий след тропу перебьет, вообще встают – ни туда ни сюда!
Еще немного – и спор кончился бы поединком.
Жанна решила обратить на себя внимание забывших про нее спорщиков и, с натугой вспомнив один охотничий термин, с видом знатока спросила:
– А какая паратость у этих пород?
– О! Милая графиня! – взорвался фонтаном радости маркиз. – Конечно же белые грефьеры куда резвей сан – гуверов! Просто никакого сравнения! Вы, прелестная Жанна, смотрите прямо в корень! Паратость – основное качество гончих!
Герцог оскорблено замолчал, поправляя свою охотничью шляпу, надетую на бегуин.
«Вот дура набитая!!! – последними словами ругала себя Жанна. – Вылезла, называется! Кокетничай теперь с этим дураком в подбитых паклей чулках!»
Наверное, черт дернул Жаккетту выйти из охотничьего домика. Ничего ей снаружи не требовалось, просто надоело сидеть в четырех стенах и захотелось подышать лесным воздухом, обойти вокруг домика, очень, кстати, солидного: каменного, двухэтажного, с вместительным пиршественным залом и уютными комнатами для отдыха благородных охотников.
Выйдя черным ходом, Жаккетта неторопливо пошла меж буков. Солнце золотило их листву, и было тихо. Охота умчалась далеко. Жаккетта вспоминала родной дом, представляла себе лица родных: отца, матушки, братьев, сестры… Хорошо вспоминалась даже противная тетя, теперь казавшаяся не такой противной.
Внезапно над ее ухом раздался повелительный мужской голос:
– Ты служанка одной из дам?
От неожиданности Жаккетта вздрогнула. Вернувшись из воспоминаний, она обнаружила рядом с собой лошадь, на которой сидел всадник в красивом, но сплошь заляпанном грязью охотничьем костюме.
– Да, господин! – подтвердила она, гадая, откуда он появился и что ему надо.
– Вот и прекрасно! Поможешь мне добраться до комнаты. Я подвернул ногу.
– Может, позвать ваших слуг? – спросила Жаккетта.
– Еще чего! Через час вся округа будет рассказывать друг другу, что я чуть не свернул себе шею на охоте! Проведешь меня черным ходом!
Он направил лошадь к домику.
У черного входа было пустынно и тихо. Большинство слуг в отсутствии хозяев трепались на кухне, рассказывая байки из жизни своих господ. Часть безмятежно спала где придется, пользуясь свободной минуткой, и лишь несколько человек сидели у главного входа на случай появления кого-нибудь из охотников.
Всадник спрыгнул с лошади и, обхватив Жаккетту левой рукой за плечи, похромал с ее помощью к двери. Разница в росте была велика – почти фут, – и незнакомец просто навис над девушкой, тяжело опираясь на нее, как на трость.
С великим трудом они поднялись на второй этаж к покоям для отдыха. Незадачливому охотнику, по-видимому, стало чуточку легче, потому что его лицо перестало кривиться при каждом шаге. Жаккетте же казалось, что она взобралась на крутую гору с тяжелым мешком муки на плечах. Радуясь, что ее миссия заканчивается, она завела незнакомца в указанную им комнату.
Комната была предназначена для важной персоны: пол был устлан медвежьими шкурами, а стены увешаны рогатыми и клыкастыми трофеями.
Исполняя долг вежливости, Жаккетта сказала:
– Как жалко, господин, что сегодняшняя охота на оленя для вас завершилась падением!
– Ничего страшного, милая, зато охота на куропаток началась! – улыбаясь, сообщил ей незнакомец. – У тебя замечательная упругая грудка! Я хочу познакомиться с ее родной сестренкой!
Оказывается, пока Жаккетта, надрываясь, добросовестно тащила незнакомца наверх, его левая рука, поначалу безвольно лежавшая на ее плече, чуть продвинулась и удобно угнездилась на Жаккеттиной левой груди, вовсю ее исследуя. Жаккетта, полностью занятая подъемом, слишком поздно обнаружила захват.
Не теряя понапрасну времени, оживший незнакомец правой рукой обхватил ее за пышную попку и очень умело переместил девушку в горизонтальное положение. С ловкостью незаурядного бабника он моментально высвободил обе девичьи груди из матерчатых оков платья.
Опрокинутая, как майский жук, лапками кверху, Жаккетта отчаянно жалела, что хлыстом нельзя отходить благородного человека. И что ее новая красивая (казенная!) юбка будет испорчена липкой грязью с костюма незнакомца.
