Гамильтон Дональд. Группа ликвидации

   Улов был скудным за день работы, а это означало, что я не вложил в работу душу. Если съемки действительно захватывают меня, я могу нащелкать втрое-вчетверо больше кассет за день и не чувствовать усталости. Но сейчас мне приходится снимать по указке, так что у меня не было никакого интереса подойти к делу творчески.
   Стук в дверь не заставил меня подпрыгнуть от неожиданности. Я слышал ее шаги в коридоре. Я пошел в прихожую и впустил ее. Закрыв за ней дверь и обернувшись, я увидел, что она осматривает на свету свои чулки - не поехали ли - и платье - не запачкалось ли. Она была в том же плотно облегающем джерсовом платье, которое надела к ужину в Стокгольме - с большим атласным узлом на бедре.
   - Я думала, вы спите, - вяло сказала она.
   - Я как раз собирался заснуть, но ваши шаги меня разбудили. Интересно, что это Веллингтон поделывает в Килруне?
   Она испытала секундное замешательство.
   - Так вы его узнали?
   - Мужчину таких габаритов трудно не заметить. Мне вдруг пришло в голову, что из всех мужчин, виденных мною в Швеции до сего момента, Джим Веллингтон был единственным здоровяком, который мог приклеить себе накладную бороду и издавать рокочущий хохот: он вполне соответствовал данному Хэлом Тейлором описанию Каселиуса.
   Лу Тейлор отвернулась. Она подошла к комоду и стала рассеянно переставлять кассеты с пленкой. Наступило молчание.
   - А если я скажу, что это не ваше собачье дело - то, что он делает здесь? - произнесла она наконец.
   - Я бы мог не согласиться с вами, - сказал я. - Но все равно я ничего тут не могу поделать, правда?
   Она взглянула на меня через плечо и неуверенно взяла одну кассету.
   - Это все вы сияли сегодня? Я и не думала, что так много получилось.
   - Это не много, - возразил я. - Видели бы вы, как я работаю, когда по-настоящему увлечен.
   - И что вы теперь будете с ними делать? Вы их сейчас и проявите?
   - Нет. Цветные в любом случае надо отдать в лабораторию в Стокгольме. Я сам не могу их проявить. А черно-белые я сохраню, пока не найду подходящих условий для работы, оборудования и химикатов. Возможно, мне удастся в Стокгольме арендовать на несколько часов фотолабораторию. Терпеть не могу сидеть, обливаясь потом, в гостиничном стенном шкафу. - Помолчав, я спросил: - Вы что-то должны этому Веллингтону?
   Она поставила кассету на место и медленно обернулась ко мне. Все было ясно и просто. Мы уже неплохо знали друг друга. Я застукал ее и мог теперь часами задавать ей кучу дурацких вопросов, заставляя придумывать на ходу кучу столь же дурацких ответов. А в итоге - ничего. Мы будем так же стоять, глядя друг на друга, перебрасываться бессмысленными репликами, но так ничего и не выясним. Оставалось, правда, еще кое-что, что нам обоим хотелось узнать, и узнать это можно было одним-единственным способом.
   - Пожалуй, нет, - медленно произнесла она. - Я бы не сказала, что должна что-то Джиму Веллингтону, - А потом, все еще не сводя с меня глаз, добавила: - А вы ведь притворялись, будто я вам совсем не нравлюсь?
   - Да, - ответил я. - Это правда. Притворялся. У меня было намерение иметь с вами сугубо деловые отношения.
   - А это, - сказала она, шагнув ко мне, - было довольно-таки глупым намерением. Вы так не считаете?

Глава 16

   То была страна Полуночного Солнца, и хотя для этого зрелища сезон уже прошел - такое происходит только в середине лета, - темнело здесь очень поздно, а светало очень рано. Скоро на эту землю падет долгая зимняя ночь - но до этого было еще далеко. Нам показалось, что свет за окном забрезжил очень быстро.
