Страница:
Поток его растерзанное тело?
Зачем избрал, в отличье от иных,
Наш Люсидас пастушескую долю,
Зачем ценою бдений покупал
Щедроты муз, на милости скупых,
А не играл с Неэрой на приволье,
Амариллиде кудри не трепал?
Для славы? Да, того, чьи мысли чисты,
Кто суетность утех презрел, она
Ведет вперед стезей труда тернистой.
Но в миг, когда нам цель уже видна,
Слепая фурия рукой узлистой
Нить краткой жизни обрывает... "Грех, -
Гремит мне гневно с неба Феб лучистый, -
Отождествлять со славою успех.
Не в этой жизни истинная слава
Стяжается по праву -
Увенчивает ею не молва,
А лишь один владыка естества,
Всезрящий и всеведущий Юпитер.
Лишь в горных сферах, где вершит он суд,
Награды или кары смертных ждут".
О Аретуза и неспешный Минчо,
Клянусь, не оглашал и вас досель
Напев, что мне звучит с зенита нынче...
Но тс-с, моя свирель!
Я слышу, как трубит герольд пучины.
Твердит он, что причина
Несчастья с Люсидасом - не Нептун,
И учинить допрос спешит стихиям.
Валы и ветры вопрошает он,
Кто пастуха посмел сгубить бесчестно.
Им это неизвестно,
И Гиппотад дать слово принужден,
Что целый день безветрие царило,
Был воздух тих, зеркально лоно волн,
И в них Панопа с сестрами шалила.
За то, что сгинул друг наш благородный,
В ответе лишь один его негодный,
Построенный в проклятой спешке челн.
Вот шествует в короне тростниковой
Преданьями воспетый Кем с челом,
Где скорбь запечатлелась, как на том
Цветке, что носит знак ее багровый.
Он плачет о наперснике своем,
А сзади водяного
Идет ценитель галилейских вод
С двумя ключами (ибо отворяет
Он золотым, железным запирает)
И сокрушенно митрою трясет:
"Как жаль, что добрый пастырь умирает,
Но здравствует и процветает тот,
Кто не о стаде - о себе радеет;
Тот, у кого важнее нет забот,
Чем в праздник бражничать со стригалями
Да ссориться с почетными гостями;
Кто ремеслом пастушьим не владеет
И, слепоустый, брезгует трудами,
Без коих пастуху не преуспеть!
Дела мирские - вот его услада.
А коль дерзнет на пастьбе он запеть,
Его свирель фальшивит, раня слух.
Мрут его овцы от парши и глада.
Стоит у них в загоне затхлый дух,
И по ночам оттуда за ограду,
Которую забыл закрыть пастух,
Уносит жадный волк ягнят из стада,
И некому, увы, разбой пресечь,
Хоть над дверьми висит двуручный меч".
Но с сицилийской нимфою своею
Спеши назад, Алфей! Умолк тот глас,
Чей грозный звук принудил к бегству вас.
К нам из долин, где дышится вольнее,
Где умеряют ветры, тихо вея,
Неистовство пылающего дня,
Где быстрые ручьи бегут, звеня,
И где апрель в плаще зеленом вымыл
Медвяными дождями лик земли,
Несите все цветы, что там взросли -
Охапки хрупких скороспелых примул,
Жасмина и ромашки полевой,
Фиалок, роз, гвоздик пьяняще пряных,
И гиацинтов рдяных,
И буковиц с поникшей головой.
Пусть скорбный амарант, нарцисс печальный
Нальют слезами чашечки свои
И царственным покровом в миг прощальный
Устелют море, коим у семьи
И сверстников наш Люсидас похищен.
А мы, чтоб отдых дать себе от мук,
В догадках утешения поищем.
О горе, где теперь наш юный друг?
Где носят волны прах его холодный?
Быть может, у Гебридов, в царстве вьюг,
Он увлечен водоворотом в бездну
К насельникам ужасным тьмы подводной,
Или, не слыша зов наш бесполезный,
Под легендарным Беллерусом спит,
Близ той горы, откуда страж небесный
К Наманке и Байоне взор стремит?
Архангел, сжалься! Пусть нам из пучины
Доставят тело милое дельфины!
Но, пастухи, смахните слезы с глаз.
Довольно плакать, ибо друг наш милый
Жив, хоть и скрылся под водой от нас.
Так в океане дневное светило,
Когда оно урочный путь свершило,
Скрывается, дабы в свой срок и час
С чела небес опять сверкнуть алмазом.
Уйдя на дно, наш друг вознесся разом
По милости творца земли и вод
К нездешним рекам и нездешним кущам,
Где хор святых угодников поет
Хвалу перед престолом присносущим.
Там нектаром с кудрей он смоет ил,
Забудет, что когда-то слезы лил,
И в царстве, чей покой и мир блаженный
Оберегает сонм небесных сил,
Упьется радостью неизреченной.
Не плачьте ж, пастухи. Уйдя от нас,
Стал добрым духом друг наш Люсидас
И в этих водах охраняет ныне
Тех, кто коварной вверился пучине".
Такою песней на дорийский лад
Дубраву оглашал пастух безвестный,
Пока спускался день, огнем объят,
В сандальях серых по дуге небесной;
Когда ж погас, отпламенев, закат
И солнце в море рухнуло отвесно,
Он встал и, синий плащ надев, исчез:
С утра ему опять в луга и в лес.
О, латник или капитан, когда
Взломает эту дверь твой меч кровавый,
Не угрожай хозяину расправой,
Его жилищу не чини вреда.
Питомец муз-волшебниц, без труда
Тебя он увенчать способен славой,
Твои деянья в песне величавой
Запечатлев для мира навсегда.
Не разоряй приют певца невинный:
Сам эмафиец, победитель Фив,
Дом П_и_ндара не превратил в руины,
Надменный город штурмом взяв и срыв,
И стих творца "Электры" спас Афины,
Сердца спартанцев жалостью смягчив.
