Галина Мария. Берег ночью

   Море тускло отсвечивало и больше ничего не было видно.
   - Да не так, - с досадой сказал Тим. - Нужно как бы заглянуть в воду, сбоку, чтобы свет в глаза не бил.
   Я улегся рядом с нем и оперся руками о холодный камень. На какой-то миг я ощутил приступ головокружения и в ужасе подумал, что припадок настигает меня именно сейчас. Но это случилось оттого, что я увидел, как поверхность воды распахнулась, пропуская мой взгляд дальше, в глубину, и там было что-то...
   Я увидел, что из темноты поднимается бледный силуэт какой-то постройки - она была больше общинного дома, больше, чем все дома поселка, поставленные друг на друга - основание ее уходило в туманную глубину, темные ряды окон смотрели на меня пустым взглядом, точно глаза безумца... мне даже показалось, что я вижу, как что-то мелькнуло в одном окне, но, пока я всматривался, порыв ветра скомкал водное покрывало, контуры странного здания заколебались, пропали... Каждая крохотная волна по своему отражала грозный свет сумрачного неба, все двигалось, переливалось, подернулось рябью.
   Я медленно поднялся, машинально отряхивая колени.
   - Ну что, видел? - нетерпеливо спросил Тим.
   - Да, - сказал я, - там затонувший поселок. Очень большой.
   - И ты что думаешь, - презрительно сказал Дарий, обращаясь к Тиму, - что я поверю придурку?
   Я не ответил.

* * *

   Тим, казалось, и сам поверил в то, что ничего такого он не видел, но мне таинственный поселок на дне не давал покоя. Я все думал, с кем бы мне поговорить, кто согласился бы меня выслушать - и, наконец, выбрал священника - в конце концов, именно он должен разбираться в таких вещах. Поэтому я дождался окончания вечерней службы и встал у дверей, дожидаясь, пока прихожане не покинут молельный дом и я смогу остаться со священником с глазу на глаз - мне не хотелось позориться прилюдно, а священник часто беседовал один на один со своими прихожанами - это входило в его обязанности.
   В молельном доме было сумрачно и отец Лазарь не сразу заметил меня. Я видел, как он прохаживается вдоль переднего ряда пустых скамеек - вид у него был усталый и сейчас он казался совсем нестрашным. Потом он остановился и уже было поднял руки, чтобы стащить через голову парадное облачение, но тут я тихонько кашлянул, и он обернулся.
   - Да мальчик мой, - сказал он, - что ты хочешь мне сказать?
   Он глядел на меня с каким-то выжидательным любопытством, и, словно бы, с тайной надеждой. Может, он решил, что я пришел к нему, чтобы сообщить, что меня, наконец, посетили видения?
   - Мне... нужно спросить вас кое о чем, святой отец.
   Он тихонько вздохнул, но ответил довольно терпеливо:
   - Я слушаю тебя. Может, давай, присядем?
   Он передвинул скамью и сел напротив меня, внимательно вглядываясь мне в лицо. Он погасил уже почти все светильники - я едва мог разглядеть его.
   Я сказал:
   - Мне случилось увидеть кое-что. Под водой. Что-то, вроде большого дома. Или даже поселка. Он лежит в глубине, под обрывом, в часе ходьбы отсюда.
   Он не удивился, а, устало проведя ладонью по глазам, сказал:
   - Да. И что же?
   - Что это такое, святой отец? Кто его построил? Под водой!
   - Я не думаю, что его построили жители глубин, - сказал он мягко. - Скорее всего, он просто ушел под воду, когда-то очень давно. Таких затонувших строений полно по всему побережью. Это свидетельства былого процветания - ты же сам знаешь, что у нас в поселке можно найти всякие вещи, секрет изготовления которых утерян. Так и эти дома.
   Это я как раз мог понять. У меня и самого хранилась такая штука - стеклянный шарик, который я прошлым летом выменял у парня из соседней общины на светлячка-скрипача. Поймать скрипача нелегко, но и стеклянный шарик - вещь ценная, теперь больше таких не делают, да и как раньше делали, непонятно. Теперь-то стекло все
   получается мутное, тусклое, бесцветное, а шарик тот был ярко синим, и под солнечными лучами вспыхивал малиновым огнем. Думаю, потом тот малый жалел, что уступил его мне, но мена есть мена.
