Галич Александр Аркадьевич. Когда я вернусь (Полное собрание стихов и песен)

Это автоматное столетие!
 

ФЕСТИВАЛЬ ПЕСНИ В СОПОТЕ В АВГУСТЕ 1969

 
Над черной пажитью разрухи,
Над миром проклятым людьми,
Поют девчонки о разлуке,
Поют мальчишки о любви!
 
 
Они глядят на нас с тревогой
И не умеют скрыть испуг,
Но наши страхи, наши боги
Для них – пустой и жалкий звук.
 
 
И наши прошлые святыни –
Для них – пустые имена,
И правда та, что посредине,
И им и нам еще темна!
 
 
И слышит Прага, слышит Сопот,
Истошный шепот: «Тру-ля-ля!»
Но пробивается сквозь шепот
Кирзовый топот патруля!
 
 
Нас отпустили на поруки,
На год, на час, на пять минут,
Поют девчонки о разлуке,
Мальчишки о любви поют!
 
 
Они лады перебирают,
Как будто лезут на рожон,
Они слова перевирают,
То в соль-мажор, то в ре-мажор.
 
 
А я крестом раскинув руки,
Как оступившийся минер –
Все о беде и о разрухе,
Все в ре-минор, да в ре-минор…
 

ОТРЫВОК ИЗ РАДИО-ТЕЛЕВИЗИОННОГО РЕПОРТАЖА

   О ФУТБОЛЬНОМ МАТЧЕ МЕЖДУ СБОРНЫМИ КОМАНДАМИ ВЕЛИКОБРИТАНИИ И СОВЕТСКОГО СОЮЗА
   …Итак, судья Бидо, который, кстати, превосходно проводит сегодняшнюю встречу, просто превосходно, сделал внушение английскому игроку, – и матч продолжается. И снова, дорогие товарищи болельщики, дорогие наши телезрители, вы видите на ваших экранах, как вступают в единоборство центральный нападающий английской сборной, профессионал из клуба «Стар» Бобби Лейтон и наш замечательный мастер кожаного мяча, аспирант Московского педагогического института Владимир Лялин, Володя Лялин – капитан и любимец нашей сборной! В этом единоборстве (кстати, обратите внимание – интересный игровой момент), итак, в этом единоборстве соперники соревнуются не только в технике владения мячом, но в понимании, так сказать, самой природы игры, в умении предугадать и предупредить самые тончайшие стратегические и тактические замыслы соперника…

 
А он мне все по яйцам целится,
Этот Бобби, сука рыжая,
А он у них за то и ценится –
Мистер-шмистер – ставка высшая!
 
 
А я ему по русски, рыжему, –
Как ни целься – выше, ниже ли,
Ты ударишь – я, бля, выживу,
Я ударю – ты, бля, выживи!
 
 
Ты, бля, думаешь напал на дикаря,
А я сделаю культурно, втихаря,
Я, бля, врежу, как в парадном кирпичем –
Этот, с дудкой, не заметит нипочем!
 
 
В общем все – сказал по-тихому,
Не ревел,
Он ответил мне по-ихнему –
«Вери вэл…»
 

   …Судья Бидо фиксирует положение вне игры – великолепно проводит матч этот арбитр из Франции, великолепно и по-настоящему спортивно, строго, по-настоящему арбитр международной квалификации. Итак: свободный удар от наших ворот, мяч рикошетом попадает снова к Бобби Лейтону, который в окружении остальных игроков по центру продвигается к нашей штрафной площадке. И снова перед ним вырастает Владимир Лялин. Володя! Володечка! Его не обманул финт англичанина – он преграждает ему дорогу к нашим воротам…

 
А ты стучи, бля, ты выгляни,
Я припас гостинчик умнику,
Финты-шминты с фигли-миглями –
Это, рыжий, – все на публику!
 
 
Не держи меня за мальчика,
Мы еще поспорим в опыте,
Что ж я, бля, не видел мячика?
Буду бегать, где ни попадя?!
 
 
Я стою, а он как раз наоборот,
Он, бля, режет, вижу, угол у ворот,
Натурально, я на помощь вратарю –
Рыжий – с ног, а я с улыбкой говорю –
 
 
Думал вдарить, бля, по-близкому,
В дамки шел?!
А он с земли мне по-английскому –
«Данке шон!..»
 

