Галина Мария. Берег ночью

   Они увидели, что мы идем им навстречу, и шум изменился - сначала они притихли, соображая, кто бы это мог быть, а потом завопили еще громче. Я узнал отца Лазаря по его белому одеянию - он шел в самой толпе - остальные роились вокруг, точно он был пчелиной маткой в улье.
   - Значит, вот оно что, Люк, - сказал он.
   Я сказал:
   - Вы ошибаетесь, отец Лазарь.
   - Я ошибался раньше - когда считал тебя человеком, - возразил он спокойно, - правда, уже тогда я знал, что с тобой неладно. Присматривался к тебе.
   Я опустил глаза - рук своих я не мог увидеть, понятное дело, но остальное, похоже, выглядело так же, как всегда. Цепкие пальцы кустарника выдрали клочья из ветхой рубахи, оставив на теле многочисленные царапины... вот, вроде, и все.
   - Лучше скажи сам, кто ты такой, Люк, - сказал он. - Скажи им.
   - Человек, - ответил я.
   Люди вокруг отца Лазаря взвыли. Им что же, больше делать нечего, как только стоять тут и таращиться на меня - сейчас, когда лик земли изменился?
   - Таких как ты, не хочет носить земля, - сказал он, - сам видишь, что творится!
   Я облизал губы.
   - Откуда вы знаете, что это из-за меня? Может, она не хочет носить вас? Вас всех? Чужаков, приживал в чужом доме.
   Наверное, не стоило мне это говорить - он еще пуще разъярился.
   - Ты - нелюдь, - сказал он. - Но даже ты знаешь; земля трясется, пытаясь сбросить с себя нечисть.
   - Бросьте, отец Лазарь, - сказал я (а сам подумал - и почему это я больше его не боюсь; даже вот этого страшного взгляда его!), - я отличаюсь от вас только тем, что у вас есть видения, а у меня - нет. Откуда вы знаете, кто из нас - настоящий человек?
   Он аж подскочил на месте.
   - Это легко проверить! - выкрикнул он. Потом, вроде, овладел собой и вкрадчиво спросил:
   - Как оно было, Люк? Каково это - слышать Голос?
   Я сказал:
   - Никакого Голоса я не слышал.
   Он, к моему удивлению, кивнул головой.
   - Верно, - сказал он, - таких легко различать. Ты - еще хуже. Я слышал, такие как ты живут среди людей, похожие на людей, но не люди - живут, чтобы сеять сомнение и страх в людских душах.
   Люди вокруг него опять взвыли.
   Я сказал:
   - Вы что, всерьез думаете, что если вы убьете меня, все будет, как раньше? Что море вернет вам прежние угодья?
   Он не ответил.
   - Как вы отличаете человека от нечеловека, отец Лазарь?
   Он молчал.
   Все молчали.
   Кто-то дернул за веревку, я пошатнулся, но понял, что тот ничего не имел в виду, просто рука у него дрогнула сама собой.
   Вокруг было тихо.
   Они все стояли неподвижно, приоткрыв рты и изумленно озирались. Я сначала поглядел на их лица, по которым пробегали сполохи света, точно световая рябь по волнам, а потом уже поднял голову. Никто больше не обращал на меня внимания - я прошел между ними, словно это были не люди, а деревья в лесу.
   Тоненько всхлипывала какая-то женщина.
   Мир вокруг изменился. Одни лишь очертания холмов остались такими же, какими сделало их последнее землетрясение - все остальное стало совсем другим. Не знаю, вправду ли оно было таким на самом деле, или каждый толковал то, что увидел по-своему, как бывает, когда высматриваешь в облаках лица и фигуры.
   Потом я услышал отца Лазаря - голос его, сначала тихий, потом набрал силу, а затем оборвался, точно сила эта внезапно иссякла...
   - Не смотрите! - кричал он. - Это - происки Нечистого! Не смотрите...
   Но никто даже не обернулся - слова его падали в пустоту. Точно, как в лесу...
