Мальчики в бело-голубых спортивных рубашках, занявшиеся выгрузкой моего багажа из такси, выглядели так, словно только что откатались на доске для серфинга. Такой же свежий вид был у смуглого гавайца за конторкой администратора, который оформил мой приезд, сообщил местонахождение пляжа, бара и ресторана, а потом, обернувшись, извлек ворох конвертов и стал просматривать, нет ли для меня письма.
— Прошу, — сказал он, протягивая авиаконверт. — Надеюсь, вам понравится у нас, мистер Хелм. Алоха, как говорят на Гавайях.
— Я думал, алоха означает “до свидания”.
— Это может означать все, что угодно, — улыбнулся администратор. — И здравствуй, и прощай, и привет, главное заключается в добрых интонациях, мистер Хелм. Это самое важное.
Он передал ключ мальчику. Следуя за мальчиком наверх — меня, судя по всему, решили поместить в главном корпусе, — я осторожно взглянул на письмо, которое держал в руке. Я не привык получать письма. Люди нашей профессии не заводят друзей, склонных к писанию писем. Нам и счета-то редко присылают на наши фамилии, во всяком случае, с моими счетами разбираются без меня.
Письма, как правило, означают новые неприятности, скрывающиеся за шифровкой. Но это послание не имело официального вида. По крайней мере, у меня нет потенциальных контактов под крышей сан-францисской адвокатской конторы. Я сунул письмо в карман и вошел за мальчиком в номер, дверь которого он отпер ключом. Это был номер-люкс. Поскольку все приготовления делались в последнюю минуту, мне пришлось брать то, что имелось в наличии, независимо от расценок. Это, впрочем, теперь не имело особого значения, поскольку, как оказалось, дядя Сэм собирался оплачивать все расходы.
Номер производил внушительное впечатление. Ванная, небольшая туалетная комната, большая спальня с двойной кроватью, а также комната поменьше — гостиная, которая на самом деле представляла собой крытую веранду, выходившую в сад. Как сообщил мне мальчик, здесь такое архитектурное усовершенствование именовалось “ланаи”. На столике в этом самом ланаи стоял букет ярко-красных и казавшихся восковыми цветов — любезность администрации. Обстановка отличалась уютной роскошью без кричащей новизны. Я решил, что, сделав над собой небольшое усилие, я, пожалуй, смогу немножко понежиться здесь то время, что отпустит мне Монах.
Дав на чай мальчику, я выждал, когда дверь за ним закроется, затем снял пиджак и галстук, вынул из чемодана фляжку, обнаружил на туалетном столике стаканы и лед и сделал себе выпивку, чтобы не угас тот приятный пожар, что зажгло во мне принятое еще в самолете. Перелет через Тихий океан не опасен с алкогольной точки зрения, если вы в состоянии выдержать натиск хорошеньких стюардесс, которые превосходят вас числом в отношении один к двум или к трем. Лично я не могу в таких ситуациях долго сопротивляться.
Затем я присел на кровать и стал читать письмо от адвоката по имени Уилсон Д. Пратт из юридической фирмы “Прескотт, Хавер”.
Дорогой мистер Хелм!
В качестве исполнителей завещания покойного Филиппа Гранта Марнера мы были проинформированы о трагической смерти во Франции миссис Хелм, урожденной Уиннифред Филиппа Марнер, которая, как вам, несомненно, известно, являлась одной из двух основных наследников мистера Марнера. Просим принять наши искренние соболезнования.
Мы были бы рады, если бы вы связались с нами в любое удобное для вас время.
Искренне Ваш У. Д. Пратт.
Я сделал новый глоток из моего стакана, но это не помогло. Смысл послания по-прежнему оставался для меня туманным. Меня смущало то обстоятельство, что ранее я несколько раз использовал такое “супружеское” прикрытие. А когда-то я и в самом деле был женат. Моя супруга вовсе не была урожденной Марнер, и мы развелись несколько лет назад, но мне пришлось еще раз перечитать текст послания, прежде чем до меня дошло: речь идет вовсе не о ней, но о моей недавней псевдоневесте, каковую я знал под ее кодовым именем Клэр.
Уиннифред Филиппа Марнер... Филиппа, Господи! Неудивительно, что она так и не сказала, как ее зовут на самом деле, хотя использовала имя Уиннифред, исполняя роль невесты. А теперь, значит, какая-то сан-францисская фирма вознамерилась сделать меня богатым исключительно потому, что мы несколько раз записывались как муж и жена, когда останавливались в европейских отелях. Вроде бы для опытных юристов это не должно было служить серьезным доводом, хотя, возможно, общая сумма состояния не отличалась значительностью.
Если же состояние было приличным, продолжал размышлять я, то очень жаль, что они не выбрали человека с более четко выраженными воровскими инстинктами, чем у меня, который заставил бы их покрутиться за их денежки — вернее, за денежки Филиппа Гранта Марнера. В моем мозгу завертелись варианты. Да уж, учитывая мою подготовку и опыт, было бы нетрудно провернуть маленькую аферу.
Тяжело вздохнув, — в основе своей я очень честен, по крайней мере, насчет денег, — я сунул письмо в фирменный конверт моего отеля и приложил к нему записку Маку с просьбой освободить меня от внимания этих адвокатов. Затем я немного посидел, размышляя, что случится, если это письмо будет перехвачено: совместима ли эта просьба с положением агента, навлекшего на себя неприятности по причине излишней болтливости.
В конце концов, я счел, что такой агент будет из кожи вон лезть, чтобы прослыть кристально честным человеком, и пошел вниз купить марку для авиаписьма, а также разыскать почтовый ящик. Когда я вернулся в номер, зазвонил телефон. Я снял трубку. Сначала в ней не было ничего, кроме обычного гула, потом вдруг кто-то простонал от невыносимой боли.
— Алло! — сказал я. — Алло! Кто это? Сочный баритон, который я сразу узнал, хотя прошло много, лет, отозвался:
— Это Хелм? С тобой хочет поговорить твой приятель Нагуки. Поговори с ним, Бернард.
Услышав еще один стон, я раздраженно сказал:
— Хватит меня разыгрывать. Я не знаю никакого Нагуки. Всего доброго, — и бросил трубку.
На туалетном столике по-прежнему стояла фляжка с бурбоном. Сначала я решил выпить еще немного, но тут же передумал. Я люблю выпить, когда мне нужно расслабиться, но сейчас был не тот случай. Как я и предполагал, телефон зазвонил опять. Я дал ему немножко позвонить, потом снял трубку.
— Эрик? — спросил тот же голос.
— Ну ладно, шутник, — сказал я, — рассказывай, кто ты такой и откуда узнал, как меня зовут.
