Гамильтон Дональд. Диверсанты

   - Толливер? - голос Мадлен прозвенел недоумением. - Н-нет... Похоже, измененная итальянская фамилия Тальяферро...
   - Понятия не имею. Возможно.
   - Звучит знакомо, только... Не припоминаю. Это очень важно?
   Пожав плечами, я ответил:
   - Опять же, понятия не имею.
   - Скажите правду, мистер Хелм, чему я на самом деле обязана вашим присутствием?
   Изысканная, безукоризненно построенная грамматически фраза произвела на меня выгодное впечатление. В тюрьме Форт Эймс та же самая мысль облеклась бы совершенно иными словами. Женщина явно возвращалась к словарю и синтаксису, восемь лет остававшимся без употребления среди злобных, безграмотных, завистливых скотов, не выносящих чужого превосходства.
   - Но ведь уже говорил...
   - Да, конечно. Вам велено беречь и охранять меня. - Мадлен покосилась: - Но почему вам? С какой стати именно вы должны опекать и лелеять бывшую женщину-адвоката, предполагаемую государственную преступницу, не успевшую толком вывалиться из камеры? Лишь потому, что мы встречались давным-давно, и вы любезно угостили меня ужином?
   - Отчасти, да. Кроме того, я обитал в Санта-Фе, откуда вы родом.
   - Да, - холодно проронила женщина. - Жила себе счастливая чета: Рой и Мадлен Эллершоу. Два очень славных молодых человека, получавших очень хорошие деньги. А еще и в долги забравшихся, чтоб и вовсе ни в чем себе не отказывать... Если бы дела шли своим чередом, вернули бы мы в скором времени все долги да зажили на славу: ни хлопот, ни забот... Но вышло иначе. Рой исчез бесследно, а меня взяли под стражу, и - пуф! Лопнула прежняя жизнь, точно пузырь мыльный. Сначала я хотела сохранить хотя бы дом, следовало блюсти приличия...
   Мадлен перевела дух и продолжила:
   - Но требовались деньги для освобождения под залог. И на судебные расходы, хотя... мистер Барон, фактический владелец фирмы, предложил защищать меня бесплатно... Потом все попросту рухнуло, и кредиторы получили свое, а остаток средств поглотил суд. Привелось брать взаймы у собственных родителей...
   Надолго умолкнув, женщина устремила взор вперед. Я не торопил ее, правил спокойно, "мазда" пожирала километры точно макароны. Мадлен опять глубоко вздохнула:
   - Оба уже мертвы. Я была единственным ребенком, и мной ужасно гордились. Университетские отличия, прекрасная служба, удачный брак... И вдруг - катастрофа. Это их прикончило.
   - Вам есть куда возвратиться?
   - Папин адвокат, старый мистер Бирнбаум - я звала его просто дядюшкой Джо, - прислал письмо и попросил о встрече сразу после того, как... отбуду срок заключения. Кажется, речь идет о наследстве и родительском доме. Несколько тысяч мне оставили, десять или пятнадцать, но при эдакой инфляции надолго не хватит... Я знаю об инфляции, смотрела у себя в камере передачи по маленькому телевизору, который привезли родители...
   - Вас часто навещали?
   - Поначалу - да. И снабжали всем, чем только могли. А вот когда здоровье сдало... Но пятнадцать тысяч лучше, нежели ничего. На время хватит. А после... Подыщу работу. В качестве освобожденной преступницы.
   - По отзывам судя, - вставил я, - ваш м-м-м... послужной список почти безупречен. Однако ни малейшего любопытства к профессиональному обучению и образовательным курсам не обнаружено.
   - Образовательным?! В голосе Мадлен зазвучало неподдельное бешенство.