   - Говорят, - продолжал он, - что, когда мы пускаем в плавание похоронные ладьи, они в конце концов приплывают к берегу, где стоят такие вот дома. Там никогда не заходит солнце. Там всегда лето. Земля вечного блаженства. Но знаешь, - он доверительно склонился ко мне, - возможно, то, что я скажу, покажется тебе ересью, но сам я так не думаю. Страна вечного блаженства находится не на земле - Господь воздвигнет ее для нас на своих небесных полях.
   Он тихонько вздохнул.
   - Похоже, я потакаю суевериям. Но людям нужны суеверия - такова их природа.
   - Святой отец... там, в глубинном доме... кто-то живет?
   Он пожал плечами.
   - Это - хорошее убежище для многих морских тварей. Вот кто занял наше место.
   Он криво усмехнулся.
   - Достойная участь, не правда ли?
   На месте ему не сиделось - он встал и прошелся передо мной.
   - Я не сомневаюсь в мудрости Господа - сказал он. - Как я могу? Но порою я думаю - что же мы сотворили такого, что он позволил тварям морским заплывать в наши дома?
   Что-то было такое в его голосе, что у меня мурашки по спине пробежали. Верно, на то он был священником, чтобы видеть то, чего не видят остальные, но это, наверное, страшная участь.
   - А ведь раньше, - сказал он, - огни наших поселений простирались от горизонта до горизонта. Я иногда вижу их в своих снах - они мерцают, точно небо, полное созвездий.
   - Может быть, это просто сны, святой отец, - сказал я неловко.
   Уже потом я подумал, что бестактно было сомневаться в истинности его слов, а значит, и в его даре, но мне просто хотелось его утешить. Видимо, он понял это, потому, что в его голосе, когда он мне ответил, не было обиды.
   - Я и сам бы рад был полагать, что это просто сны, - сказал он, - и принять нынешнюю наше участь, как единственно возможную, и не знать ничего другого. Но ведь, Люк, ты и сам видел этот дом в море. Мы отступаем шаг за шагом, век за веком. Волны слизывают берега. Зимы становятся все длиннее. Род людской идет на убыль. А теперь дьяволу и этого мало. Но лучше смерть, лучше конец света, чем такое... потому что смерть не отнимает у тебя твоей бессмертной души. Вот самое страшное, мальчик мой. Вот самое страшное.
   - Вы говорите... про этих? - нерешительно спросил я.
   - Да, - сказал он. - Я говорю об этой мерзости. Демоны. Оборотни. Это они насылают порчу - безумие, которое поражает целые поселения... Они, эти приспешники нечистого... Когда они появились? Когда силы преисподней выпустили их на нас? Древние летописи ничего не говорят о них. А в моих видениях они в последнее время появляются слишком часто.
   Мне стало страшно. Он вроде как был не в себе - смотрел уже не меня, а в пространство, и голос у него сделался сухим и отрывистым... Я решил, что, раз он говорит уже не со мной, мне следует поскорей убраться отсюда - негоже видеть такое непосвященному человеку. Он по моему, и не заметил...

* * *

   Весна в поселке - бурная пора. Летом жизнь тут замирает, потому что вся община перебирается в предгорья - в летние лагеря, а молодежь и подростки - еще выше, на летние пастбища, куда перегоняют скот все ближайшие общины. Летом зной падает с небес точно копье, поражая всех, без разбору и воздух на побережье насыщен
   сладковатым запахом гниющих на солнце водорослей, - выброшенные штормами на песок, они превращаются в упругую, спекшуюся корку, тянущуюся вдоль берега на многие часы пути. Весной играют свадьбы те, кто познакомился прошлым летом на верхних пастбищах, или те, кого высватали - если летние дома их общин стоят в долинах, находящихся слишком далеко друг от друга, и у молодых не было возможности самим познакомиться друг с другом. У нашей общины брачный договор еще с тремя поселками - не с теми, которые находятся поблизости, а с другими, дальними, - кто-то берет наших женщин, кто-то отдает нам своих - в этом могут разобраться одни только старухи, которые и следят, чтобы все было как положено. Я только знаю, что брачные законы нарушать нельзя. И что никто никогда не женится на своих. Говорят, что Леон, тот малый, который посреди зимы пошел в лес и пропал там, на самом деле отправился в один такой поселок, отбивать девушку, которую выдали замуж прошлой весной - вроде, они полюбили друг друга еще год назад, летом, а потом девицу выдали побыстрей от греха подальше. А его, когда он
   добрался до той, чужой общины, по слухам, поймали, когда он пытался милую свою выкрасть; нравы там крутые - тело его скормили морю, а голова торчала на колу всю долгую зимнюю ночь.