— Это Монах, Эрик. Помнишь такого? Помнишь Хофбаден?
— Боже! — воскликнул я. — Старина Монах! Я-то думал, ты ненароком укусил себя и помер от бешенства в прошлом году. Что, черт возьми, ты делаешь на этой скале в Тихом океане?
— Слежу за тобой, Эрик. Ты всегда был плохим мальчиком. Ты всегда много говорил.
— Честно говоря, я решил, что живу в демократическом обществе. Свобода слова и так далее. Вышла ошибка. Но не надейся по-пустому, больше я не ошибусь. — Он промолчал, и я продолжал: — Значит, в Вашингтоне тебе велели за мной следить? Если разобраться, я заметил какого-то неумеху на самокате с мотором. Он прицепился ко мне по дороге из аэропорта.
Ну, еще что скажешь?
— Ты уверен, что не знаком с человеком по имени Нагуки?
Ну, конечно, я не знал никакого Нагуки. Мне неоткуда и незачем было его знать. В противном случае моя легенда рушилась безвозвратно, и я уже не мог разыгрывать из себя провинившегося агента, коротающего время на Гавайях, хотя именно это и хотел вытянуть из меня Монах.
— Иди к черту! — буркнул я. — На Гавайях я не знаю никого, кроме этого олимпийского чемпиона Дьюка Каханамоку. По крайней мере, я где-то видел его портрет. Поэтому, amigo, не надо на меня ничего вешать. Я просто сболтнул лишнее. И все. Точка. Не делай из мухи слона. Я могу стерпеть слежку, потому как понимаю: ты работаешь по приказу, но не надо добавлять собственные финтифлюшки. Не надо выбивать из какого-то там мальчика на побегушках показания, что я пытался продать ему государственные тайны. Мы друг друга знаем отлично, так что лучше не надо. И думать об этом забудь. Ну, а кто такой этот твой Нагуки?
— Если ты его не знаешь, не все ли тебе равно?
— Господи, если ты хочешь что-то мне сказать, выкладывай. Если нет, положи трубку и дай мне отдохнуть. У меня был трудный день, а самолет — штука утомительная.
— Если ты не знаешь Нагуки, — тяжко произнес Монах, — то, наверное, не станешь возражать, если мы его немножко поубиваем.
— Можете его четвертовать, — откликнулся я. — Он ваш. Отдаю вам Нагуки, кто бы он ни был. Бесплатно. Ну, а теперь можно я немного посплю?
Монах ничего не сказал. Он просто положил трубку. Я аккуратно положил свою трубку и посмотрел на себя в зеркало на туалетном столике. Человек в зеркале выглядел как безжалостный сукин сын, который и глазом не моргнет, если надо будет пожертвовать чьей-то жизнью. Я напомнил себе, что раз уж Монах решил разобраться с Нагуки, ничего из того, что я мог бы сказать, не спасло бы беднягу. Так скорее всего оно и было, но от этого у меня не стало легче на душе.
Я лег в кровать, а вскоре даже заснул. Потом я внезапно проснулся от того, что кто-то совсем рядом пронзительно кричит. Не раздумывая, я проделал обычные маневры, положенные, когда тебя застают врасплох в постели. Потому как если ты начнешь думать, то тебе быстро настанет конец. В результате я оказался на коврике в шести футах от кровати с револьвером в руке лицом туда, откуда донесся крик. Я с удивлением обнаружил, что за окном, во-первых, утро и никого, во-вторых, нет.
Прежде чем снова лечь спать, я закрыл ставни. Я не люблю спать на виду у публики. А вдруг кое-кому взбредет в голову пустить в ход винтовку с оптическим прицелом. Но ни в номере, ни на улице никто не шелохнулся, никто не крикнул, никто не сказал ни слова. Я осторожно выбрался из постели и крадучись обследовал ванную и так называемый будуар. Удостоверившись, что нигде не было и следов беды, я вернулся в спальню и застыл, задумчиво хмурясь. Сначала все было тихо, но затем я опять услышал тот крик, от которого проснулся.
Я шагнул к веранде, откинул жалюзи и уставился со своего наблюдательного пункта на пару птиц, похожих по размерам на скворцов, которые сидели на крыше противоположного коттеджа и о чем-то спорили.
Я поморщился и подумал, что, пожалуй, мне и впрямь не помешал бы отпуск, о котором теперь не приходилось и мечтать. После этого я вернулся в спальню, отыскал на туалетном столике буклет, который привез с собой, и установил, что вышеуказанные птицы именуются майна, или говорящие скворцы. Пока я приходил в себя, то посмотрел на загадочные цветы на столике и заодно определил, что это антурия.
На моих часах было полседьмого по местному времени, но спать мне расхотелось. Вместо того чтобы вернуться в постель, я выудил из чемодана плавки и сандалии, надел их и взял полотенце. Когда я оказался на пляже, кроме меня, там не было ни души. На песке у воды я увидел большое каноэ, на боку которого было выведено название отеля. Вода была чистая и голубая. Волны, медленно накатывавшиеся на берег, не показались мне большими, но в полумиле от берега пенились буруны — похоже, там была отмель или риф.
Оставив сандалии и полотенце на каменном парапете волнолома, я вышел на песок и стал осматриваться по сторонам. Я впервые увидел, что такое Вайкики. Если у меня до этого и теплились какие-то детские иллюзии насчет этого места, они быстро приказали долго жить. Если вы надеетесь увидеть там извилистый песчаный берег, где высятся пальмы, то вас ожидает разочарование. Берег имел место, и песок там тоже был, но высились вокруг не столько пальмы, сколько небоскребы. Даже Алмазная Голова, гора, сторожившая вход в бухту на востоке, не избежала внимания деловых людей. На самом кончике мыса, словно прыщики на аристократическом носу, виднеются здания в двенадцать этажей.
Я не сомневаюсь, что кое-кто уже выдвинул идею засыпать Большой Каньон, дабы превратить его в туристский центр. Хотя всем будет ясно и то, что исчезнет знаменитый ландшафт, которым было принято любоваться. Но вместо него будет сооружено гигантское поле для гольфа.
Я, конечно, немножко разочаровался, но вовремя взял себя в руки. Я ведь ехал не на необитаемый остров! Чего же удивляться, что люди строят тут дома? Я вошел в воду — по причине раннего утра весьма прохладную, немного проплыл, но вскоре выяснил, что по-прежнему могу достать до дна. Только песка уже не было — водоросли и кораллы. Босиком не побродишь. Не желая испытывать судьбу — кто знает, какие морские чудища таятся в норах и впадинах, — я поплыл туда, где ясно мог видеть дно. Встав на ноги, я побрел к берегу и вдруг остановился как вкопанный. Стройная девушка — загорелая блондинка в белом бикини — вышла на берег, держа на голове доску для серфинга. Учитывая, что доска эта имеет восемь-десять футов в длину, пару футов в ширину и весит фунтов тридцать, зрелище было само по себе впечатляющим. Но меня удивило другое: что-то в облике девушки показалось мне до боли знакомым. Клэр временами надевала белый купальник.
