Страница:
Наконец мессир одобрил приготовленную бурду. – А госпожа Жанна с этой свеклы не покраснеет, часом? – робко спросила Жаккетта, утирая передником мокрый лоб.
– Не бойся сполоснешь ромашкой – и все в порядке!
Мессир Марчелло похлопал Жаккетту по попке и изящным движением отправил всю эту кашицу в помойное ведро.
– Теперь запоминай, что делать, если у госпожи начнут волосы выпадать.
Оказывается, пока Жаккетта воевала со свеклой, куафер подвесил над жаровней небольшой котелок, в котором уже начала закипать вода.
– Возьми мерную чашечку, вот она, и отмерь одну часть ладана и три части розового масла. Смешай. Вода закипела? Лей!
Жаккетта стала осторожно переливать в кипящую воду сладко пахнущее масло с ладаном, а мессир Марчелло встал за ее спиной и прямо в ухо ей командовал:
– Теперь сыпь две горсти миртовых листьев и помешай, чтобы все они в воду ушли. Хорошо, подожди чуток… Теперь кидай горсть хмелевых шишек и мешай, мешай. Быстрее!
Жаккетта перемешивала булькающее варево и чувствовала, как ее руки наливаются усталостью.
Неожиданно ладошка Жаккетты утонула в широкой ладони итальянца. Он стал водить ее рукой, заставляя ложку выписывать восьмерки, закручивая в котелке маленькие водовороты. В другой руке мессира Марчелло оказалась небольшая бронзовая кочерга, которой он ловко разгреб угли так, что они стали слабо мерцать, понемногу отдавая свой жар котелку.
– Вот теперь зелье должно долго кипеть на слабом огне, а мы успеем хорошо отдохнуть. Я вижу, как устала маленькая девочка воевать с котелками и терками.
Руки итальянца угнездились на тугой груди Жаккетты, он тесно прижался к ее спине и принялся страстно целовать в шею около маленького уха. От накатившей усталости и такого неожиданного напора Жаккетта как-то резко ослабла и, полузакрыв глаза, сквозь ресницы смотрела на мерцающие угли жаровни.
В голове ее лениво плавала довольно странная в этой ситуации мысль: «Листья мирта должны быть свежими…»
Тем временем мессир Марчелло очень мягко, но настойчиво разворачивал Жаккетту к себе лицом и, наконец, добившись своего, жадно прильнул к ее губам. Не переставая целовать, он подхватил девушку на руки и понес к креслу у камина…
«… И святая Агата не помогла! – мрачно думала Жаккетта, из-под опущенных ресниц наблюдая, как взлетает над ней искаженное страстью лицо итальянца. – Теперь надо молиться святой Агнессе…»
Мессир Марчелло оказался на редкость страстным и любвеобильным кавалером.
Понемногу и Жаккетта включилась в захватывающую игру, резонно рассудив, что раз святая Агата дело проиграла, а святая Агнесса за него еще не бралась, то она, Жаккетта, предоставлена самой себе, а значит, не грех и поразвлечься.
От чистой, гладкой кожи итальянца пахло мускусом и еще чем-то очень приятным, а ловкие руки куафера, оказывается, умели управляться не только с женскими волосами…
Котелок с учебным варевом булькал уже часа три а прекращать свои атаки итальянец, судя по всему, и не собирался.
«Ну и силен мужик! – с уважением подумала подуставшая уже Жаккетта. – А с виду не скажешь. Нашим парням до него далеко!»
Внезапно ее плечо что-то укололо. Пошарив там ладонью, Жаккетта зацепила какую-то небольшую, но острую штучку в щели между спинкой и сиденьем и осторожно зажала находку в кулак.
Мессир Марчелло наконец-то решил, что на сегодня любви хватит, и с видимым сожалением оторвался от Жаккетты.
Выудив откуда-то из-под кресла бутылочку вина, он налил девушке в изящный, явно из графских запасов, бокал. А сам, особо не церемонясь, принялся употреблять божественный нектар из горлышка.
Жаккетта потихоньку тянула кларет, отдыхая после такого богатого событиями урока. Разжав ладонь, она украдкой посмотрела на свою находку. В руке поблескивала искорками рубиновая шпилька баронессы де Шатонуар.
Когда куафер пошел проверить котелок, Жаккетта спрятала шпильку в замшевый мешочек на поясе и, убедившись, что он ничего не заметил, принялась шнуровать платье, приводя себя в порядок.
– Смотри, сага mia! Ты приготовила отвар для ращения волос. Его втирают вечером и выдерживают до утра. – Мессир Марчелло принес ей котелок. – Сейчас он будет остывать, а потом я перелью его в бутыль темного венецианского стекла. Гости разъехались, значит, будем пользовать этим отваром госпожу Изабеллу. На сегодня все. Мне, как и отвару, надо остыть. Завтра в это же время я тебя жду.
«А мне будто не надо!» – так и вертелось на языке у Жаккетты.
Но она со скромным видом еще раз оправила юбку, проверила, все ли на месте, и двинулась к выходу вслед за итальянцем, который опять повел ее извилистым лабиринтом между столов, сундуков и прочей дребедени. У самого выхода он нежно обнял ее и припал к губам в долгом прощальном поцелуе.
Но потом объятия из нежных превратились в весьма ощутимые, а поцелуй стал больше походить на приветственный.
«Неужто все опять по новой?!» – встревожилась Жаккетта.
Но мессир Марчелло, сам удивленный своим порывом, отпрянул от нее и воскликнул:
– Клянусь Пасхой Господней! Ты необычная девушка, малышка! Меня опять тянет к тебе с такой силой, словно я женщин год не видел!
– Да обыкновенная я, обыкновенная! – буркнула Жаккетта, пытаясь поскорее открыть неподатливую дверь. – Вы, видать, с утра паштета из щуки переели, вот и все. Нормальное дело. До завтра, мессир Марчелло.
Дверь наконец поддалась, и Жаккетта с облегчением выскочила на свежий воздух.
Отойдя подальше от башни, она присела на камушек и принялась размышлять, что же делать дальше.
«Итальянец теперь от меня не отстанет, это ясней ясного. Но он мужик вроде неплохой, хоть и ученый больно. А вот что со шпилькой делать?»
Из-за этой шпильки перед турниром осушили пруд и долго-долго обшаривали дно, а баронесса, закатив глаза и заломив руки, с надрывом рассказывала, как она гуляла но саду и решила полюбоваться водой с мостков, когда рубиновая безделушка выскользнула из ее прически.
«Значит, госпожа Беатриса гуляла не по саду, а по креслу итальянца попой, это как пить дать. Сунешься к ней с находкой – она визг на весь замок поднимет ежели правду скажешь. А коли соврешь, что из пруда… Так ведь она вроде успокоилась, что не нашли. Не буду отдавать!» – здраво рассудила Жаккетта.
