Галина Мария. Берег ночью

   покрепче, - чтобы наладить все на новом месте... собирались они с шуточками и песнями - видимо, рады были ускользнуть хоть на время от бдительного ока старших. Все мои сверстники тоже в конце концов перебрались наверх и я бродил по притихшему поселку, чувствуя странную легкость и опустошение...
   Общинная зала была пуста - даже столы вывезли, молельный дом, казалось, тоже пустовал, но, когда я забрел туда, чтобы посмотреть, как солнце отбрасывает на вощенный пол цветные тени, проникая сквозь разноцветные стеклышки в окне - теперь таких уже не делают, - я услышал, как меня тихонько окликнули.
   Внутри молельного дома, несмотря на бушующую полдневную жару, было сумрачно и прохладно, и я не сразу разглядел отца Лазаря, который сидел в полутьме бокового придела и рассматривал какую-то старинную книгу - только святые отцы и разбирают, что там написано. Видно, глаза у него привыкли к темноте, а впрочем, я слышал, что он, как и все посвященные, плохо переносит яркий свет - должно быть, он вызывает у них видения.
   - Люк, - сказал священник, - Я рад, что ты пришел, мальчик мой. Подойди сюда.
   Я подошел. В глубине души я уже ругал себя за то, что сюда сунулся. Мне не хотелось попадаться на глаза никому, а уж тем более, отцу Лазарю. Но деваться было некуда.
   - Хочешь посмотреть? - спросил он.
   Страницы желтели в сумерках, точно испуская слабое сияние - так, во всяком случае, мне показалось.
   Я неловко сказал:
   - Ведь я же в этом ничего не понимаю, святой отец...
   - Ты можешь научиться читать, если хочешь, - мягко сказал он, - я могу обучить тебя. Это не так уж сложно.
   Меня смутила эта его мягкость - на самом деле он был тверд, как гранитная скала, и мне опять показалось, что он ждет от меня чего-то - словно принимает за кого-то другого, что ли? Мне было не по себе - я чувствовал себя самозванцем.
   - Если вы считаете нужным, святой отец...
   Он, моргая, поглядел на меня - свет, проникающий сквозь разноцветные стекла, отражался у него в глазах, и они казались сложенными из множества ярких кусочков, как у насекомых.
   - Ну, по крайней мере, ты можешь смотреть картинки, - сказал, наконец, он.
   - Да, святой отец...
   Я стоял перед ним и от того видел все верх ногами - там и вправду были картинки, вроде тех, что ребятишки помладше рисуют угольком на стенах - им-то за это здорово достается, - но только тут они были нарисованы всерьез - люди в каких-то странных одеждах на фоне незнакомых земель или странных предметов... здорово
   нарисованы - видно даже, какие у них выражения лиц - то веселое, то грозное...
   - Помнишь, ты спрашивал про затонувший поселок? - сказал священник, - погляди...
   Он осторожно переворачивал листы - тут только я понял, до чего она старая, эта книга. Края у страниц были неровные, точно изъеденные временем.
   На одной из картинок и вправду было изображение строения - в точности такого, как то, что покоилось на дне под обрывом; даже на картинке было видно, какое оно высокое, это строение - фигурки людей рядом с ним казались совсем маленькими...
   Он продолжал перелистывать книгу - картинку за картинкой. Я даже забыл, где нахожусь, и встал рядом со священником, чтобы получше их разглядеть... жаль, тут было темновато.
   Наконец, он поднял на меня глаза и осторожно закрыл книгу. Я очнулся. Он, видно, ждал, что я что-то скажу, но я не знал, чего ему от меня надо, а потому молчал. В конце концов ему это надоело.
   - Из того, что ты сейчас видел, - сказал он, - разве ничего тебе не показалось самым удивительным? Разве ты ни о чем не хочешь спросить?
   - Не знаю, святой отец, - сказал я. - Должно быть...рисунки животных. И еще растений. Ведь это деревья, правда?... Но я таких никогда не видел.
