Галич Александр Аркадьевич. Когда я вернусь (Полное собрание стихов и песен)

Осталось до ровного счета!
Это не так уж много –
Сущие пустяки!
 

ЗА СЕМЬЮ ЗАБОРАМИ

 
Мы поехали за город,
А за городом дожди,
А за городом заборы,
За заборами – вожди,
 
 
Там трава несмятая,
Дышится легко,
Там конфеты мятные
«Птичье молоко».
 
 
За семью заборами,
За семью запорами,
Там конфеты мятные
«Птичье молоко»!
 
 
Там и фауна, и флора,
Там и галки, и грачи,
Там глядят из-за забора
На прохожих стукачи,
 
 
Ходят вдоль да около,
Кверху воротник…
А сталинские соколы
Кушают шашлык!
 
 
За семью заборами,
За семью запорами,
Сталинские соколы
Кушают шашлык!
 
 
А ночами, а ночами
Для ответственных людей,
Для высокого начальства
Крутят фильмы про блядей!
 
 
И сопя уставится,
На экран мурло…
Очень ему нравится
Мерилин Монро!
 
 
За семью заборами,
За семью запорами,
Очень ему нравится
Мерилин Монро!
 
 
Мы устали с непривычки,
Мы сказали: – Боже мой!
Добрели до электрички
И поехали домой.
 
 
А в пути по радио
Целый час подряд,
Нам про демократию
Делали доклад.
 
 
А за семью заборами,
За семью запорами,
Там доклад не слушают –
Там шашлык едят!
 

БАЛЛАДЫ

БАЛЛАДА О ЧИСТЫХ РУКАХ

 
Развеем по ветру подмоченный порох,
И мы привыкаем, как деды, точь в точь,
Гонять вечера в незатейливых спорах,
Побасенки слушать и воду толочь.
Когда-то шумели, теперь поутихли,
Под старость любезней – покой и почет,
А то, что опять Ярославна в Путивле
Горюет и плачет, так это не в счет.
Уж мы то рукав не омочим в Каяле,
Не сунем в ладонь арестантскую хлеб,
Безгрешный холуй, запасайся камнями,
Разучивай загодя, праведный гнев!
Недаром из школьной науки
Всего нам милей слова –
Я умываю руки, ты умываешь руки, он умывает руки –
И хоть не расти трава!
Не высшая математика,
А просто, как дважды два!
 
 
Так здравствуй же вечно, премудрость холопья,
Премудрость мычать, и жевать и внимать,
И помнить о том, что народные копья
Народ никому не позволит ломать.
Над кругом гончарным поют о тачанке
Усердное время, бессмертный гончар.
А танки идут по Вацлавской брусчатке
И наш бронепоезд стоит у Градчан!
А песня крепчает – «взвивайтесь кострами»!
И пепел с золою, куда ни ступи.
Взвиваются ночи кострами в Остраве,
В мордовских лесах и в казахской степи.
 
 
На севере и на юге –
Над ржавой землею дым,
А я умываю руки!
А ты умываешь руки!
А он умывает руки,
Спасая свой жалкий Рим!
И нечего притворяться – мы ведаем, что творим!
 

БАЛЛАДА О ВЕЧНОМ ОГНЕ

   Посвящается Льву Копелеву

   …Мне рассказывали, что любимой мелодией лагерного начальства в Освенциме, мелодией, под которую отправляли на смерть очередную партию заключенных, была песенка «Тум-балалайка», которую обычно исполнял оркестр заключенных.
 

 
…«Неизвестный», увенчанный славою бренной!
Удалец-молодец или горе-провидец?!
И склоняют колени под гром барабанный
Перед этой загадкою Главы Правительства!
Над немыми могилами – воплем! – надгробья…
Но порою надгробья – не суть, а подобья,
Но порой вы не боль, а тщеславье храните –
Золоченые буквы на черном граните!..
 
 
Все ли про то спето?
Все ли навек – с болью?
Слышишь, труба в гетто
Мертвых зовет к бою!
Пой же, труба, пой же,
Пой о моей Польше,
Пой о моей маме –
Там, в выгребной яме!..
 
 
Тум-бала, тум-бала, тум-балалайка,
Тум-бала, тум-бала, тум-балалайка,
Тум-балалайка, шпил балалайка,
Рвется и плачет сердце мое!
 