   - После всевозможных академических отличий, полученных в университете, настоящих отличий? После настоящего диплома? Настоящих познаний, приобретенных на родительские деньги? Дозволить полуграмотному, безмозглому, косноязычному сброду, бездарной банде тамошних преподавателей учить меня? Чему?! А касаемо профессиональной подготовки... Блестящий - простите за похвальбу! - адвокат, знаток своего дела будет учиться делать клиенткам шестимесячную завивку? Или на машинке пишущей десятью пальцами выстукивать, как примерная маленькая секретарша? Нет уж, простите! Это значило бы согласиться: будущее закрыто, осталось рассчитывать лишь на жалкое, смиренное существование в маленькой серой должностишке: что заработал, то и съел... Увольте. Впрочем, разве не так? Разве остался выбор?
   Мадлен являла собою странную смесь аристократической надменности и чисто плебейского, причитающего отчаяния. И все же надменность наличествовала, и я с облегчением убедился в ее наличии. Боялся, что всю гордость и заносчивость выдавили по капле. Не то вышибли...
   - У вашего мужа, - полюбопытствовал я, поспешно меняя течение беседы, - имелись несомненные приметы? Родимые пятна, шрамы? Странные привычки?
   - - То есть?
   - Рой Эллершоу пропал без вести. Не исключаю, что может быть поныне жив. Если обнаружить его...
   - Не надейтесь. Рой погиб.
   Минуты две или три я вел машину по залитому солнцем, предвесеннему краю, не говоря ни слова. Потом скосил глаза:
   - Вы утверждали это еще на суде. Но доказательства не представили. Вообще никакого.
   Коротко и сухо засмеявшись, Мадлен ответила:
   - И правильно сделала. Иначе меня, чего доброго, провозгласили бы убийцей Роя. Видели бы вы свору обвинителей! Точно помешались от ярости и желания упечь... Требовали, вымогали: признавайся, признавайся, признавайся! В чем? Думается, тело Роя и не искали. Вместо этого разнюхивали, где скрывается мнимо уцелевший преступник, чьей соучастницей была подсудимая Эллершоу.
   - Вы сказали "погиб". Рой, по-вашему, принял насильственную смерть?
   - Убеждена.
   - Поясните.
   - Рой не вернулся, правильно? А Рой вовеки не бросил бы меня "расхлебывать кашу", как выражаются ваши коллеги... Для Роя подобное было бы немыслимо... Все равно, что нанять и подослать ко мне убийцу. Ведь вы подозреваете его?
   На мгновение оторвавшись от дороги, я метнул в сторону Мадлен изучающий взгляд.
   - Получается, Рой любил вас и оттого не сделал бы ничего подлого?
   - Да, мистер Хелм. В точности так. И не ухмыляйтесь, пожалуйста!
   - Не собираюсь ухмыляться, только, простите великодушно, утверждение сие свидетельством считаться не может.
   - Может, - уверенно возразила Мадлен. - Я убеждена в своей правоте, и неопровержимо убеждена. Рой погиб около двух часов пополуночи. Точнее сказать не могу: тюремщики отобрали все лишние вещи, включая часы. Но когда меня забрали из дому и определили в грязную каталажку, я, невзирая на потрясение, злость и ужас, умудрилась уснуть. И в два часа буквально подскочила, услыхав протяжный крик мужа. И поняла: Роя нет.
   Покосившись на меня с нескрываемым презрением, женщина осведомилась:
   - Не верите? Мысленно хохочете? Ну и леший с вами! Никто не верит.
   Невозмутимо, с немалой расстановкой я отозвался:
   - Не пытайтесь гадать, миссис Эллершоу, во что я верю, а во что нет.
   Мадлен облизнула губы.
   - Хорошо. Простите... Вы первый, кто не расхохотался в ответ!
   - Выходит, послышался крик, вас подбросило на койке, вы поняли: муж убит? Продолжайте. Женщина сглотнула.
   - Я решила бы, что крик приснился... Впоследствии, познакомившись с тюрьмой поближе... изнутри... не в качестве адвоката, являющегося на свидание к подзащитному... сочла бы, что кому-то достается на орехи. Но одновременно с криком случилось еще кое-что...
   - Продолжайте.
   - Свет потух. - Я нахмурился:
   - В камере?
   Раздраженная моей тупостью, Мадлен скривилась, Помотала головой.