   Он хмыкнул.
   - Погоди, я тебе найду...
   Он опять раскрыл книгу - похоже, он искал какую-то определенную картинку и наконец, нашел.
   - Как по твоему, что это за животные? - спросил он.
   Я пригляделся.
   - Не знаю... может быть... нет, не знаю.
   - Это овцы. - сказал он.
   - Но ведь, святой отец... ведь они совсем не похожи на наших. Это какие-то другие создания.
   Он вновь закрыл книгу и поглядел на меня. Требовательно, внимательно.
   - Если ты будешь думать над этим, - сказал он, - подумай о том, что изменилось все. Все, кроме человека. Потому что предназначение человека - славить Господа. И сохранять облик, данный ему Господом. Это высокая участь, мальчик мой. Это поручение. И те испытания, которые посылает нам Господь - это проверка на прочность. Настанет день, когда он вновь вернет нам утраченное могущество. И мы встанем по левую Его руку и по правую Его руку...
   Голос у него изменился - похоже, он опять входил в свой транс и мне было неловко наблюдать за ним, словно я подсматривал за чем-то, не предназначенным для меня... Я тихонько повернулся и на цыпочках выбрался из молельного дома. Чтобы не казаться невежливым, я пробормотал, - прощайте, святой отец, - но он не ответил.
   На площади я напоролся на Матвея, который раздраженно спросил меня, где это я шляюсь. Временами характер у него вконец портился - хорошо еще, что не слишком часто.
   - Я был в молельном доме, - неохотно объяснил я.
   - Похоже, ты все-таки поладил со святым отцом, а? - спросил он - Долго же ты там болтался.
   - Он показывал мне старую книжку, Матвей, - сказал я, - и обещал научить разбирать, что там написано.
   - Кажется, он и впрямь имеет на тебя виды, - задумчиво отозвался Матвей, - Ну и почему ты киснешь, скажи на милость? Если ты пойдешь к нему в обучение, никто тебя больше беспокоить не будет. Он никому не даст тебя в обиду.
   - Мне не по себе с ним. Не могу разобрать, что он за человек, - честно ответил я.
   - Ты имеешь в виду - добрый он или злой? Возможно, ни то, ни другое. Я думаю, вся сложность в том, что он служит Богу, но ведь приходится ему иметь дело не с Богом. Для того, чтобы быть священником, мало любить Господа, да и людей любить мало - ему приходится слишком часто думать о дьяволе, о тех полчищах демонов, что дьявол посылает, чтобы помешать человеческому роду выполнять свое предназначение. Иногда мне кажется... что это делает его слишком жестким.
   Он покачал головой.
   - Нелегко ему приходится...
   - И ты думаешь, что я смогу...
   Он поглядел на меня.
   - Я не уверен, что ты годишься для призвания. Но решаю не я, и даже не ты - говорят, это получается само собой. Возможно, Господь сам избирает себе помощника. Посмотрим...
   Я уже открыл рот, чтобы что-то сказать, но услышал далекий крик и обернулся. Кто-то бежал, приближаясь к нам - впрочем, не слишком быстро, и я с удивлением узнал старую Катерину - двигалась она непривычно шустро для своего возраста и положения.
   - А, это вы! - пробормотала она, мельком окинув нас взглядом, - не уходите, вы мне понадобитесь. Святой отец!
   Она подбежала к двери молельного дома и начала колотить по ней кулаками. Я понял, что внутрь войти она не решается.
   Один лишь раз она оглянулась на меня и спросила:
   - Он там?
   Я молча кивнул.
   Наконец священник появился на пороге, щурясь от яркого света. Катерина, не потеряв привычной властности в голосе, обратилась к нему.
   - Мне нужно, чтобы вы взглянули кое на что, святой отец, - сказала она. - У нас неприятности.
   И торопливо двинулась в том направлении, откуда и прибежала, даже не оглядываясь, чтобы проверить, следуем ли мы за ней.