На ее относительное счастье, незнакомец не любил делать дел наполовину, и очень скоро вся одежда Жаккетгы, как и костюм всадника, лежала в сторонке.
Почувствовав даже что-то вроде благодарности за такую предупредительность, Жаккетта уже с меньшим возмущением наблюдала, как розовая вишенка ее правой груди исчезает во рту незнакомца, атакуемая его вибрирующим языком.
Над колыхающейся на медвежьей шкуре парочкой святая Агнесса безнадежно махала белым флагом.
К безмерной радости Жанны, сан-гуверы герцога Барруа смогли исправить ее непростительный промах относительно паратости. Произошел тот самый случай, о котором упомянул маркиз, перечисляя пороки гончих святого Губерта. След старого оленя, которого гнали с утра, пересекся свежим следом молодого, и гончие дружно двинулись по нему. Все, за исключением равномерно трусивших в арьергарде собак герцога. Те (словно в пику утверждению маркиза) не дали себя провести и упорно продолжали держаться старого следа.
Основная часть охотников унеслась за бретонскими гончими и белыми грефьерами, но опытный в таких делах герцог, всецело доверявший чутью своих собак, спокойно пропустил их всех и насмешливо объяснил Жанне и маркизу:
– Вот чего стоят ваши хваленые носы, да и охотники тоже. Слепому видно, что старый олень прошел здесь! Смотрите, на какой высоте обломаны его рогами ветки на этой тропе, и на какой сшиб их резвый, но низкорослый молодец там, куда умчалась вся эта свора горе-охотников!
– Браво, герцог! – искренне восхитилась захваченная азартом охоты Жанна. – Скорей за ним!
И первая пустила коня по старому следу.
Воодушевленный герцог ринулся вслед за ней.
Маркиз, недоверчиво хмыкавший себе под нос, скептически осмотрел обе тропы, обшарил взглядом стройную фигуру удаляющейся Жанны, мысленно ее раздел и, поправив некрасиво завернувшийся плащ, поскакал вдогонку.
После того как герцог, благодаря чутью и упорству своих собак, к вечеру все-таки загнал и по всем правилам охотничьего искусства заколол старого оленя, он стал героем охоты. И на вечернем пиру в охотничьем домике довольно парил в лучах славы.
– По замку не шнырять! Сидите там, где велено! – отдавала последние распоряжения натянутая, как струна, Жанна. – Господи, помоги мне, грешной!
Появление великолепной юной аквитанки в бальном зале не прошло незамеченным. От такого массированного натиска расчетливой красоты половина мужских сердец, как перезрелые абрикосы, упала к ногам божественной Жанны.
Жаккетта, сидя в комнате для камеристок, растерянно держала в руках омоньер Жанны, похожий сейчас на раздувшуюся вареную колбасу – так плотно он был набит нежными посланиями, которые вручали камеристкам для передачи госпоже.
Аньес приносила все новые и новые порции заарканенных сердец, которые уже не влезали в распухший от бумаг парчовый мешочек. И Жаккетте приходилось складывать их в подол, так как времени пристроить послания не было. Жаккетта сидела как на иголках и, по своему обыкновению, мрачно стреляла глазами по сторонам.
– Закрывай лавочку, не могу больше! – сказала она Аньес. – Беги к нашему возку и возьми у Жерара мешок из-под овса. В него бумажки кидать будем! А самого герцога ты видела?
– Ага! – Несмотря на грозный запрет, Аньес уже побывала во многих местах и видела почти всех гостей. – Он, кстати, очень приятный – такой задумчивый весь и галантный! А одет как красиво! Неужто он не женат?
Жаккетта, хоть и сидела как приклеенная, тоже кое-что разузнала.
– Вдовый два раза! – сказал она. – Госпоже Жанне как раз в отцы годится, а то и в деды.
В танцевальном зале победное шествие Жанны по поверженным мужским сердцам продолжалось.