   - Мне лучше вернуться к себе в номер, милый, - сказала она.
   - Не спеши, - сказал я. - Еще очень рано, да и шведы народ терпимый.
   - Мне было так одиноко, милый! - Помолчав, она шепнула: - Мэтт...
   - Да?
   - Как, по-твоему, нам к этому относиться? Я обдумал ее вопрос.
   - Ты считаешь - сугубо с юмором?
   - Да. В таком духе. А ты как хочешь?
   - Не знаю. Надо подумать. У меня небольшой опыт в таких делах.
   - Я рада. У меня, между прочим, тоже. - Помолчав, она добавила: - Полагаю, мы сможем отнестись здраво и спокойно к тому, что случилось.
   - Во-во! - сказал я. - Это как раз по мне. Здраво и спокойно.
   - Мэтт!
   - Да?
   - Как же это мерзко - то, чем мы занимаемся! Не надо бы ей так было говорить. Этим было сказано все - о нас обоих. Этим она себя выдала и все испортила, а ведь как все хорошо началось. Мы так тщательно, так аккуратно разыгрывали свои роли: одна реплика сменялась другой репликой, все шло без сучка, без задоринки, никто из нас не пропускал своих строчек. И вдруг, точно сентиментальный дилетант, она взяла и нарочно сорвала так хорошо начавшийся спектакль. Мы вдруг перестали быть актерами. Мы перестали быть преданными своему делу агентами или роботами, умело действующими на той почти вымышленной территории, которая располагается на границе с реальным кровопролитием. Мы превратились в двух самых обычных голых людей, лежавших вместе в одной постели.
   Я приподнял голову и взглянул на нее. Ее бледное лицо словно впечаталось в ослепительно белую подушку, а темные короткие волосы уже не были плотно зачесаны над торчащими ушками. Теперь они немного растрепались - и это ей ужасно шло. Она была чертовски симпатичная девушка - такая стройненькая, аккуратненькая. Ее обнаженные плечи здесь, в холодном номере, казались еще более нагими. Я натянул одеяло ей под подбородок.
   - Да, - сказал я, - но нам незачем усугублять ситуацию.
   - Мне нельзя верить, Мэтт. И не надо задавать никаких вопросов.
   - Ты прямо читаешь мои мысли.
   - Ну и хорошо. Замечательно, что мы так понимаем друг друга.
   - Ты еще совсем зеленая, малышка, - сказал я. - Ты умненькая девочка, но ты еще совсем дилетант, поняла? Настоящий профи не стал бы все разом выкладывать, как ты только что. Профи заставила бы меня поломать голову.
   - Но ведь и ты себя тоже разоблачил.
   - Конечно, но ты и так обо мне все знала. Ты с самого начала все про меня знала. А вот я о тебе - нет.
   - Ну, теперь ты знаешь, - сказала она, - что-то. Но что именно? - она мягко рассмеялась. - Нет, мне правда надо идти. Где мое платье?
   - Не знаю, но вон там на кроватной стойке висит чей-то бюстгальтер.
   - К черту бюстгальтер! Я же не на званый прием собираюсь. Только по коридору пройти несколько шагов.
   Я смотрел, как она встает и зажигает свет. Она нашла платье на стуле, встряхнула его, осмотрела, надела, застегнула крючочки. Потом надела туфельки. Она подошла к трюмо, осмотрела себя в зеркале и судорожно провела ладонями по волосам. Потом передумала и вернулась к кровати забрать остальные детали своего туалета.
   - Мэтт!
   - Да?
   - Я ведь способна обвести тебя вокруг пальца, милый, и глазом не моргнуть. Тебе это известно?
   - Не будь такой безжалостной, - лениво протянул я. - А то еще я испугаюсь. Поройся в правом кармане брюк.
   Она недоуменно взглянула на меня, взяла брюки и выполнила мою просьбу. Она нащупала в кармане какую-то мелочь и выудила нож. Я сел, взял у нее нож и выдал номер с выбрасыванием лезвия. При виде узкого тонкого клинка ее глаза на мгновение расширились.