Ты с самых малых лет не предпочла
Пространный торный путь стезе безвестной
И ввысь, к вершине истины небесной,
С немногими крутой тропой пошла.
Как Руфь и как Мария, избрала
Ты часть благую и на рой прелестный
Тщеславиц юных области окрестной
Взираешь с состраданьем и без зла.
Так полни свой светильник непорочный
Елеем добродетели святой
И нас не устыжающей надежды
И веруй, дева: полночью урочной
С толпой гостей приидет в твой покой
Жених, чей светлый лик слепит все вежды.
Отец ваш граф, верховный казначей
И председатель Тайного совета.
Бессребреником слыл во мненье света,
Затем ушел с обеих должностей
И умер, прочитав на склоне дней
О роспуске парламента декреты -
Так счеты свел оратор в оны лета,
Узнав о Херонее, с жизнью сей.
На вашего родителя ни разу
Взглянуть не довелось мне оттого,
Что для меня в ту пору длилось детство.
Но я от вас слыхал о нем рассказы
И вижу, что достоинства его
Вам, Маргарет, достались по наследству.
Назвал я "Тетрахордом" свой трактат.
Он нов по мысли и не прост по слогу.
Таких, кому он по зубам, немного,
А дюжинные книжники вопят,
Название коверкая стократ:
"Сам черт сломает на заглавье ногу!"
И в Майл-энд-Грин, на книгу глянув строго,
Идут гулять, хоть, право же, навряд
Шершавей это слово, чем Колкитто,
Гэласп, Макдбннел, Гордон - имена,
Которые теперь столь знамениты.
О сэр Джон Чик, скорей воспрянь от сна
И, взяв язык Гомера под защиту,
Его в правах восстанови сполна!
Как только я призвал свой век восстать
И, сбросив путы, обрести свободу,
Псы и ослы, - а им нет перевода, -
Галдеж повсюду подняли, под стать
Тем недругам Латоны, коим стать
Лягушками пришлось в былые годы.
Ведь ждать признанья от такого сброда -
Что бисер перед свиньями метать.
Они кричат о вольности, но воля
Созвучна своеволию для них,
И правда им страшней оков былых.
Будь добр и мудр, коль жаждешь лучшей доли,
Иль захлебнется край отцов твоих
В пучине бед, невиданных дотоле.
Как смели вы, кем требник запрещен
И свергнут лишь затем прелат верховный,
Чтоб вновь с Многоприходностью греховной
Блудил, как с девкой, ваш синедрион,
Настаивать, что должен нас закон
Синодам подчинить, лишив духовной
Свободы, данной нам от бога, словно
А.С. иль Резерфорд мудрей, чем он?
Тех, кто, подобно Павлу, стал, без спора,
Господней веры истинным оплотом,
Честят еретиками с неких пор
И Эдвардс и шотландец... как его там?
Но мы разоблачим ваш заговор,
Что пострашней Тридентского собора,
И наш парламент скоро
Меч против фарисеев пустит в ход,
Не уши им, но руки отсечет
И край от них спасет,
Затем что там, где пишется "пресвитер",
Читается "епископ" между литер.
Ты, Гарри, доказал нам в первый раз,
Что можно даже в Англии суровой
Слить воедино музыку и слово
И скандовать строку не как Мидас.
Твой дар тебя навек от тленья спас;
Художника, в чьих звуках с силой новой
Раскрылась прелесть языка родного,
Не позабудут те, кто сменит нас,
Феб наделил крылами вдохновенья
Тебя, слагатель гимнов и кантаты,
За то, что чтишь ты окрыленный стих.
Тебя б сам Данте предпочел когда-то
Каселле, чье он жадно слушал пенье
В чистилище среди теней незлых.
ТОМСОН, ДРУГА МОЕГО ВО ХРИСТЕ,
СКОНЧАВШЕЙСЯ 16 ДЕКАБРЯ 1646 ГОДА
Любовь и вера, с коими была
Ты неразлучна, дух твой закалили,
И смерть без жалоб, страха и усилий
Ты ради вечной жизни приняла.
Но не погребены твои дела,
Щедроты и даяния в могиле:
Туда они с тобой, как свита, взмыли,
Где радость неисчерпна и светла.
Послали их в лучистом одеянье
Любовь и вера к трону судии,
Чтоб о твоем земном существованье
Поведали служители твои
И ты вкусила за свои страданья
Дарующей бессмертие струи.
Столь, Ферфакс, ты превознесен молвой,
Что в дрожь бросает короля любого
При имени воителя такого,
Кому Европа вся гремит хвалой.
Неустрашимо продолжаешь бой
Ты с гидрой мятежа многоголовой,
Хоть, попирая Лигу, Север снова
Простер крыла драконьи над страной.
Но ждет тебя еще трудов немало
(Затем что лишь войну родит война),
Покуда смута не сокрушена
И справедливость не возобладала:
Ведь доблесть кровью исходить должна
Там, где насилие законом стало.
ПРЕДЛОЖЕНИЙ, ВЫДВИНУТЫХ НЕКОТОРЫМИ
ЧЛЕНАМИ КОМИТЕТА ПО РАСПРОСТРАНЕНИЮ
СВЯЩЕННОГО ПИСАНИЯ
Наш вождь, неустрашимый Кромвель, тот,
Кто с мудростью и верой неизменной
Стезей добра сквозь мрак страды военной
И тучу клеветы нас вел вперед,
Не раз сподобил бог своих щедрот
Тебя в борьбе с фортуною надменной:
Ты рать шотландцев сбросил в Дарвен пенный,
Под Данбаром побед умножил счет
И в Вустере стяжал венок лавровый.