   …Да, странно, странно, просто непонятное решение – судья Бидо почему-то принимает обыкновенный силовой прием за нарушение правил и назначает одиннадцатиметровый удар в наши ворота. Это неприятно, это неприятно, несправедливо и… а… вот здесь мне подсказывают – оказывается, этот судья Бидо просто прекрасно известен нашим журналистам, как один из самых продажных политиканов от спорта, который в годы оккупации Франции сотрудничал с гитлеровской разведкой. Ну, итак, мяч устанавливается на одиннадцатиметровой отметке… Кто же будет бить?.. А, ну конечно, все тот же самый Бобби Лейтон – он просто симулировал травму!.. Вот он разбегается… удар… Да, досадный и несправедливый гол, кстати, единственный гол за всю эту встречу, единственный гол за полминуты до окончания матча, единственный и несправедливый, несправедливый, досадный гол, забитый в наши ворота.

 
Да, игрушку мы просерили,
Протютюкали, прозяпали,
Хорошо б она на Севере,
А ведь это ж, бля, на Западе,
 
 
И пойдет теперь мурыжево –
Федерация, хренация,
Что ж ты, бля, ты не сделал рыжего –
Где ж твоя квалификация?!
 
 
Вас, засранцев, опекаешь и растишь,
А вы, суки, нам мараете престиж!
Ты ж советский, ты же чистый, как кристалл!
Начал делать, так уж делай, чтоб не встал!
 
 
Духу нашему спортивному Цвесть везде!
Я отвечу по-партийному – Будет сде…!
 

ГОРЕСТНАЯ ОДА СЧАСТЛИВОМУ ЧЕЛОВЕКУ

   Посвящается Петру Григорьевичу Григоренко

 
Когда хлестали молнии в ковчег,
Воскликнул Ной, предупреждая страхи:
«Не бойтесь, я счастливый человек,
Я человек, родившийся в рубахе!»
 
 
Родившийся в рубахе человек!
Мудрейшие, почтеннейшие лица
С тех самых пор, уже который век,
Напрасно ищут этого счастливца.
 
 
Который век все нет его и нет,
Лишь горемыки прут без перебоя,
И горячат умы, и застят свет,
А Ной наврал, как видно, с перепоя!
 
 
И стал он утешеньем для калек,
И стал героем сказочных забавок, –
Родившийся в рубашке человек,
Мечта горластых повивальных бабок!
 
 
А я гляжу в окно на грязный снег,
На очередь к табачному киоску,
И вижу, как счастливый человек
Стоит и разминает папироску.
 
 
Он брал Берлин! Он, правда, брал Берлин,
И врал про это скучно и нелепо,
И вышибал со злости клином клин,
И шифер с базы угонял «налево».
 
 
Вот он выходит в стужу из кино,
И сам не зная про свою особость,
Мальчонке покупает «эскимо»,
И лезет в переполненный автобус.
 
 
Он водку пил и пил одеколон,
Он песни пел и женщин брал нахрапом!
А сколько он повкалывал кайлом!
А сколько он протопал по этапам!
 
 
И сух был хлеб его, и прост ночлег!
Но все народы перед ним – во прахе.
Вот он стоит – счастливый человек,
Родившийся в смирительной рубахе!
 

ПЕСНЯ О ТБИЛИСИ

   «На холмах Грузии лежит ночная мгла.»

А. Пушкин

 
Я не сумел понять
Тебя в тот раз,
Когда в туманы зимние оправлен,
Ты убегал от посторонних глаз,
Но все же был прекрасен без прикрас,
И это я был злобою отравлен.
 
 
И ты меня провел, на том пиру,
Где до рассвета продолжалось бденье,
А захмелел – и головой в Куру,
И где уж тут заметить поутру
В глазах хозяйки скучное презренье!
 
 
Вокруг меня сомкнулся, как кольцо,
Твой вечный шум в отливах и прибоях.
Потягивая кислое винцо,
Я узнавал усатое лицо
В любом пятне на выцветших обоях.
 
 
И вновь зурна вступала в разговор,
И вновь с бокалом истово и пылко
Болтает вздор подонок и позер…
А мне почти был сладок твой позор,
Твоя невиноватая ухмылка.
 
