Галкин Александр. Семейные сны

   - Клянусь!
   - Ну что это такое! - заныла она. - Ты что, испытываешь судьбу?! Сколько раз я тебя просила... Почему, когда я с вами, я все время боюсь, как бы он куда ни влез... Только и нервничаю...
   7.
 
   Слава Богу, ушли.
   Я быстро привел "еврейский погром", как выражался отец, в состояние относительного порядка. Игрушки, пеленки, нижнее женское белье, книжки я распределил по рубрикам и разместил по ранжиру, так что они перестали хаотически смешиваться друг с другом, теряя всякие различия и особенности.
   Отец закручивал банки. Бабка затихла: наверняка задала храповицкого. Солнце пекло нестерпимо. Моя спина медленно поджаривалась через оконное стекло. Так жарко, очевидно, бывает только в аду, на чертовой сковородке. Я открыл окно - ветер с завываниями, как-то зло и стремительно ворвался в комнату, задул по углам, распахнул дверь. В кухне хлопнуло окно. Кажется, разбилась банка.
   Все гудит. За окном почти до половины гнется береза. Я запираю окно.
   У меня чуть больше часа. Можно расслабиться, если, конечно, поплотнее прикрыть дверь, потому что отец неистово принялся стучать банками, чтобы я не смел забывать о его присутствии ни на секунду. В любом случае, это было терпимо, и я углубился в книгу:
   "Отсутствие у Сталина гениальности научной, государственной и художественной было следствием сопротивления Провиденциальных сил. Темные дары гениальности научной и гениальности художественного слова, уже вложенные в него Урпарпом, удалось парализовать в астральном теле этого существа еще до его рождения на Кавказе. Гениальность же государственная была вырвана у него уже после появления в Энрофе, когда он был ребенком. Смутная же память об акте вручения ему темных даров продолжала в нем жить; отсюда и разрыв между глубокой верой в свою энциклопедическую гениальность и тем фактом, что ни в одной области, кроме тиранствования, он этой гениальности проявить не мог".*12
   - Мама, ты хлеб резала? - послышался за дверью отцовский бас. Металлической сеткой заскрипела кровать. (Бабка приподнималась и, верно, сбрасывала с себя сонное оцепенение.)
   - Нет.
   - Ты же резалахлеб!
   - Я не ела хлеб... Это онрезал. (Он - это я. Я живо вообразил, как она ткнула пальцем в стенку, за которой я сидел.)
   - Ты не ела, а отрезала!
   - Я лгунья! Что я ни говорю, все враки... Известная лгунья! - Бабка в негодовании вылезла в коридор. - Что я ни делаю, только плохое... Где дырочку сделали - это мама сделала!.. Спасибо тебе, сыночек дорогой! Дорогой мой сыночек!
   - Ну ладно! Хватит! - отец прервал дискуссию и заковылял в свою комнату: ему наскучило закрывать помидоры.
 
   8.
 