   На этот раз, вроде, никаких трагедий не предвиделось, потому что жених, Карл, знал свою девушку - они познакомились еще в прошлом году и, хотя свадьба эта вряд ли была по любви, никто из них особенно не отпирался. А то как можно всю жизнь прожить с женщиной, про которую ничего не знаешь, кроме того, что тебе
   рассказали о ней старшие? Говорят-то, похоже, всегда одно и то же - что девушка, мол, красива, трудолюбива и из достойной семьи - ну а вдруг на самом деле она сущая змея, да и только?
   Когда подъехал свадебный поезд, все высыпали за околицу его встречать - целую зиму мы и носа наружу не показывали и развлечений у нас никаких не было, а тут такое зрелище! Повозки - целых три! - повсюду разукрашены цветущими ветками и лентами, а невеста приехала с подружками. Сама она была закутана в какой-то платок, сквозь который и разглядеть-то нельзя, что она из себя представляет. Снимет она его только в молельном доме, перед самым венчанием - хотя, поскольку молодые видались и раньше, если только за зиму с ней ничего не приключилось, то особых потрясений у жениха не будет. Ну, а подружки, которым еще только предстояло найти себе мужа, были разодеты в пух и прах, и так и стреляли глазами во все стороны; их бусы и браслеты позванивали, когда повозку подбрасывало на ухабах, и колокольчики на парадной сбруе тоже звенели так, что дух захватывало.
   Раньше-то я не больно обращал внимание на девчонок, полагая их существами глупыми и бесполезными, а тут вдруг не мог оторваться от этого зрелища - какие они были прекрасные и недоступные, аж глаза резало - точно стайка ярких птиц спорхнула с неба и расселась на ветвях, щебеча и переливаясь.
   Взрослые парни в толпе подталкивали друг друга локтями и отпускали шуточки, а те лишь хихикали и кокетливо закрывали глаза уголком платка. Ведь жених тоже был с дружками, и вполне могло получиться так, что за этой свадьбой будут и другие. В общинном доме поставили столы, а на площади соорудили помост для танцев, и
   ребятня уже крутилась около хлопочущих женщин в надежде стянуть что-нибудь съестное. Карл, разряженный, в слишком тесной праздничной куртке, которая передавалась в их роду от отца к сыну и надевалась только по таким вот случаям, деревянной походкой подошел к телеге и помог невесте спуститься. Она оперлась на его руку и будто нечаянно сдернула платок с головы. За Карла можно было не
   беспокоиться - она, по крайней мере, была хорошенькая. У нее были темные живые глаза и блестящие черные волосы, завивающиеся колечками на висках. Мочки ушей у нее, как это водится во многих общинах, были оттянуты тяжелыми серьгами, но это ее не уродовало.
   Карл так и раздулся от гордости за такое сокровище, а девица, вспыхнув, поспешно натянула свой платок, и они рука об руку прошли в молельный дом в сопровождении хлынувшей за ними толпы родственников, друзей и подружек жениха и невесты. Поднялся такой шум, что я только одурело вертел головой, пытаясь пробиться ближе
   к двери молельного дома, чтобы хоть краем глаза поглядеть на венчание - внутрь меня все равно бы не пустили, никого из младших не пускали на такие церемонии, если только это были не родственники жениха и невесты.
   На родственницу невесты я и наткнулся - наступил ей на ногу - тесно было, да и толкались все здорово; кто-то двинул меня локтем в бок и я потерял равновесие. Раздалось тихое "ох!"
   - Извините, - пробормотал я.
   - Ничего, - отозвался тихий голос.
   Девчонка была не из наших - приехала со свадебным поездом и разодета была, как положено на праздник - косы украшены цветным бисером, на плечи накинут пестрый платок. Она была тоненькая, почти прозрачная - глаза серые, а кожа такой белизны, что, казалось, светится изнутри. Уж не знаю, что со мной стряслось - я вытаращился на нее так, точно кроме нее тут на много лиг вокруг вообще не на что было смотреть. Потом сообразил, что просто так пялить глаза неловко и попытался завести вежливый разговор - спросил, не приехала ли она с невестой, хотя, честно говоря, это было и так ясно. Она чуть-чуть улыбнулась, словно показывая, что понимает, какой я полный дурак, и кивнула головой.
   - Тебя как зовут, - спросил я.
   - Тия.
   - А меня - Люк.