 
И в самолете, по пути домой,
Я наблюдал злорадно, как грузины,
В Москву, еще объятую зимой,
Везут мешки с оранжевой хурмой,
И с первою мимозою корзины.
 
 
И я не понял, я понять не мог,
Какую ты торжествовал победу,
Какой ты дал мне гордости урок,
Когда кружил меня, сбивая с ног,
По ложному придуманному следу!
 
 
И это все – и Сталин, и хурма,
И дым застолья, и рассветный кочет, –
Все для того, чтоб не сойти с ума,
А суть Твоя является сама,
Но лишь, когда сама того захочет!
 
 
Тогда тускнеют лживые следы,
И начинают раны врачеваться,
И озаряет склоны Мтацминды
Надменный голос счастья и беды,
Нетленный голос Нины Чавчавадзе!
 
 
Прекрасная и гордая страна!
Ты отвечаешь шуткой на злословье.
Но криком вдруг срывается зурна,
И в каждой капле кислого вина
Есть неизменно сладкий привкус крови!
 
 
Когда дымки плывут из-за реки,
И день дурной синоптики пророчат,
Я вижу, как горят черновики!
Я слышу, как гудят черновики
И сапоги охранников грохочут –
 
 
И топчут каблуками тишину,
И женщины не спят, и плачут дети,
Грохочут сапоги на всю страну!
А Ты приемлешь горе, как вину,
Как будто только Ты за все в ответе!
 
 
Не остывает в кулаке зола,
Все в мерзлый камень памятью одето,
Все, как удар ножом из-за угла…
«На холмах Грузии лежит ночная мгла…»
И как еще далеко до рассвета!
 

ПЕСНЯ ПРО СЧАСТЬЕ

 
Ты можешь найти на улице копейку
И купить коробок спичек,
Ты можешь найти две копейки
И позвонить кому-нибудь из автомата,
Ну, а если звонить тебе некому,
Так зачем тебе две копейки?
Не покупать же на две копейки
Два коробка спичек!
 
 
А можно вообще обойтись без спичек,
А просто прикурить у прохожего,
И заговорить с этим прохожим,
И познакомиться с этим прохожим
И он даст тебе номер своего телефона,
Чтоб ты позвонил ему из автомата…
Ну как же ты сможешь позвонить ему из автомата
Если у тебя нет двух копеек?!
 
 
Так что лучше уж не прикуривать у прохожего,
Лучше просто купить коробок спичек,
Впрочем, и для этого сначала нужно
Найти на улице одну копейку…
 

ВЕК НЫНЕШНИЙ И ВЕК МИНУВШИЙ

 
Понимая, что нет в оправданиях смысла,
Что бесчестье кромешно и выхода нет,
Наши предки писали предсмертные письма,
А потом, помолившись: – Во веки и присно… –
Запирались на ключ и к виску пистолет.
 
 
А нам и честь, и чох, и черт –
Неведомые области!
А нам признанье и почет
За верность общей подлости!
И мы баюкаем внучат
Мы ходим на собрания,
И голоса у нас звучат
Все чище и сопраннее!..
 

ЗАПОЙ ПОД НОВЫЙ ГОД

   Человек идет пьяненький.
   Странная ночь, все развезло.
   Он вспоминает стихи и вслух как бы отвечает на них.

 
По-осеннему деревья налегке,
Керосиновые пятна на реке,
Фиолетовые пятна на воде,
Ты сказала мне тихонько: «Быть беде».
 
 
Я позабыл твое лицо,
Я пьян был к полдню,
Я подарил твое кольцо,
– Кому, не помню…
 
 
Я подымал тебя на смех,
И врал про что-то,
И сам смеялся больше всех,
И пил без счета.
 
 
Из шутовства и хвастовства
В то балаганье,
Я предал все твои слова
На поруганье,
 
 
Качалась пьяная матня
Вокруг прибойно,
И ты спросила у меня:
«Тебе не больно?»
 
 
Не поймешь – не то январь, не то апрель,
Не поймешь – не то метель, не то капель,
На реке не ледостав, не ледоход,
Старый год, а ты сказала – Новый Год
 
 
Их век выносит на-гора,
И – марш по свету,
Одно отличье – номера,
Другого – нету!
 