   Я вновь открыл книгу. В бабкиной комнате послышалась неясная возня, звук передвигаемой мебели, и опять все стихло. Читалось как-то с напряжением, я отвлекался, потом буквы начали медленно расплываться, голова судорожно падала и дергалась. Наваливалась тяжелая дремота.
   Мне стал мерещиться кот, жмущийся вон в том углу. Почему-то я очутился в московской квартире. Кот со свистом проносился вдоль стенки нашего коридора. (Так, бывало, когда ночью, в кромешной тьме, я шел в туалет.) Вдруг он подполз ко мне - весь съежившийся, костлявый, ребра наружу, с расширенными от ужаса зрачками, вытянув шею. Я коснулся его шеи, и с чувством острой жалости ощутил под пальцами слабые позвонки. Мне припомнился тот деньво всех подробностях.
   В тот деньокончательно решено было отвезти кота на укол. Сама бабушка приняла это суровое решение после долгих жалоб и сомнений ("Где сидит, там и писает... ничего не слышит... Совсем старый стал..."). Тогда же она всплакнула, сказала, что "большой грех на себя берет", но все-таки заставила меня ехать в ветеринарную лечебницу, снабдив для этой цели специально сшитым мешком.
   Всю дорогу до метро я бежал с мешком на вытянутой руке под хриплые, страдальческие крики кота, будто почуявшего скорую кончину. В метро я не выдержал и высвободил его голову - развязал мешок. Мелко дрожа и дико озираясь, смотрел он на мелькающие за окном черные стены и плотные ряды кабелей, орал и, порывисто дергая шеей, выскакивал из моих рук. Я прижимал его к себе, а он короткими струями мочил мне брюки сквозь полотняный плотный мешок. Первое его дальнее путешествие стало последней дорогой жизни.
   Смерть произошла до смешного обыденно. Скучающий молодой человек слегка скривился от предстоящего выполнения неприятного долга, открыл амбарную книгу, в которой фиксировалась смерть пациентов, и после выполнения необходимых формальностей (отметки возраста, имени и пола животного) попросил меня расписаться. На мой вопрос, сколько я ему должен за эту "услугу", он предоставил прейскурант, где было сказано, что кастрирование котов стоит 2 рубля, кастрирование кошек - 6 рублей, а "усыпление производится в отсутствии хозяев бесплатно". По всей видимости, ветеринарные работники окупали расходы за счет шерсти и шкурок.
   Молодой человек деловито сунул кота в бабушкин мешок, туго стянул его веревкой и отнес вопящего и трепыхающегося кота за угол. Тем дело и кончилось.
 
   9.
 
   Я очнулся. За окном потемнело. Сейчас пойдет дождь. Жена с Акакием, разумеется, прибегут раньше.
   - А ты что сидишь? - прогремел бас отца.
   - Выяснить, кто резалхлеб!
   Я тайком высунул голову и увидел следующую картину: бабка вытащила табуретку из своей комнаты и, прислонясь спиной к холодильнику, сидела у отцовской двери, судорожно вцепившись в клюку и изготовившись к бою. Отец снял протез и стоял перед ней на костылях, как всегда, в полуголом виде. Черная с проседью козлиная бородка его топорщилась, а глаза сходились к переносице, так что нос, как волнорез, разрезал глубокие морщины, со всех сторон, со лба, со щек, набегающие на него.
   - Ну сиди! Сидеть у тебя есть здоровье!.. А вытереть вилки-ложки у тебя здоровья нет!
   (Домашняя обязанность бабки заключалась в том, что она доставала из мойки мокрые вилки и ложки и, завернув их в полотенце, тщательно вытирала.)
   Отец запрыгал на кухню, взял персик и, с видимым удовольствием вгрызаясь в его сочную мякоть, вернулся в свою комнату. Я приоткрыл дверь побольше, чтобы следить за всеми перипетиями схватки.
   Бабка встала и распахнула отцовскую дверь.
   - Закройдверь! - закричал он.
   - А я открою!
   - А я закрою! - на отцовской кровати зловеще и пронзительно запели пружины. Минуту спустя перед носом у бабки хлопнула дверь.
   Она истошно завопила в закрытую дверь:
   - Ты хорошо командуешь мной! Хорошо командуешь!.. (Из-за двери раздалось неясное злобное бормотанье.) Говори... говори... Ты ж хозяин! Я подчиненный!
   Дверь внезапно распахивается - бабка отшатывается от неожиданности. Отец кричит:
   - Скоро будет конец?
   - Скоро... скоро будет конец... Этими днями... этими днями будет конец! - пророческим тоном парирует бабка.
   За окном сверкнула молния. Ворчливо прогремел гром. Крупные капли дождя ударили в стекла.
 
   10.
 