Но и в дни мира ждут тебя бои;
Вновь на душу советчики твои
Надеть нам тщатся светские оковы.
Не дай же им, продажным псам, опять
У нас свободу совести отнять.
Ты молод, Вэн, но разумом столь зрел,
Что даже Рим, где тоги, а не латы
Над эпиротом взяли верх когда-то,
Сенатора мудрее не имел.
Ты, заключая мир, в веденье дел
Искусней был любого дипломата;
Ты, в ход пуская то булат, то злато,
Добыть победу на войне умел.
К тому ж меж властью светской и духовной
Различье ты постиг и учишь нас,
Как избегать, по твоему примеру,
Смешенья их, в чем многие виновны.
Вот почему в глазах страны сейчас
Ты - старший сын и страж господней веры.
Господь, воздай савойцу за святых,
Чьи трупы на отрогах Альп застыли,
Чьи деды в дни, когда мы камни чтили,
Хранили твой завет в сердцах своих,
Вовеки не прости убийце их
Мук, что они пред смертью ощутили,
Когда их жен с младенцами схватили
И сбросили, глумясь, со скал крутых,
Их тяжкий стон возносят к небу горы,
Их прах ветра в Италию несут -
В край, где царит тройной тиран, который
Сгубил невинных. Пусть же все поймут,
Узрев твой гнев, что призовешь ты скоро
Блудницу вавилонскую на суд.
Когда померк, до половины лет,
Свет для меня в житейской тьме кромешной,
"К чему мне, - вопросил я безутешно, -
Талант, который зарывать не след?
Как может человек, коль зренья нет,
Предвечному творцу служить успешно?"
И в тот же миг я, малодушьем грешный,
Услышал от Терпения ответ:
"Твой труд и рвенье, смертный, бесполезны.
Какая в них нужда царю царей,
Коль ангелами он располагает?
Лишь тот из вас слуга, ему любезный,
Кто, не ропща под ношею своей,
Все принимает и превозмогает".
Пускай огонь в камине разведут,
Чтоб мы теперь, когда дожди полили,
С тобой, мой Лоренс, теплый кров делили,
В беседах коротая время тут,
Покуда дни ненастья не пройдут
И вновь зефир не колыхнет воскрылий
Весеннего наряда роз и лилий,
Которые не сеют, не прядут.
Здесь есть все то, что тонкий вкус прельщает:
Свет, яства и вино; здесь, наконец,
Под лютню иль орган нас восхищает
На дивном языке тосканском пенье;
И кто себе такие наслажденья
Нечасто позволяет, тот - мудрец.
Мой Сайриэк, чей знаменитый дед
В былые дни британскую Фемиду
Брал неизменно под свою эгиду
И как судья, и как законовед,
Вкуси со мной отрад, в которых нет
Приличьям ни ущерба, ни обиды,
Оставив Архимеда, и Эвклида,
И планы, что таит француз иль швед.
Учись соразмерять разумно время -
Не только размышляй, какой стезей
Идти вперед, задавшись мудрой целью,
Но и умей позабывать про бремя
Дневных забот и суеты мирской,
Коль посылает бог нам миг веселья.
Друг Сайриэк, уже четвертый год
Мои глаза не различают света,
Хоть вчуже нелегко заметить это.
Напрасно я вперяюсь в небосвод -
Не видны мне ни звездный хоровод,
Ни золотое солнце, ни планеты.
Но дух мой тверд, надеждой грудь согрета,
Меня несчастье с курса не собьет.
Ты спросишь, где, слепец, беру я силы?
В сознанье, что огонь моих очей
Служение свободе угасило -
О ней я возвещал Европе всей.
И этой мыслью волю закалила
Мне вера, поводырь в юдоли сей.
Во сне моя усопшая жена
Ко мне вернулась, словно Алкестида,
Которую у смерти сын Кронида
Для мужа отнял в оны времена.
Библейской роженицы, что должна
Очиститься, была бескровней с вида
Она, святая, чья до пят хламида
Спадала, белоснежна и длинна.
Я разглядеть не мог сквозь покрывало
Ее лицо, хоть взор духовный мой
Прочел, что, как и встарь, оно сияло
Любовью, бесконечной и немой.
Но ах! Шагнув ко мне, она пропала,
Проснулся я - и свет сменился тьмой.
Блажен тот муж, что не идет к порогу
Совета нечестивых, на дорогу
Греховных не встает и не сидит
В собранье развратителей, а чтит
Закон господень, людям свыше данный,
О коем размышляет неустанно.
Он будет словно древо у воды,
Чьи вызревают вовремя плоды
И чья листва вовеки не желтеет:
Что бы ни делал он, во всем успеет.
Иной удел у нечестивца. Он,
Как прах, что ветром над землей взметен,
Пасть на суде господнем не преминет,
Его собранье праведных отринет,
Затем что путь им указавший бог
Путь нечестивых гибели обрек.
Зачем мятутся столькие народы,
И ковы тщетно строят племена,
И восстают цари, и год от года
Все громче меж князей хула слышна
На бога и помазанника божья:
"На вечные расторгнем времена
Их узы, их оковы свергнем тоже"?
Лишь посмеется бог на небесах,
И поругается над этой ложью,
И в гневе скажет с яростью в очах!
"Я над моей святой горой Сионом
Помазал моего царя". И страх
Вселю я в сильных словом, мне реченным:
"Ты - сын мой, днесь ты мной рожден, и я
Тебя взыщу наследием законным.
Проси, и дам тебе я все края,
Все племена земные во владенье,
И, как сосуд скудельный, длань твоя
Их сокрушит за неповиновенье,
Жезлом железным сломит выю им".
Итак, учитесь, о цари, смиренью
И вразумитесь, вы, кем суд творим.
Служите богу с робостью душевной,
С боязнью в сердце радуйтесь пред ним.