Герцог отнюдь не был исключением среди сильной половины и пригласил ее на танец. Танцуя, он не уставал делать изысканные комплименты на старинный манер ее красоте (чуть-чуть, правда, отдававшие охотничьими терминами) и после танцев даже проводил к накрытым столам, развлекая по пути небольшим анекдотом: – Это было давно, очень давно, милое создание! Больше ста лет назад. Как-то раз в Париже герцогиня Беррийская давала в своем отеле бал. Четверо ветреных молодых людей захотели поэпатировать публику, переоделись в какие-то шкуры и устроили танец дикарей, совершенно неприлично прыгая и кривляясь. Герцог Орлеанский захотел узнать, кто это, снял со стены факел и подошел к танцорам поближе. Но случайно пламя факела лизнуло шкуру одного молодого человека, перекинулось на другого, запылал третий – и все четверо юношей сгорели живьем… От огня пострадало и много гостей. Эту грустную историю назвали «маскарадом пламенных».
Но тут герцога нечестно, просто из-под носа у Жанны, увела вдовая баронесса де Круа (тоже имевшая на него свои виды).
На следующий день официальный прием послов от Максимилиана Австрийского плавно перешел в чествование коалиционеров во главе с очаровательным Луи Орлеанским. И закончился довольно поздно.
Вечером в замок явился лучший охотник Франсуа Бретонского и сообщил своему герцогу, что его любимая нормандская гончая Красотка взяла след матерого самца оленя. Место его жировки определено, и с утра можно начинать гон.
Несмотря на то, что на охотах Жанна бывала довольно редко: после смерти графа мадам Изабелла совсем не поощряла этого благородного занятия, а про монастырь и говорить нечего, она уверенно сидела в новом седле из оленьей кожи на отцовском боевом жеребце Громобое. С возрастом Громобой подрастерял былую прыть и вполне годился на роль верховой лошади для молодой охотницы.
Помимо рыжих бретонских гриффонов герцога Франсуа, в охоте участвовала свора сан-гуверов герцога Барруа, которых он привез с собой, и несколько свор, принадлежащих другим рыцарям. Среди них выделялись красивые белые гончие маркиза де Порте-лу – та самая новая порода, которую вели от Сульяра Людовика XI, и маркиз хвастался, что его собаки лучше королевских.
Впрочем, так утверждал каждый владелец своры, твердо уверенный, что только его собаки настоящие гончие, а все остальные – безносые пустолайки!
Наконец, по сигналу кавалькада всадников углубилась в лес. Большинство охотников, забыв про все на свете, кинулось по следу оленя.
Жанна с такими же чувствами напрямик поскакала в сторону герцога де Барруа. Она вспомнила рассказ баронессы о ее аудиенции у мадам де Боже и рассудила, что раз принцесса так разбирается в собачьих статях, то ей интересоваться гончими тоже никто не запрещал!
– Доброе утро, герцог! – поздоровалась она, чуть осаживая Громобоя. – Какие у вас интересные собаки! В Гиени я таких не видела.
– Доброе утро, прелестная графиня! – с удовольствием приветствовал герцог очаровательную всадницу. – Как отрадно видеть, что юная дама любит и понимает, высокое искусство охоты! Ничего удивительного, что в своих родных краях вы не видели гончих святого Губерта, Сейчас они не в моде, и поэтому только мы, дворяне Бургундии, Лотарингии, Фландрии и Гайнау, любим и ценим нашу древнюю породу гончих!
– О, как это интересно! Мой предок граф Гюго, друг Бонифация Монферратского, перед каждой охотой загонял всех гончих в церковь и кропил святой водой! Но он вообще отличался экстравагантностью! Дорогой герцог расскажите пожалуйста, о ваших сан-гуверах!
Жанна чуть ли не с мольбой смотрела на герцога всем своим видом давая понять, что он единственный в мире человек, способный удовлетворить ее страсть к изучению истории этой породы.
Герцог де Барруа был заядлым охотником и страстным любителем охотничьих собак, поэтому охотно пустился в рассуждения, галантно придерживая своего скакуна, чтобы даме было удобней следовать рядом.
– Эту породу черно-подпалых гончих вывел сам святой Губерт, понимавший толк в хороших собаках, и первые своры, принадлежавшие французским королям, милая графиня, были сплошь из сан – гуверов. В десятом веке от Рождества Христова король Луи перенес мощи святого Губерта в Арденнский лес и основал там монастырь его имени. Самые чистокровные гончие оттуда. Каждый год настоятель посылает к королевскому двору шесть собак – такова подать монастыря. Но на вкус и цвет, как говорится товарища нет: Людовику Святому больше нравились серые брудастые гончие, и он охотился именно с ними, отводя сан-гуверам всего лишь роль ищеек. А когда с нашими освободителями Гроба Господня в Европу хлынуло из заморских стран множество диковинных гончих и борзых, сан – гуверы вообще остались в тени. Что поделать, госпожа Жанна! Некоторым людям, почему-то воображающим себя охотниками, глубоко наплевать на рабочие качества собаки, лишь бы она была новомодной породы да причудливой окраски!