Она вынула шпильку из мешочка и сунула в щель между камнями. Залепила получившийся тайничок комочком глины и пошла в свою каморку.
Войдя в комнатенку, Жаккетта застала там Аньес, которая пришла ей помочь перебраться к себе и теперь сидела на лежанке и болтала ногами.
– Ты чего какая-то кислая? – спросила она. – Радоваться надо, из этой норы в нормальную комнату выберешься, к людям поближе!
– Чего-чего… – пробурчала Жаккетта. – Не каждый день небось вместе с учебой еще и трахают почем зря! Ты бы небось не веселилась, если бы тебя ни с того ни сего завалили на травку!
– Ой! Да что ты такое говоришь! – всполошилась Аньес. – Кто?!
– Кто, кто… господин Марчелло, вот кто!
– Врешь! – неожиданно надула губки Аньес.
– Ну, здрасьте! – удивилась Жаккетта. – Меня, значит, три часа по лежанке возили туда сюда, и я же вру! Больно надо…
Аньес соскочила с лежанки и обошла Жаккетту кругом, внимательно ее рассматривая, словно пытаясь увидеть в подруге что-то новое, неизвестное ей.
Ничего не найдя, она села обратно на кровать и задумчиво сказала:
– Извини, Жаккетта, но сама посуди мессир Марчелло появился здесь три года назад. И за все это время до нас, служанок, ни разу не снизошел. Да ему не больно-то надо. К нему дамы пачками рвутся, не только как к астрологу. Вон баронесса за ним бегает, только шум стоит. И он к ней ночевать в окошко лазит – зря она, что ли, осталась! Да и кто из местных красавиц, которые благородные и все такое прочее, у него в башенке не побывал! У Маргариты кузина в камеристках у госпожи де Пуа, так вот эта госпожа, Маргаритина сестра говорила, отравиться хотела, когда он ее бросил. Говорят, он та-а-акой кавалер! – Она лукаво посмотрела на невозмутимую Жаккетту. – Наши девчонки знаешь как бы хотели его подцепить?! Маргарита уже год перед ним юбками крутит – и все без толку, а она в замке первая красавица, ну, среди нас. И вдруг ты такое говоришь! Да еще, мол, без авансов с твоей стороны! Я, ей-богу, не пойму, что он в тебе нашел, ты уж извини…
– Да чего там! – отмахнулась от последних слов Жаккетта, нисколько, видно, не удивленная, что перебежала дорожку первой красавице. – Ты лучше скажи: знаешь, которая статуя в часовне святая Агнесса будет?
– Знаю.
– Покажи, мне очень надо. Прямо сейчас!
– Зачем, Жаккетта? Ты какая-то ненормальная, ей-богу! Я тебе такие вещи рассказала, а ты, как будто так и надо! Говорю тебе: он только с благородными да красивыми спит. Ты первая сподобилась, хоть не благородная, да и не красавица!
– Я-то знаю почему! – отрезала Жаккетта. – Сказала же, в часовню надо. Отведи!
Ну нет! – глаза у Аньес загорелись. – Ты расскажи сначала, почему знаешь! Да и что на вечер глядя к святой идти. У нее, наверное, уже голова кругом идет от молитв и просьб, ничего не вымолишь – точно говорю! С утра и сходим, я всегда так делаю!
– Ну ладно! Не отвяжешься ведь…
Жаккетта забралась с ногами на ложе и, довольно уютно устроившись в уголке, потребовала:
– Только клятву дай, что не расскажешь никому!
– Пресвятой Девой клянусь! – начала Аньес.
– Нет, не пойдет! – оборвала ее Жаккетта. – Пресвятая Дева добрая, она простит, даже если нарушишь. Ты мне вот так поклянись: «Святым Бавоном клянусь, что не выйду замуж, если разболтаю эту тайну». Бавон – мужик серьезный и за клятвой проследит.
– Ладно… Святым Бавоном клянусь, что не выйду замуж, если проболтаюсь. Рассказывай!
– Я давно это знаю, уже года полтора, наверное. Знаешь, как стали меня родители на улицу, на гулянье пускать – в деревне ни у кого из девчонок столько дружков не было, сколько у меня. Они даже косились… А что я? Я же парней не отбивала у других, сами липли, как мухи на мед. Поначалу-то я ничего не подозревала, думала, нравлюсь, потому как не кривляюсь, не строю из себя святую, как некоторые… Вот дружок всегда и есть. Наш старенький кюре в ту пору помер и прислали нового, молодого. Пошла я как-то к нему на исповедь. Поначалу все было как положено… Слушал он, слушал, да вдруг как накинется с поцелуями!
– Да ты что?! – в тон рассказу охнула Аньес, в полном восторге от такого захватывающего начала.
– Кюре, видно, и сам испугался: оторвался от меня и к кресту кинулся. Схватился за него, а самого аж трясет! Я жуть как перепугалась – и в рев! А меня мой дружок Николя провожал, он услыхал и ворвался, как бешеный. Сообразил, видать, в чем тут дело, и на кюре чуть с кулаками не накинулся. Но тот трястись перестал, наперсным крестом во все стороны машет и вопит, что дело серьезное: не то дьявол во мне сидит, не то еще что. Николя, он вообще отчаянный, давай в ответ орать: «Что, мол, святой отец, коли девка не дала, так ее сразу на костер, как ведьму?! Я тебе все кости переломаю, не посмотрю, что в сутане!»
Жаккетта перевела дух и продолжила:
– Тут кюре меня из церкви выпихнул. «Иди, – говорит, – дочь моя, погуляй немного!» А сам с Николя заперся. Долго они там мои косточки перемывали. Николя говорит, падре у него всю подноготную выспросил, такие вопросы задавал, что у Николя уши от стыда горели. Потом они меня позвали, и кюре говорит: «Так и так, Жаккетта, оказывается, я не первый мужчина, у которого ты вызываешь дикое желание тобой обдл… олбд… Он тогда такое слово завернул… а-а, вот: „об-ла – дать“! Я должен познать тебя, как мужчина женщину, и понять, от Бога у тебя сие или от диавола!»
– И ты согласилась?! – Аньес вцепилась в свои коленки и, открыв рот, слушала исповедь Жаккетты.
– А то… Попробуй не согласись – инквизицией ведь пахнет и Псами Господними. Да я и не жалею – ты что, он таким ловким… э-э… ну, этим самым оказался… – Жаккетта запнулась, пытаясь найти благопристойное определение кюре.
– Амантом! – помогла Аньес.