   Сообщив ей эту потрясающую новость, я начал лихорадочно гадать, что бы ей еще такое сказать, - и все никак не мог сообразить. Она, похоже, была совсем не вредная - бывают такие девчонки, сущие змеи, - не стала наслаждаться зрелищем моих мучений, а опять чуть заметно улыбнулась, и уже собралась скользнуть обратно, в толпу, как вдруг, приподняв голову, перевела взгляд куда-то мне за плечо.
   Кто-то двинул меня кулаком под ребро - довольно чувствительно.
   Я обернулся. Это был Тим.
   Он стоял, глядя то на девчонку, то на меня, и ухмылялся.
   Улыбка его мне не понравилась - что-то в ней было такое...
   - Что это ты к ней прицепился, припадочный, - сказал он, - может, решил, что и тебе такую свадьбу устроят?
   Я вдруг почувствовал, что у меня онемело лицо - словно я вышел из протопленного дома прямиком в зимнюю ночь.
   - И тебе незачем с ним болтать, - это он уже ей, - ведь он же придурок. Таких как он ни одна община не позволит сватать - к чему ублюдков плодить?
   Холод, который дышал мне в лицо, стал и вовсе нестерпимым; глаза защипало и я кинулся на Тима. Он был не намного старше меня, но за последний год здорово вытянулся и раздался в плечах. И силой, и ловкостью он меня превосходил, но сейчас мне на это было наплевать. Я размахнулся и ударил его кулаком в зубы. Должно быть, накинулся я на него с такой яростью, что в первый момент он
   даже растерялся. Но ненадолго. Вскоре он уже сидел на мне верхом и тыкал меня лицом в дорожную пыль, а я отчаянно извивался, пытаясь его сбросить.
   Наконец, нас растащили. С некоторым трудом, потому что оба мы вырывались из рук миротворцев, - каждый пытался дотянуться до противника, чтобы врезать ему напоследок. Когда темная волна слепой ярости отхлынула, я начал вертеть головой, пытаясь отыскать в толпе Тию. Но ее нигде не было.
   На свадьбах, где бывает полно всякого чужого народу, часто случаются стычки, но, хоть провинность наша считалась не такой уж серьезной, без наказания не обошлось. Уж не знаю, как там наказали Тима, а я весь остаток долгого весеннего дня просидел в пустой кладовой общинного дома.
   Там было полутемно - свет проникал лишь сквозь одно-единственное окошко под потолком. Откуда-то из неимоверной дали до меня доносился шум свадебного веселья. Я даже не жалел, что не участвую в нем - я вдруг почувствовал себя совсем чужим, словно все те фантазии, которыми обычно тешит себя малышня насчет того, что их подменили в детстве, и на самом деле оказались правдой, а те люди, что сейчас шумят и хохочут далеко за стеной, - вовсе не мои друзья, родственники и наставники, а чудовища, которые ради какого-то зловещего развлечения примерили на время человеческий облик. Потом я подумал, что они-то в порядке, а что-то не то со мной самим, что я и есть такое чудовище, а остальные, наконец, разгадали это, как бы здорово я не притворялся.
   На самом деле, я воображал себе всякие ужасы потому, что это было не так страшно, как думать о том, что выкрикнул мне Тим. О том, что я просто-напросто отверженный, у которого никогда не будет ни жены, ни детей. Все браки планируют старшие, и именно они следят за тем, какие семьи могут породниться друг с другом - так с незапамятных времен положено, - и без их разрешения не будет сыграна ни одна свадьба. О том, что остаток дней мне придется прожить в одиночестве, как тому же Матвею, у которого вся семья погибла по время весеннего урагана лет пятнадцать тому назад. Самого его тогда завалило обломками и он потерял руку, и с тех пор жил на отшибе, не слишком-то беспокоя себя делами общины - но я
   как-то не предполагал, что такая же участь может ожидать и меня самого. Думал я и о Тие, - вспоминал ее прозрачные серые глаза с темными ободками вокруг радужки, ее мимолетную скользящую улыбку, - и тут уж мне стало совсем грустно. Должно быть, я впервые осознал, каково это - когда от тебя ничего не зависит, когда ничего нельзя изменить.
   Я и не заметил, как заплакал - отчаянными, злыми слезами.
   Мне было неловко, несмотря на то, что никто меня в этот момент не видел; но я ничего не мог с собой поделать. Мне было так одиноко - тем, кто шумел и веселился за стенами кладовой на задворках общинного дома, не было до меня никакого дела, и впервые до меня дошла беспощадная истина - с этим придется смириться потому, что так было и раньше, да и дальше так будет, и тут уж ничего не изменишь, как бы я ни старался. Как ни странно, эта мысль вдруг принесла облегчение - словно осознав, что я никому не нужен, я одновременно избавился и от гложущего подспудного чувства вины - раз они мне ничего не должны, то и я - им, понятное дело. Это было ощущение свободы....