 
А купцы приезжают в Познань,
Покупают меха и мыло…
Подождите, пока не поздно,
Не забудьте, как это было!
Как нас черным огнем косило
В той последней слепой атаке…
«Маки, маки на Монте-Коссино», ^[21]
Как мы падали в эти маки,
А на ярмарке – все красиво,
И шуршат то рубли, то марки…
«Маки, маки на Монте-Коссино»,
Ах, как вы почернели, маки!
 
 
Но зовет труба в рукопашный,
И приказывает – воюйте!
Пой же, пой нам о самой страшной,
Самой твердой в мире валюте!..
Тум-бала, тум-бала, тум-балалайка,
Тум-бала, тум-бала, тум-балалайка,
Тум-балалайка, шпил балалайка,
Рвется и плачет сердце мое!
Помнишь, как шел ошалелый паяц
Перед шеренгой на Аппельплац,
Тум-балалайка, шпил балалайка,
В газовой камере – мертвые в пляс…
 
 
А вот еще: В мазурочке
То шагом, то ползком,
Отправились два «урочка»!
В поход за «языком»!
В мазурочке, в мазурочке
Нафабрены усы,
Затикали в подсумочке
Трофейные часы!
Мы пьем, гуляем в Познани
Три ночи и три дня…
Ушел он неопознанный,
Засек патруль меня!
Ой, зори бирюзовые,
Закаты – анилин!
Пошли мои кирзовые
На город на Берлин!
Грома гремят басовые
На линии огня,
Идут мои кирзовые,
Да только без меня!..
Там у речной излучины
Зеленая кровать,
Где спит солдат обученный,
Обстрелянный, обученный
Стрелять и убивать!
Среди пути прохожего –
Последний мой постой,
Лишь нету, как положено,
Дощечки со звездой.
 
 
Ты не печалься, мама родная,
Ты спи спокойно, почивай,
Прости-прощай разведка ротная,
Товарищ Сталин, прощавай!
Ты не кручинься, мама родная,
Как говорят, судьба слепа,
И может статься, что народная
Не зарастет ко мне тропа…
 
 
А еще: Где бродили по зоне КаЭРы^[22], 
Где под снегом искали гнилые коренья,
Перед этой землей – никакие Премьеры,
Подтянувши штаны, не преклонят колени!
Над сибирской Окою, над Камой, над Обью,
Ни венков, ни знамен не положат к надгробью!
Лишь, как вечный огонь, как нетленная слава –
Штабеля! Штабеля!
Штабеля лесосплава!
 
 
Позже, друзья, позже,
Кончим навек с болью,
Пой же, труба, пой же!
Пой, и зови к бою!
Медною всей плотью
Пой про мою Потьму!
Пой о моем брате –
Там в Ледяной Пади!..
 
 
Ах, как зовет эта горькая медь
Встать, чтобы драться, встать, чтобы сметь!
Тум – балалайка, шпил балалайка,
Песня, с которой шли мы на смерть!
Тум-бала, тум-бала, тум-балалайка,
Тум-бала, тум-бала, тум-балалайка,
Тум-балалайка, шпил балалайка,
Рвется и плачет сердце мое!
 

   31 декабря 1968, г. Дубна

БАЛЛАДА О ПРИБАВОЧНОЙ СТОИМОСТИ

   «…Призрак ходит по Европе, призрак коммунизма…»

 
Я научность марксистскую пестовал,
Даже точками в строчке не брезговал.
Запятым по пятам, а не дуриком,
Изучал «Капитал» с «Анти-Дюрингом».
Не стесняясь мужским своим признаком,
Наряжался на праздники призраком,
И повсюду, где устно, где письменно,
Утверждал я, что все это истинно.
 
 
От сих до сих, от сих до сих, от сих до сих,
И пусть я псих, а кто не псих? А вы не псих?
 
 
Но недавно случилась история –
Я купил радиолу «Эстония»,
И в свободный часок на полчасика
Я прилег позабавиться классикой.
Ну, гремела та самая опера,
Где Кармен свово бросила опера,
А когда откричал Эскамилио,
Вдруг свое я услышал фамилие.
 