– Во-во, никогда бы не подумала! Почти как мессир Марчелло, видать, ученость – не последнее дело. Неделю он, значит, в храме при свечах проверял меня вдоль и поперек, а дальше Николя на него уже косо посматривать стал, пришлось проверку заканчивать. Так ему, бедняге, не хотелось – глаза тоскливые стали, как у собаки. И вот что он сказал…
Жаккетта изо всех сил зажмурилась и стала монотонно повторять накрепко затверженные слова:
– «То, чем ты обладаешь, дочь моя, не от дьявола – ибо никакой дьявол не сможет так проявлять свою силу в святой церкви, в присутствии Господа Бога, Девы Марии и всех присных. (И никакой дьявол не даст такого божественного наслаждения…) Но и не Господь Бог ниспослал тебе этот дар, ибо с дьявольской силой тянет об-ла-дать тобой вновь и вновь. Я думаю, тебе чьим то попущением досталось то, чем жены человеческие привлекают мужей человеческих, и ты одна получила то, что предназначалось десяти божьим душам!» Он много еще чего говорил… – Жаккетта открыла глаза. – Но я запомнила, что от меня навроде как жаром пыхает, как от очага, – мужики-то и ломаются. И жар этот иногда больше, а иногда меньше, во как!
– Здорово! Счастливая ты, Жаккетта! Маленькая, толстенькая, лицо простое – а ни один парень не устоит! – заявила Аньес.
– Да ты что! – возмутилась Жаккетта. – Это хуже клейма! Ведь я не выбираю, кто от меня обалдеет, и этот чертов жар не могу, как нарядную косынку, снять да до лучшего дня спрятать. Тебе бы понравилось, если бы на тебя мужики ни с того ни с сего кидались? – она сердито вздохнула. – Кюре это раньше меня сообразил и велел молиться всем святым по очереди, глядишь, какая и поможет. Выбрал он мне нескольких, и начали мы со святой Агаты. Она тоже от мужского племени натерпелась, должна моё положение понимать. Ведь ее какой-то римский наместник домогался, а она ни в какую! Ей даже грудь щипцами вырвали, вот ведь до чего дело дошло! Сначала-то она хорошо справлялась, вон сколько продержалась, но, видно, выбилась из сил совсем. Теперь святой Агнессе молиться надо. Кюре говорил, ее голой в бордель засунули, так у нее враз волосы до пят отросли! А сеньор, который к ней приставал, и вовсе ослеп!
– Ты думаешь, она мессира Марчелло уймет? – с сомнением спросила Аньес.
– Да нет, этот уже по уши увяз. Да я, в общем-то, не против… Все равно дружка у меня сейчас нет… Просто я боюсь, что ежели от меня опять эти самым жаром пыхать начало, то бед не оберешься. Замок-то не деревня, народу вон сколько толчется!
– А ты свой жар с мессиром гаси! – хихикнула Аньес. – А как же Николя?
– У человека горе, а тебе смешно! – обиделась Жаккетта. – Дай Бог, чтобы святая Агнесса помогла! Завтра молить буду, пусть защитит. А Николя ушел в море, тесно ему в нашей деревне было. А потом у меня Жак появился, потом Жерар, потом Дедье…
– И как же ты с таким хозяйством не беременела каждый месяц? – поинтересовалась Аньес.
– А! – махнула рукой Жаккетта. – Кислых яблок и уксусу ведь полно. Меня сестра научила, я только ей из родни открылась.
В дверь задолбил тяжелый кулак.
– Вы чего там, заснули или вшей считаете?! – раздался рев Крошки Аннет. – Госпожа Жанна вас ищет, а вы тут лясы точите! Быстро наверх бегите!
Жаккетта подхватила узелок со своим скудным добром, и девушки заторопились в покои Жанны.
Аньес так и распирало от узнанных новостей.
Она горько сожалела, что опрометчиво дала такую страшную клятву и теперь вынуждена молчать про захватывающую тайну Жаккетты. Но, правда, даже просто новость, что сегодня мессир Ламори и Жаккетта занимались любовью во время ее учения и, судя по всему, их связь будет довольно постоянной, должна надолго отбить сон у остальных камеристок, а особенно у Маргариты.
Красота!
Глава X
– Не бойся сполоснешь ромашкой – и все в порядке!
Мессир Марчелло похлопал Жаккетту по попке и изящным движением отправил всю эту кашицу в помойное ведро.
– Теперь запоминай, что делать, если у госпожи начнут волосы выпадать.
Оказывается, пока Жаккетта воевала со свеклой, куафер подвесил над жаровней небольшой котелок, в котором уже начала закипать вода.
– Возьми мерную чашечку, вот она, и отмерь одну часть ладана и три части розового масла. Смешай. Вода закипела? Лей!
Жаккетта стала осторожно переливать в кипящую воду сладко пахнущее масло с ладаном, а мессир Марчелло встал за ее спиной и прямо в ухо ей командовал:
– Теперь сыпь две горсти миртовых листьев и помешай, чтобы все они в воду ушли. Хорошо, подожди чуток… Теперь кидай горсть хмелевых шишек и мешай, мешай. Быстрее!
Жаккетта перемешивала булькающее варево и чувствовала, как ее руки наливаются усталостью.
Неожиданно ладошка Жаккетты утонула в широкой ладони итальянца. Он стал водить ее рукой, заставляя ложку выписывать восьмерки, закручивая в котелке маленькие водовороты. В другой руке мессира Марчелло оказалась небольшая бронзовая кочерга, которой он ловко разгреб угли так, что они стали слабо мерцать, понемногу отдавая свой жар котелку.
– Вот теперь зелье должно долго кипеть на слабом огне, а мы успеем хорошо отдохнуть. Я вижу, как устала маленькая девочка воевать с котелками и терками.
Руки итальянца угнездились на тугой груди Жаккетты, он тесно прижался к ее спине и принялся страстно целовать в шею около маленького уха. От накатившей усталости и такого неожиданного напора Жаккетта как-то резко ослабла и, полузакрыв глаза, сквозь ресницы смотрела на мерцающие угли жаровни.
В голове ее лениво плавала довольно странная в этой ситуации мысль: «Листья мирта должны быть свежими…»
Тем временем мессир Марчелло очень мягко, но настойчиво разворачивал Жаккетту к себе лицом и, наконец, добившись своего, жадно прильнул к ее губам. Не переставая целовать, он подхватил девушку на руки и понес к креслу у камина…
«… И святая Агата не помогла! – мрачно думала Жаккетта, из-под опущенных ресниц наблюдая, как взлетает над ней искаженное страстью лицо итальянца. – Теперь надо молиться святой Агнессе…»
Мессир Марчелло оказался на редкость страстным и любвеобильным кавалером.
Понемногу и Жаккетта включилась в захватывающую игру, резонно рассудив, что раз святая Агата дело проиграла, а святая Агнесса за него еще не бралась, то она, Жаккетта, предоставлена самой себе, а значит, не грех и поразвлечься.