* * *

   Поэтому я уже не удивился, когда мне велели окончательно перебраться из общинного дома, где находились комнаты младших, в хижину на берегу. Пожалуй, в глубине души я даже обрадовался такой перемене - видеть сверстников мне сейчас было тягостно, и, чем больше я старался быть для них своим парнем, тем яснее они давали мне понять, что этот номер у меня не пройдет, а Матвей, в помощь которому меня поставили, хоть и не обращал на меня внимания - вообще, он со времени урагана, как говорили, слегка двинулся мозгами, - по крайней мере больше молчал, чем разговаривал, и не дергал меня попусту. За день он мог вообще не сказать ни единого слова, или ограничивался самыми необходимыми распоряжениями.
   Сначала я только радовался этому, потому что и сам предпочитал помалкивать, не задавать вопросов, словно боялся услышать в ответ подтверждение тому, что я и сам уже в глубине души знал - община отторгала меня; мне не было тут места. Да, все верно, но ведь для чего-то я ведь был предназначен? Зачем-то нужен? Вообще-то, община заботится о людях - о здоровых людях, да и о стариках тоже, потому
   что, раз уж человек дожил до старости, он уже столько знает и умеет, что заработал право греться себе на солнышке или у печки и гонять по всяким поручениям тех, что помоложе. У нас тут всем заправляют старики, да и в других поселках, насколько я знаю, тоже. Именно они по им одним известным приметам решают, когда выгонять скотину на верхние пастбища, когда сеять, когда закрывать
   дома на зиму, да и все остальное тоже - они мирят рассорившихся, судят провинившихся, сватают и хоронят. Остальные же - не только младшие, но и взрослые, здоровые мужчины и женщины просто делают то, что им велят. Правда, если все идет как положено, в раз и навсегда заведенном порядке, то и на долю стариков немногое остается. Может, именно потому они всегда чем-то недовольны?
   ... Время шло, солнце в полдень все ближе подбиралось к зениту и вода в его лучах отсвечивала нестерпимым блеском. Я сидел на прогретых мостках и смотрел, как выпрыгивают из воды рыбы-бабочки - они расправляли крылья и на какое-то время зависнув в воздухе, шлепались обратно в море. Точно радужное колесо - одна за другой. Одна за другой. В их единообразном мелькании было что-то одуряющее, и я вдруг почувствовал, как меня снова повело. Голова закружилась и я едва не свалился в воду - Матвей здоровой рукой успел подхватить меня. Какое-то время я одурело мотал головой, пытаясь придти в себя, а он, прищурившись, наблюдал за мной.
   - Не повезло тебе, парень, - сказал он наконец.
   Я несколько раз вдохнул поглубже, пытаясь утихомирить стиснувший горло спазм.
   - Выпей воды, пройдет.
   Я зачерпнул ковшом тепловатую воду из ведра - стало полегче, но, как всегда после приступа, меня грызла такая тоска...
   - Что со мной будет, Матвей?
   Он поднял брови.
   - А... ты имеешь в виду - вообще?
   Он вздохнул.
   - Святой отец присматривается к тебе... не знаю, что из этого получится. Может быть, это еще не самое худшее.
   Я задумался.
   - Он разговаривал со мной как-то... спрашивал про видения. Но... у меня нет никаких видений, Матвей!
   - Это его и беспокоит...
   Я удивленно вытаращился на него, он же продолжал - неторопливо, точно разговаривал сам с собой.
   - Конечно, трудно узнать, есть ли у человека способность видеть скрытое, или нет. А вдруг он просто врет, что что-то там видит - как проверишь? Правда, сам-то я думаю, что наш святой отец и вправду истинный святой отец и ему открывается то, чего другие не видят... но и ему не дано знать, кто и когда придет ему на смену. Вот он и ждет - а вдруг это окажешься ты?
   - Почему именно я?
   - Потому что у всех есть какое-то предназначение. У большинства жителей общины оно на виду. Это обычные, здоровые люди. Но ведь кто-то должен не просто выполнять обычную работу и рожать детей - кто-то должен уметь общаться с теми силами, которые нас окружают - и со светлыми, и с темными. А для этого он должен видеть эти силы и уметь разговаривать с ними. Поэтому считается, что в общине всегда есть человек, наделенный способностью ладить со скрытым миром. Обычно он один. Такой человек, понимаешь ли, всегда одинок. Но когда ему приходит пора уйти на покой, такие способности открываются еще у кого-нибудь. Он и становится преемником. Это не так плохо. Хуже будет, если святой отец обманется в своих ожиданиях.