   - Думала, поймете... Если... если человека любишь, а человек любит тебя, окружающий мир сияет теплым светом. Хотите казаться сентиментальным, зовите это "сиянием любви". Даже когда человек... вдалеке, свет не угасает в твоей душе, ибо знаешь: он вернется, мы свидимся, и все будет изумительно. В ту ночь сияние внезапно погасло. И я поняла: действительно раздался далекий, слышный не уху, но чувству крик моего мужа, и Рой уже не вернется.
   Мадлен оскалилась:
   - Что, галиматью мистическую несу? Так забудьте начисто! Ишь, языком чесать заставил! Сыщик-допросчик...
   Недвижно застыв, женщина устремила взгляд сквозь ветровое стекло и больше не поворачивалась ко мне. Вопреки одутловатости черт и нездоровому цвету кожи я видел, скашивая глаза, профиль прежней госпожи Эллершоу, девушки, встреченной двенадцать лет назад: умной, тонкой, подававшей огромные надежды. За двенадцать лет надежды эти оправдались бы с избытком и Мадлен жила бы уверенно, безмятежно, в достатке и счастье.
   Обстоятельства сокрушили ее, раздавили... А, возможно, и нет.
   Если через восемь беспросветных тюремных лет женщина способна рассуждать о теплом сиянии любви, озаряющей мир, - для нее, пожалуй, не все потеряно.

Глава 3

   Выбравшись на четырехрядную магистраль, я утопил акселератор чуть сильнее и выжал из автомобиля не меньше семидесяти миль. В этих местах полиция склонна смотреть на превышение скорости сквозь пальцы. Сидевшая рядом женщина заерзала, занервничала.
   - Что случилось?
   - Простите, но... Кажется, быстрее пятидесяти пяти ездить не разрешают? - робко полюбопытствовала Мадлен. - Только не обижайтесь, мне очень приятно лететь как птица после восьми лет перерыва, и все же...
   Надлежало устыдиться допущенной бестактности.
   - Понимаю. Вам не хочется беседовать с людьми в мундирах. Даже с дорожным патрулем. Не в первый день свободы. Извиняться следует мне, миссис Эллершоу.
   "Мазда" поубавила прыти.
   - Спасибо... Куда вы меня везете?
   - В Санта-Фе, штат Новая Мексика. Ведь мистер Бирнбаум, адвокат вашего батюшки, дожидается, верно? И другие причины имеются, но уж о них потолкуем позже.
   Едва не подпрыгнув, Мадлен Эллершоу выпалила:
   - Да это же сотни миль!
   - Чуть больше тысячи, - улыбнулся я. - Но даже при умеренно быстром вождении послезавтра доберемся. Что, по-прежнему сомнения одолевают? Ожидаете, когда я высажу вас на ближайшей автобусной остановке и помашу рукой, глядя, как подопечная удаляется? Но за автобусом, дорогая моя, потянется очень вонючий дизельный дым, и очень длинный шлейф очень опытных убийц. Лучше едемте в "мазде".
   - Скажите, мистер Хелм... Пожалуйста... Я арестована, или нет?
   Я ошарашенно уставился на Мадлен:
   - Господи помилуй!
   Изучив мою физиономию, женщина, казалось, получила вожделенный ответ.
   - Значит, я... свободна? Совсем свободна?
   - Да, - молвил я, - и когда выберемся из машины, прошу хорошенько пнуть водителя в зад, за то, что не разъяснил разом и убедительно. Срок заключения отбыт полностью, от звонка до звонка, и вы совершенно чисты перед законом. Велите мне проваливать - ваше право. Неотъемлемое. Но предлагаю бесплатно прокатиться в Санта-Фе. А еще, как выражаются головорезы вроде меня, скальп ваш нынче дорого стоит, и желающие получить объявленную плату разыщутся быстро. Полагаю, уже разыскались. Ежели останетесь вместе со мною, полной безопасности не гарантирую, но заверяю: заставлю изрядно понервничать любого, кто примется вас убивать.