   - Будем знакомы, крошка! - сказал я. - Не обманывайся на мой счет, Лу. Если тебе известно обо мне хоть что-нибудь, ты должна знать, зачем я здесь. Теперь все карты раскрыты. Вот и все. Но от этого ничего не меняется. Не мешай мне. Мне будет неприятно сделать тебе больно.
   Мы пережили мгновение откровенности, но это мгновение уже ускользало от нас. Мы уже начали перестраховываться, делая двойные ставки. Мы бодро вошли в свои новые роли обреченных любовников - этаких Ромео и Джульетты ядерного века, оказавшихся по разные стороны баррикад. Чрезмерная откровенность в такой же мере способствует лжи, как и недостаток откровенности. В ее заявлении о том, что она, мол, способна меня обвести вокруг пальца, не было никакой необходимости: она ведь уже раз предупредила меня, чтобы я ей не доверял. Когда повторяешь: "Не доверяй мне, милый!" слишком часто, притупляется нужный эффект.
   Что же касается меня, то я тоже хорош: начал размахивать ножом и изрекать леденящие кровь угрозы. Смотрите: многоопытный секретный агент Хелм, с железным лбом и каменными кулачищами, поигрывает мускулами перед дамочкой, которую только что поимел...
   По-моему, мы оба испытывали печаль, когда глядели друг на друга, понимая, что теряем то, чего, быть может, уже никогда не обретем. Я резко закрыл нож и бросил его на брюки.
   - Ладно, увидимся за завтраком, Мэтт, - она наклонилась ко мне, чтобы поцеловать, а я обхватил рукой ее коленки и прижал к краю кровати. - Нет-нет, я пойду, милый. Уже поздно.
   - Да. Ты хоть представляешь себе, как ты выглядишь?
   Она нахмурилась.
   - Ты имеешь в виду волосы? Знаю - это птичье гнездо. А кто виноват?
   - Нет, я имею в виду не волосы, - сказал я. Она бросила быстрый взгляд на то место, куда я смотрел, и, похоже, немного смутилась, увидев, как ее ничем не стесненные груди просматриваются сквозь облегающую тонкую шерсть. Та же картина была и в иных местах. Это было что-то: строгое черное платье из тонкой шерсти с атласной вставкой у талии, под которым явно не было ничего, кроме голого тела Лу.
   В прозрачной комбинации она бы выглядела куда целомудреннее.
   - Ох, я и не подумала, - пробормотала она смущенно. - У меня совсем непотребный вид, да?
   - Совсем.
   Она засмеялась и приложила черный шлейф к грудям - немного вызывающим жестом.
   - Они у меня такие маленькие. Я всегда думала, что какое-нибудь другое животное, кроме человека... Ну, то есть, как, по-твоему, быкам больше нравятся коровы с большим выменем?
   - Не надо язвить, - сказал я. - Ты просто ревнуешь.
   - Естественно, - сказала она. - Я бы не отказалась иметь такие же... Нет, пожалуй, не хочу. Подумай: какая это ответственность! Это же все равно, что владеть двумя бесценными произведениями искусства. А так мне не надо всю жизнь только о них и думать.
   - Если нынешняя мода еще продержится, - сказал я, - то, думаю, очень скоро на земле выведется новый вид особей женского рода - худышки с гигантскими титьками.
   - Мне кажется, наша дискуссия зашла слишком далеко, - заявила она. Смешная девчонка!
   - Тебе не нравится слово, которое я употребил?
   - Не нравится! - сказала она и попыталась снова высвободиться. - И я вовсе не желаю снова ложиться к тебе в постель - во всяком случае, в платье. Так что, пожалуйста, Мэтт, отпусти!
   Одним рывком я уложил ее на себя.