 
О, этот старый частокол –
Двадцатый опус,
Где каждый день, как протокол,
А ночь, как обыск.
 
 
Где все зазря и все не то,
И все непрочно,
Который час, и то никто
Не знает точно.
 
 
Лишь неизменен календарь
В приметах века –
Ночная улица. Фонарь. Канал. Аптека…
 
 
В этот вечер, не сумевший стать зимой,
Мы дороги не нашли к себе домой,
Я спросил тебя: «А может, все не зря?»
Ты ответила – старинным быть нельзя.
 

НОВОГОДНЯЯ ФАНТАСМАГОРИЯ

 
В новогодний бедлам, как в обрыв на крутом вираже,
Все еще только входят, а свечи погасли уже,
И лежит в сельдерее, убитый злодейским ножом,
Поросенок с бумажною розой, покойник-пижон.
 
 
А полковник-пижон, что того поросенка принес,
Открывает «боржом» и целует хозяйку взасос,
Он совсем разнуздался, подлец, он отбился от рук,
И следят за полковником три кандидата наук.
 
 
А хозяйка мила, а хозяйка чертовски мила,
И уже за столом, как положено, куча-мала –
Кто-то ест, кто-то пьет, кто-то ждет, что ему подмигнут,
И полковник нажрался, как маршал, за десять минут.
 
 
Над его головой произносят заздравную речь
И суют мне гитару, чтоб общество песней развлечь…
Ну помилуйте братцы: какие тут песни, пока
Не допили еще, не доели цыплят табака.
 
 
Вот полковник желает исполнить романс «Журавли»,
Но его кандидаты куда-то поспать увели,
И опять кто-то ест, кто-то пьет, кто-то плачет навзрыд,
 
 
Что за праздник без песни, – мне мрачный сосед говорит, –
Я хотел бы, товарищ, от имени всех попросить,
Не могли б вы, товарищ, нам что-нибудь изобразить. –
 
 
И тогда я улягусь на стол, на торжественный тот,
И бумажную розу засуну в оскаленный рот,
И под чей-то напутственный возглас, в дыму и в жаре,
Поплыву, потеку, потону в поросячьем желе…
 
 
Это будет смешно, это вызовет хохот до слез,
И хозяйка лизнет меня в лоб, как признательный пес,
А полковник, проспавшись, возьмется опять за свое,
И отрезав мне ногу, протянет хозяйке ее…
 
 
…А за окнами снег, а за окнами белый мороз,
Там бредет чья-то белая тень мимо белых берез,
Мимо белых берез, и по белой дороге, и прочь –
Прямо в белую ночь, в петроградскую Белую Ночь…
 
 
В ночь, когда по скрипучему снегу, в трескучий мороз,
Не пришел, а ушел, мы потом это поняли, Белый Христос,
И поземка, следы заметая, мела, и мела…
А хозяйка мила, а хозяйка чертовски мила,
 
 
Зазвонил телефон, и хозяйка махнула рукой, –
Подождите, не ешьте, оставьте кусочек, другой, –
И уже в телефон, отгоняя ладошкою дым, –
Приезжайте скорей, а не то мы его доедим! –
И опять все смеются, смеются, смеются до слез…
 
 
… А за спинами снег, а за окнами белый мороз,
Там бредет моя белая тень мимо белых берез…
 

ПОСЛЕ ВЕЧЕРИНКИ

 
Под утро, когда устанут
Влюбленность, и грусть, и зависть,
И гости опохмелятся
И выпьют воды со льдом,
Скажет хозяйка – хотите
Послушать старую запись? –
И мой глуховатый голос
Войдет в незнакомый дом.
 
 
И кубики льда в стакане
Звякнут легко и ломко,
И странный узор на скатерти
Начнет рисовать рука,
И будет бренчать гитара,
И будет крутиться пленка,
И в дальний путь к Абакану
Отправятся облака
 
 
И гость какой-нибудь скажет:
– От шуточек этих зябко,
И автор напрасно думает,
Что сам ему черт не брат!
– Ну, что вы, Иван Петрович, –
Ответит гостю хозяйка, –
Бояться автору нечего,
Он умер лет сто назад…
 

СЧАСТЬЕ БЫЛО ТАК ВОЗМОЖНО

 
Когда собьет меня машина,
Сержант напишет протокол,
И представительный мужчина
Тот протокол положит в стол.
 