   И я понял, что оно было тут всегда. Просто земля тряхнула и их тоже, и они
   на какое-то время утратили часть своего могущества, не смогли отвести нам глаза, или, может, сломались какие-то приспособления, которые делали это все невидимым для чужого глаза, и теперь оно медленно проплывало в небе, точно сполохи Зимнего Полога - пурпурные и золотые, и зеленые...
   В воздухе проступили сияющие ажурные конструкции - мосты и арки, башни и шары, повисшие на невидимых основаниях. Ожерелье огней, от которого отделялись цветные бусины и медленно отплывали в ночное небо, иглы, пронзающие пространство, колонны, встающие с морского дна и упирающиеся в тучи на горизонте - и все это двигалось, сияло, пульсировало - и полупрозрачные силуэты, живые, дышащие, возникающие то там, то тут... И надо всем этим плыл Голос...
   Оно продержалось еще какой-то миг и внезапно погасло.
   Я слышал, как по толпе пронесся изумленный вздох - точно все одновременно задержали дыхание, и лишь теперь позволили себе вспомнить об этом.
   И тут только я понял, что вновь наступает вечер.
   Стало совсем тихо - только снизу долетал шум моря, такой привычный слуху, что я лишь сейчас обратил на него внимание.
   Потом я услышал другой голос - человеческий, - сначала чуть слышный, он постепенно становился все громче, точно пытался выплеснуть переполнявшую его боль...
   - И я спрошу Тебя: "А кто виноват?". И Ты ответишь мне - о, я знаю, что Ты мне тогда ответишь - А кто виноват в том, что небо синее? Или в том, что зимняя ночь длится полгода? Господний план осуществляется сам по себе, и нет нужды вмешиваться, и все меняется, вся природа меняется, вся жизнь земная, и неизменным остается только человек. Весь мир его отторгает, а он отторгает весь мир. Злаки для него ядовиты, стихии ему враждебны, ночные голоса его страшат. Ненависть и страх окружают нас, как стена.
   Это был отец Лазарь. Он стоял в толпе и был выше всех, потому что все упали на колени. Он стоял неподвижно, подняв голову - и его слова, трепеща, уплывали в пространство...
   - Иные создания давно уже обосновались здесь, в этом мире, что когда-то был нашим, они принимают его любя, и украшают его, и возделывают, а что Ты оставил нам, Господи? Лишь узкую полоску земли, на которой нам позволено бояться и ненавидеть? Но ты отбираешь у нас и это, и скоро горы сомкнутся над нашими головами, а в наших домах будут играть жители глубин...
   Он обернулся, и наши глаза встретились.
   Он замолчал, точно все слова вдруг кончились, потом, обходя распростершихся на земле людей, подошел ко мне и положил свою узкую легкую руку мне на голову.
   И сказал - совсем другим голосом, и по этому голосу я понял, что, с кем бы он ни говорил раньше, теперь он обращается именно ко мне.
   - Мне очень жаль, что так получилось, мальчик мой... Я думал... Я действительно хотел бы, чтобы ты принял у меня эту ношу. Но она оказалась слишком тяжела даже для меня. Прости - ведь я делал то, что должен, ты и сам понимаешь.
   Я кивнул.
   Я понимал. Что бы ни стряслось, что-то было между нами - оно осталось бы, даже если бы он своими руками привязал меня к священному столбу и поднес факел к хворосту...
   Он молча глядел на меня, потом плечи его опустились - он вздохнул и тихонько сказал:
   - А теперь это уже неважно...
   - Я... могу остаться, святой отец?
   Я чувствовал: что-то изменилось, хотя я до конца так и не понял, что именно.
   А он все глядел и глядел на меня - внимательно, будто... будто прощался.
   - Нет... - сказал он, - впрочем... не знаю. Ведь ты - мой ученик, верно?
   Разве я был его учеником? Он и обучать меня ничему не начал! Но на всякий случай я сказал:
   - Да, святой отец.