 
Ну, черт-те что, ну, черт-те что, ну, черт-те что!
Кому смешно, мне не смешно. А вам смешно?
 
 
Гражданин, мол, такой-то и далее –
Померла у вас тетка в Фингалии,
И по делу той тети Калерии
Ожидают вас в Инюрколлегии.
Ох и вскинулся я прямо на дыбы,
Ох, не надо бы вслух, ох, не надо бы!
Больно тема какая-то склизкая,
Не марксистская, ох, не марксистская!
 
 
Ну, прямо, срам, ну, прямо, срам, ну, стыд и срам!
А я-то сам почти что зам! А вы не зам?
 
 
Ну, промаялся ночь, как в холере, я,
Подвела меня, падла, Калерия!
Ну, жена тоже плачет, печалится –
Культ – не культ, а чего не случается?!
Ну, бельишко в портфель, щетку, мыльницу,
Если сразу возьмут, чтоб не мыкаться,
Ну, являюсь, дрожу аж по потрохи,
А они меня чуть что не под руки.
 
 
И смех и шум, и смех и шум, и смех и шум!
А я стою – и ни бум-бум. А вы – бум-бум?
 
 
Первым делом у нас – совещание,
Зачитали мне вслух завещание –
Мол, такая-то, имя и отчество,
В трезвой памяти, все честью по чести,
Завещаю, мол, землю и фабрику
Не супругу, засранцу и бабнику,
А родной мой племянник Володечка
Пусть владеет всем тем на здоровьечко!
 
 
Вот это да, вот это да, вот это да!
Выходит так, что мне туда! А вам куда?
 
 
Ну, являюсь на службу я в пятницу,
Посылаю начальство я в задницу,
Мол, привет, по добру, по спокойненьку,
Ваши сто – мне, как насморк – покойнику!
Пью субботу я, пью воскресение,
Чуть посплю – и опять в окосение.
Пью за родину, и за не родину,
И за вечную память за тетину,
 
 
Ну, пью и пью, а после счет, а после счет,
А мне б не счет, а мне б еще?! И вам еще.
 
 
В общем, я за усопшую тетеньку
Пропил с книжки последнюю сотенку
А как встал, так друзья мои, бражники,
Прямо все, как один, за бумажники:
– Дорогой ты наш, бархатный, саржевый,
Ты не брезговай, Вова, одалживай!
Мол, сочтемся когда-нибудь дружбою,
Мол, пришлешь нам, что будет ненужное, –
 
 
Ну, если так, то гран-мерси, то гран-мерси,
А я за это вам – джерси. И вам – джерси.
 
 
Наодалживал, в общем, до тыщи я,
Я ж отдам, слава Богу, не нищий я,
А уж с тыщи-то рад расстараться я –
И пошла ходуном ресторация….
С контрабаса на галстук – басовую!
Не «столичную» пьем, а «особую».
И какие-то две с перманентиком
Все назвать норовят меня Эдиком.
 
 
Гуляем день, гуляем, ночь, и снова ночь,
А я не прочь, и вы не прочь, и все не прочь.
 
 
С воскресенья и до воскресения
Шло у нас вот такое веселие,
А очухался чуть к понедельнику,
Сел глядеть передачу по телику.
Сообщает мне дикторша новости
Про успехи в космической области,
 
 
А потом: Передаем сообщения из-за границы.
Революция в Фингалии!
Первый декрет народной власти о национализации земель, фабрик, заводов и всех прочих промышленных предприятий.
Народы Советского Союза приветствуют и поздравляют братский народ Фингалии со славной победой!
 
 
Я гляжу на экран, как на рвотное,
То есть, как это так, все народное?!
Это ж наше, кричу, с тетей Калею,
Я ж за этим собрался в Фингалию!
Негодяи, кричу, лаботрясы вы!
Это все, я кричу, штучки марксовы!
Ох, нет на свете печальнее повести,
Чем об этой прибавочной стоимости!
 
 
А я ж ее – от сих до сих, от сих до сих!
И вот теперь я полный псих! А кто не псих?!
 

БАЛЛАДА О ТОМ, КАК ЕДВА НЕ СОШЕЛ С УМА ДИРЕКТОР АНТИКВАРНОГО МАГАЗИНА #22 КОПЫЛОВ Н.А.
(рассказанная им самим доктору Беленькому Я. И.)