От чистой, гладкой кожи итальянца пахло мускусом и еще чем-то очень приятным, а ловкие руки куафера, оказывается, умели управляться не только с женскими волосами…
Котелок с учебным варевом булькал уже часа три а прекращать свои атаки итальянец, судя по всему, и не собирался.
«Ну и силен мужик! – с уважением подумала подуставшая уже Жаккетта. – А с виду не скажешь. Нашим парням до него далеко!»
Внезапно ее плечо что-то укололо. Пошарив там ладонью, Жаккетта зацепила какую-то небольшую, но острую штучку в щели между спинкой и сиденьем и осторожно зажала находку в кулак.
Мессир Марчелло наконец-то решил, что на сегодня любви хватит, и с видимым сожалением оторвался от Жаккетты.
Выудив откуда-то из-под кресла бутылочку вина, он налил девушке в изящный, явно из графских запасов, бокал. А сам, особо не церемонясь, принялся употреблять божественный нектар из горлышка.
Жаккетта потихоньку тянула кларет, отдыхая после такого богатого событиями урока. Разжав ладонь, она украдкой посмотрела на свою находку. В руке поблескивала искорками рубиновая шпилька баронессы де Шатонуар.
Когда куафер пошел проверить котелок, Жаккетта спрятала шпильку в замшевый мешочек на поясе и, убедившись, что он ничего не заметил, принялась шнуровать платье, приводя себя в порядок.
– Смотри, сага mia! Ты приготовила отвар для ращения волос. Его втирают вечером и выдерживают до утра. – Мессир Марчелло принес ей котелок. – Сейчас он будет остывать, а потом я перелью его в бутыль темного венецианского стекла. Гости разъехались, значит, будем пользовать этим отваром госпожу Изабеллу. На сегодня все. Мне, как и отвару, надо остыть. Завтра в это же время я тебя жду.
«А мне будто не надо!» – так и вертелось на языке у Жаккетты.
Но она со скромным видом еще раз оправила юбку, проверила, все ли на месте, и двинулась к выходу вслед за итальянцем, который опять повел ее извилистым лабиринтом между столов, сундуков и прочей дребедени. У самого выхода он нежно обнял ее и припал к губам в долгом прощальном поцелуе.
Но потом объятия из нежных превратились в весьма ощутимые, а поцелуй стал больше походить на приветственный.
«Неужто все опять по новой?!» – встревожилась Жаккетта.
Но мессир Марчелло, сам удивленный своим порывом, отпрянул от нее и воскликнул:
– Клянусь Пасхой Господней! Ты необычная девушка, малышка! Меня опять тянет к тебе с такой силой, словно я женщин год не видел!
– Да обыкновенная я, обыкновенная! – буркнула Жаккетта, пытаясь поскорее открыть неподатливую дверь. – Вы, видать, с утра паштета из щуки переели, вот и все. Нормальное дело. До завтра, мессир Марчелло.
Дверь наконец поддалась, и Жаккетта с облегчением выскочила на свежий воздух.
Отойдя подальше от башни, она присела на камушек и принялась размышлять, что же делать дальше.
«Итальянец теперь от меня не отстанет, это ясней ясного. Но он мужик вроде неплохой, хоть и ученый больно. А вот что со шпилькой делать?»
Из-за этой шпильки перед турниром осушили пруд и долго-долго обшаривали дно, а баронесса, закатив глаза и заломив руки, с надрывом рассказывала, как она гуляла но саду и решила полюбоваться водой с мостков, когда рубиновая безделушка выскользнула из ее прически.
«Значит, госпожа Беатриса гуляла не по саду, а по креслу итальянца попой, это как пить дать. Сунешься к ней с находкой – она визг на весь замок поднимет ежели правду скажешь. А коли соврешь, что из пруда… Так ведь она вроде успокоилась, что не нашли. Не буду отдавать!» – здраво рассудила Жаккетта.
Она вынула шпильку из мешочка и сунула в щель между камнями. Залепила получившийся тайничок комочком глины и пошла в свою каморку.
Войдя в комнатенку, Жаккетта застала там Аньес, которая пришла ей помочь перебраться к себе и теперь сидела на лежанке и болтала ногами.
– Ты чего какая-то кислая? – спросила она. – Радоваться надо, из этой норы в нормальную комнату выберешься, к людям поближе!
– Чего-чего… – пробурчала Жаккетта. – Не каждый день небось вместе с учебой еще и трахают почем зря! Ты бы небось не веселилась, если бы тебя ни с того ни сего завалили на травку!
– Ой! Да что ты такое говоришь! – всполошилась Аньес. – Кто?!
– Кто, кто… господин Марчелло, вот кто!
– Врешь! – неожиданно надула губки Аньес.
– Ну, здрасьте! – удивилась Жаккетта. – Меня, значит, три часа по лежанке возили туда сюда, и я же вру! Больно надо…
Аньес соскочила с лежанки и обошла Жаккетту кругом, внимательно ее рассматривая, словно пытаясь увидеть в подруге что-то новое, неизвестное ей.
Ничего не найдя, она села обратно на кровать и задумчиво сказала:
– Извини, Жаккетта, но сама посуди мессир Марчелло появился здесь три года назад. И за все это время до нас, служанок, ни разу не снизошел. Да ему не больно-то надо. К нему дамы пачками рвутся, не только как к астрологу. Вон баронесса за ним бегает, только шум стоит. И он к ней ночевать в окошко лазит – зря она, что ли, осталась! Да и кто из местных красавиц, которые благородные и все такое прочее, у него в башенке не побывал! У Маргариты кузина в камеристках у госпожи де Пуа, так вот эта госпожа, Маргаритина сестра говорила, отравиться хотела, когда он ее бросил. Говорят, он та-а-акой кавалер! – Она лукаво посмотрела на невозмутимую Жаккетту. – Наши девчонки знаешь как бы хотели его подцепить?! Маргарита уже год перед ним юбками крутит – и все без толку, а она в замке первая красавица, ну, среди нас. И вдруг ты такое говоришь! Да еще, мол, без авансов с твоей стороны! Я, ей-богу, не пойму, что он в тебе нашел, ты уж извини…
– Да чего там! – отмахнулась от последних слов Жаккетта, нисколько, видно, не удивленная, что перебежала дорожку первой красавице. – Ты лучше скажи: знаешь, которая статуя в часовне святая Агнесса будет?
– Знаю.
– Покажи, мне очень надо. Прямо сейчас!
– Зачем, Жаккетта? Ты какая-то ненормальная, ей-богу! Я тебе такие вещи рассказала, а ты, как будто так и надо! Говорю тебе: он только с благородными да красивыми спит. Ты первая сподобилась, хоть не благородная, да и не красавица!
– Я-то знаю почему! – отрезала Жаккетта. – Сказала же, в часовню надо. Отведи!