Почтите сына божья, иль плачевно
Погибнете в пути вы оттого,
Что скоро вспыхнет в сыне пламень гневный.
Блажен, кто уповает на него,
Сколь, господи, твоя безмерна слава,
Простершаяся выше звезд ночных,
Сколь имя божье всюду величаво!
Из уст младенцев и детей грудных
Исторгнул ты себе хвалу к печали
И скорби тех, кто на тебя восстал,
Чтобы твои хулители молчали,
Чтоб мститель дрогнул, враг бессилен стал.
Я мыслю, глядя на небо - творенье
Твоих перстов, на горний хор светил;
"Идет ли с ними человек в сравненье?
Как, господи, о нем ты не забыл?
За что он, грешный, лицезреет бога
И положил ты под ноги его,
Пред ангелами умалив не много,
Все дело рук твоих, все естество?
Над всем его поставил ты владыкой -
Над птицею, парящей в небесах,
Над вольным зверем в чаще леса дикой,
Над рыбою, резвящейся в волнах,
Над овцами, что в поле щиплют травы,
Над чудищами мрачных бездн морских..."
Сколь имя бога всюду величаво,
Сколь славен он во всех краях земных!
1. Ты милосерд, о боже, стал
К земле твоих сынов,
Иакову из плена дал
Ты возвратиться вновь.
2. Ты _беззаконие простил
Народа твоего_ {*},
И _все грехи его покрыл_,
Их бремя снял с него.
3. Всю _лютость ярости твоей_
Сумел ты обуздать.
Твой гнев от нас, твоих детей,
Ты _отвратил_ опять.
4. Наш избавитель и творец,
_Восстанови_ наш край.
Негодование, отец,
На чад не изливай.
5. Ужели не настанет час,
Когда твой гнев прейдет?
Ужели ты его на нас
_Прострешь от рода в род_
6. И к жизни _твой народ_ тобой
Не будет возвращен,
Затем _чтоб о тебе_ душой
_Возрадовался_ он?
7. О ты, кто дал нам бытие,
_Яви_ и _милость нам:
Даруй спасение твое_
Твоим земным сынам.
8. Я ныне господу вонму,
И будет _сказан им
Мир и народу своему_,
И _избранным своим;_
Но пусть благоговейно чтут
Его закон они,
_Да в безрассудство не впадут_,
Как впали в оны дни.
9. Все те, в ком страх пред богом есть,
Спасутся в мире сем,
И слава поселится здесь,
В краю, где мы живем;
10. И милость с истиной скрепят
Союз на счастье нам;
И с правдой мир - с сестрою брат -
Прижмут уста к устам;
11. И _истина_, как вешний цвет,
_Возникнет из земли_;
И воссияет правды свет
В заоблачной дали;
12. И людям _благо даст господь_,
И _даст земля плоды_,
Что напитают нашу плоть
В награду за труды;
13. И правда будет, как всегда,
Пред господом идти,
Чтоб не свернули никогда
Мы с правого пути.
{* Все, набранное иным шрифтом, представляет собой доподлинные слова
Писания в переводе с оригинала.}
Существуют два прижизненных издания так называемых "малых" поэтических
произведений Мильтона - 1645 и 1673 годов. Первое включало все стихи,
написанные до 1645 года; во втором - поэт дополнил их стихотворными
произведениями, написанными позднее. Сохранилась авторская рукопись для
издания 1673 года. Напечатанный сборник отличался от рукописи тем, что по
политическим причинам в него не вошли четыре сонета. Сонет "Генри
Вэну-младшему" был издан сначала анонимно в 1662 году, а затем вместе с
тремя другими сонетами (Ферфаксу, Кромвелю и вторым сонетом Сайриэку
Скиннеру) напечатан в 1694 году. Произведения Мильтона, собранные здесь под
рубрикой "Стихотворения", переведены для издания БВЛ Ю. Б. Корнеевым.
К Шекспиру (1630). - Стихотворение впервые появилось без подписи в
собрании сочинений Шекспира, изданном в 1632 г. ...Я глубиной дельфийских
строк твоих... - очевидно, вдохновленных Аполлоном.
Эпитафия университетскому вознице и Вторая эпитафия ему же написаны в
1631 г. Томао Хобсон был своего рода достопримечательностью Кембриджа. В
течение шестидесяти лет он регулярно курсировал между Лондоном и Кембриджем,
развозя почту и пассажиров. Умер он во время вынужденного безделья в конце
1630 г., когда сообщение с Лондоном было приостановлено из-за эпидемии чумы.
"Булл" - "Бык", название гостиницы в Лондоне.
Эпитафия маркизе Уинчестер (1631). - Джейн Поле, маркиза Уинчестер,
дочь виконта Сэвиджа и наследница графа Риверса, умерла в 1631 г. Эпитафии
на ее смерть писали и другие английские поэты, в том числе Бен Джонсон.
Люцина - римская богиня, покровительница деторождения. Атропа - парка,
перерезающая нить человеческой жизни. ...с берегов родного Кема... - то есть
из Кембриджа, который стоит на реке Кем. ...С той, чей удел на твой похож...
- Имеется в виду библейская Рахиль, любимая жена патриарха Иакова, родившая
ему двух сыновей, Иосифа и Вениамина. Данте в "Божественной Комедии"
помещает Беатриче в Раю рядомс Рахилью ("Рай", XXXII).
По случаю своего двадцатитрехлетия (1632). - Эти стихи были посланы
вместе с письмом неизвестному корреспонденту в ответ на уговоры начать
духовную карьеру.
Элегия I (1626) написана в ответ на письмо Карло Диодати (1609-1638),
одного из самых близких друзей Мильтона со школьных лет. Его отец,
итальянец-протестант, поселился в Англии еще до рождения сына. Диодати
Мильтон посвятил ряд стихотворений, в том числе итальянский сонет "Не знаю,
Зачем избрал, в отличье от иных,
Наш Люсидас пастушескую долю,
Зачем ценою бдений покупал
Щедроты муз, на милости скупых,
А не играл с Неэрой на приволье,
Амариллиде кудри не трепал?