   Мы миновали последние дома поселка и очутились рядом с клочком земли, отведенном под огороды - каждый раз с приходом весны его приходилось расчищать и огораживать заново. Я думаю, если бы не упрямство наших женщин, мы никакой пригодной в пищу зелени не видели бы.
   - Вы взгляните только туда, - воскликнула Катерина.
   - Силы небесные, - пробормотал Матвей.
   Я тоже поглядел на посадки и увидел, что растения шевелятся. Поначалу я подумал, что они сошли с ума и двигаются сами по себе, подобно молоденьким деревьям в лесу, но потом понял, что шевелятся не они, а покрывающий их сплошной живой ковер.
   - Откуда же они взялись? - удивился Матвей.
   Они сидели на каждом листе, на каждом стебле, пригибая его к земле, - крупные, величиной с ладонь, жирные неповоротливые создания в кожистом панцире - у них было карикатурное подобие лица с маленькими подслеповатыми глазками и мерно жующими челюстями.
   Заметили их не только мы одни - над пораженным участком кружились птицы; камнем падали вниз, а потом взлетали, отяжелев от обилия добычи.
   - До чего же мерзкие твари, - с чувством сказала Катерина, - смотреть тошно. Это происки дьявола, святой отец?
   Священник пожал плечами.
   - Я так не думаю, сестра. В старых летописях сказано, что они приходят время от времени из леса. Просто нужно позаботиться о том, чтобы они не уничтожили все посадки, вот и все.
   - А как...
   - Огнем, разумеется, - коротко ответил священник.
   - Что вы стоите! - прикрикнула Катерина. - Не слышали, что ли? Давай Люк, руки в ноги, беги за лопатой, и ветошь прихвати!
   Вскоре во рву, который окружил это живое поле, уже полыхала промасленная ветошь, а птицы, ныряя в клубах дыма, казались черными клочьями - порхающими лоскутами обгорелой материи.
   Пламя, слизывая пространство, огороженное рвом, высушило растения и, когда оно перекинулось на них, мне показалось, что я слышу пронзительный писк - отчаянный, но еле уловимый, на грани человеческого слуха.
   Сотни застигнутых огнем пришлых тварей отпускали свою опору и падали на землю, издавая сухой стук - они корчились и сокращались, пока их шкурка не начинала трещать и лопаться от жара. Меня замутило и я отвернулся.
   - Нужно пройтись по всем остальным делянкам, - спокойно объяснил священник, - и собрать всех тварей, которые успели туда пробраться.
   Осмотр затянулся до позднего вечера. Делянок было не так уж много, но пришлось заглядывать под каждый куст, и, когда мы с факелами в руках оглядели последний клочок земли, уже совсем стемнело. Все кругом было покрыто копотью.
   Я подошел к отцу Лазарю.
   Он стоял на границе выжженного участка и смотрел в пламя.
   Полы его одеяния обгорели, но он не обращал на это внимания. Услышав мои шаги, он обернулся.
   - Нелегкий день сегодня выдался, мальчик мой, - сказал он.
   Я кивнул.
   - Да, святой отец.
   И, набравшись храбрости, спросил:
   - Что это было?
   Он рассеянно ответил:
   - Кто знает? Иногда на поселки нападает всякая тварь. Полагаю, им в лесу голодно. Или они размножаются слишком обильно... не знаю. Но они по своему безобидны. Следует отличать то, что угрожает всего лишь нашим телам, от того, что угрожает нашим душам. Самой сущности человека.
   - Оборотни? Бесы?
   - Да, мой мальчик. Вот кого нужно страшиться, а значит - уметь распознавать, - сурово ответил он. - тех, кто рыщет повсюду, тех, кто похищает наши души, тех, кто извращает наш телесный облик прежде, чем мы отправляемся в последнее плавание.
   - Они тоже приходят из леса? Как и эти вот штуки?
   - Из леса... или из моря... Боюсь, - буднично закончил он, - что они обитают повсюду. И, к сожалению, способны принимать самые разные формы.