   Вялая, блеклая улыбка тронула губы Мадлен, и все же это была первая настоящая улыбка, увиденная мною на ее лице после двенадцатилетнего перерыва.
   - По крайней мере, вы честны! За нами следуют прямо сейчас?
   - Никого не приметил, но движение весьма оживленное, мог и проглядеть "хвост".
   Сам поражаюсь, насколько непринужденно слетела с моих уст наглейшая ложь. Проведя под началом старины Мака долгие годы, я успел сделаться вралем-гроссмейстером, но почему-то водить вокруг пальца именно эту бедолагу было зазорно.
   Голубой седан, мелькавший в боковом зеркальце, пристроился к нам сразу по выезде из Форта Эймс. И намного не отставал.
   - В любом случае, - уведомил я жизнерадостно, - преследователи не станут пускаться на примитивные дорожные трюки. Чересчур проворная у нас колымага, да и местность неподходящая. Признаю: иногда можно столкнуть пасомого с обрыва, да только здесь ни гор, ни ущелий не замечается.
   Последнее утверждение было единственной маленькой правдой, слетевшей с моих губ за последние полминуты.
   - Жду распоряжений, сударыня. Санта-Фе, штат Новая Мексика, или ближайшая стоянка? Или аэропорт? Назовите.
   - Действительно дозволили бы мне уйти и погибнуть?
   - Увы, да. Не имею права задерживать. За последние годы вам, должно быть, осточертело выслушивать наставления, распоряжения и приказы окружающих.
   Я осклабился.
   - Ежели прикрикну - взбеленитесь, а надобно ваше полное и добровольное сотрудничество. Обозлившаяся особа, к сожалению, бесполезна в затеянном деле. Уж лучше пусть убирается и дозволит спокойно себя укокошить.
   Улыбка Мадлен сделалась чуточку шире.
   - Вы сущий златоуст, мистер Хелм, - сказала она задумчиво. - И умеете ободрить в нужный миг... Принимаю предложение. Удобней добираться до Санта-Фе в легковой машине, чем в пассажирском автобусе. Да и на физиономии людские смотреть не очень хочется. О присутствующих, разумеется, речи нет, - прибавила она поспешно.
   Я дружелюбно хмыкнул.
   - Но, Боже мой, столько перемен! Всему надо учиться сызнова, точно Рипу Ван-Винклю! Я ужасная трусиха, мистер Хелм. Если вы и впрямь согласны играть роль заботливой нянюшки... хоть на первых порах... спасибо. Я кивнул:
   - Прекрасно, однако, предупреждаю: играть придется вместе. Правила предельно просты. Во-первых, запомните некий телефонный номер...
   Выудив из кармана полоску бумаги, я протянул ее Мадлен.
   - Запомните и уничтожьте. Если мы потеряем друг друга, или меня выведут из строя, или вы перемените намерение, а на голову свалится грозная неприятность - попытайтесь добраться до ближайшего телефона и позвонить. Вам объяснят, как быть, и незамедлительно вышлют помощь. Хотя примчится она, конечно же, некоторое время спустя...
   Изучив бумажку, Мадлен пошевелила губами, заучивая цифры наизусть.
   - Вашингтон, правильно? Междугородный код не изменился?
   - Нет. Звоните, переводя расходы на собеседника, и немедля называйте мое имя. Так-с... Во-вторых, полнейшее и, самое главное, немедленное подчинение мне во всем, относящемся к личной вашей безопасности.
   Женщина вспыхнула, раздраженно скривилась.
   - Поздравляю, мистер Хелм! Я восемь лет училась подчиняться не рассуждая. Вы подобрали благодатный объект и получите совершенную покорность...
   - Не беспокойтесь, не злоупотреблю. Но если заору "ложись!" - вы шлепаетесь тот же час, даже стоя посреди грязной лужи. Закричу "беги!" - ринетесь наутек, точно антилопа. Велю "заори!" - постараетесь надорвать барабанные перепонки всем окрестным обитателям. Скажу "замри!" - посрамите любую перепуганную мышь. Уговор?