Ну нет! – глаза у Аньес загорелись. – Ты расскажи сначала, почему знаешь! Да и что на вечер глядя к святой идти. У нее, наверное, уже голова кругом идет от молитв и просьб, ничего не вымолишь – точно говорю! С утра и сходим, я всегда так делаю!
– Ну ладно! Не отвяжешься ведь…
Жаккетта забралась с ногами на ложе и, довольно уютно устроившись в уголке, потребовала:
– Только клятву дай, что не расскажешь никому!
– Пресвятой Девой клянусь! – начала Аньес.
– Нет, не пойдет! – оборвала ее Жаккетта. – Пресвятая Дева добрая, она простит, даже если нарушишь. Ты мне вот так поклянись: «Святым Бавоном клянусь, что не выйду замуж, если разболтаю эту тайну». Бавон – мужик серьезный и за клятвой проследит.
– Ладно… Святым Бавоном клянусь, что не выйду замуж, если проболтаюсь. Рассказывай!
– Я давно это знаю, уже года полтора, наверное. Знаешь, как стали меня родители на улицу, на гулянье пускать – в деревне ни у кого из девчонок столько дружков не было, сколько у меня. Они даже косились… А что я? Я же парней не отбивала у других, сами липли, как мухи на мед. Поначалу-то я ничего не подозревала, думала, нравлюсь, потому как не кривляюсь, не строю из себя святую, как некоторые… Вот дружок всегда и есть. Наш старенький кюре в ту пору помер и прислали нового, молодого. Пошла я как-то к нему на исповедь. Поначалу все было как положено… Слушал он, слушал, да вдруг как накинется с поцелуями!
– Да ты что?! – в тон рассказу охнула Аньес, в полном восторге от такого захватывающего начала.
– Кюре, видно, и сам испугался: оторвался от меня и к кресту кинулся. Схватился за него, а самого аж трясет! Я жуть как перепугалась – и в рев! А меня мой дружок Николя провожал, он услыхал и ворвался, как бешеный. Сообразил, видать, в чем тут дело, и на кюре чуть с кулаками не накинулся. Но тот трястись перестал, наперсным крестом во все стороны машет и вопит, что дело серьезное: не то дьявол во мне сидит, не то еще что. Николя, он вообще отчаянный, давай в ответ орать: «Что, мол, святой отец, коли девка не дала, так ее сразу на костер, как ведьму?! Я тебе все кости переломаю, не посмотрю, что в сутане!»
Жаккетта перевела дух и продолжила:
– Тут кюре меня из церкви выпихнул. «Иди, – говорит, – дочь моя, погуляй немного!» А сам с Николя заперся. Долго они там мои косточки перемывали. Николя говорит, падре у него всю подноготную выспросил, такие вопросы задавал, что у Николя уши от стыда горели. Потом они меня позвали, и кюре говорит: «Так и так, Жаккетта, оказывается, я не первый мужчина, у которого ты вызываешь дикое желание тобой обдл… олбд… Он тогда такое слово завернул… а-а, вот: „об-ла – дать“! Я должен познать тебя, как мужчина женщину, и понять, от Бога у тебя сие или от диавола!»
– И ты согласилась?! – Аньес вцепилась в свои коленки и, открыв рот, слушала исповедь Жаккетты.
– А то… Попробуй не согласись – инквизицией ведь пахнет и Псами Господними. Да я и не жалею – ты что, он таким ловким… э-э… ну, этим самым оказался… – Жаккетта запнулась, пытаясь найти благопристойное определение кюре.
– Амантом! – помогла Аньес.
– Во-во, никогда бы не подумала! Почти как мессир Марчелло, видать, ученость – не последнее дело. Неделю он, значит, в храме при свечах проверял меня вдоль и поперек, а дальше Николя на него уже косо посматривать стал, пришлось проверку заканчивать. Так ему, бедняге, не хотелось – глаза тоскливые стали, как у собаки. И вот что он сказал…
Жаккетта изо всех сил зажмурилась и стала монотонно повторять накрепко затверженные слова:
– «То, чем ты обладаешь, дочь моя, не от дьявола – ибо никакой дьявол не сможет так проявлять свою силу в святой церкви, в присутствии Господа Бога, Девы Марии и всех присных. (И никакой дьявол не даст такого божественного наслаждения…) Но и не Господь Бог ниспослал тебе этот дар, ибо с дьявольской силой тянет об-ла-дать тобой вновь и вновь. Я думаю, тебе чьим то попущением досталось то, чем жены человеческие привлекают мужей человеческих, и ты одна получила то, что предназначалось десяти божьим душам!» Он много еще чего говорил… – Жаккетта открыла глаза. – Но я запомнила, что от меня навроде как жаром пыхает, как от очага, – мужики-то и ломаются. И жар этот иногда больше, а иногда меньше, во как!
– Здорово! Счастливая ты, Жаккетта! Маленькая, толстенькая, лицо простое – а ни один парень не устоит! – заявила Аньес.
– Да ты что! – возмутилась Жаккетта. – Это хуже клейма! Ведь я не выбираю, кто от меня обалдеет, и этот чертов жар не могу, как нарядную косынку, снять да до лучшего дня спрятать. Тебе бы понравилось, если бы на тебя мужики ни с того ни с сего кидались? – она сердито вздохнула. – Кюре это раньше меня сообразил и велел молиться всем святым по очереди, глядишь, какая и поможет. Выбрал он мне нескольких, и начали мы со святой Агаты. Она тоже от мужского племени натерпелась, должна моё положение понимать. Ведь ее какой-то римский наместник домогался, а она ни в какую! Ей даже грудь щипцами вырвали, вот ведь до чего дело дошло! Сначала-то она хорошо справлялась, вон сколько продержалась, но, видно, выбилась из сил совсем. Теперь святой Агнессе молиться надо. Кюре говорил, ее голой в бордель засунули, так у нее враз волосы до пят отросли! А сеньор, который к ней приставал, и вовсе ослеп!
– Ты думаешь, она мессира Марчелло уймет? – с сомнением спросила Аньес.
– Да нет, этот уже по уши увяз. Да я, в общем-то, не против… Все равно дружка у меня сейчас нет… Просто я боюсь, что ежели от меня опять эти самым жаром пыхать начало, то бед не оберешься. Замок-то не деревня, народу вон сколько толчется!
– А ты свой жар с мессиром гаси! – хихикнула Аньес. – А как же Николя?
– У человека горе, а тебе смешно! – обиделась Жаккетта. – Дай Бог, чтобы святая Агнесса помогла! Завтра молить буду, пусть защитит. А Николя ушел в море, тесно ему в нашей деревне было. А потом у меня Жак появился, потом Жерар, потом Дедье…
– И как же ты с таким хозяйством не беременела каждый месяц? – поинтересовалась Аньес.
– А! – махнула рукой Жаккетта. – Кислых яблок и уксусу ведь полно. Меня сестра научила, я только ей из родни открылась.