   - И... человеческий облик тоже?
   - Любой, и человеческий в том числе. Но это не люди. Это оборотни. Согласно преданиям, Господь проклял их еще на заре человечества.
   Он больше ничего не говорил, но этого уже и не требовалось.
   Мне казалось я вижу власть и силу, и ношу ответственности, гнетущую его слабые плечи, и понимание, озаряющее его, точно ореол бледного света.
   - Я... если вы захотите взять меня в обученье, святой отец...
   Было темно, но мне казалось, я вижу, как он улыбается.
   - Я ждал этого, мальчик мой, - сказал он. - Ну что ж... осенью переберешься ко мне. Я объявляю тебя своим учеником.

* * *

   Странно - до сих пор я все маялся, не знал, на что решиться, а тут вдруг успокоился, будто и впрямь почувствовал себя на своем месте.
   Теперь мне было плевать на насмешки сверстников - тот я, над которым они смеялись, не имел к нынешнему никакого отношения; и, хотя обучение должно было начаться лишь осенью, мне достаточно было лишь самой мысли об этом, чтобы чувствовать себя почти счастливым. Матвею еще на какое-то время пришлось задержаться внизу, на побережье, в ожидании, пока на замену ему не придет
   кто-нибудь из трудоспособных членов общины - в поселке всегда оставалось несколько человек - чтобы присматривать за хозяйством, и на случай всяких непредвиденных неприятностей, вроде недавней.
   Сам я был уверен, что отправлюсь наверх вместе с отцом Лазарем, раз уж так вышло, но, к моему тайному удивлению, никто об этом и речи не завел. Сам же отец Лазарь, который, вроде бы, присматривался ко мне до того, как все решилось, теперь, казалось, и вовсе перестал обращать на меня внимание - словно я больше не представлял для него интереса.
   Обида мешалась у меня в душе со страхом и уязвленной гордостью - и когда священник отбыл на летнюю стоянку, я лишь проводил повозку взглядом, но не сказал ни слова.
   Матвею я тоже ничего не сказал - сначала был слишком растерян, а потом мне просто стало неловко, что все так повернулось.
   На прибрежной полосе оставаться было опасно - летние бури бушевали все сильнее, а один раз я увидел огромную приливную волну - она надвигалась, точно стеклянная стена, сквозь которую просвечивало солнце. На центральной площади, на прилегающих к ней улицах было так пусто, что, когда я выходил вечерами на крыльцо общинного дома, я, казалось, слышу стук собственного сердца.
   В единственной освещенной комнате уютно мерцала лампа с промасленным фитилем, и оранжевый огонек казался таким теплым - в особенности по сравнению с холодноватым светом, который испускало ночное море - невидимое отсюда, оно отбрасывало на низкое небо бледное зарево.
   И тут я услышал тихий-тихий переливчатый свист. Он шел откуда-то со стороны моря - мерный гул прибоя почти заглушал его.
   Я прижался к стене общинного дома - она еще хранила дневное тепло и казалась надежной, точно крепкое человеческое плечо, - но не двинулся с места.
   Там, на берегу, что-то происходило.
   На свист кто-то отозвался - таким же тихим, сладостным свистом, он
   шел на этот раз откуда-то со стороны скал. Повсюду на побережье в теплой ночи перекликались нежные, плачущие, зовущие голоса.
   На этот раз я не выдержал - бросился в дом. Матвей уже спал - он подхватился, когда я начал трясти его за плечо.
   - Да что случилось? - спросил он наконец.
   - Матвей, там на побережье, кто-то... свистит.
   - Свистит?
   Он накинул на плечи куртку и вышел со мной на крыльцо.
   Мне стало не по себе - не оттого, что я услышу эти ночные голоса, но оттого, что не услышу их. Он подумает, что я вконец спятил - что все это мне примерещилось.
   Но свист раздался вновь - на этот раз совсем поблизости, и мне даже показалось, что в высокой траве, окружающей площадь, мелькнуло темное гибкое тело.