Разумеется, это была не Клэр. Клэр была похоронена за тридевять земель отсюда, и эта девушка была повыше и отличалась большей поджаростью. Она была такой же загорелой, как и та, с которой мы гуляли по Европе, но ее волосы были потемнее, они скорее были русыми, только выцветшими на солнце — и подлиннее. Они падали ей на плечи, в то время как Клэр носила прическу, напоминавшую серебряную шапочку.
Поравнявшись со мной, девица улыбнулась мне из-под доски. Одна ранняя пташка приветствует другую — ничего более. Она остановилась рядом со мной, чтобы положить свою яркую доску, затем выпрямилась и стала поправлять нижний компонент бикини. Может, просто желая удостовериться, что не забыла надеть эту важную часть пляжного наряда. Затем она немного помедлила, глубоко вдохнула, наслаждаясь свежим утренним воздухом, потом медленно провела пальцами по волосам, откидывая их со лба.
На пляже можно многое узнать о девушке по тому, как она относится к своей прическе. Если она выходит на пляж тщательно причесанная и напомаженная и потом плавает на мелком месте, подняв голову, как черепаха, ясно, что ее в первую очередь заботит только ее “я”, и вы можете спокойно о ней забыть. Вам не отвлечь ее от своей внешности. Ни вам, ни кому-то еще. Если она надевает резиновую шапочку и быстро плывет вдаль, она не безнадежна, но либо она неудержимая оптимистка, либо дурочка, потому что не изобретено еще такой шапочки, которая сохраняла бы волосы сухими. Но если она смело ныряет в воду, не заботясь о том, что будет с ее волосами, не теряйте времени даром и устремляйтесь за ней, пока вас не опередил другой парень. Возможно, вечером ее прическа окажется не в самом лучшем виде, но это не беда. По крайней мере, она понимает, что в мире есть вещи поважнее, чем хорошо уложенные волосы.
Блондинка тем временем улеглась на доску и, уверенно работая коричневыми руками, стала удаляться в открытое море. Контраст между твердой доской и мягкой женской плотью завораживал. Вскоре ее окатила волна, но она никак не обеспокоилась. Было ясно, что она вошла в воду, чтобы промокнуть. Кроме того, она явно собиралась отправиться туда, где волны были настоящие. То, что за ней наблюдал мужчина, совершенно ее не смущало. По крайней мере, на первый взгляд.
Я вздохнул и отвернулся, выглядывая, где я оставил полотенце и сандалии. В иных обстоятельствах я бы непременно предпринял что-то авантюрное. Например, раздобыл бы доску для серфинга. Правда, я не знаю, как с ней обращаться, но не беда. Я не сомневался, что мой утренний морской дух-хранитель научил бы меня, что делать.
Поймите меня правильно: я вовсе не утверждаю, что любая блондинка на пляже, завидев меня, начинает строить мне глазки, даже если вокруг, кроме меня, никого нет, а она приводит в порядок волосы. Да, девушки порой откидывают волосы со лба, и это не значит ровным счетом ничего, даже если сопровождается глубоким вздохом “ах, какое прекрасное утро”.
И все же ситуация складывалась не совсем обычная. Я не ошибся: девушка и впрямь была похожа на Клэр. Это была не Клэр, но я видел ее фотографию на экране в отделе текущей информации в Вашингтоне, в цокольном этаже одного дома в американской столице. Мне понадобилось некоторое время, чтобы все встало на свои места. Итак, кодовое имя Джилл, работает в Тихоокеанском регионе, одна из наиболее перспективных наших сотрудниц — вернее, сотрудниц Монаха. Конечно, можно было счесть совпадением, что она выбрала это утро и пляж этого отеля для свидания с волнами, но мне в это плохо верилось. Кроме того, мне показалось, что познакомиться с ней для меня не составит труда. Точнее сказать, если я даже очень захочу от нее убраться, из этой затеи ничего не выйдет.
Глава 4
— Прошу, — сказал он, протягивая авиаконверт. — Надеюсь, вам понравится у нас, мистер Хелм. Алоха, как говорят на Гавайях.
— Я думал, алоха означает “до свидания”.
— Это может означать все, что угодно, — улыбнулся администратор. — И здравствуй, и прощай, и привет, главное заключается в добрых интонациях, мистер Хелм. Это самое важное.
Он передал ключ мальчику. Следуя за мальчиком наверх — меня, судя по всему, решили поместить в главном корпусе, — я осторожно взглянул на письмо, которое держал в руке. Я не привык получать письма. Люди нашей профессии не заводят друзей, склонных к писанию писем. Нам и счета-то редко присылают на наши фамилии, во всяком случае, с моими счетами разбираются без меня.
Письма, как правило, означают новые неприятности, скрывающиеся за шифровкой. Но это послание не имело официального вида. По крайней мере, у меня нет потенциальных контактов под крышей сан-францисской адвокатской конторы. Я сунул письмо в карман и вошел за мальчиком в номер, дверь которого он отпер ключом. Это был номер-люкс. Поскольку все приготовления делались в последнюю минуту, мне пришлось брать то, что имелось в наличии, независимо от расценок. Это, впрочем, теперь не имело особого значения, поскольку, как оказалось, дядя Сэм собирался оплачивать все расходы.
Номер производил внушительное впечатление. Ванная, небольшая туалетная комната, большая спальня с двойной кроватью, а также комната поменьше — гостиная, которая на самом деле представляла собой крытую веранду, выходившую в сад. Как сообщил мне мальчик, здесь такое архитектурное усовершенствование именовалось “ланаи”. На столике в этом самом ланаи стоял букет ярко-красных и казавшихся восковыми цветов — любезность администрации. Обстановка отличалась уютной роскошью без кричащей новизны. Я решил, что, сделав над собой небольшое усилие, я, пожалуй, смогу немножко понежиться здесь то время, что отпустит мне Монах.
Дав на чай мальчику, я выждал, когда дверь за ним закроется, затем снял пиджак и галстук, вынул из чемодана фляжку, обнаружил на туалетном столике стаканы и лед и сделал себе выпивку, чтобы не угас тот приятный пожар, что зажгло во мне принятое еще в самолете. Перелет через Тихий океан не опасен с алкогольной точки зрения, если вы в состоянии выдержать натиск хорошеньких стюардесс, которые превосходят вас числом в отношении один к двум или к трем. Лично я не могу в таких ситуациях долго сопротивляться.