   Но он, вроде, уже потерял ко мне интерес.
   - Бесполезно, - сказал он сурово. - К чему все это!
   Говорил он не со мной - смотрел в пространство. Вид у него был усталый, что-то ушло из него, какая-то жизненная сила, и выглядел он так, словно Бог покинул его, и я внезапно понял, что глаза у него блестят больше обычного, просто потому что в них стоят слезы.
   Потом он медленно повернулся ко мне, и сердце у меня упало.
   Но он только коротко сказал:
   - Развяжите его.
   Кто-то сзади дернул веревку и узел, стягивающий мне запястья, распустился.
   Я стоял, растирая руки - кончики пальцев сначала были белые и ничего не чувствовали, а потом стали красными, точно я окунул их в горячую воду.
   - Ты был внизу? - спросил он.
   - Нет, но я видел, святой отец.
   - Там что-нибудь осталось?
   Я покачал головой.
   - Дома ушли под воду. Все.
   Он задумчиво кивнул - не столько мне, сколько отвечая каким-то своим мыслям.
   - Они теперь для жителей глубин, - сказал он, - что ж, я так и думал...
   И добавил, обернувшись к остальным, уже иным, прежним голосом, мягким и властным:
   - Пойдемте... ибо нам предстоит свершить многое...
   И люди так привыкли его слушаться, что поднялись и пошли за ним - и никто не возразил, никто не сказал, что ныне есть иная сила и власть, сильнее его силы и власти... Он все-таки был Святым отцом, и так оно и будет до конца дней.

* * *

   Обратный путь на летнюю стоянку занял больше времени, чем я предполагал поначалу
   - знакомые тропы завалило, там, где раньше были лощины, теперь возвышались насыпи и сверху то и дело сыпались камни. Так что ночь пришлось провести в горах. Люди разбрелись - кто-то отстал, кто-то ушел вперед, в холодном утреннем воздухе перекликались встревоженные голоса; где-то вдали откликались те, кто до сих пор не примкнул к общине - еще с вечера остались ночевать на пастбищах, или ушли вместе со всеми, но потом просто заблудились в потемках или со страху забрели куда-то не туда.
   Когда мы спустились, то стало видно, что из построек уцелело несколько амбаров и молельный дом - остальные общинные постройки рухнули и теперь лежали на земле бесформенной грудой бревен. Я думал, отец Лазарь велит разбирать завалы - хотя людей под обломками, вроде, не осталось, но там хранилась большая часть вещей и утвари. Однако ничего такого он делать не стал. Только велел устроить что-то вроде полевой кухни под открытым небом, и старухи, которые уже пришли в себя настолько, что начали командовать, тут же нашли дело всем, кто болтался поблизости. Тем более, когда оказалось, что ближайший ручей пересох; видно его завалило камнями. К полудню стали подходить те, кто затерялся в горах и пастухи, пасшие стада на верхних пастбищах. Этим-то пришлось нелегко - старые тропы исчезли, а еще нужно было собрать перепуганных животных и пригнать их вниз.
   Лишь к вечеру следующего дня все немного успокоились.
   Впрочем - не совсем.
   Люди шепотом пересказывали друг другу истории о дивном видении, о поселениях, подвешенных в воздухе, о домах, растущих из моря, о легких мостах, перекинутых между светящимися чашами...
   И еще - о тех странных светящихся созданиях, что населяли эти дивные постройки.
   Они продолжали пересказывать до тех пор, пока истории эти не приобрели совсем уж невероятный вид, и уже нельзя понять было - впрямь кто-то видел что-то или это был просто морок, застилавший зрение и мутивший рассудок. В конце концов большинство договорилось до того, что перед ними въяве предстали счастливые Земли, Летняя страна, где никогда не заходит солнце. Единственное, в чем они никак не могли договориться, следует ли считать явленное зрелище карой и напоминанием о грешной природе человека, или напротив, наградой и обещанием грядущего блаженства.