   - Ты видел? - спросил я шепотом.
   - А, это... - сказал он спокойно, - это морской народ. Они выходят из моря в летние ночи для брачных игр.
   - Это... демоны?
   - Никто не знает. Не думаю. Скорее, просто животные, которые приплывают сюда вместе с летними течениями.
   Он усмехнулся.
   - Ты что, никогда не слышал про жителей моря?
   - Но я считал... что это просто выдумки. Сказки.
   - Ходят слухи, что они свистом заманивают людей в море - играть. И очень удивляются, когда те тонут - вместо того, чтобы веселиться вместе с ними. Но я в это не верю. Я видел их несколько лет назад. Они боятся нас.
   - Они придут сюда?
   - Не говори глупости.
   Он зевнул.
   - Если тебе так уж страшно, закрой дверь изнутри.
   На всякий случай я закрыл и ставни.
   Наутро жители моря исчезли - наверное, уплыли с отливом, - и я бы и сам решил, что они мне привиделись, если бы не отпечатки следов на побережье - пока их не успел зализать ветер, я отчетливо разглядел их. Нечто вроде босой ноги - только пальцы длиннее наших, а между пальцами - перепонки.
   Мысль о том, что море принадлежит не нам, не произвела переворота в моем сознании; вода - кормилица и богачка, тем не менее была жестока к людям и вызывала не любовь, а смешанное со страхом благоговение. Впрочем, море не было исключением - нам на самом деле ничего не принадлежало, за исключением узенькой кромки земли, затиснутой меж лесом, океаном и предгорьями, а уж одушевлены ли те силы, что выталкивали нас на эту крохотную полоску побережья или нет - какое это имеет значение?
   Стук копыт вывел меня из задумчивости. Я стряхнул сонную одурь и обернулся. Человек, отчаянно нахлестывающий лошадь, спрыгнул с нее у самого крыльца общинного дома - не столько спрыгнул, сколько упал. Лошадь была вся мокрая, она хрипела и пятилась. Я схватил ее за повод, и она, шатаясь, пошла за мной.
   - Эй, малый, - сказал всадник. Он тяжело дышал и бессмысленно озирался, - а что, тут больше никого нет?
   - Из старших? Только Матвей.
   - А что, все ваши уже перебрались наверх?
   - Последние подводы ушли дней пять назад, - ответил я на ходу: конечно, это была его скотина, но негоже так обращаться с животным, чье бы оно не было, а потому я вываживал лошадь, пока не остынет.
   Он тяжело опустился на крыльцо.
   - Мы тоже собрались переезжать... - сказал он. - А теперь там такое творится... Да где, черт возьми, твой Матвей?
   - На огородах. Их теперь каждый день приходится осматривать. Недавно нашли зараженную делянку.
   Он хмыкнул.
   - Всего-то?
   - Нам хватило. А вы-то откуда?
   - Из Голого Лога.
   Голый Лог - это кучка деревушек к югу отсюда. Они такие маленькие, что по одиночке у них и названия-то нет. Как раз оттуда Карл этой весной взял себе жену. Ну и Тия оттуда, соответственно - та девчонка, которой я наступил на ногу на свадьбе.
   Мне стало не по себе.
   - Что там у вас стряслось?
   - Порча, - он неожиданно всхлипнул. - Кто-то наслал на нас порчу. Они там, наверное, уже передушили друг друга.
   Я похолодел - время от времени это накатывает - то на отдельных людей, а то и на целые поселки. Человек начинает видеть странные вещи, подобно святым отцам, но почему-то все больше всякие ужасы. Люди мечутся и вопят, точно безумные; рассказывают, что в это время они совсем не чувствуют боли. Потом это проходит само по себе, но за это время они успевают натворить черт знает что.
   Особенно если сходят с ума все, разом...
   Он устало вздохнул.
   - Я вернулся с выгона. А там уже творилось такое... часть домов просто сгорела. А люди - кто разбежался, кто носится и орет всякую чушь, кто бродит на четвереньках, точно животные... Я ничего не мог сделать. Решил скакать за помощью. Если успеть вовремя... может, кто-то и уцелеет.