Для славы? Да, того, чьи мысли чисты,
Кто суетность утех презрел, она
Ведет вперед стезей труда тернистой.
Но в миг, когда нам цель уже видна,
Слепая фурия рукой узлистой
Нить краткой жизни обрывает... "Грех, -
Гремит мне гневно с неба Феб лучистый, -
Отождествлять со славою успех.
Не в этой жизни истинная слава
Стяжается по праву -
Увенчивает ею не молва,
А лишь один владыка естества,
Всезрящий и всеведущий Юпитер.
Лишь в горных сферах, где вершит он суд,
Награды или кары смертных ждут".
О Аретуза и неспешный Минчо,
Клянусь, не оглашал и вас досель
Напев, что мне звучит с зенита нынче...
Но тс-с, моя свирель!
Я слышу, как трубит герольд пучины.
Твердит он, что причина
Несчастья с Люсидасом - не Нептун,
И учинить допрос спешит стихиям.
Валы и ветры вопрошает он,
Кто пастуха посмел сгубить бесчестно.
Им это неизвестно,
И Гиппотад дать слово принужден,
Что целый день безветрие царило,
Был воздух тих, зеркально лоно волн,
И в них Панопа с сестрами шалила.
За то, что сгинул друг наш благородный,
В ответе лишь один его негодный,
Построенный в проклятой спешке челн.
Вот шествует в короне тростниковой
Преданьями воспетый Кем с челом,
Где скорбь запечатлелась, как на том
Цветке, что носит знак ее багровый.
Он плачет о наперснике своем,
А сзади водяного
Идет ценитель галилейских вод
С двумя ключами (ибо отворяет
Он золотым, железным запирает)
И сокрушенно митрою трясет:
"Как жаль, что добрый пастырь умирает,
Но здравствует и процветает тот,
Кто не о стаде - о себе радеет;
Тот, у кого важнее нет забот,
Чем в праздник бражничать со стригалями
Да ссориться с почетными гостями;
Кто ремеслом пастушьим не владеет
И, слепоустый, брезгует трудами,
Без коих пастуху не преуспеть!
Дела мирские - вот его услада.
А коль дерзнет на пастьбе он запеть,
Его свирель фальшивит, раня слух.
Мрут его овцы от парши и глада.
Стоит у них в загоне затхлый дух,
И по ночам оттуда за ограду,
Которую забыл закрыть пастух,
Уносит жадный волк ягнят из стада,
И некому, увы, разбой пресечь,
Хоть над дверьми висит двуручный меч".
Но с сицилийской нимфою своею
Спеши назад, Алфей! Умолк тот глас,
Чей грозный звук принудил к бегству вас.
К нам из долин, где дышится вольнее,
Где умеряют ветры, тихо вея,
Неистовство пылающего дня,
Где быстрые ручьи бегут, звеня,
И где апрель в плаще зеленом вымыл
Медвяными дождями лик земли,
Несите все цветы, что там взросли -
Охапки хрупких скороспелых примул,
Жасмина и ромашки полевой,
Фиалок, роз, гвоздик пьяняще пряных,
И гиацинтов рдяных,
И буковиц с поникшей головой.
Пусть скорбный амарант, нарцисс печальный
Нальют слезами чашечки свои
И царственным покровом в миг прощальный
Устелют море, коим у семьи
И сверстников наш Люсидас похищен.
А мы, чтоб отдых дать себе от мук,
В догадках утешения поищем.
О горе, где теперь наш юный друг?
Где носят волны прах его холодный?
Быть может, у Гебридов, в царстве вьюг,
Он увлечен водоворотом в бездну
К насельникам ужасным тьмы подводной,
Или, не слыша зов наш бесполезный,
Под легендарным Беллерусом спит,
Близ той горы, откуда страж небесный
К Наманке и Байоне взор стремит?
Архангел, сжалься! Пусть нам из пучины
Доставят тело милое дельфины!
Но, пастухи, смахните слезы с глаз.
Довольно плакать, ибо друг наш милый
Жив, хоть и скрылся под водой от нас.
Так в океане дневное светило,
Когда оно урочный путь свершило,
Скрывается, дабы в свой срок и час
С чела небес опять сверкнуть алмазом.
Уйдя на дно, наш друг вознесся разом
По милости творца земли и вод
К нездешним рекам и нездешним кущам,
Где хор святых угодников поет
Хвалу перед престолом присносущим.
Там нектаром с кудрей он смоет ил,
Забудет, что когда-то слезы лил,
И в царстве, чей покой и мир блаженный
Оберегает сонм небесных сил,
Упьется радостью неизреченной.
Не плачьте ж, пастухи. Уйдя от нас,
Стал добрым духом друг наш Люсидас
И в этих водах охраняет ныне
Тех, кто коварной вверился пучине".
Такою песней на дорийский лад
Дубраву оглашал пастух безвестный,
Пока спускался день, огнем объят,
В сандальях серых по дуге небесной;
Когда ж погас, отпламенев, закат
И солнце в море рухнуло отвесно,
Он встал и, синий плащ надев, исчез:
С утра ему опять в луга и в лес.
О, латник или капитан, когда
Взломает эту дверь твой меч кровавый,
Не угрожай хозяину расправой,
Его жилищу не чини вреда.
Питомец муз-волшебниц, без труда
Тебя он увенчать способен славой,
Твои деянья в песне величавой
Запечатлев для мира навсегда.
Не разоряй приют певца невинный:
Сам эмафиец, победитель Фив,
Дом П_и_ндара не превратил в руины,
Надменный город штурмом взяв и срыв,
И стих творца "Электры" спас Афины,
Сердца спартанцев жалостью смягчив.