   Звенит звонок: жена и сын вернулись с гулянья. Они мокрые.
   - Папа! папа! - подбегает ко мне Акакий и обнимает за ноги. Он весь грязный, рот черный: опять ел землю, чтобы досадить маме.
   - Ты руки мыл, перед тем как его касаться? - узнает жена.
   - Мыл.
   - "Ручным" полотенцем вытирался?
   - Ручным.
   - А потом нигде не чесался?
   - Нигде.
   Жена, вороша мокрые волосы, уходит в ванную. Я переодеваю Акакия. Он весело болтает ногами и рассказывает про виденный самолет: "Ма-лет... У-у... Баиття..."
   Бабку вдруг осенило. С непреклонным видом она подползла к ванной. Как только жена вышла, бабка потребовала категорического ответа во имя святой истины:
   - Скажи правду: ты круглый хлеб резала?
   - Резала!
   - Ты слышал?! Слышал! Резалаона хлеб! - торжествуя восклицала бабка, тыча клюкой в направлении отцовской комнаты.
   - Скажи, я тебе по кухне помогаю? Ложки вытирала?
   - Вытирала.
   - Ты слышал?! Теперь уйду! Это ж издевательсамый настоящий. Издеватель! Убедился, что это не я! Совесть!!!
   Жена включила фен. Акакий стал возить машинки, выстраивая их в затылок. Бабушка же вновь неуклюже разместилась на узком пятачке ничейной земли между двумя комнатами, кухней и туалетом, полная скорби и гнева. Я один отчетливо слышал ее риторические восклицания, чуть заглушаемые рычанием фена. Можно было подумать, что она обращается к Богу - то ли с хулой, то ли с молитвой.
   - Сколько у меня болячек - а смерти нет! Когда же смерть придет?! Господи, да неужели я еще буду мучиться?! Сколько я буду мучиться еще!
   Вероятно, ее совершенно не устраивало то обстоятельство, что ее речи не встречали ни малейшего отголоска. Она вновь резко раскрыла отцову дверь и заорала басом:
   - Ишь ты! Тебе не на кого зло свалить! А я потерплю! Молодец, сыночек! Очень хорошо... с матерью! Как обращаются со мной... я расскажу всем соседям! (Закрывает дверь и вновь открывает.) Я резалахлеб, мерзавец! Или кто другой?! Совесть!
   - Закрой дверь, я не хочу с тобой разговаривать!
 
   11.
 