 
Другой мужчина – ниже чином,
Взяв у начальства протокол,
Прочтет его в молчаньи чинном…
Прочтет его в молчаньи чинном
И пододвинет дырокол!
 
 
И продырявив лист по краю,
Он скажет: «счастья в мире нет –
Покойник пел, а я играю…
Покойник пел, а я играю, –
Могли б составить с ним дуэт!»
 

СМЕРТЬ ИВАНА ИЛЬИЧА

 
Врач сказал:
«Будь здоров! Паралич!»
Помирает Иван Ильич…
 
 
Ходят дети с внуками на цыпочках,
И хотя разлука не приспела,
Но уже месткомовские скрипочки
Принялись разучивать Шопена.
 
 
Врач сказал:
«Может, день, может, два,
Он и счас уже дышит едва».
 
 
Пахнет в доме горькими лекарствами,
Подгоревшим давешним обедом,
Пахнет в доме скорыми мытарствами
По различным загсам и собесам.
 
 
Врач сказал:
«Ай-ай-ай, вот-те раз!
А больной-то, братцы, помер у нас».
 
 
Был он председателем правления,
Но такая вещь житье-бытье,
Не напишешь просьбу о продлении,
Некому рассматривать ее.
 
 
Врач сказал:
«Извиняюсь привет!»
Ждал врача подгоревший обед.
 

СЛАВА ГЕРОЯМ
(анти-песня)
(совместно с Шпаликовым)

 
У лошади была грудная жаба,
Но лошадь, как известно, не овца!
И лошадь на парады выезжала,
И маршалу про жабу ни словца.
 
 
А маршал, бедный: мучился от рака,
Но тоже на парады выезжал,
Он мучился от рака, но, однако,
Он лошади об этом не сказал,
 
 
Нам этот факт Великая Эпоха
Воспеть велела в песнях и в стихах,
Хоть лошадь та давным-давно издохла,
А маршала сгноили в Соловках.
 

БОЛЬНИЧНАЯ ЦЫГАНОЧКА

 
А начальник все, спьяну, про Сталина,
Все хватает баранку рукой,
А потом нас, конечно, доставили
Санитары в приемный покой.
Сняли брюки с меня и кожаночку,
Все мое покидали в мешок,
И прислали Марусю-хожалочку,
Чтоб дала мне живой порошок.
 
 
А я твердил, что я здоров,
А если ж, печки-лавочки,
То в этом лучшем из миров
Мне все давно до лампочки,
Мне все равно, мне все давно
До лампочки!
 
 
Вот лежу я на койке, как чайничек,
Злая смерть надо мною кружит,
А начальничек мой, а начальничек,
Он в отдельной палате лежит.
Ему нянечка шторку подвесила,
Создают персональный уют,
Водят к гаду еврея-профессора,
Передачи из дома дают!
 
 
А там икра, а там вино,
И сыр, и печки-лавочки!
А мне – больничное говно,
Хоть это и до лампочки,
Хоть все равно, мне все давно
До лампочки!
 
 
Я с обеда для сестрина мальчика
Граммов сто отолью киселю,
У меня ж ни кола, ни калачика,
Я с начальством харчи не делю!
Я возил его, падлу, на «чаечке»,
И к Маргошке возил, и в Фили,
Ой, вы добрые люди, начальнички!
Соль и гордость родимой земли!
 
 
Не то он зав, не то он зам,
Не то он печки-лавочки,
А что мне зам!
Я сам с усам,
И мне чины до лампочки,
Мне все чины до ветчины
До лампочки!
 
 
Надеваю я утром пижамочку,
Выхожу покурить в туалет,
И встречаю Марусю-хожалочку, –
Сколько зим, говорю, сколько лет!
Доложи, говорю, обстановочку,
А она отвечает не в такт –
Твой начальничек дал упаковочку –
У него получился инфаркт! –
 
 
На всех больничных корпусах
И шум, и печки-лавочки,
А я стою – темно в глазах,
И как-то все до лампочки,
И как-то вдруг мне все вокруг
До лампочки…
 
 
Да, конечно, гражданка гражданочкой,
Но когда воевали, братва,
Мы ж с ним вместе под этой кожаночкой
Ночевали не раз и не два,
И тянули спиртягу из чайника,
Под обстрел загорали в пути…
Нет, ребята, такого начальника
Мне, наверно, уже не найти!
 