   - Тебе следовало бы подумать об этом раньше! - заметил я запальчиво, крепко сжимая ее в своих объятиях. Я изменил нашу позицию, перекатившись на нее. - Тебе следовало бы подумать об этом прежде, чем появиться передо мной в таком чертовски сексапильном виде!
   - Мэтт! - воскликнула она, беспомощно барахтаясь между простынями. - Мэтт, я правда не хочу... Ох, ну хорошо, милый, - она тяжело задышала. - Хорошо, хорошо! Дай я только туфли сниму, а? И пожалуйста, поосторожнее с платьем!

Глава 17

   Оставшись один в номере, я побрился, оделся и подготовил фотоаппаратуру для дневных съемок. Конечно, было бы куда приятнее провести несколько часов в неге размышлений о любви, но это было бы непрактично. Выходя из номера, я оглянулся напоследок: не забыл ли чего. Мое внимание привлекли отснятые вчера пленки, все еще стоящие в рядок на бюро.
   Я стал мрачно рассматривать их. Потом поставил сумку на пол, закрыл дверь и подошел к бюро. Мне в голову пришла непростительно подозрительная и даже предательская мысль. Она же такая миленькая девочка, и она была со мной так ласкова и нежна - но в то же время она проявила определенное любопытство - может быть, чисто женское, может быть, и нет, - по поводу того, где и как я собираюсь проявлять и печатать отснятый материал.
   Не имея никакого желания испортить то, что произошло между нами, всякими циничными измышлениями, я все же не забыл, как изо всех сил старался держаться с ней с холодным безразличием - просто из желания понаблюдать, как она будет добиваться моего расположения и усыплять мои подозрения. Что ей и удалось - отрицать этого нельзя. Может быть, она это сделала потому, что я ей нравился, но в таких делах всегда очень быстро понимаешь одно: ни в коем случае нельзя считать себя неотразимым в глазах одинокой женщины. Какими бы соображениями она ни руководствовалась, какие бы мотивы ею ни двигали, она, несомненно, добилась того, чтобы наши сугубо деловые взаимоотношения приобрели куда более интимный характер.
   Но я не мог позволить себе проигнорировать ни сделанное ею предупреждение, ни ее любопытство по поводу пленок. Может, это все чепуха, но мне было необходимо принять во внимание, по крайней мере, то, что и эти пленки, и прочие, которые я буду, снимать по ее просьбе, возможно, могут приобрести куда более существенное значение, чем кажется на первый взгляд. Некоторые элементарные предосторожности, похоже, были просто необходимы.
   Погоревав о своей утраченной вере и невинности, я пошел к стенному шкафу и достал металлический ящик для патронов 50-го калибра, в котором обычно храню самые ценные пленки. Я вытащил из ящика пять чистых цветных пленок и три черно-белых - они были в фабричной упаковке. Я присел на кровать и, поддев кончиком ножа заклеенный клапан, вскрыл девственно чистые коробочки, стараясь при этом не повредить тонкий картон.
   Я вынул из коробочек чистые пленки, осторожно вложил туда отснятые и поставил кассеты с чистыми пленками на комод, а потом заклеил вскрытые коробочки клеящим карандашом, который у меня хранится в сумке с инструментами. Пометил прооперированные коробочки крошечными значками - точкой в середине буквы "а" в слове "Кодак", если вам уж так хочется знать - и засунул все восемь на самое дно ящика с чистыми пленками, чтобы потом второпях не схватить одну из них по ошибке.
   Потом я занялся чистыми пленками: вытащил пятифутовые целлулоидные ленты из кассет и повертел их на свету - теперь при проявлении они окажутся совершенно черными. И никто никогда не узнает, были на них отсняты кадры или нет. Нет ничего более необратимого и вечного, чем засвеченная пленка - за исключением смерти.