   Вечером с работы пришла мать жены и принесла маленькие подарки. Ей крупно повезло: к ним в объединение приехала выездная торговля и мать стояла не больше двух часов. Мне она подарила пять пар отличных простых носков, а Акакию - зимние сапоги; правда, они были на пятилетнего, но в условиях перехода к рынку, когда в обувных стояли лишь похоронные тапочки да тряпичные ботинки "Прощай, молодость!", необходимо было все заготавливать впрок, по крайней мере на три года вперед.
   Вообще, у матери была страсть к обуви. С вечера она начищала все ботинки, включая и наши с женой. По рассказам жены, любой летний сезон начинался с того, что мать вымывала всю осеннюю и зимнюю обувь, вытирала ее насухо, заталкивала вовнутрь куски газеты, чтобы обувь держала форму, закладывала каждый ботинок или сапог в чулок, завязывала его тесемочкой, после чего тщательно рассовывала по коробкам и отправляла на антресоли. То же самое происходило и с летней обувью к началу зимнего сезона. Так осуществлялся вечный круговорот времен года, знаменуя собой незыблемость семейного уклада.
   - Добрый вечер! А почему такой запах? Откуда так несет? Я еще на лестничной площадке почувствовала... Не от кота ли рыжего... соседского? Он у нас все время рядом с дверью спит...
   Вонь, действительно, к вечеру усилилась. Я старался держаться ближе к окну. Жена напрасно, по заведенному порядку, начала мыть квартиру с лестничной клетки. Запах котовской мочи постепенно заполнил все жилище.
   - Ба-ба! Ба-ба! - к матери подбежал Акакий, схватил ее за руку и потянул в комнату. - Ля-ля-ля!
   На мать у Акакия сложился условный рефлекс: как только она приходила, он забирался к ней на колени, лицом к лицу, она трясла его за руки - он подскакивал, и они пели "ля-ля-ля" или читали стихи. Особенно ему нравилось ритмично подскакивать на попке. Фрейд считал подобное раздражение ягодиц признаком повышенной сексуальности, а современная советская детская психология именует такие движения "тупиковыми", советуя родителям почаще отвлекать внимание ребенка: заниматься с ним физкультурой, аппликацией или лепкой.
   - Сейчас я умоюсь... И будем "ля-ля-ля".
   Акакий тем временем нацепил на себя бабкины тапочки и стал шлепать в них по всей квартире. От бабушки он, как видно, унаследовал любовь к обуви: влезал в отцовы и мои ботинки, при случае утаскивал прабабкины боты, обожал, когда ему покупали новые босоножки и полдня хвалился ими. Сделав круг, Акакий остановился у ванной и стал стучать в дверь: "Ба-ба... Акой! (Открой) Ля-ля-ля!"
   Жена потащила таз с бельем на лоджию. Протиснувшись в родительскую комнату, она пронеслась мимо отца и, по всей видимости, крутила теперь ручку, открывая стекло: жена вывешивала пеленки непременно за лоджией - на палящем солнце, - так вернее погибали бактерии.
   - Не открывай стекло! Сквозняк! - прокатился по квартире хриплый бас отца.
   - А куда трусы гуленькины вешать?
   - На балкон!
   (В квартире были и балкон, и лоджия.)
   - Ну да! Там тень: ничего не высохнет... - жена опять, судя по всему, крутила ручку.
   - Я сказал: не открывай стекло! Выйди вообще отсюда!
   - Ему нужны трусы!
   - Я что-о-о-о-о сказал!!! - вопль был нечеловеческий, последней степени отчаяния.
   Я бросился жене на помощь. В этот момент и мать выскочила из ванной с испуганным лицом:
   - Что случилось?
   - Выгони ее, Люба! - отец, весь набычившись и налившись кровью, сжимал одной рукой спинку кровати, а другой поднимал костыли. На него страшно было смотреть.
   - Я сама уйду! - Жена быстро пробежала мимо отца, прикрывшись локтем, опасаясь удара костылем, - и не без основания.
   Отец заревел ей вслед диким голосом:
   - Свинья! Дерьмо!
   Дверь с оттяжкой грохнула. Сквозняк промчался по коридору, вылетел в кухню.
   Акакий недоуменно понаблюдал за всей сценой. После минутного раздумья открыл родительскую дверь, взял мать за руку и заявил: "Баба! Ля-ля-ля!" Угомонился он лишь тогда, когда, поныв для вида, привел ее к нам на диван; она заняла привычное место, и он начал подпрыгивать у нее на коленях в такт стихам:
   Тили-бом, тили-бом.
   Загорелся кошкин дом.
   Кошка выскочила,
   Глаза выпучила...
 
   12.
 