   Многие слышали Голос - у этих глаза были безумные и пустые, они уже ничего никому не говорили, а сидели, охватив плечи руками, глядя перед собой расширенными зрачками. А если кто-нибудь брал такого за руку и держал, а потом отпускал, то рука так и продолжала висеть в воздухе, словно бы и не уставая.
   В общем и целом было понятно, что без Службы не обойтись - людям нужно было утешение и поддержка, потому что Голос уводил близких от близких, мать от сына и жену от мужа, а Небесные Дома по-прежнему продолжали смущать умы видевших их, и кто, как не святой отец мог объяснить, что оно такое было, и зачем?
   И, конечно, отец Лазарь принял на себя эту ношу.
   До тех пор двигался он устало, и голос его звучал бесцветно и тускло, и даже к услышавшим Голос, он не выказал обычного своего рвения, а только велел отвести в пристройку при молельном доме. Сказал, что, мол, Служба должна благотворно на них подействовать, а если нет, то он, мол, потом разберется. Я-то в общем и целом уже знал, как он разбирается, может, подумал я, он надеется вернуть их в жизни при помощи того страшного действа, которому я был свидетелем после помешательства, сразившего жителей Голого Лога. Как он разбирается, когда действо не срабатывает, я тоже знал. На этот раз, впрочем, это сделать будет труднее - услышавших Голос было много. Слишком много. И у каждого была какая-то родня.
   На сей раз я пошел в молельный дом со всеми - а куда деваться?
   Наверное, думал я, я уже взрослый - вот только как оно произошло, я не заметил. Но раз не поперли вон, то точно - взрослый. Остальную-то малышню не пустили и даже парней постарше - тоже.
   Может, думал я, все из-за ученичества этого? Он опять передумал, так получается?
   Но пока что я стоял в полумраке молельного дома и отец Лазарь никакого внимания на меня не обращал.
   А люди, увидев, как он выступает из полумрака придела, зашевелились и обрадовались. Наверное, думают, что теперь все их беды позади, мысленно усмехнулся я.
   Впрочем, порой я ловил себя на том, что и мне самому так казалось.
   Надо сказать, что, представ перед людьми, жаждавшими поддержки и утешения, он взял себя в руки и службу провел хорошо. Он говорил о чудесном избавлении, и о
   том, что, не пошли нам Господь своего знака, мы все погибли бы под развалинами - люди слушали его и успокаивались, и переглядывались, и улыбались. Потом он показал на меня.
   Я слегка отпрянул - бежать отсюда было невозможно, сзади напирали люди, и я подумал, что вот сейчас он объявит меня виновником всех бед; мол, кары небесные обрушились на нас несчетно, потому как я по мерзкой своей природе восстал против Господнего промысла.
   Но он подошел ко мне и положил мне на плечо тонкие худые пальцы.
   - Вот, - сказал он, - воистину Бог велик, когда делает своим орудием одного из малых сих. Ибо не будь его, многие из вас были бы погребены в своих жилищах. Гонимым он был, и спас гонителей, преследуемым - и вывел к свету преследователей.
   Люди возбужденно зашумели.
   По-моему, большинству я уже сидел в печенках, но против отца Лазаря они и пикнуть не посмели бы.
   Впрочем, отец Лазарь уже отступил на свое возвышение и повел речь дальше.
   Сегодня он ничего не говорил о назначении людского рода, о грехе и каре, но может, это и не требовалось - все ждали лишь заверений в том, что дальше все будет хорошо, а уж он убеждать умел - в конце концов я и сам в это поверил и досидел до конца службы спокойно... Я видел, как люди перешептываются, кивают друг другу, потом замолкают, вслушиваясь в волшебные слова утешения, и лица их светлеют. Наконец, он умолк и вынес блюдо с хлебами - до праздника урожая было, правда, еще далеко, но это особый день, сказал он. Постоял немного, держа блюдо в руках, мне даже показалось, что он что-то бормочет, сам себе, почти неслышно, потом словно решился, повернулся ко мне...