Ты с самых малых лет не предпочла
Пространный торный путь стезе безвестной
И ввысь, к вершине истины небесной,
С немногими крутой тропой пошла.
Как Руфь и как Мария, избрала
Ты часть благую и на рой прелестный
Тщеславиц юных области окрестной
Взираешь с состраданьем и без зла.
Так полни свой светильник непорочный
Елеем добродетели святой
И нас не устыжающей надежды
И веруй, дева: полночью урочной
С толпой гостей приидет в твой покой
Жених, чей светлый лик слепит все вежды.
Отец ваш граф, верховный казначей
И председатель Тайного совета.
Бессребреником слыл во мненье света,
Затем ушел с обеих должностей
И умер, прочитав на склоне дней
О роспуске парламента декреты -
Так счеты свел оратор в оны лета,
Узнав о Херонее, с жизнью сей.
На вашего родителя ни разу
Взглянуть не довелось мне оттого,
Что для меня в ту пору длилось детство.
Но я от вас слыхал о нем рассказы
И вижу, что достоинства его
Вам, Маргарет, достались по наследству.
Назвал я "Тетрахордом" свой трактат.
Он нов по мысли и не прост по слогу.
Таких, кому он по зубам, немного,
А дюжинные книжники вопят,
Название коверкая стократ:
"Сам черт сломает на заглавье ногу!"
И в Майл-энд-Грин, на книгу глянув строго,
Идут гулять, хоть, право же, навряд
Шершавей это слово, чем Колкитто,
Гэласп, Макдбннел, Гордон - имена,
Которые теперь столь знамениты.
О сэр Джон Чик, скорей воспрянь от сна
И, взяв язык Гомера под защиту,
Его в правах восстанови сполна!
Как только я призвал свой век восстать
И, сбросив путы, обрести свободу,
Псы и ослы, - а им нет перевода, -
Галдеж повсюду подняли, под стать
Тем недругам Латоны, коим стать
Лягушками пришлось в былые годы.
Ведь ждать признанья от такого сброда -
Что бисер перед свиньями метать.
Они кричат о вольности, но воля
Созвучна своеволию для них,
И правда им страшней оков былых.
Будь добр и мудр, коль жаждешь лучшей доли,
Иль захлебнется край отцов твоих
В пучине бед, невиданных дотоле.
Как смели вы, кем требник запрещен
И свергнут лишь затем прелат верховный,
Чтоб вновь с Многоприходностью греховной
Блудил, как с девкой, ваш синедрион,
Настаивать, что должен нас закон
Синодам подчинить, лишив духовной
Свободы, данной нам от бога, словно
А.С. иль Резерфорд мудрей, чем он?
Тех, кто, подобно Павлу, стал, без спора,
Господней веры истинным оплотом,
Честят еретиками с неких пор
И Эдвардс и шотландец... как его там?
Но мы разоблачим ваш заговор,
Что пострашней Тридентского собора,
И наш парламент скоро
Меч против фарисеев пустит в ход,
Не уши им, но руки отсечет
И край от них спасет,
Затем что там, где пишется "пресвитер",
Читается "епископ" между литер.
Ты, Гарри, доказал нам в первый раз,
Что можно даже в Англии суровой
Слить воедино музыку и слово
И скандовать строку не как Мидас.
Твой дар тебя навек от тленья спас;
Художника, в чьих звуках с силой новой
Раскрылась прелесть языка родного,
Не позабудут те, кто сменит нас,
Феб наделил крылами вдохновенья
Тебя, слагатель гимнов и кантаты,
За то, что чтишь ты окрыленный стих.
Тебя б сам Данте предпочел когда-то
Каселле, чье он жадно слушал пенье
В чистилище среди теней незлых.
ТОМСОН, ДРУГА МОЕГО ВО ХРИСТЕ,
СКОНЧАВШЕЙСЯ 16 ДЕКАБРЯ 1646 ГОДА
Любовь и вера, с коими была
Ты неразлучна, дух твой закалили,
И смерть без жалоб, страха и усилий
Ты ради вечной жизни приняла.
Но не погребены твои дела,
Щедроты и даяния в могиле:
Туда они с тобой, как свита, взмыли,
Где радость неисчерпна и светла.
Послали их в лучистом одеянье
Любовь и вера к трону судии,
Чтоб о твоем земном существованье
Поведали служители твои
И ты вкусила за свои страданья
Дарующей бессмертие струи.
Столь, Ферфакс, ты превознесен молвой,
Что в дрожь бросает короля любого
При имени воителя такого,
Кому Европа вся гремит хвалой.
Неустрашимо продолжаешь бой
Ты с гидрой мятежа многоголовой,
Хоть, попирая Лигу, Север снова
Простер крыла драконьи над страной.
Но ждет тебя еще трудов немало
(Затем что лишь войну родит война),
Покуда смута не сокрушена
И справедливость не возобладала:
Ведь доблесть кровью исходить должна
Там, где насилие законом стало.
ПРЕДЛОЖЕНИЙ, ВЫДВИНУТЫХ НЕКОТОРЫМИ
ЧЛЕНАМИ КОМИТЕТА ПО РАСПРОСТРАНЕНИЮ
СВЯЩЕННОГО ПИСАНИЯ
Наш вождь, неустрашимый Кромвель, тот,
Кто с мудростью и верой неизменной
Стезей добра сквозь мрак страды военной
И тучу клеветы нас вел вперед,
Не раз сподобил бог своих щедрот
Тебя в борьбе с фортуною надменной:
Ты рать шотландцев сбросил в Дарвен пенный,
Под Данбаром побед умножил счет
И в Вустере стяжал венок лавровый.
Но и в дни мира ждут тебя бои;
Вновь на душу советчики твои
Надеть нам тщатся светские оковы.