   - Да-а, - выдавила Мадлен, - коль скоро нужно слушаться подобных приказов, можно было и н-не покидать Ф-форт Эймс...
   Шутки насчет покинутой тюрьмы давались женщине отнюдь не легко. Я убедился: Мадлен страдает перемежающимся заиканием, легким, однако, несомненным. Не беда, минует время - и все образуется. По крайней мере, подопечная выдавила третью улыбку за день, и улыбка эта оказалась гораздо живей обеих предыдущих.
   Счетчик пройденного расстояния сообщил: уже недалеко. Потом я увидел придорожную вывеску. Впереди раскинулся удобный ресторанчик под открытым небом. Сбросив газ и повернув баранку, я направил "мазду" к тихому пристанищу путников.
   Столики, стулья, два-три служебных помещения; пара огромных рейсовых грузовиков с прицепами запаркована поблизости... Но в общем безлюдно. Сезон туризма еще не начинался.
   - Обеденный перерыв, - сообщил я, извлекая из-под сиденья коричневый бумажный пакет, содержавший коробку пирожных и термос, наполненный горячим кофе. - Устроимся вон за тем столом, неподалеку от лесной опушки. Плащ не надевайте, солнце уже припекает. На всякий случай уведомляю: уборная - во втором зданьице.
   Мадлен осклабилась от уха до уха:
   - Благодарствуйте!
   Следя, как она приближается, я не мог не отметить: спутница вовсе недурно сохранилась, ежели рассматривать ее как не слишком-то заботившуюся о себе женщину сорока с лишним лет... А вспоминая о тонкой, словно испанская рапира, прямой, подтянутой, веселой девушке по имени Мадлен Рустин, и вовсе впору было за голову схватиться.
   Не то, чтобы растолстела, просто пополнела и отвыкла двигаться помногу. Обрюзгла, вот, пожалуй, наиболее уместное определение. Розовый джемпер с короткими рукавами открывал до самых локтей бледную, отвыкшую от солнечного света кожу.
   Когда Мадлен приблизилась, я спросил:
   - Можно осмотреть?
   И, не дожидаясь согласия, взял запястье женщины, повернул, изучил неровные шрамы: здесь и здесь она еще колебалась, а здесь решилась и сделала сильный, глубокий надрез. Н-да... Я вынужден был напомнить себе: невиновность госпожи Эллершоу обретается под жирным знаком вопроса, и проливать безмолвные слезы над несчастной жертвой, доведенной до последней степени отчаяния, покуда рановато.
   - Какая глупость, - молвил я, разжимая пальцы. В глазах Мадлен сверкнула молния. Отлично. Женщина возвращалась к жизни с похвальной быстротой. А изменница ли, патриотка ли, миссис Эллершоу была бы совершенно бесполезна, оставаясь безучастным ко всему существом, ходячей капустой.
   - Глупо умереть, если больше не для чего жить?! - Я покачал головой.
   - Добровольно сыграть в ящик - вольная воля каждого. Перенаселение сделалось настоящим бичом двадцатого столетия. Желаете уступить местечко другому - ваше право. Но любой и всякий хирург заявит: резать вены у кисти попросту неразумно. О да, некоторым это и впрямь удается - изредка, по чистой случайности. А подавляющее большинство лишь уродует себя и продолжает жить с искалеченными сухожилиями. А положение вещей, толкавшее к самоубийству, - достаточно мерзкое положение, по всей вероятности, - вряд ли улучшается после причиненного себе увечья... Вас подлатали на совесть, а вот упражнениями, дающими поврежденным связкам возможность выздороветь, вы пренебрегли. Напрасно.
   - Смысла не видела упражняться! - прошептала Мадлен.
   Я ощутил неодолимое желание встряхнуть собеседницу. Вывести из апатии, расшевелить. Запустил руку в карман, вытащил маленький перочинный нож. Раскрыл.
   - Возьмите. И, если захочется повторить опыт, воспользуйтесь. Лезвие отточено добросовестно, сталь хорошая. Но запястий больше не уродуйте.