   Отец привез телевизор из ремонта. Надо сказать, очень вовремя: вся страна жила ожиданием следующего сеанса Кашпировского. Улицы пустели, люди приникали к телевизору в надежде получить очередную порцию здоровья.
   Отец включил телевизор и отправился обедать. Передавали "Крымские новости". Ставшая знаменитой Светлана Невзгляд со своей передачей "00 " *13 информировала:
   "Пятеро мужчин в военной форме морских офицеров во дворе одного из домов на Дерибасовской зверски убили и изнасиловали... козу.
   К числу скандальных происшествий дня также можно отнести несанкционированный, стихийно возникший митинг, по сию пору проходящий у обкома комсомола, в связи с вчерашним выступлением нашей передачи.
   Напоминаю: речь шла об инструкторе отдела культуры Зайцеве В.В., который, в состоянии крайнего опьянения, подвергся весьма болезненной процедуре: два его приятеля и коллеги в таком же состоянии пришили к его половому органу пять пуговиц. Вероятно, это обстоятельство заставило Зайцева очнуться и приступить к чрезвычайно активным действиям по отношению к собственной собаке, шотландской овчарке, каковую он пытался изнасиловать. Однако, в знак протеста, она откусила ему упомянутый орган. Незадачливого соблазнителя отвезли во 2-ю больницу города Одессы.
   Сегодня, то бишь на следующий день после случившегося, митинг числом более 10 тысяч потребовал отставки всего аппарата обкома комсомола. В данный момент вопрос согласовывается с обкомом партии.
   Еще один случай полтергейста зафиксирован в селе Чистенькое, пригороде Симферополя. В доме безрукого инвалида Пистунова А.М. внезапно начали летать стаканы, тарелки и ножи. Посреди коридора, без видимых причин, упал шкаф. Когда Пистунов попытался обрызгать все углы святой водой, между делом проклиная на чем свет стоит нечистую силу, полтергейст разбушевался и выбросил в окно стоящий рядом цветной телевизор, который, разумеется, разбился вдребезги. В настоящее время Пистунов добивается выплаты страховки по страховому полису.
   Температура воды у берегов Черного моря - 21-22 градуса. Радиационный фон на побережье в норме, около 15 микрорентген в час. Всего доброго. До свиданья".
   Я выбежал в сортир. Быстро справил нужду, чтобы поскорее вернуться к телевизору... Но разговор за дверью пригвоздил меня к месту.
   - Мама, хотите творога? Самодельный творожок... - раздался мелодичный голос матери.
   - Люба, мне ничего не остается... Все съедают... Я ведь тоже человек... Малину мне вчера не оставили... Мой кусок пирога утром съели... Ведь я человек!
   - Ну я же вас приглашала к завтраку, а вы фыркнулии ничего мне не ответили...
   - Я еще не умывалась.
   - Ну умыться - это три минуты...
   - Это вам три, а мне пятнадцать!
   - Пусть пятнадцать. Мы бы вас подождали.
   - Я болею.
   - Вы же фыркнули, когда я вас звала завтракать...
   - Я всем довольна... Врагу своему не пожелаю... Врагу!
   - Не кричите, - простучали торопливые шаги, хлопнула кухонная дверь. Мать ушла.
   Можно было выходить из туалета. Но я почему-то медлил. И правильно. Снова с шумом отворилась дверь, после чего три тяжелых стука гулким эхом отозвались в туалете - это отец прыгал на одной ноге, с помощью костылей выбрасывая тело далеко вперед. Последний прыжок - и, судя по звуку, он приземлился где-то около туалета.
   - И тебе скажу: вы меня ненавидите вдвоем! - Бабка не зря его поджидала.
   - Так же как и ты - нас, - грозно закричал отец.
   - Ненавидите! - крик становился нешуточным.
   - Хватит! Все!
   - Все! Все! Все! - В бабкином произношении это слово, произнесенное с нарастающей угрозой и силой, выходило как "фсо! фсо! фсо!", что вносило комический оттенок в эту потрясающую драму характеров. - Я кушатьне буду!
   - Не ешь: одним едоком меньше!..
   Я выскользнул из туалета, проскочив за спиной отца и успев заметить, как задвигается дверь в бабкиной комнате.
   Началась программа "Время". В комнату ворвался Акакий, похвастался куском колбасы, который он жевал: - "Бабаска!.. Баба..." - "Баба тебе дала? Ну молодец!"
   Подскочив к телевизору, он без подготовки залупил ладошками по телевизору. Я с боем оторвал его от этого занятия, посулив вечернее чтение. Он тут же притащил откуда-то из-под стола любимую книжку, залез на диван с возгласами: "Титать! Титать!" - и, привалившись к спинке, устроился слушать. Ткнув пальцем в первую попавшуюся страницу, приказал:
   - Во тета титай!
   - Не стерпел
   Медведь,
   Заревел
   Медведь,
   И на злого врага
   Налетел
   Медведь.
   Уж он мял его
   И ломал его... *14
   - Я не сижу между двух стульев! Я сижу на своем стуле! А если кто не хочет, то не надо нам, понимаете ли, подбрасывать... и мозги пудрить...
   В телевизоре возникла гнетущая предгрозовая атмосфера, невольно заставившая нас с Акакием оторваться от книги и недоуменно посмотреть друг на друга - и в телевизор.
   - Это дядя Миша а-та-та делает!
   - А-та-та! - Акакий соскочил с дивана, собрал в охапку свои машинки, разложил их на кресле колесами вверх, так сказать, на живот, и стал с размаху хлопать по ним, удовлетворенно выкрикивая: "А-та-та... а-та-та!"
   Из телевизора раздался гром аплодисментов. Акакий тоже радостно захлопал в ладоши - "сделал ладушки".
   - Мы не пятимся назад, не топчемся на месте, а делаем шаг вперед, неуклонно двигаясь по пути демократизации...
   Вошел отец, встал напротив телевизора, опершись культей об стол и держась за костыли. Прищурившись, он неодобрительно и злобно всматривался в экран. Когда же вновь речь разорвали аплодисменты, угрюмо заявил: "Перестройка - это онанизм!"
   Пока отец, подслеповато морщась, ерзал культей по стулу, я думал о культе личности. Сталин тоже был сухорук: у всякого деспота обязательно должна быть своя культя личности.
 