Не дай же им, продажным псам, опять
У нас свободу совести отнять.
Ты молод, Вэн, но разумом столь зрел,
Что даже Рим, где тоги, а не латы
Над эпиротом взяли верх когда-то,
Сенатора мудрее не имел.
Ты, заключая мир, в веденье дел
Искусней был любого дипломата;
Ты, в ход пуская то булат, то злато,
Добыть победу на войне умел.
К тому ж меж властью светской и духовной
Различье ты постиг и учишь нас,
Как избегать, по твоему примеру,
Смешенья их, в чем многие виновны.
Вот почему в глазах страны сейчас
Ты - старший сын и страж господней веры.
Господь, воздай савойцу за святых,
Чьи трупы на отрогах Альп застыли,
Чьи деды в дни, когда мы камни чтили,
Хранили твой завет в сердцах своих,
Вовеки не прости убийце их
Мук, что они пред смертью ощутили,
Когда их жен с младенцами схватили
И сбросили, глумясь, со скал крутых,
Их тяжкий стон возносят к небу горы,
Их прах ветра в Италию несут -
В край, где царит тройной тиран, который
Сгубил невинных. Пусть же все поймут,
Узрев твой гнев, что призовешь ты скоро
Блудницу вавилонскую на суд.
Когда померк, до половины лет,
Свет для меня в житейской тьме кромешной,
"К чему мне, - вопросил я безутешно, -
Талант, который зарывать не след?
Как может человек, коль зренья нет,
Предвечному творцу служить успешно?"
И в тот же миг я, малодушьем грешный,
Услышал от Терпения ответ:
"Твой труд и рвенье, смертный, бесполезны.
Какая в них нужда царю царей,
Коль ангелами он располагает?
Лишь тот из вас слуга, ему любезный,
Кто, не ропща под ношею своей,
Все принимает и превозмогает".
Пускай огонь в камине разведут,
Чтоб мы теперь, когда дожди полили,
С тобой, мой Лоренс, теплый кров делили,
В беседах коротая время тут,
Покуда дни ненастья не пройдут
И вновь зефир не колыхнет воскрылий
Весеннего наряда роз и лилий,
Которые не сеют, не прядут.
Здесь есть все то, что тонкий вкус прельщает:
Свет, яства и вино; здесь, наконец,
Под лютню иль орган нас восхищает
На дивном языке тосканском пенье;
И кто себе такие наслажденья
Нечасто позволяет, тот - мудрец.
Мой Сайриэк, чей знаменитый дед
В былые дни британскую Фемиду
Брал неизменно под свою эгиду
И как судья, и как законовед,
Вкуси со мной отрад, в которых нет
Приличьям ни ущерба, ни обиды,
Оставив Архимеда, и Эвклида,
И планы, что таит француз иль швед.
Учись соразмерять разумно время -
Не только размышляй, какой стезей
Идти вперед, задавшись мудрой целью,
Но и умей позабывать про бремя
Дневных забот и суеты мирской,
Коль посылает бог нам миг веселья.
Друг Сайриэк, уже четвертый год
Мои глаза не различают света,
Хоть вчуже нелегко заметить это.
Напрасно я вперяюсь в небосвод -
Не видны мне ни звездный хоровод,
Ни золотое солнце, ни планеты.
Но дух мой тверд, надеждой грудь согрета,
Меня несчастье с курса не собьет.
Ты спросишь, где, слепец, беру я силы?
В сознанье, что огонь моих очей
Служение свободе угасило -
О ней я возвещал Европе всей.
И этой мыслью волю закалила
Мне вера, поводырь в юдоли сей.
Во сне моя усопшая жена
Ко мне вернулась, словно Алкестида,
Которую у смерти сын Кронида
Для мужа отнял в оны времена.
Библейской роженицы, что должна
Очиститься, была бескровней с вида
Она, святая, чья до пят хламида
Спадала, белоснежна и длинна.
Я разглядеть не мог сквозь покрывало
Ее лицо, хоть взор духовный мой
Прочел, что, как и встарь, оно сияло
Любовью, бесконечной и немой.
Но ах! Шагнув ко мне, она пропала,
Проснулся я - и свет сменился тьмой.
Блажен тот муж, что не идет к порогу
Совета нечестивых, на дорогу
Греховных не встает и не сидит
В собранье развратителей, а чтит
Закон господень, людям свыше данный,
О коем размышляет неустанно.
Он будет словно древо у воды,
Чьи вызревают вовремя плоды
И чья листва вовеки не желтеет:
Что бы ни делал он, во всем успеет.
Иной удел у нечестивца. Он,
Как прах, что ветром над землей взметен,
Пасть на суде господнем не преминет,
Его собранье праведных отринет,
Затем что путь им указавший бог
Путь нечестивых гибели обрек.
Зачем мятутся столькие народы,
И ковы тщетно строят племена,
И восстают цари, и год от года
Все громче меж князей хула слышна
На бога и помазанника божья:
"На вечные расторгнем времена
Их узы, их оковы свергнем тоже"?
Лишь посмеется бог на небесах,
И поругается над этой ложью,
И в гневе скажет с яростью в очах!
"Я над моей святой горой Сионом
Помазал моего царя". И страх
Вселю я в сильных словом, мне реченным:
"Ты - сын мой, днесь ты мной рожден, и я
Тебя взыщу наследием законным.
Проси, и дам тебе я все края,
Все племена земные во владенье,
И, как сосуд скудельный, длань твоя
Их сокрушит за неповиновенье,
Жезлом железным сломит выю им".
Итак, учитесь, о цари, смиренью
И вразумитесь, вы, кем суд творим.
Служите богу с робостью душевной,
С боязнью в сердце радуйтесь пред ним.