В дверь задолбил тяжелый кулак.
– Вы чего там, заснули или вшей считаете?! – раздался рев Крошки Аннет. – Госпожа Жанна вас ищет, а вы тут лясы точите! Быстро наверх бегите!
Жаккетта подхватила узелок со своим скудным добром, и девушки заторопились в покои Жанны.
Аньес так и распирало от узнанных новостей.
Она горько сожалела, что опрометчиво дала такую страшную клятву и теперь вынуждена молчать про захватывающую тайну Жаккетты. Но, правда, даже просто новость, что сегодня мессир Ламори и Жаккетта занимались любовью во время ее учения и, судя по всему, их связь будет довольно постоянной, должна надолго отбить сон у остальных камеристок, а особенно у Маргариты.
Красота!
Глава X
Мадам Изабелла нервно ходила по истертым плитам пола, подметая пыль шелковым подолом.
Мадам Беатриса меланхолично сосала леденцы, которые доставала из подвешенного к поясу изящного омоньера (монетки для милостыни, для которых этот парчовый мешочек и был сшит, посещали его крайне редко). И попутно рассматривала развешанные по стенам и расставленные по углам трофеи крестовых походов, в которых принимали участие мужчины рода де Монпеза.
Через несколько мгновений предстояло трудное совещание, на котором надо будет определить дальнейшую судьбу Жанны. Нечего ей на материнской шее сидеть, раз несколько благородных шевалье просят ее руки.
Торг предстоял нешуточный, и мадам Изабелла волновалась с утра. За Жанной давно послали, и она должна была вот – вот появиться.
Чтобы придать совету надлежащую торжественность и обезопасить себя от любопытных ушей, дамы решили устроить его в византийском зале.
Зал этот был средних размеров комнатой в верхнем этаже старого донжона, где хранилась боевая добыча графов – крестоносцев. Львиную долю составляли трофеи легендарного Буйного Гюго, закадычного друга и соратника Бонифация Монферратского.
Когда отличавшийся несколько неистовым характером граф отправился в дальние земли, все графство с облегчением вздохнуло и начало истово молиться, чтобы неутомимый сюзерен подольше шастал в чужих краях и обрушивал свой крестоносный пыл на тамошних жителей.
Гюго своих подданных не подвел и вместе с Бонифацием славно обчистил град Константинов, ходила даже легенда, что во время очередной попойки граф чуть не выиграл в кости у маркиза Монферратского острова Крит и Корфу, захваченные накануне. И если бы звезды в тот вечер были поснисходительней, а рука Гюго не так тряслась от сильных возлияний, то эти славные островки принадлежали бы не хитрым венецианцам, а доблестным графам де Монпеза.
Невыносимо грустно, конечно, от такой потери, но и без этого награбленного византийского добра граф Гюго приволок достаточно много. Со временем большая часть трофеев куда-то рассеялась, но и то, что осталось, впечатляло. Разумеется, держать такое старье в покоях мадам Изабелла считала признаком дурного вкуса, поэтому все снесли в донжон, где трофеи прекрасно разместились.
Стены зала были увешаны золототканой узорной парчой и цветастыми восточными шелками, до сих пор даже не выцветшими. Тут и там громоздились золотые и серебряные чаши, кубки, блюда; дамасское изысканно-коварное оружие; диковинный китайский нефритовый лев; подбитый соболем полосатый зимний халат какого-то богатого бухарского или ургентского бая, страстно любимый молью, – все, что столетиями притягивал Константинополь со всех краев ойкумены. И крохотную чешуйку с этого золотого дракона один из муравьев-победителей приволок в свою норку.
На почетном месте лежали два громадных греческим языком писании Евангелия (у сообразительного графа хватило ума прихватить их целиком, а не только ободрав богатые крышки переплета, как поступили его товарищи).
Но главной ценностью коллекции была массивная кровать на четырех львиных лапах, с витыми столбиками, поддерживающими полог, с полным набором перин и подушек и богато вышитым прелестным покрывалом: на весеннем лугу сидели стайкой серые куропатки. В общем, чудо, а не кровать!
Вернувшиеся из похода оруженосцы рассказывали, что на этой самой постели граф усиленно обращал в истинную веру хозяйку кровати, тонколицую большеглазую византийку. И даже подумывал, не взять ли эту даму в качестве трофея домой, но потом из двух чудес выбрал все-таки кровать, решив, что она ценнее.
Госпожа Беатриса все это с интересом рассматривала, коротая время в ожидании Жанны. Она, в отличие от подруги, была безмятежно спокойна: своих детей у нее не было, и материнские муки были ей, неведомы.
Наконец Жанна появилась.
Она нарочно постаралась задержаться подольше, чтобы дамы потомились в ожидании, и поэтому раза три меняла платья. В конце концов она надела нижнее шелковое белое, с узкими длинными рукавами платье и верхнее голубое, отделанное по подолу и вырезу тонкой серебряной тесьмой и с таким же узким поясом. Волосы приказала просто завить и расчесать на прямой пробор, закрепив цепочкой. Чувствуя себя в весьма боевом настрое, она довольно осмотрелась в зеркале:
– Ну вот, теперь и поговорить можно! – усмехнулась Жанна своему отражению и пошла в донжон.
– Наконец-то, Жанна, где вы пропадали? – Графиня нервным жестом предложила дочери занять место у круглого столика, где для поддержания сил во время нелегкого разговора было сервировано небольшое угощение из фруктов и сладостей.
Баронесса с сожалением оторвалась от щупания дивного покрывала и тоже заняла место за столиком.
Военный совет начался.
– Жанна! Мой святой материнский долг устроить вашу дальнейшую судьбу. К сожалению, смерть моего дорогого супруга и вашего достойного отца свалила на мои хрупкие плечи тяжкую ношу забот. Если бы был жив ваш батюшка, конечно, никаких затруднений бы не возникло и вы были бы обеспечены супругом, всецело достойным вас. Сейчас наши дела не столь блестящи – это удел вдов и сирот, на все воля Божия… – несколько сбивчиво начала графиня, пытаясь сразу дать понять дочери, что лезть из кожи вон ради ее замужества не будет, с места трогаться не желает, и подвести ее к мысли, что надо жить по средствам, выбирая супруга из реально предложенных кандидатур.
Но на Жанну это вступление никакого впечатления не произвело. Она резко, в лоб, спросила мать:
– И кого же из местных дворян вы прочите мне в мужья, матушка?
– Барон дю Санглиэр попросил вашей руки. Он, конечно, староват – все-таки двадцать пять лет разницы, но у нас в Гиени он пользуется влиянием, и земли у него неплохие, а какой виноград на них вызревает! И поверьте женскому опыту вашей матери, мужчины в этом возрасте полны жизни… – пустила пробный шар мадам Изабелла.