   Я скрутил пленки и затолкал их обратно в кассеты, потом взял незаряженный аппарат и одну за другой стал вставлять в него кассеты с засвеченными пленками, немного прокручивая их вперед и снова откручивая назад. После этой процедуры перфорация по краям пленки стала такой, какой она и бывает у использованных пленок. Я действовал чересчур хитроумно, но какой же смысл халтурить, если хочешь отколоть подобную шутку. Я пометил каждую из засвеченных пленок теми же цифровыми символами, которые соответствовали моим пометкам в рабочем дневнике. Наконец я выстроил кассеты в ровный ряд на комоде, где они смотрелись точно так же, как те восемь кассет, что я спрятал в ящик.
   Вероятно, я просто зря терял время. Однако у меня был приличный запас пленки, и даже если я и ошибся в своих подозрениях, ущерб был невелик. В любом случае, пришло время предпринять еще кое-какие предосторожности. Я не забыл, что противник уже однажды подверг меня испытанию, а может, и дважды - если маленький мистер Карлссон был не совсем тот, за кого себя выдавал. Они увидели, что я глуп и безобиден, и решили оставить меня в живых, а вот Сару Лундгрен убили. Разница между нами состояла, как можно предположить, в том, что у них не было для нее дальнейшего применения, а вот я им был еще для чего-то нужен.
   Но я все еще не мог сказать с уверенностью, что бы это могло быть. Однако, если вчерашний день стал надежным знаком, то я должен был сделать массу снимков в этой северной стране, причем под пристальным наблюдением молодой дивы, чьи мотивы, даже если отнестись к ней с предельной доброжелательностью, оставались для меня не вполне ясными. Мне также представлялось совершенно необходимым убрать свои пленки прочь от посторонних глаз до тех пор, пока я не удостоверюсь, что наши фотосъемки под открытым небом совершенно безобидны.
   Не то чтобы это каким-то образом влияло на мое основное задание - Маку было ровным счетом наплевать на мои пленки, - но, испытывая законную гордость за свое мастерство фотографа, я не собирался употреблять его на цели, мною совсем не одобряемые.
   Покончив с этими приготовлениями, я отправился к номеру Лу и постучал в дверь.
   - Я спускаюсь вниз. Увидимся в ресторане!
   - Хорошо, милый!
   Ее нежность заставила меня почувствовать себя расчетливо-подозрительным негодяем, но в этой работе всегда приходится помнить: что бы ни происходило в постели - и сколь бы приятным это ни было, - это не должно иметь влияния на все иные события. В постели любая женщина может казаться нежной кошечкой, и, тем не менее, одетая она опасна, точно гремучая змея. Кладбища переполнены мужчинами, забывшими об этой истине.
   Я пересек небольшой вестибюль. Какая-то девушка разговаривала с клерком у стойки. В то утро мой интерес к заблудшим девушкам был почти на нуле, по причинам как эмоционального, так и физиологического характера, а эта к тому же была в штанах - ярких клетчатых брюках, так что, торопясь в ресторан, я не удосужился внимательно изучить ее вид сзади.
   Каково же было мое удивление, когда я услышал ее голос.
   - Доброе утро, кузен Матиас! Я развернулся на ходу и увидел Элин фон Хоффман. Эта девчоночка могла учудить с собой какое угодно безобразие и все равно оставаться красивой. Даже в вызывающих штанах и тяжелом лыжном свитере, без всякой косметики, за исключением дурацкой губной помады, которой были перепачканы ее губы накануне вечером, она по-прежнему могла бы заставить вас оплакать свою попусту растраченную жизнь. Она протянула мне ключик, держа его за брелок на цепочке.
   - Я пригнала вашу машину, - сказала она. - Эти старенькие "вольво" не так уж хороши, да?
   - Фурычит - и ладно, - ответил я. - А что еще можно ждать за тридцать крон в сутки - "мерседес-300"?
   - О, вы разбираетесь в спортивных автомобилях! В Стокгольме у меня "ягуар" - английский. Он такой красивый, и на нем так здорово ездить! Еще у меня есть маленькая "ламбретта" - такой восторг! Знаете - это мотороллер.
   - Да, - сказал я. - Знаю. Она засмеялась.