 
…Допекла меня все же Тонечка,
Гарнитур купил ей ореховый!
Я ж не брал сперва – ни вот столечка!
А уж как начал, так поехало!
Как пошла молоть прорва адова –
Где по сотенке, где по камушку,
Намолола мне дачку в Кратове,
Намолола мне «Волгу»-матушку!
Деньги-денежки, деньки-катыши,
Вы и слуги нам, и начальники…
А у нас товар деликатнейший –
Не стандарт какой – чашки-чайники!
 
 
Чашки-чайники, фрукты-овощи!
Там кто хошь возьмет, хоть беспомощный!
Хоть беспомощный!
 
 
А у нас товар – на любителя,
Павлы разные, да Людовики,
А любителю – чем побитее,
Самый смак ему, что не новенький!
И ни-ни, чтоб по недомыслию
Спутать Францию или Швецию…
А недавно к нам на комиссию
Принесло одну старушенцию.
И в руках у ней не хрусталина,
Не фарфоровые бомбончики,
А пластиночки с речью Сталина,
Ровно десять штук – и все в альбомчике.
 
 
А я стреляный, а я с опытом!
А я враз понял – пропал пропадом!
Пропал пропадом!
 
 
Тем речам цена – ровно тридцать «ре»!
(И принес же черт сучку-пташечку!)
Ну, какой мне смысл на такой муре
Наблюдать посля небо в шашечку!?
Вот и вникните в данный факт, друзья,
(На добре ж сижу, не на ветоши!)
Мне и взять нельзя и не взять нельзя –
То ли гений он, а то ли нет еще?!
Тут и в прессе есть расхождения,
И, вообще, идут толки разные…
Вот и вникните в положение
Исключительно безобразное!
 
 
Они спорят там, они ссорятся!
Ну, а я решай, а мне – бессонница!
Мне бессонница!
 
 
Я матком в душе, а сам с улыбочкой,
Выбираю слова приличные,
За альбомчик, мол, вам – спасибочко!
Мол, беру его – за наличные!
И даю я ей свои кровные,
Продавцы вокруг удивляются.
Они, может быть, деньги скромные,
Но ведь тоже зря не валяются!
И верчусь весь день, как на вертеле,
Ой, туманится небо светлое,
И хоть верьте мне, хоть не верьте мне,
А началось тут несусветное! –
 
 
А я стреляный! А я с опытом!
А я враз понял – пропал пропадом!
Пропал пропадом!
 
 
Или бабку ту сам засек народ,
Или стукнулась со знакомыми, –
Но с утра ко мне в три хвоста черед –
Все с пластинками, все с альбомами!
И растет, растет гора целая,
И наличность моя в угасании!
Указание б чье-то ценное!
Так ведь нет его, указания!
В пух и прах пошла дачка в Кратове!
«Волга»-матушка – мое детище!
И гвоздит мне мозг многократное –
То ли гений он, а то ли нет еще?!
 
 
«Я маленькая девочка – танцую и пою,
Я Сталина не видела, но я его люблю!»
 
 
А я стреляный, а я с опытом!
А я враз понял – пропал пропадом!
Пропал пропадом!
 

   …но доктор Беленький Я.И. не признал Копылова Н.А. душевнобольным и не дал ему направления в психиатрическую клинику…

КОРОЛЕВА МАТЕРИКА
(Лагерная баллада, написанная в бреду)