   Прикоснувшись маленьким клинком к ее бедру, я сказал:
   - Вот сюда. Впрочем, лучше покажу на собственной ноге, будет понятнее... В это место. Резко вонзить, чуток повертеть...
   Мадлен содрогнулась. Превосходный признак.
   - ...И узрите великолепный алый фонтан! Бедренная артерия, не захудалая вена, из которой хлынет тоненькая струйка. За две минуты все четыре с лишним литра вашей крови без остатка вылетают наружу, и дело с концом. Кладу прямиком в ридикюль, вот.
   Уставившись на меня "тюремным", непроницаемым взглядом, госпожа Эллершоу произнесла:
   - Вы довольно бессердечный субъект, а, мистер Хелм?
   - Нет, я просто пытаюсь предотвратить бессердечие.
   - То есть?
   - Верней, вопиющую невежливость. Я примусь, себя не жалеючи, под пули бросаясь, под нож кидаясь, под кулак становясь, беречь и лелеять некую истерзанную жизнью, весьма драгоценную для моей организации особу. А та, голубушка, в самый неподходящий день предастся хандре, заползет в уголок потемнее и отверстий в шкурке своей понаделает, матерью-природой не предусмотренных. Тихонько скончается и пустит все труды мои тяжкие - праведные и неправедные - насмарку... Это, дорогая миссис Эллершоу, с вашей стороны и было бы сущим бессердечием.
   Долгую-долгую минуту мы созерцали друг друга в полном безмолвии. Затем женщина повернулась и присела к столу.
   - Как вы узнали, - спросила она еле слышно, - что я люблю заварной крем?
   - Понятия не имел. Купил первые попавшиеся. Возникший было между нами ледок растаял. Уплетая пирожные, прихлебывая черный кофе, я исподтишка рассматривал спутницу и думал, что здесь, безусловно, погиб замечательный талант. Оставалось лишь решить: пала Мадлен жертвой подлости, или сама накликала на свою голову долгие и тяжкие беды.
   - Простите, - внезапно сказала женщина, поднимая голову.
   - За что, собственно?
   - Я было не поверила, что готовится покушение. По сути, назвала вас отъявленным лжецом... А когда-то поклялась, что ни при каких условиях не стану обращаться с другими так, как обошлись со мною самой... Пусть это наивно, пускай звучит по-детски, но я дала себе клятву. Меня допрашивали так, словно я не человеческим существом была, а деревяшкой бесчувственной. Грубость, грубость, непрерывная грубость! Мне кричали в лицо: тупая шлюха, даже соврать по-настоящему не умеешь! Лгунья! Лгунья! Лгунья! После приговора - дело иное; после приговора я была официально провозглашена преступницей, и верить моим словам уже не следовало. Но во время дознания!.. Перед арестом и допросами я занимала выгодную должность в процветавшей адвокатской конторе; была замужем за крупным ученым, жила в чудном доме, на очень аристократической улице. Привыкла к обходительному обращению, вежливому...
   Она раздраженно потрясла головой.
   - Не вспоминайте об этом, если неприятно, - посоветовал я.
   - Нужно вспоминать, - спокойно произнесла женщина. - Восемь лет не могла позабыть, как они ввалились в наш особняк, точно орда варваров, помахали ордером на обыск и арест, и выволокли меня вон, прямо в вечернем платье, дорогих чулках, изысканных туфлях, фамильных драгоценностях... А я совершенно растерялась, не пыталась возражать. Можно было подумать, вообще не получила юридического образования. Все твердила себе: приключилась невероятная ошибка, лучше всего просто выждать, пока эти субъекты убедятся в ней, извинятся, препроводят меня домой. Им нужна моя неведомая однофамилица, неизвестная Эллершоу, никак не я, Мадлен... Пожалуй, наступало состояние, близкое к шоку. Я точно оцепенела.
   - Неудивительно.
   - А в конторе, как назло, оказалось по уши работы, мистер Хелм. Роя что-то беспокоило, тревожило несколько недель, но мне было недосуг расспрашивать мужа и давать советы... А наверное, он очень хотел посоветоваться - только жену всецело поглотили служебные заботы. Я и так полагала, что делаю достаточно, наведываясь по просьбе Роя в банк.