Затем я присел на кровать и стал читать письмо от адвоката по имени Уилсон Д. Пратт из юридической фирмы “Прескотт, Хавер”.
Дорогой мистер Хелм!
В качестве исполнителей завещания покойного Филиппа Гранта Марнера мы были проинформированы о трагической смерти во Франции миссис Хелм, урожденной Уиннифред Филиппа Марнер, которая, как вам, несомненно, известно, являлась одной из двух основных наследников мистера Марнера. Просим принять наши искренние соболезнования.
Мы были бы рады, если бы вы связались с нами в любое удобное для вас время.
Искренне Ваш У. Д. Пратт.
Я сделал новый глоток из моего стакана, но это не помогло. Смысл послания по-прежнему оставался для меня туманным. Меня смущало то обстоятельство, что ранее я несколько раз использовал такое “супружеское” прикрытие. А когда-то я и в самом деле был женат. Моя супруга вовсе не была урожденной Марнер, и мы развелись несколько лет назад, но мне пришлось еще раз перечитать текст послания, прежде чем до меня дошло: речь идет вовсе не о ней, но о моей недавней псевдоневесте, каковую я знал под ее кодовым именем Клэр.
Уиннифред Филиппа Марнер... Филиппа, Господи! Неудивительно, что она так и не сказала, как ее зовут на самом деле, хотя использовала имя Уиннифред, исполняя роль невесты. А теперь, значит, какая-то сан-францисская фирма вознамерилась сделать меня богатым исключительно потому, что мы несколько раз записывались как муж и жена, когда останавливались в европейских отелях. Вроде бы для опытных юристов это не должно было служить серьезным доводом, хотя, возможно, общая сумма состояния не отличалась значительностью.
Если же состояние было приличным, продолжал размышлять я, то очень жаль, что они не выбрали человека с более четко выраженными воровскими инстинктами, чем у меня, который заставил бы их покрутиться за их денежки — вернее, за денежки Филиппа Гранта Марнера. В моем мозгу завертелись варианты. Да уж, учитывая мою подготовку и опыт, было бы нетрудно провернуть маленькую аферу.
Тяжело вздохнув, — в основе своей я очень честен, по крайней мере, насчет денег, — я сунул письмо в фирменный конверт моего отеля и приложил к нему записку Маку с просьбой освободить меня от внимания этих адвокатов. Затем я немного посидел, размышляя, что случится, если это письмо будет перехвачено: совместима ли эта просьба с положением агента, навлекшего на себя неприятности по причине излишней болтливости.
В конце концов, я счел, что такой агент будет из кожи вон лезть, чтобы прослыть кристально честным человеком, и пошел вниз купить марку для авиаписьма, а также разыскать почтовый ящик. Когда я вернулся в номер, зазвонил телефон. Я снял трубку. Сначала в ней не было ничего, кроме обычного гула, потом вдруг кто-то простонал от невыносимой боли.
— Алло! — сказал я. — Алло! Кто это? Сочный баритон, который я сразу узнал, хотя прошло много, лет, отозвался:
— Это Хелм? С тобой хочет поговорить твой приятель Нагуки. Поговори с ним, Бернард.
Услышав еще один стон, я раздраженно сказал:
— Хватит меня разыгрывать. Я не знаю никакого Нагуки. Всего доброго, — и бросил трубку.
На туалетном столике по-прежнему стояла фляжка с бурбоном. Сначала я решил выпить еще немного, но тут же передумал. Я люблю выпить, когда мне нужно расслабиться, но сейчас был не тот случай. Как я и предполагал, телефон зазвонил опять. Я дал ему немножко позвонить, потом снял трубку.
— Эрик? — спросил тот же голос.
— Ну ладно, шутник, — сказал я, — рассказывай, кто ты такой и откуда узнал, как меня зовут.
— Это Монах, Эрик. Помнишь такого? Помнишь Хофбаден?
— Боже! — воскликнул я. — Старина Монах! Я-то думал, ты ненароком укусил себя и помер от бешенства в прошлом году. Что, черт возьми, ты делаешь на этой скале в Тихом океане?
— Слежу за тобой, Эрик. Ты всегда был плохим мальчиком. Ты всегда много говорил.
— Честно говоря, я решил, что живу в демократическом обществе. Свобода слова и так далее. Вышла ошибка. Но не надейся по-пустому, больше я не ошибусь. — Он промолчал, и я продолжал: — Значит, в Вашингтоне тебе велели за мной следить? Если разобраться, я заметил какого-то неумеху на самокате с мотором. Он прицепился ко мне по дороге из аэропорта.
Ну, еще что скажешь?
— Ты уверен, что не знаком с человеком по имени Нагуки?
Ну, конечно, я не знал никакого Нагуки. Мне неоткуда и незачем было его знать. В противном случае моя легенда рушилась безвозвратно, и я уже не мог разыгрывать из себя провинившегося агента, коротающего время на Гавайях, хотя именно это и хотел вытянуть из меня Монах.
— Иди к черту! — буркнул я. — На Гавайях я не знаю никого, кроме этого олимпийского чемпиона Дьюка Каханамоку. По крайней мере, я где-то видел его портрет. Поэтому, amigo, не надо на меня ничего вешать. Я просто сболтнул лишнее. И все. Точка. Не делай из мухи слона. Я могу стерпеть слежку, потому как понимаю: ты работаешь по приказу, но не надо добавлять собственные финтифлюшки. Не надо выбивать из какого-то там мальчика на побегушках показания, что я пытался продать ему государственные тайны. Мы друг друга знаем отлично, так что лучше не надо. И думать об этом забудь. Ну, а кто такой этот твой Нагуки?
— Если ты его не знаешь, не все ли тебе равно?
— Господи, если ты хочешь что-то мне сказать, выкладывай. Если нет, положи трубку и дай мне отдохнуть. У меня был трудный день, а самолет — штука утомительная.
— Если ты не знаешь Нагуки, — тяжко произнес Монах, — то, наверное, не станешь возражать, если мы его немножко поубиваем.
— Можете его четвертовать, — откликнулся я. — Он ваш. Отдаю вам Нагуки, кто бы он ни был. Бесплатно. Ну, а теперь можно я немного посплю?