 
Когда затихает к утру пурга,
И тайга сопит, как сурок,
И еще до подъема часа полтора,
А это немалый срок.
И спят зэка, как в последний раз –
Натянул бушлат – и пока,
И вохровцы спят, как в последний раз –
Научились спать у зэка.
И начальнички спят, брови спят,
И лысины, и усы,
И спят сапоги, и собаки спят,
Уткнувши лапы в носы.
И тачки спят, и лопаты спят,
И сосны пятятся в тень,
И еще не пора, не пора, не пора
Начинать им доблестный день.
И один лишь «попка» на вышке торчит,
Но ему не до спящих масс,
Он занят любовью – по младости лет
Свистит и дрочит на Марс.
И вот в этот-то час, как глухая дрожь,
Проплывает во мгле тоска,
И тогда просыпается Белая Вошь,
Повелительница зэка,
А мы ее звали все –
Королева Материка!
Откуда всевластье ее взялось,
Пойди, расспроси иных,
Но пришла она первой в эти края,
И последней оставит их…
Когда сложат из тачек и нар костер,
И волчий забыв раздор,
Станут рядом вохровцы и зэка,
И написают в тот костер.
Сперва за себя, а потом за тех,
Кто пьет теперь Божий морс,
Кого шлепнули влет, кто ушел под лед,
Кто в дохлую землю вмерз,
Кого Колыма от аза до аза
Вгоняла в горячий пот.
О, как они ссали б, закрыв глаза,
Как горлица воду пьет!
А потом пропоет неслышно труба,
И расступится рвань и голь,
И Ее Величество Белая Вошь
Подойдет и войдет в огонь,
И взметнутся в небо тысячи искр,
Но не просто, не как-нибудь –
Навсегда крестом над Млечным Путем
Протянется Вшивый Путь!
 
 
Говорят, что когда-то, в тридцать седьмом,
В том самом лихом году,
Когда покойников в штабеля
Укладывали на льду,
Когда покрякивала тайга
От доблестного труда,
В тот год к Королеве пришла любовь,
Однажды и навсегда.
Он сам напросился служить в конвой,
Он сам пожелал в Дальлаг,
И ему с Королевой крутить любовь,
Ну, просто нельзя никак,
 
 
Он в нагрудном мешочке носил чеснок,
И деньги, и партбилет,
А она – Королева, а ей плевать –
Хочет он, или нет!
И когда его ночью столкнули в клеть,
Зачлись подлецу дела,
Она до утра на рыжем снегу
Слезы над ним лила,
А утром пришли, чтоб его зарыть,
Смотрят, а тела нет,
И куда он исчез – не узнал никто,
И это – Ее секрет!
А еще, говорят, что какой-то хмырь,
Начальничек из Москвы,
Решил объявить Королеве войну,
Пошел, так сказать, «на вы».
Он гонял на прожарку и в зоне и за,
Он вопил и орал: «Даешь!»
А был бы начальничек чуть поумней,
Он пошел бы с ней на дележ, –
Чтобы пайку им пополам рубить,
И в трубу пополам трубить,
Но начальник умным не может быть,
Потому что – не может быть.
Он надменно верил, что он не он,
А еще миллион и он,
И каждое слово его – миллион,
И каждый шаг миллион.
Но когда ты один, и ночь за окном
От черной пурги хмельна,
Тогда ты один, и тогда беги!
Ибо дело твое – хана!
Тогда тебя не спасет миллион,
Не отобьет конвой!
И всю ночь, говорят над зоною плыл
Тоскливый и страшный вой…
Его нашли в одном сапоге,
От страха – рот до ушей,
И на вздувшейся шее тугой петлей
Удавка из белых вшей…
И никто с тех пор не вопит «Даешь!»
И смеется исподтишка Ее Величество Белая Вошь,
Повелительница зэка.
Вот тогда-то Ее и прозвали все – Королева Материка.
 
 
Когда-нибудь все, кто придет назад,
И кто не придет назад,
Мы в честь Ее устроим парад,
И это будет парад!
По всей Вселенной (валяй, круши!)
Свой доблестный славя труд,
Ее Величества Белой Вши
Подданные пройдут,
Ее Величества Белой Вши
Данники всех времен.
А это сумеет любой дурак –
По заду втянуть ремнем,
А это сумеет любой дурак –
Палить в безоружных всласть!
Но мы-то знаем, какая власть
Была и взаправду власть!
И пускай нам другие дают срока,
Ты нам вечный покой даешь,
Ты, Повелительница зэка,
Ваше Величество Белая Вошь!
Наше Величество Белая Вошь!
Королева Материка!
 

БАЛЛАДА О СОЗНАТЕЛЬНОСТИ

   Посвящается памяти Даниила Хармса

 
Егор Петрович Мальцев
Хворает, и всерьез:
Уходит жизнь из пальцев,
Уходит из желез,
 
 
Из прочих членов тоже
Уходит жизнь его,
И вскорости, похоже,
Не будет ничего.
 
 
Когда нагрянет свора
Савеловских родных,
То что же от Егора
Останется для них?
 