   - Я все еще пытаюсь вас просвещать. Ну ладно, мне пора.
   - Я отвезу вас.
   - Нет, не надо. Я специально приехала, чтобы вернуться назад пешком. Я люблю ходить - а сегодня такой чудесный день.
   - На мой взгляд, день сегодня серый и ветреный.
   - Да. Я очень люблю такую погоду. Так, значит, она из тех девчушек, которые обожают гулять в дождь и в холодрыгу. Что ж, когда-нибудь она повзрослеет - у нее для этого полно времени.
   - Ну, это дело вкуса, - сказал я. - Как и пешие прогулки.
   - Вы же сказали, что любите охоту. Если вы охотник, то должны любить ходить пешком.
   - Я в состоянии и пройтись, если под рукой не окажется лошади или джипа. Иногда, если есть шанс подстрелить что-нибудь редкое, могу протопать несколько миль. Но не ради прогулки.
   Она снова рассмеялась.
   - Ох уж эти американцы! Все у вас должно иметь свою выгоду. Даже прогулка... Доброе утро, миссис Тейлор!
   Лу спустилась в вестибюль в своей рабочей униформе: юбка, свитер и пальто-шинель. Рядом с этой молоденькой шведкой в спортивном костюме она казалась на удивление мелкой, даже хрупкой, хотя мне уже представилась возможность удостовериться, что ее не так-то легко сломать. Эта мысль почему-то меня на какое-то мгновение смутила. Я увидел, как девчоночка переводит глаза с Лу на меня. Она была молоденькая, но не слишком. Кое-что она заметила и все сразу поняла. Думаю, этого никому не удается скрыть, за исключением лишь самых отпетых грешников, коими мы, слава Богу, не были. Когда Элин заговорила, в ее голосе послышались хорошо различимые жесткие нотки.
   - Я как раз собралась уходить, миссис Тейлор. До свидания, герр Хелм. Ваша машина стоит на стоянке на противоположной стороне улицы.
   Она торопливо вышла из отеля и окунулась в серый осенний день. Мы смотрели ей вслед. Как только она оказалась на улице, ветер растрепал ей волосы. Она смахнула упавшую на лицо прядь, ловким движением ладони закинула ее назад и быстро удалилась, идя уверенным шагом опытного ходока, каких сегодня не часто увидишь в Америке. С этой точки зрения Америка никогда не была желанной страной для пешеходов или бегунов, по крайней мере, с тех пор, как фронтир^[6] отодвинулся за Великие равнины. Просто у нас было в избытке пространства для освоения, и старожилы предпочитали передвигаться верхом. Впрочем, сохранилось немало увлекательных описаний пеших путешествий, но вчитайтесь в них повнимательнее - и вы обязательно обнаружите, что все эти паломничества начинались только после того, как у путешественника убивали или угоняли лошадь. А пешие прогулки ради собственного удовольствия - это сугубо европейская привычка.
   - Кто такая эта девочка-переросток? - спросила меня Лу по пути в ресторан. - Вчера я так и не разобрала толком ее имя.
   - Да Ты сама еще дитя! - ответил я. - В глазах мужчины преклонного возраста девушка двадцати двух лет выглядит не намного моложе, чем двадцатишестилетняя.
   - Тебе лучше знать, дедуля, - улыбнулась она. - Не зря же ты вчера так пристально разглядывал ее за ужином.
   Я усадил ее за столик у окна.
   - У меня был к ней сугубо эстетический интерес, - заявил я твердо. - Я любовался ею как фотографией! Ты должна признать: она настолько красива, что даже глазам больно!
   - Красива?! - Лу была шокирована. - Эта деревенщина... - она осеклась. - Так, я понимаю, что ты хочешь сказать. Хотя сама не испытываю тяги к женщинам типа "дитя природы", - она скорчила гримаску. - Все говорят, что Швеция аморальная страна. Интересно, как же им удается взрослеть, имея такую непорочную внешность? Я сама никогда так не выглядела и могу тебе сказать, что была практически сама невинность вплоть до дня свадьбы!