 
Не слезы это, а капель,
И все, и печки-лавочки,
И мне теперь, мне все теперь
Фактически до лампочки,
Мне все теперь, мне все теперь
До лампочки!
 

ПРАВО НА ОТДЫХ

 
Первача я взял ноль-восемь, взял халвы,
Пару «рижского» и керченскую сельдь,
И отправился я в Белые Столбы
На братана да на психов поглядеть.
 
 
Ах, у психов жизнь, так бы жил любой:
Хочешь – спать ложись, а хочешь – песни пой!
Предоставлено им вроде литера,
Кому от Сталина, кому от Гитлера!
 
 
А братан уже встречает в проходной,
Он меня за опоздание корит,
Говорит – давай скорей по одной,
Тихий час сейчас у психов, – говорит.
 
 
Шизофреники – вяжут веники,
А параноики – рисуют нолики,
А которые просто нервные,
Те спокойным сном спят, наверное.
 
 
А как приняли по первой первача,
Тут братана прямо бросило в тоску,
Говорит, что он зарежет главврача,
Что он, сука, не пустил его в Москву!
 
 
А ему ж в Москву не за песнями,
Ему выправить надо пенсию,
У него в Москве есть законная,
И еще одна есть – знакомая.
 
 
Мы пивком переложили, съели сельдь,
Закусили это дело косхалвой,
Тут братан и говорит мне: «Сень, а Сень,
Ты побудь тут за меня денек-другой!
 
 
И по выходке, и по роже мы
Завсегда с тобой были схожими,
Тебе ж нет в Москве вздоха-продыха,
Поживи здесь, как в доме отдыха».
 
 
Тут братан снимает тапки и халат,
Он мне волосы легонько ворошит,
А халат на мне – ну, прямо в аккурат,
Прямо, вроде на меня халат пошит!
 
 
А братан – в пиджак, да и к поезду,
А я булавочкой – деньги к поясу,
И иду себе на виду у всех,
А и вправду мне – отдохнуть не грех!
 
 
Тишина на белом свете, тишина,
Я иду и размышляю, не спеша, –
То ли стать мне президентом США,
То ли взять да окончить ВПШ!… ^[20]
 
 
Ах, у психов жизнь, так бы жил любой:
Хочешь – спать ложись, а хочешь – песни пой!
Предоставлено нам вроде литера,
Кому от Сталина, кому от Гитлера!..
 

РАССКАЗ, КОТОРЫЙ Я УСЛЫШАЛ В ПРИВОКЗАЛЬНОМ ШАЛМАНЕ

 
Нам сосиски и горчицу –
Остальное при себе,
В жизни может все случиться
Может «А», а может «Б».
 
 
Можно жизнь прожить в покое,
Можно быть всегда в пути…
Но такое, но такое! –
Это ж Господи, прости!
 
 
Дядя Леша, бог рыбачий,
Выпей, скушай бутерброд,
Помяни мои удачи
В тот апрель о прошлый год,
 
 
В том апреле, как в купели,
Голубели невода,
А потом – отголубели,
Задубели в холода!
 
 
Но когда из той купели
Мы тянули невода,
Так в апреле преуспели,
Как, порою, за года!
 
 
Что нам Репина палитра,
Что нам Пушкина стихи:
Мы на брата – по два литра,
По три порции ухи!
 
 
И айда за той, фартовой,
Закусивши удила,
За той самой, за которой
Три деревни, два села!
 
 
Что ни вечер – «Кукарача»!
Что ни утро, то аврал!
Но случилась незадача –
Я документ потерял!
 
 
И пошел я к Львовой Клавке:
– Будем, Клавка, выручать,
Оформляй мне, Клавка, справки,
Шлепай круглую печать!
 
 
Значит, имя, год рожденья,
Званье, член КПСС.
Ну, а дальше – наважденье,
Вроде вдруг попутал бес.
 