   - Почему?
   - Святой отец всегда держится особняком, но тем не менее, он человек уважаемый. А если ты не годишься для этого...
   "Все, что не от господа, все от нечистого" - вспомнил я.
   - То... что будет?
   Он похлопал меня по плечу.
   - Будешь жить так, как я... сам по себе. Невеселая жизнь, верно?
   Я честно сказал.
   - Мне все равно. И мне не очень-то хочется становиться учеником святого отца. Я... я боюсь его.
   Он хмыкнул.
   - Его все боятся. Может быть со временем... ты поймешь, что это не так уж плохо.
   Я удивленно поглядел на него.
   - Тебе еще предстоит найти свое место среди нас. Иначе тебе придется туго. Община ведь сама по себе не добра и не зла - она просто заботится о своем благополучии, вот и все. Пока ты не угрожаешь ему, все в порядке. Но если ты ни для чего не годен... если ты представляешь для нее хоть какую-то опасность... сам знаешь, на каком краю мы держимся.
   Я знал. Это было не столько знание, сколько смутные слухи - о том, что некоторые деревни после зимы находят пустыми, а в некоторых остаются лишь мертвецы, которые скалят зубы по углам... о безумии, которое караулит каждого, о смерти, которая всегда рядом, хоть и не всегда подходит так близко, что ее можно разглядеть.
   - К тем, кто отличается от других, обычно присматриваются очень внимательно, потому что, понимаешь ли, кто знает, откуда пришло это отличие. Может, это Господня воля, а может - дьявольские козни... А люди склонны во всем видеть худшее... Так уж они устроены, - продолжал Матвей. - Лучше тебе пореже попадаться на глаза старшим. Но пока тревожиться не стоит. Знаешь, иногда бывает... что такие припадки со временем проходят сами по себе.
   Я кивнул, хотя в глубине души был уверен, что говорит он так просто для того, чтобы меня успокоить.
   Море переливалось разноцветными огнями, рыбы-бабочки все выпрыгивали из воды и плюхались обратно, поднимая фонтанчики брызг. До самого горизонта, где протянулась туманная полоса, мир был спокойным и ласковым, но мне вдруг почудилось, что откуда-то потянуло таким холодом...
   ... Близилось лето и я уже мог разглядеть, как в туманной дымке, которая в теплые дни всегда застилала горизонт, медленно маршируют дальние смерчи. Скоро они подойдут к побережью и разноцветные твари, из тех, что каждое утро трепыхаются в сетях, уйдут подальше от опасности в темные прохладные глубины. Зато верхние пастбища только-только освободились от снега и пышная
   изумрудная трава торопливо затягивала зимние проплешины. Наступала пора, когда все прибрежные общины перебирались наверх, в предгорья, - именно там завязывались знакомства, которые потом оканчивались свадьбами, именно там старухи узнавали последние сплетни и обменивались историями, которые потом будут пересказывать слушателям помоложе в долгие зимние вечера.
   А зима действительно была долгой - такой долгой, что память о прошлом лете, золотом и зеленом, уже успела стать смутной и нереальной - чем-то вроде яркого, но путанного сна. Помнилось только, что летом можно было свободно бродить от одного дома к другому, или даже от одной общины к другой, или уходить наверх, еще выше, на пустынные поляны, где паслись под присмотром молчаливых
   пастухов общинные овцы, а больше не было никого - разве что какой-нибудь скучающий подпасок окликнет тебя и остановится с тобой поболтать. Помнил я, одним словом, только то, что летом было здорово.
   Я так ждал этого - нового - лета, оно так много обещало, что, когда оно наконец наступило, я вовсе не удивился тому, что все пошло наперекосяк, поскольку уже успел убедиться, какие странные превращения происходят с теми вещами и событиями, на которые возлагаешь особенно большие надежды.
   Сборы и переезд на летнюю стоянку были долгие и хлопотные и занимали несколько дней, но меня они почти не коснулись - я хорошо запомнил совет Матвея пореже попадаться на глаза старшим, а они вели себя так, как будто меня и не существовало. По расчищенной тропе в горы потянулись повозка за повозкой, груженные общинным скарбом, вместе с ними отбывали и жители общины - те, кто