Жанна на секунду скривила губы и, опять невозмутимо глядя на мать и баронессу, сказала:
– Ну, во-первых, он безнадежно молод для меня. Господина барона даже привлекательным назвать трудно, а мужчины в этом возрасте полны жизни, как вы сами говорите. Что касается влияния… Любой торговец сукном из Бордо, живущий на Английской улице, имеет больший вес в наших краях, чем уважаемый барон. Да и вино его – кислая дрянь, прости Господи! То же самое я могу сказать и про господина де Арбриссо, и про господина де Грев, которые чересчур дерзко для их скромного положения попросили моей руки. Покойный батюшка не одобрил бы ни один из этих браков! В нашем захолустье людей, равных нам по происхождению, нет, матушка, вы же сами прекрасно знаете. Подобные мезальянсы лягут грязным пятном на наш герб, и мы не сможем носить наш древний девиз «Безупречный по праву!»
Графиня чуть сжалась от такого полного и логического отпора и примирительно (против девиза не возразишь!) сказала:
– Ну хорошо. Давайте отправимся ко двору Наваррского короля. Имя графов де Монпеза там в большом почете.
– Вы лучше сразу скажите, матушка, что хотите, чтобы я ушла в монастырь! – обозлилась Жанна. – Жители Наварры и Беарна годами не видят своего дорогого короля, который порхает по всем королевским дворам Европы, но почему-то упорно минует свой! Кроме того, меня здесь-то убивает запах чеснока от наших горничных, а там, говорят, и от придворных дам несет, как от деревенских кумушек на свадьбе. Покойный граф, ваш достойный супруг и мой дорогой отец очень не одобрил бы этого поступка.
– Хорошо, а что же бы одобрил покойный граф де Монпеза, мой дорогой супруг и ваш достойный отец?! – ледяным тоном процедила мадам Изабелла, покрывшись красными пятнами.
– Мой дорогой отец желал бы видеть свою единственную дочь и наследницу дамой при королевском дворе Франции, где она найдет общество, достойное нашей фамилии, матушка! – отрезала Жанна.
– Дорогие мои, не горячитесь! – выступила в роли миротворца мадам Беатриса. – Ты, Изабелла, вспомни себя в этом возрасте: все мы стремились к сияющим вершинам. Да и странно было бы слышать от представительницы рода де Монпеза иные речи. Жанна вся в покойного графа! А ты, Жанна, не злись на мать. Она знает жестокий мир и хочет уберечь свое единственное дитя от беспощадных ударов судьбы. Поэтому не вини ее, что сияющим, но зыбким вершинам она предпочитает видеть тебя дома, в родной Аквитании, где, может, и нет такого блеска, но есть твердая уверенность в завтрашнем дне. Разреши задать тебе всего один вопрос: где сейчас находится королевский двор?
Жанна задумалась. А действительно, где? Покойный Людовик XI жил в Плесси – ле-Тур…
– Не отвечай, милочка, я недавно из тех краев и расскажу, что творится во Французских землях, – опередила ее баронесса. – Нам с твоей матушкой посчастливилось провести свою юность при блистательнейшем дворе Европы, где в ту пору находились самые красивые и изысканные дамы и самые галантные кавалеры. Я имею в виду Бургундию при неотразимом герцоге Шарле[14]. Теперь такого блестящего двора не найдешь, одни моды чего стоили, верх совершенства! Но бедняжка Шарль убит, Бургундию растащили на куски и от былой славы остались лишь лохмотья. Таков удел земной! Христианнейший король Людовик, эта Вселенская Паутина[15] тоже отдал концы, несмотря на все свои молитвы. И теперь официально нашим славным королевством правит его хилый сынок Карл. А на самом деле его старшая сестрица госпожа де Боже, мадам регентша. И вот что я тебе скажу, дорогая Жанна: королевского двора у нас нет, и делать там молодой незамужней девице нечего!
Мадам Беатриса меланхолично сосала леденцы, которые доставала из подвешенного к поясу изящного омоньера (монетки для милостыни, для которых этот парчовый мешочек и был сшит, посещали его крайне редко). И попутно рассматривала развешанные по стенам и расставленные по углам трофеи крестовых походов, в которых принимали участие мужчины рода де Монпеза.
Через несколько мгновений предстояло трудное совещание, на котором надо будет определить дальнейшую судьбу Жанны. Нечего ей на материнской шее сидеть, раз несколько благородных шевалье просят ее руки.
Торг предстоял нешуточный, и мадам Изабелла волновалась с утра. За Жанной давно послали, и она должна была вот – вот появиться.
Чтобы придать совету надлежащую торжественность и обезопасить себя от любопытных ушей, дамы решили устроить его в византийском зале.
Зал этот был средних размеров комнатой в верхнем этаже старого донжона, где хранилась боевая добыча графов – крестоносцев. Львиную долю составляли трофеи легендарного Буйного Гюго, закадычного друга и соратника Бонифация Монферратского.
Когда отличавшийся несколько неистовым характером граф отправился в дальние земли, все графство с облегчением вздохнуло и начало истово молиться, чтобы неутомимый сюзерен подольше шастал в чужих краях и обрушивал свой крестоносный пыл на тамошних жителей.
Гюго своих подданных не подвел и вместе с Бонифацием славно обчистил град Константинов, ходила даже легенда, что во время очередной попойки граф чуть не выиграл в кости у маркиза Монферратского острова Крит и Корфу, захваченные накануне. И если бы звезды в тот вечер были поснисходительней, а рука Гюго не так тряслась от сильных возлияний, то эти славные островки принадлежали бы не хитрым венецианцам, а доблестным графам де Монпеза.
Невыносимо грустно, конечно, от такой потери, но и без этого награбленного византийского добра граф Гюго приволок достаточно много. Со временем большая часть трофеев куда-то рассеялась, но и то, что осталось, впечатляло. Разумеется, держать такое старье в покоях мадам Изабелла считала признаком дурного вкуса, поэтому все снесли в донжон, где трофеи прекрасно разместились.
Стены зала были увешаны золототканой узорной парчой и цветастыми восточными шелками, до сих пор даже не выцветшими. Тут и там громоздились золотые и серебряные чаши, кубки, блюда; дамасское изысканно-коварное оружие; диковинный китайский нефритовый лев; подбитый соболем полосатый зимний халат какого-то богатого бухарского или ургентского бая, страстно любимый молью, – все, что столетиями притягивал Константинополь со всех краев ойкумены. И крохотную чешуйку с этого золотого дракона один из муравьев-победителей приволок в свою норку.
На почетном месте лежали два громадных греческим языком писании Евангелия (у сообразительного графа хватило ума прихватить их целиком, а не только ободрав богатые крышки переплета, как поступили его товарищи).