 
В состоянии помятом
Говорю для шутки ей, –
– Ты, давай, мол, в пункте пятом
Напиши, что я еврей!
 
 
Посмеялись и забыли,
Крутим дальше колесо,
Нам все это, вроде пыли,
Но совсем не вроде пыли
Дело это для ОСО!
 
 
Вот прошел законный отпуск,
Начинается мотня.
Первым делом, сразу «допуск»
Отбирают у меня,
 
 
И зовет меня Особый,
Начинает разговор, –
– Значит, вот какой особой,
Прямо скажем, хитрожопой!
Оказался ты, Егор!
 
 
Значит все, мы кровь на рыле,
Топай к светлому концу!
Ты же будешь в Израиле
Жрать, подлец, свою мацу!
 
 
Мы стоим за дело мира,
Мы готовимся к войне!
Ты же хочешь, как Шапиро,
Прохлаждаться в стороне!
 
 
Вот зачем ты, вроде вора,
Что желает – вон из пут,
Званье русского майора
Променял на «пятый пункт».
 
 
Я ему, с тоской в желудке,
Отвечаю, еле жив, –
– Это ж я за ради шутки,
На хрена мне Тель-Авив!
 
 
Как он гаркнет: – Я не лапоть!
Поищи-ка дурачков!
Ты же явно хочешь драпать!
Это ж видно без очков!
 
 
Если ж кто того не видит,
Растолкуем в час-другой,
Нет, любезный, так не выйдет,
Так не будет, дорогой!
 
 
Мы тебя – не то что взгреем,
Мы тебя сотрем в утиль!
Нет, не зря ты стал евреем!
А затем ты стал евреем,
Чтобы смыться в Израиль!
 
 
И пошло тут, братцы-други,
Хоть ложись и в голос вой!..
Я теперь живу в Калуге,
Беспартийный, рядовой!
 
 
Мне теперь одна дорога,
Мне другого нет пути:
– Где тут, братцы, синагога?!
Подскажите, как пройти!
 

РЕКВИЕМ ПО НЕУБИТЫМ

   Когда началась «шестидневная война», я жил за городом, у меня испортился транзистор, поэтому я двое суток пользовался только сообщениями радиоточки. Из этих сообщений я создал себе, естественно, совершенно превратное представление о том, что происходит, и на второй вечер написал стихи, которые совершенно не соответствуют действительности…

 
Шесть миллионов убитых,
Шесть миллионов убитых,
Шесть миллионов убитых!
А надо бы ровно десять!
Любителей круглого счета
Должна порадовать весть,
Что жалкий этот остаток
Сжечь, расстрелять, повесить
Вовсе не так уж трудно,
И опыт, к тому же есть!
 
 
Такая над миром темень,
Такая над миром темень,
Такая над миром темень!
Глаз ненароком выколешь!
Каждый случайный выстрел
Несметной грозит бедой,
Так что же тебе неймется,
Красавчик, фашистский выкормыш,
Увенчанный нашим орденом
И Золотой Звездой?!
 
 
Должно быть, тобой заслужено,
Должно быть, тобой заслужено,
Должно быть, тобой заслужено,
По совести и по чести!
На праведную награду
К чему набрасывать тень?!
Должно быть, с Павликом Коганом
Бежал ты в атаку вместе,
И рядом с тобой под Выборгом
Убит был Арон Копштейн!
 
 
Тоненькой струйкой дыма,
Тоненькой струйкой дыма,
Тоненькой струйкой дыма
В небо уходит Ева,
Падает на Аппельплатце,
Забитый насмерть Адам!
И ты по ночам, должно быть,
Кричишь от тоски и гнева,
Носи же свою награду
За всех, что остались там!
 
 
Голос добра и чести,
Голос добра и чести,
Голос добра и чести
В разумный наш век бесплоден!
Но мы вознесем молитву
До самых седьмых небес!
Валяйте – детей и женщин!
Не трогайте гроб Господень!
Кровь не дороже нефти,
А нефть нужна позарез!
 
 
Во имя Отца и Сына…
Во имя Отца и Сына…
Во имя Отца и Сына!..
Мы к ночи помянем черта,
Идут по Синаю танки,
И в черной крови пески!
Три с половиной миллиона