   Я сказал:
   - Оставьте эту лошадь. Я вам поседлаю свежую.
   - Далеко отсюда?
   - Час езды.
   Он кивнул.
   - Мне понадобится святой отец. Он изгонит бесов.
   - Он там...
   Я вынес ему воды и оставил отдыхать на крыльце, а сам побежал за Матвеем. Я встретил его на полдороге - он уже завершил обход. Я торопливо пересказал ему последние новости.
   - Паршиво, - сказал он, - пока они туда доберутся... большинство уже успеет свернуть друг другу шею.
   - Мне поехать с ним? - спросил я с деланным безразличием.
   Он внимательно поглядел на меня.
   - А тебе так этого хочется?
   - Я же ученик святого отца, нет?
   - Хочешь поглядеть, как он будет изгонять бесов?
   - Я подумал... может, я смогу чем-то помочь?
   - Все, что нужно - это связать их покрепче, - проворчал он. - Тут нужен десяток крепких, здоровых мужчин, а не такие сопляки, как ты... Назавтра они уже придут в себя и будут гадать, что это такое на них нашло.
   - Так я поеду? - нетерпеливо сказал я.
   Он пожал плечами.
   - Поезжай, если хочешь... Но если ты все же напросишься сопровождать святого отца... имей в виду - тебя ожидает неприятное зрелище.
   Я устроился за спиной своего нового знакомца, и он погнал лошадь вверх по тропе. Может, в одиночку он добрался бы и быстрее, но дорогу-то знал не он, а я...
   Летняя стоянка расположилась в узкой долине, затиснутой между двумя отрогами - лес охватывал ее своими зелеными рукавами, а потом расступался, позволяя разместиться нескольким домикам, загону для овец, амбарам и летнему молельному дому - не такому солидному, как нижний, а легкому бревенчатому строению с островерхой крышей. Была пора сенокоса и в деревне оставались одни только ребятишки да старухи.
   - Где ваш святой отец? - спросил мой спутник, спрыгивая с лошади.
   Я сказал:
   - В молельном доме, наверное.
   Это был, как я уже сказал, летний молельный дом и двери его никогда не запирались, потому что летом каждый мог в любое время заглянуть сюда за советом и словом ободрения, а старшие - еще и за тем, чтобы выслушать предсказания касательно того, благоприятное ли нынче время, чтобы устраивать всякие общинные дела.
   Спутник мой нырнул в прохладную глубину молельного дома, а я остался сидеть на лошади - на тот случай, если мне понадобится ехать на выгоны за помощью.
   Пробыл он там недолго - вскоре он вышел в сопровождении отца Лазаря - тот направился прямо к гонгу, подвешенному рядом с молельным домом. Раздались три удара. Это означало не общий сбор, а малый - для всех трудоспособных мужчин, находящихся поблизости.
   Потом священник задумчиво огляделся по сторонам и только сейчас разглядел меня.
   - Отец Лазарь?
   - Да, мой мальчик, - сказал он, впрочем, без особого тепла в голосе.
   - Вы тоже поедете в Голый Лог?
   Он вздохнул.
   - Похоже на то. Им понадобится помощь. И утешение.
   - Можно мне с вами?
   Он удивленно поднял брови.
   - Со мной?
   И отрезал:
   - Ни в коем случае. Это - непотребное зрелище.
   У входа в молельный дом уже начали собираться люди, и отец Лазарь, было, обернулся к ним, но потом, видимо, вновь вспомнив обо мне, сказал:
   - Поезжай вниз. Если кто-нибудь из этих несчастных еще жив, мы отвезем их туда. И скажи Катерине, что я велел ей отправиться туда вместе с несколькими женщинами покрепче. Возможно, там будут раненные.
   - Хорошо, отец Лазарь, - ответил я и отправился на поиски Катерины.
   Мне было стыдно.