 
Останется пальтишко,
Подушка, чтобы спать,
И книжка, и сберкнижка
На девять двадцать пять.
 
 
И таз, и две кастрюли,
И рваный подписной,
Просроченный в июле
Единый проездной.
 
 
И все. И нет Егора!
Был человек, и нет!
И мы об этом скоро
Узнаем из газет.
 
 
Пьют газировку дети
И пончики едят,
Ему ж при диабете –
Все это чистый яд!
 
 
Вот спит Егор в постели,
Почти что невесом,
И дышит еле-еле,
И смотрит дивный сон –
 
 
В большом красивом зале,
Резону вопреки,
Лежит Егор, а сзади
Знамена и венки,
 
 
И алым светом залит
Большой его портрет,
Но сам Егор не знает,
Живой он или нет.
 
 
Он смаргивает мошек,
Как смаргивал живой,
Но он вращать не может
При этом головой.
 
 
И дух по залу спертый,
Как в общей душевой,
И он скорее мертвый,
Чем все-таки живой.
 
 
Но хором над Егором –
Краснознаменный хор,
Краснознаменным хором
Поет – вставай Егор!
 
 
Вставай, Егор Петрович,
Во всю свою длину,
Давай Егор Петрович,
Не подводи страну!
 
 
Центральная газета
Оповестила свет,
Что больше диабета
В стране советской нет!
 
 
Пойми, что с этим, кореш,
Нельзя озорничать,
Пойми, что ты позоришь
Родимую печать.
 
 
Давай, вставай, Петрович,
Во всю свою длину.
Давай, вставай, Петрович,
Не подводи страну.
 
 
И сел товарищ Мальцев,
Услышав эту речь,
И жизнь его из пальцев
Не стала больше течь.
 
 
Егор трусы стирает,
Он койку застелил,
И тает, тает, тает
В крови холестерин…
 
 
По площади по Трубной
Идет он, милый друг,
И все ему доступно,
Что видит он вокруг!
 
 
Доступно кушать сласти
И газировку пить,
Лишь при советской власти
Такое может быть!
 

БАЛЛАДА О СТАРИКАХ И СТАРУХАХ

   с которыми я вместе жил и лечился в санатории областного совета профсоюзов в 110 км. от Москвы

 
Все завидовали мне: «Эко денег!»
Был загадкой я для старцев и стариц,
Говорили про меня: «Академик!»
Говорили: «Генерал-иностранец!»
 
 
О, бессониц и снотворных отрава!
Может статься, это вы виноваты,
Что привиделась мне вздорная слава
В полумраке санаторной палаты?
 
 
А недуг со мной хитрил поминутно:
То терзал, то отпускал на поруки.
И все было мне так странно и трудно,
А труднее всего – были звуки.
 
 
Доминошники стучали в запале,
Привалившись к покарябанной пальме,
Старцы в чесанках с галошами спали
Прямо в холле, как в общественной спальне.
 
 
Я неслышно проходил: «Англичанин!»
Я козла не забивал: «Академик!»
И звонки мои в Москву обличали:
«Эко денег у него, эко денег!»
 
 
И казалось мне, что вздор этот вечен,
Неподвижен, словно солнце в зените…
И когда я говорил: «Добрый вечер!»,
Отвечали старики: «Извините».
 
 
И кивали, как глухие глухому,
Улыбались не губами, а краем:
«Мы, мол, вовсе не хотим по-плохому,
Но как надо, извините, не знаем…»
 
 
Я твердил им в их мохнатые уши,
В перекурах за сортирною дверью:
«Я такой же, как и вы, только хуже!»
И поддакивали старцы, не веря.
 
 
И в кино я не ходил: «Ясно немец!»
И на танцах не бывал: «Академик!»
И в палатке я купил чай и перец:
«Эко денег у него, эко денег!»
 