Монах ничего не сказал. Он просто положил трубку. Я аккуратно положил свою трубку и посмотрел на себя в зеркало на туалетном столике. Человек в зеркале выглядел как безжалостный сукин сын, который и глазом не моргнет, если надо будет пожертвовать чьей-то жизнью. Я напомнил себе, что раз уж Монах решил разобраться с Нагуки, ничего из того, что я мог бы сказать, не спасло бы беднягу. Так скорее всего оно и было, но от этого у меня не стало легче на душе.
Я лег в кровать, а вскоре даже заснул. Потом я внезапно проснулся от того, что кто-то совсем рядом пронзительно кричит. Не раздумывая, я проделал обычные маневры, положенные, когда тебя застают врасплох в постели. Потому как если ты начнешь думать, то тебе быстро настанет конец. В результате я оказался на коврике в шести футах от кровати с револьвером в руке лицом туда, откуда донесся крик. Я с удивлением обнаружил, что за окном, во-первых, утро и никого, во-вторых, нет.
Прежде чем снова лечь спать, я закрыл ставни. Я не люблю спать на виду у публики. А вдруг кое-кому взбредет в голову пустить в ход винтовку с оптическим прицелом. Но ни в номере, ни на улице никто не шелохнулся, никто не крикнул, никто не сказал ни слова. Я осторожно выбрался из постели и крадучись обследовал ванную и так называемый будуар. Удостоверившись, что нигде не было и следов беды, я вернулся в спальню и застыл, задумчиво хмурясь. Сначала все было тихо, но затем я опять услышал тот крик, от которого проснулся.
Я шагнул к веранде, откинул жалюзи и уставился со своего наблюдательного пункта на пару птиц, похожих по размерам на скворцов, которые сидели на крыше противоположного коттеджа и о чем-то спорили.
Я поморщился и подумал, что, пожалуй, мне и впрямь не помешал бы отпуск, о котором теперь не приходилось и мечтать. После этого я вернулся в спальню, отыскал на туалетном столике буклет, который привез с собой, и установил, что вышеуказанные птицы именуются майна, или говорящие скворцы. Пока я приходил в себя, то посмотрел на загадочные цветы на столике и заодно определил, что это антурия.
На моих часах было полседьмого по местному времени, но спать мне расхотелось. Вместо того чтобы вернуться в постель, я выудил из чемодана плавки и сандалии, надел их и взял полотенце. Когда я оказался на пляже, кроме меня, там не было ни души. На песке у воды я увидел большое каноэ, на боку которого было выведено название отеля. Вода была чистая и голубая. Волны, медленно накатывавшиеся на берег, не показались мне большими, но в полумиле от берега пенились буруны — похоже, там была отмель или риф.
Оставив сандалии и полотенце на каменном парапете волнолома, я вышел на песок и стал осматриваться по сторонам. Я впервые увидел, что такое Вайкики. Если у меня до этого и теплились какие-то детские иллюзии насчет этого места, они быстро приказали долго жить. Если вы надеетесь увидеть там извилистый песчаный берег, где высятся пальмы, то вас ожидает разочарование. Берег имел место, и песок там тоже был, но высились вокруг не столько пальмы, сколько небоскребы. Даже Алмазная Голова, гора, сторожившая вход в бухту на востоке, не избежала внимания деловых людей. На самом кончике мыса, словно прыщики на аристократическом носу, виднеются здания в двенадцать этажей.
Я не сомневаюсь, что кое-кто уже выдвинул идею засыпать Большой Каньон, дабы превратить его в туристский центр. Хотя всем будет ясно и то, что исчезнет знаменитый ландшафт, которым было принято любоваться. Но вместо него будет сооружено гигантское поле для гольфа.
Я, конечно, немножко разочаровался, но вовремя взял себя в руки. Я ведь ехал не на необитаемый остров! Чего же удивляться, что люди строят тут дома? Я вошел в воду — по причине раннего утра весьма прохладную, немного проплыл, но вскоре выяснил, что по-прежнему могу достать до дна. Только песка уже не было — водоросли и кораллы. Босиком не побродишь. Не желая испытывать судьбу — кто знает, какие морские чудища таятся в норах и впадинах, — я поплыл туда, где ясно мог видеть дно. Встав на ноги, я побрел к берегу и вдруг остановился как вкопанный. Стройная девушка — загорелая блондинка в белом бикини — вышла на берег, держа на голове доску для серфинга. Учитывая, что доска эта имеет восемь-десять футов в длину, пару футов в ширину и весит фунтов тридцать, зрелище было само по себе впечатляющим. Но меня удивило другое: что-то в облике девушки показалось мне до боли знакомым. Клэр временами надевала белый купальник.
Разумеется, это была не Клэр. Клэр была похоронена за тридевять земель отсюда, и эта девушка была повыше и отличалась большей поджаростью. Она была такой же загорелой, как и та, с которой мы гуляли по Европе, но ее волосы были потемнее, они скорее были русыми, только выцветшими на солнце — и подлиннее. Они падали ей на плечи, в то время как Клэр носила прическу, напоминавшую серебряную шапочку.
Поравнявшись со мной, девица улыбнулась мне из-под доски. Одна ранняя пташка приветствует другую — ничего более. Она остановилась рядом со мной, чтобы положить свою яркую доску, затем выпрямилась и стала поправлять нижний компонент бикини. Может, просто желая удостовериться, что не забыла надеть эту важную часть пляжного наряда. Затем она немного помедлила, глубоко вдохнула, наслаждаясь свежим утренним воздухом, потом медленно провела пальцами по волосам, откидывая их со лба.
На пляже можно многое узнать о девушке по тому, как она относится к своей прическе. Если она выходит на пляж тщательно причесанная и напомаженная и потом плавает на мелком месте, подняв голову, как черепаха, ясно, что ее в первую очередь заботит только ее “я”, и вы можете спокойно о ней забыть. Вам не отвлечь ее от своей внешности. Ни вам, ни кому-то еще. Если она надевает резиновую шапочку и быстро плывет вдаль, она не безнадежна, но либо она неудержимая оптимистка, либо дурочка, потому что не изобретено еще такой шапочки, которая сохраняла бы волосы сухими. Но если она смело ныряет в воду, не заботясь о том, что будет с ее волосами, не теряйте времени даром и устремляйтесь за ней, пока вас не опередил другой парень. Возможно, вечером ее прическа окажется не в самом лучшем виде, но это не беда. По крайней мере, она понимает, что в мире есть вещи поважнее, чем хорошо уложенные волосы.
Блондинка тем временем улеглась на доску и, уверенно работая коричневыми руками, стала удаляться в открытое море. Контраст между твердой доской и мягкой женской плотью завораживал. Вскоре ее окатила волна, но она никак не обеспокоилась. Было ясно, что она вошла в воду, чтобы промокнуть. Кроме того, она явно собиралась отправиться туда, где волны были настоящие. То, что за ней наблюдал мужчина, совершенно ее не смущало. По крайней мере, на первый взгляд.