   - Тебе назначаю я обнести прихожан, Люк, дитя света, - сказал он, и передал мне блюдо.
   По рядам опять прошел шепот. Если честно, я предпочел бы, чтобы он перестал, наконец, привлекать ко мне всеобщее внимание. Потом я подумал, что он делает это для того, чтобы потом, после службы, никто не посмел меня тронуть. Значит, думал я, он все-таки простил меня?
   Я принял блюдо.
   Оно оказалось неожиданно тяжелым - я еле удержал его обеими руками.
   Вот я и нашел свое место, думал я - никто теперь не осмелится сказать мне ни одного худого слова, даже косо посмотреть. Скажи мне это кто-нибудь год назад, я подпрыгнул бы до небес, а сейчас почему-то не чувствовал ничего.
   Тем не менее, я пошел по рядам, останавливаясь перед каждым, чтобы он мог взять себе кусочек, а отец Лазарь стоял неподвижно и наблюдал за мной. Даже когда я поворачивался к нему спиной, я чувствовал на себе его взгляд - он был точно прикосновение холодной руки. Я уже обошел всех, а он все стоял и глядел на меня. Потом подошел, взял у меня блюдо. Подержал его, поставил на стол... потом положил руку мне на плечо и подтолкнул к выходу.
   Я удивленно поглядел на него.
   Он знаком велел прихожанам оставаться на местах, а сам вышел со мной на порог молельного дома. Люди расступались и оборачивались, и тихо перешептывались - этот неумолчный шепот тянулся за мной, пока мы не оказались под небом.
   Там уже совсем стемнело, но все равно было светлей, чем в молельном доме, наверное, потому, что вдали светилось море, как всегда в тихие летние ночи.
   Воздух был свободен от пропитавшей его тревоги, очертания холмов, окружавших лощину, казались непривычными, но дышали покоем, я слышал, как ручей трудится, пробивая себе новое русло, а где-то вверху вился синеватый дымок - почти невидимый на фоне неба.
   - Трудно собрать всех, верно, Люк, - сказал он. - Как ты думаешь, кто там остался?
   Я нерешительно сказал:
   - Наверное, Матвей, святой отец. Я не видел его со вчерашнего дня. В горах тоже трясло, но, если он уцелел, он, верно, ждет, чтобы кто-то поднялся к нему - он не любит торопиться.
   Он кивнул.
   - Ты не приведешь его?
   - Я думаю, он к утру спустится сам.
   Я никогда не стал бы возражать ему, но он говорил так мягко...
   Он внимательно поглядел на меня.
   - Боишься пропустить что-нибудь интересное?
   Я пожал плечами.
   - Сделай мне одолжение, Люк, - повторил он, по-прежнему мягко, - сходи за ним. Быть может, ему нужна помощь.
   Я сказал:
   - Ночью, святой отец? Ведь это... вы же сами...
   - Ты уже ходил ночью, разве нет? - ядовито возразил он, - и, вроде, ничего с тобой такого не случилось. По крайней мере, ты так утверждаешь.
   - Тогда... ладно.
   - И вот еще... - он, казалось, колебался, но потом все же сказал, - если тебе когда-нибудь придется принимать решение... помни... в действительности все может быть совсем не таким, каким кажется...
   Я тихо ответил:
   - Я знаю, святой отец.
   Он вновь вгляделся мне в лицо, сказал:
   - Да... ты знаешь.
   И слегка подтолкнул меня в спину.
   Я побрел вверх по тропе. Когда я обернулся, чтобы взглянуть - смотрит ли он мне вслед, дверь молельного дома уже закрылась. Да я бы и не разглядел - темно было.