Как нарочно, мимо скакал маркиз де Портелу, отчаянный приверженец белых грефьеров и хорошеньких девушек, во все горло оравший: «Алла-ли, алла-ли!»
Увидев Жанну, он сбавил ход и прекратил улюлюканье, поэтому расслышал последние слова герцога. И ринулся в спор:
– Мое почтение, прекрасная Жанна, сегодня красотой вы спорите с рассветом! Дорогой герцог, ваши сан-гуверы безнадежно устарели! Что это за собаки – воды боятся, холода тоже, быстроногую дичь не любят!
– Полноте, уважаемый маркиз! – взвился задетый за живое герцог. – Где вы найдете среди своих новомодных пустолаек таких собак, как сан-гуверы?! А ваши хваленые грефьеры только вид имеют изящный, а пусти их по матерому волку, так они первый день еще бегут, зато уж потом их три дня не поднимешь! А то, что сан-гуверы воды и холода боятся, – слуг порите, чтобы собак не портили! Мои – в любой мороз бодры!
– Возможно, белые по волку действительно плохо идут, зато оленя гонят впереди английских, дорогой герцог! – отпарировал маркиз. – А ваши черно-подпалые в хвосте плетутся!
– Сан-гуверы – собаки серьезные! По волку, лисе, кабану идут как никто другой! Хоть и ноги коротковаты, не такие ходули, как у грефьеров. Зато если на след встанут – только держись! А ваши белые, говорят, овсянку апельсиновым соусом поливать требуют, уважаемый маркиз!
– Не больше, чем сан-гуверы, дорогой герцог, не больше! Может, ваши по вонючему зверю и хороши, но для оленьей охоты они мало пригодны. Смешно сказать – тонного оленя держать не могут, а коли свежий след тропу перебьет, вообще встают – ни туда ни сюда!
Еще немного – и спор кончился бы поединком.
Жанна решила обратить на себя внимание забывших про нее спорщиков и, с натугой вспомнив один охотничий термин, с видом знатока спросила:
– А какая паратость у этих пород?
– О! Милая графиня! – взорвался фонтаном радости маркиз. – Конечно же белые грефьеры куда резвей сан – гуверов! Просто никакого сравнения! Вы, прелестная Жанна, смотрите прямо в корень! Паратость – основное качество гончих!
Герцог оскорблено замолчал, поправляя свою охотничью шляпу, надетую на бегуин.
«Вот дура набитая!!! – последними словами ругала себя Жанна. – Вылезла, называется! Кокетничай теперь с этим дураком в подбитых паклей чулках!»
Наверное, черт дернул Жаккетту выйти из охотничьего домика. Ничего ей снаружи не требовалось, просто надоело сидеть в четырех стенах и захотелось подышать лесным воздухом, обойти вокруг домика, очень, кстати, солидного: каменного, двухэтажного, с вместительным пиршественным залом и уютными комнатами для отдыха благородных охотников.
Выйдя черным ходом, Жаккетта неторопливо пошла меж буков. Солнце золотило их листву, и было тихо. Охота умчалась далеко. Жаккетта вспоминала родной дом, представляла себе лица родных: отца, матушки, братьев, сестры… Хорошо вспоминалась даже противная тетя, теперь казавшаяся не такой противной.
Внезапно над ее ухом раздался повелительный мужской голос:
– Ты служанка одной из дам?
От неожиданности Жаккетта вздрогнула. Вернувшись из воспоминаний, она обнаружила рядом с собой лошадь, на которой сидел всадник в красивом, но сплошь заляпанном грязью охотничьем костюме.
– Да, господин! – подтвердила она, гадая, откуда он появился и что ему надо.
– Вот и прекрасно! Поможешь мне добраться до комнаты. Я подвернул ногу.
– Может, позвать ваших слуг? – спросила Жаккетта.
– Еще чего! Через час вся округа будет рассказывать друг другу, что я чуть не свернул себе шею на охоте! Проведешь меня черным ходом!
Он направил лошадь к домику.