Я вздохнул и отвернулся, выглядывая, где я оставил полотенце и сандалии. В иных обстоятельствах я бы непременно предпринял что-то авантюрное. Например, раздобыл бы доску для серфинга. Правда, я не знаю, как с ней обращаться, но не беда. Я не сомневался, что мой утренний морской дух-хранитель научил бы меня, что делать.
Поймите меня правильно: я вовсе не утверждаю, что любая блондинка на пляже, завидев меня, начинает строить мне глазки, даже если вокруг, кроме меня, никого нет, а она приводит в порядок волосы. Да, девушки порой откидывают волосы со лба, и это не значит ровным счетом ничего, даже если сопровождается глубоким вздохом “ах, какое прекрасное утро”.
И все же ситуация складывалась не совсем обычная. Я не ошибся: девушка и впрямь была похожа на Клэр. Это была не Клэр, но я видел ее фотографию на экране в отделе текущей информации в Вашингтоне, в цокольном этаже одного дома в американской столице. Мне понадобилось некоторое время, чтобы все встало на свои места. Итак, кодовое имя Джилл, работает в Тихоокеанском регионе, одна из наиболее перспективных наших сотрудниц — вернее, сотрудниц Монаха. Конечно, можно было счесть совпадением, что она выбрала это утро и пляж этого отеля для свидания с волнами, но мне в это плохо верилось. Кроме того, мне показалось, что познакомиться с ней для меня не составит труда. Точнее сказать, если я даже очень захочу от нее убраться, из этой затеи ничего не выйдет.
Глава 4
История с Нагуки попала в утренние газеты. Завтракая на открытой террасе ресторана отеля, я прочитал об автокатастрофе на Пали, уж не знаю, где это находится. Похоже, не один я умел использовать в своих целях статистику дорожно-транспортных происшествий.
В газете имелся снимок: накрытый простыней труп возле останков светлого “форда” прошлогодней или позапрошлогодней модели. Не исключено, что именно эта машина следовала за мной вчера из аэропорта. Может быть, чувствуя, что Монах обложил его со всех сторон, Нагуки постарался вступить со мной в контакт. Если так, то он помог мне не больше, чем я ему.
Зная Монаха, я немного удивился — не убийству, тут все было как раз вполне понятно, — но тому, как он смело под ним подписался, позвонив мне по телефону. Разумеется, он сделал попытку застать меня врасплох, но это означало, что он чувствовал себя здесь полным хозяином, практически неуязвимым. Что ж, у него всегда была мания величия.
— Что такое Пали? — спросил я официантку.
— Пали — это такая круча, сэр, — отозвалась она. — Там, в горах. Очень большая. И еще шоссе, страшно опасное. Ведет на противоположную сторону острова. Еще кофе?
— Спасибо, — отозвался я, пытаясь понять, кто она — японка, китаянка, гавайка или и то, и другое, и третье вместе. Трудно было сказать что-то определенное. Так или иначе, это была симпатичная девушка с приятной улыбкой. Конечно же, она считала себя американкой, как считали американцами себя Бернард Нагуки и Мэттью Хелм.
Справившись у конторки дежурного, нет ли для меня писем, я получил приглашение на прием с коктейлями, устраиваемый администрацией сегодня вечером. Прочитав листок, я заключил с собой небольшое пари на счет того, где нам снова суждено столкнуться с Джилл. Вечерний праздник позволял ей обойтись без таких лихих приемов, как уроненная у моих ног перчатка — или носовой платок или доска для серфинга. На коктейле можно легко и не вызывая подозрения познакомиться кому угодно и с кем угодно.
Так или иначе, пока инициатива была в руках противника, мне оставалось лишь разыгрывать обычного туриста, и потому я отыскал в справочнике телефон агентства проката машин. Они прислали за мной автобус, который доставил меня в контору, где за очень небольшую плату мне предоставили увечную французскую “симку”, которая с большим трудом выехала со двора. Мне кое-как удалось вернуть ее на стоянку и за двойную плату получить английский “спрайт”. По крайней мере, этот двухместный автомобильчик отозвался легким рычанием, когда я нажал на педаль.
Кроме того, “спрайт” позволил мне покататься с ветерком: раз уж ты взял спортивную машину, глупо стоять на месте. Наш Фрэнсис, он же Билл Менандер, оказался на боевом посту, и я получил садистское удовольствие от лихого катания по Гонолулу, отчего его “дацун” быстро запросил пощады.
Мы увидели дельфинарий, где дельфин прыгал через обруч, осыпая собравшихся брызгами, а также ботанический сад, сплошь заросший орхидеями. Мы отдали дань местным музеям, ознакомившись с историей королевских династий Гавайских островов. С первой пятеркой монархов проблем не возникло: всех их звали Камехамеха. Затем коронованные особы стали выказывать признаки индивидуальности, и я совершенно в них запутался. Впрочем, моей главной задачей было не запутать Фрэнсиса так, чтобы он упустил меня. Но он “допас” меня до отеля как раз к тому времени, когда нужно было переодеваться на прием. В приглашении подчеркивалась необходимость пиджака с галстуком.
Вырядившись в соответствии с пожеланиями, я влился в толпу гостей. Прием проходил на террасе, у которой вместо крыши была решетка, увитая виноградом. Пройдя через обычную процедуру рукопожатий, я был представлен каким-то людям из Нью-Йорка, которые проявили ко мне такое же равнодушие, что и я к ним. Вскоре я приметил и Джилл. В ее длинных светлых волосах, кстати, ничуть не пострадавших от утреннего купания, красовались орхидеи. Очень мило.
Когда она отделилась от своей компании, я тотчас же повернулся к ней спиной, чтобы она спокойно могла подкрасться с тыла. Я же внимательно слушал полную даму в ярком гавайском платье — примерно в таком же щеголяла в аэропорту ананасная леди. Дама подробно рассказывала мне о тихоокеанском круизе на борту лайнера. Для тех, кто любил организованный отдых, это было превосходным способом провести отпуск.
Затем у меня за спиной послышались шаги, и голос женщины из администрации отеля сказал кому-то:
— Я уверена, вам будет о чем поговорить. Мистер Хелм тоже из Нью-Йорка.
Я повернулся, готовый узнать Джилл и напомнить о нашей утренней встрече на пляже — зачем осложнять работу даме, — но оказалось, что это вовсе не Джилл. Передо мной стояла и улыбалась усталой разочарованно-иронической улыбкой красивая темноволосая женщина в темных очках, делавших ее похожей на голливудскую кинозвезду инкогнито. До этого я никогда не видел ее, даже на фотографиях.