 
Ну, и ладно, и не надо о славе…
Смерть подарит нам бубенчики славы!
А живем мы в этом мире послами
Не имеющей названья державы…
 

БАЛЛАДА О ТОМ, КАК ОДНА ПРИНЦЕССА РАЗ В ДВА МЕСЯЦА ПРИХОДИЛА УЖИНАТЬ В РЕСТОРАН «ДИНАМО»

   «… И медленно, пройдя меж пьяными,
   Всегда без спутников, одна…»

А. Блок

 
Кивал с эстрады ей трубач,
Сипел трубой, как в насморке,
Он и прозвал ее, трепач,
Принцессой с Нижней Масловки,
Он подтянул, трепач, штаны,
И выдал румбу с перчиком,
А ей, принцессе, хоть бы хны,
Едва качнула плечиком –
Мол, только пальцем поманю,
Слетятся сотни соколов,
И села, и прочла меню,
И выбрала бефстроганов.
 
 
И все бухие пролетарии,
Все тунеядцы и жулье,
Как на комету в планетарии,
Глядели, суки, на нее…
 
 
Бабье вокруг, издавши стон,
Пошло махать платочками,
Она ж, как леди Гамильтон,
Пила ситро глоточками.
Бабье вокруг, – сплошной собес! –
Воздев, как пики, вилочки,
Рубают водку под супец,
Шампанское под килечки.
И, сталь коронок заголя,
Расправой бредят скорою,
Ах, эту дочку короля
Шарахнуть бы «Авророю»!
 
 
И все бухие пролетарии,
Смирив идейные сердца,
Готовы к праведной баталии
И к штурму Зимнего дворца!
 
 
Душнеет в зале, как в метро,
От пергидрольных локонов,
Принцесса выпила ситро
И съела свой бефстроганов.
И вновь таращится бабье
На стать ее картинную,
На узком пальце у нее
Кольцо за два с полтиною.
А время подлое течет,
И зал пройдя, как пасеку,
«Шестерка» ей приносит счет,
И все, и крышка празднику!
 
 
А между тем, пила и кушала,
Вложив всю душу в сей процесс,
Благополучнейшая шушара,
Не признающая принцесс.
 
 
…Держись, держись, держись, держись,
Крепись и чисти перышки,
Такая жизнь – плохая жизнь –
У современной Золушки!
Не ждет на улице ее
С каретой фея крестная…
Жует бабье, сопит бабье,
Придумывает грозное!
А ей – не царство на веку –
Посулы да побасенки,
А там – вались по холодку!
«Принцесса» с Нижней Масловки!
 
 
И вот она идет меж столиков
В своем костюмчике джерси,
Ах, ей далеко до Сокольников,
Ах, ей не хватит на такси!
 

ПОЭМЫ

ПОЭМА О СТАЛИНЕ

   «Впереди Исус Христос»

Глава 1: РОЖДЕСТВО

 
Все шло по плану, но немножко наспех.
Спускался вечер, спал младенец в яслях,
Статисты робко заняли места,
И Матерь Божья наблюдала немо,
Как в каменное небо Вифлеема
Всходила Благовещенья звезда.
Но тут в вертеп ворвались два подпаска
И крикнули, что вышла неувязка,
Что праздник отменяется, увы,
Что римляне не понимают шуток.
И загремели на пятнадцать суток
Поддавшие не вовремя волхвы.
 
 
Стало тихо, тихо, тихо,
В крике замерли уста,
Зашипела, как шутиха,
И погасла та звезда.
Стало зябко, зябко, зябко,
И в предчувствии конца
Закудахтала козявка,
Волк заблеял, как овца.
Все завыли, захрипели,
Но не внемля той возне
Спал младенец в колыбели
И причмокивал во сне.
 
 
Уже светало, розовело небо,
Но тут раздались гулко у вертепа
Намеренно тяжелые шаги,
И матерь Божья замерла в тревоге,
Когда открылась дверь и на пороге
Кавказские явились сапоги.
И разом потерявшие значенье
Столетья, лихолетья и мгновенья
Сомкнулись в безначальное кольцо,
А он вошел и поклонился еле, 
И обратил неспешно к колыбели
Забрызганное оспою лицо.
 
 
«Значит, вот он – этот самый
Жалкий пасынок земной,
Что и кровью, и осанной
Потягается со мной…
Неужели, неужели
Столько лет и столько дней
Ты, сопящий в колыбели,
Будешь мукою моей?!
И меня с тобою, пешка,
Время бросит на весы?»
И недобрая усмешка
Чуть приподняла усы.
 
 
А три волхва томились в карантине.
Их в карантине быстро укротили,
Лупили и под вздох и по челу,