   Впрочем, не настолько, чтобы не видеть тропы. И все же подъем был ненадежным - камни выскальзывали из-под ног и я обращал больше внимания на то, чтобы глядеть на то, куда я ступаю, чем на то, что творится вокруг. По дороге мне встретилось
   несколько бредущих навстречу овец - я заметил их только тогда, когда чуть не наткнулся на них. Они не пострадали - животные всегда чувствуют неладное и могут избегать опасных мест сами - если только человек не сбивает их с толку. Когда они успокоятся, то соскучатся по знакомым загонам и вернутся - я не стал гоняться за ними. Может, потому, что слишком устал - все мешалось у меня в голове. Так всегда бывает после того, как события слишком быстро сменяют друг друга. Случись сейчас что-то еще в том же роде, я бы не удивился.
   А потому я по-настоящему обрадовался, когда увидел Матвея - вот уж кто не менялся. Думаю, разверзнись у него над головой небо, он бы только пожал плечами и вернулся к обычным делам. Он действительно расположился у небольшого костра - я думаю, он разжег его не столько ради тепла, сколько из-за дыма, на случай, если кто окажется поблизости.
   Увидев меня, он поднял голову, и без всякого удивления сказал:
   - А, это ты... привет. С тобой все в порядке?
   Я пожал плечами.
   - Насколько это возможно.
   - А что стряслось?
   Я удивился.
   - Ты еще спрашиваешь?
   - Тряхнуло здорово. Это верно. Кто-нибудь пострадал?
   - Нет, - я покачал головой, - сначала всех выкурили из дому эти странные твари; они носились и орали как оглашенные...
   - Я видел отсюда, как они летели, - сказал он, - не понимаю, что тут такого? Видимо, когда выжигали лес, пламя захватило их гнезда, вот они и встревожились. А может, они чувствуют, когда идет землетрясение - видел, что делалось в небе?
   - Вы говорите о тех... дивных домах? Сияющих дивных домах, которые...
   - Я говорю о том, что любое создание, обладающее крыльями и хотя бы толикой рассудка, предпочло убраться подальше, пока все не кончится. Не знаю, что там тебе еще померещилось.
   - Так, не только мне... Все видели, Матвей. Когда меня схватили...
   - А тебя, значит, схватили, - сказал он, - это отец Лазарь их послал за тобой, так?
   - Да... наверное... но потом он повернул всех обратно. Там, в холмах... что-то было. Совсем как в его рассказах про свои видения...
   Он сказал:
   - Вот как? И что же он теперь будет всем говорить?
   - Ну, так... уже сказал. Он собрал всех в молельном доме...
   - Тогда что же ты тут делаешь?
   - Он сам меня попросил. Велел сходить сюда, за тобой.
   - Ночью? - удивленно спросил он.
   - Ну да. Он сказал, я уже ходил ночью, так что ничего. Но сначала он позволил мне помочь ему - я обносил всех хлебами... похоже, он меня простил. Может быть, он все-таки сделает меня своим учеником, как ты думаешь, Матвей?
   - Я ничего не думаю, - сказал он сквозь зубы. - Значит, он тебя отослал, так? А ты сам - ты взял этот хлеб?
   Я захлопал глазами.
   - Нет. Он отобрал у меня это блюдо, и сказал... он говорил со мной как с равным, Матвей, представляешь?
   - Да, - сказал он сухо, - представляю.
   Он поднялся и подошел к обрыву, хотя долину, где укрывались летние дома, разглядеть, понятное дело, отсюда было нельзя - ее покрывала глубокая лиловая тень.
   Ничего не понимая, я пошел следом; стоило мне оказаться рядом, он железной
   хваткой вцепился мне в плечо.
   - Гляди!
   Не знаю, что я ожидал увидеть - может, те самые воздушные мосты, которые вновь воздвиглись в беспокойном небе? Но увидел всего лишь поднимающийся снизу столб дыма, снопы искр, медленно клубящиеся в ночном воздухе.
   Горел молельный дом.
   Матвей выпустил мою руку и кинулся туда - не по тропе, а по склону.