Я не мог ошибиться. Такие лица не забыть, если вы хоть раз увидите их. Нью-йоркцев увели общаться с другими замечательными гостями, и мы остались одни. Думаю, что я ничего не потерял от такой неожиданной подмены, и в конце концов Джилл никуда от меня не убежит.
Я помахал рукой официанту, который обносил гостей пуншем, но как мне следовало бы догадаться по ее сдержанной, если не сказать высокомерной манере, моя новая знакомая не собиралась пить из общей чаши. Ей понадобился скотч, во-первых, и особенная его марка, во-вторых. Мы отправились в бар, который был размещен в углу террасы специально для тех, на кого нелегко угодить.
Когда ее стакан был наполнен тем, что она заказала, она подняла его, выпила и удовлетворенно кивнула. Некоторое время мы молчали: два незнакомых человека, в силу обстоятельств оказавшиеся рядом и не знающие, что сказать друг другу. Судя по тому, как держалась моя дама, ей было решительно наплевать, говорим мы или нет. Я же, после долгих лет работы в нашей области, где поневоле приходится знакомиться с разными людьми для разных целей, с трудом выдерживаю светский разговор, если за ним ничего не кроется.
Наконец я не утерпел.
— Извините, но я не запомнил ваше имя.
— Маклейн, — сказала она. — Изобел Маклейн. Я глянул на ее левую руку и спросил:
— Миссис Изобел Маклейн?
— Да, миссис Кеннет Маклейн, — улыбнулась она. — Если уж быть абсолютно точной.
— А я Хелм, Мэттью Хелм.
— Понятно.
— Вы давно уже на этих островах, миссис Маклейн? Что ж, вопросы и ответы для такой беседы можно легко взять напрокат со склада и использовать по мере необходимости. Нет, оказалось, она здесь недавно, приехала два дня назад. Она еще раз улыбнулась и показала на свое шикарное черное вечернее платье без рукавов.
— Как видите, мистер Хелм, оно коротковато для местных фасонов. Я все еще нарушаю правила хорошего тона и ношу настоящую одежду. Меня, возможно, просто выставят из отеля, если я не куплю в ближайшее время муу-муу, только вот эти примитивные наряды не вызывают во мне энтузиазма.
Я и так предполагал, что многие люди и вещи не вызывают у миссис Маклейн энтузиазма, но она произнесла фразу с вызовом. Явно просматривался подтекст: если угодно, сами пошевелите мозгами, дабы понять, попадаете ли вы в число тех немногих избранных, кто вызывает ее энтузиазм.
Что ж, она и впрямь была очень хороша собой, особенно на фоне других гостей. По меньшей мере, половина присутствовавших женщин, в том числе и Джилл, щеголяли в ярких платьях местного производства.
Длинные и короткие, свободные и в обтяжку, цветастые или одноцветные, они не придавали женщинам элегантности, по крайней мере, на мой консервативный вкус. Кроме того, я решительный противник голых ног и сандалий на официальных мероприятиях. Не сочтите меня брюзгой, но раз уж я вынужден напяливать пиджак и галстук, женщины тоже могут потерпеть и надеть чулки и туфли на каблуке, тем более, что в них они гораздо лучше смотрятся.
Итак, в море бесформенных балахонов Изобел Маклейн резко выделялась в достаточно скромном, но отлично сшитом платье. Сперва она показалась мне довольно высокой, но вскоре выяснилось, что это иллюзия. Без каблуков она была ниже меня на добрый фут — а у меня, между прочим, рост шесть футов четыре дюйма. Она была сложена пропорционально и выглядела чрезвычайно женственно без вульгарной эффектности. Каштановые волосы были собраны в аккуратный купол — приятная вариация на тему модных еще недавно птичьих гнезд.
Черты лица правильные, кожа свежая, зубы белоснежные. Хорошая осанка. Правда, то же самое можно сказать и о многих других женщинах, на которых вы и не подумаете посмотреть второй раз. Изобел Маклейн же была неотразима, по крайней мере, во взрослой лиге. Тот, кто предпочитает длинноногих девчонок, возможно, отнесся бы к ней спокойнее, чем я. На мой взгляд, ей было между тридцатью и тридцатью пятью, хотя, конечно, я мог и завысить цифру.
В газете имелся снимок: накрытый простыней труп возле останков светлого “форда” прошлогодней или позапрошлогодней модели. Не исключено, что именно эта машина следовала за мной вчера из аэропорта. Может быть, чувствуя, что Монах обложил его со всех сторон, Нагуки постарался вступить со мной в контакт. Если так, то он помог мне не больше, чем я ему.
Зная Монаха, я немного удивился — не убийству, тут все было как раз вполне понятно, — но тому, как он смело под ним подписался, позвонив мне по телефону. Разумеется, он сделал попытку застать меня врасплох, но это означало, что он чувствовал себя здесь полным хозяином, практически неуязвимым. Что ж, у него всегда была мания величия.
— Что такое Пали? — спросил я официантку.
— Пали — это такая круча, сэр, — отозвалась она. — Там, в горах. Очень большая. И еще шоссе, страшно опасное. Ведет на противоположную сторону острова. Еще кофе?
— Спасибо, — отозвался я, пытаясь понять, кто она — японка, китаянка, гавайка или и то, и другое, и третье вместе. Трудно было сказать что-то определенное. Так или иначе, это была симпатичная девушка с приятной улыбкой. Конечно же, она считала себя американкой, как считали американцами себя Бернард Нагуки и Мэттью Хелм.
Справившись у конторки дежурного, нет ли для меня писем, я получил приглашение на прием с коктейлями, устраиваемый администрацией сегодня вечером. Прочитав листок, я заключил с собой небольшое пари на счет того, где нам снова суждено столкнуться с Джилл. Вечерний праздник позволял ей обойтись без таких лихих приемов, как уроненная у моих ног перчатка — или носовой платок или доска для серфинга. На коктейле можно легко и не вызывая подозрения познакомиться кому угодно и с кем угодно.
Так или иначе, пока инициатива была в руках противника, мне оставалось лишь разыгрывать обычного туриста, и потому я отыскал в справочнике телефон агентства проката машин. Они прислали за мной автобус, который доставил меня в контору, где за очень небольшую плату мне предоставили увечную французскую “симку”, которая с большим трудом выехала со двора. Мне кое-как удалось вернуть ее на стоянку и за двойную плату получить английский “спрайт”. По крайней мере, этот двухместный автомобильчик отозвался легким рычанием, когда я нажал на педаль.