* * *

   Матвей встретил нас на выезде из леса - должно быть, услышал, как мы приближаемся - женщины всю дорогу возбужденно шумели и переговаривались.
   Я боялся, что он, поняв, что отец Лазарь и не подумал брать меня с собой, начнет насмехаться надо мной, но он только сказал:
   - Хорошо, у них хватило ума не тащить тебя туда. Здесь тоже дел хватает.
   Люди из Голого Лога начали прибывать к вечеру - человек двадцать, двадцать пять. Их привезли на телегах - они были слишком слабы, чтобы передвигаться верхом или пешком, многие еще и до сих пор не в себе, а кое-кто и связан - эти выгибались, пытаясь порвать путы и отчаянно кричали. Почти у всех были переломы или
   ожоги - этих наши старухи сразу уводили в общинный дом, чтобы промыть и перевязать раны и заключить в лубки поломанные руки и ноги.
   Отец Лазарь тоже приехал, но я его видел лишь мельком - он хлопотал вместе с остальными, заботясь о том, чтобы пострадавшие были хорошо устроены и чтобы никто из них не остался без внимания. Мне же никакого дела не нашлось - я слонялся по общинному дому, вглядываясь в лица в поисках одного, когда-то виденного лица и не находил его - на меня смотрели чужие глаза - бессмысленные, помутившиеся, полные боли и отчаянья. Я и сам уже порядком отчаялся, а расспросить, что с ней, было некого - люди только-только приходили в себя и место былой нечувствительности заступала боль и растерянность - потому что никто из новоприбывших не мог сообразить, где это они ни с того, ни с сего очутились. В конце концов, Катерина, которой надоело, что я путаюсь под ногами, турнула меня из дома - велела пойти и заняться чем-нибудь полезным - например, натаскать воду. Потребуется много воды, сказала она, - не сейчас, так завтра с утра, когда придется стирать полоски холста, которые пустили на бинты.
   Я таскал воду до темноты, и уже так умаялся, что полностью потерял интерес к происходящему, как вдруг, в очередной раз выпустив ворот колодца, услышал тихий шепот:
   - Люк!
   Я обернулся.
   Она пряталась в высокой траве за колодцем - в сумерках ее лицо казалось смутным пятном.
   Она была в обычном будничном платье из грубого холста - ничего похожего на тот яркий, праздничный наряд, в котором я видел ее на свадьбе - но я все равно ее сразу узнал. Мне казалось, я узнал бы ее и в полной темноте - просто почувствовал бы, что это она, как чувствуешь, не видя, собственную свою руку или ногу.
   - Как ты сюда попала? - неловко спросил я.
   - Пряталась в лесу. Потом пошла за подводами. Мне было так страшно...
   - Ты не ранена?
   Она молча покачала головой.
   Я неуклюже топтался перед ней, пытаясь подобрать нужные слова, ободрить ее, успокоить...
   - Ты голодна? Замерзла?
   На самом деле вечер был жарким и душным - обычный летний вечер, но я не столько видел, сколько чувствовал, что она дрожит.
   - Пойдем, - сказал я, - я отведу тебя к твоим.
   Она покачала головой.
   - Не хочу туда, - сказала она поспешно.
   Я видел, как она напугана. Что они там вытворяли, в этом Голом Логу с собой и друг с другом? Отец Лазарь, подумал я, он бы нашел слова утешения, но он был занят с раненными и я решил отвести ее к Матвею - то есть сам-то он тоже возился в общинном доме, но в хижине, стоявшей на отшибе, по крайней мере было тихо и туда не долетали эти ужасные, почти нечеловеческие стоны.
   Матвея и верно, не было дома. Я разжег огонь в очаге и нагрел воды. Кроме хлеба и сушенной рыбы в доме не было ничего съестного, но, когда я отломил кусок хлеба и протянул ей, она покачала головой.
   - Я не хочу есть.
   Глиняную кружку ей пришлось обхватить обеими руками - иначе она не могла ее удержать.