У черного входа было пустынно и тихо. Большинство слуг в отсутствии хозяев трепались на кухне, рассказывая байки из жизни своих господ. Часть безмятежно спала где придется, пользуясь свободной минуткой, и лишь несколько человек сидели у главного входа на случай появления кого-нибудь из охотников.
Всадник спрыгнул с лошади и, обхватив Жаккетту левой рукой за плечи, похромал с ее помощью к двери. Разница в росте была велика – почти фут, – и незнакомец просто навис над девушкой, тяжело опираясь на нее, как на трость.
С великим трудом они поднялись на второй этаж к покоям для отдыха. Незадачливому охотнику, по-видимому, стало чуточку легче, потому что его лицо перестало кривиться при каждом шаге. Жаккетте же казалось, что она взобралась на крутую гору с тяжелым мешком муки на плечах. Радуясь, что ее миссия заканчивается, она завела незнакомца в указанную им комнату.
Комната была предназначена для важной персоны: пол был устлан медвежьими шкурами, а стены увешаны рогатыми и клыкастыми трофеями.
Исполняя долг вежливости, Жаккетта сказала:
– Как жалко, господин, что сегодняшняя охота на оленя для вас завершилась падением!
– Ничего страшного, милая, зато охота на куропаток началась! – улыбаясь, сообщил ей незнакомец. – У тебя замечательная упругая грудка! Я хочу познакомиться с ее родной сестренкой!
Оказывается, пока Жаккетта, надрываясь, добросовестно тащила незнакомца наверх, его левая рука, поначалу безвольно лежавшая на ее плече, чуть продвинулась и удобно угнездилась на Жаккеттиной левой груди, вовсю ее исследуя. Жаккетта, полностью занятая подъемом, слишком поздно обнаружила захват.
Не теряя понапрасну времени, оживший незнакомец правой рукой обхватил ее за пышную попку и очень умело переместил девушку в горизонтальное положение. С ловкостью незаурядного бабника он моментально высвободил обе девичьи груди из матерчатых оков платья.
Опрокинутая, как майский жук, лапками кверху, Жаккетта отчаянно жалела, что хлыстом нельзя отходить благородного человека. И что ее новая красивая (казенная!) юбка будет испорчена липкой грязью с костюма незнакомца.
На ее относительное счастье, незнакомец не любил делать дел наполовину, и очень скоро вся одежда Жаккетгы, как и костюм всадника, лежала в сторонке.
Почувствовав даже что-то вроде благодарности за такую предупредительность, Жаккетта уже с меньшим возмущением наблюдала, как розовая вишенка ее правой груди исчезает во рту незнакомца, атакуемая его вибрирующим языком.
Над колыхающейся на медвежьей шкуре парочкой святая Агнесса безнадежно махала белым флагом.
К безмерной радости Жанны, сан-гуверы герцога Барруа смогли исправить ее непростительный промах относительно паратости. Произошел тот самый случай, о котором упомянул маркиз, перечисляя пороки гончих святого Губерта. След старого оленя, которого гнали с утра, пересекся свежим следом молодого, и гончие дружно двинулись по нему. Все, за исключением равномерно трусивших в арьергарде собак герцога. Те (словно в пику утверждению маркиза) не дали себя провести и упорно продолжали держаться старого следа.
Основная часть охотников унеслась за бретонскими гончими и белыми грефьерами, но опытный в таких делах герцог, всецело доверявший чутью своих собак, спокойно пропустил их всех и насмешливо объяснил Жанне и маркизу:
– Вот чего стоят ваши хваленые носы, да и охотники тоже. Слепому видно, что старый олень прошел здесь! Смотрите, на какой высоте обломаны его рогами ветки на этой тропе, и на какой сшиб их резвый, но низкорослый молодец там, куда умчалась вся эта свора горе-охотников!
– Браво, герцог! – искренне восхитилась захваченная азартом охоты Жанна. – Скорей за ним!
И первая пустила коня по старому следу.
Воодушевленный герцог ринулся вслед за ней.
Маркиз, недоверчиво хмыкавший себе под нос, скептически осмотрел обе тропы, обшарил взглядом стройную фигуру удаляющейся Жанны, мысленно ее раздел и, поправив некрасиво завернувшийся плащ, поскакал вдогонку.
После того как герцог, благодаря чутью и упорству своих собак, к вечеру все-таки загнал и по всем правилам охотничьего искусства заколол старого оленя, он стал героем охоты. И на вечернем пиру в охотничьем домике довольно парил в лучах славы.