Кроме того, “спрайт” позволил мне покататься с ветерком: раз уж ты взял спортивную машину, глупо стоять на месте. Наш Фрэнсис, он же Билл Менандер, оказался на боевом посту, и я получил садистское удовольствие от лихого катания по Гонолулу, отчего его “дацун” быстро запросил пощады.
Мы увидели дельфинарий, где дельфин прыгал через обруч, осыпая собравшихся брызгами, а также ботанический сад, сплошь заросший орхидеями. Мы отдали дань местным музеям, ознакомившись с историей королевских династий Гавайских островов. С первой пятеркой монархов проблем не возникло: всех их звали Камехамеха. Затем коронованные особы стали выказывать признаки индивидуальности, и я совершенно в них запутался. Впрочем, моей главной задачей было не запутать Фрэнсиса так, чтобы он упустил меня. Но он “допас” меня до отеля как раз к тому времени, когда нужно было переодеваться на прием. В приглашении подчеркивалась необходимость пиджака с галстуком.
Вырядившись в соответствии с пожеланиями, я влился в толпу гостей. Прием проходил на террасе, у которой вместо крыши была решетка, увитая виноградом. Пройдя через обычную процедуру рукопожатий, я был представлен каким-то людям из Нью-Йорка, которые проявили ко мне такое же равнодушие, что и я к ним. Вскоре я приметил и Джилл. В ее длинных светлых волосах, кстати, ничуть не пострадавших от утреннего купания, красовались орхидеи. Очень мило.
Когда она отделилась от своей компании, я тотчас же повернулся к ней спиной, чтобы она спокойно могла подкрасться с тыла. Я же внимательно слушал полную даму в ярком гавайском платье — примерно в таком же щеголяла в аэропорту ананасная леди. Дама подробно рассказывала мне о тихоокеанском круизе на борту лайнера. Для тех, кто любил организованный отдых, это было превосходным способом провести отпуск.
Затем у меня за спиной послышались шаги, и голос женщины из администрации отеля сказал кому-то:
— Я уверена, вам будет о чем поговорить. Мистер Хелм тоже из Нью-Йорка.
Я повернулся, готовый узнать Джилл и напомнить о нашей утренней встрече на пляже — зачем осложнять работу даме, — но оказалось, что это вовсе не Джилл. Передо мной стояла и улыбалась усталой разочарованно-иронической улыбкой красивая темноволосая женщина в темных очках, делавших ее похожей на голливудскую кинозвезду инкогнито. До этого я никогда не видел ее, даже на фотографиях.
Я не мог ошибиться. Такие лица не забыть, если вы хоть раз увидите их. Нью-йоркцев увели общаться с другими замечательными гостями, и мы остались одни. Думаю, что я ничего не потерял от такой неожиданной подмены, и в конце концов Джилл никуда от меня не убежит.
Я помахал рукой официанту, который обносил гостей пуншем, но как мне следовало бы догадаться по ее сдержанной, если не сказать высокомерной манере, моя новая знакомая не собиралась пить из общей чаши. Ей понадобился скотч, во-первых, и особенная его марка, во-вторых. Мы отправились в бар, который был размещен в углу террасы специально для тех, на кого нелегко угодить.
Когда ее стакан был наполнен тем, что она заказала, она подняла его, выпила и удовлетворенно кивнула. Некоторое время мы молчали: два незнакомых человека, в силу обстоятельств оказавшиеся рядом и не знающие, что сказать друг другу. Судя по тому, как держалась моя дама, ей было решительно наплевать, говорим мы или нет. Я же, после долгих лет работы в нашей области, где поневоле приходится знакомиться с разными людьми для разных целей, с трудом выдерживаю светский разговор, если за ним ничего не кроется.
Наконец я не утерпел.
— Извините, но я не запомнил ваше имя.
— Маклейн, — сказала она. — Изобел Маклейн. Я глянул на ее левую руку и спросил:
— Миссис Изобел Маклейн?
— Да, миссис Кеннет Маклейн, — улыбнулась она. — Если уж быть абсолютно точной.
— А я Хелм, Мэттью Хелм.
— Понятно.
— Вы давно уже на этих островах, миссис Маклейн? Что ж, вопросы и ответы для такой беседы можно легко взять напрокат со склада и использовать по мере необходимости. Нет, оказалось, она здесь недавно, приехала два дня назад. Она еще раз улыбнулась и показала на свое шикарное черное вечернее платье без рукавов.
— Как видите, мистер Хелм, оно коротковато для местных фасонов. Я все еще нарушаю правила хорошего тона и ношу настоящую одежду. Меня, возможно, просто выставят из отеля, если я не куплю в ближайшее время муу-муу, только вот эти примитивные наряды не вызывают во мне энтузиазма.
Я и так предполагал, что многие люди и вещи не вызывают у миссис Маклейн энтузиазма, но она произнесла фразу с вызовом. Явно просматривался подтекст: если угодно, сами пошевелите мозгами, дабы понять, попадаете ли вы в число тех немногих избранных, кто вызывает ее энтузиазм.
Что ж, она и впрямь была очень хороша собой, особенно на фоне других гостей. По меньшей мере, половина присутствовавших женщин, в том числе и Джилл, щеголяли в ярких платьях местного производства.
Длинные и короткие, свободные и в обтяжку, цветастые или одноцветные, они не придавали женщинам элегантности, по крайней мере, на мой консервативный вкус. Кроме того, я решительный противник голых ног и сандалий на официальных мероприятиях. Не сочтите меня брюзгой, но раз уж я вынужден напяливать пиджак и галстук, женщины тоже могут потерпеть и надеть чулки и туфли на каблуке, тем более, что в них они гораздо лучше смотрятся.
Итак, в море бесформенных балахонов Изобел Маклейн резко выделялась в достаточно скромном, но отлично сшитом платье. Сперва она показалась мне довольно высокой, но вскоре выяснилось, что это иллюзия. Без каблуков она была ниже меня на добрый фут — а у меня, между прочим, рост шесть футов четыре дюйма. Она была сложена пропорционально и выглядела чрезвычайно женственно без вульгарной эффектности. Каштановые волосы были собраны в аккуратный купол — приятная вариация на тему модных еще недавно птичьих гнезд.
Черты лица правильные, кожа свежая, зубы белоснежные. Хорошая осанка. Правда, то же самое можно сказать и о многих других женщинах, на которых вы и не подумаете посмотреть второй раз. Изобел Маклейн же была неотразима, по крайней мере, во взрослой лиге. Тот, кто предпочитает длинноногих девчонок, возможно, отнесся бы к ней спокойнее, чем я. На мой взгляд, ей было между тридцатью и тридцатью пятью, хотя, конечно, я мог и завысить цифру.