Но главной ценностью коллекции была массивная кровать на четырех львиных лапах, с витыми столбиками, поддерживающими полог, с полным набором перин и подушек и богато вышитым прелестным покрывалом: на весеннем лугу сидели стайкой серые куропатки. В общем, чудо, а не кровать!
Вернувшиеся из похода оруженосцы рассказывали, что на этой самой постели граф усиленно обращал в истинную веру хозяйку кровати, тонколицую большеглазую византийку. И даже подумывал, не взять ли эту даму в качестве трофея домой, но потом из двух чудес выбрал все-таки кровать, решив, что она ценнее.
Госпожа Беатриса все это с интересом рассматривала, коротая время в ожидании Жанны. Она, в отличие от подруги, была безмятежно спокойна: своих детей у нее не было, и материнские муки были ей, неведомы.
Наконец Жанна появилась.
Она нарочно постаралась задержаться подольше, чтобы дамы потомились в ожидании, и поэтому раза три меняла платья. В конце концов она надела нижнее шелковое белое, с узкими длинными рукавами платье и верхнее голубое, отделанное по подолу и вырезу тонкой серебряной тесьмой и с таким же узким поясом. Волосы приказала просто завить и расчесать на прямой пробор, закрепив цепочкой. Чувствуя себя в весьма боевом настрое, она довольно осмотрелась в зеркале:
– Ну вот, теперь и поговорить можно! – усмехнулась Жанна своему отражению и пошла в донжон.
– Наконец-то, Жанна, где вы пропадали? – Графиня нервным жестом предложила дочери занять место у круглого столика, где для поддержания сил во время нелегкого разговора было сервировано небольшое угощение из фруктов и сладостей.
Баронесса с сожалением оторвалась от щупания дивного покрывала и тоже заняла место за столиком.
Военный совет начался.
– Жанна! Мой святой материнский долг устроить вашу дальнейшую судьбу. К сожалению, смерть моего дорогого супруга и вашего достойного отца свалила на мои хрупкие плечи тяжкую ношу забот. Если бы был жив ваш батюшка, конечно, никаких затруднений бы не возникло и вы были бы обеспечены супругом, всецело достойным вас. Сейчас наши дела не столь блестящи – это удел вдов и сирот, на все воля Божия… – несколько сбивчиво начала графиня, пытаясь сразу дать понять дочери, что лезть из кожи вон ради ее замужества не будет, с места трогаться не желает, и подвести ее к мысли, что надо жить по средствам, выбирая супруга из реально предложенных кандидатур.
Но на Жанну это вступление никакого впечатления не произвело. Она резко, в лоб, спросила мать:
– И кого же из местных дворян вы прочите мне в мужья, матушка?
– Барон дю Санглиэр попросил вашей руки. Он, конечно, староват – все-таки двадцать пять лет разницы, но у нас в Гиени он пользуется влиянием, и земли у него неплохие, а какой виноград на них вызревает! И поверьте женскому опыту вашей матери, мужчины в этом возрасте полны жизни… – пустила пробный шар мадам Изабелла.
Жанна на секунду скривила губы и, опять невозмутимо глядя на мать и баронессу, сказала:
– Ну, во-первых, он безнадежно молод для меня. Господина барона даже привлекательным назвать трудно, а мужчины в этом возрасте полны жизни, как вы сами говорите. Что касается влияния… Любой торговец сукном из Бордо, живущий на Английской улице, имеет больший вес в наших краях, чем уважаемый барон. Да и вино его – кислая дрянь, прости Господи! То же самое я могу сказать и про господина де Арбриссо, и про господина де Грев, которые чересчур дерзко для их скромного положения попросили моей руки. Покойный батюшка не одобрил бы ни один из этих браков! В нашем захолустье людей, равных нам по происхождению, нет, матушка, вы же сами прекрасно знаете. Подобные мезальянсы лягут грязным пятном на наш герб, и мы не сможем носить наш древний девиз «Безупречный по праву!»
Графиня чуть сжалась от такого полного и логического отпора и примирительно (против девиза не возразишь!) сказала:
– Ну хорошо. Давайте отправимся ко двору Наваррского короля. Имя графов де Монпеза там в большом почете.
– Вы лучше сразу скажите, матушка, что хотите, чтобы я ушла в монастырь! – обозлилась Жанна. – Жители Наварры и Беарна годами не видят своего дорогого короля, который порхает по всем королевским дворам Европы, но почему-то упорно минует свой! Кроме того, меня здесь-то убивает запах чеснока от наших горничных, а там, говорят, и от придворных дам несет, как от деревенских кумушек на свадьбе. Покойный граф, ваш достойный супруг и мой дорогой отец очень не одобрил бы этого поступка.
– Хорошо, а что же бы одобрил покойный граф де Монпеза, мой дорогой супруг и ваш достойный отец?! – ледяным тоном процедила мадам Изабелла, покрывшись красными пятнами.
– Мой дорогой отец желал бы видеть свою единственную дочь и наследницу дамой при королевском дворе Франции, где она найдет общество, достойное нашей фамилии, матушка! – отрезала Жанна.
– Дорогие мои, не горячитесь! – выступила в роли миротворца мадам Беатриса. – Ты, Изабелла, вспомни себя в этом возрасте: все мы стремились к сияющим вершинам. Да и странно было бы слышать от представительницы рода де Монпеза иные речи. Жанна вся в покойного графа! А ты, Жанна, не злись на мать. Она знает жестокий мир и хочет уберечь свое единственное дитя от беспощадных ударов судьбы. Поэтому не вини ее, что сияющим, но зыбким вершинам она предпочитает видеть тебя дома, в родной Аквитании, где, может, и нет такого блеска, но есть твердая уверенность в завтрашнем дне. Разреши задать тебе всего один вопрос: где сейчас находится королевский двор?
Жанна задумалась. А действительно, где? Покойный Людовик XI жил в Плесси – ле-Тур…
– Не отвечай, милочка, я недавно из тех краев и расскажу, что творится во Французских землях, – опередила ее баронесса. – Нам с твоей матушкой посчастливилось провести свою юность при блистательнейшем дворе Европы, где в ту пору находились самые красивые и изысканные дамы и самые галантные кавалеры. Я имею в виду Бургундию при неотразимом герцоге Шарле[14]. Теперь такого блестящего двора не найдешь, одни моды чего стоили, верх совершенства! Но бедняжка Шарль убит, Бургундию растащили на куски и от былой славы остались лишь лохмотья. Таков удел земной! Христианнейший король Людовик, эта Вселенская Паутина[15] тоже отдал концы, несмотря на все свои молитвы. И теперь официально нашим славным королевством правит его хилый сынок Карл. А на самом деле его старшая сестрица госпожа де Боже, мадам регентша. И вот что я тебе скажу, дорогая Жанна: королевского двора у нас нет, и делать там молодой незамужней девице нечего!