   Деревья недвижно стыли в безветренном воздухе. По шоссе то и дело проносились автомобили.
   - Я даже раздражалась, считала, что, видя мою занятость, мог бы и сам до банка добираться... А потом получила премию, крупную сумму, подтверждавшую: меня действительно ценят, мною дорожат и желают заинтересовать в процветании фирмы еще больше. Это следовало отметить, и мы с Роем заказали в ресторане ужин, и оделись по-праздничному, и уже готовились выходить, но зазвонил телефон. "Да, - сказал Рой, - доктор Эллершоу слушает". Помолчал немного, положил трубку, попросил подождать минуту и выскочил на улицу". Чмокнул меня в щеку, чтобы помаду не размазать, повторил: "Я мигом" - и пропал. Навеки.
   Мадлен умолкла. Пара ворон пролетела в сторону леска и опустилась на деревья. Раздалось громкое отрывистое карканье. Потом оно утихло. Женщина продолжила, как ни в чем не бывало:
   - Я ждала, ждала и начала злиться по-настоящему. Рой портил все удовольствие, лишал праздничный вечер всякой торжественности, принижал мой триумф. Позвонили в дверь. Я отомкнула, и полицейские хлынули внутрь. Двое ухватили меня с боков и внезапно защелкнули на запястьях... эти штуки. Наручники. Соседи высыпали поглядеть, как блистательную миссис Эллершоу волокут к автомобилю, точно последнюю уголовницу... По закону мне разрешили сделать один телефонный вызов, и я набрала номер адвокатской конторы, где служила. К несчастью, на месте оказался лишь Уолтер.
   - Уолтер?
   - Уолтер Максон. Молодой поверенный, ставший сотрудником Барона и Уолша незадолго до того. Собственно, Уолтер был годом старше меня, да вот опыта не имел, по сути, никакого. Должна сказать, он примчался немедля, но справиться с этими выродками, конечно же, не сумел. Убеждал, цитировал судебно-следственный кодекс - да только на беднягу наорали в ответ и велели проваливать. Неопытен был Уолтер...
   Отхлебнув кофе, Мадлен перевела дыхание, сощурилась, уставилась в пространство за моей спиной.
   - А затем начался допрос. Нескончаемый, многочасовой. Где твой муж? Куда убежал? Кто известил его, кто помог ускользнуть прямо из-под носа у сыщиков? Где вы должны повстречаться?.. Когда вы должны повстречаться? Не понимаешь, подлюга?! Тупая тварь, не лги, нам известно все!.. Не твоя, что ли, подпись на квитанциях об уплате за пользование банковским сейфом? А ну, довольно корчить великую барыню, здесь не поместье, здесь участок! Тебя на горячем поймали, спесивая дрянь! Сознаешься - обойдется тремя-четырьмя годами! Запрешься - на стул угодишь электрический! Уолтер возражал, возмущался... Его попросту выставили вон...
   - Дальше.
   - Дальше меня отправили в каталажку. Я так беспокоилась о Рое, так ошарашена была, что и не противилась... А ночью увидела вещий сон. Если это был сон, разумеется... Поутру пришли надзиратели, объявили, что Уолтер договорился о временном освобождении. Посмотрела в зеркало - и себя не признала. Впрочем, это уже не играло роли. Рой погиб.
   Глаза Мадлен заблестели. Столько лет миновало, а женщина все еще оплакивала потерянного супруга. Или, напомнил я себе, притворялась, что оплакивает.
   - В конторе, куда я пришла к середине дня, царили холод и сдержанность. Я считалась ценным приобретением, и в одночасье сделалась обузой, позорным пятном на репутации Барона и Уолша. Да, Вальдемар вел себя весьма благородно. Предоставил оплачиваемый отпуск, предложил защищать на суде. Свое дело Вальдемар Барон знал до тонкостей; но даже сумей он меня выгородить, надежду на дальнейший профессиональный успех я потеряла...