Почтите сына божья, иль плачевно
Погибнете в пути вы оттого,
Что скоро вспыхнет в сыне пламень гневный.
Блажен, кто уповает на него,
Сколь, господи, твоя безмерна слава,
Простершаяся выше звезд ночных,
Сколь имя божье всюду величаво!
Из уст младенцев и детей грудных
Исторгнул ты себе хвалу к печали
И скорби тех, кто на тебя восстал,
Чтобы твои хулители молчали,
Чтоб мститель дрогнул, враг бессилен стал.
Я мыслю, глядя на небо - творенье
Твоих перстов, на горний хор светил;
"Идет ли с ними человек в сравненье?
Как, господи, о нем ты не забыл?
За что он, грешный, лицезреет бога
И положил ты под ноги его,
Пред ангелами умалив не много,
Все дело рук твоих, все естество?
Над всем его поставил ты владыкой -
Над птицею, парящей в небесах,
Над вольным зверем в чаще леса дикой,
Над рыбою, резвящейся в волнах,
Над овцами, что в поле щиплют травы,
Над чудищами мрачных бездн морских..."
Сколь имя бога всюду величаво,
Сколь славен он во всех краях земных!
1. Ты милосерд, о боже, стал
К земле твоих сынов,
Иакову из плена дал
Ты возвратиться вновь.
2. Ты _беззаконие простил
Народа твоего_ {*},
И _все грехи его покрыл_,
Их бремя снял с него.
3. Всю _лютость ярости твоей_
Сумел ты обуздать.
Твой гнев от нас, твоих детей,
Ты _отвратил_ опять.
4. Наш избавитель и творец,
_Восстанови_ наш край.
Негодование, отец,
На чад не изливай.
5. Ужели не настанет час,
Когда твой гнев прейдет?
Ужели ты его на нас
_Прострешь от рода в род_
6. И к жизни _твой народ_ тобой
Не будет возвращен,
Затем _чтоб о тебе_ душой
_Возрадовался_ он?
7. О ты, кто дал нам бытие,
_Яви_ и _милость нам:
Даруй спасение твое_
Твоим земным сынам.
8. Я ныне господу вонму,
И будет _сказан им
Мир и народу своему_,
И _избранным своим;_
Но пусть благоговейно чтут
Его закон они,
_Да в безрассудство не впадут_,
Как впали в оны дни.
9. Все те, в ком страх пред богом есть,
Спасутся в мире сем,
И слава поселится здесь,
В краю, где мы живем;
10. И милость с истиной скрепят
Союз на счастье нам;
И с правдой мир - с сестрою брат -
Прижмут уста к устам;
11. И _истина_, как вешний цвет,
_Возникнет из земли_;
И воссияет правды свет
В заоблачной дали;
12. И людям _благо даст господь_,
И _даст земля плоды_,
Что напитают нашу плоть
В награду за труды;
13. И правда будет, как всегда,
Пред господом идти,
Чтоб не свернули никогда
Мы с правого пути.
{* Все, набранное иным шрифтом, представляет собой доподлинные слова
Писания в переводе с оригинала.}
Существуют два прижизненных издания так называемых "малых" поэтических
произведений Мильтона - 1645 и 1673 годов. Первое включало все стихи,
написанные до 1645 года; во втором - поэт дополнил их стихотворными
произведениями, написанными позднее. Сохранилась авторская рукопись для
издания 1673 года. Напечатанный сборник отличался от рукописи тем, что по
политическим причинам в него не вошли четыре сонета. Сонет "Генри
Вэну-младшему" был издан сначала анонимно в 1662 году, а затем вместе с
тремя другими сонетами (Ферфаксу, Кромвелю и вторым сонетом Сайриэку
Скиннеру) напечатан в 1694 году. Произведения Мильтона, собранные здесь под
рубрикой "Стихотворения", переведены для издания БВЛ Ю. Б. Корнеевым.
К Шекспиру (1630). - Стихотворение впервые появилось без подписи в
собрании сочинений Шекспира, изданном в 1632 г. ...Я глубиной дельфийских
строк твоих... - очевидно, вдохновленных Аполлоном.
Эпитафия университетскому вознице и Вторая эпитафия ему же написаны в
1631 г. Томао Хобсон был своего рода достопримечательностью Кембриджа. В
течение шестидесяти лет он регулярно курсировал между Лондоном и Кембриджем,
развозя почту и пассажиров. Умер он во время вынужденного безделья в конце
1630 г., когда сообщение с Лондоном было приостановлено из-за эпидемии чумы.
"Булл" - "Бык", название гостиницы в Лондоне.
Эпитафия маркизе Уинчестер (1631). - Джейн Поле, маркиза Уинчестер,
дочь виконта Сэвиджа и наследница графа Риверса, умерла в 1631 г. Эпитафии
на ее смерть писали и другие английские поэты, в том числе Бен Джонсон.
Люцина - римская богиня, покровительница деторождения. Атропа - парка,
перерезающая нить человеческой жизни. ...с берегов родного Кема... - то есть
из Кембриджа, который стоит на реке Кем. ...С той, чей удел на твой похож...
- Имеется в виду библейская Рахиль, любимая жена патриарха Иакова, родившая
ему двух сыновей, Иосифа и Вениамина. Данте в "Божественной Комедии"
помещает Беатриче в Раю рядомс Рахилью ("Рай", XXXII).
По случаю своего двадцатитрехлетия (1632). - Эти стихи были посланы
вместе с письмом неизвестному корреспонденту в ответ на уговоры начать
духовную карьеру.
Элегия I (1626) написана в ответ на письмо Карло Диодати (1609-1638),
одного из самых близких друзей Мильтона со школьных лет. Его отец,
итальянец-протестант, поселился в Англии еще до рождения сына. Диодати
Мильтон посвятил ряд стихотворений, в том числе итальянский сонет "Не знаю,