   Это было опасно, особенно сейчас, потому что камни неплотно держались в своих гнездах. Вначале я едва поспевал за ним, но потом обогнал - пласт земли съехал вниз, открыв торчащие из земли корни, которые легко выдерживали мой вес. Тем более, что я, в отличие от него, мог хвататься за них обеими руками. Поэтому, когда я, избитый и исцарапанный, задыхаясь, добрался до стоянки, я уже
   успел потерять его из виду.
   Только теперь до меня донеслись звуки - в них не было ничего человеческого. Вой, полный животного ужаса - жалобный, тонкий, скулящий. Мне пришлось сжать голову руками, чтобы эти звуки не разорвали мне череп. Несколько темных силуэтов метались в дыму, но остальных не было видно - они все были там, в молельном доме...
   Кто-то сломя голову, несся мне навстречу, я даже не понял, кто - лица было не различить под слоем копоти. Сначала я решил, что он бежит ко мне, но он, размахивая руками, пронесся мимо - я только и успел разглядеть, как на черном лице блеснули белки вытаращенных глаз.
   Из узких окошек под крышей валил дым.
   Теперь я уже слышал их - глухой стук; там, внутри, люди метались в дыму, ударялись о стены, но, казалось, они даже и не пытались высадить дверь - удары были беспорядочные, нестройные. Дверь, правда, была заперта, да еще и подперта снаружи тяжелым брусом, но все равно ее можно было высадить, если очень постараться. Просто они очумели.
   Я обернулся, ища взглядом Матвея, но его все не было, и я один изо всей силы налег на засов, который неохотно начал выдвигаться из скобы. И вдруг почувствовал на своем плече чью-то руку.
   Я думал, Матвей, наконец, добрался до стоянки и придет, наконец-то мне на помощь, но это был отец Лазарь. Стоило мне лишь взглянуть на него, и я
   понял, что он обезумел не меньше остальных. У него были такие глаза...
   - Не мешай нам, - сказал он. - Это наша участь, не твоя! Вот он, удел рода человеческого! Он обречен на гибель, так или иначе!
   Я попытался вывернуться, но его пальцы вцепились мне в плечо, точно когти.
   - Они спускаются с неба, - сказал он, - и заполняют пустоты. Взгляд их - гибель, голос их - искушение. И люди пойдут за ними, и станут ими, и не бывать им больше людьми вовеки.
   Из окошек показались языки пламени.
   Я опять в отчаянной попытке ударился о дверь. Она была горячей.
   - Оставь их, - сказал он, - пусть лучше погибнут, чем возродятся такими.
   Теперь уже обеими руками он схватил меня за плечи и тряхнул - с такой силой, что
   оторвал от земли.
   - И ты тоже, - сказал он, - погляди на себя... ведь ты тоже!
   Я вновь попытался освободиться, но он все вопил и тряс меня.
   - Кому нужна их мощь? Их могущество? Их бессмертие? Почему ты молчишь? Почему не хочешь спросить - а что они потребуют взамен? Ты знаешь, что тебе придется им отдать?
   Он швырнул меня на землю. Хилый, тщедушный - сейчас он обладал нечеловеческой силой. Я даже не мог защищаться, и только попытался заслониться локтем, когда он слепо и страшно ударил меня в лицо.
   Он размахнулся еще раз - я плохо видел, потому что кровь заливала мне глаза, - и вдруг, охнув, упал на землю. Матвей, не церемонясь, ударил его ребром ладони по шее и он теперь хрипел и отдувался, распластавшись рядом со мной.
   - Они идут на нас, точно прилив, - пробормотал он, - точно волна из света. Она зальет все, все - ничего не останется...
   - Вставай! - заорал мне Матвей, - чего расселся!
   И мы вместе налегли на засов. Наконец, он подвинулся в пазах, но нам еще пришлось какое-то время повозиться, прежде, чем мы оттащили брус - вдвоем мы еле управились.
   - Как ему это удалось? - удивился я.
   - Эта штука может дать силу, - пояснил он, - но это сила безумия. Ты ж сам видел, что вытворяли те, из Голого Лога, когда нажрались этой дряни.