   13.
 
   В комнату стал стекаться народ, рассаживаться: сейчас начнется Кашпировский. Одна бабка, объявившая голодовку, осталась у себя.
   Как обычно, сеанс проходил по выработанной схеме. Сначала Кашпировский читал благодарственные телеграммы излечившихся от фибромиомы, мастопатии, варикоза, энуреза, псориаза, астмы, сколиоза и кефоза, сопровождая чтение комментариями: ""Помогите стать мужчиной! Сорок лет не женат". Серьезное сообщение. "Помогите моему зятю иметь детей". Я думаю, в сегодняшней передаче я помогу этим людям и дам такую установку".
   Затем у микрофона выстроилась очередь, и каждый в быстром темпе стал излагать, какая болезнь у него прошла: "Левая нога выросла на шесть сантиметров". "Семь лет не беременела, а после третьего сеанса -- забеременела".
   "Когда вы в прошлый раз, Анатолий Михайлович, давали добро мужчинам на милосердие к женщинам, мой Гриша, мой муж, подошел ко мне, задумался и сказал:
   - Галинушка, а ведь я тебя обижал. Я никогда больше не буду тебя обижать!
   Спасибо вам, Анатолий Михайлович!"
   Зазвучала знакомая музыка. Кашпировский торопился договорить заключительные фразы. Этот сеанс был последним, и в словах целителя зазвучали попеременно то патетические ноты скорби, то плохо скрытое раздражение, то жалобы на судьбу.
   "Я доволен тем, что достиг цели. Впрочем, общественное сознание еще не слишком готово, чтобы в ста процентах случаев воспринять эти передачи правильно и не приукрасить их мистикой, не преувеличить, а с другой стороны, не преуменьшить их значения. Помните, я и свою самую первую фразу сказал, что пришел к вам слишком рано. Я не ошибся...
   Вот передо мной лежит книга. Она называется "Жизнь Иисуса Христа".*15 Замечательная книга! И вот здесь есть такое: "Не нарушить пришел я закон, но исполнить". Потому что в человеческом организме есть такой закон, есть такая истина, что в результате психологического воздействия он может выздоравливать. Вот эту истину я и обнажил! Но не извратил... Например, если женщина с мастопатией грудной железы, то существуют тут две истины: первая - нужно делать хирургическую операцию, а истина в том, что она может обойтись без скальпеля. То есть я обнажаю заложенные в сути вещей истины, я не нарушаю закон. Операция - это есть нарушение закона. Вот эта фраза Иисуса мне понятна, очень близка... она гениальна".
   Люди в зале прикрывали глаза, ерзали на креслах, принимая удобные позы. Кто-то вставал и садился, кто-то покачивался в такт музыке с блаженным выражением на лице... Словом, сеанс телепсихотерапии был в разгаре.
   - Надо, чтобы гуленьки посмотрел... - засуетилась жена. - Может, у зайчика стул наладится...
   "Среди вас есть те, которые начинают махать руками, вращать головой. Это хорошо! Вы талантливы! Другие смеются. Я даю установку: смейся, но не слишком... Кое-кто заснул. И это хорошо! Кто-то галлюционирует... Не мешайте ему... Он сейчас получает невиданное наслаждение.
   Пятые сидят у телевизора и думают, что на них это не действует... Действует! Еще как действует! Но вы не можете увидеть, как у вас рассасываются рубцы где-нибудь на сердце или растут волосы..."
   - Я чувствую! Чувствую, - жена закинула голову и заломила руки. Вдруг она вскочила и побежала за Акакием, который, воспользовавшись тем, что на него никто не обращает внимания, сначала дергал свой этот вот, похохатывая и бормоча: "Бабаска... бабаска (Колбаска)... Ам! Ам!" - затем приподнялся и пустил струю между прутьев своей кроватки. В этот момент его и настигла жена.