   - Как это - практически? Она улыбнулась.
   - Не цепляйся к словам. Если хочешь знать, мы с Хэлом немножечко опередили события. Как он тогда выразился - не будешь же покупать автомобиль, не имея возможности хотя бы разок на нем прокатиться, прежде чем выложить деньги.
   - Милый, дипломатичный Хэл, - промурлыкал я.
   - А я и не возражала. Я... я многому научилась у Хэла. Он был довольно-таки тяжелый человек - временами и не старался постоянно быть со мной ласковым и добрым, но мы оба знали, что я ему нужна. Он был странный человек. Очень талантливый, увлекающийся, с немного хаотичными интересами: за все хватался и быстро охладевал... Иногда я даже думала: и чего это... Знаешь, я иногда сомневалась, что для него что-то значу. Мне казалось: я просто для него удобна. Но мужчине можно многое простить, Мэтт, когда в последнее мгновение своей жизни, под автоматным огнем, он старается прикрыть тебя своим телом. Не забудь: он спас мне жизнь.
   Она говорила очень серьезно и убежденно, и я понял, что она пытается сказать мне нечто важное.
   - Я не забуду. И не буду больше отпускать уничижительных замечаний о мистере Тейлоре. Ладно?
   Лу коротко улыбнулась.
   - Я и не хотела... А может, и хотела, - она вытащила длинный мундштук, вставила в него сигарету и чиркнула спичкой, прежде чем я успел за ней поухаживать. - А теперь расскажи мне о своей жене, и мы будем квиты.
   Я взглянул на нее.
   - А ведь я и не говорил тебе, что у меня есть жена!
   - Знаю, что нет, милый. Ты ужасно хитрый и осторожный, но мне же все про тебя известно. У тебя есть жена и трое детей, два мальчика и девочка. Твоя жена (после пятнадцатилетнего брака) добивается развода в Рино по причине жестокости твоего характера. Что-то ей понадобилось слишком много времени, чтобы понять, какой ты зверь.
   - Бет, - сказал я, - милая, хорошая, немного закомплексованная уроженка Новой Англии. Она считает, что на войну идут отважные герои в красивых мундирах и сходятся с противником в открытом поле, неукоснительно следуя правилам цивилизованного поединка. И, тем не менее, она считает войну ужасной штукой. Она была так рада, что я провел всю войну за письменным столом в управлении пропаганды и никого не убил. Это была моя легенда, которую мне было приказано рассказывать всем и каждому. Когда же Бет узнала, что все это неправда, она не смогла приспособиться к открывшейся ей истине. Я в ее глазах перестал быть тем, кого она знала. Я был не тем мужчиной, за кого она вышла замуж. Я был даже не тем, за кого она бы хотела выйти замуж. Так что нам ничего не оставалось, как распроститься навек. - Я выглянул в окно и с облегчением увидел, что наш транспорт уже нас дожидается. Что-то разговор у нас становится все более личным. - Экипаж подан, - заметил я. - Допивай кофе и пошли.
   В этот день я снимал в основном на цветную пленку по причине плохой освещенности. На черно-белую пленку хорошо снимать при ярком солнце, когда есть контрастный переход от света к тени. Это важно не только для оптического эффекта, но и для более отчетливой прорисовки деталей. А в облачные дни очень трудно получить удачные черно-белые снимки индустриальных объектов, в особенности, когда пользуешься маленьким аппаратом; он, естественно, не в состоянии дать четкого изображения мелких деталей. На цветную же, с другой стороны, в пасмурную погоду легче снимать, чем в солнечную, потому что для цветной пленки не требуется контрастности света и тени. На цветной пленке разные цвета сами производят нужный контраст. А если вам не требуется сочная цветовая гамма для журнальной обложки, то даже и в мерзкую погоду на "Кодакхром" можно заснять замечательные кадры.