   - Паршивец, опять на горшок не просишься! - Она вытащила его из кровати, встряхнула, натянула на попку трусы и, посадив на колени, вновь устроилась на диване.
   "Усиливаю на счет... Один... два... Я всегда считаю до тридцати трех *16 - пойми почему. Вот ты сейчас думаешь, где это мгновение, когда произошло внушение... Не думай! Я специально считаю, чтобы сбить тебя с толку. Пойми: это тайна - и тебе ее не разгадать никогда. Моя тайна пройдет сквозь тебя... Плыви по течению...
   Даю пять секунд на детей, болеющих энурезом. Закрой глаза! Засыпай! Твой будильник тебя разбудит, когда надо... Повторяю: только для детей с энурезом. Остальные будут крепко спать всю ночь... Родители, если ваши дети не закрыли глаза - закройте их пальцами..."
   Акакий неожиданно заморгал глазами - какими-то рваными сериями. Я разозлился, сдернул его с колен жены, отнес обратно в кроватку, сунул в руки машинки. Он стал их катать по одеялу.
   "У тебя теплеют руки... Кожа - вторая селезенка: она может вместить до литра крови. Те, кто сейчас сидят у телевизора, отбрасывают свои костыли (Я взглянул на отца: его всего перекосило.). Регенирирует киллоидная ткань при бесплодии... Рассасываются швы, пропадают шрамы, родинки... Я чувствую в себе необыкновенную силу... Наш сеанс идет великолепно. Я близок к идеальному варианту.. Двадцать четыре..."
   Во весь экран разрослась говорящая голова. Иногда она играла желваками, временами по ней диагонально пробегала едва заметная судорога, похожая на гримасу брезгливости, и опять глаза, как два штопора, неистово ввинчивались в тебя.
   "Вспомним об идее добра. Я внушаю вам доброту и выдержку во всех делах... Завтра ты будешь любить своих близких. В Армении и Азербайджане, откуда я прилетел позавчера... *17 не было ни одного случая драки, убийства, изнасилования.. пока проходили телевизионные сеансы. Я уверен, наш народ не только оздоровится с помощью наших сеансов, станет добрей не только друг к другу, но и к животным, братьям нашим меньшим. Тридцать три! Маленькая пауза. Побудьте в таком состоянии... Я жду чуда от нашего общения. Этот сеанс даст большое количество людей, которые расскажут о феноменальных результатах..."
   - На меня действует! Щитовидка перестала стрелять... Не болит совершенно... - радостно оповестила всех жена.
   - Да дай же послушать, холера! - возмутилась мать.
   Отец приподнялся с кресла, схватил свои костыли. Еле сдерживаясь и кряхтя, как рассохшаяся кровать, он двинулся к выходу, громко разговаривая с самим собой: "Живут как у Христа за пазухой... Скорей бы уж они уехали... цыгане!"
   "На счете десять вы придете в абсолютную норму. Один... Голова ясная, отдохнувшая, свежая... Два... Кто верит в меня, кто любит меня, выйдите из транса... Быстро! Потому что я вас люблю и за вас страдаю. Четыре... Пять... Начавшийся процесс исцеления приобретает свои обороты, чтобы свершить в организме чудо... Восемь. Вы почувствуете слабый ветерок... дуновение... Я призываю вас к любви. Злом ничего не сделаешь. Только добро, только любовь творят чудо. Десять!"
 
   14.
 
   Мы торопились уложить ребенка. И так до невозможности затянули с этим Кашпировским. Наскоро ополоснув Акакия и закутав в пеленку, мы понесли его в кровать.